CC BY
421Гуманитарные исследования
Теологический вестник Смоленской православной духовной семинарии. 2022. №3. С. 120-150
УДК 17
Иерей Максим Мищенко (Мищенко Максим Александрович) Смоленская православная духовная семинария
«Система вещей» Жана Бодрийяра: анализ отношений
человека с вещами
Аннотация: настоящая статья является историко-философским анализом первой крупной работы французского мыслителя Жана Бодрийяра, «Системы вещей». Автор пытается выявить концептуальные положения критической социальной теории Ж. Бодрийяра. В «Системе вещей» французский мыслитель осуществил амбициозный концептуальный проект систематизации характерных черт и интенций «общества потребления». Данная работа наметила дальнейшее направление его критической социальной концепции. Жан Бодрийяр провел внушительную и впечатляющую работу, позволившую открыть новые направления критической мысли и поставившую под сомнение многие марксистские, фрейдистские, структуралистские положения социальной критики. В «Системе вещей» Жан Бодрийяр задается радикальной целью расколдовывания принципа потребления. Потребление суть некая социальная институция, осуществляющая функцию тотального принуждения и базирующаяся на социокультурной стратификации посредством вещей-знаков. Французский мыслитель в ходе интерпретации феномена «потребления» призывает новых союзников к критике «консюмеризма». В настоящее время в популярной культуре Жан Бодрийяр рассматривается как один из ведущих авторов постструктуралистского и постмодернистского дискурсов, хотя траектория движения мысли французского автора довольна сложна и непредсказуема. До сих пор в многих культурологических и художественных изданиях встречается цитирование известных максим Ж. Бодрийяра и тонкие аллюзии на французского философа.
Ключевые слова: общество потребления, «система вещей», Жан Бодрийяр, Ролан Барт, вещь, товар, потребление, постструктурализм, постмодернизм.
Введение
«Система вещей» («Le system des objets»)1 вышла впервые в 1968 году и сразу принесла славу Жану Бодрийяру. Целая сфера современного общественного быта - потребление товаров, вещей - открылась в ней для исследования строгими научными методами и одновременно для глубокой социальной критики. Первая опубликованная книга Жана Бодрийяра, «Система
1 См. Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001.
120
вещей», исследует капиталистический мир вещей, предполагающий беспрецедентное ранее распространение потребительских товаров и услуг. Проект осуществляется в рамках субъектно-объектной диалектики; субъект сталкивается с миром вещей и товаров, завораживающих и контролируют восприятие, мышление и поведение субъекта. Цель социальной критики «Системы вещей» - усовершенствование теории фетишизации повседневной жизни в капиталистической системе, ранее выдвинутой такими марксистами, как Д. Лукач. Эта оптимизация теории произошла за счет включение в концепцию бартианской семиологии, интерпретирующей вещи как знаки, с точки зрения семиотики. Бодрийяр сочетает структуралистский анализ систем вещей с фрейдистским анализом.
Амбициозная задача Бодрийяра заключалась в том, чтобы не только описать структуру «системы вещей», но продемонстрировать то, как вещи-знаки структурируют потребности, фантазии, поведение людей, субъектов потребления. Сама книга имеет четкую композицию. «Система вещей» начинается с исследования системы функциональных объектов (потребительские товары). Затем исследование продолжается аналитикой нефункциональных вещей (антиквариат, коллекции) и метафункциональных вещей (гаджеты и роботы), завершаясь изучением «социо-идеологической системы вещей и потребления».
Эта работа наметила всю дальнейшую проблематику его творчества и представляющая собой развернутую критику «общества потребления» на основе социологизации коннотативной семиологии2 Ролана Барта. Помимо очевидного влияния последнего также прослеживаются следы идей Клода Леви-Стросса, Марселя Мосса, Жака Лакана, Герберта Маркузе и других. Заимствуя марксистскую и психоаналитическую фразеологию, Бодрийяр все-таки дистанцируется от структуралистской интерпретации марксизма и психоанализа. Данная установка позволяет Бодрийяру предвосхитить критику постмодернизма изнутри и зафиксировать воплощение концептуальных построений и мифологем постструктурализма на «реальном», объектном, иначе - вещном уровне.
«Система вещей» связана с философским визионерством Бодрийяра, разглядевшего в позднем капитализме «новый социальный порядок», в котором господствуют «новая этика», новые поведенческие паттерны», «новая житейская философия» и пр. Бодрийяр интерпретирует формирование системы вещей и общества потребления под знаком модерна. Хотя нам известно, что характеристики «общества потребления» в дальнейшем будут связаны с «постмодернистским» миропониманием. «Система вещей» полна глубоких прозрений, которые в дальнейшем будут структурированы в поздних работах. Действительно, структура воспринимающего, желающего субъекта, обращенного в мир вещей-знаков, определяет траекторию мысли Бодрийяра вплоть до настоящего времени. Таким образом, его первая книга начинает
2 Подробное изложение семиологической концепции см.: Барт Р. Основы семиологии. Структурализм: «за» и «против». - М., 1975, сс.114 - 163.
авторский проект описания субъекта, пребывающего под тотальной властью вещей-знаков.
Бодрийяровский замысел классификации вещей
В начале своей работы Бодрийяр задается вопросом относительно классификации вещей в пределах общества изобилия. Автор замечает, что вещам, окружающим нас в повседневности, еще не дана полная опись наподобие научной номенклатуры в области флоры и фауны. Количество вещей увеличивается таким образом, что в языке даже образуется дефицит терминов для их наименования. Критериев для проведения классификации в действительности существует огромное количество, о чем опять свидетельствует все возрастающее вплоть до бесконечности число самих вещей. В своем движении технические вещи имеют тенденцию к преобразованию в тотально интегрированную систему. Технология выстраивает строгую историю вещей, где при каждом синтезе различных функций возникает новый смысл, новая объективная структура. А главные роли здесь будут играть, отличные от реальных вещей, так называемые «технемы» (используя аналогии с лингвистическими «морфемами» или «фонемами»), на сочетании которых опирается технологическая эволюция. Поэтому, к примеру, возможна дисциплина «структурной технологии» - науки об организации «технем» в более сложные технические объекты. К сожалению, она может быть строго применимой лишь в узких рамках - там, где техническая необходимость позволяет осуществиться требованиям структурности, где сводится к минимуму воздействие природы. Но такой анализ явно будет не эффективен в применении к системе бытовых вещей.
Жана Бодрийяра, в конечном счете, волновал феномен конфронтации рациональности вещей с иррациональностью потребностью. Большинство современных предметов быта ускользают от технологической структурности (из области назначения или функции) в область вторичных значений (в сферу культуры). Наше бытовое окружение в высшем смысле бессвязно, в нем сочетаются функционально разобщенные вещи, которые сам человек заставляет сосуществовать с его же потребностями. При этом люди не ищут путей разрешение этой несвязности, а отвечают на все возрастающее увеличение потребностей приобретением новых вещей. На существенный строй вещей воздействует живо переживаемая, хотя и полностью вторичная по своей сути, система культурных интенций. В конце концов, строй вещей под таким давлением теряет свою объективность.
Теперь, когда любой функциональный предмет конкретизируется в различных формах, мы входим в сферу «персонализации» изделий и область несущественного. Современная индустриальная вещь (в отличии, например, от ремесленной, где вторичные черты определяются случайными вкусами заказчика или исполнителя) всецело детерминируется производством, которое через несущественные качества или принцип моды осуществляет свои цели
(таковые могут быть самыми разнородными). Теперь нельзя выделить автономную область технологии.
В современных условиях уровни объективной денотации и коннотации не поддаются четкому разделению, как, например, языковой код («язык») и речь в классической структурной лингвистике. Вещь получает психическую нагрузку, персонализируется, поступает в практический обиход и включается в систему культуры.
У Жана Бодрийяра, проводившего сравнительный анализ феноменов языковой системы (исходя из структуралистской лингвистики, положений которой придерживался «ранний» Бодрийяр, естественный язык образует стабильную систему, имеет четкую структуру и фактически не эволюционирует) и системы вещей, последняя может быть правильно описана лишь при усвоении важной предпосылки - постоянного наложения бытовой сферы на техническую. «Описание системы вещей невозможно без критики практической идеологии этой системы. На уровне технологии противоречия нет: здесь у вещей есть только их прямой смысл»3. Таким образом, гуманитарная дисциплина может быть лишь наукой о смысле и его нарушении, то есть она должна объяснить, каким образом система техники скатилась в бессвязную систему быта.4
Как мы уже упоминали, Бодрийяр в своем исследовании выделяет четыре самостоятельных и соотносимых друг с другом ракурса описания системы вещей:
• «функциональная система, или дискурс вещей»;
• «внефункциональная система, или дискурс субъекта»;
• «мета- и дисфункциональную систему: гаджеты и роботы»;
• «социо-идеологическая система вещей и потребления».
Обратимся к описанию каждого раздела, осуществленного Жаном
Бодрийяром.
«Функциональная система, или дискурс вещей»
Бодрийяр начинает свою дескрипцию с конкретной иллюстрации о том, что, например, расстановка мебели может отражать семейные и социальные структуры эпохи. В традиционной обстановке «действует тенденция занять, загромоздить все пространство, сделать его замкнутым»5. «Вещам свойственна монофункциональность, несменяемость, внушительность присутствия и иерархический этикет. У каждого предмета строго одно назначение, соответствующее той или иной функции семьи как ячейки общества, а в более отдаленной перспективе это отсылает к представлению о личности как об уравновешенном наборе отличных друг от друга способностей».6 Все это
3 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: «Рудомино», 2001. С. 16.
4 Там же. С. 10-16.
5 Там же. С. 19.
6 Там же.
вместе образует некий организм, основанный на патриархальной традиции и авторитете. Поэтому главная функция вещей в семейном доме отражать собой взаимоотношения между членами семьи, как части патриархального (далее буржуазного) общества. В указанной системе отношений доминирует моральная перспектива. Бодрийяр использует занимательную аналогию; значение вещей в традиционном домашнем пространстве можно было сравнить с ролью антропоморфных богов-ларов в древнеримской культуре, воплощающих аффективные состояния внутри семейной группы.
