CC BY
66
4. Жмуров Д. В. Словарь терминов агрессии. Иркутск : АСПринт, 2006.
5. Петрова Н. Е., Рацибурская Л. В. Язык современных СМИ: средства речевой агрессии : учебное пособие. М. : Флинта : Наука, 2011. 160 с.
6. Булыгина Е. Ю., Стексова Е. И. Проявление языковой агрессии в СМИ // Юрислингвитика. Вып. 2. Барнаул : Изд-во АГУ, 2000. С. 169-178.
7. Кошкарова Н. Н. Лингвистические механизмы речевой агрессии в СМИ // Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 10 (148). С. 48-52. (Филология. Искусствоведение. Вып. 30).
8. Каблуков Е. В. Концентрация вербальной агрессии в политическом дискурсе // Журналистика. Молодые исследователи. Выпуск 4 : межвузовский сборник научных работ студентов и аспирантов. СПб. : Фак-т журналистики СПбГУ, 2006. С. 42-48.
9. Свириденко Е. В. Текст и музыка в русском роке // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Вып. 4. Тверь : Тверской гос. ун-т, 2000. С. 9-14.
10. Апресян В. Ю. Имплицитная агрессия в языке. URL: www.dialog-21.ru/Archive/2003/Apresian.htm (дата обращения: 12.02.2017).
© Михайлова А. И., 2017
УДК 81:39
символизация чая в калмыцком, русском и английском художественном дискурсе
В данной статье рассматриваются символические характеристики концепта «чай» на материале художественных текстов калмыцкого, русского и английского языков. Художественное переосмысление концепта «чай» позволяет выявить его различные ассоциативные признаки в коллективном и индивидуальном сознании.
Ключевые слова: чай, символ, концепт, дискурс, художественный текст.
M. H. Capa^aeea Zh. N. Sarangaeva
sYMBoUZATioN oF THE TEA iN KALMYK,
RussiAN and English literary Discourse
This article describes the symbolic characteristics of the concept of «tea» on the material of literary texts of Kalmyk, Russian and English languages. The artistic reinterpretation of the concept of «tea» allows to reveal its various associative characteristics in the collective and individual consciousness. Keywords: tea, symbol, concept, discourse, literary text.
В гуманитарной науке проблема символа рассматривалась в самых разных аспектах. Многие ученые трактуют символ через смежные категории знака и образа (художественного). В широком смысле можно сказать, что «символ есть образ, взятый в аспекте своей знаковости, и что он есть знак, наделенный всей органичностью и неисчерпаемой многозначностью образа» [1]. А. Ф. Лосев определяет символ как «идейную, образную или идейно-образную структуру, содержащую в себе указания на те или иные отличные от нее предметы, для которых она является обобщение или развернутым знаком» [2, с. 41]. Символ рассматривается как динамическая тенденция, смысл которого не может быть сведен к однозначной логической формуле, а предполагает последовательную множественность интерпретаций. Идею о динамической сущности символа развивает С. А. Радионова, отмечая, что «символ создает собственную многослойную структуру, смысловую перспективу, объяснение и понимание которой требует от интерпретатора работы с кодами различного уровня» [3, с. 899]. Символ определяется как «один из тропов, который соединяет в одном слове несколько явлений, близких по значению» [4, с. 140]. В этом смысле символ противопоставляется иносказанию - аллегории, метафоре, метонимии.
В статье рассматривается концепт «чай» с позиции символа. Художественная концептуализация чая раскрывает
различные ассоциативные признаки этого объекта, обусловленные мировидением автора.
В калмыцкой художественной литературе тема национального напитка является одной из ключевых. Известная поэтесса Б. Б. Сангаджиева калмыцкому чаю посвящает следующие строки:
«Кезэ, кенэ хальмг / Келхд, YYдэсинь медхшив, / ЗYг eрYH болhн /Зандрсн uээhэн бYслhнав». - «Это с давних времен ведется: / Кто бы ты ни был, кто невзначай / В дом калмыцкий вошел - / Найдется в нем для доброго гостя чай. / Ароматный и золотистый / Этот чай степной - не простой, / А единственный в мире - истый / Трав и солнца густой настой?» (пер. С. Липкина)» [5, с. 43].
