CC BY
83
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
23
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 3
УДК 882.08-7(470) «18» (045) Н.Н. Гагарина
СИМВОЛООБРАЗУЮЩИЕ ФУНКЦИИ СЛОЖНЫХ СЛОВ В «СКАЗКАХ» М.Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА
В статье рассмотрены индивидуально-авторские приемы мастера сатиры на примере эстетического функционирования сложных слов в условиях жанра сказки.
Ключевые слова: устный жанр, книжные слова, слова с начальным благо-, зло-, само-, сложные эпитеты.
Уникальность употребления сложных слов в структуре сказочного текста очевидна. Книжный характер композитов противоречит природе устного жанра. Например, при просмотре трехтомника А.Н. Афанасьева «Народные русские сказки» нам удалось обнаружить очень незначительное количество сложных слов. Совершенно очевидным оказывается нарочитое употребление сложных слов в несвойственном для них контексте.
Так в тексте сказок очень четко выделяются сложные слова с начальным благо- и зло-. Традиционно подобные лексемы употребляются для характеристики людей; у Щедрина - персонифицированных животных: «И точно: теперь она <вобла>, даже против прежнего, сделалась и солиднее и благонадежнее... [Вяленая вобла, с.390]; «От рождения она была вобла степенная, не в свое дело носа не совала, за «лишним не гналась, в эмпиреях не витала и неблагонадежных компаний удалялась» [там же, с.380].
Употребление в одном контексте антонимической пары с единой основой благонадежный - неблагонадежный помогает читателю уяснить индивидуально-авторские смыслы компонентов этой пары. Сатирик опосредованно реализует в тексте свое отрицательное отношение к либеральствующей пустопорожней «воблушке» и заявляет о существовании тех самых «неблагонадежных компаний», чьими силами воблушки будут уничтожены в будущем. А пока таких воблушек пожирают еще более «благонадежные». Автор проявляет в тексте не только свое отношение к либералам, но и к самодержавному строю в целом.
Тот же самый прием реализует эту авторскую идею в сказке «Либерал». Щедринский Либерал «благородно мыслил», но и от него, как от воблы, «припахивало не совсем благонадежно». Либералу «неблагонадежность охотно прощали», но при этом понуждали: «-Ты нас взбудоражил, ты же нас и ублаготвори... действуй!» И этого пустопорожнего героя автор не оставил без наказания (как в любой сказке - отрицательного героя!): «некоторый человек» на него «из-за угла плюнул».
Примечательно, что все слова с начальным благо- в «Сказках» Щедрина употребляются в новых смыслах, противоположных производной семантике: «благонамеренная пословица» [Вяленая вобла, с.387]; «благомысленный мужичок из тех, что в старинные годы «министрами» называли» [Баран-непомнящий, с.499]; «политическая неблагонадежность» [Карась-идеалист,
с.399]; «неблагонамеренные птицы» [Чижиково горе, с.455]; «очень благородно мыслил» [Либерал, с.492]; «родительское благонравие» [Дурак, с.473] и проч.
В противовес словам на благо- композиты с начальным зло- в «Сказках» выступают в своем прямом значении, они реализуются в контекстах прямого обличения. Например: «Проклятое то время, которое с помощью крупных злодеяний цитадель общественного благоустройства сооружает, но срамное, срамное, тысячекратно срамное то время, которое той же цели мнит достигнуть с помощью злодеяний срамных и малых!» [Медведь на воеводстве, с.370]. Контекст насквозь оценочен: на это указывает употребление эпитетов проклятый, крупный, малый, многократное повторение эпитета срамной. Употребление высокой лексики (цитадель общественного благоустройства, мнит, сооружает) в едином контексте со словом злодеяние возводит данный композит в ранг высокого, книжного образования, а точнее, возвращает ему былой статус. Так писатель в сказке «Медведь на воеводстве» манифестирует мысль о том, что злодеяние, каким бы «малым и срамным» оно ни было, в любой ситуации, при любом политическом строе остается злодеянием - объективно, независимо от убеждений того, кто его совершил или кто над ним задумался. Неслучайно автор прибегает к приему несобственно-прямой речи - читателю так до конца и не понятно, кто размышляет о содеянном злодействе: Топтыгин ли, сам ли автор.
