СКАНДИНАВСКАЯ МОДЕЛЬ: СВЕТ И ТЕНИ Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Quo vadis?

Скандинавская модель: свет и тени

© Студенцов В. Б. © Studentsov V. Скандинавская модель: свет и тени Scandinavian Model: Lights and Shades

Аннотация. Рассмотрены основные черты скандинавской социально-экономической модели, первой обозначившей движение по «среднему» пути между социализмом советского типа и либеральным капитализмом. Успехи скандинавов были во многом связаны с политикой корпоративизма, практическим измерением которой стали централизованное ведение переговоров о заработной плате и практика «функционального социализма». Итогом активной социальной инженерии стал «государственнический индивидуализм», выразившийся в разрушении традиционных человеческих (семейных, дружеских, соседских и т. п.) связей и всецелое упование на патерналистскую роль государственных институтов.

Annotation. The article discusses main features and peculiarities of Scandinavian or Nordic socio-economic model supposedly pioneering «the middle way» between free market capitalism and Soviet type centrally planned economy. Its success owes a lot to corporatist policies of centralized wage bargaining resulting in wage moderation and equality between industries and firms and the practice of «functional socialism». Active social engineering policies especially so called «national integration» however resulted in "statist individualism" that is the destruction of traditional human (family, friendly, neighborly etc.) ties and complete reliance on the paternalist role of state institutions.

Ключевые слова. Скандинавия, «средний путь», государство всеобщего благосостояния, солидарная рыночная экономика, функциональный социализм, налогообложение, национальная интеграция, доверие, государствен-нический индивидуализм, лютеранство.

Key words. Scandinavia, «middle way», welfare state, solidaristic market economy, functional socialism, national integration, trust, statist individualism, Lutheranism.

С 1930-х гг. за странами Скандинавии1 (прежде всего Швецией) стали признавать следование новаторским для того времени «средним» или «третьим» путем между капитализмом свободного рынка и социализмом централизованного планирования2. В свете активного развития там муниципального предпринимательства и кооперативного движения американский публицист М. Чайлдс, распропагандировавший этот термин, сделал вывод: «На севере капитализм... был видоизменен

1 Здесь и далее под Скандинавией понимаются Дания, Норвегия, Финляндия и Швеция. В силу особой значимости Швеции ей уделяется максимальное внимание.

2 В одной из поздних формулировок «средний путь» обозначался как вера в политическое равновесие, ненасильственное решение социальных проблем и прагматизм в экономических вопросах.

СТУДЕНЦОВ Виктор Борисович — старший научный сотрудник Национального исследовательского

института мировой экономики и международных отношений им. Е. М. Примакова РАН (г. Москва), кандидат экономических наук.

и в известном смысле контролируем, мотив прибыли во многих областях существенно обуздан или упразднен, может быть более подходящее слово подчинен... Внутренняя экономика стала служить наибольшему благу как можно большего числа людей» [15. Р. XII].

Означавшая отказ от революционных преобразований ориентация на «средний путь» органично легла в ткань мировоззрения скандинавов, важнейшими чертами которого являются стремление к компромиссам, умеренности, а также дух сплоченности и гражданственности [33. Р. 49— 51]. Установка на классовый мир, сотрудничество была не просто стихийно складывающейся практикой, но и консенсусной программной установкой всех политических партий. Свою роль сыграл и «менталитет малой страны» — понимание того, что все находятся «в одной лодке». К тому же узкие внутренние рынки и ориентация значительной доли производства на экспорт существенно ограничивали свободу выбора национальной политической и экономической стратегии.

«Средний путь»: цели и средства

Острейшей проблемой 1930-х гг. была безработица. Закономерно, что лозунг «полной занятости» — проще говоря, обещание обеспечить людей работой — оказался политически беспроигрышным и обеспечил приход выдвинувших его левых партий (социал-демократов в Швеции и Рабочей партии в Норвегии) к власти. Новые правительства стали практиковать популярные в те годы в значительном числе стран корпора-тивистские процедуры — прямое согласование под эгидой государства интересов «труда» и «капитала» прежде всего в лице их организаций — тред-юнионов, союзов аграриев и объединений предпринимателей. На этом фоне были развернуты антикризисная рефляционная политика посредством организации общественных работ (в том числе за счет наращивания дефицита государственного бюджета) и активная политика на рынке труда.

В Швеции немаловажную роль в формулировании экономической стратегии сыграли Э. Вигфорсс (1881—1977) — подлинный творец макроэкономической политики тех лет, занимавший в 1925—1926 и 1932—1949 гг. пост министра финансов3, а также супружеская чета Альва (1902—1986) и Гуннар (1898—1987) Мюрдаль, впоследствии оба ставшие лауреатами премии Нобеля4. Последним виделось, что растущая урбанизация и индустриализация шведского общества сопровождаются сокращением рождаемости и старением населения, что создает угрозу не только его экономическому процветанию, но и самому существованию5.

3 Деятельность Вигфорсса плохо известна за пределами Швеции, поскольку его труды на английский язык не переводились.

4 Альва, в отличие от мужа, получившего в 1974 г. учрежденную Банком Швеции премию им. Нобеля по экономике, была полноценным Нобелевским лауреатом (премия мира, 1982 г.).

5 Опасения Мюрдалей оказались небезосновательны. Вследствие низкой рождаемости в настоящее время около трети населения Швеции составляют лица, родившиеся за ее пределами или же имеющие одним из родителей иммигранта.

Г. Мюрдаль полагал, что в стареющем обществе, каковым была Швеция того времени, тенденция к накоплению сбережений будет и впредь превалировать над тенденцией к их инвестированию. Частный сектор предпочтет не вкладывать средства в особенно чувствительные к сокращению численности населения сектора (в том числе строительство жилья и инфраструктуры), в результате чего не все национальные сбережения смогут реализоваться в капиталовложения. Возникающий недостаток инвестиций может и должен быть восполнен государством6.

Центральный пункт в предложенной четой Мюрдалей (совместно с рядом других социал-демократов) стратегии состоял в выравнивании потребления между социальными классами и доходными группами — т. е. «социализация потребления». Ставилась задача с помощью усилий государства облегчить финансовое бремя деторождения и воспитания детей для беднейших слоев населения. Задумывались меры по улучшению жилищных условий (путем предоставления государственного жилья и дотирования его найма в частном секторе), прямому распределению продуктов питания, развитию сфер здравоохранения и образования. Причем «принимаемые радикальные меры оправдывались не тем, что они желательны per se (т. е. как таковые. — В. С.). Их обоснование покоилось на утверждении, что они существенны для защиты национальных интересов от угроз, вызываемых сокращением населения» [8. P. 59].

Впоследствии экономический дирижизм и солидарная политика стали аргументироваться тем, что времена свободных рынков прошли — все они так или иначе «организованы» как частными субъектами (в том числе профсоюзами), так и государством. «Мы столь далеки от "свободного рынка" либеральной экономической теории, как только возможно», — писал Мюрдаль [34. P. 41]. Отсюда на повестку дня вставала «гармония интересов, но не старая либералистская (liberalistic), которая, как предполагается, возникает из беспрепятственной работы свободных рыночных сил... Складывающаяся гармония... представляет собой "сотворенную гармонию", созданную вмешательством и плановой координацией вмешательств. Она — противоположность естественной гармонии старых либеральных философов и теоретиков» [34. P. 68—69]. Как видно, речь шла о планировании, но под ним понималась лишь координация усилий различных государственных экономических институтов «при участии других общественных структур».

