CC BY
58
13 Там же. - С. 35.
14 Там же. - С. 36-40.
15 См.: Марсель, Г. Быть и иметь [Электронный ресурс] / Г. Марсель. - Режим доступа : Ьйр://а§пи2.тГо/Ьоок.ркр?1ё=219&иг1=тёех.к1т.
16 Фромм, Э. Иметь или быть? Ради любви к жизни / Э. Фромм. - М. : Айрис-пресс, 2004. - С. 111.
17 Там же. - С. 109-110.
18 Там же. - С. 91-108.
19 Там же. - С. 112.
Е. А. Николаев
ШАХМАТНАЯ ПАРАДИГМА ЗНАЧЕНИЯ
В данной статье рассматривается интерсубъективистский подход к проблеме значения, которое выступает как деятельность, как когнитивное взаимодействие сознаний. В результате такого взаимодействия знак формирует функции, совокупность которых образует значение.
Ключевые слова: интерсубъективность, значение, знак, референт, шахматная парадигма.
При анализе всего многообразия шахматной литературы довольно часто встречается термин значение. Так, например, 6-й чемпион мира по шахматам
М. М. Ботвинник, комментируя свою партию с Г. Абрамовичем, пишет буквально следующее: «Этот размен решает; лишняя фигура белых не имеет большого значения.» (курсив наш - Е. Н.)1. И это не единственный комментарий М. М. Ботвинника: «Эта позиция имеет важнейшее значение» (курсив наш - Е. Н.)2. 12-й чемпион мира Анатолий Карпов также нередко в своей лексике использует термин значение: «Пешка Ь2 не имеет значения (курсив наш - Е. Н.), главное - не дать неприятельскому ферзю активизироваться на королевском фланге»3. Наконец, ещё один комментарий А. Карпова, в котором также фигурирует термин значение: «Маневр 14. Ке4 не имел самостоятельного значения...» (курсив наш - Е. Н.)4. А вот ещё один пример, который показывает, что значение может иметь не только ход или фигура, но даже и сама конкретно сыгранная партия: «Меня допустили к участию лишь по настоянию моего учителя Ботвинника, - пишет Г. Каспаров, - поэтому результат имел важное значение (курсив наш - Е. Н.) не только для моей, но и для его репутации»5. Иллюстрацию цитат, конечно же, можно было бы и продолжить, но и так нетрудно заметить, что в шахматах значение имеет буквально всё: фигура, позиция, пешка, маневр и т. д. Однако, к сожалению, в шахматной литературе до сих пор ещё не встречается определения этого термина.
Несомненно, что в сложившейся ситуации следует обратиться к опыту психологии и лингвистики, поскольку в рамках этих наук давно уже изучается проблема значения. Так, например, один из крупнейших отечественных психологов Л. С. Выготский в работе «Проблема сознания» писал по поводу знака следующее: «Знаку присуще значение»6 (курсив наш - Е. Н.). В другом месте всё той же работы он категорически утверждал: «Нет вообще знака без значения (курсив наш - Е. Н.). Смыс-лообразование есть главная функция знака. Значение есть всюду, где есть знак. Это
есть внутренняя сторона знака. Значение присуще знаку»7. В связи с этими высказываниями Л. С. Выготского следует обратить внимание на то, что в шахматах вся без исключения деятельность шахматиста опосредована знаками, всё многообразное сочетание которых выступает в форме специфического процесса мышления.
К сожалению, Л. С. Выготский так и не успел создать более или менее последовательную теорию значения, хотя и известно, что в последние годы жизни он напряжённо над ней работал: «Отношение деятельности к переживанию (проблема значения)»8, - в этой цитате указано всего лишь направление, в котором следует исследовать феномен значения. Не дают ответа на этот вопрос и другие его размышления: «Значение есть путь от мысли к слову»9. Однако каков этот путь, так и осталось неясным. Не удалось найти чёткого определения значения и в других работах Л. С. Выготского: «С психологической точки зрения значение слова прежде всего представляет собой обобщение»10, - пишет учёный в своей самой известной работе «Мышление и речь». В другом месте всё той же знаменитой работы автор вообще категорически заявляет: «Обобщение и значение слова суть синонимы»11. Интересно было бы, конечно же, значение свести к обобщению. Но дело здесь в том, что разные науки по-разному трактуют содержание понятия обобщение. В логике, например, обобщению даётся следующее определение: «Обобщение - это переход от объёма заданного понятия к понятию с большим объёмом (от вида к роду)»12. Сам же Л. Выготский обобщение определял следующим образом: «Обобщение есть выключение из наглядных структур и включение в мыслительные структуры, в смысловые струк-туры»13. Однако из контекста трудов учёного непонятно, как же всё-таки функционирует механизм обобщения. Таким образом, в трудах Л. С. Выготского не встречается чёткого определения категории значения. Тем не менее, нетрудно заметить, что учёный всё время категорию значения связывал со словом, то есть он разрабатывал теорию именно языкового значения.
Ну что ж, если нет более или менее последовательной теории значения в психологии, следует обратиться к достижениям лингвистики как науки: «Можно достаточно обоснованно утверждать, что в современном языкознании доминирует объективизм - взгляд, - как утверждает один из наиболее значительных представителей современной российской когнитивной науки, доктор филологических наук, профессор А. В. Кравченко, - в соответствии с которым языковой знак (слово, предложение) имеет значение (курсив наш - Е. Н.) постольку, поскольку он замещает, репрезентирует нечто, лежащее за пределами языка - реально существующие в физическом мире объекты ли-
бо отношения между двумя или более объектами»14. Отсюда, в полном соответствии с философской позицией объективного реализма, под влиянием которого проходило развитие науки о языке в последние два столетия, сформировалась и теория значения, которая получила название структурно-семантической. Доктор филологических наук, профессор А. П. Чудинов в своей монографии «Россия в метафорическом зеркале» сформулировал основные положения структурно-семантической теории значения: «Значение слова атомарно, то есть оно разложимо на ряд семантических признаков, среди которых <...> выделяются категориальные, дифференциальные, интегральные и ассоциативные (в других концепциях количество выделяемых типов сем обычно увеличивается). Важно максимально полно определить число образующих значение сем, выявить их статус и специфику взаимосвязей»15.
