CC BY
67
Вестник ПСТГУ
II: История. История Русской Православной Церкви.
2013. Вып. 4 (53). С. 44-52
ШИЛЬОНСКИЙ ЗАМОК — «МЕСТО ПАЛОМНИЧЕСТВА» РУССКИХ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ
конца XVIII—XIX в.
В. В. СМЕКАЛИНА
На примере анализа восприятия русскими путешественниками Шильонского замка в конце XVIII—XIX в. в статье раскрывается механизм усвоения русской культурой новых образов, показывается определяющая роль в данном процессе художественной литературы. В течение короткого времени Шильонский замок превратился в «место паломничества» в русской культуре, что во многом определилось влиянием творчества Ж.-Ж. Руссо, Дж. Г. Байрона, Н. М. Карамзина и В. А. Жуковского.
Шильонский замок, расположенный между городками Монтрё и Вильнёв, занимает одно из центральных мест среди достопримечательностей современной Швейцарии, куда ежегодно приезжают десятки тысяч (!) туристов из России. Это неудивительно, ведь уже два столетия назад, когда еще не возник массовый туризм, здесь появились первые русские путешественник и — литераторы, философы, поэты, историки, положившие начало «русскому паломничеству» в Шильон. Среди них были Карамзин и Жуковский, Гоголь и Толстой, Достоевский и Чайковский. Шильонский замок с его тысячелетней историей стал настоящим магнитом для россиян. Их завораживали слава Шильона как неприступной крепости и мрачной темницы, таинственные легенды об узниках древнего замка, воздвигнутого на скале над Женевским озером, в окружении величественных швейцарских Альп. Благодаря литературным произведениям, письмам, картинам, путевым очеркам, принадлежавшим авторам, которые совершили «паломничество» в Шильонский замок, его образ прочно вошел в русскую культуру XIX в.
В настоящей статье поставлена задача показать основные тенденции и особенности восприятия русскими путешественниками Шильонского замка в конце XVIII—XIX в., основываясь на массиве источников, связанных с посещением россиянами Шильона в указанный период, — отрывков из путевых записок, писем, дневников и мемуаров путешественников.
В «популяризации» Шильонского замка определяющую роль сыграла художественная литература. Творцами образа Шильона в европейском сознании стали прежде всего Ж.-Ж. Руссо (1712—1778) и Дж. Г. Байрон (1788—1824), проводниками их влияния на русской почве следует считать Н. М. Карамзина (1766— 1826) и В. А. Жуковского (1783—1852).
Шильонский замок был прославлен Руссо в его популярнейшем для своего времени романе «Юлия, или Новая Элоиза» (« Julie ou la Nouvelle Héloïse »), изданном в 1761 г. Множество его почитателей съезжалось в эти края, чтобы посетить не только предполагаемый дом главной героини романа Юлии в деревне Кларан на берегу Женевского озера, но и место, принесшее ей погибель, — пристань близ Шильона, где она упала в ледяную воду, спасая своего сына.
Первым из россиян Шильонский замок упоминает в «Письмах русского путешественника» H. М. Карамзин, который побывал здесь в сентябре 1789 г. С томиком «Новой Элоизы» он прошел по берегу озера от Лозанны до Шильона. Для него Шильон и его живописные окрестности — Кларан, Вёве и лежащая на противоположном берегу Женевского озера деревушка Мельери — неразрывно связаны с романом Руссо и именами Юлии и Сен-Прё: «В пять часов поутру вышел я из Лозанны с весельем в сердце — и с Руссовою «Элоизою» в руках. Вы, конечно, угадаете цель сего путешествия. Так, друзья мои! Я хотел видеть собственными глазами те прекрасные места, в которых бессмертный Руссо поселил своих романических любовников». Карамзин восхищается окрестным пейзажем и отмечает, что описания природы в сочинении Руссо «так живы и притом так верны»: «Надобно, чтобы красота здешних мест сделала глубокое впечатление в Руссовой душе», — пишет он. Путешественник ищет дом Юлии в Кларане и замечает, что «унылый шум» волн, омывающих Шильон, «склоняет душу к меланхолической дремоте»1. Интересно, что почти 70 лет спустя, в 1857 г., на некоторое время близ Шильона в компании с семьей Пущиных и Л. Н. Толстым остановятся две дочери Карамзина — Елизавета и Екатерина, последняя с мужем П. И. Мещерским2.
