Научная статья на тему 'Символика верхней одежды у О. Мандельштама («Шуба», «Шинель», «Лапсердак»)'

Символика верхней одежды у О. Мандельштама («Шуба», «Шинель», «Лапсердак») Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY-NC-ND
1748
98
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
O. MANDELSTAMM / "GOGOL'S GREATCOAT" / FUR-COAT / LAPSERDAK / О. МАНДЕЛЬШТАМ / "ГОГОЛЕВСКАЯ ШИНЕЛЬ" / ШУБА / ЛАПСЕРДАК

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Городецкий Лев Рафаилович

В статье рассматривается символика этих трех видов верхней одежды в поэзии, статьях и письмах О.Э. Мандельштама. Подчеркивается, что поэт придавал особое значение своей фамилии, признавая происхождение своего творчества «из гоголевской шинели». Автор выделяет три этапа в творческой биографии Мандельштама: попытка интеграции в «русский мир» (лексема «шуба» как положительная метафора); осознание чуждости русского мира (метафора «шуба с чужого плеча»); разрыв с этим культурным миром («сменить русскую шинель на еврейский лапсердак»). Автор приходит к выводу, что способ существования еврейской диаспоры «соткание» защитной оболочки из текста.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The outerwear symbols of O. Mandelstamm (fur-coat, greatcoat, lapserdak)

In the article there is considered the symbols of this three types of the outerwear at the poetry, works and letters of O.E. Mandelstamm. It is emphasized that the poet attaches great importance to his surname, acknowledging the extraction of his creation from Gogols greatcoat. The author distinguishes three stages in the creative biography of Madelstamm: the attempt to integrate into Russian world (fur-coat as the positive metaphor); realizing Russian world as strange (metaphor the fur-coat passed on to him by strange shoulders); breaking off this cultural world (to replace the Russian fur-coat by Jewish lapserdak). The author comes to a conclusion, that a way of the existence of Jewish diaspora is weaving the protective shell from text.

Текст научной работы на тему «Символика верхней одежды у О. Мандельштама («Шуба», «Шинель», «Лапсердак»)»

Л.Р. Городецкий

СИМВОЛИКА ВЕРХНЕЙ ОДЕЖДЫ У О. МАНДЕЛЬШТАМА («ШУБА», «ШИНЕЛЬ», «ЛАПСЕРДАК»)

В статье рассматривается символика этих трех видов верхней одежды в поэзии, статьях и письмах О.Э. Мандельштама. Подчеркивается, что поэт придавал особое значение своей фамилии, признавая происхождение своего творчества «из гоголевской шинели». Автор выделяет три этапа в творческой биографии Мандельштама: попытка интеграции в «русский мир» (лексема «шуба» как положительная метафора); осознание чуждости русского мира (метафора «шуба с чужого плеча»); разрыв с этим культурным миром («сменить русскую шинель на еврейский лапсердак»). Автор приходит к выводу, что способ существования еврейской диаспоры - «соткание» защитной оболочки из текста.

Ключевые слова: О. Мандельштам, «гоголевская шинель», шуба, лапсердак.

Для Осипа Мандельштама звучание и графика фамилии (на любом известном ему языке) имели первостепенное значение, и поэт ощущал свое «происхождение из гоголевской шинели» не только потому, что так было предписано русской литературной традицией. Дело в том, что немецкое/идишское слово «Mantel» переводится как «шинель», «шуба», а также «пальто», «плащ»1. В польском идише, одном из «родных языков» Эмиля Мандельштама (отца поэта), замыкание первого слога их фамилии происходит с частичным озвончением: [t] ^ [d]. Тем самым в узусе семейства Мандельштамов (соответственно в «детском» языке Осипа) слова Mandelstamm и Mantelstamm практически сливались.

