CC BY
142
УДК 930(57)"15/19"
СИБИРСКИЙ «ФРОНТИР» (XIX - НАЧАЛО XX в.) В ОЦЕНКАХ АНГЛО- И ГЕРМАНОЯЗЫЧНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
© Денис Анатольевич АНАНЬЕВ
Институт истории Сибирского отделения РАН, г. Новосибирск, Российская Федерация, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник, e-mail: [email protected]
В статье рассматриваются основные работы англо- и германоязычных исследователей, рассматривавших возможности проверки на сибирском историческом материале теории «фронтира», предложенной Ф.Дж. Тернером. Автор приходит к выводу, что зарубежные исследования, основанные на сравнении сибирского и американского вариантов колонизации, заслуживают внимания отечественных историков, поскольку помогают определить уникальные составляющие национального характера как жителей Американского Запада, так и переселенцев в Сибирь.
Ключевые слова: «фронтир»; Сибирь; колонизация; переселения.
В современном западном сибиреведении сторонники концепций «русской восточной экспансии», «колонизации» и «фронтира» полагали одной из важнейших задач выяснение роли «объективных условий» процесса освоения Сибири (природно-климатической среды, социально-демографических и экономических факторов) и их воздействия на «субъект исторического процесса» (в лице государства, отдельных социальных групп или индивидов). Особое внимание при этом уделяется периоду XIX - начала XX в., отмеченному увеличением числа переселенцев в Сибирь, более интенсивными контактами между пришлым и коренным населением, а после строительства Транссиба - ускорением экономического развития региона.
По мнению многих западных исследователей, влияние внешней среды имело определяющее значение на ход и итоги освоения Сибири. Так, немецкий историк швейцарского происхождения А. Каппелер, признавая наличие общих черт в процессе освоения Сибири и Северной Америки (по его мнению, в обоих случаях имели место жестокость по отношению к коренным этносам и хищническая эксплуатация природных ресурсов), все же подчеркивал, что не следует игнорировать географические различия, а также исторические традиции взаимоотношения русских с другими народами, поскольку Россия всегда была полиэтничной страной.
На этом основании А. Каппелер выступил против некритического использования в отношении России таких понятий, как «ко-
лониализм» и «империализм» [1, с. 7, 35]. Для объяснения уникальных черт колонизуемых окраин А. Каппелер использовал теорию «фронтира». По мнению ее автора, американского историка Ф.Дж. Тернера, «фронтир» имел принципиальное значение в истории становления демократии в США, поскольку способствовал развитию индивидуализма - «неприятию контроля и, в частности, любых форм прямого контроля», когда сборщик налогов рассматривается как «представитель угнетателей» [2, р. 199-227].
Впрочем, Ф.Дж. Тернер был не первым, кто связывал продвижение колонизаторов на запад с созданием уникальных американских демократических институтов. Впервые данная точка зрения была изложена в работах основоположников американского государства Б. Франклином и Т. Джефферсоном. Современные исследователи связывают появление концепции Ф.Дж. Тернера с внутриполитической обстановкой, сложившейся в США на рубеже XIX-XX вв., когда завершилось освоение американского Запада, что свидетельствовало о закрытии «первого фронтира». США стремились распространить свое влияние на другие регионы мира, воспринимая их как новый «фронтир», что, в свою очередь, требовало нового идеологического обоснования [3, с. 117].
Впоследствии президент В. Вильсон сформулировал задачу распространения демократии для поддержания безопасности в мире под эгидой Лиги Наций, что вполне соответствовало представлениям американцев о «сакральном смысле» продвижения «фрон-
тира» [4, с. 137], о превосходстве англосаксонских политических институтов и необходимости их продвижения в глобальном масштабе.
Как отмечал М.Я. Пелипась, попытки президента В. Вильсона открыть «новый фронтир» в Европе получили свое логическое продолжение в деятельности Ф.Д. Рузвельта и участии США во Второй мировой войне [5, с. 24-25]. В послевоенный период можно говорить о своеобразном американском «пограничье» в Европе, на Ближнем и Среднем Востоке. Термин «новый фронтир» (“New Frontier”) использовался для обозначения программы внутри- и внешнеполитических преобразований, предложенной Дж.Ф. Кеннеди.
