CC BY
81
ОБЩЕЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ
СИСТЕМНАЯ ЛИНГВИСТИКА И СЕМИОТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ РЕШЕНИЯ ПРОБЛЕМ СЕМАНТИКИ
(Статья первая)
Г.П. МЕЛЬНИКОВ
Публикуемая статья — одна из последних работ профессора кафедры общего и русского языкознания РУДН Геннадия Прокопьевича Мельникова (1928—2000), выдающегося лингвис-та-теоретика, крупного специалиста в области общего языкознания, лингвистической типологии и системной лингвистики, русистики, тюркологии и других областей науки. Он является основателем современной системной лингвистики, понимаемой как возрождение на новом этапе системной лингвистики, восходящей к В. Гумбольдту, И. И. Срезневскому, А. А. Потебне и И.А. Бодуэну де Куртенэ.
Статья, посвященная семиотическим основам проблем семантики в аспекте системной лингвистики, занимает особое место в творчестве Г.П. Мельникова: она является своеобразным итогом оригинальных разысканий ученого в общей теории коммуникации, теории значения и смысла, внешней и внутренней формы языка, предикации, в семиотике языка как знаковой системы. Чрезвычайно ценным представляется вывод автора статьи о том, что намек как собственно языковое значение является главной семиотической функцией знаков естественного языка как универсальной системы в отличие от других знаковых систем. (Ред.)
В статье рассматриваются важнейшие проблемы современной системной лингвистики в широком семиотическом аспекте: теория языковой коммуникации, соотношение лингвистических и экстралингвистических понятий (значения и смысла), внешняя и внутренняя формы языка в процессе его функционирования, проблемы предикации.
В статье отстаивается положение, что семантические системы различных языков отличаются не только на «поверхностном уровне» при тождестве единиц «глубинного уровня», как считают многие современные (особенно западные) лингвисты. Своеобразие состава знаков, их значений, а также мотивы объединения выражаемых смыслов в определенные семантические поля и т. д. — все это является следствием своеобразия потребностей каждого конкретного языка выражать наиболее простыми знаковыми средствами лишь некоторые типы содержания, а существование самых глубоких и устойчивых отличий в этих потребностях становится причиной возникновения четырех общеизвестных гумбольд-товых «морфологических классов» языков мира с их своеобразными и семантическими, и звуковыми, и грамматическими системами.
Цель данной статьи — опираясь на достижения современной системной лингвистики, развивающей идеи основоположников системного направления в языкознании (В. фон Гумбольдта, И.И. Срезневского, А.А. Потебни и И.А. Бодуэна де Куртенэ), доказать справедливость названного положения и тем самым вскрыть функциональную мотивированность особенностей семантики языка определенного «морфологического класса» (при этом в центре внимания находится русский язык как яркий представитель языков флективного строя). Однако для
достижения этой цели совершенно недостаточно опираться на такие привычные отличительные признаки принадлежности языка к определенному «морфологическому классу», как, например, фузия или агглютинация на стыках морфем в словоформе или степень противопоставленности словоформы словопредложе-нию. Для этого нужна прежде всего опора на восходящие к Гумбольдту и его последователям (и уточненные позже представителями современной системной лингвистики) общесемиотические понятия внутренней и внешней формы как отдельных знаков высказывания, так и языковой системы в целом.
Значительная часть статьи посвящена изложению природы этих семиотических понятий, позволяющих, в частности, достаточно четко сформулировать различие между сообщением и суждением, а также между предложением как высказыванием, структура которого отвечает специфическому для языка данного «морфологического» класса канону внешней формы и номинативным смыслам предложения, вписанным в параметры специфического смыслового канона языка этого класса, т. е. канона внутренней формы языковой системы в целом, детерминирующего и канон внешней формы, а в конечном счете — своеобразие семантики языка, что делает ее функционально обусловленной.