Одним из самых чувствительных аспектов реформ 1930-х гг. был вопрос о собственности. Идеолог шведской социал-демократии и первый вышедший из ее рядов премьер К. Я. Брантинг (1860—1925) в 1886 г. (т. е. еще задолго до своего премьерства) говорил: «Сколь подходяща частная

6 Таким образом, Г. Мюрдаль параллельно и независимо от Дж. М. Кейнса подвел теоретическую основу под политику регулирования государством совокупного спроса (в том числе инвестиций).

собственность на средства производства была для маломасштабного ремесленного производства, столь же необоснованно сохранять ее, когда крупномасштабное производство достигает высокой степени развития». По его мнению, «в высокоразвитом крупномасштабном производстве индивидуальный предприниматель является излишним и несомненно вредным наростом» [41. Р. 19].

Вигфорсс выражал уверенность в том, что развитие капитализма неизбежно ведет к укрупнению как производственных единиц (т. е. заводов и фабрик), так и фирм, а потому особая роль индивидуального предпринимателя исчезнет. Последователи Вигфорсса рисовали картины исчезновения мелких фирм и самозанятости: в будущем экономика виделась им состоящей из «общественных предприятий без собственников»7 [22. Р. 29; 41. Р. 64—65].

Верные своей установке на постепенность и компромисс, скандинавы в вопросе о собственности отказались от резких движений. Одним из принципов «среднего пути» вместо масштабной социализации средств производства посредством их национализации стал так называемый функциональный социализм8. Наиболее известный современный его пропагандист Г. Адлер-Карлссон (р. в 1933 г.) приписывает авторство этой концепции одному из сооснователей шведской социал-демократии Э. Ундену (1886—1974). Последний, будучи юристом по образованию, подчеркивал в общем-то очевидный тезис, что право собственности не является монолитным, а «расщепляется» на ряд полномочий (прав).

Отсюда шведские, а за ними и другие скандинавские социал-демократы сделали вывод о возможности достичь желаемых социально-экономических целей путем отторжения у капиталистов не всех собственнических функций сразу и целиком (как при национализации), а только их части. Подытоживая в конце 1960-х гг. опыт Швеции, Адлер-Карлссон резюмировал: «У нас не было тотальной социализации собственности, а вместо этого — выборочная социализация некоторых важнейших функций из всей их полноты, которую мы зовем собственностью. Мы ограничили права собственников средств производства использовать свое имущество антисоциальным путем» [5. Р. 16].

«Функциональный социализм» был общей позицией многих деятелей шведской социал-демократии. Так, побывавший в 1925—1926 гг. премьером Швеции Р. Сандлер (1884—1964) заявлял: «Частное предприятие также должно приучать себя к представлению, что ресурсы, которыми оно распоряжается, в действительности являются "общественными

7 Управление подобными предприятиями должно было бы осуществляться работниками, «социально ответственными менеджерами», представителями «общественных интересов» — государства, потребителей и т. п. Единственное их обязательство перед инвесторами состояло бы в уплате фиксированного процента.

8 О спорах 1920—1930-х гг. среди шведских социал-демократов о социализации см. у Т. Тилтона [41. Р. 86—102].

средствами"» [41. Р. 101]. «Наш интерес, — писал в 1945 г. Г. Мюрдаль, — состоит не в том, кто владеет фирмой, а в том, что она производит. Мы должны требовать большей эффективности и рационализации от тех отраслей, где заработные платы низки, занятость нестабильна, а цены высоки» [41. Р. 163]. В 1950-е гг. он считал, что «все частные предприятия в передовом государстве всеобщего благосостояния (каковым он считал тогдашнюю Швецию. — В. С.) в существенных чертах уже контролируются обществом или становятся таковыми — без национализации формальной собственности» [34. Р. 66]. Таким образом, «функциональный социализм» признавал экономически значимым фактический контроль над средствами производства, а не владение9.

Вместо преобразований юридических отношений собственности шведы, а за ними и другие скандинавы, перенесли акцент в экономическом регулировании на меры административного (регламентация, лицензирование и пр.) и косвенного (налогообложение, изменение условий кредитования и т. д.) воздействия. Когда же приходилось идти на выручку частным компаниям, то это делалось в социально ориентированных формах. Так, после масштабного (на треть) обрушения объемов производства шведской промышленности10 правительство почти десятилетие частично, а в отдельных отраслях даже полностью компенсировало затраты компаний на оплату труда, т. е. субсидировало сохранение рабочих мест.

Более или менее окончательный вид экономическая шведская модель приобрела в 1950-е гг. Основополагающие ее принципы были сформулированы двумя экономистами Центрального объединения профсоюзов Швеции — Е. Реном (1913—1996) и Р. Мейднером (1914—2015). Политика доходов (прямые ограничения и т. п.)11 и корректировка государством конъюнктуры конкретных отраслей ими отвергались с порога как создающие диспропорции и препятствующие экономическому росту. Достижение полной занятости, стабильности цен, экономического роста и равенства виделось на путях сбалансированной макроэкономической политики, преимущественно косвенного налогообложения, активной политики на рынке труда и солидарной политики заработной платы12. Хотя не все эти предложения в равной мере были осуществлены, два последних комплекса мер — активная политика занятости и приравнение

9 По той причине, что мелкие держатели не имеют возможности осуществлять эффективный контроль над предприятием, которым они частично владеют, Вигфорсс, как и многие другие его од-нопартийцы, решительно отвергал концепцию «демократии собственников» (приобщения тем или иным способом трудящихся к владению акциями).

10 Что произошло вследствие нефтяного шока начала 1970-х гг.

11 В свое время эта политика активно практиковалась правительствами преимущественно левого толка (см, например [2]).

12 В пользу «скоординированной» политики оплаты труда в начале XX в. высказывался один из членов стокгольмской экономической школы Г. Кассель (1866—1945), но при формулировании своей программы профсоюзные экономисты об этом не знали [17. Р. 96—97].

заработной платы — стали краеугольными камнями шведской, а затем и общей скандинавской модели.

Проведение согласованной политики солидарной заработной платы, ставшей важнейшим аспектом солидарной экономической политики в целом, облегчало то, что большая часть работников была организована в профсоюзы13. Начало ей было положено опять-таки в 1930-е гг. попытками профсоюзов, сталкивавшихся с острой конкуренцией экспортно-ориентированных отраслей, координировать (с одобрения и при поддержке работодателей) динамику зарплаты. Со временем эта практика перекинулась на другие секторы. Уровни зарплаты на конкретных рабочих местах стали устанавливаться в процессе многоступенчатых переговоров (начиная с низового и кончая центральном уровнем), исходя из принципа «равная оплата за равный труд». Хотя некоторая привязка оплаты к эффективности фирмы-нанимателя сохранялась, в целом происходило ее выравнивание в соответствии с централизованно согласованным тарифом [9]. Фирмы, не способные выплачивать централизованно согласованные ставки зарплаты, разорялись, тогда как те, что могли позволить себе подобные платежи, выгадывали от ограничения роста заработков более производительных (и в теории способных претендовать на более высокие заработки) работников. В итоге повышались общая производительность труда и эффективность производства.