В методологическом отношении теорию Ф.Дж. Тернера вписывают в историю противоборства американских историков-«прогрес-систов» и неокантианцев, полагавших, что любые общие понятия и закономерности являлись всего лишь продуктом мировоззрения историка. Под их влиянием сформировалось поколение историков-позитивистов, объявивших задачей «научной историографии» не постижение исторических законов, а максимально точное описание и классификацию фактов. В 1904 г. президент Американской исторической ассоциации Г. Смит заявил, что неповторимая индивидуальность исторических событий не оставляет историографии места для теоретизирования и обобщений.
В свою очередь, один из основоположников «прогрессизма» Дж. Робинсон выдвинул требование написания «институциональной» истории, основанной на поиске и изучении «отобранных эволюцией» сквозных тенденций и явлений прошлого. При этом ведущую роль Дж. Робинсон отводил явлениям в социально-экономической сфере. В известной степени он опирался и на концепцию Ф.Дж. Тернера, закрепившего приоритет в определении исторических судеб США за географическим фактором (наличием «свободных» для заселения и освоения земельных массивов) [6, с. 16].
Необходимо заметить, что сходный взгляд на влияние географической среды был присущ не только американским исследователям. В первой трети XIX в. определенное сходство территориальной протяженности, географического расположения Сибири и
американского Запада, одновременность начала освоения этих регионов и оформления их государственных границ отмечали декабристы и А.И. Герцен. Во второй половине XIX в. сибирские областники в поисках причин серьезного отставания Сибири от темпов экономического роста американского Запада также сравнивали колонизационные процессы в обеих странах.
На рубеже XIX-XX вв. представители либерально-оппозиционных течений (И.Х. Озеров, М.М. Ковалевский, П.Г. Ми-жуев, A.M. Сибиряков и др.) рассматривали переселенческое движение в США как модель для решения земельного вопроса в России. Критикуя российское самодержавие, либералы объясняли быстрое экономическое развитие США такими факторами, как свобода частного предпринимательства и беспрепятственный доступ к неосвоенным землям [7].
Уже в начале XX в. в российской историографии была сформулирована главная проблема, которую предстояло решить в рамках сравнительных исследований по истории колонизации Америки и Сибири: почему условия пограничья, «фронтира» способствовали развитию демократии в США, но не привели к возникновению демократической политической системы в Сибири. Ф.Дж. Тернер также задался вопросом, имеет ли его теория ограниченное применение или может быть проверена на материале иной «колониальной среды», с другими политическими и экономическими условиями [8, р. 19].
Очевидно, что сравнительные исследования должны были выявить специфику американского и сибирского общества. Среди тех, кто пытался применить теорию «фронтира» к истории России - О. Латтимор, Дж. Весцинский, Дж. Пэллот, Д. Шоу (см.:
[9-11]).
Ряд западных исследователей пытались применить теорию Ф.Дж. Тернера к истории освоения Сибири. Среди них - Б. Самнер, Дж. Ланцев, Р. Пирс, Дж. А. Харрисон и Х.Р. Хуттенбах признали, что в некоторой степени феномен «фронтира» имел место и в Сибири [12; 13; 14, р. 63; 15, р. 60]. Основательная разработка теоретических вопросов велась сотрудником департамента истории Вашингтонского университета Д. Тредгол-дом. В своей статье «Русская экспансия в
1S
свете учения Ф. Тернера об американском фронтире», опубликованной в 1952 г., историк находил основания для проведения параллелей между американским продвижением на запад и движением русских на восток не только в работах Ф.Дж. Тернера, но и в трудах В. О. Ключевского и П.Н. Милюкова [16, р. 147].
Присоединяясь к мнению американского исследователя А. Мазура о том, что уровень изученности сибирской истории в американской историографии оставляет желать лучшего, Д. Тредголд опровергал достаточно распространенное на Западе мнение о принудительном заселении Сибири - в основном за счет ссыльных - как одном из инструментов решения внешнеполитических задач, в частности, связанных с присоединением китайских территорий. Д. Тредголд утверждал, что принудительное переселение не могло решить задачу заселения огромных пространств Сибири, и что основную массу сибирского населения уже в XVII в. составляли вольные крестьяне-переселенцы.
