CC BY
114УДК 821.161.1
ГРНТИ 17.09
Д. Вальчак
«Сикстинская Мадонна», «Мертвый Христос» и икона Богоматери: Ф. М. Достоевский о религиозной живописи и иконописи
В статье анализируются малоизвестные высказывания Ф. М. Достоевского о религиозной живописи и об иконописи. Предметом данного исследования являются как публицистические очерки писателя, так и его переписка, а также воспоминания современников об авторе «Братьев Карамазовых». Устанавливается связь между взглядами Достоевского о религиозных картинах и об иконах и его православным мировоззрением.
Ключевые слова: Ф. М. Достоевский, иконопись, религиозная живопись, «Мертвый Христос», «Сикстинская Мадонна».
Dorota Walczak
"Sistine Madonna", "The Dead Christ" and the Icon of the Mother of God: F. M. Dostoevsky on Religious and Icon Painting
In the article little-known statements of F.M. Dostoevsky on painting and on icon painting are analyzed. The subject of this study are both the journalistic essays of the writer, and his correspondence, as well as memoirs of contemporaries about the author of the Brothers Karamazov. A connection is established between Dostoevsky's views on religious paintings and on icons and his religious worldview.
Key words: F. M. Dostoevsky, icon painting, religious painting, "Dead Christ", "Sistine Madonna".
Ф. М. Достоевский вне всякого сомнения был хорошим знатоком искусства, но его эстетические взгляды были так же двойственны, как и его мнение о человеке. В одном только романе «Идиот» писатель сперва замечает, что «красота - загадка» [9, с. 66], чтобы сразу потом добавить, что «красота спасет мир» [9, с. 317].
Эстетическое чувство Достоевского, как и большинства образованных людей его времени, сформировалось за счет западноевропейской живописи, которую автор не только знал довольно хорошо, но и особо ею интересовался, регулярно посещая Эрмитаж и выставки в Академии художеств. Как пишет Б. Стемпчинская, участие живописных картин в сотворении литературной материи произведений Достоевского особо ощутимо в тех его
31
романах, создание которых относится к 60- и 70-м годам XIX в. Это и неудивительно, поскольку с 1867 по 1871 гг. писатель пребывал в Западной Европе, где имел возможность посмотреть многие произведения искусства [16, с. 49]. Именно тогда в его произведениях начинают появляться описания конкретных картин, которые Б. Стемпчинская называет «живописными цитатами». Исследовательница придерживается мнения, что Достоевский был особого рода реципиентом произведений искусства. Идейное и психологическое содержание картин он понимал очень лично, трансформируя его согласно своим литературным концепциям и обобщая его значение, в итоге чего над картиной был надстроен некий комплекс близких ему вневременных идей - «проклятых вопросов», связанных с человеческим бытием [20, с. 47-48]. В свою бытность за границей писатель получил возможность посетить Дрезден и посмотреть там «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля Санти. «Муж мой мог стоять пред этою поразительной красоты картиной часами, умиленный и растроганный», - писала А. Г. Достоевская [7, с. 159]. Картину эту впоследствии устами героя «Бесов» Степана Трофимовича Верховенского Достоевский назвал «идеалом человечества» [8, Х, с. 265]. Необходимо заметить, что в своем обожании Рафаэля Достоевский не был оригинальным - «Сикстинской Мадонной» восхищались многие представители русских интеллектуальных элит его времени [19, с. 214]. По свидетельству современников, писатель так сильно почитал «Сикстинскую Мадонну», что копия этой картины постоянно висела над кроватью в его петербургской квартире. Несмотря на отрицательное отношение к католической церкви литератор отнюдь не рассматривал это католическое изображение как что-то чужое и враждебное своему православному мироощущению, а, напротив, он критиковал тех, кто гордится непониманием «Сикстинской Мадонны». Положительную оценку писателя получило также произведение Клода Лоррена «Асис и Галатея», на которое он ссылался в своем романе «Подросток». Как справедливо замечает В. В. Зеньковский, уверенный в особой дороге России писатель не отрицал художественного наследства Западной Европы. Автор «Преступления и наказания» считал, что русский человек способен обнять все наследие Запада как свое, но и сказать новое слово в философии и искусстве [13, с. 497].