Результатом солидарной политики зарплаты стал и рост прибылей. В Швеции профсоюзы призывали изымать возросшие прибыли с помощью налогов, но, получив отказ, в конце 1960-х гг. выступили с планом создания Фондов наемных работников, в которые предполагалось передавать часть (по некоторым прикидкам, до одной пятой) «излишних» прибылей14. Организация подобных фондов, как считали профсоюзы, ограничила бы возросшие вследствие сдерживания заработной платы прибыли, тем самым противодействуя росту концентрации капитала (а с ней и власти), и усилила влияние работников непосредственно на предприятиях [30. Р. 309—310; 31. Р. 361]. Данный проект был реализован лишь в 1980-е гг., да и то в урезанном виде, а в начале 1990-х и вовсе свернут [3. С. 525]. Между тем, поскольку получаемые фондами средства шли бы на покупку акционерных участий (теоретически до 40% акций

13 В лучшие годы скандинавские страны характеризовались очень высокой степенью охвата работающих членством в профсоюзах (от 74—75% в Дании и Финляндии до 85% в Швеции). Особняком стояла Норвегия с ее 53%. В последние 20 лет в первых трех странах членство в тред-юнионах сократилось до 66—67%, тогда как в Норвегии осталось прежним. Секрет популярности профсоюзов в свое время, возможно, объяснялся действием так называемой гентской (от города Гент в Бельгии) системы, при которой социальные пособия финансировалась не только государством, но также предпринимателями и профсоюзами [26]. До сего дня в Дании участие в программе страхования от безработицы является полностью, в Швеции — частично добровольным, тогда как в Норвегии бремя соответствующих выплат (хотя менее щедрых, чем у соседей) всецело несет государство.

14 По задумке одного из авторов этой идеи, Р. Мейднера, данные фонды должны были управляться профсоюзами, а пополняться за счет отчислений от прибылей компаний, нанимавших свыше 100 работников.

каждой отдельной компании), проект мог стать значительным шагом по пути масштабной социализации собственности.

Остальные скандинавские страны следовали шведскому примеру в проведении политики солидарной зарплаты (централизованного заключения коллективных договоров), приверженности «функциональному социализму»15 и участии рабочих в управлении. В целом их экономики остаются рыночными — с известной степенью конкуренции, свободным движением капитала, рабочей силы и товаров.

Двум бытующим трактовкам государства всеобщего благосостояния в Скандинавии — «компромиссной» и «силовой» — соответствуют две интерпретации политики солидарной зарплаты. «Компромиссная» рассматривает события сквозь призму достижения некоего согласия между профсоюзами и правящим классом; «силовая» же описывает их как результат противоборства и изменения соотношения сил. Обе опираются на аргументы и доказательства. Сторонники последней, например, указывают, что в период, когда профсоюзы были сильны (в 1950—1960-е гг. в Швеции и в 1960-е в Дании и Норвегии), рост зарплаты опережал повышение производительности труда, а когда они ослабели (в 1980—1990-е гг.) относительная динамика этих показателей стала обратной [10].

Государство всеобщего благосостояния: кто платит по счетам?

И все же скандинавская модель стала известна прежде всего не «функциональным социализмом» и не политикой солидарной зарплаты, а масштабами социального государства (государства всеобщего благосостояния). Но складывалось оно далеко не одномоментно. На рубеже XX в. его прообраз возник в Дании16 в виде так называемой гентской системы социального обеспечения, в которой выплаты гарантировались из частных, преимущественно профсоюзных, средств при частичном субсидировании государством (охватывала пособия по старости, болезни, безработице, при несчастном случае) [26. Р. 114]. Однако до появления развернутой системы социальной помощи как в Дании, так в других скандинавских странах пришлось ждать кризиса 1930-х гг., когда наметилось кардинальное изменение отношения к социальной политике.

Оно произошло после прихода к власти левых правительств. В 1932 г., когда шведские социал-демократы (в союзе с аграриями) впервые прочно встали у руля государства, Г. Мюрдаль писал: «Социальная политика представляет собой не издержки, а производительную инвестицию» [7. Р. 1]. И в последующие несколько десятилетий эти слова полностью подтвердились.

15 Дания с ее фрагментированными тред-юнионами и организациями работодателей все еще какое-то время уповала на свободные рыночные силы.

16 Некоторые исследователи считают, что и сегодня именно Дания, а не широко разрекламированная Швеция, являет собой подлинный образец государства всеобщего благосостояния.

После Второй мировой войны рост социальных расходов в Скандинавии приобрел устойчивый характер, в результате чего со временем по этому показателю данный регион вышел на передовые позиции в мире. До начала 1990-х гг. его отличали беспрецедентные масштабы перераспределения общественного продукта. Так, в 1992-м и 1993 г. в Швеции был поставлен своеобразный рекорд мирного времени — государственные расходы составляли чуть ли не 60% ВВП. К подобным уровням перераспределения внутреннего продукта эти страны впоследствии уже не вернулись — в силу обнаружившегося отставания в темпах роста экономики и благосостояния граждан перераспределительная активность государства была сокращена. Со временем скандинавских масштабов перераспределения общественного продукта достигли и другие страны, прежде всего Франция и Германия.

И все же в 2015 г. страны Скандинавии превалировали в первой десятке стран ОЭСР по относительным размерам совокупных расходов государственных властей всех уровней: Финляндия (с 57,1% ВВП) была первой, Дания (54,8%) — третьей, пропустив на второе место Францию, а Швеция (50,2%) и Норвегия (48,8% ВВП) замыкали десятку17. По уровню же государственных расходов на душу населения в ОЭСР на 2016 г. Норвегия и Дания занимали, соответственно, второе и третье места (уступая только Люксембургу), а Швеция и Финляндия — шестое и седьмое [20. Р. 75]. В структуре государственных затрат преобладали социальные. В 2015 г. (в долях от всех расходов) затраты на здравоохранение составили от 12,6 (Финляндия) до 17,2% (Норвегия), на образование — от 11,0 (Финляндия) до 13,0% (Швеция), наконец, на социальную защиту — от 39,8 (Норвегия) до 44,9%18 (Финляндия).

Именно высокие социальные расходы долгие годы были визитной карточкой скандинавского капитализма. Датский социолог Г. Эспинг-Андерсен выделил четыре принципа модели государства всеобщего благосостояния Швеции, которые, впрочем, в полной мере присущи всем скандинавским странам. Это — универсализм (или всеобщность)19, эгалитаризм20, растоваривание21 и эффективность [18]. Для стран Северной Европы стали характерны предоставление длительных отпусков по рождению, развитость системы ухода за детьми,

17 Среди этой группы развитых стран Россия (с 34,5%) была на 29-м месте из 35.