В своем прямом значении употребляется слово злосчастье в самых трагических по пафосу сказках Щедрина - «Коняга» и «Приключение с Кра-мольниковым». Трагичность сказок заключается в их главной идее: народ «беден сознанием своей бедности», но и Крамольников (автор и подобные ему), различая все ужасы существующего строя, не в силах ничего исправить. Коняга «никаких ощущений /.../ не знает, кроме ощущения боли, усталости и злосчастия» [Коняга, с.505] - Крамольников «глубоко любил свою страну, любил её бедноту, наготу и злосчастие» [Приключение с Крамольниковым, с.28]. В обоих контекстах слово злосчастие реализуется в ряду однородных понятий: боль, усталость, бедность, нагота. И в том, и в другом случае слово злосчастие с этими однородными понятиями входит в триединство: ощущения (родовое понятие): ощущения благоухания, гармонии звуков - ощущения боли, усталости и злосчастия (противоречащие друг другу видовые понятия); Крамольников: любовь - беднота, нагота, злосчастие
Оба «треугольника» построены на основе парадоксальных сочетаний: ощущение боли, усталости и злосчастия не есть нормальное человеческое ощущение, входящее в круг благоуханий, звуков и цветов, но именно оно, и только оно, знакомо Коняге; жизнь в бедной, нагой и злосчастной стране не может нести в себе положительного начала, но Крамольников «глубоко любил» всё это. Так понятие злосчастия, посредством включения его в триединство, представляется уже не таким трагичным, хотя, казалось бы, нагнетание однородных элементов и построение высказывания по антитезной модели реализуют противоположную цель. Триединство создает оптимистический фон высказывания: трагическому тону противостоит мысль, логически выраженная как оптимистическая.
Итак, слова на благо- и зло-, будучи первоначально антонимами, в творчестве Щедрина функционируют как синонимы. Слова с начальным зло-
Символообразующие функции сложных слов.
25
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 3
и в творчестве Щедрина, и на современном этапе в равной степени употребляются как в своем прямом, так и в переносном значении.
В рассматриваемый период словарный состав лексики интенсивно пополняется словами с начальным само-. Это связано с «особым вниманием к проявлениям духовных процессов, протекающих в отдельной личности, и к развитию активного, деятельного начала в жизни общественной» [Сорокин 1965, с.300]. В сказочных произведениях Щедрина представлен целый ряд образований с начальным само-, среди которых встречаются случаи индивидуально-авторского словоупотребления (самочувствие, самоотвержение, самоучка, самодеятельность, самоуничижение, самопожертвование, самосознание) и индивидуально-авторского словотворчества (самоотвергаться, самопомощь, самомалейший). Многие из них отсутствуют в словаре В. Даля.
Самым примечательным в этом списке является, на наш взгляд, окказиональное образование самомалейший: «Но заяц нимало не сомневался, что если б она <лиса> и еще на четыре сажени вперед отошла, то и тогда ни одно самомалейшее его движение не ускользнуло бы от нее» [Здравомысленный заяц, с.491]. Конструкция слова представляет собою не только синтез двух производящих основ самый и малейший. Элементом значения в широком контексте выступает и сема самопроизвольный, в результате чего весь семантический комплекс реализует следующее значение слова: 'непроизвольное, не зависящее от воли зайца судорожное движение, мелкая дрожь от страха и раболепия'.
Экспрессивный компонент кроется в сжатой форме композита, заменяющей сочетание слов самое малейшее: синтаксическое сочетание удлиняло бы фразу и лишало бы высказывание главной идеи. Реализации основной мысли способствует и контаминированно представленная форма степени сравнения имени прилагательного. Более того, этот элемент можно по функции обозначить как суффикс субъективной оценки. Таким образом, очевидно, что композит создан с определенной авторской установкой: для отрицательной характеристики трусливого героя.
