CC BY
51
Том 13 Выпуск 2 2010 ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И КАВКАЗ
Г" X
РЕГИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА ^і
СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ В НЕТРАДИЦИОННОЙ «ОПТИКЕ». СИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ И ПАРАДОКСЫ СТАТИСТИКИ
Деньга ХАЛИДОВ
доктор политологии, руководитель Научно-проектного совета Общероссийского движения «Российский конгресс народов Кавказа» (Махачкала, Российская Федерация)
Введение
Создание нового Северо-Кавказского федерального округа (СКФО) означало, что Москва наконец-то неявно признала ограниченность недифференцированного методологического и концептуального подхода к решению проблем в регионе. Тем не менее дискурс вновь свелся к обсуждению избитых тем «контроля эффективного использования федеральных средств» и «необходимости новых инвестиций», проще говоря, к социально-экономическим мерам и дополнительным инвести-
циям, подкрепленным более жестким контролем за действиями местной бюрократии и бюджетными расходами; нет никаких упоминаний ни об изменении методов проведения контртеррористических операций (КТО), ни об учете специфики (социальнополитической и культурной) ситуации в регионе. В который уже раз мы наблюдаем отсутствие системного подхода, вульгарные интерпретации марксизма и редукцию всей проблематики региона к «чисто» финансово-экономическим факторам.
Статья представляет собой краткое изложение некоторых идей монографии автора «Северный Кавказ: что делать? Системный анализ, назревшие меры и актуальные проекты». М.: Изд-во РГТЭУ, 2010.
Как известно, правильная постановка проблемы — почти полдела. Не претендуя на полноту анализа, постараемся выявить главные, на наш взгляд, факторы и условия, провоцирующие нестабильность в регионе, и, соответственно, предложить некоторые меры по выходу из ситуации. Для этого необходимо представить ее в комплексе и выяснить, как те или иные факторы связаны с нестабильностью и неудачами всех попыток добиться устой-
чивого социально-экономического, культурно-образовательного и политического развития.
Объектом исследования являются республики, входящие в СКФО; в некоторых случаях мы коснемся и ситуации, сложившейся в Ставропольском крае. Предметом анализа выступают особенности социальной структуры и социально-политической ситуации в регионе и их роль в воспроизводстве хронической нестабильности.
1. «Закон двукратных различий»
О неадекватности всех теоретических реконструкций ситуации в регионе свидетельствует хотя бы тот факт, что тема Северного Кавказа (СК) не сходит с повестки дня России на протяжении вот уже почти 20 лет; существует множество методологических «ловушек» и огрехов, уходящих корнями в советское прошлое, и целый блок системных связей оказывается на периферии анализа.
Что же показывает анализ?
Специфические трудности управления регионом связаны со своеобразием социальной структуры и культуры (нормы поведения, моральные ценности и обычаи) местных обществ, с особенностями формирования местной элиты и противоречиями между федеральными законами и легитимными (привычными для местных сообществ и воспринимающимися как обязательные) нормами поведения.
Социальная структура местных обществ, за исключением Ставропольского края и Республики Северной Осетии-Алании (РСО-Алания), качественно отличается от общероссийской по многим признакам: территориальным, демографическим, профессионально-образовательным, этническим и конфессиональным.
Концентрация таких различий приводит к кумулятивному эффекту отчуждения региона от России и восприятия его как «внутреннего зарубежья». Здесь вполне уместно упомянуть о своеобразном «законе» — ряд важных показателей в республиках региона примерно вдвое отличается от соответствующих показателей в «русских» субъектах РФ.
Территориальный признак. За последние 20 лет в регионе наблюдается слабо выраженный процесс деурбанизации (и даже некоторого роста доли сельского населения); на сегодняшний день в сельской местности проживают от 50 до 60% жителей трех республик1 (общероссийский показатель — 25—28%). Соответственно, воспроизводится и сельский образ жизни, характеризующийся традиционалистским уклоном, наличием приусадебных участков, особенностями занятости и своеобразием миграционной активности. Такая ситуация тесно коррелирует с экономической структурой, характеризующейся высокой долей занятых в сельском хозяйстве и признаками деиндустриализации.
Деиндустриализация. За период 1990—1999 годов промышленное производство в регионе сократилось в 4—5 раз — эта цифра вдвое превосходит аналогичный показатель
1 См.: Статсборник «Регионы России. Социально-экономические показатели». М.: Росстат, 2008. С. 62; Липина С.А. Чеченская республика. Экономический потенциал и стратегическое развитие. М.: Изд. ЛКИ. 2007. С. 53.
по России. В совокупном объеме валового регионального продукта (ВРП) республик СК промышленный сектор меньше сельскохозяйственного в 2,2 раза (для сравнения: в РФ промышленный сектор в 5 раз больше сельскохозяйственного).
Более или менее современный (модернизированный) облик имеют социально-профессиональные структуры Ставропольского края, РСО-Алании и, с некоторыми оговорками, Кабардино-Балкарской республики (КБР).
Демографическая ситуация. По данным на 2007 год, лишь в нескольких субъектах РФ, включая три республики Северо-Восточного Кавказа (СВК), наблюдается положительная динамика естественного прироста населения2; схожие показатели имеет лишь Тюменская область. Прирост населения в республиках региона за период 1989—2002 годов (между двумя переписями) составил в Дагестане — около 35%, в Чечне и Ингушетии — более 50%3, в КБР — 12%; доля населения моложе трудоспособного возраста (до 16 лет) в Дагестане составляет 27%, Ингушетии — 31%, Чечне — 33% (в РФ в целом — всего 16%)4. В трех этих республиках ежегодный (естественный) прирост населения составляет около 50—55 тыс. чел.
Несколько иная демографическая ситуация сложилась в других республиках: за последние 10—15 лет в КБР, РСО-Алании и Карачаево-Черкесской Республике (КЧР) темпы естественного прироста населения замедлились.
Этническая ситуация. Она характеризуется сложной мозаикой этнического состава (в особенности — в РД и КЧР, в меньшей степени — в КБР), явной или скрытой конкуренцией за доступ к ресурсам и государственным должностям между местными олигархами, которые претендуют на представительство тех или иных этносов (если конкуренция происходит на уровне местного самоуправления), либо всего многоэтничного сообщества (при конкуренции на уровне республики). Ситуация усугубляется старыми обидами, связанными со сталинскими репрессиями и массовыми депортациями населения (1940-е годы), перекройкой административных границ в советский период и взаимными территориальными претензиями различных этнических групп, миграционной активностью и переселением дагестанских горцев на равнину.
Конфессиональная ситуация5. Одной из характерных особенностей региона является процесс реисламизации, усилившийся здесь за последние 20 лет. В трех республиках СВК количество практикующих (соблюдающих обряды и формальные требования религии) мусульман составляет 60—85% населения, а в КБР и КЧР — 30—45%.
Однако процесс реисламизации протекал противоречиво; внутри различных конфессий возникло множество «партий» сектантского типа, зачастую конфликтующих между собой. С одной стороны, существует несколько влиятельных течений традиционного ислама, представленных суфийскими6 орденами и имеющих многочисленные группы поддержки в структурах власти и местной олигархии. С другой — имеются сторонники так называемого «чистого» ислама (салафиты и их радикальная ветвь в лице так называемых «ваххабитов»), отвергающие культ шейхов и традиционалистские интерпретации ислама. Оба этих течения находятся в состоянии жесткого конфликта по богословским вопросам, имеющим практическое значение.