В современном мире наблюдается либеральная перемена в области отношений между человеком и вещами, уже не осуществляющими такого морального принуждения, как, например, предметы патриархального быта. Благодаря мобильности и полифункциональности современных вещей человек становится свободнее в организации своего пространства, а, следовательно, получает больше возможностей в сфере социальных отношений. Оказывается, что вместе «с переменой во взаимоотношениях индивида с семьей и обществом
п
меняется и стиль домашней обстановки».
Современный домашний интерьер состоит по большей части из вещей, доведенных до «нулевой» степени с точки зрения своей функциональности. Современные бытовые предметы освобождены в качестве носителя той или иной функции, то есть обладают ограниченной свободой функционировать, осуществлять определенную функцию. Пользуясь терминологией К. Маркса, это всего лишь эмансипация, а не освобождение, так как вещи свободны лишь в качестве объекта той или иной функции. В целом функция современной вещи не обременена теперь моральной театральностью или буржуазным этикетом. Буржуазная столовая, например, обладала замкнутой структурностью: «функциональная обстановка более открыта, более свободна, зато лишена структурности, раздроблена на различные свои функции. Между этими двумя полюсами - интегрированным психологическим и раздробленным
о
функциональным пространством - и располагаются серийные вещи» .
По мнению Ж. Бодрийяра, «буржуазно-промышленная революция постепенно избавляет индивида от привязанности религиозными, моральными, семейными структурами, он обретает свободу де-юре в качестве человека, но де-факто - лишь в качестве рабочей силы, то есть свободу продавать себя как рабочую силу»9. Это не случайное совпадение, но, напротив, глубокая корреляция: «функциональный» серийный предмет, равно как и социальный индивид, освобождается в своей «функциональной» объективированности, но не в своей особенности и целостности, как вещь или как личность». 10 Схожие мысли о судьбе современного рабочего класса, как носителя «рабочей силы», можно встретить у ярчайшего представителя Франкфуртской социологической школы Г. Маркузе. Пока вещь освобождена исключительно с точки зрения
7 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 21.
8 Там же. С. 23.
9 Там же. С. 21.
10 Там же. С. 23.
своей функциональности, человек также освобожден лишь в качестве пользователя этой вещи.
«Таинственно уникальное», почти мистическое, отношение к вещи, служившей знаком социального класса ее обладателя, сменяется конструктивным отношением организатора порядка и сводится лишь к размещению и комбинаторной игре вещей.11 Сущность и форма старой вещи окончательно отбрасываются ради свободного взаимодействия функций. Вещи ныне не наделяются «душой», им не назначается символического «присутствия». Ныне «природная» симфония, в которой сливался «житейский мир» обладателя с окружающей средой вещей, безвозвратно исчезла.
Вся концепция домашнего убранства изменилась; современное жилище ценится не за удобство и душевный уют, а за контролируемость, информативность, исчислимость, функциональность. Старинная поэтика перекликающихся и замкнутых в себе вещей утратила свое значение. Новый тип обстановки трактуется всесильным дискурсом рекламы в категориях «задачи» и «решения». Понятия «вкуса» и «театральности» ушло в небытие
ради сложной структурации пространства. «На смену социологии мебели
12
приходит социология расстановки» . Исходя из свидетельств рекламы, субъект лишь вносит функцию реализации порядка, вносимого в мир вещей. «В доме он создает не убранство, а пространство, и если традиционная обстановка нормально включала в себя фигуру хозяина, то в «функциональном»
13
пространстве для этой подписи владельца уже нет места» .
В современной структуре позднего капитализма появляется новый тип обитателя дома. «Человек расстановки» мыслит мир не как дар, который нужно раскрыть и увековечить, но как нечто приобретенное, как изделие, которое должно накапливать, трансформировать, контролировать. Теперь важно не обладание вещами, но приоритетным становится ответственность за них: забота о возможности отправлять и принимать сообщения в некоей коммуникации со своей обстановкой.14 Человек находит себя в повсеместном манипулировании вещами. Вероятно, в логике игры с вещами осуществляется прообраз общей стратегии человеческих отношений. Новая техническая эпоха реализует цивилизационный разворот, который прослеживается в том числе и в повседневности. В современности необходимо, чтобы все сообщалось между собой и было функционально - никаких секретов, все организовано и ясно. Это не традиционная идея домашнего хозяйства - чтобы все вещи были на своем месте, а в доме было чисто. Традиционная интенция носила моральный характер, современная же носит - функциональный.
Функциональная система задается оппозицией расстановки и среды.
Если технический императив дискурса расстановки предполагает смыслы игры и исчислимости функций вещей, то культурный дискурс среды -
11 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 28-29.
12 Там же. С. 31.
13 Там же.
14 Там же. С. 32.
исчислимость красок, материалов, форм и пространства.15 Краски традиционно наполнялись значениями морально-психологического характера, а цвет нес определенные культурные смыслы. В буржуазной культуре краска не признается полноценной из-за своей зрелищности, агрессии, грозящей сокрушить внутреннее пространство. Мораль буржуазного интерьера отказывается от краски и пространства: его шарм заключен в устранении видимостей в пользу сути и выражает собой образец строгого морализма и внутреннего достоинства. Но с разрывом общего порядка вещей произошло и высвобождение красок. Кстати, данный процесс происходил одновременно с эмансипацией функциональной вещи: «функциональной вещи свойственна двойственность: то, что первоначально представлялось знамением свободы, становится знаком-ловушкой, в этом алиби нам дано увидеть свободу, которую не дано пережить»16.
В современных структурах среды краска подчиняется исчислимому двойственному коду теплого и холодного, задающему множественную комбинацию оттенков. Яркая краска трансформируется в пастельные тона и выступает «более или менее сложным условием задачи в ряде других, одним из
17
составных элементов общего решения» . Именно в этом состоит ее функциональность, то есть абстрагированность и исчислимость. Сущность функциональной системы наиболее полно выражается в широком применении
стекла. В стекле - нулевой степени материала - сосредоточена, по мнению
18
Бодрийяра, мифологическая «двойственность среды» . Стекло означает близость и дистанцию, «прозрачность без проницаемости», благодаря чему оно становится идеальной упаковкой. Посредством прозрачных стен «весь мир
19
вводится в рамки домашнего мирка как зрелище» .
Поэтому даже традиционные, природные краски и материалы выступают лишь в качестве маркера идеи Природы («природности»). «Домашнюю среду преобразует не «настоящая» природа, а отпускной быт - это симулякр природы, изнанка быта будничного, живущая не природой, а Идеей Природы; по
отношению к первичной будничной среде отпуск выступает как модель и
20
проецирует на нее свои краски»20. Подобное освобождение от «природной символики» намечает переход к полиморфности и снимает классическую оппозицию натурального и синтетического, как «оппозицию моральную»21 и устаревшую. В этом смысле разнородные краски и материалы в силу своей абстрактности оказываются однородными в качестве знаков культуры, способных образовывать связную интегрированную систему. «Подобно тому, как в сфере красок переход к тональностям (теплым, холодным или промежуточным) знаменует их освобождение от строя моральной символики и
15 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 36.
16 Там же. С. 38.
17 Там же.
18 Там же. С. 50.
19 Там же.
20 Там же. С. 40.
21 Там же. С. 44.
превращение в абстракции, делающие возможными систематику и игру, так же и в сфере материалов синтетическое производство знаменует собой их освобождение от природной символики и переход к полиморфности, то есть к более высокой степени абстракции, где становится возможной всеобъемлющая
ассоциативная игра веществ, а стало быть и преодоление формальной
22
оппозиции веществ натуральных и искусственных»22. Абстрактность делает их
23
подвластными любым сочетаниям .
Указанная дескрипция функциональных интерьеров приводит Бодрийяра к мысли о глобальных изменениях в регистре этики и поведенческих паттернов. Человеческие отношения, возникающие в двойственных структурах расстановки и среды, становятся мифологизированными, определяются чередованием интимности-дистанцирования, оказываются подвижно-функциональным, «то есть в любой момент возможным, но субъективно нефиксированным, разные типы отношений должны обладать свободой
24
взаимного обмена»24. «В современном обществе, где люди в значительной мере избавлены от тесного соприкосновения друг с другом в своих первичных функциях, подчеркивается, зато такое соприкосновение в функциях вторичных, соприкосновение взглядов и все, что в них есть трагического. И подобно тому, как первичные требования жизни скрадываются, из нашего общения всячески исключается любая резкость, противоречивость, то есть, в сущности, непристойность, которая может содержаться в прямом взгляде, где агрессивно
25
проступает желание»25. «Человек перестановки» всякий раз дублируется «человеком отношений и среды» и всё вместе это создает «функционального» человека.
В современных интерьерах человек ощущает себя обладателем большей свободы, хотя таковая напротив сопровождается более изощренной регламентацией: формализмом и утонченными моральными предписаниями. «Первично-телесные функции отступают на второй план перед функциями окультуренными».26 Категории «утонченности» и «функциональности» становятся приоритетными в искусстве домашнего обустройства. Жилищное пространство наполняется знаками социальных отношений: оно является обстановкой не для торжества родственной любви, но для ритуального гостеприимства. Вещи в нынешнем интерьере получают некую автономию на основе чистой коммуникации друг с другом (в такой беседе гостей можно и не дожидаться), где место человека становится номинальным. Очевидно, что культура всегда несла в себе умиротворяющие тенденции. Она способствовала самооформлению и самосознанию по ту сторону конфликтов. Такая регламентированность необходима и для технической цивилизации. Теперь и форма систематизируется: «системной техничности соответствует системная
22 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 45.
23 Там же.
24 Там же. С. 51.
25 Там же. С. 52.
26 Там же. С. 54.