Анализ критической литературы, касающейся структурно-семантической теории значения, показывает, что сегодня эта теория безнадёжно устарела и не отвечает требованиям современности. В основе причин такого сложившегося неудовлетворительного положения дел в структурно-семантической теории значения находятся,
как считает А. В. Кравченко, две догмы, появившиеся вследствие ошибочного понимания природы языкового значения. В основе первой догмы лежит ошибочное представление об автономности языкового значения: «В соответствии с первой догмой, -указывает А. В. Кравченко, - значения суть нематериальные предметы, а область языковых значений независима (курсив наш - Е. Н.) от материального мира, она существует в сфере “мыслительных объектов” (ментальных репрезентаций)»16. В основании второй догмы лежит неверное представление о композиционности языкового значения: «В соответствии со второй догмой, значения могут быть разложены на (нематериальные) атомарные объекты, - пишет А. Кравченко, - реально допустимые сочетания которых образуют значения языковых выражений; сами же атомы (так называемые “семы”) остаются низменными (курсив наш - Е. Н.) в своих различных сочетаниях»17. Таким образом, поскольку структурно-семантическая теория значения утверждает, что «сами же атомы (так называемые “семы”) остаются неизменными», она тем самым отрицает возможность развития значений слов. А ведь ещё Л. С. Выготский убедительно доказал, что «когда ребёнок впервые узнаёт значение (курсив наш - Е. Н. ) нового для него слова, процесс развития понятия не заканчивается, а только начинается»18. Говоря другими словами, значение - это «организм», который «рождается», развивается и «умирает». И именно в развитии структурносемантическая теория и отказывает значению. Такое положение дел в лингвистике побудило доктора филологических наук, профессора Е. С. Кубрякову написать следующее: «Язык помогает выйти человеку за границы его актуального опыта. почёрпнутого как в ходе когниции (получения информации обыденным сознанием), так и в ходе научного познания и постижения мира и благодаря возможности строить номинальные определения неким гипотетическим (абстрактным, безденотатным, метафизическим и пр.) объектам. Ключом и к тем, и к другим оказываются, - как считает она, - языковые значения. В этом отношении главной задачей КЛ (когнитивной лингвистики - Е. Н.) по-прежнему остаётся определение тайны и природы значения (курсив наш - Е. Н.), обнаруживаемого лингвистом в знаковых (языковых) формах, репрезентирующих в этих формах разнообразные смыслы, концепты, зна-ния»19. Ну а поскольку Е. С. Кубрякова рекомендует учёным-когнитологам заняться исследованием «тайны и природы значения», целесообразно последовать её совету и проанализировать уже имеющиеся в науке когнитивные теории значения.
Характеристику когнитивного подхода к теории значения можно найти у А. П. Чудинова: «Значение слова является частью общей понятийной системы человека. Оно (значение - Е. Н.) определяется особенностями концептуализации мира человеком, которые в свою очередь обусловлены опытом его взаимодействия со средой и способностью к мышлению. Значение слова - это своего рода гештальт, поле, в котором выделяются центр и периферия, яркие и слабые признаки; точный подсчёт их числа не имеет особого смысла, крайне сложен и не входит в число первоочередных задач, - пишет учёный, - поскольку когнитивная лингвистика постулирует невозможность и ненужность дифференциации языковой и энциклопедической информа-ции»20. К сожалению, при изложенном выше когнитивном подходе остаётся абсолютно неясной природа значения, а также каким образом значение обуславливается опытом взаимодействия человека со средой. Непонятно также, почему это «когнитивная лингвистика постулирует невозможность и ненужность дифференциации языковой и энциклопедической информации»? А для чего же тогда нужен язык? В противовес позиции А. П. Чудинова доктор филологических наук, профессор М. А. Кронгауз отстаивает следующее положение: «В когнитивной лингвистике семантика безусловно занимает главное место, а значение рассматривается как основ-
ной объект исследования»21. Более того, М. А. Кронгауз указывает направление, в котором он рекомендует исследовать природу значения: «Основной вопрос, связанный со значением, звучит следующим образом: “Что такое значение?” <...> Обычно его заменяют другим: “Что понимается под значением?” Но и этот вопрос достаточно сложен»22. К сожалению, мы вынуждены констатировать факт, что сегодня нет теорий, которые могли бы вразумительно ответить на поставленный М. А. Кронгау-зом вопрос: «Что такое значение?» Более того, существующие сегодня в психологии и лингвистике теории значения невозможно использовать в других областях общественной деятельности, например, в музыке или же в шахматах, поскольку все эти теории касаются именно языкового значения. Что же касается шахмат, то в этой игре не поощряется, а в серьёзных турнирах даже вообще запрещается языковое общение. Говоря другими словами, в шахматах вообще не применимо языковое значение. Поэтому исследование процессов функционирования значения в шахматах позволит по-иному взглянуть на природу этого феномена.
С этой целью возникает необходимость обратиться к творчеству Л. Витгенштейна, который впервые в науке сопоставил значение в шахматах и в языке. Однако к компаративному анализу значения в шахматах и языке австрийский философ пришел не сразу, а с помощью сопоставления терминологических конструкций «шахматная игра» и «языковая игра». Он специально вводит в свои сочинения терминологическую конструкцию «шахматная игра». Но что характерно, философ использует данную конструкцию преимущественно в контексте тех своих рассуждений, где речь идёт
о «языковой игре» - «ключевом понятии философии позднего Витгенштейна», - как указывает в статье «Идея “языковых игр”» доктор философских наук М. С. Козлова23. Обращает на себя внимание также тот факт, что параллельное употребление этих двух терминологических конструкций довольно часто сопровождается использованием логического приёма аналогии. Убедительной иллюстрацией к сказанному может послужить следующий пример: «Вопрос “Чем реально является слово?”, - спрашивает себя Л. Витгенштейн, - аналогичен (курсив наш - Е. Н.) вопросу “Что такое шахматная фигура?”»24. В отечественной философской науке, пожалуй, только лишь А.Ф. Грязнов обратил внимание на факт активного использования Л. Витгенштейном приёма аналогии языковой деятельности с «шахматной игрой»: «Для того чтобы исследовать использование лингвистических знаков, Витгенштейн и вводит получившее большую известность понятие “языковая игра”. В ранний период он широко пользовался аналогией (курсив наш - Е. Н.) с шахматной игрой, - пишет автор “Аналитической философии”. -Позднее он продолжал пользоваться этой аналогией (курсив наш - Е. Н.), но уже перестал считать правила шахматной игры наиболее типичными для всего класса игр. Такого “общего”, с его точки зрения, просто не может быть»25. К сожалению, своё утверждение, будто Л. Витгенштейн в поздний период творчества «перестал считать правила шахматной игры наиболее типичными для всего класса игр», А. Ф. Грязнов почему-то не посчитал необходимым обосновать какими-либо конкретными ссылками на труды австрийского философа. А это имеет большое теоретическое значение, поскольку из приведенной выше цитаты следует, будто Л. Витгенштейн искал нечто «общее» исключительно с целью создания некоей теории игр, что не соответствует истине.