2 См.: Статсборник «Регионы России. Социально-экономические показатели». С. 74.
3 Вычисления на основе данных переписи 1989 и 2002 годов, а также экспертных оценок миграции русскоязычного населения из Чеченской республики в 1990-х годах.
4 См.: Статсборник «Регионы России. Социально-экономические показатели». С. 66.
5 Об этом подробнее см.: Кисриев Э.Ф. Ислам и власть в Дагестане. М.: ОГИ, 2004. С. 45—65, 94—121; Халидов Д.Ш. Социальная нестабильность на Северном Кавказе. Модель воспроизводства и исламский фактор // Наука. Культура. Общество. Москва, ИСПИ РАН, 2005, № 2 [http://www.ispr.ru]; Ярлыкапов A.A. Проблемы ваххабизма на Северном Кавказе. М., 2000.
6 Мистическое течение в исламе с культом шейхов, обладающих особыми, почти сверхъестественными способностями.
Кроме того, имеется значительный и неструктурированный слой умеренного мусульманского сообщества (оно состоит из хорошо образованных и социально продвинутых людей), который не идентифицирует себя ни с одной религиозной «партией» и сочетает религиозную традицию и современность. Он выступает против искусственного нагнетания внутриконфессионального конфликта государством и правоохранительными органами и потенциально является третьей силой; включение его в социально-технологические проекты помогло бы нейтрализовать идеологию экстремизма.
2. Социальная структура и типы общин
Особенность социальной структуры местных обществ заключается в сочетании пат-ронажно-клиентальных («вертикальных») связей с развитой сетью общинных (гражданских) структур на уровне местного самоуправления.
Первый тип социальных связей, как правило, способствует формированию коррупционной, меркантилистской системы, разрывающей общество на множество фрагментов. Второй тип социальных связей формирует мини-гражданское общество на местном уровне. При этом общины (джамааты) существенно различаются в социальном и политическом отношении по степени выраженности патронажно-клиентального или гражданского начал в своей жизни7.
Для более четкого представления ситуации воспользуемся «идеальной типологией» М. Вебера.
Типология джамаатов. К первому, наиболее широко распространенному типу (например, в Дагестане и КЧР) относятся общины с древними гражданскими традициями. В них, как правило, клиентальное (коррупциогенное) начало выражено слабее, чем в общинах с «сословными» традициями, большей демократичностью во внутренней жизни; для них характерен индивидуализм, воплощенный в духе «узденчества» (уздень — свободный человек). При этом у них выше способность к самоорганизации, когда дело касается реализации какого-либо общего социально значимого проекта.
А поскольку политическая консолидация и бизнес, в том числе и криминальный, сопряжены с заметным снижением способности общины к самоорганизации, можно утверждать, что возникновение в таких общинах структур мафиозного и коррупционного типа почти невозможно. Бизнес выходцев из таких общин («патронов»), как правило, носит «цивильный» и сравнительно интернациональный характер. «Патроны» здесь — это всего лишь первые среди равных, которые «сделали сами себя»; они являются предметом гордости земляков — соплеменников.
Такого рода персоны, выделившиеся из общей массы «граждан» общины благодаря своим достижениям (в политике, экономике и духовно-религиозной сфере), как правило, очень слабо включены в коррупционные и мафиозные структуры (или вообще не включены в них); несмотря на отдельные частные случаи, ни о какой системе здесь не может быть и речи.
Семейственность как отражение общинной или родственной солидарности выражается лишь в благотворительности или в участии в социально значимых процедурах и обрядах (свадьбы, похороны и т.п.). Гражданская традиция верности «закону» (нормам
7 Типологизация общин строится на основе личных наблюдений, архивных материалов и экспертных опросов автора.
общины, обычному праву и/или шариату в узких сферах жизни) проявляется на бессознательном уровне именно в такой модели социального поведения.
Второй тип джамаатов. К нему относятся носители более выраженных «сословных» моделей поведения; они отличаются более выраженной «культурной экономией», когда дело касается решения важных для определенной группы политических и экономических вопросов, и правовым нигилизмом, то есть склонностью к коррупции и криминальному бизнесу. В данном случае ярко выраженная «семейственность» опирается на силу и ресурсы «патрона»; это является гарантией процветания группы, которая постепенно трансформируется в полукриминальное (или полностью криминальное) сообщество. Такая ситуация блокирует формирование подлинно гражданского общества в отдельно взятом регионе (республике).
Выходцы из таких общин («патроны») более успешны в бизнесе и политике, которая и является административным ресурсом для их деятельности. Коррупция для «патрона» и его ближайшего окружения — явление вполне легитимное, оправданное в рамках «семейной» системы ценностей. Такая модель поведения транслируется на нижние социальные ступени, расшатывая остатки гражданственности у выходцев из других общин.
Дело в том, что представители и первого, и второго типов общин уже давно покинули свои родные очаги и часто живут вместе в одних и тех же мегаполисах или в крупных муниципальных центрах.
Кроме того, оба типа общин расположены в одной географической и социальнополитической системе координат. Между ними нет географической границы, как, например, между Севером Италии, отличающимся гражданскими традициями, и Югом (Сицилия и Неаполь) с его традициями семейственности (мафиозности и коррупции).
Причем выходцы из первого типа общин (с выраженными гражданскими началами) могут, гипотетически, составлять большинство в аппарате органов государственной власти. Но в силу своих социальных и культурных особенностей и особенностей политического поведения они не могут (или не хотят) формировать сколько-нибудь успешные сообщества, то есть свою клиентальную базу. Здесь успеха могут достигнуть лишь те, кто обладает определенными ресурсами и умеет их приумножать, что невозможно без коррупции.
Представители второго типа общин (с «сословными», семейственными началами) составляют меньшинство в аппарате органов государственной власти (региональной и муниципальной); тем не менее они добиваются бульших успехов в политике, занимая преимущественно «рентные» должности. «Патроны» — выходцы из второго типа общин, быстро формируют свою «пирамиду» клиентальной базы; они конвертируют административный ресурс в ликвидный финансовый и формируют мощный сегмент теневой экономики.
Можно выделить еще и третий тип общин (существующий, например, в Дагестане), где в рамках небольшой географической зоны сосуществуют носители гражданского и «сословного» (семейственного) начал; таких общин немало. В них до сих пор заметны неявные реликты и элементы сегрегации: заключается сравнительно мало браков между представителями двух групп, живущих в рамках одной общины, заметны различия при голосовании в период выборных компаний8 и т.д. Причем носители «сословного» начала отличаются большей консолидированностью в своем политическом поведении.
Проблематика эволюции всех трех моделей социальной организации и их влияния на политическую культуру могла бы стать темой отдельного исследования. Но нельзя отрицать тот факт, что именно носители «семейственности» (или «сословности») еще со
Из архивных материалов автора.
времен государственного социализма представляли собой достаточно сплоченное сообщество в коридорах власти Дагестана.
Участвуя в выборах в Верховный Совет РСФСР (1990 г.), автор с удивлением обнаружил существование четкой «вертикали» сословного типа с коррупционными свойствами, пронизывающей от 6 до 10 районов республики; в ее клиентальную базу входили высокопоставленные члены райкомов партии и райисполкомов, а «патроном» являлся один из членов бюро обкома КПСС.