18 Что составило наивысший показатель для стран ОЭСР [20. Р. 77].

19 Всеобщность означает признание за каждым гражданином безусловного неотъемлемого права на получение социальных благ безотносительно его социального статуса. К реализации этого принципа скандинавы пришли далеко не сразу — сначала, как и везде, они предоставлялись избирательно, в зависимости от материального положения получателя.

20 Принцип равной доступности выражается в абсолютной стандартизации независимо от места жительства.

21 Растоваривание (или калька с английского — «декоммодификация») характеризует степень, в какой получение товара или услуги осуществляется нерыночным способом, т. е. не зависит от рыночных процедур.

бесплатность детских садов, среднего и высшего образования, здравоохранения и т. д. Относительно велика доля социального жилья: в начале XXI в. им пользовались в Дании — 20, а в Швеции — 22% граждан22.

Наконец, здесь действует довольно щедрое пенсионное обеспечение. Средний коэффициент замещения (отношение пенсии к заработной плате) в Финляндии составляет 79%, тогда как в Швеции — 68, Норвегии — 65, а в Дании — 51%. При этом только в Финляндии все пенсионеры получают одинаковую долю прежнего заработка, в других же странах этого ряда пенсия тем больше, чем выше был доход. Максимально в Швеции можно получить пенсию в 1,09, в Норвегии — в 1,25, а в Дании — в 1,6 раза больше среднего коэффициента [19. Р. 1715].

Но ничто не дается даром. Важнейшим источником финансирования государства всеобщего благосостояния являются налоговые поступления именно с населения. В 1980-е гг. предельные (максимальные) ставки налогов на личные доходы физических лиц доходили до 80%, правда, затем были снижены и в настоящее время стали в целом сравнимы с теми, что установлены в других странах, — с отчислениями на социальное страхование они составляют от 47 (Норвегия) до 60% (Швеция). Но бремя косвенных налогов нигде так не тяжело, как в Скандинавии. Ставка налога на добавленную стоимость, который дает около пятой части всех государственных доходов, — а с прочими налогами на потребление и того больше (32—38%23), — весьма высока: 24% — в Финляндии и 25% — в трех других странах24.

В то же время налоги на бизнес (корпорации) приносят только 5—7% суммарных государственных доходов, за исключением Норвегии, где их доля выше — 10—12% (нефтяная рента). Причем ставки налогов на корпорации в последние 40 лет претерпели значительную эволюцию. В начале 1980-х гг. они находились на уровне порядка 60% в Финляндии и Швеции и около 50% в Дании и Норвегии. С наступлением 1990-х они повсеместно упали примерно до 30%, а в XXI в. снизились еще — до чуть более 20%. Ставка налога на прирост капитала (т. е. на реализуемую разность цены покупки и продажи актива) доходила до 75—80%, а к началу 1990-х гг. была снижена примерно до 30%25. Что касается налога на имущество, то из анализируемых четырех стран он действует только в Норвегии, а налог на наследство — лишь в Дании (ставка от 15 до 36,5%) и Финляндии (10%).

Однако одно дело ставки налогов, другое — их фактическая уплата. Считается, что в Дании недоплата налогов вследствие уклонения

22 Правда, в Норвегии таковых было только 4%, а 76% жителей являлись собственниками жилья, тогда как в Дании и Швеции — соответственно 53 и 43% [28. Р. 255].

23 Что превышает их соответствующую долю в большинстве стран ОЭСР.

24 Выше только в Венгрии — 27%.

25 Сейчас налог на прирост капитала установлен в Швеции в размере 30, Норвегии — 27 и Дании — 42%.

составляет только 2,2%. Шведское налоговое ведомство похваляется, что ему удается собирать 98,5% подлежащих уплате налогов. Правда, уклонение от уплаты налогов осуществляется путем не только прямого сокрытия доходов, но и их увода в юрисдикции с меньшим налоговым бременем. Но скандинавы и здесь проявляют большую законопослушность тем, что держат в «налоговых гаванях» относительно меньшие средства — измеряемые несколькими процентами ВВП — по сравнению со средними по Европе 15% [6].

Но почему скандинавы столь прилежно платят налоги? Во-первых, после нескольких веков лютеранской индоктринации законопослушность вошла в их плоть и кровь. Унаследованное от периода господства лютеранства доверие и уважение к государству дополняется высокой степенью взаимного доверия граждан — в силу малочисленности эти страны «прозрачны»: «затеряться в толпе» или что-то скрыть от окружающих затруднительно26.

Во-вторых, уклониться от налогов не так-то просто. Как и во всем мире, информация о доходах (в Швеции считается, что из поля зрения фискальных органов ускользает только 5% из них [27. Р. 80]) работодателями и банковско-финансовыми институтами, через которые проходят платежи, напрямую передается налоговикам.

В-третьих, при прочих равных условиях отследить доходы и собрать с них налоги тем легче, чем крупнее работодатель. Между тем доля самозанятых и индивидуальных предпринимателей в Северной Европе относительно невелика, к тому же от четверти до трети занятых работают в финансируемой государством социальной сфере, что значительно упрощает задачу фиска.

В-четвертых, важнейшим институциональным барьером на пути уклонения от налогов является широкомасштабное развитие системы безналичных платежей, которое стало результатом многолетней и последовательной стратегии правительств. Расплата наличностью стала считаться асоциальным, предосудительным деянием. Сегодня наличность принимается далеко не во всех магазинах и отделениях банков, а похоже, скоро вообще уйдет в небытие — в Швеции рассчитывают добиться этого в течение десяти лет [25. Р. 12], а в Дании — чуть позже, к 2030 г.

Наконец, последний, но, может быть, самый важный аргумент. Политолог К. Грин-Педерсен отмечает: «Готовность датчан платить налоги объясняется не тем, что мы — какие-то особенно бескорыстные люди. Просто мы считаем, что получаем взамен некие ценности, например, хорошие школы и больницы. К налогам относятся как к цене, которую не жалко за это заплатить» [1. С. 81]. Почти теми же словами описывает ситуацию эмигрировавшая из Финляндии в США журналистка А. Партанен: «Скандинавские страны предоставляют своим

26 «Если в Финляндии кто-то кого-то обманет, об этом будут знать везде», — то ли в шутку, то ли всерьез говорит осевший на земле Суоми немецкий журналист Р. Шац [1. С. 288].

гражданам — всем гражданам, особенно средним классам — высококачественные услуги, которые экономят людям массу денег, времени и хлопот. В Финляндии мои налоги использовались для оплаты превосходных услуг для меня» [36].

И все же «золотой век» скандинавской модели социального государства ушел в прошлое: он длился с начала 1950-х до начала 1990-х гг. Реакцией на наметившееся отставание от конкурентов стали пересмотр роли государства в экономике и проведение либеральных рыночных реформ, в том числе сокращение масштабов перераспределения доходов и снижение налогового гнета на богатых. В итоге государственные финансы оказались перенапряжены, учреждения социальной сферы недофинансированы, а объемы и качество предоставляемых услуг стали отставать от потребностей.