культурность». Именно такую системную культурность на уровне вещей мы и
- 27
называем «средой».27
Далее в исследовании элементов «среды» Бодрийяра интересуют «функциональные» формы. Функциональные формы и связанных с ними человеческие жесты объединяет общая основа - единая «стилизация». Сейчас в технической цивилизации очевидным стал феномен устранения труда и мускульной энергии. Первичные функции уступают свое место вторичным. Влечения потерпели поражение в схватке с окультуренностью. Нынешняя цивилизация существует под знаком исключения жестов усилия, переходом от жестуальности труда к жестуальности контроля. Через отвлечение вещей от источников энергии приходит конец их многотысячелетнему антропоморфному статусу. Еще «палеолитический» человек при производстве основного полифункционального орудия бессознательно привносил изделию антропоморфный характер, придавал ему некоторые параметры собственного облика - контуры существа вертикального и симметричного. Пока энергия, наполняющая инструмент, является мускульной (непосредственной), орудие вовлечено в символически насыщенные отношения с человеком, пусть и стереотипные, формализованные. Статус ручного орудия не меняется на протяжении тысячелетий - это так называемая «стагнация» орудий труда. Соотнесенность человека с вещами через жесты действует сковывающе. Более того из-за жестко фиксированных социальных структур она мешает настоящей
производительности. «Старинные орудия - сложные комплексы жестов и сил,
28
символов и функций, оформляемых и стилизуемых энергией человека». Человек был не свободен от вещей. Лишь после революционных изменений в источниках энергии человек и вещь вступают в новый спор, конфликтную диалектику. Человек тем самым приходит к социальной эволюции, а вещь - к «приумножению функций через раскрепощение энергии»29.
В процессе оперирования вещами от человека теперь требуется меньше затрат энергии и минимального вмешательства: жестуальная опосредованность человека и вещей истончается. Если раньше при использовании орудий труда была необходима сила, ловкость, выносливость, то сейчас приоритетными становятся навыки контроля с помощью рук или глаз. Мир быта и труда регулируется командными жестами, систематикой контроля и контакта. Праксис человека по отношению к вещам становится более абстрактным. «Требуется уже не столько нейромускульная деятельность, сколько система
30
церебросенсорного слежения» . Но еще осталась жестуальность контроля -ручного и зрительного. По мнению Бодрийяра, жестуальность в современной культуре распалась на жестуальность контроля и жестуальность игры. Находящееся в забвении после освобождения от трудовых оков, тело находит возможность самовыражения (компенсаторного расхода энергии) в спорте и
27 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 55.
28 Там же. С. 56.
29 Там же.
30 Там же. С. 57.
физических нагрузках. В целом, так называемый активный отдых (спорт) является, вероятнее всего, телесной компенсацией энергетического минимализма современной трудовой деятельности, основанной на жестуальности контроля. Но этот минимум истонченной жестуальности всегда необходим, так как наша абстракция могущества лишилась бы всякого смысла. Это могущество должно сопровождаться хотя бы формальным участием человека. Таким образом, можно сказать, что жестуальность контроля необходима не столько в нашем обращении с техникой, сколько нужна всей культурной системе.
Функциональность вещей становится практически безграничной. Человеческие жесты обрели себе технические эквиваленты, поэтому теперь даже простейший механизм может заменить собой целокупность жестов, при этом сохраняя в себе их эффективность. «Меняются все факторы - форма и
31
применение орудий, материал, рабочая энергия». Но техника вбирает в себя не только суммы знакомых функций, но и изобретает новые операции, она разграничивает операционное поле на новые группы функций. Из-за отвлеченности разделения функций и невозможности интуитивно уловить это разделение по аналогии с прежней системой жестов человек оказывается в состоянии отчуждения.
Символическое измерение новой технической «среды», основанной на ином разделении функций, равно нулю. Система становится «дискретным полем функциональных ассоциаций», питаемых абстрактной энергией (например, электричеством) и абстрактным мышлением. К новым техническим структурам приспособлено только абстрактное мышление; человек начинает привыкать пользоваться только вычислительными функциями своего ума. Это вызывает психологическое сопротивление и человек отстает от своих вещей и уступает им в связности. Если традиционная вещь была связующим звеном в отношениях производства между человеком и материалом, то современные вещи дистанцированы от человека и располагаются в плоскости чистой функциональности. Человеческое тело теперь наделяет вещи лишь знаками своего присутствия, а в остальном они функционируют автономно. Нынешний путь современных вещей - собственная технологическая эволюция, где ответственность человека заключается в осуществлении механического
32
контроля. «Вместо сплошного, но ограниченного пространства, которое создается вокруг традиционных вещей жестами применяющего их человека, технические предметы образуют дискретную и неограниченную
33
протяженность». Такая протяженность обусловлена требованием максимальной сообщаемости вещей. С этим связана все большая миниатюризация изделий. Высвобожденные от соотнесенности с человеком, от «естественной величины», механизмы, идут по пути максимальной концентрации структур. Современные технические системы, предназначенные
31 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 58.
32 Там же. С. 59.
33 Там же. С. 60.
для работы с все более сложными сообщениями, позволяют достигать сверхплотной насыщенности на минимуме протяженности.
Явлениям возрастающей автономности функционального мира и оптимальной организации протяженности можно найти параллели в феномене особой стилизации форм. Вещи и их формы все более отходят от морфологии человеческого тела и усилий и, свободно самоорганизуясь, сохраняются во вторичных знаках и смыслах - коннотациях. Эффект «сподручности» в оформлении и стилизации вещи соответствует их «функциональности». Перед нами возникает тот же миф о природности, где человеческое тело наделяет вещи лишь знаками своего присутствия. Опять же создается система согласованных форм, где человек упоминается лишь намеком. «Функциональность вещи - это не запечатленностъ в ней реального труда, а приспособленность одной формы к другой, в которой устраняются, опускаются
34
реальные трудовые процессы»34.
Освободившись от функций и человеческих жестов, формы соотносятся между собой и пространством; так и нужно понимать сегодняшний «стиль» вещей, где их механизм для человека остается неосознанным и виртуальным, но обнаруживается лишь форма, видимость, окутывающая вещи своим совершенством. Форма сглаживает внешний облик вещи, покрывает тревожное многообразие механизмов связностью некоего таинственного Целого. По мнению Бодрийяра, наш путь ведет к конечной цели - абсолютной власти формы. Здесь же кроется существенный недостаток: таким всесилием и универсальностью форм настоящая техническая цивилизация желает компенсировать отсутствие символических отношений, «связанных с
35
традиционной трудовой жестуальностью» .
Указанное кардинальное изменение Бодрийяр описывает в категориях структурного психоанализа. Бодрийяр не склонен поэтизировать жестуальность традиционных трудовых усилий. На протяжении долгих веков человек собственной силой возмещал несовершенство своих орудий, которые кардинально не оптимизировались вплоть с каменного века. Для него старая жестуальность была, по существу, жестуальностью рабства. Поэтому «нынешняя «бездушная автоматика» позволяет выйти за пределы строгой эквивалентности продукта жесту, изо дня в день поглощавшей человеческую энергию мускульных усилий.36 Мир старинных вещей предстает ареной инстинктивных влечений, если сравнить его с нейтральностью форм и совершенством вещей функциональных. Становясь все более совершенной, форма вещей низводит человека до роли наблюдателя своего могущества. Человеческое могущество уже не соразмерно самому человеку и его телу. Но оно теперь не выражается символически, но посредством вторичных знаков: «знаки нашего могущества, но вместе с тем и свидетельства нашей
34 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 62.
35 Там же.
36 Там же. С. 63.
безответственности по отношению к нему». 37 Теперь не нужны стали многие привычные жесты и телесные движения, что может вызвать негативные психосоматические последствия. «Фактически свершилась настоящая революция быта: вещи стали сложнее, чем действия человека по отношению к ним. Вещи делаются все более сложными, а наши жесты - все менее
38
дифференцированными»38.
Техническое оснащение современной цивилизации быстро совершенствуется, поэтому можно говорить о новой системе «синтетической» жестуальности. Придет время, когда «техуп» («навык, искусство, мастерство, умение») в ходе нескончаемого прогресса превратится в «цгцпод» («подражание»), вызвав на свет набор умопостигаемых изделий. Бодрийяр приходит к следующему логичному заключению: «если симулякр столь хорошо симулирует реальность, что начинает эффективно ее регулировать, то ведь тогда, по отношению к такому симулякру, уже сам человек становится
39
абстракцией!». Человек становится «пустышкой», наполняемой любой совокупностью функциональных мифов, связанных с потрясающей эффективностью окружающего «мира» изделий. Мифология функциональных вещей обусловлена способом их применения и представляется нам таковой: технический предмет изображает мир, где нет усилий, где энергия абстрактна и подвижна, где жест-знак обладает абсолютной подвижностью.
В заключении Бодрийяр подводит итог анализу понятия «функциональности». Первично функциональность подразумевает соответствие вещи реальным человеческим потребностям. Но, исходя из вышеприведенной аналитики, вытекает, что функциональным именуется отнюдь не это, но приспособленность к некоторому строю или системе; функциональность есть способность интегрироваться в целое.40 Теперь это преодоление своей первичной «функции» ради вторичной (окультуренной), способность стать элемент всеобщей знаковой игры. Связность функциональной системы вещей возникает оттого, что эти вещи обладают уже не самостоятельным смыслом, но всеобщей чертой знаковости. В них всегда присутствует строй Природы (первичная функция, бессознательное влечение, символическая соотнесенность с человеком), но наличествует лишь в виде знака.41 Теперь вещественность предмета не соотносится с материальностью человеческих потребностей, ведь между ними соседствует абстрактная система знаков - функциональность. Теряется символическая связность человека и природы, так как в знаках последняя предстает уже обузданной, плавно переходящей в культуру, систематизированной «природности» (или культурности, ведь в современном сознании эти элементы первичной оппозиции противопоставляются уже формально). Своим «преодолеваемым»
37 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 64.
38 Там же. С. 65.
39 Там же. С. 66.
40 Там же. С. 73.
41 Там же.
присутствием Природа сообщает функциональной системе достоинство культурной модели и свою объективную динамику.
Переходим к следующему тематическому массиву бодрийяровских прозрений, он пытается выйти за рамки всеобщей функциональности.