Путешественники, чиновники, политические ссыльные отмечали, что сибирские переселенцы отличались от крестьянского населения Европейской России в первую очередь тем, что меньше полагались на поддержку со стороны государства. Протестантская идеология, принесенная в Северную Америку, в определенной мере соответствовала идеологии старообрядцев, поселившихся в Сибири. В Северной Азии также возникла «смешанная национальность», поскольку русские смешались с аборигенным населением, а также переселенцами, прибывшими из других уголков Российской империи.
В своей известной монографии, посвященной массовым переселениям крестьян в Сибирь в пореформенный период и опубликованной в 1957 г., Д. Тредголд признал, что Ф.Дж. Тернеру следовало быть осторожнее с определением «фронтира» как универсального явления и яснее высказаться о той роли, которую играет культурное наследие, а также из каких истоков формируются те или иные институты [17].
Для Д. Тредголда несомненно, что переселения крестьян в восточные регионы России во многом напоминали покорение американского Запада. Сибирь заселяли бывшие крепостные, бежавшие от угнетения и нище-
ты, и даже после 1861 г. освобожденные крестьяне часто уходили от правовых ограничений и бедности. В действительности у русских было куда больше причин для бегства на восток, чем у европейцев, бежавших в Америку; при том что на новых землях русские переселенцы приобретали куда меньше, чем жители Америки. Тем не менее, подобно американским пионерам, русские крестьяне добровольно шли на риск и покидали привычное место жительства, отправляясь в неизведанную даль в поисках лучшей доли.
В то же время Сибирь не знала некоторых явлений, характерных для американского «фронтира». Взаимоотношения пришлого и коренного населения в Сибири были куда менее проблематичными, чем в Северной Америке, отчасти потому, что русские обращались с инородцами значительно лучше, чем американцы с индейцами, отчасти потому, что сибирские аборигены, как правило, не были слишком воинственными; во многом и потому, что проживали они преимущественно не в районах аграрного освоения. Проблемы стали возникать по мере проникновения русских в степи Центральной Азии, что привело к масштабному восстанию казахов в 1916 г.
И все же при всех различиях в Сибири сложился социум, более похожий на тот, что сформировался в США, нежели в Европейской России. В Сибири люди проявляли куда большую самостоятельность, а их социальные связи отличались куда большей гибкостью, чем в остальных регионах России. На примере сибирского крестьянства российские власти, а также крестьяне из других регионов империи могли увидеть, какого уровня благополучия они в принципе могли бы достигнуть.
В конце XIX - начале XX в. важным аспектом аграрной политики правительства являлось содействие «землеустройству» крестьян, а одной из целей Столыпинской реформы - формирование слоя юридически свободных фермеров, владевших «консолидированной» земельной собственностью. Постепенно царским чиновникам стала очевидна возможная и фактическая взаимосвязь между землеустройством в Европейской России и переселениями в Сибирь.
Характеризуя итоги сибирских переселений, Д. Тредголд утверждает, что крестья-
не смогли получить землю и свободу в больших масштабах, чем когда-либо ранее. Часто переселенец объяснял причину своего решения оставить родное село «нехваткой земли» в европейских губерниях России, но если именно это было главным мотивом, то он вполне мог бы взять дополнительный участок земли в аренду. Конечно, арендованная земля требовала больших трудовых и денежных затрат, но перед переселенцами стояли куда более серьезные задачи - кроме всего прочего, они должны были порвать со своим прошлым и прошлым своих предков, со всей своей привычной жизнью, дававшей ощущение безопасности и предсказуемости.
Как полагает Д. Тредголд, помимо земли миллионы крестьян искали свободы, и возможность ее обретения являлась тем стимулом, который побуждал их срываться с насиженных мест и рисковать всем, что у них было. Никому в истории так и не удалось отделить свободу «экономическую» от свободы «политической», ни тем, кто пытался разобраться в сокровенных мечтах и надеждах каждого индивида, ни тем, кто хотел создать идеальное государство и общество. Угнетение и несчастья так и не смогли истребить в крестьянине желание обрести «землю и волю».