«Сентиментальная» линия, заложенная Руссо, находит свое выражение не только в «Письмах русского путешественника» H. М. Карамзина, но и в заметках его последователей. Вёве, Кларан и Монтрё прочно ассоциируются в первую очередь с действием романа Руссо: об этом свидетельствуют записки и письма Д. П. Горихвостова (1804), С. И. Михалкова (1810), М. П. Погодина (1839), М. С. Волкова (1846), П. А. Вяземского (1854), Г. Е. Благосветлова и Л. Н. Толстого (1857), Н. И. Костомарова (1861). Среди них Горихвостов, как и Карамзин, видел в окружающих Шильон местах в первую очередь блестящую декорацию к событиям «Новой Элоизы» Руссо; а Михалков признает, что эти края «действительно романтические»3. В то же время Погодин уже скорее с иронией подходит к описанию Кларана, «бессмертного жилища небывалых Сенпри и Юлии, царства Жан-Жака-Руссо»4. Благосветлов, напротив, убежден, что «с именем Руссо дружно соединяется судьба Лемана»: Руссо, «мученик, гордый
1 Карамзин H. М. Письма русского путешественника // Карамзин Н. Бедная Лиза: Автобиография. Повести. Письма русского путешественника. М., 2005. С. 286—289.
2 Толстой Л. Н. Дневники. 1857 // Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений в 90 томах. Т. 47. М., 2006. С. 124—125; Письмо Л. Н. Толстого Т. А. Ергольской от 6/18 мая 1857 г. (отрывок) // Полное собрание сочинений в 90 томах. Т. 60. С. 189—190.
3Михалков С. И. Письмо к Н. И. Тургеневу от 27 июля 1810 г., Женева // Архив братьев Тургеневых. Вып. 1. Дневники и письма Николая Ивановича Тургенева. Т. 1. 1806—1811 гг. СПб., 1911. С. 410-411.
4Погодин М. Ш Год в чужих краях ( 1839): Дорожный дневник. Т. 4. М., 1844. С. 145.
и негодующий, искал здесь уединения и защиты от людей, которых он слишком пламенно любил. Здесь все напоминает присутствие Ж. Ж. Руссо: окрестности Мельери и Кларанса были колыбелью его поэтических сновидений, предметом торжественного гимна природе»5, — пишет он. Интересно, что многие местные жители, по свидетельству россиян, сами искренне были убеждены в истинности истории, описанной в «Новой Элоизе». Так, например, В. А. Жуковскому в первое его пребывание в Вёве (1821) один старый крестьянин предлагал показать настоящий дом Юлии д’Этанж, «с полною уверенностию, что “Новая Элоиза” не выдумка»6. Как заметил П. А. Вяземский, который также с помощью тамошних жителей пытался найти следы «Новой Элоизы», «довольно забавно делать исторические и топографические изыскания для определения достоверности романического и вымышленного предания»7.
Жуковский на берегах Лемана (как в 1821,такив 1832—1833 гг.) много рисовал с натуры, очарованный швейцарской природой8. Его восхищение окрестностями Вёве и Шильона отразилось и в прекрасных поэтических пейзажных зарисовках, рассыпанных в письмах поэта к друзьям. Однако, в отличие от Карамзина, Жуковский, сравнивая описания окрестностей Вёве, Кларана и Шильона у Руссо со своими впечатлениями, не находит у Руссо истинного, живого поэтического чувства: «Руссо не перенес здешних картин в свой роман; он ничего верно не выразил; ничего, что видишь здесь глазами, не находишь в его книге. <...> Для великой здешней природы и для страстей человеческих Руссо не имел ничего, кроме блестящей декламации»9. Отметим, что именно благодаря Жуковскому совершился переход от «сентиментальной» линии Руссо к новому, романтизированному восприятию Шильонского замка русскими путешественниками.