В стихотворении «Чай моей бабушки» поэтесса описывает состояние человека, наслаждавшегося джомбой (молочным чаем), следующим образом:
«А потом она пирует: /Долго чай из чашки пьет, / Улыбается, смакует /И со лба стирает пот» [6, с. 267].
Чай является главным символом национального гостеприимства. Любая встреча гостей и угощение начинается с приготовления свежего калмыцкого чая:
«"Бер, Yкс гиЬэд, гиичд цэ чай'. ДYYUЭ эврэ кедлмшэн эс медхм биш, хээс вргж, авад, хурдар Ьарад одв». - «Ты видишь, у нас гость. Свари самый хороший чай!» Дююця
знает свое дело: взяв в углу казан, она бесшумно выходит на улицу» (пер. А. Карлина) [7, с. 22].
В кугультиновских стихотворениях чай выступает символом дружелюбия, мира, духовной близости: «Принял нас, улыбкою лучась. / Говорил он: - Мендете, браты! / Пусть мой дом вам будет вашим домом! / Гпас его гремел весенним громом, / Вестником природной доброты. / И парил над терпкою джомбой /Аромат мускатного ореха -/Давних дней волнующее эхо, / Зов степи полынно-голубой?» (пер. В. СтрелковаJ [8, с. 111]; «Вдыхая пряный аромат муската, / Твой крепкий чай сандалового цвет: /Я пил, поджавши ноги, как когда-то / И вел с тобой беседу до рассвета» (пер. Ю. Нейман) [9, с. 152].
В поэзии М. В. Хонинова чай метафорически сравнивается с солнцем: «Говорят, вкус солнца - мед, /Я же замечаю, / И любой калмык поймет, - / Солнце вкуса чая» (пер. А. Николаева) [10, с. 127]. Связь чая и солнца прослеживается и в ритуале его приготовления: свежесварен-ный чай принято размешивать специальной ложкой - цацур (произв. от «цацл» - жертвоприношение) - слева направо, т. е. по ходу солнца. Римма Ханинова пишет, что этот обряд является кормлением умерших и подношением бурханам-божествам, т. е. «Вечно Синему Небу, в котором главенствует Солнце» [11, с. 23].
Символизация чая проявляется в ритуальных действиях. Для калмыцкой лингвокультуры характерен жанр благо-пожелания-йорела, эмблематический смысл которого сводится к пожеланию добра и счастья:
«Буухд утан бYргж, / НYYхд тоосн бYргж, / БYYPин буйн-кишг / Буусн эзнднь хальдж; / Хур-борань дуслж, / Хурц нарнь мандлж, / Зумна толhад хадhлhта,/Зуухин амнд тооста; / Y/кр, гууни суж,/ Yсн, тоснь элвг,/Хаалhар йовсн улс /ХажуЬартн бичэ Ьартха». - «Счастье одарит пусть дух очага, что избрали эти места. Жарко пусть греют солнца лучи, будут часты и обильны дожди, радует глаз пусть густая трава, чтобы водился достаток всегда у людей, что избрали эти места. И да не минует нас стороной путник, идущий дорогой степной!» (пер. А. Карлина) [7, с. 9].
В русской и английской лингвокультурах концепт «чай/tea» является главным символом семейных обедов, поэтому ассоциируется с ощущением домашнего очага, душевного покоя и упорядоченности: «Но чай несут; девицы чинно / Едва за блюдечки взялись, / Вдруг из-за двери в зале длинной / Фагот и флейта раздались» [12, с. 119]; «За чай вокруг круглого стола у самовара, у которого сидела Соня, собирались все взрослые члены семейства. Дети, гувернеры и гувернантки уже отпили чай и голоса их слышались в соседней диванной. За чаем все сидели на обычных местах» [13, с. 279]; "Here, under a parchment-coloured Japanese sunshade covering the whole end, inhabitants or visitors could be screened from the eyes of the curious while they drank tea and examined at their leisure the latest of Soames's little silver boxes" [14, p. 46]. - «Здесь, под японским тентом цвета пергамента, закрывавшим часть двора, обитатели дома и гости, защищенные от любопытных взоров, пили чай и разглядывали на досуге последние новинки из коллекции табакерок Сомса» (пер. М. Лорие).