Всех этих представителей власти объединяло социальное происхождение: они воспринимались в массах как представители некогда (еще в XIX в.) зависимого и даже ущемленного в правах сословия; их отличали высокие мобилизационные способности и умение добиваться консолидированного голосования массы горцев на нижних ступенях кли-ентальной базы.
Сравнительный анализ по республикам СК. Социальные структуры Дагестана и КЧР (и, в некоторой степени, КБР) отличаются от тех, которые существуют в Чечне и Ингушетии; общину РСО-Алании, в силу высокой урбанизации и более современного типа социальной структуры, нельзя отнести ни к одной из этих групп.
Общины, существующие в Дагестане, КБР и КЧР, — это прежде всего территориальные общины гражданского типа (1 типа), являющиеся своеобразными мини-полисами со своей историей и демократической традицией; влияние родовых связей в них почти отсутствует. В Дагестане достаточно представлены и общины 3 типа, сочетающие в себе гражданскую и «сословную» модели поведения.
Общины Чечни и Ингушетии — это прежде всего территориальные социальные ячейки, сочетающие гражданское и, в меньшей степени, родовое (тейповое) начала. Представители одного тейпа могут проживать в разных территориальных общинах, и это обстоятельство нейтрализует родовое чувство. Причем в Чечне в процессе урбанизации (начиная с времен Кавказкой войны XIX в.) родовое начало постепенно вытеснялось на периферию социальной и политической жизни даже на локальном уровне. Попытки возродить родовую солидарность и традиционный институт мехк-халк (выборный орган, формируемый на ежегодном собрании тейпов) с целью усилить политическую самоорганизацию чеченского общества в период правления Дудаева окончились неудачей.
Слишком сильные трансформации в социальной структуре, с одной стороны, и очевидная неадекватность чеченских старейшин («авторитетов») вызовам времени — с другой, похоронили идею возрождения древних традиций в социально-политической жизни; архаика, несмотря на потуги безграмотных политических «конструкторов», не прошла. Тем не менее при формировании «команд» управленцев в Чечне явное предпочтение отдается выходцам из своей общины (тейповой и территориальной).
В Ингушетии, в силу ее поздней исламизации и лояльности Российской империи в период Кавказской войны, родовая солидарность и соответствующие модели поведения оказались более живучими. Однако роль родового фактора в политической жизни республики не стоит преувеличивать. События 2006—2009 годов, когда активность гражданского общества Ингушетии вынудила Кремль сменить главу республики, показали, что очаги гражданского общества достаточно зрелы для актуализации общереспубликанских проблем.
Особенность гражданской активности на СК. Эта особенность социальной структуры местных обществ отражается и на гражданской активности: на муниципальном уровне (сельском, районном, поселковом) она, как правило, выше и заметно ниже на республиканском (при выборах в Госдуму и избрании президента РФ).
Сравнительный анализ показывает, что, в целом, гражданское общество на СК гораздо более организовано, чем во многих регионах страны; наглядным свидетельством яв-
ляется частота массовых протестных акций на локальном уровне. Причем актуализируемые проблемы (правила землепользования и коррупция в сельских районах, бессудные расправы над невинными жертвами, массовые фальсификации на выборах) качественно отличаются от тех требований, которые, как правило, выдвигаются на митингах и забастовках в «русских» субъектах РФ.
В этой связи можно упомянуть массовые выступления жителей Табасаранского, Докузпаринского, Кумторкалинского и др. районов Дагестана против коррупции местных властей (2006—2009 гг.), а также октябрьские события в Дербенте (2009 г.), связанные с массовыми нарушениями в ходе выборов мэра города.
Так же активно проявляет себя на локальном уровне гражданское общество в КБР и КЧР. В КБР, где не утихают споры о землеотводе (и межселенных землях), президент А. Каноков лавирует между кабардинскими и балкарскими национальными движениями.
Исключение составляет Чечня, где жесткий авторитарный режим блокирует какие-либо проявления гражданской активности.
Однако следует отметить, что авторитаризм в той или иной мере проявляется и в КБР и КЧР. Здесь, в отличие от Дагестана и РСО-Алании, заметно меньше независимых СМИ, а автократия манипулирует гражданским сектором.
Другая особенность региона — слабая консолидированность гражданского общества на общереспубликанском уровне, особенно в тех случаях, когда речь идет о решении социально-экономических проблем. Живучесть патронажно-клиентальных связей блокирует формирование настоящего (граждански ответственного) общества на уровне региона в целом.
Кроме того, складыванию современного общества препятствует наличие множества локальных общин. Отсюда — системный характер коррупции и меркантилизм, выраженный более ярко, чем в России в целом. Здесь действует негласный закон, легитимирующий, с одной стороны, лояльность и верность «патрону», а с другой — личную ответственность за свою семью, свой экономический и социальный статус.
Формула легитимизации коррупции на региональном уровне выглядит следующим образом: «У каждого свой бизнес, не мы установили правила игры, и не нам их менять»; этим и объясняется слабость гражданского общества в регионе.
«Деформация» системы и теневое право. Унифицированная политико-правовая система, транслируемая «сверху», не отражает реальной социально-политической и полит-экономической структуры региона. Не получая своего законного отражения в представительных органах и органах исполнительной власти, многообразие интересов и противоречий вытесняется, легитимируя теневое право и обычай. Такое право в отдельных группах воспринимается как вполне легитимное, и в результате создается видимость всеобщей легитимности.
Дагестан и в какой-то мере КБР и КЧР уникальны тем, что в них существуют все виды конфликтов: этнополитические, внутриконфессиональные и территориальные, и при существующей Системе многие из них так и остаются неурегулированными.
Существует также проблема, связанная с обоснованием коррекции Системы посредством прав, предоставляемых федеративным статусом, причем без ущерба для целостности РФ.
К примеру, экспертному сообществу очевидно, что в республиках региона необходимы институционализированные форумы представителей территориальных общин. Подобные форумы и соответствующие органы — это своеобразные каналы легитимации и коррекции общественных договоров между властями, обществом и бизнесом: конституции и законы (РФ и республик) как формы общественных договоров если и работают, то весьма избирательно.
Однако для решения проблемы конфликта официальной и теневой правовых систем этого недостаточно; особенно страдают от такой деформации судебная и правоохранительная сферы. Подвергаясь когда «мягкому», теневому давлению, а когда и террору со стороны местных олигархов, Система теряет легитимность, в то время как коррупция все более усиливается.
Отчуждение между официальной судебно-правоохранительной системой и массами «провоцирует» изменение настроений в пользу альтернативной (традиционной или мусульманской) системы права в определенных сферах жизни. В частности, в трех республиках СВК подобная система действует при решении спорных вопросов в таких сферах, как семейно-брачные отношения, вопросы землепользования, а иногда и при возникновении проблем в связи с рассмотрением гражданских и уголовных дел. Например, в Чечне официально, а в Дагестане и Ингушетии неофициально и в меньших масштабах действуют мусульманские (шариатские) суды.
Промежуточный вывод. Процессы, происходящие в политической и экономической сферах региона (на общегражданском, а не узкообщинном уровне) на протяжении последних 15—20 лет, можно охарактеризовать следующими терминами: «деиндустриализация», «демодернизация», «криминализация»; здесь масштабы этих явлений гораздо значительнее, нежели по России в целом.