«Внефункциональная система, или дискурс субъекта»
Существует иная категория вещей, не укладывающихся в вышеописанный ряд и противоречащих принципу функциональности. Они вызывают чувства ностальгии, пробуждают воспоминания, помогают убежать от действительности. Кажется, что эти вещи являют собой пережиток старого патриархального, традиционного строя. Они - «рудименты» современной технической цивилизации. Это род уникальных, старинных, экзотических предметов. Оказывается, что данная категория вещей также включена в настоящую цивилизацию и обретают здесь собственный двойственный эффект. Функциональность технических вещей коррелируется с историчностью в вещах старинных, маргинальностью - в вещи-диковинке, экзотичностью - в первобытных вещах, отнюдь не переставая при этом выполнять системную функцию знака.42 Бодрийяр детально останавливается на аналитике «старинных» вещей. Все суждения, относимые Бодрийяром к «старинным» вещам, успешно и адекватно выражают ситуацию со схожими предметами -маргинальными, уникальными, экзотическими.
«Старинные» вещи служат эскапистскому бегству от повседневности, они стимулируют метафорический побег во времени, обращенный в детство. Они -«совершенны», так как их особая ностальгичность не зависит от их характеристик. Они - анахроничны, так как не включены ни в структуру «среды», ни в структуру времени. «Старинная» вещь несет не только «декоративную», но и вполне специфичную функцию: обозначение времени. Система «среды» пытается вовлечь в себя всю сложность жизни, включая время. В старинной же вещи артикулируется культурный знак реального времени. Это не странно, ведь вся современная организация целого выражается через знаки, от них ничего не ускользает. Исходя из этого положения, статус «старинной» вещи сейчас таков: это подделка, выдающая себя за подлинную, в рамках системы, основанной на абстрактном знаковом отношении.
Она, как «заколдовывающий» время знак, спокойно соотносится с другими элементами системы. Но она обладает все-таки меньшей соотнесенностью, поэтому рассматривается как нечто целое, аутентичное, завершенное и описывается как носитель особого психологического измерения. В этом и заключается глубочайшая польза этой «внефункциональной», или бесполезной вещи. Мифологический предмет, пришедший в настоящее из далекого прошлого (временного или территориального) и живущий в «перфекте», артикулирует собой «подлинность». Функциональные вещи живут только в настоящем, в актуальном индикативе или практическом императиве, исчерпываясь своим непосредственным назначением. «Функциональная вещь
42 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 83.
132
обладает эффективностью, мифологическая вещь - завершенностью»43. Такой особый, проникнутый мифологемой, интерес к «старинным» вещам современного цивилизованного буржуа имеет аналогии, но с «обратным эффектом», в заинтересованности к техническим или функциональным изделиям «первобытного» человека. Старинная вещь повествует человечеству миф о первоначале.44 В мифологии «старинных» вещей выделяются две важных момента: ностальгическое влечение к первоначалу (или возврат к истокам) и обсессию подлинности (навязчивое желание аутентичности). «Влечение к истокам» оценивается Бодрийяром как инволюция к зарождению, природе, древнему знанию, приближение к некоей оставшейся в прошлом эпохе: «согласно Морису Реймсу, подобная мистика существовала уже в раннем средневековье: для христианина IX века греческая статуэтка или резной камень с языческими значками приобретали магическую силу»45. Болезненное желание подлинности «выражается в навязчивом желании удостоверить подлинность произведения, будь то подлинность его происхождения, датировки, авторства, авторской подписи. Вещи сообщает особую ценность уже самый факт того, что
46
некогда она принадлежала кому-то знаменитому или могущественному»46.
В описании категории «внефункциональных» вещей Бодрийяр следует положениям лакановского структурного психоанализа. Далее автор рефлексирует на тему ностальгической реставрации «как построить себе старинные руины». В этом весьма примечательном фрагменте Бодрийяр проводит параллели между древней христианской практикой освящения церквей (и ритуальной традиции почитания реликвий) и новым секуляризованным опытом профессионального архитектора. Также как в традиционном христианстве храмы освящались частью Креста Господня или мощами святого с целью показать особую связь с Богом и обозначить статус «дома Божья» в отличие от других зданий, так и современные дизайнеры пытаются включить в функциональную обстановку старинную вещь или установить новое здание на части старого, тем самым, помещая некий талисман, кусочек «абсолютной реальности» в сердцевину будущего «дома»47. В этих останках старинного «символизируется внутренняя трансцендентность,
48
фантазматическое средостение реальности»48 современной обмирщенной и технической цивилизации. «У старинных вещей есть как бы аристократическая частица при имени, и своим наследственным благородством они компенсируют слишком быстрое старение вещей современных. В прошлом старцы считались прекрасными, так как они «ближе к Богу» и богаче опытом. Нынешняя же техническая цивилизация не признает мудрости стариков, зато преклоняется
43 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 85.
44 Там же.
45 Там же. С. 86.
46 Там же. С. 86-87.
47 Там же. С. 90.
48 Там же.
перед внутренней плотностью старинных вещей: в них одних запечатлен
49
нетленный смысл».
Сегодняшней цивилизации Бодрийяр дает новое наименование -«культурный неоимпериализм». В его рамках на бытовом уровне обыватель пытается окружить себя как функционально-прирученными предметами, так и внефункциональными вещами-знаками прошлого, призванными «освящать» прошлым совершенно неисторическую обстановку. Кроме того, используя категориальный аппарат психоанализа Э. Фромма, Бодрийяр показывает, что каждая вещь является носительницей двух функций, - быть используемой и быть обладаемой. «Первая функция связана с полем прагматической тотализации мира субъектом, вторая же - со стремлением к абстрактной самототализации субъекта вне мира».50
Вещь как таковая, абстрагированная от своего применения, получает субъективный статус - становится просто «вещью», предметом коллекции.51 Серия маргинальных, старинных, экзотичных вещей образует коллекцию. Вещи, ее составляющие, оказываются «равноценными в плане обладания, то
52
есть страсти к абстракции»52. Одной вещи уже не хватает, для полноты проекта всегда требуется серия вещей, в идеале - их законченный набор. Обладание вещью несет человеку двойственные чувства - удовлетворение и разочарование. За вещью беспокойно проглядывает целая серия.
Бодрийярова трактовка феномена коллекционирования широка и, наряду с традиционным пониманием, включает обладание пространством («автомобиль пожирает километры»)53, временем (часы)54, разведение домашних животных55, любовное обладание, науку как коллекцию фактов и знаний, наконец, «человек всегда коллекционирует сам себя»56. Коллекция служит своего рода моделью принципа обладания и выступает «как мощный
57
компенсаторный фактор в критические фазы сексуальной революции». Область коллекционирования оценивается Бодрийяром на основе аналогий с психоаналитической трактовкой сексуального развития человека и протекания сексуальных перверсий.
Поведение коллекционера связано не с природой собираемых им вещей, но с его собственным фанатизмом. «Коллекционер наслаждается обладанием вещами, основанным на том, что каждый элемент, с одной стороны, абсолютно единичен и тем самым эквивалентен живому существу, в конечном счете, самому субъекту, - а с другой стороны, может образовывать серию, то есть
58
допускает бесконечную игру подстановок»58.
49 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 94.
50 Там же. С. 97.
51 Там же.
52 Там же.
53 Там же. С. 106-107.
54 Там же. С. 106-109.
55 Там же. С. 100-101.
56 Там же. С. 102.
57 Там же. С. 98.
58 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 99.
Вещь в коллекции поддается «персонализации» и количественному пересчету. Отражаемые в вещи образы сменяют друг друга, не вступая в противоречие и выдавая желаемое за действительное. В силу чего вещи получают тот социальный и коммуникативный капитал, который не удалось реализовать с людьми. Структура системы обладания может иметь двойственный вид. Коллекция создается из череды элементов, но ее последним членом служит личность коллекционера. Эта личность образуется как таковая лишь в процессе последовательной самоподстановки в каждый из предметов коллекции.59
По Бодрийяру, проблема времени имеет первостепенное значение в феномене коллекционерства. Особая структурность и организация коллекции подменяет собой время. Коллекция отменяет время, представляет собой «вечное возобновление» управляемого цикла и позволяет поиграть в собственное рождение и умирание. Конечно, подобный механизм самозащиты посредством вещей является иллюзорным и оказывается под постоянной угрозой, ведь время объективно необратимо, а люди и вещи разрушаемы. «Скрытость в замкнутой синхронии можно считать отрицанием реальности и бегством от нее, имея в виду, что вещь получает ту психическую нагрузку, которую «должны были» взять на себя отношения с людьми, - но именно такой ценой вещи и получают свою огромную регулятивную силу».60 В эпоху систематического крушения религиозных и идеологический инстанций для обывателя утешительным остается набор вещей; возникает бытовая мифология, умиротворяющая людские страхи неумолимой смерти и безвозвратного времени. Естественно, современный человек не так наивен и глуп, чтобы видеть в вещах фактор бессмертия или посмертной жизни. Нет, суть в том, что «он уже теперь постоянно и циклически-контролируемо переживает процесс своего существования, а тем самым символически преодолевает это реальное существование, неподвластное ему в своей необратимой событийности».61 Одним словом, данную концепцию можно обозначить старым привычным выражением - «игра со смертью».
В целом, по мнению Ж. Бодрийяра, существует различие между формой организации коллекции и процедурой простого накопительства, и заключается оно в культурной сложности и принципиальной незавершенности первой. Коллекция располагается в области культуры; она ориентирована на предметы, дифференцированные и обладающие меновой стоимостью. Но только недостающая в коллекции вещь может дать начало социальному дискурсу. Замкнутое самонаправленное существование коллекционера осмысленно лишь постольку, поскольку существует уникальный недостающий предмет. Но даже и в этом случае это существование оказывается неполноценным, так как материал коллекции - вещи, - «слишком конкретен и дисконтинуален, чтобы
59 Там же. С. 102-103.
60 Там же. С. 109.
61 Там же.