Так как писатель вполне одобряет живопись Рафаэля и Лоррена, совершенно по-другому обстояло дело с еще одной известной картиной, которую писатель увековечил в своем творчестве, - «Мертвым Христом в гробу». Особого внимания заслуживает тот факт, что, согласно воспоми-
наниям жены писателя Анны Григорьевны, ее муж нарочно хотел «наддать дороги и поехать в Базель, чтобы только посмотреть там знаменитую картину Ганса Гольбейна Младшего» [7, с. 175], о которой, по предположению Леонида Гроссмана, он узнал из «Писем русского путешественника» Николая Карамзина [5, с. 411]. Полотно Гольбейна представляет собой натуральной величины (2 метра длиной) реалистическое изображение мертвого человеческого тела. А. Г. Достоевская свидетельствует, что впечатление, произведенное на ее мужа картиной Гольбейна, было чрезвычайно сильным: «Картина произвела на Федора Михайловича подавляющее впечатление, и он остановился перед ней как бы пораженный ... В его взволнованном лице было то испуганное выражение, которое мне не раз случалось замечать в первые минуты приступа эпилепсии», -пишет она в своих воспоминаниях. По словам Анны Григорьевны, «Мертвый Христос» так поразил Достоевского, что он будто бы сказал те же слова, которые впоследствии вложил в уста Льва Мышкина из «Идиота»: «От этой картины у иного даже вера может пропасть!» [9, с. 182]. Писатель дает описание этого полотна в «Идиоте», а в ранних редакциях романа неоднократно сопоставляет ее с упоминавшейся уже книгой Эрнста Ренана «Жизнь Иисуса» [15]. Как считает В. В. Бачинин, в глазах Достоевского как книга, так и картина - примеры художественного кощунства, такого представления Христа, в котором от его Божественной ипостаси не осталось и следа и потому он глубоко возмущается ими, считая, что от них можно потерять веру [1].
Ф. М. Достоевский всегда старался прилежно следить за новыми явлениями в мире русской литературы и искусства. Мы уже упоминали о том, что писатель регулярно посещал выставки, ежегодно организуемые петербургской Академией художеств, на которых показывались новейшие работы самих выдающихся русских художников. Непосредственным результатом этих посещений, а также позднейших размышлений автора «Идиота» стали две небольшие журнальные заметки, озаглавленные «Выставка в Академии художеств» (1861) [10] и «По поводу выставки» (1875) [12]. Хотя обе статьи отделяет свыше десяти лет, за это время концепция искусства поменялась только в незначительной степени.
По словам Б. Стемпчинской, постоянным элементом в литературной критике Достоевского является неодобрение излишней, по ее мнению, тенденциозности при подборе темы [20, с. 45]. Достоевский критиковал художников, которые становились на стороне одной идеологии (тем более, если это был либерализм или народническая идеология, которые Достоев-
ский абсолютно не поддерживал). В первом из упомянутых очерков писатель высказал свое мнение о картинах Валерия Якоби и Василия Перова (который, кстати, впоследствии написал самый известный портрет Достоевского). «Привал арестантов» (1861) Якоби и «Проповедь в селе» (1861) Перова были встречены не очень благоприятной оценкой автора, который, с одной стороны, хвалил их художественное оформление, а с другой - не одобрял тенденциозности в выборе темы («Это мелодрама, а не действительность. Вы слишком гнались за эффектом и натянули эффект», - обращался писатель к Якоби [10, с. 154]).
