CC BY
0
3. Mitchell David. Critical essays. Canterbury: Gylphi Limited, 2011.
4. Csicsery-Ronay I. Seven Beauties of Science Fiction, Middletown: Wesleyan University Press, 2008.
5. Hollinger V. Cybernetic Deconstructions: Cyberpunk and Postmodernism. Mosaic, 1990.
6. Jameson F. Postmodernism, or the Cultural Logic of Late Capitalism. Durham: Duke UP, 1991.
7. Голуб И.Б. Стилистика русского языка. Москва: Рольф; Айрис-пресс, 1997.
8. Брагина А.А. Неологизмы в русском языке. Москва: Просвещение, 1973.
9. Соскина С.Н. Окказиональные образования научной фантастики: на материале английского языка. Диссертация ... кандидата филологических. Наук. Ленинград, 1980.
10. Медведева Е.И. Лексико-семантическая и композиционная организация текстов НФ (на материале современного англо-американского короткого рассказа). Диссертация ... кандидата филологических наук. Ленинград., 1986.
11. Бабенко Н.Г. Окказиональное в художественном тексте. Структурно-семантический анализ. Калининград, 1997.
12. Ханпира Э. Окказиональные элементы в современной речи. Стилистические исследования: сборник статей. Москва, 1972.
13. Александрова О.И. Неологизмы и окказионализмы. Вопросы современного русского словообразования лексики и стилистики. Куйбышев, 1974.
14. Пацула Ю.Н. Окказионализмы новейшего времени: структурносемантический и функционально-прагматический аспекты. Диссертация ... кандидата филологических. наук: Ростов-на-Дону, 2005.
15. Gibson W. Count Zero. London: Victor Gollancz Ltd., 1986.
16. Комиссаров В.Н. Современное переводоведение. Москва: Высшая школа, 1990.
17. Гибсон У. Нейромант. Киберпространство. Трилогия. Санкт-Петербург: Азбука, 2017.
References
1. Suvin D. Metamorphoses of Science Fiction: On the Poetics and History of a Literary Genre. London: Yale University Press, 1979.
2. Clute John. Pardon This Intrusion: Fantastika in the World Storm, Harold Wood: Beccon Publications, 2011.
3. Mitchell David. Critical essays. Canterbury: Gylphi Limited, 2011.
4. Csicsery-Ronay I. Seven Beauties of Science Fiction, Middletown: Wesleyan University Press, 2008.
5. Hollinger V. Cybernetic Deconstructions: Cyberpunk and Postmodernism. Mosaic, 1990.
6. Jameson F. Postmodernism, or the Cultural Logic of Late Capitalism. Durham: Duke UP, 1991.
7. Golub I.B. Stilistika russkogoyazyka. Moskva: Rol'f; Ajris-press, 1997.
8. Bragina A.A. Neologizmy v russkom yazyke. Moskva: Prosveschenie, 1973.
9. Soskina S.N. Okkazional'nye obrazovaniya nauchnoj fantastiki: na materiale anglijskogoyazyka. Dissertaciya ... kandidata filologicheskih. Nauk. Leningrad, 1980.
10. Medvedeva E.I. Leksiko-semanticheskaya i kompozicionnaya organizaciya tekstov NF (na materiale sovremennogo anglo-amerikanskogo korotkogo rasskaza). Dissertaciya ... kandidata filologicheskih nauk. Leningrad., 1986.
11. Babenko N.G. Okkazional'noe v hudozhestvennom tekste. Strukturno-semanticheskij analiz. Kaliningrad, 1997.
12. Hanpira 'E. Okkazional'nye 'elementy v sovremennoj rechi. Stilisticheskie issledovaniya: sbornik statej. Moskva, 1972.
13. Aleksandrova O.I. Neologizmy i okkazionalizmy. Voprosy sovremennogo russkogo slovoobrazovaniya leksiki i stilistiki. Kujbyshev, 1974.
14. Pacula Yu.N. Okkazionalizmy novejshego vremeni: strukturnosemanticheskij i funkcional'no-pragmaticheskij aspekty. Dissertaciya ... kandidata filologicheskih. nauk: Rostov-na-Donu, 2005.