Стремление крестьян найти в далеком краю землю в определенной степени отражало кризис общинного землепользования с его трехпольным севооборотом в центральных и южных губерниях России. Растущая плотность населения сделала эту систему устаревшей и не способной накормить как сельское, так и городское население России. Переселение в Сибирь показало каждой крестьянской семье, какими путями она может достичь своих целей. Для российского крестьянства переселения имели двоякий эффект: в европейских губерниях они стали катализатором эффективного землеустройства; в Сибири - ярким примером стремительного роста сельскохозяйственного производства со всеми вытекающими отсюда социальными и экономическими выгодами.
В заключительной части своей работы Д. Тредголд задался вопросом, можно ли говорить о развитии демократии и индивидуализма в Сибири в рассматриваемый исторический период? На уровне сельских миров в Сибири существовала давняя традиция само-
управления, как и в Европейской России. Несмотря на то, что сельская община как инструмент организации аграрного производства практически перестала существовать, сельский сход продолжал функционировать как орган демократии, при этом в Сибири, где не было поместного дворянства, в дела сельских миров власть почти не вмешивалась.
Однако историк вынужден признать, что демократия в смысле прямого народного участия в формировании властных органов так и не была в полной мере реализована. В целом Д. Тредголд объединил в своей концепции элементы теории «фронтира», концепций «колонизации» и «модернизации». Важно также подчеркнуть несомненное влияние идей его учителя - М.М. Карповича, отмечавшего успехи экономического развития России на рубеже XIX-XX вв.
Монография Д. Тредголда получила самую высокую оценку в западной историографии - например, в работах В. Конолли, П. Дибба, Т. Армстронга, Дж. Гибсона, Б. Андерсон [18-22]. В то же время концепцию Д. Тредголда критиковали советские историки, упрекавшие американского исследователя в стремлении «американизировать» Сибирь, доказать «преимущества буржуазных методов хозяйственного освоения», «ненужность» и «невозможность» революционного пути решения аграрного вопроса; отмечали идеализацию Д. Тредголдом переселенческой политики царизма, отрицание им процесса социального расслоения и разложения сибирской деревни и преувеличение значения географического фактора [23-27].
В качестве примера можно привести отклик Л.М. Горюшкина на монографию американского историка Д. Тредголда, посвященную крестьянским переселениям в Сибирь на рубеже XIX-XX вв. Так, Л.М. Горюшкин [28; 29] отметил, что Д. Тредголд фактически замалчивал земельное ослабление старожилов и аборигенов в процессе землеустройства и создания колонизационного фонда, тяжелое положение новоселов в Сибири, безземелье не приписанных крестьян, жестокую эксплуатацию переселенцев кулаками и произвол чиновничества, массовое возвращение переселенцев из Сибири.
Вслед за В.А. Федоровым Л.М. Горюшкин опроверг вывод Д. Тредголда о том, что в Сибири никогда не было капиталистиче-
ского сельского хозяйства; что столыпинская аграрная реформа произвела настоящую «социальную революцию», обеспечившую процветание «трудового сибирского крестьянства». Л. М. Горюшкин справедливо указал на сходство между умозаключениями Д. Тред-голда и взглядами А.А. Кауфмана, который называл в качестве причин массовых переселений в Сибирь не малоземелье (в условиях сохранения помещичьих хозяйств) и разорение крестьян в Европейской России, а отсталость агротехники и рост народонаселения. Кроме того, по наблюдениям Л. М. Горюшкина, тезис об «устойчивости трудового крестьянства» был позаимствован американским историком из работ Н.П. Огановского.
Вместе с тем Л.М. Горюшкин не отрицал известной специфики социально-экономического развития Сибири, особенностей социального облика сибирского крестьянства, некоторого сходства с колонистами США, более того, писал о преобладании в Сибири «фермерского» (американского) пути развития сельского хозяйства в Сибири, что вполне созвучно с рядом положений монографии Д. Тредголда.
По мнению современной отечественной исследовательницы И.М. Супоницкой,
Ф.Дж. Тернер придавал слишком большое значение влиянию среды, утверждая, что американская демократия «вышла из американского леса». В действительности, природная среда оказалась вторичной для американской цивилизации, поскольку английские переселенцы приехали в Новый Свет с уже сформированным сознанием раннебуржуазной Западной Европы. Освоение Запада лишь развило традиции самоуправления, самоорганизации, свойственные американскому обществу; переселенцы воспроизводили на новых землях привычный порядок [30].