Канон внутренней формы языков флективного типа, наиболее последовательно выдерживаемый славянскими языками, а среди славянских — русским, заключается в наличии тенденции по возможности любое сообщение представлять через внешнюю форму канонического предложения, номинативный смысл которого вписывается в такой канон внутренней формы, как образ развивающегося события. Поэтому смысловые поля русских лексем, вещественные и грамматические значения морфем, синтаксические связи между словоформами предложения и т. д. — все это обусловлено потребностью дать слушающему возможность без труда догадаться, образ какого развивающегося события имел в своем замысле говорящий, формируя данное высказывание как сообщение в форме канонического предложения.
Через такие представления о внутренней форме языкового типа становятся объяснимыми как семантические, так и грамматические нерегулярности русского языка.
Современная системная лингвистика раскрывает и природу внеязыковых факторов, которые направляют эволюцию языковой системы к тому или иному из четырех полюсов внутренней формы и, следовательно, выявляют функциональные связи между семантическим своеобразием языка и особенностями условий общения в коллективе, стихийно творящем этот язык.
Результаты выявления этих внешних факторов представлены в большом числе работ по современной системной лингвистике, поэтому в данной статье вопрос о причинах принадлежности строя языка к тому или иному морфологическому классу не обсуждается.
1. Как известно, авторы работ по современной системной лингвистике конкретизируют и углубляют общие семиотические идеи ее основоположников — В. фон Гумбольдта, И. И. Срезневского, А.А. Потебни, И.А. Бодуэна де Куртенэ — и на основе этих идей решают как общесемиотические, так и конкретные семантические проблемы языкознания.
Напомним сначала суть этих семиотических идей в отношении понимания природы языка, если ее представить в предельно сжатом, но по возможности полном современном изложении.
Язык является специализированным и социализированным психическим механизмом — «языковым сознанием» как отделом «сознания вообще», во «внея-зыковом» отделе которого формируется «картина мира» субъекта, также в значи-
тельной степени социализированная. Язык обеспечивает субъекту наличие способности создания, воспроизводства и опознания «высказываний», т. е. последовательностей таких минимальных материальных — артикуляционно-акустических или графических, — знаков, психические образы (т. е. эталоны воспроизводства и опознания) которых в языковом сознании, т. е. «внешние формы» этих знаков, или «морфемы», ассоциированы по смежности с определенными образными же означаемыми, т. е. «внутренними формами» артикулируемых знаков. Очевидно, что знаки высказываний, будучи материально-физическими образованиями, несут на своих материальных параметрах «следы», «отражения», «оттиски» своих «внешних» форм, зафиксированных в психических характеристиках соответствующих им морфем, тогда как значения, т. е. «внутренние формы» на артикуляци-онно-акустических (или графических) параметрах соответствующих знаков, обычно никак не отражаются, поскольку морфемы ассоциированы со своими значениями в языковом сознании по смежности, а не по сходству. Но это не лишает внутренние формы знаков, т. е. их значения, способности, в свою очередь, вступать в ассоциации по сходству с единицами внеязыкового мыслительного материала, т. е. с впечатлениями, обобщенными образами и абстрактными понятиями, сформировавшимися во внеязыковой картине мира психики человека. Эти единицы внеязыкового сознания, вступая в ассоциацию по сходству со значениями морфем знаков высказывания, становятся «ближайшими» (по По-тебне) смыслами этих значений и, соответственно, их морфем и их знаков, а знаки — означающими для «вещественных» морфем смыслов. Так говорящий оказывается способным, воздействуя знаками высказывания на слушающего, возбудить в его языковом сознании соответствующие морфемы, т. е. внешние формы этих знаков, и далее, через возбуждение морфем, возбудить их значения, т. е. внутренние формы употребленных знаков, а через ассоциации по сходству между значениями и компонентами внеязыковой картины мира слушающего, возбудить и ближайшие смыслы, т. е. намекнуть с помощью знаков высказывания на эти смыслы. Но намеки эти могут быть не только непосредственными, «ближайшими». Смысл значения знака может быть и «дальнейшим», если он возбужден значением опосредованно, через ассоциацию с уже возбужденными ближайшими смыслами и, нередко, с некоторыми промежуточными смыслами, причем как по сходству, так и по смысловой смежности.
