CC BY
45И.Ю. Окунев, Г.И. Остапенко*
СИМВОЛИЧЕСКИЙ КАПИТАЛ СТОЛИЧНОСТИ: ОПЫТ КОНЦЕПТУАЛЬНОГО КАРТИРОВАНИЯ СТОЛИЦ БЕЗ АКТУАЛЬНОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ1
Аннотация. Столица представляется одним из ключевых элементов политико-территориальной структуры государства. Это не только место размещения центральных органов власти, центр управления суверенитетом страны, но и важнейший элемент, формирующий, воспроизводящий и трансформирующий ее государственность, в первую очередь оказывающий влияние на административно-территориальное устройство, систему взаимоотношений «центр - регионы» и региональную политику государства. Номинация столицы - это процесс познания нацией самой себя, эссенция представлений народа о своем прошлом, геополитическом позиционировании и образе желаемого завтра. В статье на примере столиц без актуальной государственности (бывшая столица Старая Ладога, столица исчезнувшего государства Касимов и столица мифического государства Мыш-кин) предпринимается попытка выявить символический капитал столичности. С помощью концептуального картирования авторы выделяют специфический пласт «столичности» не только в сознании жителей, но и в пространственно-символической организации их городов.
* Окунев Игорь Юрьевич, кандидат политических наук, доцент кафедры сравнительной политологии МГИМО МИД России, e-mail: [email protected]; Остапенко Герман Игоревич, стажер-исследователь Клуба геополитических исследований МГИМО МИД России, e-mail: [email protected]
Okunev Igor, Moscow State Institute of International Relations, MFA Russia (Moscow, Russia) e-mail: [email protected]; Ostapenko German, Moscow State Institute of International Relations, MFA Russia (Moscow, Russia) e-mail: [email protected]
1 Публикация подготовлена при финансовой поддержке гранта Российского гуманитарного научного фонда № 15-33-01 206 «Роль столицы в процессе государственного строительства: генезис, социальный конструктивизм, типология», руководитель - И.Ю. Окунев.
Ключевые слова: столичность; критическая геополитика; Мышкин; Касимов; Старая Ладога.
1 Yu. Okunev, G.I. Ostapenko Symbolic capital of capitalness: Conceptual mapping of stateless capitals
Abstract. Capital is one of the key elements of the state's political and territorial structure, It is not only a location of governmental bodies, a centre of control over sovereignty, but major element, shaping, reproducing and transforming its stateness, first of all, influencing administrative and territorial division, «centre - regions» relations and the country's regional policy. Capital nomination is process of the nation's self-perception, the essence of its thinking of the past, geopolitical positioning and image of the desirable future. The article makes an attempt to define the symbolic aspects of capitalness by the example of capitals without actual stateness: former capital Staraya Ladoga, capital of disappeared state Kasimov and capital of mythical state Myshkin, The authors, using conceptial maping, single out the specific layer of capitalness in inhabitants' consciousness as well as in political and symbolic organization of the cities.
Keywords: capitalness; critical geopolitics; Myshkin; Kasimov; Staraya Ladoga.
Модель геохронополитических трансформаций пространства
Столица является элементом пространственной организации общества, поэтому, для того чтобы понять роль столицы в политических процессах, мы обратились к поиску научной парадигмы, дающей ключ к объяснению пространственного фактора политики. Данная проблематика является традиционным предметом исследования геополитики, поэтому поиск парадигмы проводился в рамках этой дисциплины. Была проанализирована эволюция подходов в геополитике, которая выявила, что данное направление мысли можно считать не отдельной теорией, а скорее дисциплиной, создающей пространство для развития различных направлений и школ. К началу XXI в. в геополитике оформились две основные школы - ревизионистская и критическая. Обе опирались на критику классиков, но пошли в разных направлениях - ревизионистская нашла опору в неореализме, в то время как критическая замкнулась в конструктивизме.
Вопреки расхожему представлению о геополитике как об одной из теорий международных отношений, близкой к реализму или неореализму, критическая геополитика стоит в одном ряду с историей и теорией международных отношений и образует самостоятельную парадигму трактовки международных отношений -
пространственную. Более того, геополитика не может трактоваться в рамках реализма или неореализма, в своем развитии она, как отдельная парадигма, прошла такой же путь эволюции: от реализма школы географического детерминизма Х. Маккиндера и К. Хаусхофера до либерализма географии человека В. де ла Блаша, от неореализма ревизионистской геополитики Н. Спикмена до постмодерна критической геополитики Дж. Тоала. Можно сделать вывод о том, что геополитика переживает эволюцию, переосмысляя свои объясняющие переменные - пространство и дифференцирующиеся в нем факторы.
Тем не менее вскоре сама критическая геополитика оказалась под шквалом критики. Главное обвинение оппонентов сводилось к тому, что при изучении пространственных нарративов география оказалась забыта. Политические процессы определялись дискурсами о пространстве, в то время как объективные географические факторы и их влияние, в том числе, на формирование данных дискурсов, оставались за рамками исследования. Это привело к тому, что критическая геополитика перестала быть географической дисциплиной, почти полностью уйдя в семиотическое поле.
В начале 2014 г. флагманский журнал «Geopolitics» вышел с передовой статьей, в которой была поставлена задача достижения методологического синтеза в геополитике, который позволил бы объединить ревизионистскую и критическую геополитику для создания единой картины влияния пространственно-временного континуума на политические процессы [Haverluk, Beauchemin, Mueller, 2014, p. 19-39]. Было предложено назвать новое направление неоклассической геохронополитикой, хотя, на наш взгляд, название «посткритическая» также было бы уместно. Попробуем включиться в данную дискуссию и предложить возможные пути синтеза противоборствующих подходов.