15. Gibson W. Count Zero. London: Victor Gollancz Ltd., 1986.
16. Komissarov V.N. Sovremennoeperevodovedenie. Moskva: Vysshaya shkola, 1990.
17. Gibson U. Nejromant. Kiberprostranstvo. Trilogiya. Sankt-Peterburg: Azbuka, 2017.
Статья поступила в редакцию 11.06.24
УДК 821.411.21
Gadzhimuradova T.E., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Dagestan State University (Makhachkala, Russia), E-mail: taiba1970@mail.ru
Gazimagomedova Kh.R., student, Dagestan State University (Makhatskala, Russia), E-mail: gazimagomedova.h@mail.ru
SYMBOLIC MEANINGS OF ZOOMORPHIC IMAGES IN THE NOVEL OF NAGIB MAKHFUZ "THE THIEF AND THE DOGS". The article examines zoomor-phic images in the novel "The Thief and the Dogs" by the Egyptian writer, Nobel Prize winner Naguib Mahfouz, which have a special symbolic meaning, carry out an expressive load, and are distinguished by philosophical depth. The article presents an extensive collection of zoomorphic images. The images that have a dominant position in the novel's narrative and are distinguished by their plastic-voluminous image deserve special attention. Figurative-associative features are realized in the images of a dog, viper, mouse, etc. Through them, a reconstruction of the bourgeois world, philistine existence in an urban environment is carried out, which developed in people the habits (behavioral characteristics) of animals (predatory instincts, hypocrisy, acquisitiveness, etc.). When considering imagery, intertextual connections (zoomorphic association) and folklore matrix are taken into account. In this way, the individual author's implementation in the text of the novel and the traditional (general cultural) interpretation are correlated.
Key words: Egyptian literature, social novel, zoomorphic imagery, hero, problematics, general cultural semantics, individual author's interpretation
Т.Э. Гаджимурадова, канд. филол. наук, доц., ФГБОУ ВО «Дагестанский государственный университет», г. Махачкала, E-mail: taiba1970@mail.ru
Х.Р. Газимагомедова, студентка, ФГБОУ ВО «Дагестанский государственный университет», г. Махачкала, E-mail: gazimagomedova.h@mail.ru
СИМВОЛИЧЕСКИЕ СМЫСЛЫ ЗООМОРФНЫХ ОБРАЗОВ В РОМАНЕ НАГИБА МАХФУЗА «ВОР И СОБАКИ»
В статье рассматриваются зооморфные образы в романе египетского писателя, лауреата Нобелевской премии Нагиба Махфуза «Вор и собаки», имеющие особое символическое значение, выполняющие экспрессивную нагрузку, отличающиеся философской глубиной. В работе репрезентируется обширное собрание зооморфных образов. Особого внимания заслуживают образы, имеющие доминирующее положение в романном повествовании, отличающиеся пластически-объемным изображением. Образно-ассоциативные черты реализуются в образах собаки, гадюки, мыши и др. Через них осуществляется реконструкция мещанского мира, обывательского существования в городской среде, развившей в людях повадки (особенности поведения) животных (инстинкты хищников, лицемерие, стяжательство и др.). При рассмотрении образности учитываются интертекстуальные связи (зооморфная ассоциация), фольклорная матрица. Таким образом соотносятся индивидуально-авторская реализация в тексте романа и традиционная (общекультурная) интерпретация.
Ключевые слова: египетская литература, социальный роман, зооморфная образность, герой, проблематика, общекультурная семантика, индивидуально-авторская интерпретация
Актуальность исследования определяется индивидуально-авторским прочтением зооморфных образов в романе Нагиба Махфуза «Вор и собаки».
Роман Нагиба Махфуза «Вор и собаки» [1] - один из немногих в творчестве писателя, в которых происходит художественное освоение зооморфной тематики. Создаваемая писателем литературно-художественная парадигма стихийно-природного начала имеет глубокий смысл и символическое выражение [2; 3]. В научных исследованиях [4-7] рассмотрена специфика зооморфных образных средств, однако считаем, что предложенный нами в данном исследова-
нии аспект - выявление зооморфной образности и её символического значения в романе Нагиба Махфуза «Вор и собаки» - относится к малоизученным.
Цель данной статьи - рассмотреть отобранные для анализа зооморфные образы в романе Нагиба Махфуза «Вор и собаки», выявить особенности их функционирования.
Задачи статьи: 1) проанализировать семантические особенности зооморфной образности в романе «Вор и собаки»; 2) рассмотреть традиционную (общекультурную) и авторскую интерпретацию зооморфной образности в романе «Вор и собаки».
Материалом исследования послужили научно-критические статьи о творчестве египетского писателя Нагиба Махфуза, словари символов, исследования, посвященные семантике зооморфных образов, роман Нагиба Махфуза «Вор и собаки».
Научная новизна проведённого исследования заключается в предложенном нами аспекте рассмотрения зооморфной образности и определения её роли как выразительно-оценочной парадигмы в создании семантической целостности романа Нагиба Махфуза «Вор и собаки».
Теоретическая значимость материала заключается в анализе зооморфной образности, её роли в создании особой символической и эмоциональной целостности романа Нагиба Махфуза «Вор и собаки». Используемые писателем способы художественного претворения природно-звериных мотивов позволяют дать более полную характеристику героям романа, их образу мысли, картинам быта и др.
Практическое значение результатов исследования состоит в том, что материал статьи может быть использован при подготовке общих курсов по дисциплине «Литература стран изучаемого языка». Результаты исследования будут полезны при изучении творчества Нагиба Махфуза.