Создателем нового романтического образа Шильона в европейской литературе стал лорд Байрон, который увековечил историю Франсуа Бонивара, знаменитого «шильонского узника», в своей одноименной поэме. Байрон посетил Шильон в 1816 г. Он жил некоторое время неподалеку, осматривал замок и даже высек свое имя на одном из столбов в мрачной темнице, где томился Бонивар. Буквально на следующий день Байрон начал работу над поэмой. После ее выхода в свет (в декабре того же года) поток посетителей замка резко увеличился, и литературная слава принесла Шильону повсеместную известность. Путешественники со всей Европы прибывают сюда с томиком байроновского «Узника» и вслед за поэтом стремятся оставить свое имя на одном из столбов в шильон-
5Благосветюв Г. Е. Часы моего досуга // Общезанимательный вестник. СПб., 1857. № 18. С. 635.
6Жуковский В. А. Письма к великой княгине Александре Федоровне // Русская старина. 1902. Т. ИО. №5. С. 349-350.
1 Вяземский П. А. Старая записная книжка. 1853—1878. Книжка 19, 21 // Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Т. 10. СПб., 1886. С. 153.
8 Подробнее об истории швейцарских путешествий Жуковского и их влиянии на его творчество и мировоззрение см.: Anclreev A. Yu. Joukovski au bord du Lac Léman: images biographiques et poetiques // Deux siècles de presence russe en Pays de Vaud (sous la dir. de D. Auberson et
0. Meuwly). Geneve, 2012. P. 97-108.
9Жуковский В. A. Письмо к И. И. Козлову от 27 января / 8 февраля 1833 г., Верне близ Вёве // Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4: Одиссея. Художественная проза. Критические статьи. Письма. М.; Л., 1960. С. 599-600.
ском подземелье. «В тот день, в который я оставил Вёве, успел я съездить на лодке в замок Шильон: я плыл туда, читая «The Prisoner of Chillon»10, и это чтение очаровало для воображения моего тюрьму Бонниварову, которую Байрон весьма верно описал в своей несравненной поэме», — писал великой княгине Александре Федоровне Жуковский в 1821 г.
Посещение Шильона 3 сентября 1821 г. (н. ст.) становится для Жуковского, как и для Байрона, мощным творческим импульсом. Жуковский приступает к переводу поэмы Байрона уже 4 сентября. В тот же день поэт начинает работать над предисловием к переводу, в котором использует примечания Байрона, а также передает свои собственные впечатления от замка: «Можно подумать, что он выходит из воды, ибо совсем не видно утеса, служащего ему основанием: где кончится поверхность озера, там начинаются крепкие стены замка. Темница, в которой страдал несчастный Бонивар, до половины выдолблена в гранитном утесе: своды ее, поддерживаемые семью колоннами, опираются на дикую, необтесанную скалу; на одной из колонн висит еще то кольцо, к которому была прикреплена цепь Бониварова; а на полу, у подошвы той же колонны, заметна впадина, вытоптанная ногами несчастного узника, который столько времени принужден был ходить на цепи своей все по одному месту»11. Черновой текст заметки кончался словами: «Переводчик с поэмою Байрона в руке посетил сей замок и подземную темницу Бонивара: он может засвидетельствовать, что описания поэта имеют прозаическую точность»12. Жуковский оставил свое имя на «колонне Бонивара», и его автограф, как и запись Байрона, русские путешественники будут искать среди бесчисленных имен других расписавшихся.
Неудивительно, что многие стремились увековечить свое имя на столбе мрачного подземелья — и многие не без доброй усмешки. Н. В. Гоголь, который провел в Вёве осень 1836 г., писал Жуковскому: «Сначала было мне несколько скучно, потом я привык и сделался совершенно вашим наследником <...> нацарапал даже свое имя русскими буквами в Шильонском подземелье, не посмел подписать его под двумя славными именами творца и переводчика «Шиль<онского> узник<а>»; впрочем, даже не было и места. Под ними расписался какой-то Бурнашев — внизу последней колонны, которая в тени; когда-нибудь русской путешественник разберет мое птичье имя, если не сядет на него англичанин»13. Поэт А. М. Зилов, оказавшийся здесь в 1837 г., в своем «дневнике» путешественника размышляет с иронией о том, почему люди стремятся оставить свое имя в памятных местах, и замечает: «После подписи Байрона мне уже простительно было сделать подобное же начертание, и не знаю, из желания ли быть бессмертнее и славнее, только рука моя написала имя мое близ имени знаменитого человека»14. Художник-маринист А. П. Боголюбов, обучавшийся в 1854 г. в мастерской известного швейцарского пейзажиста Александра Калама,
10 «Шильонский узник» (англ.).