На основе синтеза трех подходов - критической геополитики, социального конструктивизма и эволюционной морфологии -попробуем предложить модель геохронополитических трансформаций пространства. Предлагаемая для посткритической геополитики схема влияния пространства на политические процессы должна состоять из пяти стадий (см. рис. 1).
Нулевая стадия заключается в существовании за пределами исследуемого процесса объективного пространства. Не оспаривая его существования, мы тем не менее выводим его за рамки схемы, потому что прямого влияния на последующие процессы
оно не оказывает. Все последующие механизмы опосредованно отталкиваются от объективного пространства, ориентируются на него и зачастую развиваются в рамках архетипов, которые им предлагаются.
На первой стадии - неосознанная субъективизация - происходит первичная интерпретация пространства. Она выражается в устойчивых пространственных нарративах и закрепленном пространственном опыте. Скажем, с детства наши представления о характере и структуре пространства формируются географическими картами и нашим опытом перемещения в пространстве. Являясь не объективными отражениями пространства, а лишь его интерпретациями, данные субъективные знания воспринимаются нами как объективные. Именно последнее обстоятельство обеспечивает их устойчивость и массовое коллективное восприятие.
На второй стади - осознанной субъективизации - человеческое сознание начинает порождать, реинтерпретировать и трансформировать пространство. Например, мы разделяем пространство на части, ранжируем их, выделяя центр и периферию, осознаем сущностные различия в качестве пространства, формируя важные границы, привязываем к пространству наши воспоминания или желания, порождая фантомы исторической пространственной памяти или проекты необходимой трансформации пространства. Все эти процессы происходят не с объективным пространством, а с его субъективным субстратом, созданным нами на первой стадии в ходе неосознанного познания пространства, однако, по нашему мнению, наши манипуляции мы совершаем в объективном пространстве, отталкиваясь от его объективных характеристик.
Следующая стадия - осознанная объективизация. До сих пор мы имели дело с индивидуальными представлениями, однако для некоторых из них возникает необходимость укоренения в массовом сознании. В этот момент включается политика как сфера целеполагания и целедостижения. На данном этапе пространственное воображение, становясь объектом интереса политических акторов, начинается закрепляться на массовом уровне, приобретать элементы объективного. Политический актор вводит одно из существующих индивидуальных представлений в массовый дискурс, навязывая его широким слоям населения.
Наконец, на четвертой стадии - неосознанная объективизация - происходит институционализация пространственных представлений в институтах, нормах, символах, что формирует
представление о них как о естественных и предопределенных. Возможным последствием этого становится то, что они переходят на уровень разделяемого коллективного бессознательного. Формализованные практики начинают оказывать системное влияние на общество и перестают осознаваться в качестве искусственных.
Механизм закрепления субъективных пространственных представлений в формализованные практики замыкается и становится цикличным, поэтому можно говорить о «волнах» геохроно-политических трансформаций пространства.
Теперь попробуем в первом приближении представить разворачивание описанных стадий на примере института столичности.
Структура пространства предполагает существование лакун, собирающих пространственные связи, и территорий, удаленных от них, другими словами, в пространстве заложен принцип дифференциации, выделяющий потенциально центральные и периферийные точки. Однако положение столицы не предопределено только структурными институциональными факторами.
Существуют два противоположных архетипа столицы. Первый - миф о пупе Земли - о центральной точке пространства, собирающей все пространственные связи. Второй - миф о тридевятом царстве - о главной точке пространства, находящейся на самой оконечности, в самом дальнем углу пространства, наиболее отрешенной по отношению к узловым пространственным связям. Можно предположить, что первый архетип развивается в полити-ях, ориентированных на внешнюю экспансию, второй - в замкнутых на внутренние источники.
Из нашего пространственного опыта формируются представления о нужном архетипе столицы, что на следующем этапе выражается в формулировании искусственных конструкций об идеальной столице государства. В какой-то момент политический актор пытается закрепить одну из таких конструкций в институте столицы, из различных образов столицы выбирается один и мар-гинализируются другие. Начинается процесс институционализа-ции идеального образа столицы - в пространственной структуре города и страны, нормах и правилах политико-территориальной организации политии, символическом пространстве. Данный процесс через какое-то время приводит к осознанию существующей модели столичности в стране как естественной и предопределенной.
Для доказательства данной модели на примере столичности в следующем разделе при концептуализации понятия столичности отдельно выделим институциональную и символическую составляющие этого понятия и затем в заключительном разделе на эмпирическом материале проиллюстрируем, как эти составляющие проявляются на разных этапах формирования пространственной идентичности места.
Рис. 1. Синтетическая теория геохронополитических трансформаций пространства
Институциональное и символическое содержание столичности
По общему определению столица обозначает место пребывания правительства страны. Важным представляется отметить два признака столицы, выделяемых А.И. Трейвишем. Во-первых, столица - это важный административный командный центр по большей части национального или регионального уровня. Во-вторых, столица - город, занимающий ключевое / доминирующее положение в артикулировании действий, осуществлении конкретных полномочий на глобальном или меньшем уровне. Абстрактно-
обобщающее определение столичности (по А.И. Трейвишу) будет сформулировано так: наличие или существование столичных черт или качеств в городе или регионе [Treivish, Zotova, Savchuk, 2014, p. 90-91].