В само название романа Нагиба Махфуза «Вор и собаки» [1] выносится его лейтмотив - зооморфизм «собака», отсылающий к принятой у арабов отрицательно-оценочной природно-стихийной ассоциации. И в названии произведения, и в его структуре обнаруживаются элементы параллельного построения (узловые идеологемы), которые сохраняют его содержательно-структурное единство, способствуют созданию смысловой и образной целостности. Также в романе раскрывается доминирующая антитеза (вор и собаки), сцепляются истинные и ложные ценности, выбор между которыми определяет трагичность всего жизненного пути главного героя.
Повествование начинается с того, как главный герой романа - Саид Махрам - освобождается из тюрьмы. За спиной остается «таинственный мир отчаяния и горечи» [1, с. 413]. Город встречает его пылью, нестерпимой жарой, духотой, раскалённым воздухом. «Обожженные солнцем улицы, бешеный бег машин, бесконечная сутолока уличной толпы, неподвижные фигуры сидящих на корточках людей, те же дома, лавки...» [1, с. 413]. Город, в котором всё суетливо, но лишено жизни. В уличной толпе «ни одной улыбки» [1, с. 413]. И он один, уже много потерявший, осознавший, что «четыре года, самые лучшие, самые дорогие, пропали даром» в тюрьме [1, с. 413].
О событиях, которые произошли четыре года назад, читатель узнает позже. Но уже понятно, что есть кто-то, кому герой готов предъявить счёт: «Пора дать волю гневу. Пора заставить подлецов трястись от страха и сорвать с Измены гнусную маску» [1, с. 413], отомстить тем, из-за кого он оказался в тюрьме. В памяти всплывают два имени: жены Набавии и в прошлом друга - Илеша. «Было два имени, стало одно». Набавия вышла замуж за Илеша - теперь они семья, и дочка вместе с ними. Именно в отношении прежнего друга, а теперь предателя, впервые звучит сравнение с собакой. Прошли те времена, когда Илеш, «как собака, лизал ... сапоги», «подбирал окурки» [1, с. 414].
Илеш и выполнял при Махраме роль сторожевой собаки, преданной до поры до времени. Махрам сделал из него человека, но как быстро он об этом забыл. Собака принадлежит тому, кто её кормит. В знаково-семантическом выражении этого символа подчеркиваются отсутствие твёрдых нравственных устоев, нечистоплотность и распутство [2, с. 578]. Авторское прочтение образа героя романа Илеша указывает на покорного, готового подчиняться человека, неспособного к сопротивлению (как собака, которую бьёт хозяин, а она ему руку лижет) [3]. Как только Махрам перестал кормить, она тут же стала «слугой» другого. Так было в самом начале отношений между Саидом и Илешем. Тогда Саид олицетворял ярость, мощь, силу. Однако Илеш-собака предал своего хозяина (кто-то поманил его более лакомым куском). И покорная вчера собака сегодня начинает восприниматься как злобное существо, которое может укусить, способно огрызаться и не спускать обиды. Именно так начинают выстраиваться новые отношения между прежними приятелями.
Обратимся к мнению Ю.П. Болотиной, рассматривающей зооморфизм «собака» в романе афганского писателя Х. Хоссейни «Бегущий за ветром». Исследователь отмечает, что зооморфизм «собака» используется «в традиционном для культуры Афганистана общем оценочном отрицательном значении «подлый, недостойный человек»» [4, с. 52]. В Коране нет отрицательной характеристики собаки. Однако «для исламских культур слепая преданность собаки, готовность служить хозяину нередко являются поводом для презрительного отношения к этому животному» [4, с. 53]. Согласимся с мнением М.Г Гаджиалиевой, рассматривающей зоонимы в этнокультуре арабов, что образ собаки в этническом сознании арабов отличается противоречивостью, одновременно символизирует прожорливость, скупость, неуживчивость, с одной стороны, и благодарность, с другой. Однако чаще всего «собака» предполагает отрицательную коннотацию [5].
Достаточно часто в повествовании встречается зооним «змея». Впервые он используется в описании дороги домой: «заговорщики-переулки», «визгливая брань трамвайных колес», «и крики, резкие, как вонь прогнивших овощей», злосчастное место - переулок Сайрафи, где его поймали и скрутили по рукам и ногам. И «тротуар-змея» (курсив здесь и далее - Т. Г., Х. Г.) [1, с. 414]. Чаще всего змеями представлялись реки с их изогнутым руслом [2, с. 300]. Из-за жизни в темных, укрытых от человеческого глаза местах змея отражает в себе симво-
лическое выражение жизни в обличии смерти. Дорога домой становится символом безнадежности, утраты кровных семейных уз, предательства, вероломства. В то же время змея может восприниматься как «символ вечного возвращения в цикличной форме или вечности в целом» [2, с. 296]. Недаром Саид Махрам идет привычной дорогой по тротуару-змее домой, фактически повторяя свой бесславный путь преступления и наказания за него. На арабском языке слово «змея» происходит от корня «жить». Поэтому дорога к дому, встреча с любимой дочерью могли стать символом возвращения к жизни. Однако ощущение безысходности по мере продвижения к дому усиливается. И образ-символ змеи повторяется вновь, уже в несколько ином ракурсе. Дорога домой полна мрачных воспоминаний: «Облава, как удав, сжимала свои кольца, чтобы задушить тебя, когда ты зазевался» [1, с. 414]. Как известно, большая змея долго ждет свою жертву и, наконец, дождавшись, убивает не спеша, медленно сжимая кольца. Преступная деятельность Махрама рано или поздно должна была завершиться облавой, и те, кто её устроил, умели ждать.