Однако, как верно подметил А. Ф. Грязнов, Витгенштейн действительно «широко пользовался аналогией (курсив наш - Е. Н.) с шахматной игрой», причём не только в ранний период своего творчества, но также и в последних своих трудах. Более того, есть основания для утверждения, что философ обращался к упомянутой аналогии вполне сознательно, о чём свидетельствует содержание написанного им «Предисловия» к «Философским исследованиям»: «Публикуемые здесь мысли -
конденсат философских исследований, занимавших меня последние шестнадцать лет. Они касаются многих вопросов: понятия “значение”, понимания, предложения, логики, оснований математики, состояний сознания и многого другого. Я с самого начала намеревался объединить все эти мысли в одной книге. Но мне казалось существенным, чтобы мысли в ней переходили от одного предмета к другому в естественной последовательности»26. Исходя из изложенных выше намерений самого автора, вполне логично было бы предположить, что его обращение к шахматам уже на первых страницах «Философских исследований» целиком отвечало стремлению Л. Витгенштейна переходить «от одного предмета к другому в естественной последовательности». И как показывает анализ его последних сочинений, переход этот философ осуществлял преимущественно с помощью разнообразнейших аналогий. В качестве иллюстрации к сказанному целесообразно обратиться к следующей цитате из «Философских исследований» Л. Витгенштейна: «Причисление образцов к инструментам языка наиболее естественно и ведёт к наименьшей путанице. Подумай о различных точках зрения, исходя из которых можно сгруппировать инструменты по их типам. Или шахматные фигуры - по типам фигур»27. Приведенный выше пример
- это первый случай использования Л. Витгенштейном в рассматриваемом сочинении аналогии шахмат с языковой игрой. И уже здесь отчётливо заметными являются факты, до сих пор почему-то ускользавшие от глаз исследователей.
Во-первых, А. Ф. Грязнов, указавший на широкое использование аналогии в творчестве Л. Витгенштейна, к сожалению, гносеологической функции её в «Философских исследованиях» не проанализировал. А ведь аналогия в теории познания является одним из важнейших метафорических механизмов формирования нового знания! Обратимся к основоположнику теории метафоры Аристотелю, который в «Поэтике» писал об аналогии следующее: «Переносное слово (шйарЬога) - это несвойственное имя, перенесённое с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии (курсив наш - Е. Н.)»28. Причём, что показательно, Аристотель считал аналогию важнейшей из всех метафорических построений. Традиция эта, впрочем, дожила вплоть до настоящего времени. Так, например, один из основоположников сравнительного направления в теории метафоры Дж. Миллер утверждал, что «метафора - это стянутое сравнение и что вызванная ею мысль касается сходств и аналогий (курсив наш - Е. Н. )»29. Ну а современная наука вообще считает метафору одним из важнейших когнитивных инструментов формирования нового знания: «Абстрактные концепты создаются преимущественно метафорически», - указывает Е. С. Кубрякова30. Таким образом, имеются все основания для утверждения, что Л. Витгенштейн вовсе не стремился к созданию некоей «концепции игр», как это пытаются представить некоторые исследователи его творчества, напротив, философ сознательно использовал приём аналогии шахмат с «языковой игрой», рассматривая эту разновидность метафорической конструкции в качестве когнитивного инструмента формирования нового знания. И такие метафоры-аналогии красной нитью пронизывают всю ткань его «Философских исследований». Это значит, что приём аналогии приобретает характер методологического основания творческого метода Л. Витгенштейна.
Во-вторых, в приведенной выше цитате из «Философских исследований» Л. Витгенштейн использует ещё одну аналогию, которая также прошла мимо внимания исследователей. Речь идёт о метафорическом сопоставлении шахмат и имени (т. е. слова) - с одной стороны, и инструментов - с другой. Эти инструменты философ предлагал даже определённым образом классифицировать. А то, что мыслитель под инструментами понимал именно слово (шахматы), или же знак, не вызывает ника-
кого сомнения: «Слово “обозначать” употребляется наиболее прямым образом, по-видимому, тогда, когда на обозначаемом предмете проставляется знак. Представь себе, что на инструментах, применяемых А в строительстве, проставлены определённые знаки. Когда А показывает помощнику один из таких знаков, тот приносит ему инструмент, помеченный этим знаком, - пишет Л. Витгенштейн. - Так или примерно так имя обозначает некоторую вещь, имя даётся вещи. Занимаясь философией, часто бывает полезно напоминать себе: наименование чего-то подобно прикреплению ярлыка к вещи»31. Следует заметить, что в другом месте «Философских исследований» автор уже прямо называет имена именно знаками: «Но можно представить себе и языковую игру с именами (то есть со знаками, которые мы, безусловно, назвали бы именами), где имена будут употребляться лишь при наличии носителя»32. Весьма примечательно, что и З. А. Сокулер, исследуя метафорические аналогии Л. Витгенштейна между шахматами и математикой, назвала шахматные фигуры знаками, причём также сделала это с помощью метафорических построений: «Шахматная фигура, знаком которой выступает данная фигурка, определяется через её роль в системе правил шахматной игры. То же самое можно сказать и о любом математическом понятии. Его значение - это его употребление в соответствующей математической теории»33. Вывод, таким образом, напрашивается сам собой: имена, так же как и шахматные фигуры, выступающие в роли инструментов, являются у австрийского философа знаками. Цепочка последовательно использованных метафорических аналогий шахмат с языком позволила философу позднее воскликнуть: «Язык - это инструмент. Его понятия - инструменты»34.