А.А. Овсянников определяет столичность как статусный атрибут города, являющегося местом пребывания национальных органов исполнительной, законодательной, судебной власти, резиденции президента [Овсянников, 2009, с. 2]. По А. Овсянникову, потенциально любой город может начать обладать столичностью, если туда перенести названные органы государственной власти. Им же дается еще и такое определение столичности: конструируемый образ, основанный на уникальных качествах, характеристиках населенного пункта, выделяющих этот населенный пункт среди других [там же, с. 3].
Перейдем теперь к рассмотрению постпозитивистских подходов к столичности. По определению Д.Н. Замятина, столич-ность - «онтологический атрибут, преобразующий, трансформирующий внешние, физико-географические приметы и признаки положения (горная котловина, плато, бескрайняя равнина, остров, предгорье, излучина реки или слияние рек, берег морского залива и т.д.) в мощный - иногда единый, а иногда дуалистический -мифологический нарратив, обладающий целенаправленной сакральной энергетикой, подпитывающей властные дискурсы» [Замятин, 2013, с. 23-28].
Развивая эту логику, В. Россман отмечает, что столицы не только являются местом расположения органов государственной власти, но в их функции входит и «представление нации себе и окружающему миру. Столицы представляют собой идеализированные образы нации и национальной истории, своего рода нации в миниатюре» [Россман, 2013, с. 35-36].
В пространственной политике столица как центр символического противопоставляется провинциям или периферии [Rapoport, 1989, p. 77-105].
Столица распределяет экономические блага, насаждает влияние и контроль, получая при этом трудовые и финансовые ресурсы от подвластных территорий. Укрепления центрального положения столицы можно было добиться несколькими путями: созывом собраний вождей и зависимых королей, организацией резиденций покоренных королей или мест для паломничества [Isbell, 1978, p. 269-297].
Столицы также принято считать сакральными центрами, или axes mundi (осями мироздания) [Smith, 1972, p. 705-719], а окружающее пространство в особом смысле реализуется посредством причастности к их символизму [Eliade, 1959].
Рукотворное окружающее пространство образует очевидные образы, схемы и символы, сообщающие определенное смысловое, а иногда и политическое, наполнение [Laswell, 1979], скрытое или же ярко выраженное в тех случаях, когда необходимо особо подчеркнуть контроль, властные полномочия и идентичность с помощью выстраивания ассоциативных рядов, зачастую с использованием архитектурных решений [Rapoport, 1990].
Символическое значение столичности, превалирующее над институциональным, открывает перспективы для использования данного капитала локальными сообществами, далекими от мест расположения органов государственной власти [Окунев, 2015, с. 89-93].
Наличие символического капитала в понятии столичности позволяет даже локальным сообществам, лишенным функций государственного управления, встраивать данный концепт в свои нарра-тивы. Это дает возможность укреплять их локальные идентичности и даже, при грамотном использовании потенциала, выстраивать профессиональное брендирование. Это еще раз подтвержает, что столицы - это места, строящиеся не на экономической, а на культурной центральности; и символы здесь предшествуют материальным аспектам.
Подводя итог конструктивистскому направлению в исследовании столичности, можно сказать, что столицы представляют собой единовременно три сущности: во-первых, это социополити-ческий форум, служащий инструментом власти для социального обучения, где граждане могут принимать участие в формировании государственного дискурса. Во-вторых, это центр производства и распределения общественных благ и услуг, ради чего, собственно, и развивались / создавались столицы в государствах-нациях. В-третьих, это конфигурация символических ресурсов, которая признается жителями и отображает обычаи и ценности населения. Перечисленные три категории редко сходятся в отдельно взятой столице, что свидетельствует о том, что столицы не являются просто результатом целенаправленного моделирования определенными силами.
Эмпирический опыт концептуального картирования столиц без актуальной государственности
Как было показано выше, понятие «столичность» несет в себе существенную смысловую нагрузку и не является окончательно сформированным и устоявшимся в академическом дискурсе. В последнее время появляются исследования, акцентирующие внимание не на институциональном наполнении термина «столич-ность» (место расположения органов государственной власти), а на символическом.
Чтобы разобраться с этим вопросом, было решено провести эмпирическое исследование в российских городах, которые произвольно или осознанно вовлечены в мифостроительство о своем уникальном положении в культурно-географическом пространстве России. Полевые исследования были ориентированы на когнитивное картирование исторической памяти столиц без актуальной государственности (stateless), т.е. таких, которые в настоящее время не имеют ни институционального оформления государственности, ни ее внешнего признания и тем не менее наделяются соответствующим символическим статусом в локальных дискурсах и практиках. Объектами нашего изучения стали бывшая столица (Старая Ладога, миф о первой столице Древней Руси), столица исчезнувшего государства (Касимов, миф о Касимовском ханстве) и столица выдуманного государства (Мышкин, миф о Мышином царстве). Выбор пал на малые города, которые по-своему интерпретируют, используют и культивируют концепцию «столичности». При этом во всех трех случаях нет и не было институциональной основы столичности, и анализу может быть подвержена только символическая сторона этого концепта. Отличаются эти города и от схожих примеров бывших и выдуманных столиц. В отличие, скажем, от Белозерска и Изборска (наряду с Ладогой имеющих основания претендовать на столичность в древнерусском государстве), Биляра (столицы Булгарии), Каш-лыка (столицы Сибирского ханства) и Гороховца (столицы страны Царя-гороха) и других таких примеров, именно в этих трех случаях миф о столичности не только ярко представлен в локальных дискурсах - он трансформирует городское пространство и поведение жителей.