Таким образом, идет «возвращение к корням»; общинная солидарность перекрывает гражданскую ответственность, коррупция легитимируется, чтобы ее субъектам не «потерять лицо», а статус (символ) становится выше сути и содержания (труда). Такое общество не консолидировано и настолько мозаично, что гражданская составляющая (профсоюзы, партии, движения и т.п.) просто тонет в плюральном сообществе общинных или олигархических структур. Последние, как правило, построены на общности «почвы» и крови; их мобилизационные возможности заметно перекрывают деятельность гражданских структур.
3. Социокультурная реальность и парадоксы статистики
Социокультурная реальность и общественная безопасность. Наличие положительного потенциала развития региона объясняется высоким качеством «человеческого материала» и социальной сферы; в этом он заметно отличается от России в целом. Здесь выше уровень ориентации на предпринимательство и достижение жизненного успеха, а также психологическая готовность к экономическому риску. Такой вывод подтверждается данными статистики и социологическими исследованиями.
Кроме того, по уровню общественной безопасности, определяемому данными статистики уголовных дел (убийства, грабежи, разбои, изнасилования и пр.), республики СК обладают наилучшими показателями среди других субъектов РФ (см. табл. 1). При том, что зачастую возбуждаются уголовные дела об убийствах, связанных с диверсиями, террором и контртеррористическими операциями (КТО).
Видимо, дело в том, что в регионе социальный контроль и соответствующий порядок базируются на сравнительно прочных социокультурных традициях и религиозных убеждениях; как следствие, здесь меньше алкоголизма и наркомании, а значит, невелико количество преступлений, связанных с этими социальными пороками.
С другими регионами РФ сопоставимы лишь данные по экономическим преступлениям.
138
Таблица 1
(т О £ *
X °
Л о ^ !г « ||& 0x0 Ф о а * с « ш
Количество зарегистрированных преступлений (на 100 тыс. населения) по видам в 20079 и в 199810 годах
РФ и субъекты ЮФО
РФ в целом
¡5* -Г і;
о? ®
тХ ^
X « .
5й й
Убийства и покушения на убийства** Причинение тяжкого вреда здоровью Изнасилования и покушения на изнасилование Грабежи Разбои
2007І 1998 2007 |199в|
15,6 20,1 33,3 30,8 5,0 і6,1 208 152,4 31,9 26,2
6,8 12,7 8,0 6,4 3,0 3,4 22,1 13,5 6,8 10,2
15,5 16,9 3,5 8,2 0,2 1,6 5,5 1,2 7,8 11,9
10,0 12,5 10,3 8,7 4,7 7,2 59,2 29,4 12,1 16,6
17,1 17,6 17,6 14,7 7,4 8,7 50,7 28,6 19,3 15,1
10,3 22,4 10,0 17,3 3,0 3,9 63,6 34,3 12,8 40,6
2007
11998
Республика
Дагестан
Республика
Ингушетия
Кабардино-
Балкарская
Республика
Карачаево-
Черкесская
Республика
Республика
Северная
Осетия-Алания
' Вычисления по данным статсборника «Регионы России. Социально-экономические показатели». С. 332. 10 Вычисления по данным статсборника «Регионы России». Т. 2. М., 1999. С. 258—259.
Том 13 Выпуск 2 2010 ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И КАВКАЗ
139
Таблица 1 (продолжение) I
РФ и субъекты ЮФО
V — ч<>
I* ^
= с ^
ЛО ¡0
ЗКи
а ив
вант
ї®0
0 3^
1 £ю
боу
>С т
н
а
ед
5®0
нрь ин о о
|оо
С Р
6 Чеченская
Республика***
1 200
785
12,4 —
3,8 — 2,0 — 2,4 — 6,4 — 93,7 —
Ставропольский край 2 705
10,4
22,0
3,1
76,8
21,4
294,9
Субъекты ЮФО
8 Волгоградская область 2 609 11,5 24,4 5,0 155,8 21,4 301,5
9 Ростовская область 4 255 8,6 19,5 4,0 153,7 25,3 254,0
* Данные по численности населения приводятся по результатам Всероссийской переписи населения 2002 года, а за 1999 год — на основании «Российского статистического ежегодника 1999 года» (Москва, 1999. С. 54—55) и «Демографического ежегодника РФ. Официальное издание 1999 года» (Москва, 1999. С. 23—25). С учетом экспертных оценок и на основе экстраполяции демографических тенденций по данным переписи за период 1979—1989 и 1989—2002 годов для расчетов, численность населения в некоторых республиках уменьшена: в Дагестане — до 2 500 тыс. чел., в Чечне — до 1 100 тыс. чел., в Ингушетии — до 450 тыс. чел., в КБР — до 850 тыс. чел. Есть все основания предполагать завышение данных переписи в этих республиках на 4—10%, в РСО-Алания — около 3%.
** Данные по убийствам в республиках Дагестана, Ингушетии и Чечни выпадают из общего ряда статистики преступлений в результате наличия таких факторов, как экстремистское подполье и терроризм.
*** Демографические данные по Чечне за 1998 год приводятся на основе экспертных оценок.
У/
ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И КАВКАЗ Том 13 Выпуск 2 2010
Еще больше впечатляют данные о человеческом и социальном «капитале» региона СК, полученные учеными Центрального экономико-математического института Российской академии наук (ЦЭМИ РАН). По показателям синтетических индексов «качество населения» и «качество социальной сферы» (2000 г.) республики региона вошли в число 10—15 лучших субъектов РФ (см. табл. 2 и табл. 3)11.
К примеру, показатель продолжительности жизни в Дагестане, Чечне, Ингушетии и Кабардино-Балкарии и сейчас находится на уровне средне- и высокоразвитых стран Европы и превышает общероссийский на 7—11 лет. Такая картина явно диссонирует с данными об уровне благосостояния, безработицы и состояния экономики — по этим показателям регион находится на нижних строчках рангового списка субъектов РФ.
В исследованиях же 2002—2004 годов ученые ЦЭМИ РАН исключили из априорного набора следующие индикаторы:
а) средняя продолжительность жизни;
б) естественный прирост населения;
в) состояние института семьи12.
Таблица 2
Сравнительный анализ синтетического индекса «Качество населения» за 2004 год13
Г Вес Г» ,41 □ ,395 95 1 0, 1
Y1 Y2 Y3 Расстояние Ранг
1. Республика Карелия 3,7 3,195 1,946 6,871 69
2. Республика Коми 3,445 7,497 2,139 5,668 45
3. Архангельская обл. 4,31 4,718 3,324 5,743 47
4. Вологодская обл. 3,708 2,817 2,953 6,804 68
5. Мурманская обл. 6,298 8,068 2,716 4,174 20
6. г. Санкт-Петербург 7,896 1,907 9,733 5,265 37
7. Ленинградская обл. 3,085 1,411 1,96 7,833 75
15. г. Москва 8,993 4,363 9,984 3,602 12
16. Московская обл. 6,24 2,492 8,522 5,339 39
41. Республика Адыгея 7,071 5,107 4,875 4,254 23
2. 4 Республика Дагестан 7,928 8,545 1,99 3,884 17
11 См.: Айвазян С.А. Интегральные индикаторы качества жизни населения: их построение и использование в социально-экономическом управлении и межрегиональных сопоставлениях. М.: ЦЭМИ РАН, 2000. 117 с. (сайт ЦЭМИ РАН).