Аналогичную идею, согласно которой знаки являются инструментами, приблизительно в то же время что и Л. Витгенштейн, высказал наш соотечественник Л. С. Выготский. Правда, в отличие от австрийского философа, Л. С. Выготский называет знаки не только инструментами, но и психологическими орудиями, а также искусственными приспособлениями35. Именно приём аналогии знаков с инструментами впоследствии позволил и Л. С. Выготскому, и Л. Витгенштейну подойти к обоснованию деятельностного, функционального характера значения. Так, например, в соответствии с сознательно избранной подобной методологией исследования Л. Витгенштейн осуществил это следующим образом: «Представь себе инструменты, лежащие в специальном ящике. Здесь есть молоток, клещи, пила, отвёртка, масштабная линейка, банка с клеем, гвозди и винты. Насколько различны функции этих предметов, настолько различны и функции слов»36. Из приведенной здесь цитаты следует, что технические инструменты, так же как и слова, которые, теперь уже по Л. С. Выготскому, в сущности, являются психологическими инструментами, различаются по способу их применения, то есть по их функциям. Отсюда Л. Витгенштейн и выводит своё знаменитое определение значения: «Для большого класса случаев - хотя и не для всех, - где употребляется слово “значение”, можно дать следующее его определение: значение слова - его употребление в языке»37. И для усиления доказательной базы, философ как раз и использует ставшую известной аналогию с шахматами, поскольку в этой игре любая фигура приобретает своё значение исключительно в зависимости от способа её применения: «Мы говорим: значение пешки (фигуры), - пишет автор “Философских исследований”, - это её роль в игре»38. Таким образом, термин «языковая игра» является у Л. Витгенштейна всего лишь метафорой, с помощью которой он хотел подчеркнуть деятельностный, функциональный характер природы значения.
Для более убедительного подтверждения изложенного выше тезиса возникает необходимость указать на любопытный, но вместе с тем неоспоримый факт: в поис-
ках метафорических аналогий для обоснования функционального характера своего понимания значения Л. Витгенштейн нередко обращался не только к шахматам, но и к таким сферам человеческой деятельности, которые оказывались весьма далёкими от какой-либо теории игр. Но с «языковой игрой» всех их объединяло одно: в основе всех без исключения игр всегда лежали какие-либо знаки, то есть психологические инструменты, а также всегда без труда обнаруживался способ их применения. В качестве примера можно сослаться на неоднократное обращение философа к музыке: «Понимание предложения в языке значительно более родственно пониманию темы в музыке, чем можно предположить. Я имею в виду вот что: понимание языкового предложения и то, что принято называть пониманием музыкальной темы, по своему характеру куда ближе друг другу, чем думают»39. Нередко мыслитель ищет метафорические аналогии также и в живописи: «Если сравнивать предложение с картиной, то нужно подумать, с какой - с портретом ли (историческое изображение) или же с жанровой картиной. И оба сравнения имеют смысл»40.
Мысли о функциональном характере значения буквально пронизывают всё творчество Л. Витгенштейна: «Не считай само собой разумеющимся, что человек, вносящий знак, скажем - в календарь, отмечает нечто, - пишет философ. - Ибо знак имеет функцию»41. А функция и проявляет себя при «работе» значения. Однако поскольку в творчестве Л. Витгенштейна в большинстве случаев знак ассоциируется со словом, это даёт ему основание для следующего утверждения: «Функция должна выявляться при оперировании словом»42. И далее мыслитель с помощью испытанного приёма метафорической аналогии пытается сформировать в сознании читателя представление о функциональном характере значения: «К чему нам то же самое слово? Ведь это тождество не находит применения в исчислении [оперировании словами]! Почему одна и та же игровая фигура (шахматная фигура - Е. Н.) служит двум разным целям?.. Да разве не с таким применением мы имеем дело, используя то же самое слово? Причём если тождество неслучайно, существенно, то кажется, что использование того же самого слова, той же самой фигуры имеет некую цель. И что эта цель состоит в том, чтобы человек был способен узнавать фигуру и знал, как иг-рать»43. К сожалению, автор «Философских исследований» не счёл необходимым дать чёткое определение функции. Однако если учесть, что у Л. Витгенштейна «значение данного слова - это его употребление»44, которое «имеет некую цель», то, исходя из контекста его сочинений, следует понимать под функцией некую целеполагающую деятельность сознания в процессе формирования значений.
Деятельностный, функциональный характер категории значения в понимании Л. Витгенштейна особенно ощутим в следующем определении «языковой игры»: «“Языковой игрой” я буду называть также единое целое: язык и действия (курсив наш - Е. Н.), с которыми он переплетён»45. На функциональную природу значения постоянно обращал внимание и Л. С. Выготский: «Значение (курсив наш - Е. Н.) и система функций внутренне связаны между собой»46. Такой подход к природе значения, конечно же, вступал в противоречие с господствовавшей во времена Л. Витгенштейна и Л. С. Выготского структурно-семантической теорией значения. Собственно говоря, эта теория и сейчас остаётся господствующей во всех академических учебниках и опирается на пресловутый треугольник Ч. Огдена и И. Ричардса:
Рис. Семантический треугольник
В этом треугольнике представлена суть знакового отношения, которое и сейчас продолжает занимать прочные позиции благодаря наследию европейского структурализма. Треугольник Огдена - Ричардса иллюстрирует так называемую «произвольность» отношения между телом знака и его референтом в реальной (материальной, неязыковой) действительности. Эта «произвольность» объясняется тем, что, воспринимая и отображая реальный мир, человек оперирует образами и понятиями (уровень ментальной активности), вывод которых вовне и передача другим активным сознаниям в процессе коммуникации невозможны без посредничества некоторых сущностей, устанавливающих связь между миром материального (реально существующими физическими предметами и отношениями между ними) и миром идеального (мыслями человека об этом мире). «Такими посредниками, - пишет А. В. Кравченко, - и являются естественноязыковые знаки (соссюровы «акустические образы»), связанные со своими референтами незначащей, опосредованной (по выражению Огдена и Ричардса) связью, в то время как между мыслью и материальным предметом (явлением), с одной стороны, и между мыслью и знаком, с другой стороны, связь имеет значащий характер. Именно в силу того, что эти две стороны треугольника суть значащие связи, знак, во-первых, приобретает способность репрезентировать (иному сознанию) материальный, объективный мир, ибо отношение между мыслью и предметом не зависит от отношения между предметом и его знаком, а во-вторых, характер его связей со всеми возможными референтами может быть описан исчерпывающим образом, поскольку при двух известных (определённых) сторонах
- 47
треугольника количество допустимых значений для третьей стороны ограничено» .