сложиться в реальную диалектическую структуру». 62 Попытка коллекционера обрести целостность и завершенность посредством выстраивания коллекции будет всегда отмечена чувством одиночества и отсутствием коммуникации.
«Метафункциональная система: гаджеты и роботы»
Следуя схеме Барта и его пониманию категории «моды» в современной культуре, Бодрийяр от рассмотрения вещей в их объективной (расстановка и «среда») и субъективной (коллекция) систематизации переходит к анализу их коннотаций. «Техническая коннотация» возводится к абсолюту автоматики, которая выступает моделью всей техники. Автоматизация сама по себе еще не означает высокой техничности, наоборот, в ней кроется потенция технологического застоя. «Это определенная замкнутость, функциональное излишество, выталкивающее человека в положение безответственного зрителя. Перед нами - мечта о всецело покоренном мире, о формально безупречной технике, обслуживающей инертно-мечтательное человечество».63 Так как автоматизированная вещь работает сама по себе, полностью автономно, в этом случае она внушает аналогию с самостоятельным человеческим индивидом. Здесь вновь обращает на себя внимание яркий антропоморфизм. Автоматика -это «персонализация на уровне вещи», сделавшейся «совершенно-автономной монадой»64. Человек, создавая такие многофункциональные и автоматизированные вещи, сам получает в технической цивилизации значение универсального орудия.
Автоматика открывает перед нами мир функционального бреда, где доминируют неразумная усложненность и бесцельный формализм. В такой надфункциональной зоне вещь отходит от своего объективного назначения и поглощается сферой воображаемого. Поэтому можно создать даже целую дисциплину, изучающую воображаемые технические решения. Вещи, достигшие предела автоматизации - «штуковины», «гаджеты» - фактически оказываются лишь субъективно функциональными. В современной технической вещи, по мнению Ж. Бодрийяра, присутствует слишком много вспомогательных функций; вещь теперь подчиняется единственному императиву «чистой» функциональности. Наша цивилизация описана как мир, где количество разнообразных вещей увеличивается, а число терминов для их обозначения уменьшается. А там, где все больше безымянных предметов, люди менее устойчивы против мифологии. «По словам Ж. Фридмана, мы живем в мире «воскресных водителей» - людей, которые никогда не заглядывали в мотор своей машины и для которых в функционировании вещи заключена ее не просто функция, но и тайна». 65 Когда вещь теряет свое конкретное применение, она сразу переносится в область психического праксиса.
62 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 119.
63 Там же. С. 123.
64 Там же.
65 Там же. С. 128.
В этой связи фантастика, по мнению Бодрийяра, «изобрела одну-единственную сверхвещь - робота». Миф о роботе синтезирует «абсолютную функциональность» и «абсолютный антропоморфизм». В мифологии робота сочетаются мотивы раба, неполноценной копии человека (робот лишен пола), бунта и саморазрушения. Робот олицетворяет неуемную человеческую энергию. Человек оказывается во власти громадных сил собственной психики, сталкивается со своим двойником, наделенным его же собственной энергией. Именно в этом заключается притягательность соблазна мифологии -недостигаемый предел человеческого.
Функциональные мифы, порожденные современной техникой, доходят до того момента, в котором сама техника, призванная подчинить собой мир, располагается на опасной для нее плоскости. Бодрийяра на данном уровне интересуют две проблемы: распад вещей и господствующее общественное представление о рациональности средств и целей в современном строе производства. Эти два взаимообусловленных аспекта способствуют нецелесообразности, дисфункциональности вещей. В нашем обществе доминирует довольно стойкий миф о развитии техники и «нравственном» отставании от нее людей. По причине «окостенения» нравов технический прогресс (развитие прикладной науки) предстает высшей инстанцией нашего общества. Современная система производства, работая для реального технологического развития, сама же ему и противится. 66 Миф об идеальном единении техники, производства, потребления прикрывает собой нецелесообразность в экономике и политике. Техника страдает от той же порабощенности, что и люди, - процесс их системного структурирования, то есть объективный технический прогресс, страдает от тех же отступлений назад, что и процесс социализации человеческих отношений (объективный общественный прогресс). Нынешние вещи эволюционируют через распространение в них внеструктурных элементов, обусловленных системой моды и управляемого потребления. Вещи постоянно улучшаются, но без структурных инноваций. «Техническое изделие, достигнув требуемого результата и застыв на этом уровне, в дальнейшем лишь коннотирует эту неподвижную структуру, все более захлестываемую всякого рода субъективными мотивациями» 67.
Здесь мы сталкиваемся с «иллюзией» прогресса («реформизм» вещей, по Бодрийяру), которая скрадывает необходимость настоящего развития. Мода -это царство случая, имеющая своим фундаментом бесконечное повторение и комбинаторику форм. Отсюда можно сделать интересный этический вывод: современная техническая вещь (не беря в расчет ее конкретную функцию или практическое применение) призвана служить заменой подлинных человеческих отношений. Любой современный человеческий конфликт решается посредством вещи.
66 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 138.
67 Там же. С. 141.
По мнению Бодрийяра, настоящая стагнация технических форм и средств обусловлена, как нынешним социальным режимом производства, так и индивидуальным строем потребностей. Начиная с определенного уровня технической эволюции, по мере эффективного удовлетворения первичных потребностей, у нас появляется новая, более сильная потребность. Вероятно, человек видит необходимость в том, чтобы этот мир был наполнен неразумным или бессознательным дискурсом, и это становится причиной приостановки эволюции. Наверное, самого человека занимает игра дисфункциональных нарушений, в результате которой человека обступают вещи, остановившиеся в своем развитии. Создается некая система вещей, которая рассматривается, как воображаемое разрешение любых противоречий. «Наша «техническая» цивилизация... это мир одновременно систематичный и непрочный. Система вещей иллюстрирует собой эту систематику непрочности, эфемерности, все более частой повторяемости, все более повторяя систематику удовлетворения и разочарования, ненадежного заклятия реальных конфликтов, угрожающих индивидуальным и социальным отношениям. Благодаря обществу потребления мы можем впервые в нашей истории оказаться перед лицом организованной и необратимой попытки всецело интегрировать общество в раз навсегда данную систему вещей, которая всегда и во всем будет подменять собой открытое взаимодействие природных сил, человеческих потребностей и технических средств; ее движущей силой становится официально предписанная и организованная смертность вещей - грандиозный коллективный «хэппенинг», где в эйфории разрушительства, в ритуальном истреблении вещей и жестов социальная группа торжествует свою собственную смерть».68
«Социо-идеологическая система вещей и потребления»
Следующий тип коннотаций возникает в социо-идеологической системе вещей. Статус современной вещи определяется оппозицией модели и серии. Если в традиционных обществах модель не порождала серию, а свой статус вещь получала от общественного строя (трансцендентность модели совпадала с современным понятием «стильности»), то в современности серийная вещь не является ирреальной по отношению к идеальной модели, а модель больше не замыкается в рамках привилегированного меньшинства. Теперь пользование серийными вещами сопровождается утверждением модели при осознании полной материальной невозможности заполучить данную модель, но при отсутствии каких-то классово-юридических барьеров для такого приобретения. «Психосоциологическая динамика» возводит серию в модель и тиражирует модель в серию, перечеркивая тем самым статусы «чистой» модели и «чистой» серии, бесконечно приумножая разнообразные промежуточные звенья между этими полюсами. Динамика модели и серии функционирует на некоем вторичном уровне, а именно уровне маргинальных различий, составляющих
69
систему культуры.
68 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 147.
69 См.: История философии. Энциклопедия». Минск, Книжный дом, 2002. С. 960-961.
В современном обществе, по мнению Бодрийяр, предоставляется право выбора, как некая социальная благодать, как образец формальной свободы. «Перед покупателем стоит набор возможностей, и человек не просто покупает нечто необходимое, но личностно вовлекается в нечто трансцендентное вещи».70 Теперь мы покупаем вещи не ради простого применения; ни одна вещь не предлагается для использования в «нулевой степени». Эта «иллюзорная» возможность выбора полностью включает нас в текущую систему культуры; через выбор любой вещи вы целостно связываете себя с настоящим экономическим строем. Мы переживаем выбор как свободу, забывая об его принудительной роли, и «посредством этого общество навязывает нам свою
71
власть» . Общество переносит на приумножающееся количество вещей способность выбора и нейтрализует опасность, исходящую для него от личностного императива.
Различия между вещами столь многочисленны и одновременно незначительны, что покупатель, делая выбор, как бы персонализирует вещь. Здесь мы сталкиваемся с эффектом «персонализации» - фундаментальным понятием нашего общества, которое с помощью этого инструментария стремится к большей интеграции личности. «Персонализация» - фактор скорее не прибавочный, но паразитарный. «Маргинальные» отличия с одной стороны идут наперекор технической оптимальности, а с другой - образуют моду и становятся двигателем серии. «В итоге все вещи оказываются моделями, и
72
моделей больше не остается». Механизм интеграции и персонализации столь абстрактен, поэтому в конечном итоге модель трансформируется в идею модели («родовой образ, созданный воображаемым усвоением всех
73
относительных отличий» ). Наряду с совершенствованием «идеальной модели», «модель реальная» и производимая из нее серия приходят в упадок. Сила системы в том, что персонализация и интеграция взаимосвязаны друг с другом: первая отсылает к идее абсолютной единичности, а вторая через постоянное подтверждение уникальности репертуара отличий поддерживает туже идею модели.
Задачи «персонализации», ведущие к увеличению числа вторичных функций и аксессуаров, делают вещь эфемерной. В силу постоянного обновления системы моды и системы потребления вещь изготавливается искусственно непрочной и недолговечной. Вещь не должна ускользать от моды и эфемерности, то есть собственной смертности. Фундаментальная характеристика серии - это обреченность на недолговечность. По Бодрийяру, «в мире изобилия (относительного) фактором нехватки служит не редкость
74
вещей, а их недолговечность»74. Изобилие растет в рамках строго структурированного недостатка. С другой стороны, модель претендует на «относительную» долговечность и обладает повышенным достоинством
70 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 153.