А возросший спрос богатеющих слоев на элитное обслуживание спровоцировал развитие частного образования, здравоохранения и прочих частных социальных услуг. Так, в Швеции увеличилось число лиц, нанимающих горничных, — роскошь, которую четверть века назад могли себе позволить лишь сверхбогачи [37]27.

Хотя в течение ряда лет распределение доходов в Скандинавии становится все менее равномерным [32], оно все еще более равное, чем в большинстве стран Европы. По данным Евростата, в 2016 г. коэффициент Джини28 располагаемого дохода в среднем по ЕС составлял 30,8; тогда как для Дании — 27,7; Швеции — 27,6; Финляндии — 25,4; а для Норвегии — 25,029.

Ситуация в распределении богатства сложнее. Если вывод, что после Второй мировой войны распределение доходов стало более равномерным, никем не оспаривается, то в вопросе распределения богатства ясности и согласия нет. Казалось бы, очевидно, что при долговременном уравнении доходов неизбежно постепенно должно уравниваться и богатство. Но в этой части мнения весьма разноречивы. Так, одним авторитетным исследованием распределения богатства на 2014 г. Швеция и Дания отнесены (вместе с Гонконгом и США) к странам с «очень высоким неравенством» — верхний дециль владеет более 70% богатства, а Финляндия и Норвегия (вкупе с Австралией, Канадой, Францией, Нидерландами и прочими) — в разряд стран со «средним неравенством» — верхний дециль владеет более 50% богатства [16. Р. 754]. Получается, что скандинавское государство всеобщего благосостояния (во всяком случае, в Швеции и Дании) преуспело в выравнивании лишь «вершков», а отнюдь не «корешков»?

27 В этой стране начавшаяся еще со времени Первой мировой войны компрессия шкалы распределения доходов прекратилась к 1980 г. [38].

28 Величина характеризующего неравномерность распределения коэффициента Джини может варьировать от ноля до 100 (или, что то же самое, от ноля до единицы).

29 Наименьшее значение коэффициента было опять-таки в нордической стране — Исландии (24,1), а наибольшее в ЕС в Болгарии (37,7).

«Экономическая интеграция» и ее продукт «государственнический индивидуализм»

Хотя со временем нордические общества подрастеряли свою уникальность (например, по масштабам социальных расходов или уровню налогообложения), особая скандинавская модель все еще жива. Ее отличительные черты — равенство доходов, высокие уровни занятости (в том числе трудовой активности женщин и пожилых лиц), низкий уровень государственного долга, акцент на гибкость рынка труда, масштабные инвестиции в человеческий капитал, высокая доля занятых в государственном секторе, полное равноправие полов (даже с некоторыми преференциями для женщин). Еще одной из таких, если не важнейшей, черт являются чрезвычайно высокие степени доверия. В недавнем документе Совета министров Северного совета, специально посвященном доверию в Скандинавии, утверждается, что тамошняя «социальная модель, а лучше сказать, социальный контракт, основаны на высоких уровнях доверия (курсив мой. — В. С.)» [44. Р. 9]. Согласно опросам, уровень доверия в этом регионе очень высок30.

Феномен исключительно высоких уровней общего доверия в скандинавских странах имеет много причин. Отчасти он объясним этнической и религиозной однородностью населения. Факторами, способствующими складыванию отношений доверия, также являются долговременная политическая стабильность, верховенство закона, высокая степень вовлечения граждан в обсуждение и принятие решений на всех уровнях власти, развитие народных движений и добровольных ассоциаций. Но все же они не только и не столько порождают доверие, сколько сами являются его результатом.

Расчет на то, что человек поведет себя должным образом, в соответствии с общепринятыми нормами, т. е. доверие, равно как и тяга к равенству имеют в этом регионе длительные исторические корни. Некоторые видят в доверии особенность национального (или регионального) характера, сформированную проживанием в местности с относительно низкой плотностью населения: суровые природные условия жизни и рассредоточенность жителей по обширной территории якобы способствовали развитию у скандинавов готовности при необходимости идти на выручку, а с ней и доверие. Иные придерживаются мнения, что источник высокого доверия, которое часто отождествляют с социальной сплоченностью, лежит в равенстве — ведь если неравенство порождает зависть, враждебность и недоверие, то равенство, казалось бы, естественным образом ведет к обратному.

30 К нему приближаются только показатели Голландии.

Чуть ли не все исследователи скандинавского опыта согласны в том, что стремление к равенству возникло задолго до появления государства всеобщего благосостояния. В Швеции относительное материальное равенство представляет собой давнюю традицию: в этом аграрном обществе всеобщей грамотности31 различия в уровне жизни никогда не были разительными32.

Размеры государства всеобщего благосостояния (социальных расходов), уровень доверия и степень равенства взаимосвязаны. Высокие уровни доверия, фиксирующие то обстоятельство, что люди ведут себя в соответствии с общепринятыми нормами, способствуют эффективному использованию и расширению социальных расходов государства. Косвенно отражая высокую степень добропорядочности населения, они к тому же избавляют от проверки нуждаемости — ведь добросовестные люди не допускают злоупотреблений. При прочих равных условиях, чем выше доверие, тем мощнее социальное государство, тем меньше степень неравенства [11].

Исторически сложившиеся высокие уровни доверия и относительное равенство явились одной из отправных основ развития скандинавской модели, но их дальнейшее укрепление и развитие стали продуктом социальной инженерии, плодом усилий группы идеологов и политиков-практиков. Какие, помимо уже упомянутых, цели они ставили, раскрывает концепция «экономической интеграции». Последняя понималась ими значительно иначе, чем впоследствии стало общепринятым, а именно — получала гуманитарное измерение, подразумевала собой соединение, сопряжение не хозяйственных институтов (экономик, фирм и т. п.), а людей33. «Экономическая интеграция — это осуществление старого идеала равенства возможностей», важным элементом которого «является ослабление социальной скованности, мешающей индивидам свободно выбирать условия своей работы и жизни. Экономика не интегрирована, если не для каждого открыты все пути и если вознаграждение, уплачиваемое за производительные услуги, не является равным для всех.», — писал Г. Мюрдаль [4. С. 48— 49]. По его мнению, добиться интеграции можно, если «принять энергичные меры к уравниванию различий в доходах и богатстве», что, как

31 Распространению грамотности в Скандинавии способствовала лютеранская церковь, которая вела богослужение и требовала от прихожан чтения религиозных текстов на родных, местных языках. До Реформации католики использовали в этих целях латынь, знание которой было достоянием немногих.

32 «Старую» Швецию Э. Тодд характеризует как «сословное общество на эгалитарной материальной основе» [42. Р. 293].

33 Еще одно понимание экономической интеграции (тождественной корпоративизму) недавно предложил политолог А. Сиарофф из университета Летбриджа (Канада). Обобщая оценки ряда исследователей, он относит Норвегию и Швецию к разряду сильно корпоративистских (интегрированных) стран, а Финляндию — к умеренно корпоративистским. Дании же отведено промежуточное положение между ними [39. Р. 184].

он полагал, явится «одним из важных средств создания равенства возможностей для индивидов и уничтожения препятствий к социальной мобильности» [4. С. 72].