Но Mantelstamm означает «шинельное (шубное) происхождение», что неизбежно делает всю гоголевскую топику и метафорику

© Городецкий Л.Р., 2010

«теплой верхней одежды» (далее - ТВО) абсолютно знаковыми для Мандельштама. Поэтому действия и состояния, связанные с передвижением ТВО, часто приобретают у Мандельштама символический и ритуальный характер. Это относится к пошиву или приобретению одежды, к ощущению себя «в чужой одежде», к срыванию маскирующей одежды с себя или со своего врага, к ворованной одежде, к топтанию, сжиганию или иному уничтожению верхней одежды.

Символика лексемы «шуба», использованная Мандельштамом, просвечивает во множестве его текстов. Для него этот концепт -вполне четкая метафора культурно-цивилизационной системы2,

прежде всего русской, но и еврейской тоже. Поэтому эмоциональное отношение Мандельштама к «шубе», как в известной шутке, колеблется вместе с его отношением к «русской системе». Попробуем проследить эти колебания.

Попытка интеграции в «русский мир» в эллинской оболочке

В 1914-1921 гг. «шуба» для Мандельштама - это позитивная метафора русской культуры, унаследовавшей «эллинский дух» (по его тогдашним представлениям). Эта культура-шуба согрела, даже спасла остатки эллинизма и подлинного европеизма, прикрыв их своим «скифским звериным защитным покровом»:

И пятиглавые московские соборы / С их итальянскою и русскою душой / Напоминают мне явление Авроры, / Но с русским именем и в шубке меховой (1916).

Понемногу челядь разбирает / Шуб медвежьих вороха. / В суматохе бабочка летает. / Розу кутают в меха... Пахнет дымом бедная овчина, / От сугроба улица черна. / Из блаженного, певучего притина / К нам летит бессмертная весна (1920).

В программной статье «Слово и культура» (1921) Мандельштам пишет о «внутреннем эллинизме» Анненского - этого «царственного хищника», сорвавшего классическую шаль с плеч Фед-ры и с нежностью возложившего звериную шкуру на плечи замерзающего Овидия. По словам Мандельштама, «эллинизм - это ...всякая одежда, возлагаемая на плечи любимой»; цитируя Пушкина, «пушистой кожей прикрывали они святого старика» (Овидия).

Осознание чуждости «русского мира»

В период 1922-1928 гг. метафора «русская цивилизация как шуба» остается для Мандельштама актуальной, но теряет свою

позитивность. Шуба перестает быть источником или хранителем «телеологического тепла» и становится чем-то чужим (одеждой с чужого плеча), предметом неприятным, тяжелым (с нехорошим запахом), даже страшным3. В очерке «Шуба» (1922) это слово упоминается 16 раз. Вот ключевые точки:

В моей стариковской шубе4... Есть такие шубы, в них ходили попы и торговые старики... Шуба что ряса... Шуба чистая, просторная, и носить бы ее, даром, что с чужого плеча, да не могу привыкнуть, пахнет чем-то нехорошим, сундуком да ладаном5... Покупать шубу, так в Ростове. Старый шубный митрополичий русский город... Не дает мне покоя моя шуба... Отчего же неспокойно мне в моей шубе? Или страшно мне в случайной вещи, - соскочила судьба с чужого плеча на мое плечо и сидит на нем, ничего не говорит... Тяжело мне в моей шубе... Нехорошее добро с чужого плеча... Совестно за мою шубу.

В «Шуме времени» (1923) ТВО - чуждый и опасный символ литературоцентричной русской культуры, которая Мандельштаму «не по чину»:

Ночь. Злится литератор-разночинец в не по чину барственной шубе... Портрет: в меховой шапке-митре - колючий зверь, первосвященник мороза и государства. Власть и мороз. Тысячелетний возраст государства... Холодно тебе, Византия? Зябнет и злится писатель-разночинец в не по чину барственной шубе.

В очерке «Феодосия» (1923) - снова чужие, странные и опасные смыслы ТВО:

По улицам ходили циклопы в черных бурках, сотники, пахнущие собакой и волком... Возможность безнаказанного убийства... Кутаясь в шинель или в пуховый платок, жалась сестра, похожая на сумасшедшую гадалку.