11Жуковский В. А. Шильонский узник. Повесть // Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2: Баллады, поэмы и повести. М.; Л., 1959. С. 269.
сЖуковский В. А. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. С. 476.
11 Гоголь Н. В. Письмо к В. А. Жуковскому от 31 октября / 12 ноября 1836 г., Париж // Гоголь Н. В. Переписка: В 2 т. М., 1988. Т. 1. С. 156.
14 Зилов А. М. Дневник русского путешественника по Европе. М., 1843. Т. 2. С. 152.
провел некоторое время также и в окрестностях Вёве и Монтрё. В своих «Записках» Боголюбов вспоминал первый визит в темницу замка: «Отражение воды в нижние окна окрашивало изумрудным светом в солнечный день своды и колоннаду галереи, где сидел узник Бонивар, воспетый Байроном. Я тотчас же начал писать здесь этюд и первым делом выцарапал на колонне мое имя в числе тысяч дураков, занесших свои прежде меня»15.
Экскурсии для путешественников, как правило, проводил смотритель замка — кастелян или его жена. Многие из них в стремлении сделать рассказ еще более впечатляющим добавляли немало леденящих душу подробностей, а также сообщали «детали» пребывания здесь лорда Байрона. Вот что записал Е. Ф. Розен после экскурсии по ш ил ьо не к им подземельям в 1838 г.: «Говорят, благородный лорд сиживал здесь взаперти по нескольку часов и набирался мрачных идей для своего вымышленного узника, ничего не зная о Бониваре»16. С. П. Шевы-рев в 1839 г. отмечал в своем дневнике, что ключница замка «разрушает веру в поэтические предания Байрона и укоряет его в неверности истории»17. Что, однако, не вызывает сомнений, это то, что легендарный узник является реальным историческим персонажем: Франсуа Бонивар (1493—1570), женевский историк, священник, настоятель монастыря Св. Виктора близ Женевы был за свои попытки противостоять герцогу Карлу III Савойскому в 1530—1536 гг. заключен в шильонское подземелье.
Примечательно, что построенная в конце 1830-х гг. первая в Вильнёве гостиница, располагавшаяся на берегу Женевского озера прямо напротив Шильон-ского замка, была названа в честь Байрона. В Hotel Byron съезжались именитые постояльцы со всей Европы. Из русских эту «байронову отель» первым упоминает Погодин. В 1876 г. в Hôtel Byron жила известная меценатка и ценительница музыки Надежда Филаретовна фон Мекк, покровительница П. И. Чайковского, с дочерью Юлией. После внезапного отъезда Чайковского из Москвы Мекк писала ему в октябре 1877 г., когда он с братом Модестом поселился в Клара-не: «Как я рада, что Вы теперь на милом Женевском озере, в соседстве Chateau Chillon, Vevey, Montreux... Какие все милые места. Как жаль, что я не могу быть там, где-нибудь поблизости Вас, в Hotel Byron, например, который я так люблю, в который рвалась все лето, как будто предчувствовала, что Вы хотя позже, а будете там. Но мне времени недостало, чтобы побыть на Женевском озере». «Мы с братом ежедневно ходим далеко в горы, а также нередко делаем пешие прогулки в Вёве или Шильон и Villeneuve, причем, проходя мимо Hôtel Byron, вспоминаю Вас», — отвечал ей композитор18.
Подобно тому как образ Байрона стал неотъемлемым элементом восприятия Шильона европейскими путешественниками в целом, так фигуру Жуковского можно назвать знаковой для многих последовавших за ним россиян. В свое второе пребывание в Вёве, в 1832—1833 гг., Жуковский провел здесь почти полгода.
15 Боголюбов А. П. Записки моряка-художника. Самара, 1996. С. 46—47.
16 Розен Е. Ф. Путешествие по Швейцарии // Сын Отечества. СПб., 1849. Кн. 9. Ч. 3. С. 60-61, 68-74.
17Шевырев С. П. Итальянские впечатления. СПб., 2006. С. 602.
18 Чайковский П. И. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк. Т. I. 1876—1878. М., 1934. С. 51, 59.