Основным мотивом чайного застолья в русской линг-вокультуре является дружеская и неторопливая беседа:
«Потом долго сидели в столовой и пили чай, и Иван Петрович рассказывал что-то смешное» [15, с. 126]. В классической литературе чаепитие проходит в гостиной, столовой, зале, кабинете. В прозе XX века центром действия становится кухня (символ новой реальности и повседневности советской жизни): «Поздним вечером пили чай на кухне, если чужое печенье, чужой мармелад, курили чужие папиросы, и он рассказывал о своих неприятностях: нигде ничего не двигается, деньги на исходе» [16].
Главным символом русского чаепития является самовар. В художественных текстах самовар рассматривается как символ домашнего тепла и уюта: Думаешь-думаешь: вот как бы хорошо теперь было дома! Сидела бы я в маленькой комнатке нашей, у самовара, вместе с нашими; было бы так тепло, хорошо, знакомо» [17, с. 21]; «Но и в комнатке Алексея Степановича, когда засветился в ней яркий огонек и запел начищенный к празднику самовар, стало весело и уютно» [18, с. 176]. Большое значение имеют различные «добавки» и прикуски к чаю. Обычно чай пьют с сахаром, лимоном, вареньем, выпечкой, сливками, водкой, ромом: «Потом пили чай с вареньем, с медом, с конфетами и с очень вкусными печеньями, которые таяли во рту» [15, с. 298]; «Чай с душистым медом был особенно вкусен, и мы долго просидели у чисто выструганного белого стола в садике» [19, с. 35].
Английское чаепитие отличается своей церемониаль-ностью и торжественностью. В художественных текстах символично упоминание о традиции five о'с1оск tea - «чай в 5 часов»: "He brightened up at the mention of tea". - «Он оживился при упоминании о чае»; "At five o'clock the following day old Jolyon sat alone, a cigar between his lips, and on a table by his side a cup of tea". - «На следующий день, в пять часов, старый Джолион сидел один, куря сигару; на столике рядом с ним стояла чашка чая»; "They brought him tea at five о'с1оск, and a letter'. - «В пять часов ему принесли чай и письмо» [14] (пер. М. Лорие).
Показательны примеры детального описания ключевых аспектов чайной церемонии, начиная от приглашения к чаю (чаще всего, в знак благодарности и хорошего отношения), угощения чаем до внешнего антуража чаепития (убранство дома, одежды героев, манера поведения и т. д). В художественных текстах подчеркивается, что для гостей в английских домах выставлялась лучшая посуда, открывались большие парадные гостиные: "She brought in a little pot of tea with two little cups, and a silver box of cigarettes on a little tray" [14, p. 471]. - «Она принесла на подносе маленький чайник, две чашечки и серебряный ларчик с папиросами (пер. М. Лорие); "A soft sound of rising now became audible; the curtain was swept back from the arch; through it appeared the dining-room, with its lit lustre pouring down light on the silver and glass of a magnificent dessert-service covering a long table; a band of ladies stood in the opening; they entered, and the curtain fell behind them" [20, p. 86]. - «Раздался шум отодвигаемых стульев. Драпировки раздвинулись. Передо мной на мгновение открылась столовая, где люстра изливала свой ослепительный свет на серебро и хрусталь роскошно сервированного для десерта длинного стола. Под аркой появилась группа дам. Они вошли в гостиную, и драпировки снова сомкнулись» (пер. В. Станевич).
В присутствии гостей принято подавать специальные закуски: "Having invited Helen and me to approach the table, and placed before each of us a cup of tea with one delicious but thin morsel of toast, she got up, unlocked a drawer, and taking from it a parcel wrapped in paper, disclosed presently to our eyes a good-sized seed-cake" [20, p. 36]. - «Предложив мне и Элен сесть за стол, она поставила перед каждой из нас чашку чая с восхитительным, хотя и очень тоненьким кусочком поджаренного хлеба, а затем поднялась, отперла шкаф и вынула из него что-то завернутое в бумагу и оказавшееся большим сладким пирогом» (пер. В. Станевич).