12 См.: Айвазян С.А. Разработка и анализ интегральных индикаторов качества жизни населения Самарской области. М.: ЦЭМИ РАН, 2005. 124 с. (сайт ЦЭМ РАН).
13 Из Приложения (см.: Айвазян С.А. Разработка и анализ интегральных индикаторов качества жизни населения Самарской области. С. 63—64).
Таблица 2 (продолжение)
т Вес 0,41 0,395 0,195
к Y1 Y2 Y3 Расстояние
43. Кабардино-Балкарская Республика 7,492 8,741 4,811 2,906 5
44. Карачаево-Черкесская Республика 8,275 7,035 4,926 3,116 6
45. РСО-Алания 8,123 7,052 6,298 2,748 3
46. Краснодарский край 7,525 5,395 3,949 4,245 22
47. Ставропольский край 7,97 5,409 5,891 3,648 14
48. Ростовская обл. 7,17 3,944 6,719 4,458 26
У1 — интегральный индекс, вычисленный методом сравнений корреляций
на основе апостериорных отдельных индикаторов, характеризующих физическое здоровье: смертность от болезней (туберкулез, паразиты, инфекции) и неестественных причин, младенческая смертность, врожденные аномалии, продолжительность жизни.
У2 — интегральный индекс, вычисленный методом сравнений корреляций
на основе апостериорных индикаторов, характеризующих физическое здоровье (коэффициент естественного прироста, смертность от рака, заболеваний сердечно-сосудистой системы (ССС), инвалидность и др.).
У3 — интегральный индекс, вычисленный на основе апостериорных инди-
каторов, характеризующих уровень образования.
Вес — значение каждого из интегральных индексов У'1 в формуле синтети-
ческого индекса «Качество населения». Чем выше вес интегрального индекса, тем сильнее его вклад в «синтетический индекс», на основе которого ранжируются регионы.
Расстояние — показатель, характеризующий степень близости к эталонной точке (10 баллов) каждого из индексов У'1. Чем меньше расстояние, тем лучше (выше) значение индекса «Качество населения».
Л
Таблица 3
Сравнительный анализ синтетической категории «Качество социальной сферы»
за 2004 год14 (выдержки)
Г Вес 0,245 0,474 0,153 0,126 1
Y1 Y2 Y3 Y4 Расстояние Ранг
ГК г. Москва 9,17 8,76 1,958 6,756 3,485 5
6. 1 Московская обл. 8,838 6,729 3,985 8,095 3,379 3
14 Из Приложения (см.: Айвазян С.А. Разработка и анализ интегральных индикаторов качества жизни населения Самарской области. С. 79—80).
Таблица 3 (продолжение)
г Вес 0 ,245 0 ,474 0 ,153 0,126
ч Y1 Y2 Y3 Y4 Расстояние
41. Республика Адыгея 2,717 7,52 5,719 1,565 5,266 41
42. Республика Дагестан 0,741 9,601 6,335 0,755 5,828 53
43. Кабардино- Балкарская Республика 0,792 9,37 7,099 4,727 5,081 39
44. Карачаево- Черкесская Республика 1,53 7,707 5,693 1,332 5,695 50
45. РСО-Алания 2,13 9,216 4,995 3,442 4,977 36
46. Краснодарский край 6,912 8,251 2,257 4,012 4,185 19
47. Ставропольский край 5,572 7,652 6,481 3,028 3,932 11
48. Ростовская обл. 6,342 7,3 3,123 4,743 4,181 17
блока «Социальная напряженность».
У2 —интегральный индекс на основе 10 апостериорных (частных) индикаторов из блока «Социальная патология и условия труда».
У3 — интегральный индекс на основе 3 апостериорных (частных) индикаторов из блока «Социальное неблагополучие».
У4 — интегральный индекс на основе 4 апостериорных (частных) индикаторов из блока «Социальная защита».
При учете этих индикаторов Дагестан и Ингушетия «нарушали» общую картину в ранговой иерархии и входили в пятерку лучших регионов страны. Но и по новой формуле агрегирования индекса «качество населения» республики СК находятся в гораздо лучшей позиции, нежели 3/4 регионов РФ.
Поскольку индикаторы социальной напряженности (индекс Y1) связаны с безработицей, а социальная защита (индекс Y4) — с индикаторами экономического достатка, то республики СК в иерархии субъектов РФ по показателю «качество социальной сферы» опускаются на несколько десятков рангов ниже. Зато по индексам Y2 (социальная патология) и Y3 (социальное неблагополучие) республики СК входят в десятку лучших регионов РФ.
Данные табл. 3, касающиеся республик СК, демонстрируют серьезную рассогласованность между высокими значениями индексов социальной напряженности (Х1) и защиты (Х4), с одной стороны, и низкими показателями социальной патологии (Х2) и неблагополучия (Х3) — с другой. Это, очевидно, можно объяснить масштабами занятости в теневой сфере экономики и нерегистрируемых доходов населения, а также общинной солидарностью, когда традиции взаимопомощи демпфируют ситуацию неблагополучия.
Тот факт, что республики СК заняли первые позиции среди субъектов РФ, свидетельствует
■ во-первых, о таком образе и стиле жизни, который позволяет, при всех перипетиях криминального капитализма, сохранять относительный социальный порядок;
■ во-вторых, о высокой степени ориентации на успех и социальное признание, равно как и об экономической активности местного населения;
■ в-третьих, о наличии сравнительно нормального (в «антропологическом» и культурном смыслах) фундамента для социального и экономического развития региона.
На эту сторону этнокультурной базы экономического развития региона, проявляющуюся вопреки определенным негативным тенденциям, обращали внимание экс-полпред президента в Южном федеральном округе (ЮФО), а ныне вице-премьер правительства РФ Д. Козак, академик РАН, директор Института этнологии и антропологии РАН В. Тишков и ряд других экспертов15.
Однако в регионе существует проблема, связанная с эрозией ценностей образования в сознании молодежи; зачастую статусная ориентация «перекрывает» ценность профессии и подлинных знаний16. Это, безусловно, снижает уровень профессиональной этики и мотивации к труду, а следовательно, и человеческий потенциал. Тем не менее по формальным критериям, регистрируемым официальной статистикой, положение дел в образовании предстает в несколько лучшем свете.
Статистические парадоксы и задачи модернизации. Для СК характерен статистический парадокс: данные по региону позволяют обнаружить признаки, присущие странам и Африки, и Европы, и Дальнего Востока. По социально-экономическим и некоторым социокультурным индикаторам (рождаемости и семейных традиций, коррупции и развития сектора теневой экономики) регион схож с Африкой (развивающимися странами «третьего мира»), а по уровню предпринимательской активности, гражданственности (на локальном уровне), стремлению к социальному успеху, образованию и средней продолжительности жизни — со среднеразвитыми странами Европы или Дальнего Востока.
Подобного рода парадокс вполне объясним, если в качестве образца для сравнения рассматривать социально-культурную структуру, сохранившуюся в восточноазиатских обществах Кореи, Китая или Малайзии, где сильны общинные традиции и культивируются древние обычаи.