71 Там же. С. 154.
72 Там же. С. 155.
73 Там же.
74 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 156.
«модности» и «функциональности». «Огромному большинству покупателей предлагается в форме серий весьма ограниченный набор вариантов - тогда как ничтожному меньшинству доступна бесконечная нюансированность моделей. Для большинства закрытый каталог фиксированных элементов - для
75
меньшинства же множественность шансов». В рамках этой отвлеченной схемы «серия - модель» стандартный потребитель вынужден осуществлять себя как личность (описательно в потреблении он является всего лишь объектом экономического спроса). Система «серия-модель является характерной особенностью общей структуры социальной подвижности и повышения общественного статуса. Так как разнообразные отличия создаются в «промышленном порядке», то доступный субъекту выбор становится строго фиксированным и «остается лишь иллюзия личностного несходства». 76 Такая формальность свободы ощущается только через критическое рассмотрение данной проблематики. Для большинства потребителей настоящая система управляемой персонализации ощущается как реальная свобода и показатель действительного социального прогресса. Со времен промышленной революции современные потребители никак не дойдут до равноценного отношения к вещам.
Противоречие между эфемерностью серии и надежностью модели позволяет переживать модель как серию, быть модным и современным; также оно наделяет вещь совокупностью экономических коннотаций. В частности, вещи предстают еще и под знаком кредита - «премии от всего строя производства», составляющей «права и обязанности гражданина как
77
потребителя». Как аргумент в «стратегии желания» или мотивации покупки кредит стоит наряду с выбором, «персонализацией», рекламной легендой. Если «серия дает нам возможность опережающего пользования моделью», то кредит
78
- «опережающего пользования вещами во времени». В результате этого процесса человек оказывается отсрочен от своих вещей: ранее он был вынужден экономить, чтобы потом, купив вещь, рассчитаться со своим прошлым и с надеждой смотреть в будущее; сегодня наблюдается феномен «предшествующего будущего», когда потребление опережает производство.79 Мы сталкиваемся с новой этикой «опережающего потребления». Это мораль опережающего потребления по сравнению с мелко буржуазным накопительством, - мораль убегания вперед, ускоренного потребительства и хронической инфляции, в силу которой деньги копить бессмысленно. «Новая этика потребления» означает и новое принуждение, по аналогии с феодальными отношениями, когда некоторая часть труда принадлежит помещику. Однако «наша система основана на своеобразном сообщничестве» продавца-покупателя - «обязанность покупать, чтобы общество продолжало производить, а сам он мог работать дальше, дабы было чем заплатить за уже
75 Там же. С. 163.
76 Там же. С. 167.
77 Там же. С. 170.
78 Там же. С. 170-171.
79 История философии. Энциклопедия». Минск, Книжный дом, 2002. С. 960-961.
80
купленное». Описательно вещи предназначены только для этого - чтобы их
производили и покупали. Человек же, получая от общества кредит формальной
81
свободы, сам кредитует общество, отчуждая от себя собственное будущее. Тактика кредита сообщает вещам неведомую прежде социополитическую функцию. Прошли времена крепостничества и ростовщичества - эти формы получили еще больший размах в кредите, составляющем особое измерение общества, времени и вещей. Через него и через порождаемую им стратегию вещи начинают играть роль ускорителя и множителя задач, потребностей и расходов. В каждом нынешнем человеке сосуществует потребитель - сообщник современного строя производства и производитель - его жертва.
Вся система вещей (а конкретно, следующие в ней явления -«персонализация», метастатическая дифференциация и разрастание функций, различий и самих вещей, «деградация технических структур в пользу структур
производства и потребления», функциональные нарушения и вторичные
82
функции)82 получает в конечном итоге в рекламе окончательную автономию и завершенность. Реклама как чистая коннотация двойственна: это и дискурс о вещах, и дискурс-вещь, служащий предметом потребления в качестве предмета культуры. Первичная, «объективная» функция рекламы, ставящая целью внушение покупки определенной марки товара, в рекламном дискурсе
83
нейтрализуется: «рекламный дискурс разубеждает не меньше, чем убеждает» . Однако, «сопротивляясь все лучше и лучше рекламному императиву мы зато делаемся все более чувствительнее к рекламному императиву».84 Порабощающая сила рекламы основана не на логики аргументов и фактов, а на логики вовлеченности в ее легенду - это «логика Деда Мороза» (по-французски Пер-Ноэля), которая гласит: «мы в нее не верим, и, однако, она нам дорога». В рекламе нас «мистифицирует» не определенный дискурс, а некая заботливость, с которой к нам обращаются. Товар начинает оцениваться не по внутренним достоинствам, а по своему отношению к публике - посредством включенности в общественный процесс (с помощью такого же критерия, например, подвергается оценке в нынешнем социуме всеобщей «политкорректности» современный человек). Так индивид в процессе перманентного потребления полностью детерминирован обществом как целостной системой. Реклама как носительница сугубо современного качества сообщает вещам некую «теплоту», опять же она «персонализирована». Вещь теперь не рассматривается как инструмент для сугубого назначения или применения (грубая, архаичная практика), но аргументирует свое бытие с помощью избытка своих видимостей. Она нацелена на вас, любит вас, заботиться о вас; в силу такой заботы вы чувствуете себя человеком, фигурой, персоной, личностью. «Изобилием
80 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 175.
81 Там же. С. 177.
82 Там же. С. 178-179.
83 Там же.
84 Там же. С. 180.
товаров устраняется дефицит, широкой рекламой устраняется психическая
85
неустойчивость».
Реклама и весь сегмент «Public relations» своей откровенной и показной заботливостью как бы облегчают наш психический груз, а мы в ответ интериоризируем всю эту попечительную инстанцию и все общество консюмеризма в целом. Кроме того, реклама становится самым демократичным продуктом, получаемым «в дар» (здесь она тонко связана с архаическим ритуалом дарения и с ситуацией ребенка, пассивно ожидающего благодеяния родителей) и доступным для всех. Тем самым, коммерческие отношения постепенно превращаются в замену личностных. Также мы неравнодушны к зрелищности, игре знаков, театральности рекламы. Она становится показателем виртуальной покупательской способности. Я могу обладать или нет данной вещью, но я «живу и дышу» этой способностью в данном обществе. Сейчас в покупке фиксируются многие глубинные психические феномены, реализованные в архаике или буржуазном социуме в совершенно другом контексте. В рекламе общество видит само себя и усваивает этот образ. Реклама способствует инфантильной регрессии к социальному консенсусу и «непроизвольному усвоению смыслов социальной среды». Тем более что реклама всегда предоставляется в дар и «старается восстановить инфантильную неразличимость между предметом и его желанием, отбросить потребителя к той стадии, на которой ребенок еще не отличает мать от ее даров».86 Реклама, тщательно маскируя реальные социальные процессы, фактически является одним из важных факторов поддержания современного строя производства и эксплуатации и, соответственно, несет в себе стратегию господствующего политического дискурса. Она внушает нам: «Общество всецело приспосабливается к вам, так интегрируетесь же и сами в него», - но эта взаимность, конечно, с подвохом: к вам приспосабливается чисто воображаемая инстанция, вы же взамен приспосабливаетесь ко вполне реальному социальному строю.87 Здесь открывается огромная политическая роль тиражирования рекламы: она, по сути, приходит на смену старинным моральным идеологиям. Причем контроль теперь осуществляется более или менее безболезненно: потребитель включается в социум и воспринимает его нормы уже посредством жеста потребления («реклама не механически несет в себе ценности этого общества, она более тонко «протаскивает» общественный
оо
строй» ).
Прогноз Бодрийяра относительно окончательного варианта общества потребления следующий: важнейший фактор идеологии конкуренции сменится «философией» личностного самоосуществления, но эта смена вех все равно приведет к полной унификации потребностей при иллюзорных претензиях на персонализацию, где целостная функционализация самого потребителя будет
85 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 185.
86 Там же. С. 190.
87 Там же. С. 191.
88 Там же. С. 193.
соответствовать общей заорганизованности производства. Логика современного дискурса потребления проста: общество потребления впервые дает возможность каждому получить свободу и реализовать себя в полной мере; давая, таким образом, выражение личности и коллективу, оно создает новую культуру. Мы вступили в эпоху, в которой потреблять считается нравственным действием: «реклама берет на себя моральную ответственность за все общество в целом, заменяя пуританскую мораль гедонистической
89
моралью чистого удовлетворения». «Свободой быть самим собой» становится произвольное проецирование на промышленные изделия. Потребительская свобода обладания вещами в социальном смысле безобидна, она невольно истребляет в индивиде многие творческие и деструктивные потенции в отношении проекта построения нового общества, «она примиряет потребителя одновременно с самим собой и со своей группой».90 Человек сам того не ведая становится идеально социальным существом. Разумеется, что здесь присутствуют совершенно иные этические установки, чем в традиционных обществах.
В то же время реклама подавляет, изображая мир, приспособленный к потребностям индивида; поэтому функцией, по сути, пустого, рекламного образа является «показывать и не даваться». То есть реклама не дает даже иллюзорного удовлетворения или практического опосредования. Рекламой создается постоянное возбуждение и последующая неудача. К тому же реклама как «самый демократический товар» упрощена до предела, она не образует языка, но лишь универсальный языковой код: образ отсылает только к образу, вовлекая в оборот и реальную жизнь. «Вещи образуют не особый язык, а всего лишь спектр различительных признаков, более или менее произвольно
91
соотнесенный со спектром стандартных личностных типов». 91 Так, понятие социального статуса все более упрощается, превращаясь в «стэндинг», -социальную характеристику, интегрирующую рекламные опознавательные знаки. Подобная виртуализация действительности является следствием эволюции потребления, которое из первоначального удовлетворения потребностей стало «активным модусом отношения» не только к вещи, но и к коллективу и всему миру, то есть фундаментом нашей культуры.