Английские чаепития предполагали различные увеселительные программы - игры в карты, музыкальные концерты, чтение романов, прогулки по чайным садам и т. д.: "By tea-time, however, the dose had been enough, and Mr. Bennet was glad to take his guest into the drawing-room again, and, when tea was over, glad to invite him to read aloud to the ladies. Mr. Collins readily assented, and a book was produced" [21, p. 129]. - «Ко времени вечернего чаепития принятая им доза оказалась, однако, уже настолько значительной, что мистер Беннет был рад спровадить своего кузена в гостиную и попросить его почитать что-нибудь дамам. Мистер Коллинз с готовностью согласился, и ему была принесена книга» (пер. И. Маршака); "Some of the gentlemen were gone to the stables: the younger ones, together with the younger ladies, were playing billiards in the billiard-room. The dowagers Ingram and Lynn sought solace in a quiet game at cards. Blanche Ingram, after having repelled, by supercilious taciturnity, some efforts of Mrs. Dent and Mrs. Eshton to draw her into conversation, had first murmured over some sentimental tunes and airs on the piano, and then, having fetched a novel from the library, had flung herself in haughty listlessness on a sofa, and prepared to beguile, by the spell of fiction, the tedious hours of absence" [20, p. 287]. - «Кое-кто из мужчин ушел в конюшни; молодежь вместе с дамами отправилась играть на бильярде; вдовствующие леди Ингрэм и леди Лиин засели с горя за карты. Бланш Ингрэм, хранившая высокомерное молчание, несмотря на все усилия миссис Дэнт и миссис Эштон вовлечь ее в разговор, сначала мурлыкала сентиментальную песенку и наигрывала на рояле, а затем, достав в библиотеке какой-то роман, с надменным равнодушием расположилась на диване, решив сократить с помощью интересной книги докучные часы ожидания» (пер. В. Станевич).
Аксиология чаепития отражает эмоционально- и социально-психологическое состояние героев, связанное с их переживаниями и размышлениями.
В калмыцкой лингвокультуре представления о чае как о вечной ценности отчетливо проявляются в самые трагические периоды истории калмыцкого народа - в годы депортации. В стихотворении Джангра Насунова «Дядя Федя» старая калмычка, находясь в сибирской ссылке, высказывается о чае следующим образом: «Без хлеба я неделю продержу, а вот без чая я так не сумею» [22, с. 10]. Данный пример подтверждает, что с понятием чая связаны ностальгические воспоминания о родном доме, очаге и семье.
В индивидуально-авторской картине мира писателя Михаила Хонинова концепт «чай» наряду с другими концептами («хлеб» и «друг») входит в круг устойчивых образов, символизирующих непреложные константы челове-
ческого бытия, таких как «жизнь», «судьба малой Родины», «народная мудрость»: «Когда за Смоленском, в глухом бездорожье, / В крови я валялся, изранен войной, / С вопросом предстала Судьба предо мной: / «Скажи: что всего тебе в мире дороже?» / Ответил я шепотом: «Хлеба кусок». / Когда я в степи заблудился в бурьяне / И в пыльный овраг повалил меня зной, / С вопросом предстала Судьба предо мной: / «Скажи: что всего тебе в мире желанней?» / Ответил: «Калмыцкого чая глоток». / Когда я поправился после недуга / И снова сидел средь семейного круга, / Судьба задала мне все тот же вопрос. / Сказал я: «Тому, кто недуг перенес, / Дороже всего - слово доброго друга» (Цит. по [23, с. 207]).
В русской литературе с мотивом чая связаны различные ассоциации. Например, в стихотворении А. Блока «На улице - дождик и слякоть» через идею чая и чаепития выражается желание вернуться к прежнему порядку жизни: «Гпухая тоска без причины / И дум неотвязный угар. / Давай-ка, наколем лучины, / Раздуем себе самовар! / Авось, хоть за чайным похмельем / Ворчливые речи мои / Затеплят случайным весельем / Сонливые очи твои. / За верность старинному чину! / За то, чтобы жить не спеша! / Авось, и распарит кручину /Хлебнувшая чаю душа!» [24, с. 155].