Сравнительный анализ кейсов дает возможность определить, насколько отсутствие государственных институтов влияет на историческую память о столичности. Наше исследование механиз-
мов конструирования образа столицы как символической репрезентации «нации» позволяет сделать вывод о том, что память о столичности влияет на идентичность людей не только, когда город перестал быть столицей, но даже когда государство, для которого он играл роль столичного центра, давно исчезло или даже никогда не существовало в действительности, что подтверждает важное значение символического в концепте столичности.
В ходе нашего исследования также был использован термин «пространственная идентичность», который подразумевает восприятие собственной самобытности под воздействием особенностей положения в пространстве. В рассмотренных кейсах пространственная идентичность проявляется непосредственным образом в позиционировании жителей трех городов в качестве жителей столиц, предполагающих существование иерархических отношений с воображаемой периферией. При этом термин «столичность» формируется в прямой связи с пространством. Процесс создания пространственных идентичностей происходит с помощью инструментов, которыми располагает символическая политика: мифов, символов, легенд о месте своего проживания и т.д. Выдвинутая изначально гипотеза звучала следующим образом: наделение малых российских городов «столичностью» происходит за счет средств символического конструирования и вызвано необходимостью самоидентификации жителей в пространстве.
С целью сбора эмпирического материала в июле 2014 - октябре 2015 г. было организовано девять экспедиций в города Старая Ладога Ленинградской области (19 августа 2014 г., 4-5 июля 2015 г.), Касимов Рязанской области (12-13 июля 2014 г., 26-28 июня 2015 г., 12-13 сентября 2015 г.) и Мышкин Ярославской области (3031 августа 2014 г., 29-30 июня 2015 г., 11 июля 2015 г., 10-11 октября 2015 г.). В ходе экспедиций было опрошено 294 респондента: 109 - в Касимове, 103 - в Мышкине и 82 - в Старой Ладоге. Сбор устных, письменных и визуальных источников велся в 35 учреждениях культуры, образования и туризма.
Собирать и обрабатывать материал в экспедициях помогали студенты факультета политологии МГИМО МИД России: Богдан Барабаш, Дарья Басова, Никита Еряшев, Елизавета Окунева, Сергей Савин, Анастасия Салаватова, Мария Тисленко и Александр Цацурин. Авторы выражают им глубокую признательность и благодарность.
Как показало включенное наблюдение и социологические опросы, проведенные в трех исследуемых городах, идентичности
жителей Старой Ладоги, Касимова и Мышкина не является цельным и неделимым таксоном. В связи с этим для понимания исключительности их статуса и в целях исследования признаков столичности в исследуемых городах представляются особо важными образы, на которые опираются существующие там идентичности. Такая детализация может послужить отправной точкой для выяснения причин и оснований появления и репликации столичности и является отражением восприятия гостей и жителей городов окружающих их объектов и символов, их интерпретации собственной истории.
В ходе полевой работы нами была отмечена особенность, характерная для столичного нарратива всех трех городов. Языком такого нарратива всегда выступали географические карты. В краеведческих музеях всех городов туриста встречают карты, отображающие некое государственное образование с вполне четкой территорией, границами и, что самое важное для нас, четко артикулированной столицей. Картографический язык оказывается, таким образом, одним из наиболее эффективных способов отражения нарратива о существовании иерархических отношений в рамках некоего замкнутого пространства. Данные наблюдения подтолкнули нас к новому этапу анализа, сопряженного с картографическим методом.
Вначале для выполнения этой задачи нами была взята кон-цептограмма Касимова, выполненная Д.Н. Замятиным [Замятин, 2010, с. 26-50], и по этой модели составлены образные карты Старой Ладоги и Мышкина (рис. 2-3), включающие географические, исторические, символические образы и объекты, которые могут иметь разные комбинации и степени включенности в состав иден-тичностей жителей трех городов. Для данных концептограмм подбирались, в первую очередь, объекты и символы, упоминавшиеся информантами (экскурсоводы, гиды, респонденты, участники фестивалей, туристы), а также материалы информационных буклетов и музейных экспозиций.
дома )
Новая Ладога
« Путь из
варяг в арабы11
мментовская башня /
г Ладожское I озеро у
Каменная1 крепость \ХН в. А
Воротная башня
Ладожка (река)
Посадник
Лазал \ХН веку
Могила князя Рюрика
Перестройка
крепости ч. XVI в. .
Варяги
Волхов (река)
Рюриков®
крепость
Ч,1Х-Х ЕВ.,
еконструхция крепости ХХ-ХХ! вв.
Князь Рюрик
Историческая столица
Столичностъ
Церлви^^ Св. Георгиям Дм, Соггунскогс
Церковь Успения Богородиц
Торговля
Образ Со КОП ..
Варяжская] ч улица у
Культура
Любшанское городище
Никольский монастырь;
Могила князя Олега
Урочище "Сопки в
г Печать Рюриковичей
Рождества
Иоанна ^Предтечи
Урочище ■Победище:
г Музей ^ Археологии
Урочище ■ Плакун :■>
Рис. 2. Концептограмма Старой Ладоги
Жизнь Старой Ладоги концентрируется вокруг музея-заповедника (рис. 2). Он не только объединяет ключевые строения города (крепость, отдельные церкви и постройки), но и является организующим звеном для других достопримечательностей города (два монастыря, урочища). Хотя все постройки относят к более
1 Штриховкой показаны элементы, реконструированные авторами на основе анализа интервью.