Писатель считал, что вместо злободневных, социальных или политических тем искусство должно заниматься вечными, вневременными философскими проблемами. В другом очерке о посещении выставки писатель тоже дает, в общем-то, очень положительный отзыв об известнейшей картине Ильи Репина «Бурлаки на Волге» (1872-1873), которую должны были отправить на международную выставку в Вену, подчеркивая в ней отсутствие тенденциозности, простоту. «Чуть только я прочел в газетах о бурлаках г-на Репина, то тотчас же испугался, - пишет Достоевский. - Даже самый сюжет ужасен: у нас как-то принято, что бурлаки всего более способны изображать известную социальную мысль о неоплатном долге высших классов народу. Я так и приготовился их всех встретить в мундирах, с известными ярлыками на лбу. И что же? К радости моей, весь страх мой оказался напрасным: бурлаки, настоящие бурлаки и более ничего. Ни один из них не кричит с картины зрителю: "Посмотри, как я несчастен и до какой степени ты задолжал народу!"» [12, с. 74]
С точки зрения темы нашей статьи, самим существенным кажется тот факт, что писатель высказался отрыто также на тему русской религиозной живописи. Описывая выставку 1875 г., автор «Братьев Карамазовых» дал негативную оценку картины русского художника Николая Ге «Тайная вечеря» (1863). Полотно Ге представляет Христа в окружении двенадцати апостолов накануне его смерти. Необычная трактовка темы (на первом плане находится изменник Иуда, повернутый спиной к зрителю, а Христос производит впечатление смертельно усталого и чем-то озабоченного человека) уже в 1863 г. стала причиной резкой критики Ге со стороны консервативных кругов, организованных вокруг журнала «Современная летопись» [2, с. 26-27]. В 1875 г., когда было принято решение, что картина Ге будет представлять русское искусство на выставке в Вене, свой отрицательный отзыв о ней дал также Достоевский. В публицистическом очерке он обвинил художника в сознательном «принижении» высокой
евангельской темы и представлении ее таким образом, как будто речь шла о жанровой живописи. По словам писателя, тайная вечеря на картине Ге похожа на обыкновенную дружескую встречу в кабаке («Как можно, чтоб из этой обыкновенной ссоры таких обыкновенных людей, как у г-на Ге, собравшихся поужинать, произошло нечто столь колоссальное?» [12, с. 76] -писал Достоевский). Писатель был особенно возмущен тем, что Христос на картине напоминает обыкновенного человека, но никак не Бога. «Вот сидит Христос, но разве это Христос? Это, может быть, и очень добрый молодой человек, очень огорченный ссорой с Иудой, который тут же стоит и одевается, чтобы идти доносить, но не тот Христос, которого мы знаем» [12, с. 76], - решительно заявляет Достоевский. Так, как и в случае с картиной Ганса Гольбейна, автор «Преступления и наказания» видит здесь кощунство по отношению к божественной ипостаси Христа. По его мнению, картина Ге вовсе не реалистична, поскольку не представляет божеской действительности: «Вышла ложь и предвзятая идея, и уже вовсе не реализм» [12, с. 77]. Из всего вышесказанного вытекает, что Достоевский не отрицал русскую религиозную живопись, но считал, что она должна представлять Христа соответственным его значению образом, так как это имеет место на православных иконах.
Мы ничего не знаем о домашних иконах автора «Братьев Карамазовых». Характерно, что на организованной в 2002 г. Музеем Достоевского выставке «Храмы и иконы в жизни и творчестве Ф. М. Достоевского» не было ни одной иконы, принадлежавшей писателю [17]. В своей пубилицистике и переписке Федор Достоевский всего несколько раз прямо высказывается об иконописи. На основании этих высказываний можно попытаться реконструировать его понимание иконы, а также и то, как он относился к проблеме иконопочитания.