Город - не только узкие, мрачные переулки. Это и «высокие минареты, мечети, старинная крепость», площади, зелень сада и «ветерок, несмотря на зной, живительный» [1, с. 414]. Вроде не всё утрачено. И есть надежда уйти от мучительных воспоминаний. Но нет. Те, кто выглядывает из окон лавок, - «перепуганные мыши» [1, с. 414], люди, окликнувшие его, - гадюки, вонючка Илеш - как трусливая баба». И тех, кто его встречает, он воспринимает как «приятелей его врага» [1, с. 415]. Дорога домой сопровождается встречей со змеями, удавами, гадюками, относящимися к одному семантическому полю творящих коварство, зло и вероломство.
Однако писатель на этом не останавливается. Махрама встречают «перепуганные мыши». Мыши - маленькие пугливые зверьки, которые так же, как и змеи, предпочитают скрываться, прятаться в темных помещениях (правда, змеи связаны с природной стихией, а мыши - проявления жизни в городской среде). Мал зверек, но очень прожорлив. Символически олицетворяет смерть, болезни.
Негативный аспект образа мышей обусловлен и исламскими верованиями, согласно которым в некоторых из них живут души людей, принадлежащих к одному из израильских родов [2, с. 554]. Для мусульман это представители другой веры, чужие, несущие опасность. У Махфуза «перепуганные мыши» боятся встречи с Махрамом, который, кстати, дальше назовет себя львом. Встреча со львом (даже не с кошкой) пугает мышей. И они, взволнованные, ждут своей участи.
Встреча с Илешем происходит на глазах полицейского. Открыли окна, и «в комнату ворвались свет и мухи» [1, с. 416]. Неожиданное сопоставление. Как будто что-то хорошее может вот-вот случиться (свет), но мухи, в своей символике содержащие отрицательно-оценочный потенциал, создают ощущение чего-то грязного, липкого, назойливого. Муха предупреждает о порче, гниении, тлении, воплощает грязь, болезнь, нечистоты. Это ощущение ещё более усиливается описанием комнаты, в которой застелен большой голубой ковер, и тут же диссонанс: на нём «чернели прожжённые дыры» [1, с. 416]. Атмосфера становится ещё более невыносимой из-за портрета, на котором «Илеш стоит, опираясь на тяжелую трость» [1, с. 416]. Молчание - тягостное, взгляды - тяжелые. Саид горящим взглядом смотрит на Илеша, который похож на слона: Саид - мускулистый, поджарый, «походил на тигра, который вот-вот кинется на слона» [1, с. 416]. Наименование-характеристика «человек-слон» направлено на снижение образности. Привычная (общекультурная) материально-телесная метафорика слона, символически олицетворяющая «мощь, интеллект, терпение, миролюбие», подвергается переосмыслению. Герой как бы теряет человеческий облик, оплывает как духовным, так и физическим жирком обывателей, репрезентирует самодовольство, олицетворяет мещанско-обывательскую сущность [6]. В противоположность Илешу-слону Саид-тигр олицетворяет мужскую силу, ярость, мощь и власть. Это крепкий, стойкий характер. Как видим, Махфуз обходится без подробных описаний героев. Однако сопоставление семантических полей животного и человека в контексте романа позволяет наглядно показать сущность персонажей.
Полицейский, присутствующий при встрече Саида с Илешем, требует объяснений, с каким делом пришел Саид, вроде речь может идти только о дочери. Саид про себя переспрашивает: «А жена, а деньги мои, паршивый пёс? <...> Ничтожество, жалкий слизняк, жук навозный» [1, с. 417]. В одном ряду оказываются самые значительные характеристики личности Илеша, и все они даны в причудливом симбиозе с отрицательной коннотацией. Наименование-характеристика «жук навозный» в контексте романа сообщает об утрате сакрального смысла символа жизни, возрождения, мира, благополучия, созидания.
Почти лишено зооморфной образности описание дома шейха Гунеди, к которому направляется Саид. Это «приют милосердия» - странный дом, в котором «не было запертых дверей» [1, с. 420], остров благости, чистоты, молитв и пророчеств. Светом озарён дом шейха Гунеди - праведника, чья жизнь проходит в деяниях благостных и молитвах. В завершение разговора «последняя золотая ниточка медленно тает в окошке. И впереди долгая ночь» [1, с. 425]. В ночи, в сумерках душа Саида. Свет благости рядом, но он его не видит, одержимый чувством мести.