Потребление демонстрируется как типично современный феномен, определяющий основное качество «общества изобилия», в котором использование вещей не исчерпывается их простым практическим применением или даже их семиотическим применением, как знаков отличия, богатства, престижа. Потребление - это интенсивный процесс выбора, организации, регулярного обновления бытовых вещей, в котором неизбежно участвует каждый член общества. «Потребление - это не пассивное состояние поглощения и присвоения, которое противопоставляют активному состоянию производства, чтобы уравновесить, таким образом, две наивных схемы
89 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 201.
90 Там же. С. 203.
91 Там же. С. 206.
человеческого поведения (и отчуждения). Следует с самого начала заявить, что потребление есть активный модус отношения - не только к вещам, но и к коллективу, и ко всему миру, - что в нем осуществляется систематическая деятельность и универсальный отклик на внешние воздействия, что на нем
92
зиждется вся система нашей культуры» .
Весьма показательна этимология слова «потребление»: французский глагол «consommer» («потребляться») - значит «осуществляться», но также и «уничтожаться». «Потребление, в той мере, в какой это слово вообще имеет
93
смысл, есть деятельность систематического манипулирования знакам». Потребление - это тоже своего рода бизнес, труд, когда мы инвестируем собственные смыслы и значения в систему дискурса объектов. В самом акте потребления, в «волшебстве покупки» совершается бессознательное и управляемое принятие всей социальной системы норм. Приобретая вещи, человек стремится к вечно ускользающему идеалу - модному образцу-модели, опережает время благодаря покупке в кредит, пытается зафиксировать и присвоить себе время, собирая старинные, коллекционные вещи. Свои фантазмы и тревоги он проецирует на технические игрушки современной цивилизации - так называемые «гаджеты», на сложные автоматы и полуфантастических роботов, этот гибрид вещи и человека. Для утверждения и регулирования такого способа обращения с вещами служит реклама, цель которой - не столько способствовать продаже того или иного конкретного товара, сколько внедрять в сознание людей целостный образ общества, «одаривающего» своих членов материальными благами. Понятое таким образом потребительство не знает предела насыщения, поскольку имеет дело не с вещами как таковыми, а с культурными знаками, обмен которыми идет непрерывно и бесконечно, с все нарастающей скоростью. Эти знаки четко соотносятся друг с другом в рамках структурного кода, зато все больше отрываются от референтного, то есть собственно человеческого (личностного или родового) смысла; это знаки дегуманизированной культуры, в которой человек отчужден.
Заключение: Жан Бодрийяр и современное понимание потребления
Существует точка зрения, согласно которой постмодернистская критическая теория, особенно в своих более радикальных вариантах, представляет собой альтернативу, несоизмеримую с социологической теорией. В известном отношении ее вообще не считают теорией, по крайней мере, в том смысле, в каком мы обычно используем этот термин. Обратимся к определению социологической теории: это "большие идеи" в социологии, которые выдержали (или обещают выдержать) испытание временем, системы воззрений, которые рассматривают важнейшие социальные вопросы и являются широкими по своему масштабу. Вероятно, радикальные идеи такого мыслителя, как Бодрийяр, вполне соответствуют этому определению. Бодрийяр, безусловно,
92 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 212-213.
93 Там же. С. 213.
выдвигает ряд «больших идей». Это идеи, в полной мере обещающие выдержать испытание временем. Помимо этого, Бодрийяр, несомненно, рассматривает важнейшие социальные проблемы, его идеи затрагивают значительную часть мира позднего капитализма. Таким образом, Бодрийяр предлагает критическую теорию, и если так можно сказать о Бодрийяре, то такое утверждение справедливо и относительно большинства других постмодернистов.
Современные исследования новых средств потребления описывают нынешнюю ситуацию через особую интенсивность нововведений и рациональности. Хотя высокий уровень рационализации как обеспечивает им широкие возможности, так и порождает проблематичное поле. В решениях этих задач можно рассматривать полезность любой теории постсовременности, особенно идей Ж. Бодрийяра. Разочарование ставит перед новыми средствами потребления серьезную проблему. Атмосфера разочарования не очень привлекательна для потребителей, и они вряд ли будут снова и снова возвращаться в такие места. Вследствие этого, новым средствам потребления необходимо найти какой-либо способ вновь придать себе очарование. Понятие обновленного очарования подводит нас к постмодернистской социальной теории, поскольку постмодернисты придают этому процессу центральное значение. Например, Бодрийяр утверждает, что «соблазн» дает возможность вернуть нашей жизни очарование. В отличие от полной ясности и прозрачности, ассоциируемых с модерном, соблазн предлагает нам «игру и власть иллюзий». Обновленное очарование дает выход из дилеммы, порожденной расколдовыванием мира в целом и средств потребления, в частности. Чтобы продолжать привлекать, контролировать и эксплуатировать потребителей, соборы потребления проходят через непрерывный процесс обновления очарования.
Ключевое значение в возврате средствам потребления очарования имеет спектакль. Обычно мы определяем спектакль как публичное драматическое представление. В данном случае эти представления ориентированы на возврат очарования новым средствам потребления. Спектакли могут устраиваться намеренно, а могут отчасти или целиком быть незапланированными. Мы остановимся на последнем виде зрелищ, уделяя особое внимание их связи с постсовременными процессами подражания и сжатия.
«Система вещей» вышла в пору расцвета французского структурализма и поначалу воспринималась как произведение данного направления. Бодрийяр использует некоторые категории структуральной семиотики (например, для Ж. Бодрийяра имеет значение понятие «коннотации», дополнительного смысла, приписываемого обществом обычному знаку или вещи). Он открыто опирается на опыт Ролана Барта, который в книге «Мифологии» (1957)94 обосновал это понятие и в работах последующих лет стремился распространить семиотические методы на сферу повседневного быта. Само название «Система
94 См.: Барт Р. «Мифологии». Перевод с французского языка С. Зенкина. Издательство им. Сабашниковых, М., 1996.
вещей» соотносится с заголовком последней на тот момент работы Барта «Система моды» (1967), с которой ее сближает и задача методического описания сферы бытовых вкусов и привычек как стройной многоуровневой системы значений. Однако первая книга Бодрийяра уже содержит в себе и неявную критику структурализма: дело в том, что системное манипулирование вещами-знаками, которым занимается структуралист-аналитик, имеет себе соответствие и на уровне самого «общества потребления» - например, в той же деятельности коллекционера. Структурный метод из научного метаязыка, метода критики современного общества незаметно превращается в один из объектов критического анализа. Подобное происходит в «Системе вещей» и с марксизмом, популярным в то время среди французских интеллектуалов. В книге сделана попытка углубить марксистскую критику буржуазного общества, выявив механизмы подчинения, отчуждения личности не только в сфере товарного производства, но и в сфере потребления, которую марксисты до тех пор были скорее склонны считать прибежищем человеческой свободы и индивидуальности. Такое углубление и расширение перспективы вскоре показало Бодрийяру, что сам феномен капиталистического производства в новейшую эпоху уже не является центральным, что он сам включен в систему знаковых отношений на правах более или менее условной подсистемы. Поэтому Бодрийяру пришлось заменить политическую экономию материального производства и обращения более обобщенной «политической экономией знака» («К критике политической экономии знака», 1972), а само производство предстало ему обманчивым призраком-симулякром, кривым зеркалом общественного сознания («Зеркало производства», 1973). Исходя из этих работ, важны следующие положения. Знак наделяется в современную эпоху небывалыми характеристиками - он существует сам по себе, не отсылая более ни к референту, ни к реальности. С другой стороны, потоки знаков, образующие код, есть способ политэкономического функционирования развитой системы: эта система уравнивает знаки и товары и довольствуется производством одних лишь эффектов реальности.95 Дальнейшее развитие получили уже заложенные в «Системе вещей» идеи симулятивной реальности, утопии символического обмена и смерти, а также метафоры «соблазна», «нулевой степени», «зеркала», «короткого замыкания» и «метастатического размножения».
В «Системе вещей» впервые вводится центральное понятие зрелого Бодрийяра - «симулякр», то есть ложное подобие, условный знак чего-либо, функционирующий в обществе как его заместитель. Примеры, приводимые автором книги (например, симулякр природности, которой искусственно окружает себя отдыхающий «на лоне природы» отпускник,96 или же симулякр истории, ностальгически обустраиваемый хозяином современного дома путем включения в его конструкцию остатков старинной фермы, разрушенной при его
95 См.: Петровская Е. Вхождение в бесконечное. // Бодрийяр Ж. Соблазн / Пер. А. Гараджн. М.: «Ad Ма^пет», 2000. С. 8.
96 Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 40-41.
строительстве97), показывают, что он и здесь исходит из размышлений Р. Барта об обманчивой «натурализации» идеологических значений, о превращении реальной природы (или же истории) в условный знак природности или историчности. Правда, в своем анализе бытовых вещей Бодрийяр еще выделяет «нулевой уровень» симуляции - уровень чисто функциональных, собственно технологических задач и решений, которые внутренне не зависят от знаковой системы потребления, однако могут искажаться и сдерживаться ею в своем развитии. Именно под давлением этой системы, пишет он вслед за другими социологами (Л. Мамфордом, Эд. Мореном), бытовая техника уже несколько десятилетий переживает стагнацию, не обогащаясь какими-либо принципиально новыми объектами и решениями. В позднейших своих работах Бодрийяр был вынужден оставить идею «настоящей» технической реальности вещей, опираясь на которую можно было бы вести критику неподлинных подобий; симулякры у него все более и более заполняют мир, не давая никакого доступа к «подлинности». Такая обобщенная критическая теория современного мира как мира знаков и подобий выдвинула зрелого Бодрийяра в ряд ведущих
98
теоретиков постмодернистского состояния общества.
Литература
1. Барт Р. Основы семиологии. Структурализм: «за» и «против». - М., 1975, сс.114 - 163.
2. Барт Р. Система Моды. Статьи по семиотике культуры / Ролан Барт; Сост., пер. с фр. и вступ. ст. С. Зенкина. - М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2003 (ППП Тип. Наука). - 511 с.
3. Бодрийяр Ж. Войны в заливе не было // Художественный журнал. 1994. №3.