Одно из этих замечаний об иконе относится к 1868 г., когда в письме к поэту Аполлону Николаевичу Майкову Достоевский высказывает свое мнение по поводу его стихотворения «У часовни»: Дорог мне, перед иконой В светлой ризе золотой, Этот ярый воск, возжженный Чьей неведомо рукой. Знаю я: свеча пылает, Клир торжественно поет: Чье-то горе утихает, Кто-то слезы тихо льет,
Светлый ангел упованья
Пролетает над толпой...
Этих свеч знаменованье
Чую трепетной душой:
Это - медный грош вдовицы,
Это - лепта бедняка,
Это... может быть... убийцы
Покаянная тоска...
Это - светлое мгновенье
В диком мраке и глуши,
Память слез и умиленья
В вечность глянувшей души... [15]
«Это одно из лучших стихотворений ваших, - пишет он поэту, - все прелестно, но одним только я недоволен: тоном. Вы как будто извиняете икону, оправдываете; пусть, дескать, это изуверство, но ведь это слезы убийцы и т.д. Знайте, что мне даже знаменитые слова Хомякова о Чудотворной Иконе, которые приводили меня прежде в восторг, - теперь мне не нравятся, слабы кажутся. Одно слово: «Верите вы иконе или нет!» (Храбрее, смелее, дорогой мой, уверуйте). Может быть, вы поймете то, что мне хочется сказать; это трудно вполне высказать»[11].
Предположительно написав о Хомякове, Достоевский совершил здесь ошибку. По всей вероятности, он имел в виду другого славянофила, Ивана Киреевского, известное высказывание об иконе которого приведено Александром Герценом в книге «Былое и думы» [6]. Это тем более правдоподобно, что упоминание о Киреевском и иконе несколько раз появляется в ранних редакциях романа «Бесы» [8, XI, с. 64]. Иван Киреевский в своем высказывании (достоверность которого, кстати, оспаривается многими современными исследователями) говорит о том, что поверил в силу иконы из церкви в своем родовом имени и начал молиться перед ней, поняв, что сила молитв как будто куммулировалась, сосредоточилась в иконе. «Веками принимавшая потоки страстных возношений, молитв людей скорбящих, несчастных», эта икона, поясняет он Герцену, «должна была наполниться силой, струящейся из нее, отражающейся от нее на верующих. Она сделалась живым органом, местом встречи между Творцом и людьми» [4, II, с. 128-129]. Сам Герцен крайне неодобрительно высказывался по поводу слов своего друга Киреевского, считая, что вера в куммуляцию благочестия в иконе является на самом деле верой языческой, магической, но мы подчеркнем, что почти
за сто лет до появления работ Евгения Трубецкого и о. Павла Флоренского, Киреевский говорит о синнергизме иконы. Можно подозревать, что Достоевский некоторое время был под сильным влиянием слов Киреевского (как сам признается в письме Майкову, они приводили его прежде в восторг), но со временем это ощущение поблекло («теперь мне не нравятся, слабы кажутся»). В «Бесах» Достоевский решил с помощью высказывания Киреевского показать ложность почитания иконы интеллигентами только по той причине, что делают это другие. Неизвестно, почему он потом отказался от этого замысла и слова Киреевского не попали в конечную версию романа. Как справедливо замечает Николай Лосский, в письме А. Н. Майкову наиболее важен факт, что в нем Достоевский в первый раз признается в том, что он и раньше высоко ценил иконопочитание и сохранил веру в существование чудотворных икон [14, с. 100].