В «Египетской марке» (1928) связь шубы с чем-то страшным и одновременно омерзительным нарастает:

Театр мне страшен как курная изба, как деревенская банька, где совершалось зверское убийство ради полушубка... Перо, испакощенное ерниками в шубах, похабниками, шепчущими телеграммку в надышанный меховой воротник.

Разрыв с «русским миром»

В 1929-1930 гг. наступает кризис: Мандельштам пытается уйти из «русской системы», используя в качестве предлога «дело Улен-

шпигеля». Он срывает с себя литературную шубу как символ «русского мира» - отвергает гоголевскую шинель, из которой он теперь «вышел». Соответствующий пассаж в «Четвертой прозе» (1930) выглядит так:

Я - едва не задохнувшийся от литературной пушнины... внушил петербургскому хаму желание процитировать как пасквильный анекдот жаркую гоголевскую шубу6, сорванную ночью на площади с плеч старейшего комсомольца - Акакия Акакиевича. Я срываю с себя литературную шубу и топчу ее ногами. Я в одном пиджачке в тридцатиградусный мороз... убегу из желтой больницы комсомольского пассажа навстречу плевриту - смертельной простуде...

Полный разрыв с «русским миром», срывание его «шубы» с себя - это еще и символическое освобождение7:

Когда я переезжал на новую квартиру, моя шуба лежала поперек пролетки, как это бывает у покидающих после долгого пребывания больницу или выпущенных из тюрьмы.

Символика «шубы» в еврейском контексте

Одновременно с уходом из «русского мира» Мандельштам с 1926 г.8 делает неудачные попытки вернуться в «еврейский мир», с которым поэт демонстративно порвал в автобиографическом «Шуме времени» (1923).

В текстах поэта возникает новая метафорика: он как бы пытается сменить «русскую шинель» на «еврейский лапсердак» (или «поповскую шубу с чужого плеча» на еврейскую «стариковскую шубу»9). В письме жене (февраль 1926 г.) Мандельштам замечает: «Я, дета, весело шагаю в папиной еврейской шубе». В очерке «Ми-хоэльс» (1926) автор внимательно и с подчеркнутой симпатией наблюдает из окна вагона за белорусским местечковым евреем:

...Долгополая странная фигура, сделанная совсем из другого теста, чем весь этот ландшафт ...Золотисто-рыжим отливали черные10 полы его сюртука. ...Я крепко запомнил фигуру бегущего реббе потому, что без него весь этот скромный ландшафт лишался оправдания. ...Еврею никогда и нигде не перестать быть ломким фарфором, не сбросить с себя тончайшего и одухотвореннейшего лапсердака11.

В тексте «Египетской марки» (1928) снова возникает «стариковская шуба», но на этот раз не поповская, а раввинская; эта шуба уже не пахнет ничем нехорошим (вроде ладана). Символическая

же функция ее - прикрыть искупительную ритуальную жертву: «Запахнутый полами стариковской бобровой шубы ерзал петух, предназначенный резнику»12.

«Стариковская шуба» возникает и в «Четвертой прозе» (начало 1930 г.) как часть «еврейской атрибутики» в пассаже о несостоявшейся поездке в Эривань. Здесь появляется странная тема «зависания» шубы:

...Моя шуба висела бы на золотом гвозде. И я бы вышел на вокзале в Эривани с зимней шубой в одной руке и со стариковской палкой - моим еврейским посохом - в другой.

В известном стихотворении 1931 г. образ «зависания» самого поэта связывается с темой смерти и музыки Шуберта:

Жил Александр Герцевич, / Еврейский музыкант, - / Он Шуберта наверчивал...

Нам с музыкой-голубою / Не страшно умереть, / Там хоть вороньей шубою / На вешалке висеть13...

Здесь шуба, очевидно, еврейская, но Мандельштам зашифровывает в этом тексте еще и «раввинскую» ее принадлежность. Для этого поэт использует русско-германскую омофоническую интерференционную технику: Rabe (ворон) <--> Rabbi (раввин); «воронья» <--> «раввинская» шуба.