В мир спокойствия и благости диссонансом врываются слова о внешнем мире. Саид жалуется: «Изменила мне с жалким негодяем, который учился у меня и, как собака, ждал моей подачки» [1, с. 424]. Саид считает, что попал в тюрьму из-за Илеша. «Этот пёс выдал меня» [1, с. 425]. «Собака Илеш завладел всем, что я имел.» [1, с. 27].
В обстановке умиротворения, веры, любви к людям через символику представителей зоомира врываются заботы, тяготы мирской жизни («лень, скука и смерть») [1, с. 423]. В прошлой жизни, в счастливом детстве, было предвкушение счастья, «и радость, рожденная пением» молитв, отцовская ласка, грёзы о чем-то неземном, неясном» [1, с. 420].
В доме благости и умиротворения шейха Гунеди стихийно-природное передается через муравьиную семью, которая «лёгкой вереницей» скользила по циновке [1, с. 424]. Муравей олицетворяет старательность, порядок, добродетель, усердие, мудрость (муравьиное терпение, упорство, прилежание). Именно таким представляется Гунеди, жизнь которого отличается упорядоченностью, религиозным усердием (рвением), терпимостью.
Совсем другим человеком предстаёт Рауф Алван, которого Саид воспринимал как друга и учителя, как «обнаженный меч, защищающий свободу». Но он предал его так же, как «собака Илеш» [1, с. 427]. Контрастом жилищу Гунеди изображается «дом с зеркалами и статуэтками».
Рауф, живущий в роскоши, «легко и просто изменил своим целям», стал сытым и благополучным буржуа, лишенным чести, порядочности. Весьма выразителен его портрет: «лицо Рауфа вдруг расплылось и стало широким, как коровья морда» [1, с. 428]. Обратим внимание, что благодаря такому сравнению психологически убедительным становится сам персонаж. Да, Рауф Алван не бык, воплощающий в себе мужскую силу, мощь, упрямство, настойчивость, ярость, надёжность. Возможно, здесь присутствует намек на то, что корова олицетворяет достаток, богатство. И в то же время образ Рауфа снижается - мужчине слабость не пристала. Природные качества коровы/быка являются воплощением фундаментальной оппозиции мужского и женского начал. А здесь она стирается. Или даже маркируется как принадлежность к другому полу. Социально признаваемый образ мужчины здесь уступает место феминизации.
Изменили Саиду, предали его те, в чьих словах и поступках в прежней жизни он не сомневался. Он представлял, как они переглядываются за его спиной, «эти настороженные, тревожные, похотливые глаза. Как у кошки, когда она, подкрадываясь на брюхе, несёт с собой смерть беспечной птахе» [1, с. 433]. Люди, творящие беззаконие, несущие зло окружению, в романе изображаются через существа, привыкшие быть активными только в ночное время (кошки, мыши, гадюки). Кошка - ночной зверь, отличающийся хитростью, неутомимостью в поисках добычи, в её отслеживании. Олицетворяя женское начало, писатель снижает образы мужчин, когда-то бывших в окружении Саида. Главный герой тоже ночной хищник, чьё хитроумие, сообразительность проявляются в ночное время. Но писатель даёт ему гораздо более мужественные определения. Он тигр, лев. Правда, в описании его набега на дом Рауфа Алвана встречается неожиданное сравнение: он «легко и привычно, как обезьяна», пробрался через ограду, ловко перенеся своё «тело через острые зубцы» [1, с. 434]. И тут же: «Осторожно вышел из кустов и на четвереньках пополз к дому» [1, с. 435]. Неслучайно сравнение Саида, собирающегося совершить преступление (ограбление дома бывшего друга), с обезьяной - символом злобности, порока, тщеславия, алчности [2, с. 577]. Совершая преступление, Саид приравнивается к тем, чьи помыслы нечисты и дела опасны для людей, кого ненавидит и называет псами. «На четвереньках» он ползёт к дому, который собирается ограбить. Эта деталь указывает на особи не самого высокого ранга (в сравнении с другими, доминирующими -тигром, львом, которые олицетворяют превосходящую физическую силу, агрессию и упорство в достижении цели).
Показательная деталь - преступления происходят только в ночи [1, с. 442, 443], а после - «ночь как будто стала ещё темнее и гуще» [1, с. 443]. «В такой час всё живое прячется в норы» [1, с. 445] - опосредованное введение зоотемы. Люди для Саида - те же животные, день для которых, в отличие от него, завершается в домах (норах).
Совершив убийство, как выяснится, невиновного человека, Саид понимает, что «перешёл в иную категорию». «И судьба у меня теперь будет иной. Раньше я похищал ценности, теперь буду похищать подлые людские души» [1, с. 447].