Если подойти к семантическому треугольнику Огдена - Ричардса со структуралистских позиций как к автономной знаковой системе, в которой область языковых значений независима от материального мира, поскольку она существует в сфере «мыслительных объектов» (ментальных репрезентаций), то их трактовка языкового знака не вызывает особых возражений. «Однако, - как считает А. В. Кравченко, -это далеко не так, поскольку для каждого отдельного человека как пользователя языка то, что мы называем языковыми знаками - не что иное, как всего лишь один из множества типов естественных материальных сущностей (предметов, явлений), взаимодействуя с которыми человек открывает для себя их значение (курсив наш -Е. Н.) как наличие определённой значимой связи с другими проявлениями материального мира, включая человека говорящего, homo loquens во всех аспектах его деятельности - в том числе и мыслительной. В классическом же семантическом треугольнике не находится места фактору иного сознания, без которого любое схематическое представление семиозиса оказывается губительно ущербным»48. И здесь следует особо подчеркнуть, что в процессе исследования природы значения на фактор необходимости наличия иного сознания в своё время обратил внимание и Л. С. Вы-
готский: «Люди общаются друг с другом значениями только в меру развития значений. Схема здесь: не человек - вещь (Штерн), не человек - человек (Пиаже). Но: человек - вещь - человек»4 (курсив наш - Е. Н.).
В свете сказанного мы считаем, что именно шахматная деятельность постоянно учитывает фактор наличия иного сознания, поскольку играть в шахматы самому с собой просто бессмысленно. Следовательно, в данном случае речь должна идти о взаимодействии сознаний, но только не с помощью языковых значений, поскольку, как было сказано выше, языковое общение в шахматах не поощряется и даже иногда запрещается вообще. Такой подход перекликается со взглядами А. В. Кравченко на проблему взаимодействия субъекта когнитивной деятельности с иными сознаниями: «Речь, следовательно, должна идти об интерсубъективистском подходе, учитывающем множественность сознаний, благодаря которым становится возможным самый процесс языкового семиозиса. Кроме того <...> для каждого отдельного сознания всякий языковой знак, онтогенетически, есть компонент (экологической) ниши организма (элемент среды), механизм взаимодействия с которым в принципе не отличается от механизма взаимодействия с другими материальными сущностями, выступающими в роли референтов знаков. Но именно потому, что взаимодействие с естественноязыковым знаком как материальным компонентом среды, в результате которого этот компонент втягивается в значащее отношение «предмет - мысль», всякий раз предполагает взаимодействие с источником знака как акустического явления, т. е. с другим организмом и другим сознанием, значащая связь «мысль - знак» возникает как следствие установления исходной значащей связи между двумя организмами (сознаниями), имеющей биолого-социальную основу»50.
К сожалению, сам А. В. Кравченко так и не исследовал природу значения с ин-терсубъективистких позиций, но в качестве отправной точки исследования нам вполне достаточно и следующего его утверждения: «Предметная интерпретация языкового знака, характерная для классического взгляда на язык, является, по существу, глубоким заблуждением, ведущим к неизбежной объяснительной неадекватности как объективистских, так и субъективистских семиотических построений»51. Следовательно, чтобы избежать того, что А. В. Кравченко называет «глубоким заблуждением», следует отказаться от использования теорий языковых значений в духе структурно-семантических построений в процессе анализа категории значения.
Представляется, что сегодня уже созрела возможность создания новой теории значения. Для этого необходимо проанализировать значение через призму деятельностей сознаний в процессе шахматной игры. Но ведь взаимодействие сознаний уже является коммуникацией: «Всякий знак, если взять его реальное происхождение, есть средство связи, и мы могли бы сказать шире - средство связи известных психических функций социального характера. Перенесённый на себя, он является тем же средством соединения функций в самом себе»52, - писал в своё время Л. С. Выготский. Выше уже говорилось о том, что шахматная игра является игрой в знаки. Знаками здесь является без исключения всё: и шахматная доска, и фигуры, и любое поле, и нотация и т. д. Следовательно, вся совокупность этих знаков является, по Л. С. Выготскому, «средством связи известных психических функций социального характера» для сознаний двух шахматных игроков. Однако обратимся ещё раз к Л. С. Выготскому: «Изучая процессы высших функций у детей, мы пришли к следующему потрясшему нас выводу: всякая высшая форма поведения появляется в своём развитии на сцене дважды - сперва как коллективная форма поведения, как функция интерпсихологическая, затем как функция интрапсихологическая, как известный способ поведения. Мы не замечаем этого факта только потому, что он слишком повсе-
дневен и мы к нему поэтому слепы»53. Таким образом, если следовать терминологии Л. С. Выготского, коммуникативная функция всей совокупности знаков в шахматной игре выступает одновременно в двух своих ипостасях: сперва как функция интерпсихологическая, являющаяся средством связи социального характера сознаний двух играющих шахматистов, а затем как функция интрапсихологическая, то есть функция «присвоения» знака каждым отдельно взятым сознанием. Так происходит коммуникативная взаимосвязь сознаний в процессе шахматной игры. Это и есть одна из основных и важнейших функций знака, без которой вообще невозможна какая-либо связь сознаний.
Теперь снова возникает необходимость обратиться за помощью к трудам Л. Витгенштейна, который поможет выявить ещё одну важнейшую функцию знака: «Но известно ли тебе, - пишет философ, - также некое переживание, характерное для указания (курсив наш - Е. Н.) на игровую фигуру именно как на фигуру в игре? А между тем можно сказать: “Я имею в виду, что “королём” называется не конкретный кусок дерева, на который я показываю, а эта игровая фигура”»5А. В приведенном выше примере акцент делается на указательную функцию знака. Следует обратить особое внимание на то, что указательную функцию знака автор «Философских исследований» связывает со значением слова: «Итак, можно сказать: указательное определение объясняет употребление - значение (курсив наш - Е. Н.) - слова»55. Характерно, что и Л. С. Выготский также выделяет указательную функцию знака (слова), но называет её индикативной: «В процессе эксперимента мы наблюдали неоднократно, что первичная функция слова, которую можно назвать индикативной функцией, поскольку слово указывает (курсив наш - Е. Н.) на определённый признак, генетически более ранняя, чем сигнификативная, замещающая ряд наглядных впечатлений и означающая их»56. Следует особо подчеркнуть, что в шахматной игре индикативная (указательная) функция имеет большое значение, поскольку с помощью знаков-индексов, по Ч. Пирсу, мы выделяем нотацией те или иные фигуры или поля.