В 1880 г., всего за год до своей кончины, Достоевский высказывается об иконописи в опубликованной впоследствии беседе с русским литератором Е. Опочиным [18, с. 468]. В разговоре с Опочиным, который был также собирателем древних икон, писатель наиболее глубоко представил свое понимание иконы и иконопочитания. «Если народ, целый народ - заметьте, может чтить Божий образ, т. е. слабое, а у нас иногда и уродливое изображение Бога, Христа или Богородицы, то насколько же больше чтит он и любит самого Бога! - говорил Достоевский. - У народа Богу всегда первое место, - передний угол; там у него божница, боговня. Ему надо иметь у себя святыню, видимую, как отображение Божества. Здесь, в этом почитании сказывается трогательная целокупность духа и сердца. Надо веровать, устремляться к невидимому Богу, но и почитать Его на земле простым сродным обычаем. Мне сказать могут, что такая вера слепа и наивна, а я отвечу, что вера такой и быть должна. Не всем же ведь богословами стать» [18, с. 468]. В данном высказывании Достоевского появляется несколько разных тем, связанных с рефлексией об иконе. Во-первых, писатель не отрицает низкого эстетического качества многих современных русских икон («слабое, а у нас иногда и уродливое изображение Бога, Христа или Богородицы»), но подчеркивает, что не в нем заключается суть иконы, а в вере, что посредством ее можно установить общение с Богом. Во-вторых, совершенно в духе византийского богословия иконы писатель считает, что икона является посредником между человеком и Богом, а почитание икон Христа, Богородицы и святых одновременно является также и поклонением Богу
(«Надо веровать, устремляться к невидимому Богу, но и почитать Его на земле простым сродным обычаем»). В-третьих, автор «Братьев Карамазовых» признает, что икона является как будто видимым символом православия и благодаря своей материальности и наглядности укрепляет в вере особенно простых и неученых людей, «народ», не разбирающийся в тонкостях богословских концепции («Мне сказать могут, что такая вера слепа и наивна, а я отвечу, что вера такой и быть должна. Не всем же ведь богословами стать»).
Как мы видели, отношение Достоевского к западной живописи так же двойственно и антиномично, как и все вообще его взляды на мир и человека. С одной стороны, он принимает большую часть произведении европейских мастеров как наследие всего человечества и восхищается его религиозной и философической глубиной (живопись Рафаэля и Лоррена), а с другой, его ужасает то демоническое лицо части европейского искусства («Мертвый Христос» Ганса Гольбейна Мл.), которое антииконично, поскольку представляет религиозные темы таким образом, что вместо укрепления веры способствует ее окончательному разрушению.
Можно сказать, что писатель бессознательно становится на сторону выработанной в XVII веке во Франции академической концепции искусства, в которой в строгой иерархии жанров каждому жанру приписывались определенные художественные средства. Это тем более правдоподобно, что, критикуя картину «Последняя весна» Михаила Клодта, Достоевский тоже обвиняет художника в том, что он предложил слишком высокие художественные средства для такой низменной темы, как смерть молодой крестьянки («Это беспрерывное memento morí для себя и для своих ближних мы все знаем очень хорошо и весьма удобно можем обойтись без напоминанья, которое к тому же ровно ни к чему не служит, кроме постоянной и непрерывной отравы жизни») [9, с. 167].
Надо подчеркнуть, что, критикуя излишне, по его мнению, реалистическую картину Ге «Тайная вечеря», писатель одновременно высоко оценивал тех художников, которые, по его мнению, правдиво представляли Спасителя. Он дружил и много лет переписывался с живописцем Иваном Крамским, автором таких религиозных картин, как «Христос в пустыне» и «Смех», связь картин которого с религиозной мыслью Достоевского отмечает Г. Л. Боград [3, с. 37].
Приведенные выше высказывания автора «Идиота» позволяют с большой вероятностью заключить, что Достоевский понимал икону как обозримый символ православия и материальный знак Божьего присутствия
в мире, указывающий на присутствие в мире трансцендентного. В этом контексте не имеет для него такого значения внешнее уродство многих народных икон (о котором он как человек, эстетические взгляды которого формировались под влиянием западноевропейского искусства, все-таки не может не упомянуть), так как их суть заключается для него в другом, а именно в возможности с их помощью установить общение с Богом.