Благодаря этой системе намеков через ассоциации языковых и внеязыковых единиц психики говорящий, в процессе общения, направляет творческую мыслительную деятельность слушающего на разгадку прежде всего своего номинативного замысла как того конечного номинативного смысла в этой цепи намеков, который имел, в виду говорящий, выбирая знаки для данного высказывания с целью возбуждения в сознании слушающего либо уже сложившегося образа, либо с целью формирования нового.
2. Говорящий, кроме того, тем или иным способом (интонационно, позиционно, с помощью специальных частиц, либо, наконец, через контекст или ситуацию общения) может намекать слушающему и на то, какая часть высказывания является коммуникативной темой, а какая — ремой и, тем самым, какая часть названного высказыванием номинативного смысла задумана как предиканд коммуникативного суждения, а какая — как предикатор. В этом случае высказывание для слушающего становится и сообщением.
Напомним, что в системной лингвистике суждение понимается как такое возбуждение двух психических образов, представляющих элементы знания в сознании субъекта, один из которых — предиканд — подвергается воздействию со стороны другого — предикатора и видоизменяется, преобразуется в результате
этого воздействия, превращаясь в уточненное, обновленное знание, в предикат, а предикацией называется сам процесс такого преобразования предиканда в предикат с помощью предикатора.
Если предикация, т. е. предикативный процесс, протекает во внеязыковом сознании человека без какого-либо речевого воздействия на него, то такая предикация трактуется в системной лингвистике как логическая, но если предикативный процесс стимулирован в сознании субъекта воспринятыми им знаками речевого потока, т. е. знаками, высказанными говорящим, то такая предикация истолковывается как речевая, а если при этом результат речевой предикации, т. е. сформировавшийся предикат как следствие преобразования предиканда преди-катором, после восприятия речевых знаков вносится во внеязыковую картину мира слушающего как средство уточнения характеристик одного из ее компонентов, то такая предикация называется коммуникативной. Но если предикат как результат преобразования названного предиканда с помощью названного предикатора, т. е. как результат преобразования смысла темы высказывания смыслом ремы высказывания, остается лишь в воображении слушающего, на его «оперативном экране», т. е. не вносится как изменение, как поправка в определенный фрагмент картины мира слушающего, то в этом случае высказывание выполняет лишь номинативную функцию, обеспечивает стимуляцию лишь номинативной, но не коммуникативной предикации. При этом ясно также, что одна часть знаков высказывания является знаками номинативной темы, а другая часть — знаками номинативной ремы и что предиканд и предикатор коммуникативной предикации возникают на оперативном экране слушающего как результаты предшествующих номинативных предикаций, как предикаты этих предикаций.
Таким образом, коммуникативная предикация подготавливается результатами предшествующих номинативных предикаций, но конечный смысл высказывания может для слушающего остаться только номинативным, если слушающий не имеет возможности догадаться, какой из номинативных предикатов должен быть использован в качестве коммуникативного предиканда, а какой — в качестве коммуникативного предикатора. Обеспечить же эту возможность говорящий, как уже отмечалось, должен либо за счет использования интонационных или позиционных средств, либо через введение в сообщение специальных частиц, либо, наконец, за счет умелого использования контекста и ситуации общения.