Также Л. Витгенштейн выделяет и функцию называния: «Я поясняю кому-нибудь шахматную игру и начинаю с того, что, показывая фигуру, говорю: “Это король. Он может ходить вот так и так и т. д.”. В этом случае мы скажем: слова “Это король” (или “Это называется (курсив наш - Е. Н.) королём”) лишь тогда будут дефиницией слова, когда обучаемый уже “знает, что такое фигура в игре”»57. Выделяет функцию называния и Л. С. Выготский, но называет её номинативной: «В начале развития, - считает учёный, - в структуре слова существует исключительно его предметная отнесённость, а из функций - только индикативная и номинативная (курсив наш - Е. Н.)»58. Выше уже говорилось о том, что исследование значения в шахматах отличается от изучения категории значения в языкознании, поскольку в процессе шахматной игры не используется, или почти не используется, вербальная деятельность. Однако нецелесообразно пройти мимо номинативной функции знака в шахматах, так как это выгодно подчёркивает возможности исследования в этой игре категории значения. Собственно говоря, когнитивная лингвистика и сама подчёркивает междисциплинарный характер этой науки: «В лингвистическом теоретизировании конца XX - начала XXI вв. когнитивная лингвистика занимает несомненно доминирующее место, в частности, и потому, что здесь на язык смотрят как на одну из “когнитивных областей” человека, связанных с другими областями и поэтому отражающих взаимодействие психологических, культурных, социологических, экологических и других факторов, - пишет В. З. Демьянков. - Поэтому-то язык должен быть предметом междисциплинарного исследования - ведь структура языка зависит
от “концептуализации”, которая, в свою очередь, является результатом постижения человеком себя в окружающем пространстве бытия, а также выработки человеком отношений к этому внешнему миру»59. Следует добавить, что шахматы также являются частью этого внешнего мира.
Выделяет также Л. Витгенштейн и чувственную функцию слова (знака): «Причинность - это то, что устанавливается в эксперименте, скажем, когда наблюдается регулярное совпадение процессов. Как же в таком случае можно заявлять, что чувствуешь то, что устанавливается опытом?.. Уж скорее можно было бы сказать: я чувствую (курсив наш - Е. Н.), что буквы служат основанием того, почему я читаю таким образом. Но что значит чувствовать это основание для высказанного или мыслимого? Я сказал бы: при чтении я чувствую (курсив наш - Е. Н ), - подчёркивает философ, - какое-то влияние на меня букв - но не влияние ряда завитушек произвольной формы на то, что я говорю»60. Характерно, что чувственную функцию Л. Витгенштейн постоянно связывает со значением: «Когда моя тоска прорывается в восклицании: “О, только бы он пришёл!” - то “значение” (курсив наш - Е. Н.) этим словам придаёт определённое чувство (курсив наш - Е. Н. )»61.
Говорил о чувственной функции значения и Л. С. Выготский, но только связывал её с эмоционально-аффективной деятельностью сознания: «Каждой фразе, каждому разговору предшествует возникновение мотива речи - ради чего я говорю, из какого источника аффективных (курсив наш - Е. Н.) побуждений и потребностей питается эта деятельность»62. В следующем своём размышлении Л. С. Выготский уже прямо вплетает аффект в значение слова: «Слово вбирает в себя, впитывает из всего контекста, в который оно вплетено, интеллектуальные и аффективные (курсив наш - Е. Н. ) содержания и начинает значить больше или меньше, чем заключено в его значении, когда мы его рассматриваем изолированно и вне контекста: больше -потому, что круг его значений расширяется, приобретая ещё целый ряд зон, наполненных новым содержанием: меньше - потому, что абстрактное значение слова ог-
63
раничивается и сужается тем, что означает слово только в данном контексте» . Ну а если учесть, что под мышлением понимается знаковая, в том числе и вербальная, деятельность человеческого сознания, о чём уже было сказано выше, то несомненным становится важнейшая роль аффекта в процессах мышления: «Кто оторвал мышление с самого начала от аффекта, тот навсегда закрыл себе дорогу к объяснению причин самого мышления, - неоднократно подчёркивал Л. С. Выготский, - потому что детерминистский анализ мышления необходимо предполагает вскрытие движущих мотивов мысли, потребностей и интересов, побуждений и тенденций, ко-
64
торые направляют движение мысли в ту или иную сторону» .
В шахматах же эмоционально-аффективная деятельность сознания проявляется очень ярко. Наблюдающие за игрой шахматистов нередко замечают эмоции, переполняющие соперников: они ликуют после удачного хода и глубоко огорчаются после неудачного, «живут» в ожидании свершения неких своих предчувствий. И эти эмоции, о которых впоследствии довольно часто вспоминают участники турниров, составляет канву любой шахматной партии. Так, например, А. Карпов, комментируя свою партию с Е. Гиком, писал по поводу эмоциональных переживаний своего противника следующее: «Но после взятия на §6 конём чёрные предвкушали (курсив наш
- Е. Н.) близкую победу - атака белых отбита»65. А вот что пишет М. Ботвинник в своих воспоминаниях о партии с В. Рагозиным: «Здесь я настолько был потрясён (курсив наш - Е. Н. ) всем ходом событий, что растерялся и немедленно проиграл партию»66. Наконец, ещё одно воспоминание М. Ботвинника о юношеской встрече с Г. Абрамовичем: «Од был совершенно подавлен (курсив наш - Е. Н.) и почти сразу
допустил непоправимую ошибку»67. И подобных примеров можно привести бесконечное множество.
Учитывая огромную важность эмоционально-аффективного фактора в протекании шахматной партии, великие шахматисты большое внимание всегда уделяли психологической подготовке: «Психология здесь очень важна, - считает Гарри Каспаров, - сколько бы это ни отрицали многие гроссмейстеры, утверждая: “Я играю против фигур”. Даже в такой игре, как шахматы, имеющей вид математической головоломки, любой игрок получает большое преимущество при правильном психологическом настрое на каждом этапе работы, а не только за шахматной доской»68.
