В. А. Жучков
СИСТЕМООБРАЗУЮЩАЯ РОЛЬ ВЕЩИ В СЕБЕ В ФИЛОСОФИИ КАНТА
Все три значения понятия «вещь в себе» (объект, субъект и переход между ними), несмотря даже на прямую противоположность друг другу, составляют в системе Канта предмет основного вопроса философии. Кант новатор и в постановке вопроса, и в ответе на него. Ответ этот - агностический, но в смысле не эмпирическом или научном, а в сугубо философском значении этих понятий. Ответ на этот вопрос - как о мире, так и о человеке - бесконечен, как и человеческая свобода творчества.
Alle drei Bedeutungen des Begriffs "Ding an sich" (Objekt, Subjekt und ihre Verbindung), sogar trotz ihrer direkten Gegensatzlichkeit, sind im philo-sophischen System Kants der Gegenstand der Hauptfrage der Philosophie. Kant ist der Neuerer sowie in der Fragestellung als auch in der Antwort. Diese Antwort ist agnostisch, aber nicht im empiri-schen oder wissenschaftlichen Sinne, sondern in der spezifisch philosophischen Bedeutung dieser Begrif-fe. Die Antwort auf diese Frage - nach dem Men-schen wie nach der Welt - ist endlos wie die men-schliche Schopfungsfreiheit selbst.
Ключевые слова: вещь в себе, многозначность понятия, основной вопрос философии, связь субъекта и объекта, агностицизм, познание, гуманизм, моральный закон.
Keywords: thing-in-itself, polysemanticism of notion, general question of philosophy, sub-ject-objert relation, agnosticism, cognition, humanism, moral law.
Заголовок статьи может вызвать некоторое недоумение: можно ли приписывать столь важное значение понятию, которое, как известно, принадлежит к числу наиболее спорных в кантовской философии и по сей день весьма активно дискутируется в кантоведческой литературе? Считаю, не только можно, но и необходимо, поскольку, на мой взгляд, вопреки известному мнению Якоби, без этого понятия не только нельзя войти в кантовскую систему и в ней оставаться, но и невозможно ее понять, выявить ее смысл и сущность, ее генезис, истоки и цели, мировоззренческую значимость и т. д.
Подобное заявление кажется преувеличением: в самом деле — понятие вещи в себе отличается крайней неопределенностью, обладает не только разными, но и прямо противоположными значениями: у Канта оно выступает и как объективный, реальный мир, и как субъект, человек, его душа, и даже в качестве неких потусторонних сущностей: Бога, загробного мира, царства моральных, трансцендентных целей и т.д. и т.п. Сомнительным представляется уже само его допущение или способ введения в систему критической философии: анализ априорных способностей субъекта, использование категории причинности (аффицирования) чувственности в качестве источника ощущений и эмпирического содержания опыта (при котором весьма двусмысленным остается даже само различение понятия вещи в себе и предметов опыта), а также его трактовка в качестве необусловленной или свободной причинности воли или практического разума (КаиэаНШ1 ^гсЬ БгеШей) как основания морального закона и т.п. Нужно вспомнить также о вещи в себе в качестве понятия ноумена, служащего всего лишь ограничению чувственного познания и сферы возможного опыта. Мы уже не говорим о наделении этого понятия еще одной «дополнительной» функцией в «Критике способности суждения», где оно наряду со значением «сверхчувственного субстрата в нас и вне нас» служит для обозначения необъяснимого и непознаваемого перехода, скачка от сверхчувственного мира к чувственному и т. д.
В силу этих и других причин понятие вещи в себе стало для многих (надеюсь, не самых проницательных) исследователей неким жупелом, своего рода символом агностицизма, субъективного идеализма, обскурантизма и т. д. и т. п. Слава богу, в рамках марксистско-ленинской философии благодаря некоторым высказываниям Ленина (о материалистической стороне учения о вещи в себе, о теоретических источниках марксизма и др.) Кант был частично реабилитирован, что позволило отечественным ученым заниматься исследованием его наследия, публиковать о нем не только «разгромные» статьи, книги и т. п.