После нападения и убийства Саид замечает, что «голова гудит, как пчелиный улей. И некуда деться» [1, с. 447]. Саид рассуждает о том, как люди, прочитав об убийстве, разглядывая его лицо на фото в газете, отнесутся к этому сообщению: «... иные с удивлением, иные со страхом, иные с тайным звериным удовольствием» [1, с. 451]. Тема зверья продолжается в оценках, которые Нур даёт людям. Она единственная, кто по-настоящему любил Саида. Встретив его после тюрьмы, заметила в нем перемены. Пребывание в тюрьме, обида и жажда мести изменили Саида. Он стал другим, приобрёл повадки зверя.
Галерея зооморфных образов пополняется символикой ночной бабочки. В квартире Нур, по-настоящему его любившей, «около лампы, не прикрытой абажуром, прижилась ночная бабочка» [1, с. 462]. Мотылек, стремящийся к свету
Библиографический список
(огню), готов сгореть, жертвуя собою во имя любви. В то же время ночная бабочка - символ лёгкости, ищет свет и красоту, кажется существом бесплотным и прозрачным. Саид «снова с удивлением подумал, какое у неё большое и горячее сердце, и поразился её упорству, и почувствовал к ней признательность и жалость» [1, с. 462]. А ведь она действительно ночная бабочка (эвфемизм, используемый для описания женщин легкого поведения). Однако в сердце её настоящее глубокое чувство и сострадание к Саиду. Религиозная символика бабочки обозначает душу, её возрождение и бессмертие. Процесс превращения гусеницы в бабочку связан с перерождением (трансформацией) в небесное крылатое создание - лёгкое и грациозное. Любовь стала причиной её душевных метаний, искреннего желания изменить свою жизнь, уехать хоть на край света с любимым человеком, спасая его тем самым от гибели. Концовка романа открытая. Встреча, которую жаждал Саид, так и не свершилась. И не очень понятно, чем закончились блуждания героини, куда она исчезла в ночи.
Нур возвращается всегда на рассвете (нур - «свет» по-арабски). И хоть промысел её тоже в ночи, но она продолжает оставаться светлым и открытым человеком: «С её приходом мрак рассеялся, и захотелось жить и радоваться жизни: есть, пить, узнавать, что в мире нового». И он начинает привыкать к ней и понимать, что она «единственный человек, подаривший ему любовь перед смертью» [1, с. 470].
Совершая редкие вылазки из квартирки Нур как из спокойного и безопасного укрытия, он с особой остротой чувствовал, «как это тяжело, когда за тобой охотятся. Вот так, должно быть, чувствуют себя мыши или змеи, когда осторожно выползают из своих нор» [1, с. 465]. Один в ночи он бродит по городу, с опаской ожидая нападения из любой подворотни. «Вдали поблескивает огнями враждебно притаившийся город, а ты один и должен испить своё одиночество до дна» [1, с. 465]. С тревогой, «настороженно вглядываясь и вслушиваясь в темноту, он брёл по городу, как одинокий, загнанный зверь...» [1, с. 466].
После преступления Саид приобрел новые повадки. Он и сам говорит о том, что перешёл в другую группу. Единожды в повествовании Саид сравнивается с собакой. Он обсосал кости, «как собака» [1, с. 482]. Он не свободен от власти слепых животных инстинктов. Невольно своим преступлением поставил себя в один ряд с теми, кого ненавидел. «Одиночество, уныние и тревога. И тот же мрак» стали постоянными его спутниками. Осознание, что он может потерять единственного любящего его человека, приходит слишком поздно.
К мраку, густой темноте, в которой прячется Саид, прибавилась ещё и «могильная тишина» - предвестник будущей трагедии [1, с. 478]. И уже «издалека до слуха долетал собачий лай» [1, с. 479]. Квартал оцеплен. Но Саид решает бороться до конца. Его преследуют собаки и лай, «отрывистый и гулкий, как выстрелы в тишине. лай приближался. Если в ход пущены собаки, надеяться больше не на что. Всё ближе шум и ближе лай, и скоро ты услышишь на своём лице собачье дыхание, полное ненависти и злорадства. А лай всё ближе, всё громче» [1, с. 491].
Как видим, в последних эпизодах романного повествования в зооморфном образе «собака» развивается символический смысл и одновременно реализуется стихийно-природное начало в виде реальных полицейских собак, преследующих Саида. И здесь собака - символ закованного, подневольного животного, исполняющего приказы человека [7, с. 50]. В то же время продолжает реализо-вываться символическое выражение, когда образ животного проецируется на человека. «Ну, разумеется, Рауф, Набавия, Илеш и все эти собаки тоже обошлись со мной по-человечески» [1, с. 491]. Отличаясь безжалостной, жестокой логикой существования своего подвида, эти персонажи неслучайно напоминают представителей животного мира.