Список литературы
1. Бачинин В. В. Литературно-эстетическая христология Достоевского. [Эл. ресурс]: http://www.word4you.ru/publications/6979/
2. Беспалова Н. И. Русские революционные демократы и передовая художественная критика в России 1860-х годов // Русская прогрессивная художественная критика второй половины Х1Х - начала ХХ века: Хрестоматия / ред. В. В. Ванслов. М., 1977. 862 с.
3. Боград Г. Л. Произведения изобразительного искусства в творчестве Ф. М. Достоевского. New York, 1998. 105 с.
4. Герцен А. И. Былое и думы: в 3 т. М., 1982.
5. Гроссман Л. П. Достоевский. М., 1965. 605 с.
6. Долгушин Д. В. В. А. Жуковский и И. В. Киреевский: из религиозных исканий русского романтизма. М., 2009. 350 с.
7. Достоевская А. Г. Воспоминания / ред. С. В. Белов, В. А. Туниманов. М., 1981.
518 с.
8. Достоевский Ф. М. Бесы // Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского в тридцати т. Л., 1974. Т. X-XI.
9. Достоевский Ф. М. Идиот // Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского в тридцати т. Л., 1973. Т. VIII. 511 с.
10. Достоевский Ф. М. Выставка в Академии художеств за 1860-1861 год // Полное собрание сочинении Ф. М. Достоевского: в тридцати т. Л., 1979. Т. XIX. С. 151169.
11. Достоевский Ф. М. Письмо А. Н. Майкову от 11 (23) декабря 1868 // Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского в тридцати т. Л., 1985. Т. XXVIII. C. 333.
12. Достоевский Ф. М. По поводу выставки // Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского в тридцати т. Л., 1980. Т. XXI. C. 68-77.
13. Зеньковский В. В. История русской философии. М.; Ростов-на-Дону, 1999. Т. 1. 541 с.
14. Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание. Нью-Иорк, 1953. 408 с.
15. Майков А. Н. Дорог мне, перед иконой... // Майков А. Н. Сочинения: в 2 т. М., 1984. T. I. C. 200-201.
16. Соломина-Минихен Н. Н. О роли книги Ренана «Жизнь Иисуса» в творческой истории «Идиота» // Роман Ф. М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения / под ред. Т. Касаткиной. М., 2001. C. 100-111.
17. Описание выставки «Храмы и иконы в жизни и творчестве Ф. М. Достоевского». [Эл. ресурс]: http://ruskline.ru/monitoring_smi/2002/04/08/ hramy_i_ikony_v_zhizni_i_tvorchestve_f_m_dostoevskogo/
18. Опочин Е. Н. Беседы с Достоевским // Звенья. 1936. Т. VI. С. 454-494.
19. D^b-Kalinowska B. «Mistrz zyciodajnego p^dzla». Rafael w Rosji XIX wieku // B. D^b-Kalinowska. Ikony i obrazy. Warszawa, 2000. Pp. 206-216.
20. Stempczynska B. Dostojewski a malarstwo. Katowice, 1980. 143 p.
References
1. Bachinin V. V. Literaturno-jesteticheskaja hristologija Dostoevskogo [Literary and aesthetic Christology of Dostoyevsky]. URL: http://www.word4you.ru/publications/6979/
2. Bespalova N. I., Russkie revoljucionnye demokraty i peredovaja hudozhestvennaja kritika v Rossii 1860-h godov [Russian revolutionary Democrats and advanced art criticism in Russia in the 1860s ] // Russkaja progressivnaja hudozhestvennaja kritika vtoroj poloviny XIX -nachala XX veka [Progressive Russian art criticism of the second half of XIX - early XX century]: hrestomatija / red. V. V. Vanslov. Moscow, 1977. 862 p.
3. Bograd G. L. Proizvedenija izobrazitel'nogo iskusstva v tvorchestve F. M. Dostoevskogo [The works of art in the books of F. M. Dostoevski]. New York, 1998. 105 p.