Данный концепт может иметь диаметрально противоположную оценку. Например, в отдельных произведениях А. П. Чехова символическое значение чая обретает мотив саморазрушения, отчаяния. Герои отказываются пить чай за одним столом, что является нарушением привычного уклада жизни и гармонии:
«Войницкий. Господа, чай пить!
Серебряков. Друзья мои, пришлите мне чай в кабинет, будьте добры! Мне сегодня нужно еще кое-что сделать» [25, с. 318].
Амбивалентному переосмыслению подвергается символ «самовар». Как отмечает О. Подольская, объединяющая функция этого образа-символа рассыпается, как распадается единство семьи: « Самовар уже два часа на столе, а они гулять пошли» (Цит. по [26, с. 12]).
В английских романах трепетные барышни пьют чай в моменты душевных терзаний: "I have cried without ceasing, and have not tasted any thing but tea, since I was hurried away from you" [27, p. 10]. - «С той поры как меня поспешно увезли от вас, я плакала, не осушая глаз, и три дня ничего в рот не брала, кроме чаю, и глаз не смыкала три ночи напролет» (пер. А. В. Кривцовой). Чай вселяет в героев бодрость и уверенность: "I had now swallowed my tea. I was mightily refreshed by the beverage; as much so as a giant with wine: it gave new tone to my unstrung nerves, and enabled me to address this penetrating young judge steadily" [20, p. 517]. - «Я уже допила свой чай. Он чрезвычайно подкрепил меня, как вино подкрепило бы великана; он дал новую силу моим ослабевшим нервам и возможность твердо отвечать проницательному молодому судье» (пер. В. Станевич).
Тема чая используется также для описания тяжелой жизни представителей низших сословий общества, в особенности детей-сирот. Для одиноких и бездомных героев чай становится одним из главных источников радости и удовольствия: "A little solace came at tea-time, in the shape of a double ration of bread - a whole, instead of a half,
slice - with the delicious addition of a thin scrape of butter: it was the hebdomadal treat to which we all looked forward from Sabbath to Sabbath. I generally contrived to reserve a moiety of this bounteous repast for myself but the remainder I was invariably obliged to part with" [20, p. 91]. - «Небольшим утешением являлся чай, во время которого полагалась двойная порция хлеба - то есть целый ломоть вместо половины - и, кроме того, восхитительная добавка в виде тончайшего слоя масла. Мы мечтали об этом удовольствии от воскресенья до воскресенья. Обычно мне удавалось сохранить для себя лишь половину этого роскошного угощения, остальное я неизменно должна была отдавать» (пер. В. Станевич).
Мотив чаепития присутствует и в детективном жанре. Так, например, знаменитой Мисс Марпл чашечка чая помогает в расследовании самых запутанных преступлений: "Miss Marple collected a tray with tea and two sponge cakes. She carried her tray carefully to a table and sat down. The tea was just what she needed. Hot, strong and very reviving. Revived, she looked round her, and, her eyes stopping suddenly at a particular table, she sat up very straight in her chair. Really, a very strange coincidence, very strange indeed!" [28, p. 69]. - «Мисс Марпл взяла поднос с чаем и двумя пирожными, осторожно донесла его до столика и уселась. Чай -вот что ей требовалось. Горячий, крепкий, оживляющий чай. Воспрянув духом, мисс Марпл огляделась и, когда взор ее упал на один из столиков, она вдруг выпрямилась. Удивительное совпадение, просто удивительное! Сначала Офицерский универсальный магазин, а теперь - здесь. До чего же неподходящие места выбирают эти двое» (пер. Н. Ильиной).
Таким образом, символ «чай» в художественном дискурсе соответствует признакам многомерного ментального образования, являясь чувственно воспринимаемым знаком и ценностно-маркированной доминантой в картине мире калмыцкого, русского и английского этносов.