Как и в регионе СК, императив «сохранения лица» в этих обществах является социальной нормой и содержит целый комплекс критериев «достойного мужа» (сына, отца) [цзюньцзы (‘достойный муж’) — обозначение не семейного положения, а социальной позиции: взрослый социально активный человек]. Наряду со многими культурными нормами особое значение придается обеспечению семье жизни на уровне минимального социального стандарта, что подразумевает, помимо всего прочего, наличие собственного дома; сумма средств, необходимых для выполнения подобных общих нравственных предписаний, значительно превышает установленный государством прожиточный минимум.
Главная задача заключается в синтезе традиций и социокультурного «капитала» с модерном, с требованиями современной рыночной экономики и политической демократии. Она успешно решена и решается в странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии
15 Об этом подробнее см.: Липина С.А. Республики Северного Кавказа: Приоритеты развития АПК. М.: Изд. ЛКИ, 2008. С. 238—239; Магомедов М.М., Мирзабалаева Ф.И. Взаимосвязь компонентов Индекса развития человеческого потенциала. В кн.: Региональные аспекты социальной политики. Махачкала: ИСЭИ ДНЦ РАН, ДГУ. Вып. 3 , 2001. С. 71—74 (сравнительный анализ субъектов РФ по показателю «Индекс развития человеческого потенциала»).
16 См.: Джалилов А.Б. Социализация дагестанской молодежи в свете проблем образования. В кн.: Региональные аспекты социальной политики. Вып. 3. С. 89—97.
(ЮВА), где накоплен богатый опыт сочетания в экономике модерна и традиций, норм «доброй старины» и современных технологий17.
И именно там, где традиция не разрушается, а модернизация не направлена на строительство имитационной модели капитализма, достигается наибольший успех в социальноэкономическом развитии. Опыт этих стран тем и ценен, что экономическая политика в отношении семейных предприятий и сельских общин строилась таким образом, чтобы сохранить традиционные формы жизни на селе, не разрушая семью и общину. Представляется целесообразным творческое освоение этого опыта с учетом региональной специфики.
Таким образом, задача модернизации трансформируется в задачу оптимального сочетания особенностей местной социальной и культурной структуры с экономическими инновациями и рыночными институтами; новые «правила игры» могли бы убрать множество искусственных препон и поэтому будут восприниматься в бизнес-среде как справедливые и нормальные.
4. В регионе больше «Африки», нежели «Европы»
Статистические данные и реальная ситуация. Статистические данные по занятости, денежным доходам на душу населения и средней зарплате свидетельствуют о том, что республики СК относятся к числу самых неблагополучных субъектов РФ. Впрочем, по статданным о потреблении и оборотах розничной торговли «неровности» значительно сглаживаются и республики СК поднимаются во вторую и/или третью четверть в ранговой иерархии субъектов РФ. Эти данные адекватно отражают ситуацию в большинстве горных районов региона: официальные данные не фиксируют (или неточно фиксируют) доходы в сфере теневой экономики, а также от личных и фермерских хозяйств.
С другой стороны, проблема социальной дифференциации в регионе стоит острее, чем в России в целом; богатство очень узкого слоя (высшего чиновничества, местных олигархов и крупного бизнеса) резко контрастирует с бедностью значительной части населения. Децильный коэффициент (отношение размера доходов 10% самых богатых к размерам доходов 10% самых бедных) здесь выше, чем в стране в целом (15) и составляет около 22— 2518, а по утверждению некоторых экспертов, — до 35—40.
Подобные общества отличаются более высоким уровнем коррупции, теневой экономики и безработицы, слабостью государственного аппарата и низкими поступлениями от налогов и неналоговых сборов. Высокий уровень коррупции тесно связан с теневой экономикой. Соответственно, растет социальная поляризация и несправедливость, уменьшаются поступления от налогов; в итоге бюджет не справляется со своими социальными функциями, зреет недовольство населения и система дестабилизируется.
Федеральные дотации и субсидии частично снимают напряжение, но они же одновременно провоцируют конкуренцию между влиятельными олигархическими структурами за доступ к ресурсам; в результате этой «борьбы» растет число преступлений, связанных с «верхушечным» террором.
17 Об этом подробнее см.: Брагина Н.М. Новая роль сельского хозяйства (Возможности использования японской модели для решения продовольственной проблемы в развивающихся странах). В кн.: Развивающиеся страны: поиск резервов роста. М.: ИМЭМО АН СССР, 1990. С. 165—204; Она же. Мелкое промышленное производство в нетрадиционной индустриализации. В кн.: Развивающиеся страны: поиск резервов роста. С. 242—243.
18 Вычисления на основе экспертных оценок и данных из статсборника «Регионы России. Социальноэкономические показатели». С. 165, 174.
Однако ряд факторов этнопсихологического и культурного свойства несколько разряжает ситуацию.
Еще в советские времена выходцы с СК демонстрировали высокую социальную и территориальную мобильность. В целом для местных обществ характерна более высокая мотивированность в сфере предпринимательства; доля занятых в частном бизнесе, включая и индивидуальных предпринимателей, здесь в 2,5—3,0 раза выше, чем в целом по России. К примеру, в 2007 году доля доходов от предпринимательской деятельности в общем объеме денежных доходов населения в республиках СК превышала аналогичный показатель по РФ в 2,0— 2,5 раза (10% — в РФ; по 24% — в РД и РСО-Алании; около 20% — в РИ, КБР и КЧР)19.
Теневое право, качество управления и безопасность региона. В регионе СКФО теневое право стало важным фактором и влияет на жизнь в гораздо большей мере, чем по стране в целом. Оно деформирует официальное право, а также экономические и политические отношения; это приводит к значительному росту теневого сектора экономики.
Масштабы теневой экономики в различных регионах России (по данным середины 1990-х гг.) были сопоставимы с аналогичными показателями государств Восточной Европы и Латинской Америки (относящихся к странам второго мира), а также среднеразвитых стран Азии и Африки20. В иерархии субъектов РФ по развитию «серой» теневой экономики в 1995—1998 годах первые строчки, как правило, занимают республики СК21. Наряду с Краснодарским и Ставропольским краями, они вошли в десятку регионов с самым высоким уровнем теневой экономики: там в теневой экономике производится 50—75% всего объема валового регионального продукта (ВРП)22.
Косвенным индикатором серьезности данной проблемы является один из самых низких показателей поступлений от налогов и неналоговых сборов по России (хуже обстоит дело только в Тыве и в ряде автономных округов), оцениваемый как доля соответствующих поступлений в ВРП. Все эти негативные явления — следствие жесткой конкуренции олигархических «синдикатов». Эти выводы получили подтверждение в исследованиях, проведенных Всемирным банком (ВБ)23, научными сотрудниками известного Института свободы и демократии (Перу)24 и др.
За последние 4—5 лет ситуация в этой сфере несколько изменилась к лучшему (в РД, РСО-Алании и КБР); поступления от налогов и неналоговых сборов в этих республиках, к примеру, увеличились за период 2006—2008 годов почти в 3,5 раза. Соответственно, уменьшилась и дотационная зависимость.
Тем не менее недоиспользованный налоговый потенциал все еще остается огромным. В этом немалую роль играют массовый характер уклонения от налогов в малом и среднем
19 См.: Статсборник «Регионы России. Социально-экономические показатели». С. 165.