В широком контексте сказки «Соседи» [с.482] реализует свое значение композит самосознание. На первый взгляд, в контексте слово функционирует в своем прямом значении, в том, которое обнаруживаем и в очерках За рубежом: 'полное понимание самого себя, своего значения, роли в жизни, обществе'. Но оказывается, что еще более широкий контекст раскрывает совершенно иное эстетическое значение слова и другое понимание подготавливает модальное слово - казалось. Наивные предположения о возможности самосознания в народе декодируются и при помощи слова самопомощь [там же]. Противопоставление в первых строках героев сказки Ивана Богатого и Ивана Бедного, ан-титезная канва текста, рефрен С чего бы это? (вопрос, оставшийся без ответа), нагромождение глаголов чувственно-мыслительной и вербальной семантики (мыслить, раздумывать, думать, калякать, молвить, наговориться тужить, беспокоиться и т. п.) реализуют мысль о бездействии, беспомощности русского народа. Сатирик рисует статичную картину, без «агенса» повествования.
Слово самопомощь можно отнести к числу потенциальных, так как оно образовано по готовой словообразовательной модели местоимение + глагол (ср.: самопожертвование, самоуничижение, самотек) по аналогии со словом
взаимопомощь и является антонимом последнему. Структура слова самопомощь представляет собою результат оксюморонного сочетания - помогать самому себе. Глагол помогать не содержит в своем значении такой семы. Ироническое звучание лексема обретает не только посредством оксюморона, но и благодаря своему функционированию в контексте, написанном официально-деловым, напыщенным слогом.
Встречается читатель в «Сказках» и с обесцениванием прямого, положительного смысла слова путем того же самого приема «выворачивания смысла наизнанку». Например, постепенное нагнетание отрицательных эмоций и оценочности в семантику слова самодеятельность наблюдается в сказке «Либерал».
Эстетическое значение слова может реализовываться и в более узком контексте, не развиваясь в развернутое целое. Так, слова самопожертвование и самоуничижение, стоящие в контексте рядом, становятся взаимодополняющими единицами текста, выражающими комплементарные понятия: «Но было в его <Дурака> судьбе нечто непреодолимое, что фаталитически влекло его к самоуничижению и самопожертвованию, и он инстинктивно повиновался этому указанию, не справляясь об ожидаемых последствиях /.../» [Дурак, с.474]. Смысл слов становится понятным как первоначальный, «внутренний», буквальный.
Слово самоотвержение, подобно слову самосознание, реализует свое эстетическое значение в структуре контекста, написанного слогом, «вывернутым наизнанку» [Деревенский пожар, с.9]. Слово самоотверженность, напротив, выступает в своем прямом значении [Приключение с Крамольнико-вым, с.34], так как суффикс -ость образует слова с типовым значением признака, качества, а сказке, насыщенной автобиографическими элементами, присуще употребление оценочной лексики в номинативном значении.
Многочисленна и разнообразна в творчестве Щедрина группа сложных эпитетов. По сравнению с XVIII веком в XIX столетии, особенно во 2-ой его половине, тенденция к интенсивному индивидуально-авторскому словосложению в области эпитетов затухает. Не стремление выделиться, а желание не слишком далеко выйти за рамки традиций - цель художника. На фоне тенденций развития языковой системы индивидуально-авторские образования ярче проявляют свое эстетическое значение. Употребление окказиональных композитов в структуре сказочного текста оказывается стилистическим приемом, придающим контексту свойство непредсказуемости и воплощающим в сконцентрированном виде идею исследования.
Структурно данные композиты представляют собою либо оксюморон-ный семантический комплекс (скромно-честолюбивый, торжественно-агонизирующий), либо образование из двух слов, одно из которых поясняет и дополняет значение другого. Элементы такого рода композитов находятся в отношениях взаимоподчинения: «регулярно-спокойный обиход заведения» -регулярный, потому что спокойный и спокойный, потому что регулярный; «томительно-праздное ожидание»; «нелепо-озорной шепот»; «любезно-верная преданность»; «мирно-возродительная пропаганда». Элементы композита могут также находиться в отношениях соподчинения: «успокоительно-соблазнительный шепот».