поздним временам, именно крепость актуализирует в памяти Рюрика и статус исторической, «первой» столицы Руси. В Мышкине таким ядром выступает также не столичность, а идея туристической привлекательности (рис. 3). Для горожан туристическая ценность города включает не только «мышиные» темы, но и историю купечества, церквей, мореходства. Тема столичности появляется в разных контекстах - «столица лоцманов», «столица провинции», но только «столица Мышиного царства» вводит нарратив о политической столице. Таким образом, как мы видим, во всех случаях концепт столичности появляется на периферии восприятия города жителями, он является производным от более сильных и доминирующих элементов.
Понимая приведенные схемы-концептограммы как совокупность наиболее ретранслируемых образов в дискурсе, следует перейти к методам, позволяющим более детально их рассмотреть. В качестве разновидности концептограммы с включенной пространственной проекцией следует рассматривать ментальную карту, получаемую в результате концептуального картирования. Концепт ментальных карт имеет принципиальное преимущество в том, что позволяет перейти к детальному рассмотрению восприятия пространства жителями и гостями города на основе наиболее близких географически и по когнитивно-эмоциональной перцепции пространственных объектов и образов.
Преследуя иную цель, нежели простое отображение географической пространственной действительности, такая карта, прежде всего, отображает символическое пространство данной локации, важное в определении и понимании разновеликих по смысловому содержанию и наполнению объектов картографирования. Иными словами, не все объекты, представляющие интерес, равнозначны по своему символическому весу. При таком методе осуществляется контрастирование объектов по шкале их культурно-исторической значимости. Для достижения этой цели допустимо пренебречь метрической точностью отображения, присущей географическим картам, в пользу наглядности и декоративности общего плана изображения, избегать картографирования незначащих объектов. При этом часть объектов выпадает из «концепто-граммы» и остается за пределами как экскурсионных маршрутов, так и «музейного» нарратива.
На первом этапе были составлены два типа ментальных карт.
1. «Профессиональная» ментальная карта, деконструиро-ванная на основе экспертных интервью.
В основу данных карт был положен стандартизированный нарратив о местности сотрудников музея, гидов и людей, причастных к туристической отрасли. Для отображения были выбраны наиболее известные объекты, показывающие исследуемые города как места культурного наследия. Карта включает большинство мест, где проводились раскопки, а также церкви, фортификационные сооружения, крепость, музеи, исторические поселения древних людей. В определенном смысле эта карта оказалась наиболее всеобъемлющей и широкой по охвату изображенного материала и количеству объектов.
2. «Респондентская» ментальная карта, деконструируемая на основе опросов населения.
Данная карта была сформирована по материалам блиц-опросов респондентов и отражает непрофессиональный, нестан-дартизованный нарратив о местности. Базируясь на основе десятого вопроса анкеты («Если бы в крупном российском городе проходила выставка о Вашем городе, какие три экспоната Вы бы на ней разместили?»), была составлена ментальная карта названных респондентами объектов, имеющих географическую привязку. Эта карта призвана показать объекты и создаваемые ими образы. Пример таких объектов - храмы, монастыри, сопки, музеи, памятники, заводы, символы и т.д. Формат блиц-анкетирования не предусматривал уточнения, что, в понимании респондентов, представляют собой, например, «сопки»: одноименное урочище, определенный объект или группу объектов, совокупный образ «сопок» как свойственного и характерного атрибута, отражающего дух Старой Ладоги и ассоциирующегося с ней. «Респондентская» карта может быть полезна для дальнейшего изучения как образного восприятия пространства жителями исследуемых городов, так и их представлений о столичности.
Рис. 4. «Респондентская» ментальная карта Старой Ладоги, деконструированная на основе опросов населения
1. Деревянная церковь св. Дмитрия Солунского.
2. Церковь св. Георгия.
3. Староладожская крепость.
4. Скульптурная композиция «Сокол с расправленными крыльями».
5. Сопка севернее Ладоги.
6. Церковь Рождества Иоанна Предтечи.
7. Историческое местоположение Иоанно-Предтеченского монастыря.
8. Дом Шварца, нач. XIX в.
9. Историческое местоположение Васильевского монастыря.
10. Дом купца П.В. Калязина (Археологический музей), рубеж Х1Х-ХХ вв.
11. Памятный знак в честь 1250-летия Старой Ладоги (2003/753).
12. Любшанское городище.
13. Алексеевская церковь (Церковь Алексия - человека Божия).
14. Церковь Преображения Господня.
15. Церковь св. Василия Кесарийского.
16. Группа сопок у деревни Лопино, 1Х-Х вв.
17. Сопка у Васильевского погоста, 1Х-Х вв.
18. Сопка у хутора Наволок, 1Х-Х вв.
19. Группа сопок у мызы Тугариновой, 1Х-Х вв.
20. Сопка в парке усадьбы «Успенское», 1Х-Х вв.
21. Варяжская улица.
22. Никольская улица.
Рис. 5. «Респондентская» ментальная карта Мышкина, деконструированная на основе опросов населения
1. Паром.
2. Пристань.
3. Фонтан.
4. Музейный комплекс «Старая мельница».
5. Мышкины палаты.
6. Музей «Столицы лоцманов».
7. Музей боевой и трудовой славы мышкинцев.
8. Мемориал 60-летия Победы.
9. Музей великого водочника П.А. Смирнова.
10. Музей крестьянской архитектуры со своей Ремесленной слободкой.
11. Набережная.
12. Музей Мыши.
13. Клуб-музей ретро-техники «Экипаж».