4. Бодрийяр Ж. Интервью Катрин Франблен с Жаном Бодрийяром: Об эстетике современного искусства [Беседа с фр. философом] / Пер. с англ. // Искусство. - 1993. - №1. С.14-15.
5. Бодрийяр Ж. Город и ненависть / Пер. В. Нарумова // Логос. - 1997. - №9. С. 107-116.
6. Бодрийяр Ж. Эстетика иллюзий, эстетика утраты иллюзий // Элементы, 1998. № 9.
7. Бодрийяр Ж. Экстаз и инерция // Аполлинарий. 1998. №5. С. 81 - 95.
8. Бодрийяр Ж. Реквием по масс-медиа / Пер. М. М. Фёдоровой // Поэтика и политика. (Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской академии наук) / Под ред. Н. А. Шматко. СПб.: «Алетейя», 1999. С. 193-226.
9. Бодрийяр Ж. Америка / Пер. Д. Калугина. СПб.: «Владимир Даль», 2000. 206 с.
10. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального / Пер. Н. В. Суслова. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000. 96 с.
11. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла / Пер. Л. Любарской и Е. Марковской. М.: «Добросвет», 2000. 257 с.
12. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. С. Н. Зенкина. М.: «Добросвет» 2000. 387 с.
13. Бодрийар Ж. Забыть Фуко/ Пер. Д. Калугина. СПб.: «Владимир Даль», 2000. 92 с.
14. Бодрийяр Ж. Соблазн / Пер. А. Гараджн. М.: «Ad Ма^тет», 2000. 319 с.
15. Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: «Рудомино», 2001. 220 с.
16. Бодрийяр Ж. Вирус прозрачности. Беседа с Жаном Бодрийяром // Рыклин М. Деконструкция и деструкция. Беседы с философами. М., 2002. С. 61 - 80.
97 Там же. С. 87-90.
98 Зенкин С. Предисловие // Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001. С. 4-5.
17. Бодрийяр Ж. Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака / Пер. Д. Кралечкина. М.: «Библион - Русская книга», 2003. 304 с.
18. Бодрийяр Ж. Меланхолический Ницше: интервью с Жаном Бодрийяром / Н. Архангельская // Эксперт: журнал. — 2002. — № 17 (324) (29 апрель).
19. Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту / Пер. Н. Суслова. Екатеринбург: «У-Фактория», 2006. 200 с.
20. Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры / Пер. Е. А. Самарской. М.: «Республика»; «Культурная революция», 2006. 269 с.
21. Бодрийяр Ж., Ясперс К. Призрак толпы. - М.: Алгоритм, 2007. - 272 с.
22. Бодрийяр Ж. Фатальные стратегии / Жан Бодрийяр; [перевод с французского Качалова А. В.]. - Москва: РИПОЛ классик, сор. 2017. - 285, [2] с.
23. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Жан Бодрийяр; перевод с французского и вступительная статья С. Зенкина. - Изд. 3-е, испр. - Москва: РИПОЛ классик, 2021. - 510, [1] с.
24. Емельянова М.А. Семиотика искусства в зеркале французского постструктурализма: Барт и Бодрийяр: автореф. дис. ... канд. филос. наук. Белгород, 2009.
25. Зенкин С. Предисловие // Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001.
26. История философии. Энциклопедия». Минск, Книжный дом, 2002.
27. Папушина Ю. О. Социологический анализ потребления в работах Ж. Бодрийяра: автореф. дис. ... канд. социол. наук. М., 2009.
28. Петровская Е. Вхождение в бесконечное. // Бодрийяр Ж. Соблазн / Пер. А. Гараджн. М.: «Ad Marginem», 2000.
29. Печенкина О. А. Этика симулякров Жана Бодрийяра: анализ постмодернистской рецепции этического: автореф. дис. ... канд. филос. наук. Тула, 2006.
30. Франц В. А. Концепция симуляции в политической философии Ж. Бодрийяра: автореф. дис. канд. полит. наук. Екатеринбург, 2011.
Priest Maxim Mishchenko
(Mishchenko Maxim Alexandrovich) Smolensk Orthodox Theological Seminary
The «System of Objects» by Jean Baudrillard: an analysis of human relations with objects
Abstract: this article is a historical and philosophical analysis of the first major work of the French philosopher Jean Baudrillard, «Systems of objects». The author tries to identify the conceptual provisions of J. Baudrillard's critical social theory. In the «System of Objects», the French thinker implements an ambitious conceptual project of systematization of characteristic features and intents of the «consumer society». This work has pointed the main direction of his critical social vision later. Jean Baudrillard did impressive work that opened up new lines of critical thought and challenged many Marxist, Freudian, and structuralist positions in social criticism. In the «System of Objects» Jean Baudrillard sets a radical goal of splitting the principle of consumption. Consumption is a social institution that performs the function of total coercion and it is based on socio-cultural stratification by means of signs. The French thinker calls upon new allies to criticize «consumerism» in interpreting the phenomenon of «consumption». Jean Baudrillard is regarded as one of the leading authors of poststructuralist and postmodern discourse in popular culture, although the circuit of French author's thought is rather complex and unpredictable. So far, many cultural and artistic publications cite the famous quotes of J. Baudrillard and subtle allusions to the French philosopher.
Keywords: consumer society, «system of things», Jean Baudrillard, Roland Barthes, object, commodity, consumption, post-structuralism, postmodernism.
References
• Bart R. Fundamentals of semiology. Structuralism: "for" and "against". - M., 1975, pp. 114 -163.
• Bart R. System of Fashion. Articles on the semiotics of culture / Roland Barthes; Comp., trans. from fr. and intro. Art. S. Zenkin. - M.: Publishing house im. Sabashnikov, 2003 (PPP Type. Science). - 511 p.
• Baudrillard J. There was no war in the Gulf // Art magazine. 1994. No. 3.
• Baudrillard J. Interview with Catherine Franblaine Jean Baudrillard: On the aesthetics of contemporary art [Conversation with fr. philosopher] / Per. from English. // Art. - 1993. - No. 1. pp.14-15.
• Baudrillard J. City and hatred / Per. V. Narumova // Logos. - 1997. - No. 9. pp. 107-116.
• Baudrillard J. Aesthetics of illusions, aesthetics of the loss of illusions // Elements, 1998. No. 9.
• Baudrillard J. Ecstasy and inertia // Apollinary. 1998. No. 5. pp. 81 - 95.
• Baudrillard J. Requiem for mass media / Per. M. M. Fedorova // Poetics and Politics. (Almanac of the Russian-French Center for Sociology and Philosophy of the Institute of Sociology of the Russian Academy of Sciences) / Ed. N. A. Shmatko. St. Petersburg: Aleteyya, 1999. S. 193-226.
• Baudrillard J. America / Per. D. Kalugina. St. Petersburg: "Vladimir Dal", 2000. 206 p.
• Baudrillard J. In the shadow of the silent majority, or the end of the social / Per. N. V. Suslova. Yekaterinburg: Publishing house Ural, un-ta, 2000. 96 p.
• Baudrillard J. Transparency of Evil / Per. L. Lyubarskaya and E. Markovskaya. M.: Dobrosvet, 2000. 257 p.
• Baudrillard J. Symbolic exchange and death / Per. S. N. Zenkina. M.: Dobrosvet, 2000. 387 p.
• Baudrillard J. Forget Foucault / Per. D. Kalugina. St. Petersburg: "Vladimir Dal", 2000. 92 p.
• Baudrillard J. Temptation / Per. A. Garage. M.: "Ad Marginem", 2000. 319 p.
• Baudrillard J. The system of things / Per. S. N. Zenkina. Moscow: Rudomino, 2001. 220 p.
• Baudrillard J. Transparency virus. Conversation with Jean Baudrillard // Ryklin M. Deconstruction and destruction. Conversations with Philosophers. M., 2002. S. 61 - 80.
• Baudrillard J. Baudrillard J. To the criticism of the political economy of the sign / Per. D. Kralechkina. M.: "Biblion - Russian Book", 2003. 304 p.
• Baudrillard J. Melancholy Nietzsche: an interview with Jean Baudrillard / N. Arkhangelskaya // Expert: magazine. - 2002. - No. 17 (324) (April 29).
• Baudrillard J. Passwords. From fragment to fragment / Per. N. Suslova. Yekaterinburg: "UFactoria", 2006. 200 p.
• Baudrillard J. Consumer society. His myths and structures / Per. E. A. Samarskaya. M.: "Republic"; "Cultural Revolution", 2006. 269 p.
• Baudrillard J., Jaspers K. Ghost of the crowd. - M.: Algorithm, 2007. - 272 p.
• Baudrillard J. Fatal strategies / Jean Baudrillard; [translated from French by A. V. Kachalov]. -Moscow: RIPOL classic, sor. 2017. - 285, [2] p.
• Baudrillard J. Symbolic exchange and death / Jean Baudrillard; translation from French and introductory article by S. Zenkin. - Ed. 3rd, rev. - Moscow: RIPOL classic, 2021. - 510, [1] p.
• Emelyanova M.A. Semiotics of art in the mirror of French post-structuralism: Barthes and Baudrillard: author. dis. ... cand. philosophy Sciences. Belgorod, 2009.
• Zenkin S. Preface // Baudrillard J. The system of things / Per. S. N. Zenkina. Moscow: Rudomino, 2001.
• History of philosophy. Encyclopedia". Minsk, Book House, 2002.
• Papushina Yu. O. Sociological analysis of consumption in the works of J. Baudrillard: author. dis. ... cand. sociological Sciences. M., 2009.
• Petrovskaya E. Entry into the Infinite. // Baudrillard J. Temptation / Per. A. Garage. M.: "Ad Marginem", 2000.
• Pechenkina O. A. The ethics of Jean Baudrillard's simulacra: an analysis of the postmodern reception of the ethical: author. dis. ... cand. philosophy Sciences. Tula, 2006.
• Frants V. A. The concept of simulation in the political philosophy of J. Baudrillard: author. dis. cand. polit. Sciences. Yekaterinburg, 2011.