Символообразующие функции сложных слов... 27
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 3
Оксюморонный характер композитов - средство внесения в семантику слова оценочного компонента, который, как правило, сопровождается элементами эмоциональности и экспрессивности. Так, например, эстетическое значение композита скромно-честолюбивый раскрывается посредством объединения в единый контекст различных речевых манер. Предвестие появления эстетически значимого слова организуется как косвенная речь, когда автор практически дословно передает мысли героя <Трезорки>: [см.: Верный Трезорка, с.460].
Контекст не содержит прямой оценки, хотя слово цепь - общеизвестный символ оков, кандалов, неволи - в системе революционно-демократической символики является знаком порабощенной свободы. Добровольное желание героя сесть на крепкую цепь в контексте прогрессивной символики вызывает у читателя негативные эмоции. Положительный план высказывания оборачивается истинным - отрицательным. Когда читатель таким образом подготовлен к истинному (эстетически заданному) восприятию образа героя, в контекстную организацию вступает голос автора: «А купец Воротилов точно послушал его скромно-честолюбивое вожделение: под самый Трезоркин праздник купил совсем новую, на диво выкованную цепь и сюрпризом приклепал её к Трезоркину ошейнику» [там же].
Широкий контекст реализует эстетическое значение словосочетания скромно-честолюбивое вожделение, которое контекстуально тождественно понятию "желание иметь новую, крепкую цепь". Негативная оценка кроется в самой структуре словосочетания скромное вожделение и реализуется в широком контексте, в рамках которого идея новой, крепкой цепи приравнивается к идее нового, еще более жесткого общественно-политического строя. Внешний облик нового строя привлекателен, пустопорожние и пустомыслен-ные речи о нем - красочны и, на первый взгляд, убедительны. Но за внешней праздничностью скрывается внутренняя пустота - такова главная обличительная идея автора, которой подчинены все художественные средства сатирического произведения.
Мотив пустомысленных и пустопорожних речей либералов в полной мере разворачивается в сказке «Вяленая вобла»: «Все поприща поочередно открывались перед ней <воблой>, и на всяком она службу сослужила. Везде она свое слово сказала, слово пустомысленное, бросовое, но именно как раз такое, что, по обстоятельствам, лучше и не надо» [с.384]; «Никогда не нужно настоящих слов говорить, потому что из-за них изъяны выглядывают. А ты пустопорожнее слово возьми и начинай им кружить. И кружи, и кружи; и с одной стороны загляни, и с другой забеги.» [с.384].
Представленные контексты еще раз подтверждают мысль о том, что оценка в щедринских произведениях, как правило, проявляется в контекстах, организованных авторским словом: прямым (в случае со словом пустомыс-ленный) и опосредованным_несобственно-прямой речью (при реализации эстетического значения слова пустопорожний). Слово пустопорожний не было новообразованием для литературной традиции XIX века. Но в структуре щедринского творчества оно «обрастает» новыми семами и прочно входит в разряд общественно-политической лексики.
Постоянное целенаправленное употребление слов пустомысленный и пустопорожний в качестве оценочной характеристики всех и всего, что каса-
ется либерально-буржуазного лагеря, позволяет отнести данные образования к лексике терминологической, прижившейся и устоявшейся в кругах революционеров. Оба контекста вкупе представляют собой как бы словарную статью в толковом словаре, которая расшифровывает термины революционной демократии и дает практические рекомендации их употребления. Слова пустопорожний и пустомысленный являются синонимами в творчестве Щедрина, поэтому в сказке «Вяленая вобла» реализуют одно и то же значение и выступают в качестве определения к лексеме «слово».
В той же сказке употребляется композит успокоительно-соблазнительный, помогающий писателю реализовать эстетический компонент в семантике слов-лейтмотивов пустопорожний и пустомысленный, глубже осознать авторскую идею: «И вдруг в ушах раздается успокоительно-соблазнительный шепот: «Потихоньку да полегоньку, двух смертей не бывает, одной не миновать.» Это она, это воблушка шепчет!» [с.382].