14. Музей уникальной техники «Мышкинский СамоходЪ».
15. Музей «Русские валенки».
16. Памятник В.И. Ленину.
17. Никольский собор.
18. Успенский собор.
19. Опочининская библиотека (дом Т.В. Чистова).
20. Памятный крест на месте основания Мышкина.
21. Усадьба купца Чистова П.Е.
22. Дом купцов Литвиновых.
23. Дом дворян Мясищевых.
24. Дом купцов Серебряковых.
25. Дом купцов Пожаловых.
26. Дворянское собрание.
27. Дом дворян Роговых-Семиз.
28. Дом мещан Глазуновых.
29. Дом мещан Смирновых.
30. Дом дворян Поповых.
31. Дом мещан-строителей Смирновых.
32. Дом купцов Сицковых.
33. Дом служащих Кулагиных.
34. Дом мещан Ефимовых.
35. Дом купца Столбова И.С.
36. Дом купцов Цыпленковых.
37. Дом купцов Замяткиных.
38. Дом дворян Сорокиных.
39. Дом кораблестроителя Томсона.
40. Дом купцов Гробовых.
41. Дом купца Столбова И.С.
Рис. 6. «Респондентская» ментальная карта Касимова, деконструированная на основе опросов населения (фрагмент)
1. Обелиск Петровской заставы.
2. Дом Барковых.
3. Дом Наставина.
4. Торговые ряды.
5. Дом Алянчикова.
6. Дом Гинца.
7. Дом Скорнякова (Львова).
8. Дом Вереина.
9. Дом Шемякина.
10. Дом Кострова.
11. Дом и склады Салазкина (Баркова).
12. Дом Угловой.
13. Дом Назьмова.
14. Дом Скорнякова.
15. Дом Устинова.
16. Дом Ергамова.
17. Дом Слетова.
18. Татарская лавка.
19. Татарская лавка.
20. Татарская лавка.
21. Татарская лавка.
22. Дом Азовцева.
23. Татарская лавка.
24. Татарская лавка.
25. Дом Умнова.
26. Дом Шакуловых.
27. Дом Кострова.
28. Дом Кострова.
29. Дом Шемякина.
30. Дом Анурина.
31. Дом Закир-Ходи.
32. Старая пристань (Речной вокзал).
33. Набережная.
34. Центральная площадь.
35. Овчинно-меховая фабрика «Руно».
36. Сетевязальная фабрика.
37. ЗАО «Касимовстройкерамика».
38. ОАО «Приокский завод цветных металлов».
39. Судоремонтный завод.
40. ООО «Кондитерская фабрика "Верность качеству"».
41. ЗАО «Инфорум-пром».
42. Церковь Богоявления (Георгиевская).
43. Церковь Успения с колокольней.
44. Вознесенский Собор.
45. Церковь Благовещения.
46. Церковь Никольская.
47. Церковь Троицы.
48. Церковь Ильинская.
49. Старопосадское кладбище.
50. Текие Афган-Мухамеда.
51. Текие Шах-Али-Хана.
52. Старая татарская мечеть с Минаретом.
53. Новая татарская мечеть.
54. Музей самоваров.
55. Музей колоколов.
56. Музей братьев Уткиных.
57. Памятник героям Великой Отечественной Войны.
58. Памятник на площади Победы.
59. «Новая» гостиница.
60. Центральная районная межпоселенческая библиотека.
61. Центральная библиотека им. Л.А. Малюгина.
62. Центральная детская библиотека им. А.В. Ганзен.
63. Мещера (лес).
64. Мост через Оку.
65. Центральная улица.
66. Река Сиверка.
Респондентские карты представлены на рис. 4-6. В Старой Ладоге (рис. 4) ключевые элементы пространства, выделяемые специалистами-историками, совпадают с названными горожанами. Таким образом город воспринимается жителями как непрерывный комплекс историко-культурных достопримечательностей. В Мыш-кине (рис. 5) жители упомянули и объекты, связанные и «мышиной» темой, и объекты, не относящиеся к этой тематике. Для мышкинцев город в первую очередь ценен соборами и купеческими домами, различными специализированными музеями и памятниками. Мышиный пласт мыслится как один из существующих, но второстепенный для города. В Касимове (рис. 6) объекты, связанные с историей ханства, оказались на глубокой периферии по сравнению с объектами более поздней, в том числе советской, истории. Сопоставление когнитивных карт официального и неофициального нарратива позволяет окончательно сформулировать вывод, к которому мы пришли уже на этапе анализа социологических опросов. Механизмы формирования столичного нарратива во всех трех случаях оказались разными: в Старой Ладоге это изначально был официальный дискурс, воспринятый населением, в
Мышкине, наоборот, народный дискурс оказался затем востребован официальной властью. Концептуальные карты профессионального и непрофессионального нарративов соответственно в Старой Ладоге и Мышкине не отражают значимых различий. Наконец, в Касимове нарратив не поддерживается властью и распространен только в узких сегментах общества - среди татарской общины и городской интеллигенции. Так, концептуальная респон-дентская карта Касимова оказалась намного богаче профессиональной. Если профессиональный дискурс явно отделял историю (особенно татарскую) от современной жизни города, то респонденты соединяли элементы пространства с фактами истории в единую пространственно-временную ткань нарратива города.