Он восхищался красотами побережья Женевского озера, неотъемлемой частью которого для поэта является воспетый им Шильон. Почти ежедневно он совершал дальние прогулки к Шильону, неоднократно посещая сам замок. Каждую версту на своем пути, пишет Жуковский И. И. Козлову, он вымерял шагами и обозначил своим именем на камне. Как и в 1821 г., тень Байрона сопровождала поэта на берегах Лемана — даже в его ежедневных прогулках: Жуковский пишет, что ходит по дороге, по которой, «вероятно, гулял здесь Бейрон», и указывает на домик в Кларане, в котором в 1816 г. останавливался английский властитель дум. В письме к Козлову он рассуждает о прелестях избранного им места обитания: «Мой дом в поэтическом месте, на самом берегу Женевского озера, на краю Симплонской дороги; впереди Савойские горы и Мельерские утесы, слева Монтрё на высоте и Шильон на водах, справа Кларан и Вёве. Эти имена напомнят тебе и Руссо, и Юлию, и Бейрона. Для меня красноречивы только следы последнего: в Шильоне, на Бониваровом столбе, вырезано его имя, а в Кларане у самой дороги находится простой крестьянский дом, в котором Бейрон провел несколько дней и из которого он ездил в Шильон»19.
«Наследником» Жуковского чувствует себя здесь Гоголь, сообщая ему в письме, что «каждую минуту» видит его перед собою: «...завладел местами ваших прогулок, мерил расстояние по назначенным вами верстам, колотя палкою бегавших по стенам ящериц»... С. П. Шевырев, побывавший в Шильоне дважды — в 1832 и 1839 гг., в первый свой визит не смог различить имени Жуковского на «колонне Бонивара»: «...много имен, но все убиты именем Байрона черного цвета и крупно вырезанным. Я искал имени Жуковского, но не нашел». В 1839 г. Шевырев все же увидел «имена Жуковского, Байрона, Alex. Dumas», Гоголя20. К дому, где жил Жуковский в Верне, ходил, по его собственным словам, «на поклонение» Вяземский в 1854 г., там мечтал поселиться Гоголь, и в нем же остановилась в 1836 г. великая княгиня Анна Федоровна (супруга великого князя Константина Павловича)21.
Из дневников и писем Жуковского 1821 и 1832—1833 гг. можно заключить, что поэт воспринимал Шильонский замок не только строго в историческом и литературном измерениях. Для Жуковского, поэта-художника, Шильон являлся также составной частью динамичного пейзажа Женевского озера: ежедневно он отмечал в дневнике, как меняется освещение и цвет в бесконечно подвижной картине озера и окаймляющих его Альп, и Шильонский замок неотделим от этой живой, живущей системы, поэтически изображенной Жуковским:
«Пристань и каштановая аллея, вид на Мельери; Валлийские горы; фиолетовый цвет гор, бродящие облака белые, дымчатые и серые по синеве гор»;
«Можно сказать, что небо было со мною в заговоре: всякий раз, когда я покидал свой приют, оно становилось ясным, или покрыва юсь живописными облаками, от которых зрелище природы становилось еще великолепнее»;
19Жуковский В. А. Письмо к И. И. Козлову... С. 599.
20Шевырев С. П. Итальянские впечатления. С. 365, 602.
21 Гоголь ГГ. В. Письмо к В. А. Жуковскому... С. 156.