3. Предлагаемое системной лингвистикой уточнение природы предикации вообще и сути отличия таких разновидностей предикации, как логическая и речевая, и далее, — среди форм речевой предикации, — отличия номинативной предикации от коммуникативной дает возможность осознать неточность распространенных представлений о механизмах цепочной предикации, возбуждаемой знаками высказываний связной речи или текста. Недостаточно четкое разграничение высказывания с его знаками, с одной стороны, и внутренней и внешней формы этих знаков, с другой, лишает лингвистов, как уже отмечалось, возможности ясно противопоставить такие единицы высказывания, как тема и рема, таким, возбуждаемым с их помощью в сознании, членам суждения, как предиканд и предикатор, а существование третьего, результирующего члена предикативного акта — предиката, при этом вообще остается незамеченным. Поэтому цепочную предикацию обычно представляют как использование ремы предшествующего высказывания в качестве темы последующего, хотя фактически имеет место использование предиката как результата предшествующего воздействия предикатора на предиканд в качестве предиканда последующей предикации и, значит, в качестве смысла темы последующего высказывания.
В свете таких, уточненных представлений яснее становится суть отличия морфем с вещественным значением от морфем со словообразовательным грамматическим значением. Это отличие заключается в том, что словообразовательные значения морфем специализированы выполнять функцию предикатора по отношению к уже выраженному при участии морфемы с вещественным значением номинативному «производящему» смыслу как к номинативному предиканду. Ясно, что знаки этого производящего смысла оказываются в высказывании номинативной темой, знак словообразовательной грамматической морфемы — номинативной ремой, а предикат, возникший при воздействии смысла темы со значением такой ремы, становится производным номинативным смыслом того результирующего знака, который возник после наращения производящей основы словообразовательным аффиксом. При этом очевидно, что такой производный номинативный смысл в свою очередь может оказаться «производящим», т. е. предикандом следующей номинативной предикации, если к словоформе будет добавлена еще одна словообразовательная морфема. При этом очевидно, что такой производный номинативный смысл в свою очередь может оказаться «производящим», т. е. предикандом следующей номинативной предикации, если к словоформе будет добавлена еще одна словообразовательная морфема. Так в механизмах словообразования синтетических языков с их многоморфемными словоформами мы можем наблюдать одну из разновидностей цепочной предикации. При этом функцию каждого последующего словообразовательного аффикса словоформы можно трактовать как преобразователь номинативного смысла производящей основы по отношению к производному номинативному смыслу как к смыслу очередному «дальнейшему», если вести отсчет от «ближайшего», т. е. того, на который по смежности намекает морфема с вещественным значением. Таким образом, в частности, ясно, что если вещественное значение ассоциируется по сходству с ближайшими смыслами, то значение грамматических морфем указывает на характер отношений между смыслами. Очевидно, что связный речевой поток (или текст) способен возбуждать в сознании слушающего (или читающего) не только цепочные предикации. Некоторый дальнейший смысл может быть сформирован благодаря осуществлению предикативного номинативного акта и в том случае, если предикатором по отношению к уже сформированному номинативному смыслу выступит не значение деривационной грамматической морфемы, а номинативный смысл другой словоформы, независимо от того, возник он как результат предшествующей цепочной словообразовательной предикации или с помощью каких-либо иных предшествующих номинативных предикаций. Следовательно, в подобных случаях программа наименования некоторого дельнейшего номинативного смысла складывается из трех подпрограмм:
1) подпрограмма формирования номинативного смысла словоформы, который далее должен выступить в роли предиканда в конечной, третьей подпрограмме номинации для стимуляции предикативного номинативного процесса;
2) подпрограмма формирования номинативного смысла словоформы, который должен выступать в конечной, третьей подпрограмме в роли предикатора и, наконец,
3) подпрограмма этой конечной, третьей предикации, в которой в качестве компонентов предикативного акта выступают предикаты, полученные в результате осуществления первых двух подпрограмм.
Очевидно, что в этом случае номинативные предикативные акты имеют не цепочную, а блочную иерархизированную структуру. Результаты двух таких блочных предикаций, в свою очередь, как предиканд и предикатор, могут вступать в блок более высокого яруса и т. д. Очевидно и то, что когда некоторый номина-
тивный смысл выражен несколькими словоформами, то формирование конечного смысла такого сочетания слов достигается на основе блочных многоярусных схем предикативных номинативных актов. И, наконец, понятно, что если отношения между производящим и производным смыслом в процессе блочной предикации выражается с помощью специальных морфем, то они тоже должны быть отнесены к числу грамматических, а отличие словообразовательных грамматических морфем от словоизменительных проявляется, в частности, в том, что словообразовательное значение указывает на отношение последующего смысла к предыдущему в словообразовательной цепи, а словоизменительное значение указывает на распределение ролей пары предшествующих смыслов по отношению к возникновению общего для них последующего.