20 См. табл. 3 и 4 в статье Ю.В. Латова «Экономика теневая» [http://www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_ nauki/ekonomika_i_pravo/EKONOMIKA_TENEVAYA.html]; Латов Ю.В. Экономика вне закона. Очерки по теории и истории теневой экономики. М.: МОНФ, 2001.
21 См.: Специальный доклад (4 квартал 1997 г.) экспертов Российско-европейского центра экономической политики: Сергея Николаенко (ИМЭМО РАН), Ярослава Лиссоволик и Рори Макфаркуара, «Теневая экономика в российских регионах» // Обзор экономики России. Основные тенденции развития. 1997 г. IV / Пер. с англ. М.: 1998 [http://www.budgetrf.ru/Publications/ Magazines/recep /1997/4/rcpb199740000unec/ rcpb199740000unec000.htm]; Косиков И.Г., Косикова Л.С. «Теневая» экономика в жизни Северного Кавказа. В кн.: Северный Кавказ: Социально-экономический справочник. М., 1999.
22 Около 70% валового регионального продукта в Дагестане производится в секторе теневой экономики (по данным Справки Комиссии ЮФО, под руководством А. Починка в 2005 г.).
23 Вычисления по: Stotsky L.G., WoldeMariam A. Tax Effort in Sub-Saharan Africa. Washington: IME, 1997. P. 6. В кн.: Доклад Всемирного банка «Юнктад». Нью-Йорк, 1997, «О наименее развитых странах».
24 Об этом подробнее см.: Де Сото Э. Загадка капитала, или Почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всем остальном мире. М. Олимп-бизнес, 2001. Глава 4, Загадка политического непонимания. С. 98—107; Он же. Иной путь. Невидимая революция в «третьем мире». М.: Catallaxy, 1995. С. 9—16, 114—133.
бизнесе и давление местных олигархов на фискальные органы, которые в той или иной степени коррумпированы.
Коррупция и роль федерального фактора. Негативная роль федерального центра в воспроизводстве коррупции, непотизма, а также земляческих и родственных традиций, характерных для стран «третьего мира», очевидна.
Отдельные влиятельные акторы местной политической арены имеют покровителей на уровне федеральных властей. Мотивами существования подобных вертикальных связей являются меркантилизм и общий бизнес за счет административного ресурса.
Исходя из экспертных оценок и результатов исследований, можно составить представление о степени негативного влияния Москвы25; это влияние играет немалую роль в воспроизводстве в регионе коррупции и архаичных моделей в кадровой политике.
В начале 2000-х годов мы стали свидетелями определенной консолидации власти и более целеустремленной политики Центра на СК; тем не менее проблемы неконсолидиро-ванности и рассогласованности все еще существуют.
Некоторые аспекты деятельности СМИ и силовой составляющей можно интерпретировать как неинтегративные, провоцирующие отчуждение (к власти и России в целом) и, в определенной степени, усиливающие в обществе межэтническую и межконфессиональную напряженность. Подобные тенденции были выявлены в ходе мониторинга реальной практики по исполнению контрольных правоохранительных функций и реализации режима КТО в регионе и в процессе контент-анализа программ федеральных СМИ.
5. Модели воспроизводства нестабильности
Первый контур связан со следующей схемой взаимодействия факторов и условий: «внутриконфессиональный конфликт — поиск «смысла и справедливости» в альтернативной идеологии и рост рядов внесистемной оппозиции — правоохранительно-силовой фактор и неадекватность методов борьбы с терроризмом и экстремизмом — дальнейшая легитимация в некоторых слоях населения экстремистского подполья» (см. рис. 1).
Сложность ситуации внутриконфессионального конфликта, при всей его драматической напряженности, до сих пор недооценивается. Реальностью сегодняшнего дня является вялотекущая гражданская война с отчетливыми религиозными мотивами26. Эта ситуация чем-то напоминает конфликт между протестантами и католиками в период Позднего Средневековья.
Мы не будем анализировать историю и генезис конфликта; речь идет о «чисто» богословском споре, который для значительного числа верующих имеет и практическое значение, так как затрагивает вопросы исполнения различных обрядов и поиска смысла религиозного рвения и исламской идентичности. Салафиты и представляющие официальный ислам суфийские «партии» по-разному подходят к рассмотрению этих вопросов, что привело к росту отчуждения между ними.
Реальная практика функционирования наиболее радикальной ветви салафитов в лице так называемых «ваххабитов» в 1990-х годах дала основание подозревать их в по-
25 См.: Отчеты Счетной палаты России по результатам проверки исполнения бюджета РД в 1995— 1997 годах и в 2000-м — 1-е полугодие 2001 года. В кн.: Сборники отчетов СП РФ. Госдума, 1998 и 2002 гг.; Постановление Госдумы ФС РФ «О ситуации в Республике Дагестан» от 15 сентября 1999 года; Счетная палата считает госинвестиции в Чечне неэффективными (из Отчета СП РФ по результатам проверки бюджетных расходов в ЧР — 2009).
26 Об этом подробнее см.: Акаев В. Суфизм и ваххабизм на Северном Кавказе // Исследования по прикладной и неотложной этнологии. М.: 1999, № 127; Халидов Д.Ш. Социальная нестабильность на Северном Кавказе. Модель воспроизводства и исламский фактор // Наука. Культура. Общество. М.: ИСПИ РАН, 2005, № 2 [http://www.ispr.ru/] (сб. ст. «Центр и регионы...». М.: ИСПИ РАН, 2005); Ярлыкапов А.А. Указ. соч.
Рисунок 1
Модель воспроизводства нестабильности и влияния фактора экстремистского подполья
Контур религиозно-«силовой»
Коррупционно-
олигархический
фактор
5. КТО-силовой фактор: неизбирательность, 6. Диверсионно- террористическая активность
Стрелки
Стрелки
означают причинно- следственные (прямые) связи статистического характера; к примеру, чем больше неизбирательности, рутинности в реализации КТО (фактор 5), тем больше фундаменталистских (и радикально ваххабитских) настроений и недовольства властью в местных общинах (фактор 4).
означают обратную связь (« чем больше... тем меньше»). Например, чем меньше законности и беспристрастности власти в отношении внутриконфессинональных конфликтов (фактор 3), тем больше приходится проявлять антиваххабитскую активность в идеологической и силовой сферах (фактор 2).
литических амбициях, выходящих далеко за пределы чисто религиозной жизни. Как следствие, все салафиты — умеренные (законопослушные) и потенциальные радикалы — попали в разряд потенциальных экстремистов и подозрительных элементов.
Государство в лице правоохранительных и силовых структур в целях профилактики взяло на вооружение метод «превентивной ликвидации (нейтрализации)» подозрительных элементов без проведения соответствующей оперативно-следственной работы.
В данном случае очевидны признаки некритического усвоения методологии и практики КТО, испытанных на Ближнем Востоке, где решались совершенно иные стратегические задачи; вместо интеграции большинства и изоляции меньшинства (повстанцев — экстремистов), в местных обществах наблюдается рост социального напряжения и отчуждения.
В итоге число жертв КТО стало пополняться сотнями невинных молодых людей, бесследно исчезнувших в результате ночных визитов «эскадронов смерти», штурмов квартир и домов федеральными «силовиками» и т.д. Здесь накопилась очень горькая статистика27.