Символика ТВО как «оболочки»

На самом деле мы наблюдаем у Мандельштама вложенную систему символов: шуба < ТВО < оболочка14. Подобную систему Мандельштам рассматривает в «Разговоре о Данте», обсуждая его (и свой) «метод познания»: «Дант угадывает слоистое строение сетчатки: "di gonna in gonna"»15.

Концепт шубы как оболочки - это метафора не только отделения от враждебного окружения, но и «очеловечивания окружающего мира, согревания его тончайшим телеологическим теплом» («Слово и культура», 1922). Важно понять, что именно таков способ существования еврейской диаспоры в мире - создание для себя комфортной защитной оболочки, своего рода экзистенциального «лапсердака». Но «фокусом» матрицы иудаистской цивилизации является «соткание» такой оболочки из «текста». Речь идет о создании из языка чужой культурной системы его «генной модификации» - картины мира, отвечающей нуждам еврейской диаспоры, комфортной для нее16. «Чужая речь мне будет оболочкой», -писал Мандельштам в 1932 г.

Символика текстов Мандельштама может объяснить странную связь концепта ТВО с образами ночи и смерти. Ведь идея защитной оболочки связана с архетипами темноты, утробы, скорлупчатой тьмы, ухода в мир иной, царства Аида, смерти. В этом ряду просматриваются характерные для Мандельштама оксюморонные связи: утроба матери, защита <--> иной мир, смерть.

Замечательный пример такой связи виден в тексте знаменитого «Волка»:

Мне на плечи кидается век-волкодав17... Запихай меня лучше, как шапку, в рукав жаркой шубы сибирских степей... Чтоб сияли всю ночь голубые песцы... Уведи меня в ночь... И меня только равный убьёт.

Не менее интересный пример в этом контексте - детская ТВО-символика Мандельштама («Египетская марка», 1928):

Он вертелся в тяжелых зимних доспехах, как маленький глухой рыцарь, не слыша своего голоса. Первое разобщение с людьми и с собой, и, кто знает, быть может, сладкий предсклеротический шум в крови...

воплощались в наушниках18, и шестилетнего ватного Бетховена в гамашах, вооруженного глухотой, выталкивали на лестницу.

Несколькими строками ниже - о еврейском портном:

Когда портной относит готовую работу... чем-то он напоминает члена похоронного братства, спешащего в дом, отмеченный Азраилом, с принадлежностями ритуала.

В очерке «Французы» (цикл «Путешествие в Армению», 1931) снова появляется шуба как метафора отделенности от мира:

Стояние перед картиной, с которой еще не сравнялась телесная температура вашего зрения... - все равно что серенада в шубе за двойными оконными рамами.

С «шубно-шинельной» символикой связано и повышенное внимание, даже сочувственная фамильярность Мандельштама к «старейшему комсомольцу» Акакию Акакиевичу. Это ведь единственный гоголевский герой, с которым поэт хотя бы частично отождествляет себя19.

Именно вместе с Башмачкиным (лишившимся своей шинели) был готов убежать «из тюрьмы» Мандельштам, сбросивший с себя «русскую шубу». Оба освобождаются от своих «шуб», но лишение

защитной оболочки смертельно опасно и должно завершиться переходом в «иной мир». После этого Башмачкин совершает свой подвиг: восстанавливает справедливость, отнимая защитную оболочку у «значительного лица». Мандельштам тоже становится подобным «благородным разбойником»20, но его главный подвиг, касающийся «самого значительного лица» (Сталина) - еще впереди...

Все же почему Башмачкин настолько близок Мандельштаму? Гоголь пишет «антибиографию» своего героя: весь «жизненный проект» Башмачкина - вязание линейного текста. Акакий Акакиевич всегда пишет одну нескончаемую строку, он ничего не читает и почти ничего не говорит (он не читатель, а писатель). Мандельштам тоже - «человек текста» и, в некотором роде, тоже переписчик, но его текст - не «линейный», а какой-то совсем другой. Он отождествляет себя с Данте, о котором говорит: «Ни единого словечка он не привносит от себя... Он пишет под диктовку, он переписчик, он переводчик...» («Разговор о Данте», гл. X).