4. При таком понимании семиотической природы языка и механизмов взаимодействия артикуляционно-акустических или графических знаков высказывания с единицами языка, т. е. языкового сознания, с единицами внеязыкового сознания, т. е. картины мира субъекта, в процессе воздействия говорящего на слушающего с помощью последовательности единиц речевого потока или графического текста, очевидным становится следующий принципиально важный факт.
Только в звене социализированной ассоциации элементов внешней формы любого знака из этой последовательности с соответствующим ему элементом внутренней формы, т. е. только в языковом сознании, в звене ассоциации любой морфемы по смежности с ее значением, морфема «полномочно представляет» значение знака высказывания как свое означаемое. Все остальные звенья взаимодействия на пути к конечному номинативному смыслу, т. е. на пути от значения морфем к ближайшим смыслам, от ближайших смыслов — к промежуточным, возникают лишь на основе либо ассоциаций по большей или меньшей степени сходства между взаимодействующими элементами, либо на основе преобразования одних элементов под воздействием других и требуют от слушающего мыслительной творческой активности, смекалистости, чтобы догадаться, смекнуть, на какой последующий элемент в этой цепи намеков намекает каждый предшествующий, начиная от последовательности морфем, возбужденных знаками речевого потока, и далее — преобразует одни элементы с помощью других на этапах формирования элементов конечного номинативного смысла высказывания. В этой цепи даже перечень морфем, которые имел в виду говорящий, артикулируя в речевом потоке высказывания вполне определенные, а не какие-либо иные речевые знаки, слушающий опознает лишь на основе сходства текущих внешних впечатлений от этих знаков с определенными, хранящимися в языковом сознании элементами внешней формы, т. е. с определенными морфемами как эталонами обязательных для всех членов языкового коллектива, социализированных арти-куляционно-акустических характеристик знаков высказывания.
И даже после того, как слушающий через все эти звенья «намеков на намеки» и звенья преобразований более или менее удачно представил, разгадал, какой конечный номинативный смысл желал возбудить говорящий в сознании слушающего, создавая данную последовательность знаков речевого потока, т. е. данное высказывание, он далее должен еще сначала догадаться, какими могли бы быть и иные модификации высказываний, способных выразить несколько иными знаками более или менее такой же конечный номинативный смысл, ибо через свой выбор именно данной актуальной модификации среди множества виртуальных, принципиально возможных других модификаций, говорящий намекает (причем снова лишь намекает, так как иначе язык не мог бы быть универсальным средством знаковой коммуникации), какая часть высказывания является коммуникативной темой, а какая — коммуникативной ремой этого высказывания. Лишь
после такого актуального расчленения высказывание для слушающего становится не только номинативной, но и коммуникативной единицей, т. е. не только высказыванием, но и сообщением. Проецируя эту границу коммуникативного членения высказывания на намекаемые с его помощью номинативный смысл, слушающий получает возможность догадаться, как он должен актуально расчленить и сам этот номинативный смысл на коммуникативный предикацц и коммуникативный пре-дикатор и, включая эти две смысловые единицы и коммуникативное предикативное взаимодействие, слушающий, наконец, логически выводит образ коммуникативного предиката, т. е. разгадывает и коммуникативный замысел говорящего.