«Постепенное достижение равенства возможностей предполагает возникновение общества с еще большей социальной мобильностью. В этом обществе, — согласно Мюрдалю, — должна возрастать социальная сплоченность и фактическая солидарность. Члены его должны все более ясно осознавать, что они связаны друг с другом и имеют общие интересы и обязанности, что они должны охотно подчиняться правилам, распространяющимся на все общество, и участвовать в несении общих расходов, утвержденных в порядке, установленном нормами государственного права» [4. С. 49].

Если измерять сплоченность уровнями доверия и готовностью платить налоги, то может показаться, что поставленная социал-реформаторами задача достигнута. Но так ли? Экономическая свобода, социальная мобильность, равенство и все прочее — все это ради и во имя чего? В свое время Вигфорсс видел одной из целей (похоже, конечной) усилий социал-демократов складывание отношений сотрудничества, солидарности, товарищества [41. Р. 56—57]. Дух товарищества, общинности в Северной Европе безусловно присутствует, но является скорее рудиментом доин-дустриального прошлого, нежели продуктом современности.

Как ни парадоксально, результатом государства всеобщего благосостояния в Скандинавии стал «государственнический индивидуализм», который, в понимании его популяризаторов — журналиста Х. Берргре-на и экономиста Л. Трегорда, характеризует сложившиеся там отношения.

В 2006 г. эти авторы опубликовали книгу под провокационным названием «Человек ли швед? Сообщество и независимость в современной Швеции» [12], которая заставила бы крепко призадуматься многих сторонников повторения скандинавского опыта34. Берргрен и Трегорд заявляют, что представление сторонних наблюдателей об особой скандинавской социальной солидарности — «способности подчинить индивидуальный интерес интересам коллективной рациональности», понимаемой как отрицание, противостояние фундаментальной логике рынка, безосновательно. «Упор на социальную солидарность скрывает сильный, если не сказать исключительный, индивидуализм, который характеризует общественные отношения и политические институты стран Северной Европы. На самом деле именно фундаментальная гармония между скандинавским общественным контрактом и основополагающими принципами рынка — то, что базисной единицей общества является индивидуум, а центральной задачей политики должна быть максимизация индивидуальной автономии и социальной мобильности, видится нам ключом к живучести капитализма» [13. Р. 14].

34 Однако она не получила резонанса за пределами Швеции и осталась во многом непрочитанной.

Цель скандинавских властей, указывают невольно взявшие на себя роль «разоблачителей» Берргрен и Трегорд, — «не социализировать экономику, а освободить индивидуального гражданина от всех форм подчинения и зависимости внутри семьи и в гражданском обществе: бедных от благотворительной помощи, работников от их работодателей, жен от их мужей, детей от родителей35 — и наоборот, когда родители постареют» [13. Р. 14]. Это достигается посредством раздельного налогообложения доходов супругов36, отменой законодательно установленной обязанности содержать престарелых родителей, высвобождением времени женщин для работы вне дома37 за счет организации повсеместного дневного ухода за детьми, предоставлением займов студентам на учебу и т. п.

«Центральная ось, вокруг которой формируется нордический социальный контракт, является союз государства и индивидуума, называемый мною "государственническим индивидуализмом"», — пишет Трегорд. Он формулирует «шведскую теорию любви», гласящую, что подлинные отношения любви и дружбы возможны только среди равных, которые не зависят друг от друга или обладают равной властью [43. Р. 18]. «Истинная любовь и дружба, — утверждает он вместе с Берргреном, — возможны только между равными и независимыми индивидуумами» [1. С. 452]. Важнейшая роль в формировании и поддержании «нордического социального контракта», обеспечения благоприятных условий для функционирования «шведской теории любви», которую эти авторы считают типичной для всей Скандинавии, отводится государству.

В отличие от пропитанной антиэтатизмом англосаксонской культуры, отношение к нему в лютеранском мире — положительное, благожелательное и доверительное. Поэтому не должно вызывать удивления то, что Берргрен и Трегорд приписывают индивидуалистически настроенным гражданам Северной Европы расчет на государство как на своего союзника и защитника [43]. В понимании этих социологов, действия нацеленного на эгалитаризм социального государства по расширению индивидуальной автономии и повышению независимости субъектов, ослабление патриархальных структур раскрепощают людей и повышают удовлетворенность жизнью. Как будто еще раз подтверждаются слова Мюрдаля, в конце 1950-х гг. утверждавшего, что благодаря социальному обеспечению люди чувствуют себя свободнее [34. Р. 73]. Проводимые в Скандинавии многочисленные опросы подтверждают, что уровень удовлетворенности жизнью («счастья») там необычайно высок.

35 Вспомните о пресловутой ювенальной юстиции.

36 В ряде западных стран они облагаются не порознь, а совместно, как бы единым субъектом, что обеспечивает экономию на уплачиваемых суммах. Заметим, что если совместное обложение супружеских пар способствует укреплению семьи, то раздельное — напротив, ослабляет стимулы совместного проживания.

37 Скандинавскую модель отличает высокий уровень вовлечения женщин в общественное производство (вследствие чего статус домохозяйки там считается ущербным).

Похоже, налицо сознательно культивируемый индивидуализм, отчуждение, преднамеренная эксплуатация таких исторических черт скандинавского (особенно шведского) характера, как уважение к автономии субъекта, любовь к одиночеству и обособленности. В шведском массовом сознании закрепился идеал независимой, автономной, самодостаточной, никому ничем не обязанной личности, решающей свои проблемы самостоятельно, не прибегая к помощи других [1. С. 451—454]. В этой стране главной задачей человека стало не зависеть от семьи. Сложился стереотип поведения, в соответствии с которым жена должна не зависеть от мужа; дети, как можно раньше получившие самостоятельность, отдаляются от родителей; старшее поколение не рассчитывает на помощь своих детей (обязанность по их поддержке полностью возложена на государство). Закономерно, что в Швеции — самый высокий в мире процент домохозяйств, состоящих из одного человека, и одиноких стариков [1. С. 453—454]. То, что в скандинавских странах сложились «наименее зависимые от семьи и наиболее индивидуалистические общества» [13. Р.15], для Берргрена, Трегорда и их последователей, похоже, является предметом гордости.

«Гипериндивидуализм», преданность идее личной независимости считают присущим прежде всего шведам, которые, по мнению некоторых, в этом отношении превосходят даже американцев [1. С. 451]. Индивидуалистические наклонности шведов — не секрет: их давно аттестуют как «сотрудничающих», «кооперирующихся» [40] или «социально ориентированных» индивидуалистов [21. Р. 239]. С не меньшим успехом это можно сказать о датчанах.

Нидерландский социолог Г. Хофстеде исчисляет уровень «индивидуализма», характеризующий степень обособленности, отделенности или самостоятельности индивида38. По его оценкам, этот показатель составляет для Дании — 74, а для Швеции — 71 (т. е. датчане даже большие индивидуалисты, чем шведы39). Недалеко от датчан и шведов отстают граждане Норвегии и Финляндии — их степень индивидуализма оценена, соответственно, в 69 и 63 балла40. Таким образом, по шкале отсчета Хофстеде скандинавские страны являются однозначно индивидуали-стическими41.