В самом деле, и для Башмачкина, и для Мандельштама «шуба» - символ экзистенции в контексте «цивилизации текста». Такую «шубу» у них отнимают как чужую (украденную!) вещь, и это становится концом жизни: наступает реальная смерть Баш-мачкина от мороза и воображаемая смерть Мандельштама21.

В то же время весь «жизненный проект» Мандельштама - это система текстов, которые прочитал «разночинец» - он сам. Этот разночинец - не писатель, а читатель. В 6-й главе «Четвертой прозы» он кричит: «Какой я к черту писатель! Пошли вон, дураки!» Вообще Мандельштам - это вывернутый наизнанку Башмачкин, его шуба - это вывернутая наизнанку (мехом наружу) «гоголевская шинель». Поэтому для Мандельштама сброс шубы - это прекращение существования в контексте «наглой комсомольской» системы и пробуждение к какой-то новой жизни «в мире ином».

* * *

В завершение темы «шуба» ^ ^ Mantel я хочу обратиться к последнему мандельштамовскому тексту - «На мертвых ресницах...» (июнь 1935 г.). Моя задача - доказать, что эта взаимосвязь постоянно присутствует в «оперативной памяти» поэта22. Рассмотрим последнюю строфу:

Площадками лестниц - разлад и туман, / Дыханье, дыханье и пенье, /

И Шуберта в шубе застыл талисман - / Движенье, движенье, движенье...

«Талисман» в 3-й строке - совсем не понятен. Но если здесь подставить «Mantel» вместо «шубы», то консонантный состав пары

«Mantel» + «застыл» (MNTLS) полностью совпадет с консонантным костяком слова «Талисман»!

Суггестия лексемы по «консонантному набору» основы - это одна из характерных техник Мандельштама23. Интересно отметить, что слово «Талисман» «эквиконсонантно» слову «Mantel-stam». Это возвращает нас к началу статьи, где обосновывалась «эквивалентность» фамилий Mantelstamm и Mandelstamm в языковом сознании поэта.

Помня об этом, можно вообразить такую картинку, внушенную упомянутой строфой: в морозный день Мандельштам поднимается по лестнице какого-то питерского дома (возможно, гостиницы, где он встречался с О. Ваксель); поэт останавливается на лестничной площадке и мурлыкает, немного задыхаясь, мелодию «Песни» Шуберта («разладное пение», «туман от дыхания»). Для полноты впечатления от всей строфы осталось напомнить, что одно из значений слова «Mantel» - это как раз «лестничная площадка».

В заключение переместимся из Воронежа 1935 г. в Питер

1913 г. и докажем присутствие суггестивной связи «шинель» <-->

Mantel уже у «раннего» Мандельштама. Рассмотрим первую из «Петербургских строф» (1913):

Над желтизной правительственных зданий / Кружилась долго мутная метель, / И правовед опять садится в сани, / Широким жестом запахнув шинель.

Применяя ту же технику, что и в предыдущем примере, получаем связь: «мутная метель» (эквиконсонант MTNL) ^ «Mantel» ^ «шинель».

Таким образом, связь немецко-идишской «Mantel» с русской «шубой» и гоголевской «шинелью» проходит через все творчество Мандельштама - «что и требовалось доказать».

Примечания

В лексиконе Мандельштама «пальто» приравнивается к «шубе». Отметим, что в семантический спектр слова «Mantel» входят еще и такие значения: «покрывало, покров, личина, вид, внешняя поверхность, мантия, оболочка» и даже «опушка леса, лестничная площадка». Это же слово входит в состав фразеологизмов еще и со смыслом «двурушничать», «быть двоязычным человеком». См: Павловский И. Немецко-русский словарь. Рига, 1902. По терминологии О. Шпенглера, влиянию которого Мандельштам подвергся в 1920-е - начале 1930-х годов.

2

3 Это, разумеется, связано с резко негативным отношением Мандельштама к «русской системе», с демонстративным «отталкиванием» от нее, начиная с 1922-1923 гг. Такое отношение отразилось в ряде текстов этого периода, включая «Грифельную оду». Подробнее об этом см.: Городецкий Л. Текст и мир на листе Мёбиуса: языковая геометрия Осипа Мандельштама vs. еврейская цивилизация. М.: Таргум, 2008. С. 107-117.