5. Все вышесказанное направлено на подчеркивание справедливости и важности того положения основоположников системной лингвистики, которое библиопсихолог Н.А. Рубакин назвал законом Гумбольдта-Потебни. В соответствии с этим законом знаки высказывания в виде речевого потока (или буквенного текста) не содержат в себе и не несут на себе той информации (уточним: не содержат и не несут сами по себе ни значений, ни номинативного, ни тем более коммуникативного смысла), ради появления которой в своей картине мира слушающий настраивается на восприятие этого речевого потока (или буквенного текста); говорящий с помощью знаков высказывания лишь намекает на некоторые смыслы как на уже сложившиеся элементы картины мира во внеязыковом сознании слушающего и намекает также на то, в какие номинативные и коммуникативные предикативные взаимодействия слушающий должен включить эти «намекнутые» смыслы, чтобы в результате творческого преобразования одних названных смыслов с помощью других названных смыслов слушающий (или читающий) мог сначала догадаться, какую номинативную картину имел в виду говорящий, формируя данное высказывание, а потом и какой элемент этой картины, соотносимый с определенным элементом внеязыковой картины мира слушающего, а также в каком отношении должен слушающий изменить ее, преобразовать, чтобы после этого измененный, в результате коммуникативной предикации, смысл стал более правильным или более точным или более истинным, чем он был до изменения.
Только благодаря своему творческому воображению слушающий под намекающим воздействием воспринимаемых речевых знаков говорящего (или знаков текста пишущего) оказывается способным догадаться о номинативных и коммуникативных замыслах говорящего (или пишущего), и, следовательно, новую информацию, новые знания относительно определенного фрагмента картины мира он черпает не из воспринятых знаков, а создает их, как говорил В. фон Гумбольдт, «своею внутреннею силою».
Таким образом, естественный язык каждого языкового коллектива является результатом социализации и унификации приемов вырабатывающихся для их осуществления психических единиц, позволяющих предельно упростить все рутинные процедуры намека на элементы мыслительной картины мира собеседника и на стимуляцию логических взаимодействий между нами, чтобы обеспечить собеседнику максимальную творческую возможность догадаться, какой элемент этой картины мира с помощью какого другого элемента и как именно говорящий рекомендует слушающему преобразовать в направлении большей полноты, правильности или истинности. Термины «намек», «намекать», используемые российскими основоположниками системной лингвистики по отношению не только к знакам речевого потока, но и единицам как языкового, так и внеязыкового сознания, отражают главную семиотическую особенность естественного языка, становящегося благодаря этому не просто знаковой, а универсальной социализированной семиотической знаковой системой, тогда как наиболее употребительные
термины, такие как «манифестация», «экспозиция», «репрезентация» или «экспликация», не отражают этой собственной языковой специфики, а более или менее соответствующий сути дела и русскому термину «намекать» латинский термин «имплицировать» вообще не используется в общественной лингвистической литературе, хотя, — подчеркнем еще и еще раз, — имплицитная подсказка, намек является главной семиотической функцией знаков естественного языка и вообще не только всей языковой системы, но и самой речевой деятельности. Однако согласиться с этим утверждением могут лишь те языковеды, которые последовательно различают значение и смысл знаков, номинативный и коммуникативный смысл, высказывание и сообщение и не отождествляют тему сообщения с предикандом и рему — с предикатором.
Остановимся на последнем семиотическом противопоставлении особо.
6. Как уже отмечалось выше, говорящий должен с помощью речевого знакового воздействия на слушающего не только предусмотреть объем намеков, достаточный для того, чтобы слушающий догадался, какой конечный номинативный смысл высказывания имеет в виду говорящий, но и намекнуть при этом, как номинативный смысл расчленить на предиканд и предикатор. Достигается это прежде всего намеком на то, как расчленить само высказывание на коммуникативную тему и рему и тем самым представить слушающему высказывание не только как номинативную, но и как коммуникативную единицу, т. е. как сообщение. А поскольку о номинативном смысле высказывания слушающий догадывается по совокупности последовательных намеков, то естественно, как уже отмечалось, что возможными, виртуальными, т. е. более или менее приемлемыми для достижения примерно того же самого конечного результата, т. е. для намека на один и тот же номинативный смысл как инвариант, говорящий может воспользоваться многими способами, т. е. многими актуальными вариантами высказывания, пригодного в конечном счете для намека с помощью составляющих его знаков и обозначенных ими смыслов на стимуляцию замысленного говорящим определенного коммуникативного предикативного акта, чтобы высказывание оказалось способным стать для слушателя сообщением, а не только выразителем номинативного смысла.