Имеется и еще одно обстоятельство, ставящее под сомнение правомерность заголовка данной статьи, а именно активное использование понятий системы и системности в составе самой философии Канта. Начиная с первого издания «Критики...», он постоянно подчеркивал, что его философия есть именно система, некое органическое целое, построенное по догматическому методу, с помощью законосообразного установления принципов, отчетливого определения понятий, испытанности строгости доказательств из верных принципов, и «в высшей степени» систематически, т. е. научно, и т. п. [А XXIII, XXV/В XXXV, XXXVIII и др.]. Аналогичные идеи он настойчиво повторял во всех своих «Критиках.», хотя только в третьей из них — «Критике способности суждения» (возникшей не только заметно позже предыдущих, но и, по его собственному признанию, несколько неожиданно для него самого) он представил полную и окончательную систему свой философии, изобразив ее в таблице всех способностей души и априорных принципов чистого разума [3, с. 144 — 145; 4, с. 942 — 943].
Но именно эта систематика вызвала весьма острую и вполне обоснованную критику у исследователей, которые указывали на ее крайне искусственный, преимущественно внешний, декоративный, а во многом и насильственный характер, в чем, впрочем, легко убедиться уже при беглом знакомстве с текстами «Критик.» и даже с их оглавлением.
Тем не менее вопреки всем этим аргументам я попробую объяснить и обосновать свое мнение относительно систематизирующей роли вещи в
себе в составе философии Канта. Такая ее функция основывается на трех указанных выше ее значениях (как объекта, субъекта и перехода между ними), которые только в совокупности, в своем единстве, и составляют проблемно образующий остов, или костяк, внутренней системы критической философии, отнюдь не совпадающей с внешней систематикой, действительно весьма искусственной и неадекватной и т. д. (в чем я вполне солидарен с ее критиками).
Для меня три указанных значения вещи в себе четко и однозначно выражают общий состав или содержание так называемого основного вопроса философии, в котором, правда, для меня (как, думается, и для Канта) главным является не пресловутый вопрос о «первичности», а его, если так можно сказать, триединство, т. е. одновременное «присутствие» или данность всех трех составляющих: субъекта, объекта и перехода между ними — своего рода «тройственный союз» вместо монизма и дуализма. Внутренняя система кантовской философии и складывается из этих трех значений вещи в себе, или иначе: эти три ее значения лежат в основе возникновения и существования внутренней системы критической философии, составляют ее звенья, члены, моменты, т.е. выполняют функцию системообразующих факторов.
«Коперниканский переворот», осуществленный Кантом в истории философской мысли, состоял, на мой взгляд, не в отказе от традиционного или «догматического» основного вопроса философии, а в его агностической трактовке, т. е. в указании на непознаваемый характер всех трех составляющих его звеньев (объекта, субъекта и момента перехода между ними). И только благодаря этому указанный вопрос, как мне представляется, и сумел обрести статус вопроса собственно и подлинно философского, т. е. избавиться от тех неадекватных, ему чуждых, заимствованных в обыденном или научном опыте, в мифологических, религиозных, теологических и прочих традициях, в каковых развивалась и существовала вся предшествующая Канту философская мысль. Именно такой смысл, на мой взгляд, Кант и вкладывал в свои многочисленные указания на произведенную им «перемену в способе мышления», посредством которого он рассчитывал «подрезать корни» материализма, идеализма, догматизма, скептицизма, фанатизма, суеверия и т. д. и т. п. [В ХХ, XXXV и др.].
Здесь у читателя, однако, может возникнуть вполне оправданное недоумение: выходит, что главный вклад Канта в философию состоит всего лишь в ... агностицизме, т.е. сводится к указанию на непознаваемость всего: субъекта и объекта, человека и мира, равно как и их отношения друг к другу? Осмелюсь утверждать, что дело обстоит именно таким образом! Только хочу и должен при этом добавить или попросить и даже потребовать от читателя, чтобы он попристальнее вдумался в эту кантовскую установку.