На втором этапе полученные деконструированные карты были сравнены с выведенными концептограммами. В результате такого когнитивного картирования выяснилось, что элементы городского пространства в сознании соединены в определенные слои. Хотя пространство непрерывно, но в сознании оно фрагмен-тировано, и человек мыслит элементы одного пласта единым комплексом функциональных связей. Перемещаясь в пространстве, он каждый раз находится в каком-то одном пласте, не выделяя находящиеся «тут же» элементы другого пласта.
Во всех трех городах нами были выделены три типовых пласта (слоя), которые были по отдельности картированы.
1. Ментальная карта официально-административного слоя. Для отображения были выбраны объекты, связанные с деятельностью органов власти: администрации, представительства органов власти, полиция, органы социального обеспечения и прочее.
2. Ментальная карта делового (торгово-купеческого) слоя. Для отображения были выбраны объекты, связанные с деятельностью купцов (жилые дома, реки), объекты, подчеркивающие деловой статус города, и другие элементы, ассоциирующиеся с хозяйственной деятельностью.
Рис. 7. Ментальная карта уникального «столичного» (варяжского) слоя
Старой Ладоги
1. Скульптурная композиция «Сокол с расправленными крыльями».
2. Памятный знак на месте будущего памятника князьям Рюрику и Олегу.
3. Памятный знак в честь 1250-летия Старой Ладоги (2003/753).
4. Мозаичное панно на стене ИДЦ «Старая Ладога» (фото 204 098).
5. Историческая дорога в Новгород вдоль Волхова.
6. Любшанское городище.
7. Деревянная церковь св. Дмитрия Солунского.
8. Церковь св. Георгия.
9. Староладожская крепость.
10. Земляной город.
11. Варяжская улица.
12. Никольская улица.
3. Ментальная карта сакрально-религиозного слоя. Для отображения были выбраны объекты, так или иначе связанные с верой и ценностями. Это церкви, соборы, мечети, кладбища, кресты, монастыри и др.
На наш взгляд, данные слои не являются уникальными для исследуемых городов, а могут считаться типовыми для любого города.
Тем не менее их статус не является одинаковым. В изученных нами трех городах, во-первых, не все элементы пространства оказались вписаны в один из устойчивых слоев, во-вторых, в некоторых случаях наблюдаются дополнительные связи, отличные от структуры связей того или иного слоя. Мы решили выделить данные элементы и сформированные ими связи в отдельный слой. В каждом случае у такого слоя оказалось узловое ядро: в Старой Ладоге - это крепость и нарратив о варягах, в Мышкине - музей Мыши, Мышиные палаты и нарратив о Мышином царстве, в Касимове - татарская слобода и нарратив о Касимовском ханстве. Таким образом, возник отдельный пласт ментального пространства, который в каждом из исследуемых городов оказался связан с идей столичности. Ментальные карты уникальных столичных слоев представлены на рис. 7-9.
Столичный пласт в пространстве города
Вернемся к изначально выдвинутой теории волн геохроно-политических трансформаций пространства и попробуем реконструировать процесс формирования такого слоя.
В случае Старой Ладоги (рис. 7) на первом этапе (неосознанной субъективизации) древняя крепость на важных торговых путях сформировала представления об исключительности локации. На втором этапе (осознанной субъективизации) стали формироваться независимые мифы о Рюрике и Олеге в их связи с Ладогой и государствообра-зующей функции крепости и монатырей. На этом этапе политический актор (по-видимому, Петр I) создал комплексный нарратив об истоках государственности Руси с северо-запада и ключевом значении Старой Ладоги для этого. Наконец, на третьем этапе (осознанной объективизации) пространство Старой Ладоги трансформируется под воздействием данного нарратива, меняется роль крепости, возникает старейшая улица России, памятники Рюрику и сопки Олега; все эти элементы связываются в единый комплекс столичного пласта Старой Ладоги. В случае если, например, данный нарратив оказался бы институционализирован (скажем, роль Ладоги была бы прописана в Конституции или была бы введена процедура присяги президента или коронации в Ладоге как в первой столице), процесс перешел бы на четвертую стадию неосознанной объективизации.
В случае Мышкина (рис. 8) на первом этапе название города и его герб создали слабый миф о мышиной исключительности, который существенно уступал по силе купеческому или лоцманскому. Однако на втором этапе, в ходе борьбы за статус города в 1950-1990 гг., краеведческое сообщество решило опереться на этот миф как на потенциально более привлекательный для туристов. Этот миф связан с нарра-тивом о Мышином царстве. На третьем этапе администрация и жители города включаются в данный процесс, создавая россыпь мышиных музеев и объектов (вплоть до гостиницы «Кошкин дом»), традиций и церемоний. На третьем этапе формируется комплексный мышиный слой пространства, сопровождающий туриста с первой до последней минуты посещения города. В конечном счете мышиный слой начинает вытеснять более старые нарративы, что уже отчасти вызывает отторжение у городской интеллигенции, стоявшей у его истоков. Тем не менее внешнее признание (скажем, через выделение города в единый музей-заповедник «Мышиное царство», имеющий черты культурной автономии) шуточного мифа могло бы вывести его уже на четвертый этап волн геохронополитических трансформаций.
Рис. 8. Ментальная карта уникального «столичного» (мышиного) слоя Мышкина
1. Музей Мыши.
2. Мышкины палаты.
3. Музейный комплекс «Старая мельница».
4. Центр ремесел «Мышгород».
5. Гостиница «Кошкин дом».
6. Ресторан «Мышеловка».
7. Мышкарь-сувенир.
8. Мышиная лавка.
9. Банк мышей.
10. Мышиный базар.
11. Стилизованные скульптуры «Коты».