4 Неприятный для Мандельштама символ «старой России».

5 Заметим, что «запах ладана» - один из архетипов приятного, «хорошего» запаха в «стандартной» русской языковой картине мира, которую Мандельштам теперь демонстративно отвергает.

6 «Петербургский хам» - А. Горнфельд - употребил в качестве метафоры украденной у него «интеллектуальной собственности» слово «пальто», которое в языке Мандельштама сливается с «шубой». До сих пор неясно, понимал ли Горнфельд, что своим пассажем про «украденное пальто» он вторгается на «знаковую» для Мандельштама территорию символических смыслов и рискует спровоцировать бурную реакцию поэта. Но Горнфельд явно был злопамятен и давно ненавидел Мандельштама за пренебрежительное высказывание о нем в одном журнале.

7 В письме жене Мандельштам пишет (весной 1930 г.): «Разрыв - богатство. Надо его сохранить».

8 Можно утверждать, что именно в 1926 г. активизируются поиски Мандельштамом своей «национально-культурной идентичности», его стремление к «возврату к корням».

9 «Папина шуба» является символом предков, еврейских традиций.

10 Здесь явное акцентирование еврейской черно-желтой цветовой гаммы.

11 Мандельштам отождествляет «лапсердак» и «фарфоровую оболочку», используя привычную для него технику «межъязыковой интерференции»: консонантный набор DSPRTSL (немецкого и французского слова «фарфор») ^ лапсердак.

12 Это явно не обычный, а ритуальный петух, которого евреи приносят в жертву перед Днем Всепрощения (йом-киппуром), для того чтобы петух искупил грехи жертвователя, символически переносимые на него.

13 Здесь «висящая шуба» - метафора смерти на виселице (в стиле Виллона, эм-патичного Мандельштаму).

14 Эта «матрешка» порождается семантическим спектром лексемы «Mantel».

15 «Di gonna in gonna» (итал.) - «от оболочки к оболочке». Заметим, что в том же тексте Мандельштама занимает семантика итальянского слова «gonna»: «по-теперешнему - "юбка", а по-староитальянскому - в лучшем случае "плащ" или вообще "платье"».

16 Архетипом такой языковой системы в Европе является идиш, но побочные продукты данной «цивилизационной матрицы» - это так называемые тайные языки. Примером может служить Rotwelsch в Германии или пласт «еврейской» лексики в «блатном» субъязыке южной России, а также русская

общественно-политическая лексика первой трети ХХ в. Ю. Слезкин считает, что цель этого процесса - «увековечение отличий, сознательное сохранение странности, а значит - чуждости» (Слезкин Ю. Эра Меркурия. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 32).

17 «Век-волкодав» накидывается, скорее всего, с целью «подружиться», согреть, создать защитную оболочку для «своего» человека. Но автор сообщает, что он «не свой», отвергает эту защиту и пытается найти другую.

18 «Наушники» здесь - это шапка-ушанка.

19 Здесь речь идет о явных, демонстративных отождествлениях. У Мандельштама, как всегда, есть еще и неявные отождествления с некоторыми гоголевскими персонажами, зашифрованные в тексте.

20 Здесь «разбойник» - скорее «диссидент» (в словаре В. Даля «разбойный» -стоящий порознь, раздельно). В 1932 г. Мандельштам напишет: «И широка моя стезя - / Другие сны, другие гнезда, / Но не разбойничать нельзя».

21 Это пророчески предсказывает реальную «смерть от мороза» Мандельштама «в ночи, где течет Енисей», уже через несколько лет.

22 Это подтверждается тем, что в мае-июне 1935 г. Мандельштам создает свои «Стансы», в которых появляется такая строка: «Люблю шинель красноармейской складки... »

23 См. анализ этой техники и многочисленные примеры в упоминавшейся монографии: Городецкий Л. Текст и мир... . Прилож. 1.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.