Не хочу возвращаться к популярным, но ложным трактовкам и оценкам кантовского агностицизма, но хочу еще раз обратить внимание на тот факт, что в данном случае у него речь идет об отрицании познаваемости мира, человека и их отношения не в конкретном, эмпирическом или научном познании, а взятых и понимаемых именно и только или сугубо в философском значении и содержании этих понятий. Строго говоря — это даже не понятия в их «обычном» логическом смысле: это именно философские постулаты или гипотезы, которые человеческий разум вынужден предполагать, выдвигать, признавать и учитывать в своем бесконечном процессе познания мира и себя самого, своего отношения к природе и миру в целом.
Делать этого «обычный» человек вовсе не обязан, как не обязан он становиться и быть философом (хотя таковыми мы все, наверное, время от времени оказываемся и становимся). Но уж если мы волей неволей таковыми или попросту философствующими почему-то стали, то, как говорится, никуда нам не деться от того, чтобы в своем вопрошании не споткнуться, не почувствовать «бездонную пропасть» (кантовское выражение!), нескончаемую незавершенность вопроса, его «упертость» в нечто непостижимое и невыразимое, т. е. оказаться перед некоей бесконечностью, которая, как говорится, «не дает ответа». В этом — весь ужас, но в этом и все величие философской мысли, о которых сам Кант очень ярко и образно написал в Заключении к «Критике практического разума»: «Две вещи наполняют душу всегда новым и тем более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне» [1, с. 728].
Впрочем, словечко «ужас» я «ввернул» не совсем удачно, а пожалуй, и совсем неудачно. И вот — почему. Ведь у Канта здесь речь идет не только о красоте и величии бесконечного звездного неба, но и о человеке, и в этом состоит глубочайший гуманистический и мировоззренческий смысл всей его философии. Человек как разумное существо бесконечен. Будучи бренной частью бесконечного мироздания, «животной тварью», он и сам бесконечен в своем невидимом Я, в своей личности, в которой моральный закон, а точнее, лежащая в его основе свобода «открывает мне жизнь, независимую от моей животной природы и даже от всего чувственно воспринимаемого мира. и которая не ограничена условиями и границами этой жизни» [1, с. 729 — 731].
Замечу к этому, что речь идет не только и не столько о моральном законе и проблеме бессмертия, речь здесь идет о неисчерпаемости, бесконечности человеческой свободы, умении и способности человека ставить и осуществлять всевозможные цели в процессе постижения и преобразования мира, природы и самого себя, т. е. становиться «титулованным властелином природы», создателем и творцом всей человеческой цивилизации и культуры и т. д. и т. п. [2, с. 699 и др.]. Здесь не место рассматривать кантовскую концепцию культуры, которая венчает все величественное здание кантовской философии, но необходимо еще раз подчеркнуть, что в ее основе лежит его учение о человеческой свободе как способности к бесконечной целеполагающей творческой деятельности.
Именно это, на мой взгляд, и составляет не только пафос, но и проблемное содержание всей системы критической философии, и именно в этом состоит реальный проблемный смысл и системообразующая роль понятия вещи в себе, взятого в неразрывном единстве всех трех его основных значений.
Список литературы
1. Кант И. Критика практического разума. Заключение / / Сочинения на немецком и русском языках: в 4 т. М., 1997. Т. 3.
2. Кант И. Критика способности суждения. Приложение: Учение о методе телеологической способности суждения // Там же. М., 2001. Т. 4.
3. Кант И. Критика способности суждения. Введение // Там же.
4. Кант И. Первое введение в «Критику способности суждения» // Там же.
Об авторе
Жучков Владимир Александрович — д-р филос. наук, проф., ведущий научный сотрудник сектора истории западной философии Института философии РАН, У2икоу@шаП. ги
В. А. Жучков
5