38 То, как специфически определяет Хофстеде индивидуализм (соответственно, коллективизм), не имеет прямого отношения к материальным интересам, а отражает характер отношений в социальной общности (семье, фирме и т. п.) — степень свободы действий и личной ответственности, расчета на собственные силы и самостоятельности, инициативность и т. п.

39 Между тем, по другим оценкам, Швеция считается наиболее «материалистической» из скандинавских стран.

40 На полюсах шкалы Хофстеде — США (с показателем 91) как самая индивидуалистическая, Тайвань (17) и Южная Корея (18) как наиболее коллективистские страны среди более или менее развитых. Самыми же коллективистскими, по его методике, являются Гватемала (6), Эквадор (8) и Панама (12) [23. Р. 95—97].

41 Кстати, Партанен прямо называет их эгоистичными [36].

Изменения умонастроения народов Северной Европы развернулись в короткие по историческим меркам сроки, буквально у нас на глазах. Так, происходившие в датском обществе перемены местным аналитикам были заметны еще два десятилетия назад. «Большая проблема модели всеобщего благосостояния состоит в том, — утверждал два десятилетия назад левый журналист и политик Б. Меллер, — что мы утратили понимание солидарности. Мы становимся все более и более американизированным обществом. Люди не считают своим долгом помогать своим соседям. Каждый сосредоточен на мобильности, гибкости, индивидуализме» [45. Р. 23]. Его оценки разделял датский экономист Т. Транас (Тгапае8): «Люди относятся к государству, как к родителю. [Они] перестали обращаться к соседям и профсоюзам за помощью, а всяк порознь адресуются за ней к государству. Представление людей о своем месте в сообществе полностью изменилось» [45. Р. 22].

Конечно, вопреки тому, что об этом могут думать сами скандинавы, или что подсказывают некоторые социологи (типа Берргрена и Тре-горда), их независимость в этих обществах иллюзорна. Добровольный и/или побуждаемый со стороны отказ от помощи и поддержки близких людей порождает всецелое упование на государственную бюрократическую машину. Верное своим лютеранским корням, скандинавское государство считает своим долгом максимально широко распространить опеку над обществом, в том числе за рамки чисто социальных вопросов. Как замечает американский экономист Р. Х. Нельсон, «вероятно, нордические страны характеризовались более высокой степенью социального контроля над действиями своих граждан, чем какая-либо другая нация в мире»42 [35. Р. 265].

Добившись независимости от непосредственного окружения, субъект становится игрушкой в руках государства, — недаром некоторые исследователи давно аттестуют сложившийся в Скандинавии режим как «благотворный тоталитаризм». Еще в начале 1970-х гг. британский журналист Р. Хантфорд подверг уничижительной критике шведскую социал-демократическую практику, уподобляя ее антиутопии О. Хаксли «О дивный новый мир». По его мнению, граждане этой страны ради га-рантированности экономического существования добровольно отдали себя в рабство «технократической олигархии» [24. С. 10]. Их стали отличать конформизм и самоуспокоенность, понятие «индивидуальность» приобрело оскорбительный оттенок43.

42 Стремление контролировать жизнь граждан возникло не на пустом месте, а имело свою длительную предысторию [42. Р. 290].

43 И по сей день в Скандинавии мало что изменилось. Злые языки говорят о бытующих в Дании «атмосфере согласия на минимум необходимого и страхе выделиться на общем фоне». Амбиции якобы не ценятся, успех не одобряется [1. С. 10]. Так, согласно одному недавнему исследованию, относительное равенство доходов и оказываемая семьям с низкими доходами щедрая социальная помощь помогают датским школьникам опережать сверстников в США по успеваемости, но она же (вкупе с уравнительной заработной платой) в дальнейшем отбивает у них желание повышать свои образование и социальный статус [29].

Оценку Хантфорда о засилье бюрократии в Скандинавии разделяют и другие исследователи. Немецкий писатель и общественный деятель Х. М. Энценсбергер отмечал, что в Швеции «уровень государственной регламентации личной жизни людей не имеет аналогов в свободном мире», и власть в определенном смысле сломала их духовно [1. С. 432].

То обстоятельство, что критика скандинавского опыта направлена своим острием именно в адрес Швеции, не случайно. Местные социал-демократы в свое время особенно «преуспели» в социальном инжиниринге — на их счету длившиеся почти 40 лет (с 1935-го по 1976 г.) масштабные программы по евгенике (полунасильственной стерилизации «неполноценных» граждан ради сохранения чистоты нации), переселение людей с северных территорий на юг, трезвенническая кампания и многое другое. Но «лютовали» не только шведские социал-демократы — не брезговали сомнительными реформами и власти других скандинавских стран разной политической ори ентации.

С периода модернизации XIX в. у скандинавов развился неоправданный пиетет ко всякого рода специалистам (ученым, инженерам и т. п.) как к носителям научно-рационального, а значит, передового, прогрессивного знания. В ряде случаев эта «податливость» реформам сослужила плохую службу.

Тем не менее, критических оценок происходящего со стороны самих скандинавов практически не слышно. «Убаюканные» высоким уровнем жизни, они то ли не видят того, что вольно или невольно государство вторгается в чуждые ему области человеческих взаимоотношений, то ли не считают это опасным. Их позицию поясняет Берргрен, утверждающий, что «для нас главное не то, что государство диктует, как нужно жить, а то, что оно предоставляет систему поддержки. Общество неоднородно, возможности его членов различны, но мы можем поднять их на один уровень, чтобы дать всем людям свободу и возможность самореализации, которые раньше были привилегией узкого круга лиц» [1. С. 453]. Такой сугубо материальный подход иначе как недалеким и близоруким назвать нельзя.

* * *

Итогом развития скандинавской модели стало построение социального государства, освободившее человека от острой материальной нужды и взявшее на себя заботу о человеке буквально «от колыбели до гроба». Однако место всемогущего Бога в когда-то лютеранских, а ныне безрелигиозных обществах Северной Европы44 заняло всесильное госу-

44 В 2000 г. в Швеции и в 2017-м в Норвегии местные лютеранские церкви потеряли статус государственных, но и там, где они по-прежнему сохраняют государственное (Дания) или привилегированное положение (Финляндия), число постоянных прихожан насчитывает лишь несколько процентов.

дарство, которое «замещает» собой родителей, супругов, друзей и сознательно или случайно лишает людей свободы проявления естественных бескорыстных чувств — любви, дружбы и т. п.

Сытое, почти пасторально безмятежное скандинавское общество если не уже потеряло, то теряет смысл жизни, похоже, сведя его к материальному достатку (и новому фетишу — охране окружающей среды). Поэтому не удивляет странное соседство: с одной стороны — довольство жизнью, а с другой — абсентеизм, алкоголизм, распространение наркомании, высокий уровень самоубийств. Какими будут отдаленные последствия политики «государственнического индивидуализма», остается только гадать, но нынешнее положение дел не вселяет оптимизма.

Литература

1. Бут М. Почти идеальные люди : Вся правда о жизни в «скандинавском раю». М. : Эксмо, 2017.