Среди западных историков несогласие с идеями Ф.Дж. Тернера и Д. Тредголда высказывали А. Лобанов-Ростовский [31] и С. Маркс [32]. Так, С. Маркс называл «тщетными» попытки применить к Сибири теорию «фронтира» и предпочел использовать более традиционную концепцию «колонизации», предложенную русскими историками еще в
XIX в.
В отличие от сторонников теории «фронтира», считавших, что Сибирь играла роль «предохранительного клапана», при-
влекая все новых поселенцев и уменьшая тем самым социальное напряжение в центральных районах Европейской России, австралийский исследователь К. Уайт полагал, что в Азиатской России социальные условия были ничуть не менее «замороженными», чем в Европейской России. В отличие от Америки, где «фронтир» осваивался свободными поселенцами, в Сибири процесс колонизации неизменно контролировался правительством [33, р. 24].
В свою очередь, о возможностях применения теории «фронтира» на сибирском историческом материале пишет современная немецкая исследовательница Э.-М. Столберг. В 2002 г. на электронных страницах международной группы «H-Russia» она опубликовала статью «Фронтир и пространство в русской истории», положив начало дискуссии, в которой приняли участие многие западные историки, в т. ч. М. Бассин, Э. Джентес и др. [34]. В 2004 г. на страницах журнала «Review» Э.-М. Столберг дискутировала на эту же тему с Х. Нолте и М. Остом [35].
В заключение представляется необходимым поддержать вывод В.П. Румянцева и Е.В. Хахалкиной о том, что на современном этапе феномен «пограничных обществ» может быть раскрыт только посредством междисциплинарного исследования с привлечением данных социальной антропологии, этнологии, социологии, истории, психологии, языкознания и других дисциплин и субдисциплин. Кроме того, приложение теории фронтира предполагает анализ проблем идентичности и мультикультурализма.
Для сибиреведов несомненна проблема определения «сибирской идентичности», самобытности, специфики сибирского социума, что во многом обусловлено соседством русскоязычного населения с множеством народов, населяющих Евразию. С этой точки зрения можно говорить о наличии в Сибири ситуации «фронтира», а значит, необходимы новые исследования, позволяющие лучше понять, какова роль такого культурного «по-рубежья» в развитии Сибирского региона.
1. Каппелер А. Россия - многонациональная империя. М., 2000.
2. Turner F.J. The Significance of the Frontier in American History, Report of the American Historical Association for 1893. Washington, 1893.
3. Румянцев В.П., Хахалкина Е.В. Использование теории фронтира в сравнительноисторических исследованиях: итоги и перспективы // «Славянский мир» Сибири: новые подходы в изучении процессов освоения Северной Азии: колл. монография / под ред. О.Н. Бахтиной, В.Н. Сырова, Е.Е. Дутчак. Томск, 2009.
4. Агеев А.Д. Сибирь и американский Запад: движение фронтиров. М., 2005.
5. Пелипась М.Я. Проблема сохранения «особых» американо-британских отношений в условиях осложнения после окончания Второй мировой войны международной ситуации в Восточном Средиземноморье // Американские исследования в Сибири. Томск, 2003. Вып. 7.
6. Согрин В.В. Критические направления немарксистской историографии США XX в. М., 1987.
7. Соколов А . С. Американская тема в научнолитературном наследии М. М. Ковалевского // Американский ежегодник. 1989. М., 1990. С. 155-173.
8. The Significance of Sections in American History. N. Y., 1932.
9. Lattimore O. Inner Asian Frontiers: Chinese and Russian Margins of Expansion // The Journal of Economic History. V. 7. Issue 1 (May, 1947). Р. 24-52.
10. Wieczynski J. The Russian Frontier. The impact of Borderlands upon the Course of Early Russian History. Univ. Press of Virginia, 1976.
11. Pallot J., Shaw D.B. Landscape and Settlement in Romanov Russia, 1613-1917. Oxford, 1990.
12. Sumner B.H. A Short History of Russia. N. Y., 1949.
13. Lantzeff G.V., Pierce R.A. Eastward to Empire. Exploration and Conquest on the Russian Open Frontier, to 1750. Montreal; London, 1973.