Эта цель достигается прежде всего благодаря тому, что слушающий через восприятие актуального варианта внешней формы высказывания догадывается об актуальном варианте его номинативного смысла, т. е. внутренней форме, что дает слушающему как носителю языка возможность догадаться об иных возможных, т. е. о виртуальных вариантах внешней формы высказывания, способных выразить эту же внутреннюю форму. И по тому, какую именно из виртуальных внешних форм выбрал говорящий в качестве актуальной, слушающий должен увидеть намек на то, где в этом высказывании происходит актуальная граница между коммуникативной темой и ремой, чтобы по их смыслам раскрыть и коммуникативный смысл такого сообщения.
Однако очевидно, что все сказанное может быть реализовано лишь при условии, что высказывания на данном языке, ориентированные на выражения не только номинативного, но и коммуникативного смысла, т. е. способные быть и сообщением, должны — в связи с практической безграничностью вариантов внешних форм выражения некоторого инвариантного номинативного смысла — быть прежде всего типизированы по их формально-грамматическим характеристикам, включая позиционные и интонационные. Эта типизация должна быть такой, чтобы лишь один из формально-грамматических типов как приемов построения высказываний с названным выше свойством был закреплен в качестве канона, т. е. обязательного правила построения инвариантов внешней формы.
Это дает возможность, в свою очередь, тот тип номинативных смыслов высказываний, актуальная внешняя форма которых не противоречит сложившемуся канону, рассматривать так же как канон, но уже внутренней формы высказываний, специализированных быть типичными сообщениями. Так современная системная лингвистика трактует Гумбольдтово понятие внутренней формы языковой системы в целом.
Благодаря опоре на чувство внутренней формы языка слушающий получает возможность, опознав актуальную внешнюю форму знаков высказывания и представленный ею актуальный номинативный смысл, «вписанный» в актуальную внутреннюю форму этого высказывания, увидеть в ней определенную модификацию, определенный вариант очевидного для него актуального инварианта канонической внутренней формы. Так, для слушающего открывается путь по опознанной актуальной реализации канонической внутренней формы представить, какою была бы и актуальная каноническая внешняя форма этого высказывания, й чем именно отличается эта актуальная модификация внешней формы от мысленно реконструированной актуальной инвариативной канонической.
В число инвариативных характеристик канонической внешней формы высказывания входит закрепленная за нею каноническая граница между темой и ремой, и по характеру различий между актуальным вариантом и реконструированным инвариантом канонической внешней формы высказывания слушающий узнает, отличается ли актуальная граница между темой и ремой в актуальном варианте внешней формы высказывания от канонического инварианта, и если да, то между какими частями внешней формы актуального варианта высказывания она проходит. Так, слушающий опознает ту границу актуального коммуникативного членения актуального высказывания, которую имел в виду говорящий и, следовательно, проецируя ее на актуальный номинативный смысл этого высказывания, т. е. на актуальный вариант его внутренней формы, членит этот номинативный смысл на коммуникативный предиканд и предикатор таким образом, что в результате коммуникативного предикативного акта преобразования такого преди-канда предикатором слушающий логически выводит коммуникативный предикат и тем самым разгадывает и коммуникативный замысел говорящего.
Сделаем теперь ряд обобщений в этом семиотическом изложении системной лингвистики, чтобы в заключение остановиться хотя бы на некоторых примерах продуктивности их использования для объяснения типологического своеобразия семантики языка.