Компаративный анализ трудов Л. Витгенштейна и Л. С. Выготского, а также изучение творений выдающихся шахматистов позволили сделать ряд важных выводов. Мы считаем, что именно шахматы позволяют рассматривать значение как деятельность, как процесс, в котором переплетаются коммуникативная, индикативная, номинативная и эмоционально-аффективная функции. Совокупная деятельность этих функций, возникающих при употреблении знака, образует значение. И здесь необходимо обратить внимание на интересное явление: ни одна из функций не выступает сама по себе. Дело в том, что знак в любой человеческой деятельности, а в данном случае в шахматной, возникает из необходимости взаимодействия сознаний. В шахматах это видно отчётливо, поскольку здесь «работает» невербальное мышление. В треугольнике Ч. Огдена и И. Ричардса, о котором речь шла несколько выше, взаимодействие сознаний не отражено, поскольку там учитывается только одно сознание. Поэтому анализ функционирования значения в шахматах позволяет проследить как взаимодействуют сознания. Сначала значение знака (шахматной фигуры, поля и т. д.) выступает в виде коммуникативной функции, связывающей сознания играющих шахматистов. Затем в процессе игры к коммуникативной функции прибавляется индикативная, поскольку шахматист делает ход на какое-либо поле и обозначает ход фигуры с помощью нотации. Говоря другими словами, коммуникативная функция в этом случае неразрывно объединена с индикативной, поскольку опять-таки связывает сознания. Почти одновременно с индикативной на сцену выступает номинативная функция, которая опять-таки оказывается неразрывно связанной с коммуникативной. Таким образом, коммуникативная функция выступает в роли «транспортного моста», связывающего сознания играющих шахматистов подобно двум берегам.
Мы считаем, что есть все основания для утверждения, что и эмоциональноаффективная функция также неразрывно связана с коммуникативной. Вот, например, как Гарри Каспаров описывает историю с доктором психологии Владимиром Зухарем: «Во время игры Зухарь сидел в 4-м ряду зрительного зала и неотрывно смотрел на Корчного. Его это нервировало и приводило в замешательство, и в конце концов он потребовал отсадить подальше “советского парапсихолога”, якобы пытавшегося воздействовать на его мышление. Советская команда отвергла это требование и выдвинула встречные. Так началась безумная эпопея, в ходе которой Зухарь не раз менял своё место в зале. В противовес Зухарю Корчной пригласил собственного “парапсихолога”, но тот не оправдал его надежд и вскоре был отставлен. Перед 17-й партией Корчной даже отказался начинать игру, пока Зухаря не пересадят подальше от сцены. Этот протест отнял у претендента те самые драгоценные минуты, которых ему потом не хватило, чтобы избежать грубой ошибки. В жестоком цейтноте он сначала упустил выигрыш, а затем угодил под мат и проиграл»69. Отчётливо видно, что и эмоционально-аффективная функция также неразрывно связана с коммуникативной. Но это означает, что каждый из играющих в шахматы в приведенном
выше примере действовал исключительно в рамках своей когнитивной области, в которой любая из существующих истин для каждого из играющих в шахматы будет зависеть от опыта многих эмоционально-аффективных переживаний. На этом фоне коммуникация, неразрывно связанная с эмоционально-аффективными переживаниями, предстаёт как биологические бытие человека, что и заставляет совсем по-иному взглянуть на природу значения.
Значение, таким образом, есть знаковое функциональное взаимодействие сознаний.
Примечания
1 Ботвинник, М. М. Аналитические и критические работы 1928-1986 : статьи, воспоминания / М. М. Ботвинник. - М. : Физ-ра и спорт, 1987. - С. 149.
2 Там же. - С. 276.
3 Карпов, А. Е. Мои лучшие партии / Анатолий Карпов. - М. : ООО «Издательство Астрель» : ООО «Издательство АСТ», 2002. - С. 14.
4 Там же. - С. 71.
5 Каспаров, Г. Шахматы как модель жизни / Гарри Каспаров. - М. : Эксмо, 2007. -
С. 256.
6 Выготский, Л. С. Собрание сочинений : в 6 т. Т. 1 : Вопросы теории и истории психологии / Л. С. Выготский ; под ред. А. Р. Лурия, М. Г. Ярошевского. - М. : Педагогика, 1982. - С. 158.
7 Там же. - С. 162.
8 Там же. - С. 157.
9 Там же. - С. 160.
10 Выготский, Л. С. Собрание сочинений : в 6 т. Т. 2. Проблемы общей психологии / Л. С. Выготский ; под ред. В. В. Давыдова. - М. : Педагогика, 1982. - С. 17.
11 Там же. - С. 297.
12 Суханов, К. Н. Логика : учеб. пособие / К. Н. Суханов ; Челяб. гос. ун-т. - Челябинск, 2004. - С. 43.
13 Выготский, Л. С. Собрание сочинений : в 6 т. Т. 1. - С. 167.
14 Кравченко, А. В. Является ли язык репрезентативной системой? / А. В. Кравченко // Studia Lingüistica Cognitiva. - Вып. 1. Язык и познание : методол. проблемы и перспективы. - М. : Гнозис, 2006. - С. 144.
15 Чудинов, А. П. Россия в метафорическом зеркале : когнитивное исследование политической метафоры (1991 - 2000): монография / А. П. Чудинов ; Урал. гос. пед. ун-т. - 2-е изд. - Екатеринбург, 2003. - С. 33.
16 Кравченко, А. В. Является ли язык. - С. 140.
17 Там же.
18 Выготский, Л. С. Собрание сочинений : в 6 т. Т. 2. С. 191.
19 Кубрякова, Е. С. Что может дать современная лингвистика исследованию сознания и разума человека / Е. С. Кубрякова // Международный конгресс по когнитивной лингвистике : сб. материалов 26-28 сент. 2006 года / отв. ред. Н. Н. Болдырев ; Фе-дер. агентство по образованию, Тамб. гос. ун-т им. Г. Р. Державина. - Тамбов : Изд-во ТГУ, 2006. - С. 30-31.
20 Чудинов, А. П. Россия в метафорическом зеркале : когнитивное исследование политической метафоры (1991-2000): монография. - 2-е изд. / Урал. гос. пед. ун-т. ;
А. П. Чудинов. - Екатеринбург, 2003. - С. 33-34.
21 Кронгауз, М. А. Семантика : учебник для студ. лингв. фак. высш. учеб. заведений.