«Прелестный вечер. Вид Вильнева, освещенного заходящим солнцем. Горы в голубом дыму. Янтарное озеро; парус; остров Бонивара и Шильон в свете. Солнце село, когда я был у Шильона»;
«...но природа везде природа, то есть, везде очаровательна. Какими она красками расписывает озеро мое при захождении солнца, когда все цвета радуги сливают небо и воды в одну великолепную порфиру; как ярко сияет по утрам снег, удивительно чистый; на высотах темно-синих утесов; как иногда прелестна тишина великолепных гор при ярком солнце, когда оно уже перешло за половину пути и начинает склоняться к закату, когда его свет так тихо, так усыпленно лежит на всех предметах: идешь один по дороге, горы стоят над тобою, под голубым безоблачным небом, в удивительной торжественности; озеро как стекло; не движется, а дышит; дорога кажется багряною от солнечного света; по горам блестят деревни, каждый дом и в большом расстоянии виден; дым светло-голубою, движущейся лентою тянется по темной синеве утесов; каждая птица, летящая по воздуху, блестит; каждый звук явственно слышен: шаги пешеходца, с коим идет его тень, скрип воза, лай, свист голубиного полета, иногда звонкий бой деревенских часов... все это прелесть».22
Многие из путешественников оставили подробный отчет обо всем увиденном и услышанном во время экскурсии по замку: о таинственных подземельях и страшных орудиях пыток, о различных ловушках и бездонных колодцах, куда бросали несчастных осужденных, о шикарных покоях хозяев Шильона — герцога и герцогини Бургундских, о зале Правосудия и маленькой церкви для узников... Особенно детально повествуют об осмотре замка А. М. Зилов, Е. Ф. Розен, Л. М. Жемчужников23, Н. И. Костомаров и Г. Е. Благосветлов, последний приводит также обширные выписки из ряда исторических работ, относящиеся к истории и легендам Шильона. Розену замок представился «во всей готической важности и суровости, дыша ужасами минувшего», в своей «анахронической феодальности». А на Костомарова шильонские темницы и описания пыток произвели настолько сильное впечатление, что в тот же вечер он заболел24. Любопытен рассказ А. П. Боголюбова о том, как он сам водил экскурсии по Шильо-ну. Боголюбов бывал в замке каждый день, писал этюды с темницы Бонивара, которые пользовались большим спросом у посетителей. Он выучил все ходы в здании «не хуже проводника» и «слушал каждодневно его рассказы о прошедших ужасах». И однажды, когда проводнику-сторожу необходимо было отлучиться на день, молодой художник «бойко обводил по замку» иностранцев, «убивая и громя узников прошедших времен еще щедрее настоящего чичероне»25.
22Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. М., 2004. Т. 13. С. 212, 353; его же. Письма к великой княгине Александре Федоровне... С. 349—350; Жуковский В. А. Письмо к А. П. Зонтаг от 29 января / 10 февраля 1833 г., Верне // Уткинский сборник. I. М., 1904. Письма В. А. Жуковского, М. А. Мойер и Е. А. Протасовой. С. 108.
23Жемчужников Л. М. Мои воспоминания из прошлого. Л., 1971. С. 269—270, 272—273.
24 Костомаров Н. И. Исторические произведения. Автобиография. Киев, 1989. С. 544—
545.
25 Боголюбов А. П. Записки моряка-художника. С. 46—47.
Многим из россиян, посетивших Шильон, пребывание в здешних краях дало мощный творческий импульс и стало периодом глубоких философских, нравственных и творческих исканий. Без сомнения, это относится к плодотворному пребыванию здесь Жуковского, но также и Гоголя, который именно в Вёве возобновляет работу над «Мертвыми душами». Чайковский отмечает благотворное действие прекрасной швейцарской природы: кроме России, пишет он, только здешняя удивительная местность имеет редкое «свойство успокаивать душу»26. Он пишет Концерт для скрипки с оркестром ре мажор (соч. 35) и работает над Большой сонатой для фортепиано соль мажор (соч. 37а). Боголюбов совершенствует свое мастерство худ ож н и ка - м ар и н ис та: именно за картину «Женевское озеро. Шильон» (1854) вкупе с видами Константинополя и Рима Боголюбов будет удостоен звания академика.
Для Ф. М. Достоевского пребывание на берегах Лемана стало, пожалуй, одним из наиболее напряженных периодов его жизни, полным радужных надежд и трагических событий. В 1867 г. Достоевский с женой живут в Женеве, писатель работает над романом «Идиот». После смерти дочери Сони потрясенные Достоевские перебираются в Вёве. Мучительно переживая смерть долгожданной дочери, писатель ощущает себя к тому же узником обстоятельств и обязательств — его «роман связал»27. Удивительно, но за 30 лет до этого в жизни писателя также был момент, когда он чувствовал себя «Шильонским узником», о чем писал брату Михаилу: «Брат, грустно жить без надежды... Смотрю вперед, и будущее меня ужасает... Я ношусь в какой-то холодной, полярной атмосфере, куда не заползал луч солнечный... Я давно не испытывал взрывов вдохновенья... зато часто бываю и в таком состоянье, как, помнишь, Шильонский узник после смерти братьев в темнице...»28.