7. Итак, разделяя и развивая идеи В. фон Гумбольдта и его российских последователей, современная системная лингвистика исходит из того, что знаку как единице высказывания, воплощенного в материю речевого потока, в языковом сознании, т. е. в языке индивида, соответствует социализированный эталон построения этого знака, т. е. его внешняя форма. С нею ассоциирована по смежности внутренняя форма этого знака. По Бодуэну, эти две формы, два эталона в случае минимального знака понимаются как ассоциация морфемы с ее значением.
В реальном употреблении, при речевом общении, чаще используются такие узуализованные, воспроизводимые знаки, которым в языковом сознании соответствуют блоки («аккорды») значений и, соответственно, блоки («аккорды») морфем, а, кроме того, ассоциированные по сходству со значениями элементы, фрагменты внеязыкового сознания, т. е. смыслы этих знаков высказывания, причем закономерности отбора значений в типовые блоки, типовые схемы, в модели этих блоков также фиксируются в языковом сознании субъекта. А поскольку, как отмечал еще И.И. Срезневский, ассоциации возможны и между смыслами, то последний при конкретном употреблении знака конечный смысл в цепи таких ассоциаций оказывается связанным с блоком морфем через все промеж-
уточные смыслы, в том числе — через первый из них, который, в свою очередь, ассоциирован с этими морфемами через их значения. Следовательно, блок морфем употребленного многоморфемного знака в некотором конечном смысле естественно истолковывать как внешнюю форму этого знака; значения этого блока морфем А.А. Потебня понимал как «минимум внутренней формы» знака с данным конечным смыслом, а предшествующий конечному предконечный смысл, ассоциированный непосредственно с конечным, служит, по Потебне, «представлением» конечного, т. е. предконечной внутренней формой этого конечного смысла, но в отличие от его значений уже во внеязыковом сознании слушающего.
Во флективном языке, как и в языках ряда иных (хотя и не всех) «морфологических классов», блоки морфем с их значениями представляют собой, как правило, воспроизводимые, узуализированные словоформы, а из словоформ строятся свободные и связные словосочетания, конечный номинативный смысл которых в результате предикативных номинативных взаимодействий творчески выводится слушающим из конечных смыслов словоформ этого словосочетания. Следовательно, словосочетание как номинативная единица также имеет и внешнюю форму, представленную блоками морфем, составляющих его словоформ, и минимум внутренней формы, складывающийся из значений морфем этих блоков, а конечные смыслы словоформ словосочетания оказываются компонентами «представления» конечного смысла словосочетания, т. е. служат предконечной внутренней его формой.
Ясно, что типовые схемы словосочетаний, т. е. схемы их типовых внешних предконечных внутренних форм, также в качестве эталонов хранятся в языковом сознании носителей языка, и этим говорящему обеспечивается легкость формирования актуальных словосочетаний в соответствии с номинативным замыслом, а слушающему — легкость разгадки, т. е. логического выведения замысленных говорящим конечных номинативных смыслов словосочетаний по их внешним формам.
Как видим, понятия внешней и внутренней формы, значения, предконечного и конечного смысла, типовых схем, в соответствии с которыми организованы объединения единиц внешней и внутренней формы, оказываются в системной лингвистике универсальными в том отношении, что через них описывается строение и словоформ, и сочетания слов без утраты осознания того факта, что речь идет об единицах различного яруса языкового строя. Сейчас же необходимо особо остановиться на приложимости этих универсальных понятий и к ярусу предложений, чтобы внести ряд дополнительных семиотических уточнений в представления о характере отношений между словами, словосочетаниями (в первую очередь свободными) и предложениями с учетом отличия понятий «предложение», «сообщение» и «высказывание», чего лингвисты весьма часто не делают.
(Продолжение статьи — в следующем номере.)
SYSTEM LINGUISTICS AND SEMIOTIC FOUNDATIONS OF SEMANTIC PROBLEM’S DECISION
G.P. MELNIKOV
The article discusses the problems of modem system linguistics in the wide semiotic aspect: the theory of language communication, the correlation of the linguistic and extralinguistic notions (meaning and sense), internal and external form of the language in the process of it’s functioning, the problems of predication.