Преследуемый полицией, отбиваясь от неё на кладбище, Саид думает о том, что «на этот раз подлецы уцелели. И в последний раз он сказал себе, что жизнь прожита напрасно.» [1, с. 490]. Полиция предлагает выбрать «смерть или суд по справедливости» [1, с. 491]. Однако Саид не верит в справедливость. «И он увидел Смерть. Она шагала, разгребая мрак». «Целый дождь ответного свинца» пролился на Саида. Отстреливаясь, он хрипит в остервенении «Собаки!» [1, с. 491]. Душевная драма одинокой личности, раскрытая во всей полноте в романе, показывает отчужденность и противостояние человека обществу, создавая настроение тревожного ожидания, которое не заставит себя ждать трагической развязкой.
Таким образом, зооморфные образы, используемые в романе Нагиба Махфуза «Вор и собаки», делают психологически убедительными образы героев, играют важную роль в формировании нравственной оценки тех или иных персонажей. Контрастное построение семантических полей животного мира и человеческого общества активизирует оценочную коннотацию зоонимов прежде всего для изображения морально-нравственного состояния общества.
1. Нагиб Махфуз. Избранные произведения. Перевод с арабского. Составление и послесловие В. Кирпиченко. Москва: Панорама, 1992.
2. Энциклопедический словарь символов. Автор-составитель Н.А. Истомина. Москва: Издательство АСТ, 2003.
3. Лингвокультурологический словарь. Москва: Гнозис, 2004.
4. Болотина Ю.П. Национально-культурная специфика зооморфных образных средств в романе Х. Хоссейни «Бегущий за ветром». Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2020; Т. 13, Выпуск 4: 51-55.
5. Гаджиалиева М.Г Зоонимы в этнокультуре арабов. Известия ДГПУ. Общественные и гуманитарные науки. 2016; Т. 10, № 4: 64.
6. Дубровских Т.С. Зооморфные образы в книге Николая Асеева «Проза поэта». Вестник Южно-Уральского гос. ун-та. Серия: Лингвистика. 2015; Т. 12, № 2: 63.
7. Плаксицкая Н.А., Сапрыкина М.В. Зооморфные мотивы в трагедии Е. Замятина «Атилла». Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2019; Т. 12, Выпуск 8: 48-53.
References
1. Nagib Mahfuz. Izbrannye proizvedeniya. Perevod s arabskogo. Sostavlenie i posleslovie V. Kirpichenko. Moskva: Panorama, 1992.
2. 'Enciklopedicheskj slovar' simvolov. Avtor-sostavitel' N.A. Istomina. Moskva: Izdatel'stvo AST, 2003.
3. Lingvokul'turologicheskjslovar'. Moskva: Gnozis, 2004.
4. Bolotina Yu.P. Nacional'no-kul'turnaya specifika zoomorfnyh obraznyh sredstv v romane H. Hossejni «Beguschij za vetrom». Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i prakiiki. Tambov: Gramota, 2020; T. 13, Vypusk 4: 51-55.
5. Gadzhialieva M.G. Zoonimy v 'etnokul'ture arabov. Izvestiya DGPU. Obschestvennye i gumanitarnye nauki. 2016; T. 10, № 4: 64.
6. Dubrovskih T.S. Zoomorfnye obrazy v knige Nikolaya Aseeva «Proza po'eta». Vestnik Yuzhno-Ural'skogo gos. un-ta. Seriya: Lingvistika. 2015; T. 12, № 2: 63.
7. Plaksickaya N.A., Saprykina M.V. Zoomorfnye motivy v tragedii E. Zamyatina «Atilla». Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i prakiiki. 2019; T. 12, Vypusk 8: 48-53.
Статья поступила в редакцию 17.06.24
УДК 811.161.1
Ibragimova G.Kh-K., Cand. of Sciences (Philology), senior teacher, Department of English for Professional Communication, Financial University
under the Government of the Russian Federation (Moscow, Russia), E-mail: galima76@mail.ru
SOMATIC CONCEPTS IN AN ETHNIC PORTRAIT OF A RUSSIAN AND AN ENGLISHMAN. The article analyzes an ethnic portrait in the picture of the world of the Russian and the English speakers. Although there are works devoted to this issue, nevertheless, it is relevant in modern discourse, since interpersonal relationships are based on the understanding of the world picture by one or another native speaker. An ethnic portrait in the Russian and English worldview is a kind of reflection of the mentality of speakers of these two languages. Such portrait may contain the reference qualities of a Russian person and an Englishman. The analysis of an ethnic portrait of a Russian and Englishman has led to the following conclusions: the ethnic portrait of native speakers of Russian and English languages consists most vividly of such somatic names as eyes, face, hair; and the concepts of beard, eyebrows, mustache are noted in episodic cases; these concepts contribute to the fullest disclosure of the characteristic features of Russian and English mentality; they can be seen in the characters of folklore and oral speech of native speakers of the languages in question; With the help of these concepts, it is possible to best characterize the Russian and the English; speakers of both languages have common and different understanding of the worldview. The importance of stable combinations with the analyzed concepts in the languages under consideration makes it possible to distribute them into the following groups: the emotional state of a person, the character of a person, the surrounding world of a person, actions and behavior. The differences noted are due to the historical and cultural characteristics of these countries.