1. Аверинцев С. С. Символ // Философский энциклопедический словарь. М. : Советская энциклопедия, 1983. С. 607.
2. Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М. : Искусство, 1976. 367 с.
3. Радионова С. А. Символ // Новейший философский словарь / под ред. А. А. Грицанова. Минск : Книжный дом, 2003. С. 899-890.
4. Тимофеев Л. Э., Венгров Н. Краткий словарь литературоведческих терминов. М. : Учпедгиз, 1963. 192 с.
5. СанЬ|ж,ин Бося. Хевм шYлг белглв (Сангаджиева Б. Б.) Судьба подарила стихи. Избранное на калмыцком языке. Элиста : Калмыцкое книжное издательство, 1974. 184 с.
6. Сангаджиева Б. Б. Чай моей бабушки // Сангаджиева Б. Избранное : в 2 т. Т. II: стихи, поэмы. Элиста : ГУ «Издательский дом «Герел», 2008. С. 267.
7. Морхаж, Н. Хар келн то1рун. На калмыцком языке. Элиста : Калмыцкое книжное издательство, 1972. 203 с.
8. Кугультинов Д. Годовик-Городовик // Кугультинов Д. Собр. соч. в 3 т. Т. 3. М. : Худ. лит., 1988. С. 111-115.
9. Кугультинов Д. Встреча через много лет // Кугультинов Д. Собр. соч. в 3 т. Т. 1. М. : Худ. лит., 1988. С. 152-153.
10. Хонинов М. В. Вкус солнца // Орлица : Стихи и поэмы. М. : Современник, 1981. С. 127.
11. Ханинова Р. М. Лирика Давида Кугультинова и Михаила Хонинова в контексте калмыцкой поэзии XX века. Элиста : Изд-во Калмыцкого университета, 2009. 143 с.
12. Пушкин А. С. Евгений Онегин. Драматические произведения. Романы. Повести. М. : Худ. лит., 1977. 750 с.
13. Толстой Л. Н. Война и мир. М. : Худ. лит., 1984. 433 с.
14. Galsworthy J. The Forsyte Saga. Vol. 1. The man of property. М., 1976. 340 с.
15. Чехов А. П. Ионыч // Чехов А. П. Повести и рассказы. М. : Просвещение, 1986. С. 122-148.
16. Трифонов Ю. В. Время и место. URL: http://ruscorpora. ru/search-main.html (дата обращения: 15.03.2017).
17. Достоевский Ф. М. Бедные люди. М. : Ладомир : Наука, 2015. 807 с.
18. Андреев Л. Н. На реке // Л. Н. Андреев. Собр. соч. в 6 т. Т. 1. М. : Худ. лит., 1990. С. 168-182.
19. Ефремов В. Озеро горных духов. М. : Изд-во детской литературы, 1954. 130 с.
20. Bronte Ch. Jane Eyre. London, 1982. 691 p.
21. Austin J. Pride and Prejudice. London, 2008. 324 p.
22. Насунов Д. И. Дядя Федя // Насунов Д. И. Тамариск : Стихи / сост. Д. Б. Пюрвеев. М. : Современник, 1982. С. 10.
23. Хонинов М. Три ответа // Ханинова Р. М., Ханинова Э. М. Этнопедагогическое и этнокультурное наследие в творчестве Михаила Хонинова. Элиста : Изд-во Калм. ун-та, 2008. С. 207.
24. Блок А. На улице - дождик и слякоть // А. Блок. Полное собрание стихотворений. Книга 3. М. : Наука, 1999. С. 155.
25. Чехов А. П. Дядя Ваня // Чехов А. П. Сочинения в 18 т. Том 13. М. : Наука, 1986. С. 292-370.
26. Подольская О. «Три сестры». Ключевые темы, образы и мотивы в пьесе А. П. Чехова // Литература. 2003. № 16. С. 9-13.
27. Smollett T. The expedition of Humphry Clinker. Dublin, 1976. 244 p.
28. Christie A. At Bertram's Hotel. London, 2011. 272 p.
© Сарангаева Ж. Н., 2017