Взятое вне контекста слово успокоительно-соблазнительный не несет оттенка отрицательной окрашенности. Другое дело - в контексте. Воблушки-на речь успокоительна от перенасыщенности трюизмами; точнее сказать, созданные народной мудростью и испытанные многовековым опытом смыслы в воблушкиных устах оказываются «избитыми». Успокоение соблазнительно, оттого и ищут его люди. И находят - в воблушкиных пустопорожних речах. Вновь перед читателем встает символ порочного круга, а композит в структуре народно-разговорной речи выделяется своей книжностью, что еще раз подтверждает его эстетическую значимость.
Сказки «Премудрый пискарь» (1883), «Здравомысленный заяц» (1885), «Либерал» (1885), «Вяленая вобла» (1886) объединяет тема либерализма в России 2-ой половины XIX века. В сказочном цикле они расположены не в хронологическом порядке, и не случайно. Премудрый пискарь - самый безобидный из этих либералов: он лишь на себе применял действие законов либерального сословия. Поэтому сказка «Премудрый пискарь» из числа «либеральных» представлена первой.
Далее следует «Вяленая вобла». Воблушка пошла дальше пискаря в своей либеральной «деятельности». Точно так же, как вяленая вобла оформляет в особую социально-философскую теорию поведение премудрых писка-рей, идеология здравомысленного зайца подкрепляется практикой самоотверженных зайцев. Здравомысленный заяц выработал холопскую тактику приспособления к режиму насилия. Процесс «вяления», омертвления и опод-ления душ продолжается.
В контексте цикла сказок значение слова здравомысленный вбирает в себя семы благомысленный и пустомысленный, а потому изначально конноти-руется отрицательно. В данном случае вновь можно вспомнить о трихотомии: здравомысленный = благомысленный (угодный государству) + пустомыслен-ный (неугодный государству, либеральный). Противоречивые мысли помогают зайцу дольше держаться на плаву, но все-таки «вместо зайца остались только клочки шкуры да здравомысленные его слова /.../» [с.634]. Приспособленческая психология в обществе, управляемом эксплуататорами, не может спасти.
Сказка «Либерал» представляет вымороченного героя-либерала. Показ эволюции героя как истории его вымороченности является излюбленным и
Символообразующие функции сложных слов.
29
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 3
весьма эффективным в поэтике сатирика. Исследование постепенной деградации героя воздействует на мысли и чувства читателя в гораздо большей степени, нежели простое представление его отрицательных черт. Неслучайно социально-психологический роман, являющий миру историю деградации представителей крепостнического уклада, - «Господа Головлевы», - пользуется популярностью среди читателей.
Любопытен тот факт, что в сказках «Премудрый пискарь», «Здраво-мысленный заяц» и «Вяленая вобла» герои умирают, что и должно случиться по законам сказочного жанра. Однако в сказке «Либерал» иные начала. Во-первых, герой «Либерала» не персонифицированное животное, а человек; а во-вторых, в конце сказки он не умирает, а именно деградирует и продолжает «жить». И как отрицательный герой получает «по делом своим».
Таким образом, эволюцию героя можно проследить и на примере сложных слов: умеренно-либеральный [Премудрый пискарь] - заявление темы и объекта сатиры; пустомысленный, пустопорожний, успокоительно-соблазнительный [Вяленая вобла] - сущность либеральной пропаганды; здравомысленный [Здравомысленный заяц] - психология приспособленчества, воплощенная в идеологической программе; самодеятельность [Либерал] - бесплодная попытка либералов воплотить свои правильные мысли и слова в поступки. Так мирно-возродительная пропаганда [Вяленая вобла, с.387] здравомысленных умеренных либералов выродилась в поступки «применительно к подлости» [Либерал, с.496].