4. Gercen A. I. Byloe i dumy [Past and thoughts]: v 3 t. Moscow, 1982.
5. Grossman L. P. Dostoevskij [Dostoevsky]. Moscow, 1965. 605 p.
6. Dolgushin D. V. V. A. Zhukovskij i I. V. Kireevskij: iz religioznyh iskanij russkogo romantizma [V. A. Zhukovsky and I. V. kireevskiy: the religious quest of the Russian romanticism]. Moscow, 2009. 350 p.
7. Dostoevskaja A. G. Vospominanija [Memory lane] / red. S. V. Belov, V. A. Tunimanov. Moscow, 1981. 518 p.
8. Dostoevskij F. M. Besy [Devils] // Polnoe sobranie sochinenii F. M. Dostoevskogo v tridcati t. [Collected Works in 30 v.]. Leningrad, 1974. T. X-XI.
9. Dostoevskij F. M. Idiot [Idiot] // Polnoe sobranie sochinenii F. M. Dostoevskogo v tridcati t. [Collected Works in 30 v.]. Leningrad, 1973. T. VIII. 511 p.
10. Dostoevskij F. M. Vystavka v Akademii hudozhestv za 1860 -1861 god [Exhibition at the Academy of arts in 1860-1861 year] // Polnoe sobranie sochinenii F. M. Dostoevskogo v tridcati t. [Collected Works in 30 v.]. Leningrad, 1979. T. XIX. Pp. 151-169.
11. Dostoevskij F. M. Pis'mo A. N. Majkovu ot 11 (23) dekabrja 1868 [A Letter to A. N. Maykov from 11 (23) Dec 1868] // Polnoe sobranie sochinenii F. M. Dostoevskogo v tridcati t. [Collected Works in 30 v.]. Leningrad, 1985. T. XXVIII. P. 333.
12. Dostoevskij F. M. Po povodu vystavki [About the exhibition] // Polnoe sobranie sochinenii F. M. Dostoevskogo v tridcati t. [Collected Works in 30 v.]. Leningrad, 1980. Leningrad, 1980. T. XXI. Pp. 68-77.
13. Zen'kovskij V. V. Istorija russkoj filosofii [History of Russian philosophy]. Moscow; Rostov-na-Donu, 1999. T. I. 541 p.
14. Losskij N. O. Dostoevskij i ego hristianskoe miroponimanie [Dostoevsky and his Christian understanding of the world]. New York, 1953. 408 p.
15. Majkov A. N. Dorog mne, pered ikonoj... [Dear to me, in front of the icon] // Majkov A. N. Sochinenija v 2 t. Moscow, 1984. T. 1. Pp. 200-201.
40
16. Solomina-Minihen N. N. O roli knigi Renana «Zhizn' Iisusa» v tvorcheskoj istorii «Idiota» [About the role of the book of Renan "life of Jesus" in the creative history of " Idiot»] // Roman F. M. Dostoevskogo «Idiot»: Sovremennoe sostojanie izuchenija [The novel F. M. Dostoevsky "Idiot": current state of study] / pod red. T. Kasatkinoj. Moscow, 2001. Pp. 100-111.
17. Opisanie vystavki «Hramy i ikony v zhizni i tvorchestve F. M. Dostoevskogo» [Description of the exhibition "Temples and icons in the life and work of F. M. Dostoyevsky"]. URL: http://ruskline.ru/monitoring_smi/2002/04/08/hramy_i_ikony_v_ zhizni_i_tvorchestve_f_m_dostoevskogo/
18. Opochin E. N. Besedy s Dostoevskim [Conversations with Dostoyevsky] // Zven'ja. 1936. T. VI. Pp. 454-494.
19. D^b-Kalinowska B. «Mistrz zyciodajnego pçdzla». Rafael w Rosji XIX wieku // B. D^b-Kalinowska. Ikony i obrazy [icons and images].Warszawa, 2000. Pp. 206-216.
20. Stempczynska B. Dostojewski a malarstwo. Katowice, 1980. 143 p.