Итак, проведенный в статье анализ свидетельствует, что образ Шильонского замка в XIX в. постепенно усваивался русской культурой, прежде всего под влиянием произведений художественной литературы, а его использование сопровождалось определенным и устойчивым набором исторических и литературных реминисценций. В течение короткого времени Шильонский замок стал новым «местом паломничества» для русских писателей, поэтов, художников, композиторов, общественных деятелей. Отправной точкой для этого в конце XVIII в. явилась огромная популярность романа «Новая Элоиза» Руссо, в которой Шильон представлен в качестве мрачной декорации к событиям романа. Интерес к замку в 1820—1830-х гг. подкреплялся не столько действительным богатством его исторического прошлого и возможностью прикоснуться к старине, сколько романтизацией образа замка в европейской литературе благодаря поэме «Шильонский узник» Байрона. Без сомнения, центральной фигурой для русского увлечения Шильоном является В. А. Жуковский. С появлением его поэтического перевода «Шильонского узника» замок превращается в обязательный пункт
26 Чайковский П. И. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк. Т. I. С. 225.
21 Достоевский Ф. М. Письмо к С. А. Ивановой от 5/23 июля 1868 г., Вёве // Достоев-
ский Ф. М. Письма: В 4 т. М.; Л., 1930. Т. 2. 128.
28Достоевский Ф. М. Письмо к М. М. Достоевскому от 31 октября 1838 г., Петербург // Со-
брание сочинений: В 15 т. Т. 15. Письма 1834—1881. М., 1996. С. 13.
швейцарского путешествия многих россиян, а публикации «путевых записок» русских путешественников способствуют распространению и укоренению образа Шильона в русской культуре.
Ключевые слова: русская культура, путешествия, Швейцария, Шильонский замок, Байрон, Жуковский.
CfflLLON CASTLE — PILGRIMAGE FOR RUSSIAN TRAVELLERS IN THE LATE XVIIIth—XIX™ CENTURIES
V. Smekalina
The analysis of the perception of the Chillon Castle by Russian travelers in the late XVIII"1—XIX"1 centuries illustrates the mechanism of adoption of new images in Russian culture, the belles-lettres playing a key role in this process. Within a short period of time the Chillon Castle became a new pilgrimage in Russian cultural life, which was in many respects determined by the works of Rousseau, Byron, Karamzin and Zhukovsky.
Keywords: Russian culture, travelling, Switzerland, Chillon Castle, Byron, Zhukovsky.
Список литературы
1. Karamzin N. M. Bednaja Liza. Avtobiografla. Povesti. Pis’ma russkogoputeshestvennika (Poor Lisa. Autobioraphy. Novels. Letters of a Russian traveler). Moscow, 2005.
2. Tolstoj L. N. Polnoe sobranie sochinen j v 90 tomah (Complete works in 90 volumes). T. 47, T. 60. Moscow, 2006.
3. Pogodin M. P. God v chuzhih krajah (1839): Dorozhnyi dnevnik (A Year abroad (1839): travel journal). T. 4. Moscow, 1844.
4. Vjazemskij P. A. Polnoe sobranie sochinen] (Complete works). T. 10. S.-Petersburg, 1886.
5. Andreev A. Yu. 2012. Deux siècles de présence nisse en Pays de Vaud, pp. 97—108.
6. Zhukovskij V. A. Polnoe sobranie sochinenij ipisem v 20 tomah (Complete works and letters in 20 volumes). T. 13. Moscow, 2004.
7. Gogol’ N. V. Perepiska v 2 tomah (Correspondence in 2 volumes). Moscow, 1988. T. 1.
8. Zilov A. M. Dnevnik russkogo puteshestvennika po Evrope (Ajournai of a Russian traveler in Europe). T. 2. Moscow, 1843.
9. Bogoljubov A. P. Zapiski morjake-hudozhnika (Notes of an artist-sailor). Samara, 1996.
10. Shevyrev S. P. Italjanskie vpechatlenija (Italian impressions). S.-Petersburg, 2006.
11. Chajkovskij P. I. Perepiska s N. F. fon-Mekk (Correspondence with N.Ph. von Mekk). T. I. 1876-1878. Moscow, 1934.