Наблюдения показали, что автор любое преступление против человеческой совести, нравственности, божественных законов ставит в один ряд с преступлениями против государства. В числе государственных преступников, как правило, оказываются представители высокопоставленных сословий: мздоимцы, клеветники, душегубы, живорезы, хищники, разбойники, воры, человеконенавистники, лиходеи, кровопивцы (по материалам сказок «Недреманное око», «Бедный волк», «Дикий помещик», «Вяленая вобла», «Здраво-мысленный заяц»). Но ничего измениться не может в той стране, где у прокурора лишь одно «недреманное око», которое даже не в ту сторону глядит [Недреманное око, с.464].
По убеждению автора, как показывает контекст всего сказочного цикла и творчества в целом, большие преступления всегда стоят в одном ряду с преступлениями малыми, так как любое преступное деяние идет вразрез с человеческими моральными устоями. Не обращая внимание на малое, упустишь большое, а это уже грозит смертельной опасностью.
В сказке «Путем-дорогою» (1886) можно найти обобщающий все вышеперечисленные слова-характеристики композит - мироед. Мироед в контексте данной сказки, а также в более широком контексте предстает в качестве одной из ипостасей сатаны в противовес Правде - божьей ипостаси: «/.../ Во всякой деревне мироед завелся: рвет христианские души, да и шабаш» [Путем-дорогою, с.15] - «/.../ Бог её <Правду> на небо взял и не пущает» [с.15]. Извечный спор о Правде и Кривде (ср. сказку в Афанасьевском сборнике) в сказке не мог быть разрешен: контекст всего творчества Щедрина показывает, что сатирик не верил в сознательность крестьянских масс, потому что им «раздумывать недосуг» [Соседи].
Слово мироед структурно представляет, на наш взгляд, образование, аналогичное слову мясоед. Словосочетание «весенний мясоед» появляется в самом начале сказки. Размышления о мироедах составляют основу сказочного сюжета. Завершается сказка описанием крестьянского полдника: «Начали полдничать: добыли воды да хлеб из мешков вынули - вот и еда готова» [с. 14].
Сказки о животных подготавливают восприятие слова мироед по ассоциации с лексемой мясоед, так как волки, лисы, медведи, щуки действительно едят мясо. Метафорическое понимание слова мясоед приводит к правильному декодированию эстетического компонента семантики слова мироед. Правда и Бог недоступны крестьянским массам. Фраза «Правда - у нас в сердцах. Живите по правде - и вам, и всем хорошо будет» вызывает негативную ответную реакцию по отношению к адресанту этой фразы: «Ему-то хорошо, так он и забыл, что другим больно».
Обобщая все вышесказанное, можно сказать, что в структуре сказочного текста композит является семантико-стилистическим центром произведения, вследствие чего наиболее полно реализует свое эстетическое значение. Сложные образования в Сказках Щедрина выполняют символообразующие функции, раскрывая идею порочного круга всегосударственной лжи и несправедливости, выхода из которого автор пока не видит. Именно поэтому жанр сатирической сказки представляет собою синтез комического и трагического.
Благодарности.
Выражаю сердечную благодарность моему научному руководителю -доктору филологических наук, профессору, заведующей кафедрой современного русского языка и его истории Удмуртского государственного университета Людмиле Ивановне Донецких - за участие в моей творческой судьбе.
* * *
1. Сорокин Ю.С. Развитие словарного состава русского литературного языка. 30 -90-е годы XIX века. М. - Л.: Наука, 1965. - 566 с.
2. Салтыков-Щедрин М.Е. Сказки // Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: в 10 томах. М.: Правда, 1988. Т. 8. - С. 317 - 514.
Поступила в редакцию: 13.11.07
N.N. Gagarina
The symbol-forming functions of compound words in M.E. Saltykov-Shchedrin's "Skazki" ("Fables")
The writer's article individual methods of satire and analysed on the example of the esthetic functioning of compound words in the geroe of fairy-tales.
Гагарина Наталья Николаевна
ГОУВПО «Удмуртский государственный университет», филиал в г. Воткинске
Кафедра общегуманитарных и естественнонаучных дисциплин
427409, Россия, г. Воткинск,
ул. Расковой, д. 1а, тел. (34145) 4-25-33.
E-mail: kultura 17@mail. ru.