2-е изд., испр. и доп. / М. А. Кронгауз. - М. : Академия, 2005. - С. 264.
22 Там же. - С. 53.
23 Козлова, М. С. Идея «языковых игр» / М. С. Козлова // Философские идеи Людвига Витгенштейна ; отв. ред. М. С. Козлова. - М. : ИФРАН, 1996. - С. 5.
24 Витгенштейн, Л. Философские исследования / Людвиг Витгенштейн ; пер. с нем.
М. С. Козловой // Языки как образ мира ; сост. К. Королёва. - М. : ООО «Издатель-
ство АСТ» ; СПб. : Тегга Ба^авйса, 2003. - С. 427.
25 Грязнов, А. Ф. Аналитическая философия / А. Ф. Грязнов ; сост. и ред.
А. А. Лавровой. - М. : Высш. шк., 2006. - С. 153.
26 Витгенштейн, Л. Философские исследования. - С. 220.
27 Там же. - С. 231.
28 Аристотель. Сочинения : в 4 т. Т. 4 / Аристотель ; общ. ред. А. И. Доватура ; АН
СССР, Ин-т философии. - М. : Мысль, 1984. - С. 669.
29 Миллер, Дж. Образы и модели, уподобления и метафоры / Дж. Миллер // Теория метафоры : сб. / вступ. ст. и сост. Н. Д. Арутюновой ; пер. под ред. Н. Д. Арутюновой и М. А. Журинской. - М. : Прогресс, 1990. - С. 236.
30 Кубрякова, Е. С. Язык и знание : На пути получения знаний о языке : Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира / Е. С. Кубрякова ; Рос. академия наук ; Ин-т языкознания. - М. : Языки славянской культуры, 2004. - С. 21.
31 Витгенштейн, Л. Философские исследования / Людвиг Витгенштейн ; пер. с нем. М. С. Козловой // Языки как образ мира ; сост. К. Королёва. - М. : ООО «Издательство АСТ» ; СПб. : Тегга Ба^аБ^са, 2003. - С. 230-231.
32 Там же. - С. 250.
33 Сокулер, З. А. Проблема обоснования знания : (Гносеологические концепции Л. Витгенштейна и К. Поппера) / З. А. Сокулер ; отв. ред. Е. А. Мамчур. - М. : Наука, 1988. - С. 112.
34 Витгенштейн, Л. Философские исследования. - С. 435.
35 Выготский, Л. С. Собрание сочинений : в 6 т. Т. 1. - С. 103.
36 Витгенштейн, Л. Философские исследования.- С. 229.
37 Там же. - С. 250.
38 Там же. - С. 433.
39 Там же. - С. 424.
40 Там же. - С. 422-423.
41 Там же. - С. 352.
42 Там же. - С. 433.
43 Там же. - С. 434.
44 Там же. - С. 433.
45 Там же. - С. 223.
46 Выготский, Л. С. Собрание сочинений : в 6 т. Т. 1.- С. 167.
47
Кравченко, А. В. Является ли язык репрезентативной системой?..- С. 145.
48 Там же. - С. 151-152.
49 Выготский, Л. С. Собрание сочинений : в 6 т. Т. 1. - С. 167.
50 Кравченко, А. В. Является ли язык репрезентативной системой?.. - С. 152.
51 Там же.
52 Выготский, Л. С. Собрание сочинений. Т. 1.- С. 116.
53 Там же. - С. 115.
54 Витгенштейн, Л. Философские исследования. - С. 246.
55 Там же. - С. 241.
56 Выготский, Л. С. Собрание сочинений : в 6 т. Т. 2.- С. 182.
57 Витгенштейн, Л. Философские исследования.- C . 242.
58 Выготский, Л. С. Собрание сочинений : в 6 т. Т. 2. - С. 313.
59 Демьянков, В. З. Studia Lingüistica Cognitiva - призыв к сотрудничеству /
В. З. Демьянков // Studia Lingüistica Cognitiva. Вып. 1. Язык и познание : методол. проблемы и перспективы. - М. : Гнозис, 2006. - С. 5.
60 Витгенштейн, Л. Философские исследования.- C. 318.
61 Там же. - С. 428.
62 Выготский, Л. С. Собрание сочинений : в 6 т. Т. 2.- С. 238.
63 Там же. - С. 347.
64 Там же. - С. 21.
65 Карпов, А. Е. Мои лучшие партии / Анатолий Карпов. - М. : ООО «Издательство Астрель» : ООО «Издательство АСТ», 2002. - С. 10.
66 Ботвинник, М. М. Аналитические и критические работы.- С. 41.
67 Там же. - С. 149.
68 Каспаров, Г. Шахматы как модель жизни.- С. 248.
69 Там же. - С. 254.
В. А. Фирсов
НАУЧНЫЙ ПОИСК МЕТОДОЛОГИИ САМОРАЗВИТИЯ МАЛЫХ ПРОИЗВОДСТВЕННЫХ ГРУПП
В статье предлагается рассмотреть вопрос о том, как повысить производительность труда работников промышленных предприятий России, упирается в решение другой задачи, связанной со стратегией управленческой деятельности. В данной работе предлагается в качестве основополагающей концепция саморазвития, которая описывается на уровне малых производственных групп и имеет социально-философский статус.
Ключевые слова: научный поиск, саморазвитие, малые производственные группы, социально-философский подход.
Субстанциально-системная методология самодвижения, саморазвития в ее широком, философском выражении была разработана выдающимся философом, ученым Вячеславом Андреевичем Кайдаловым1 еще в 70-е годы ХХ века. Однако именно в последние годы возрос интерес к проблеме саморазвития со стороны, в первую очередь, современного менеджмента. Научный поиск осуществляется в направлении понимания механизма саморазвития организаций. В это же время появились различные модели, описывающие механизм саморазвития организаций, среди которых можно выделить следующие: организации, построенные на основе сети организаци-
23
онно-предпринимательских единиц ; научающиеся организации ; горизонтальные организации4; биокорпорации5.
Можно констатировать, что объединяющим началом этих подходов является применение структурно-функциональной методологии, которая имеет много ограничений, не позволяющих использование ее для раскрытия сути происходящих процессов в саморазвивающейся организации. Такие же ограничения, на наш взгляд, имеют концептуальные построения, которые мы объединили в так называемый эмпирико-психологический подход. Подробно критический разбор этих подходов