Key words: ethnic portrait, Russian language, English language, worldview, folklore, vocabulary, concepts, comparative analysis, modern discourse
Г.Х-К. Ибрагимова, канд. филол. наук, ст. преп., Департамент английского языка и профессиональной коммуникации Финансового университета
при Правительстве РФ, г. Москва, Е-mail: galima76@mail.ru
СОМАТИЧЕСКИЕ КОНЦЕПТЫ В ЭТНИЧЕСКОМ ПОРТРЕТЕ РУССКОГО И АНГЛИЧАНИНА
Статья посвящена анализу этнического портрета в картинах мира русского и англичанина. Хоть и существуют работы, посвященные данному вопросу, тем не менее это является актуальным в современном дискурсе, так как межличностные отношения строятся исходя из понимания картины мира тем или иным носителем языка. Этнический портрет в русской и английской картинах мира - это своего рода отражатель менталитета носителей этих двух языков. Такой портрет может содержать эталонные качества русского человека и англичанина. Анализ этнического портрета в русской и английской картинах мира привел к следующим выводам: этнический портрет у носителей русского и английского языков составляют ярче всего такие соматические наименования, как глаза, лицо, волосы; а концепты борода, брови, усы отмечаются в эпизодических случаях. Эти концепты способствуют наиболее полному раскрытию характерных черт русского и английского менталитета; их можно усмотреть в персонажах фольклора и устной речи носителей рассматриваемых языков; с помощью приведенных концептов можно наилучшим образом охарактеризовать русского и англичанина; у носителей обоих языков отмечаются общее и различное в понимании картины мира. Значение устойчивых сочетаний с анализируемыми концептами в рассматриваемых языках дает возможность распределить их по следующим группам: эмоциональное состояние человека, характер человека, окружающий мир человека, поступки и поведение. Отмечаемые отличия обусловлены историческими и культурными особенностями этих стран.
Ключевые слова: этнический портрет, русский язык, английский язык, картина мира, фольклор, словарный состав, концепты, сопоставительный анализ, современный дискурс
Актуальность работы: в исследовании антропонимической лингвистики определенное место занимает вопрос об этнической самооценке, отраженной в составе словарного состава. В наше время это является особо актуальным в современном дискурсе, так как межличностные отношения строятся исходя из понимания картины мира тем или иным носителе языка.
Сопоставление концептов из словарного состава русского и английского языков дает возможность сформировать этнический портрет носителей рассматриваемых языков, а также определить их национальное своеобразие, самобытность.
В последние годы немало работ [1-9], в которых предпринимаются попытки выявления этнического своеобразия, этнического портрета носителя того или иного языка. Этнический портрет носителя русского и английского языков - это своего рода отражатель их менталитета. Такой портрет может содержать эталонные качества русского человека и англичанина.
Основная цель - выявление национальной специфики этнического портрета русского и англичанина через картину мира носителей этих языков.
Задачи:
- определить концепты, составляющие представление о внешнем и внутреннем мире носителя обоих языков;
- выявить различия и общие черты в характере этих двух народов.
Теоретическая значимость состоит в том, что работа вносит вклад в исследование картин мира представителей рассматриваемых народов, способствует обобщению и разнообразию, а также достижению понимания в межкультурной коммуникации.
Практическая ценность заключается в том, что материалы и результаты можно использовать в чтении лингвистических спецкурсов в вузе, в сопоставительной грамматике, в межкультурной коммуникации, а также в переводе.
В работе использованы сравнительно-сопоставительный метод и метод компонентного анализа.
Словарное богатство любого языка представляет собой своеобразный паспорт рассматриваемых этносов, что рисует точную картину объективной характеристики образов и характеров носителей данных языков. Это видение и строение картины мира русским и англичанином, выявление их ценностей и всего того, что держит на сердце каждый из них, чем пренебрегает, как связывает увиденное и услышанное, что для них является приоритетным, а что вторичным в окружающем их мире.
Лексика конкретного языка в своей совокупности является источником информации о фрагменте соответствующей языковой картины мира [3].
Язык выполняет функцию специфической информационной системы, кодирующей любую информацию обо всех процессах, происходящих в антропос-фере [6].
Как говорит Н.Г Комлев, «названия цветов, деревьев, животных, многих предметов и действий в языке каждой народности имеет семантическое своеобразие, которое, правда, скорее похоже на стихию, поскольку его так трудно подвергнуть систематизации» [7, с. 118].
Следует обратить пристальное внимание на особенности экспрессивных средств языка при описании портрета русского человека и государства, которые придают содержанию свойства универсальности. [1].