2. Бурджалов Ф. Э. Государственно-монополистическая политика доходов: концепции и практика : По материалам Великобритании. М. : Наука, 1973.

3. Волков А. М. Шведская модель: противоречия развития // Социально-экономические модели в современном мире и путь России / под ред. К. Микульского. М. : Экономика, 2005. Кн. 2: Социально-экономические модели (из мирового опыта).

4. Мюрдаль Г. Мировая экономика : Проблемы и перспективы. М. : Изд-во иностранной литературы, 1958.

5. Adler-Karlsson G. Reclaiming the Canadian Economy : A Swedish Approach through Functional Socialism / introduction of A. Rotstein. Toronto : Anansi, 1970.

6. Alstads«ter A., Johannesen N., Zucman G. Who Owns the Wealth in Tax Havens? Macro Evidence and Implications for Global Inequality // Journal of Public Economics. 2018. Vol. 162.

7. Andersson J. Between Growth and Security : Swedish Social Democracy from a Strong Society to a Third Way. Manchester : Manchester University Press, 2007.

8. Barber W. J. Gunnar Myrdal : An Intellectual Biography. Basingstoke ; N. Y. : Palgrave Macmillan, 2008.

9. Barth E., Moene K.O., Willumsen F. The Scandinavian Model — An Interpretation // Journal of Public Economics. 2014. Vol. 117.

10. Bengtsson E. Wage Restraint in Scandinavia: During the Postwar Period or the Neoliberal Age? // European Review of Economic History. 2015. Vol. 19. № 4.

11. Bergh A., Bj0rnskov C. Trust, Welfare States and Income Inequality: Sorting out the Causality // European Journal of Political Economy. 2014. Vol. 35.

12. Berrgren H., Tragardh L. Ar svensken manniska? Gemenskap och oberoende i det moderna Sverige. Stockholm : Norsteds, 2006.

13. Berrgren H., Tragardh L. Social Trust and Radical Individualism : The Paradox at the Heart of Nordic Capitalism // The Nordic Way. Stockholm : Global Utmaning, 2011.

14. Bjorklund A., Roine J., Waldenstrom D. Intergenerational Top Income Mobility in Sweden : Capitalist Dynasties in the Land of Equal Opportunity? // Journal of Public Economics. 2012. Vol. 96. № 5.

15. Childs M. W. Sweden: The Middle Way. New Haven ; L. : Yale University Press, 1944.

16. Davies J. B., Lluberas R. Estimating the Level and Distribution of Global Wealth, 2000-2014 // Review of Income and Wealth. 2017. Vol. 63. № 4.

17. Erixon L. A Social Innovation or a Product of His Time? The Rehn-Meidner Model's Relation to Contemporary Economics and the Stockholm School // European Journal of the History of Economic Thought. 2011. Vol. 18. № 1.

18. Espin-Andersen G. The Three Worlds of Welfare Capitalism. Cambridge : Polity Press, 1990.

19. Gaiasso V., Profeta P. When the State Mirrors the Family : The Design of Pension Systems // Journal of the European Economic Association. 2018. Vol. 16. № 6.

20. Government at a Glance 2017. Paris : OECD publications, 2017.

21. Hampden-Turner C., Trompenaars A. The Seven Cultures of Capitalism : Value Systems for Creating Wealth in the US, Japan, Germany, France, Britain, Sweden and the Netherlands. N. Y. : Currency Doubleday, 1993.

22. Henrekson M. Taxation of Swedish Firm Owners: The Great Reversal from the 1970s to the 2010s // Nordic Tax Journal. 2017. Vol. 1. — https://content.sciendo.com doi.org/10.1515/ntaxj-2017-0002 (дата обращения: 18.04.2019).

23. Hofstede G., Hofstede G. J., Minkov M. Cultures and Organizations: Software of the Mind : Intercultural Cooperation and its Importance for Survival. N. Y. : McGraw-Hill, 2010.

24. Huntford R. The New Totalitarians. N. Y. : Stein and Day, 1972.

25. Ingves S. Cashless Society // Finance and Development. 2018. Vol. 55. № 2.

26. Kaufmann F.-X. Variations of the Welfare State — Great Britain, France and Germany between Capitalism and Socialism. N. Y. : Springer, 2013.

27. Kleven H. J. How Can Scandinavians Tax So Much // The Journal of Economic Perspectives. 2014. Vol. 28. № 4.

28. Kristensen H. Social Housing Policy and the Welfare State: A Denmark Perspective // Urban Studies. 2002. Vol. 39. № 2.

29. Landers0 R., Heckman J. J. The Scandinavian Fantasy: The Sources of Intergenerational Mobility in Denmark and the U.S. 2016 // The Scandinavian Journal of Economics. 2017. Vol. 119. № 1.

30. Meidner R. Collective Asset Formation through Wage-Earner Funds // International Labour Review. 1981. Vol. 120. № 3.

31. Meidner R. Our Concept of the Third Way: Some Remarks on the Socio-political Tenets of the Swedish Labour Movement // Economic and Industrial Democracy. 1980. Vol. 1. № 3.

32. Melin H. The Nordic Model and Social Inequalities // Welfare State at Risk. Rising Inequality in Europe / D. Eißel, E. Rokicka, J. Leaman (eds.). N. Y. : Springer, 2014.

33. Milner H. Sweden: Social Democracy in Practice. N. Y. : Oxford University Press, 1990.

34. Myrdai G. Beyond the Welfare State. Economic Planning and its International Implications. N. Y. ; Toronto ; L. : Bantam Books, 1967.

35. Nelson R. H. Lutheranism and the Nordic Spirit of Social Democracy: A Different Protestant Ethic. Aarhus : Aarhus University Press, 2017.

36. Partanen A. What Americans Don't Get About Nordic Countries. — https://www.theatlantic.com/ politics/archive/2016/03/bernie-sanders-nordic-countries/473385 (дата обращения: 18.04.2019).

37. Pelling L. The Swedish Face of Inequality. — https:/www.socialeurope.eu/the-swedish-face-of-inequality (дата обращения: 18.04.2019).

38. Roine J., Waldenstrom D. Wealth Concentration over the Path of Development: Sweden, 1873— 2006 // The Scandinavian Journal of Economics. 2009. Vol. 111. № 1.

39. Siaroff A. Corporatism in 24 Industrial Countries: Meaning and Measurement // European Journal of Political Research. 1999. Vol. 36. № 2.

40. Stromberg P. G. Cooperative Individualism in Swedish Society // Ethnos. 1991. Vol. 56. № 3—4.

41. Tilton T. The Political Theory of Swedish Social Democracy : Through the Welfare State to Socialism. Oxford : Clarendon Press, 1990.

42. Todd E. L'Invention de l'Europe. Paris : Editions du Seuils, 1990.

43. Tragardh L. Social Trust and Radical individualism // The Nordic Model: Is It Sustainable or Exportable? / A. Midtunn, N. Witoszek (eds). Oslo : Norwegian School of Management : University of Oslo, 2011.

44. Trust — the Nordic Gold / Nordic Council of Ministers. Copenhagen : NCM, 2017.

45. Walljasper J. What Works? Denmark // The Nation. 1998. Vol. 266. № 3. ♦