14. Harrison J. The Founding of the Russian Empire in Asia and America. Coral Gables, Florida, 1971.
15. Huttenbach H. Muscovy’s Conquest of Muslim Kazan and Astrachan, 1552-1556. The Conquest of the Volga: Prelude of to Empire // Russian Colonial Expansion to 1917 / ed. by M. Rywkin. London; New York, 1988.
16. Treadgold D. Russian Expansion in the Light of Turner’s Study of American Frontier // Agricultural History. 1952 (October). Vol. 26. № 4.
17. Treadgold D. The Great Siberian Migration: Government and Peasant in Resettlement from Emancipation to the First World War. Princeton; New Jersey, 1957.
18. Conolly V. Beyond the Urals. Economic developments in Soviet Asia. L., 1967.
19. Dibb P. Siberia and the Pacific. A Study of Economic Development and Trade Prospects. New York; London, 1972.
20. Armstrong T. Russian Settlement in the North. Cambridge, 1965.
21. Gibson J.R. The Significance of Siberia to Tsarist Russia // Canadian Slavonic Papers. 1972. Vol. 14. № 3. Р. 442-449.
22. Anderson B. Internal Migration During Modernization in Late Nineteenth Century Russia. Princeton, 1980.
23. Федоров B.A. История заселения Сибири в интерпретации реакционного американского историка // История СССР. 1959. № 4. С. 200203.
24. Скляров Л.Ф. Переселение и землеустройство в Сибири в годы столыпинской аграрной реформы. Л., 1962.
25. Панкратова М.Г. Проблематика русской революции в американской русистике // Историческая наука и некоторые проблемы современности: статьи и обсуждения / под ред. М.Я. Гефтера. M., 1969.
26. Дубовский Г.Я. Критика буржуазной фальсификации истории сибирской деревни кануна Великой Октябрьской революции // Бахру-шинские чтения - 1973: сб. науч. тр. Новосибирск, 1973. Вып. 1.
27. Горюшкин Л.М., Сагайдачный А.Н. Современные англо-американские буржуазные историки о социально-экономическом развитии Сибири // Революция 1905-1907 гг. на Урале и в Сибири: сб. науч. тр. Тюмень, 1983.
28. Горюшкин Л.М. Сибирское крестьянство на рубеже двух веков (конец XIX - начало
XX в.). Новосибирск, 1967.
29. Горюшкин Л.М. Аграрные отношения в Сибири периода империализма (1900-1917 гг.). Новосибирск, 1976.
30. Супоницкая И.М. Колонизация земель: Сибирь и американский Запад (вторая половина XIX в.) // Одиссей: человек в истории. 2005. № 1. С. 219-240.
31. Lobanov-Rostovsky A. Russian Expansion in the Far East in the light of the Turner hypothesis // The frontier in perspective / ed. by W.D. Wyman, C.B. Kroeger. Madison, 1965. P. 79-94.
32. Marks S.G. Conquering the Great East: Kulom-zin, Peasant Resettlement, and the Creation of Modern Siberia // Rediscovering Russia in Asia: Siberia and the Russian Far East / ed. by
S. Kotkin, D.A. Wolff. New York; London, 1995. Р. 23-39.
33. White С. Russia and America: the Roots of Economic Divergence. L., 1987.
34. URL: http://www.h-net.msu.edu
35. Stolberg E.-V. The Siberian Frontier and Russia’s Position in World History: A Reply to Aust
and Nolte” // Review (Fernand Braudel Center). Поступила в редакцию 14.08.2013 г.
2004. Vol. 27. № 3. P. 243-267.
UDC 930(57)"15/19"
SIBERIAN “FRONTIER” (19th - BEGINNING OF 20th CENTURY) IN ESTIMATES OF ENGLISH AND GERMAN HISTORIOGRAPHY
Denis Anatolyevich ANANYEV, Institute of History of Siberian Department RAS, Novosibirsk, Russian Federation, Candidate of History, Senior Researcher, e-mail: [email protected]
The paper scrutinizes the main works of English and German language researchers considering the opportunities of check with help of Siberian historical material the “frontier” theory offered by F.J. Turner. The author comes to conclusion that foreign studies based on comparing of Siberian and American types of colonization deserve more attention of Russian historians as they allow determining unique components of national character of both American West people and Siberian resettlers.
Key words: frontier; Siberia; colonization; resettlements.