Рис. 9. Ментальная карта уникального «столичного» (татарского) слоя Касимова (фрагмент)
Примечание:
1. Старая татарская мечеть с минаретом.
2. Новая татарская мечеть.
3. Текие Афган-Мухамеда.
4. Текие Шах-Али-Хана.
5. Татарская слобода.
6. Татарская улица.
7. Татарский переулок.
8. Татарский проезд.
9. Татарский центр.
10. Татарская лавка, ул. Советская, д. 49.
11. Татарская лавка, ул. Советская, д. 61.
12. Татарская лавка, ул. Советская, д. 82.
13. Татарская лавка, ул. Советская, д. 139.
14. Татарская лавка, ул. К. Маркса, д. 18.
15. Татарская лавка, ул. Нариманова, д. 26.
Наконец, в случае Касимова (рис. 9), на первом этапе память о касимовских татарах и частичной независимости сформировала нарратив о городе, объединяющем две культуры и тем самым занимающем уникальную нишу в центральной России. На втором этапе данный миф был поддержан творческой интеллигенцией и татарским меньшинством и преобразован в комплексный нарратив о касимовской государственности и особом субэтносе касимовских татар. Невзирая на игнорирование этого нарратива со стороны властей, он начал трансформировать пространство, создавая особые лакуны татарской столичной идентичности. В случае поддержки со стороны населения и власти данного нарратива он мог бы стать доминирующим для городской идентичности, а в руках наиболее искусных политических акторов даже стать основой для местного сепаратизма.
Таким образом, все три исследуемых случая представляют лишь разные механизмы формирования нарратива о столичности, в то время как схема оказывается общей и укладывается в рамки разработанных нами волн геохронополитических трансформаций.
Наше эмпирическое иследование позволяет сделать вывод о том, что столичность базируется на символических ресурсах, позволяющих сформировать нарратив о воображаемом государстве, что трансформирует городское пространство и социальные практики и на последующих этапах геохронополитической трансформации может быть институционализировано в виде традиционных столичных институтов (когда город станет местом расположения органов власти) и процессов (когда он станет управлять государством через доминирование над созданной периферией).
Мы видим, что отсутствие институциональной основы не мешает данным городам актуализировать понятие «столичность». Более того, символических ресурсов (иногда даже шуточных) оказывается достаточно, чтобы артикулировать наличие иерархических отношений между мифической столицей и некой периферией и даже выстраивать нарратив о некой «нации», образованной
данными отношениями. При этом механизмы формирования столичного нарратива во всех трех случаях оказались разными: в Старой Ладоге это был изначально официальный дискурс, воспринятый населением; в Мышкине народный дискурс, наоборот, оказался затем востребован официальной властью; и наконец, в Касимове нарратив не поддерживается властью и распространен только в узких сегментах общества - среди татарской общины и городской интеллигенции.
Таким образом, столица играет ключевую символическую роль в государственном строительстве, поскольку за счет формирования нарратива о центральности создает архетип государства и внутреннюю дихотомию «центр - периферия», тем самым трансформируя восприятие пространства и социальные практики населения.
Литература
Замятин Д.Н. Гуманитарная география: пространство, воображение и взаимодействие современных гуманитарных наук // Социологическое обозрение. - М., 2010. - Т. 9, № 3. - С. 26-50. Замятин Д.Н. Феномен / ноумен столицы: Историческая география и онтологические модели воображения // Перенос столицы: Исторический опыт геополитического проектирования. Материалы конференции 28-29 октября 2013 г. / Отв. ред. И.Г. Коновалова. - М.: Ин-т всеобщей истории РАН: Аквилон, 2013. - С. 23-28. Овсянников А.А. Социология столичности: смыслы и стратегии // Вестник
МГИМО-Университета. - М., 2009. - № 5. - С. 1-6. Окунев И.Ю. Геохронологическая идентичность столиц с проблемной государственностью: к постановке проблемы // Сравнительная политика. - М., 2015. -Т. 6, № 4. - С. 89-93. Россман В. Столицы: их многообразие, закономерности развития и перемещения. - М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2013. - 336 с. Eliade, M. Cosmos and history: The myth of the eternal return. - N.Y.: Harper and Row, 1959. - 176. p.
Haverluk T.W., Beauchemin K.M., Mueller B.A. The three critical flaws of critical geopolitics: Towards a neo-classical geopolitics // Geopolitics. - Philadelphia, 2014. - Vol. 19, N 1. - P. 19-39. Isbell W.H. Cosmological order expressed in prehistoric ceremonial centers // Actes du
XLII Congres International des Americanistes. - Paris, 1978. - Vol. 4. - P. 269-297. Laswell H.D. The signature of power (buildings, communication and policy). - New
Brunswick, NJ: Transaction books, 1979. - 234 p. Treivish A.I., Zotova M.V., Savchuk I.G. Types of cities in Russia and across the globe // Regional research of Russia. - Moscow, 2014. - Vol. 4, N. 2. - P. 90-94.
Rapoport A. On the attributes of tradition // Dwellings, settlements and tradition (cross-cultural perspectives) / Bourdier J.-P., Al Sayyad N. (eds.). - Lanham, MD: Univ. press of America, 1989. - P. 77-105.
Rapoport A. The meaning of the built environment. - Tucson: Univ. of Arizona press, 1990. - 253 p.
Smith H.S. Society and settlement in ancient Egypt // Man, settlement and urban-ism / Ucko P.J., Tringham R., Dimbleby G.W. (eds.). - L.: Duckworth, 1972. -P. 705-719.