Отсутствие умения или желания дифференцированно подходить к верующим, априорное маркирование их как потенциальных террористов усугубило проблему. Необоснованные аресты и издевательства над заключенными в местах лишения свободы приводили к увеличению числа «партий», уходящих в подполье; чисто силовое воздействие и запугивание дали обратный эффект. В результате внесистемная оппозиция численно выросла, а экстремистское подполье получило видимость легитимности.
Внесистемная оппозиция, преимущественно состоящая из сочувствующих салафиз-му (или самих салафитов), а также тарикатских (суфийских) течений, не включенных в систему духовных управлений, насчитывает по нескольку десятков тысяч человек в каждой из республик СВК.
Можно предположить, что наметилась тенденция к некоторому снижению численности подобной оппозиции в Ингушетии и увеличению в Дагестане и Чечне; в КБР и КЧР внесистемной (религиозной) оппозиции значительно меньше.
Второй контур нестабильности связан с идейно окрашенным фактором «поиска смысла и справедливости» среди определенных слоев молодежи.
В данной связи можно выделить 2 группы: в первую входят в достаточной степени образованные и политически активные, а во вторую — «самоутверждающиеся», энергичные пассионарии и субпассионарии (термин Л. Гумилева).
Для первой группы нет очевидной корреляции с бедностью и безработицей. Здесь скорее играет роль совокупность различных факторов (безнравственность и предельно богоборческий, разрушительный «пиар» на фоне социальной несправедливости и лжи) и общий фон (ощущение тупика и поиск смысла жизни).
Для второй группы факторы социальной неустроенности и отсутствия всяких перспектив в жизни могут иметь определенное значение. Но, как нам представляется, главную роль здесь играет психологический компонент.
Пропаганда экстремистских сайтов, личное общение с представителями внесистемной оппозиции и посещение различных «просветительских кружков» способны постепенно изменить мировоззрение определенных слоев молодежи и привести их к окончательному разрыву с мирной жизнью и уходу в экстремистское подполье; провоцирующую роль может сыграть и чрезмерное внимание со стороны правоохранительных структур (слежка, необоснованные аресты и т.д.).
Мы здесь не беремся оценивать роль зарубежной ресурсной поддержки экстремистского подполья. Заметим, что в последние годы немаловажную роль в пополнении «казны» террористов играет новая разновидность рэкета. Местные крупные бизнесмены и богатые чиновники уже облагаются так называемыми «налогами в пользу повстанцев»; известно множество подобных фактов в отношении Дагестана, Ингушетии и КБР.
Третий контур нестабильности связан с фактором местных олигархических групп (см. рис. 2).
В одном случае это борьба за власть и доступ к ресурсам в республиканском масштабе. Как правило, такой вызов власти связан с деятельностью мэров столиц республик, а иногда и крупных городов (районных центров). В другом случае это борьба за должность главы администрации власти на уровне местного самоуправления (МСУ).
Следует отметить, что ситуация, связанная с конфликтом интересов и борьбой за власть, приобретает ассиметричный вид. Главы республик опираются на официальную систему вла-
27 Комментарии к Докладу «Ситуация на Северном Кавказе. Осень 2007 г. — весна 2008 г.» Правозащитного центра «Мемориал» [www.kavkaz.memo.ru], 19 апреля 2008.
Рисунок 2
Модель воспроизводства нестабильности и роль коррупционно-олигархического фактора
Контур коррупционно-олигархический
СИЛА
ОЛИГАРХИИ
(местной)
БЕДНОСТЬ + БЕЗРАБОТИЦА (хроническая)
СОЦИАЛЬНАЯ
ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ
(несправедливость)
ФЕДЕРАЛЬНЫЕ
ДОТАЦИИ
(ПОМОЩЬ)
ДЕФИЦИТ
РЕСПУБЛИКАНСКОГО
БЮДЖЕТА
Фактор 4 (Ф.Н.) — фундаменталистские настроения и недовольство властью.
сти и права, тогда как взоры амбициозных местных олигархов обращены, как правило, на теневые власть и право, а также на неформальные ресурсы, в том числе и психологические.
Зачастую республиканские власти не в силах бороться с «параличом» некоторых структур власти (например, судебно-правоохранительной), являющимся следствием деятельности «теневого» сектора. Именно с этим фактором, судя по экспертным оценкам, связано множество «таинственных» и нераскрытых терактов.
Меркантилистская система, связанная с «перераспределительными синдикатами», провоцирует применение в борьбе за власть и ресурсы скрытого террора и запугивания. Возникающие на почве борьбы за власть союзы и коалиции, как правило, никак не связаны с программными принципами и распадаются столь же быстро, как и возникают.
Официальная партийная система на уровне региона никак не передает реального содержания политической борьбы!. В одной и той же партии состоят противостоящие друг другу влиятельные персоны; как правило, это олигархи местного масштаба. В подобных условиях главы республик и лидеры региональных отделений власти вынуждены подкреплять свой официальный статус неформальными коалициями.
Четвертый контур нестабильности связан с конфликтом на уровне МСУ местных общин и власти. Дестабилизация, как правило, возникает на локальном уровне. Но иног-
150
Таблица 4
Значимость контуров нестабильности и факторов, влияющих на них
н
Контуры нестабильности в республиках региона
1-й и 2-й контуры: экстремистское подполье; внутриконфессио-нальный конфликт и методы КТО
Актуальность (по 5-бал. шкале)
«5»
Субъекты решений (влияния) и их роль
ФЦ (очень высокая); республиканские власти (высокая); внешние (зарубежные) центры (значимая)
Роль гражданских структур + традиционных структур
Значимая роль. Подключить джамаа-ты и интеллигенцию, лидеров общественного мнения и студенческую молодежь
Необходимые
решения
критический анализ и коррективы в методах КТО;
государство как арбитр во внутриконфес-сиональном конфликте;
создание механизма постоянного диалога и примирения конфликтующих религиозных течений;
работа с молодежью;
контрпропаганда
3-й контур:
перераспределительные синдикаты и местная олигархия как источники нестабильности (коррупция, несправедливость, криминализация политических и экономических отношений)
«4»
ФЦ (очень высокая); республиканские власти (очень высокая)
Значимая роль. Подключить джамаа-ты, лидеров общественного мнения, интеллигенцию
повысить роль местных самоуправлений и традиционных гражданских структур;
общереспубликанские съезды общин и новые общественные договоры;
испытание антикоррупционных законов в республиках СК;
антиолигархические меры ФЦ;
новая кадровая политика;
4-й контур:
конфликты местных общин и властей (сильных кланов на уровне МСУ)
«2»
ФЦ (незначительная); республиканские власти (очень высокая)
Очень высокая роль. Подключить джамаа-ты, лидеров общественного мнения, интеллигенцию
повысить роль местных самоуправлений и традиционных гражданских структур;
общереспубликанские съезды общин и новые общественные договоры;
земельные проблемы решать с учетом местных особенностей
Том 13 Выпуск 2 2010 ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И КАВКАЗ
да, после перекрытия федеральной трассы возмущенными общинами или многочисленных митингов протеста, события приобретают республиканский масштаб.
Подобные конфликты периодически происходят в республиках с развитыми институтами традиционной демократии (РД, КБР и КЧР). Как правило, такие конфликты связаны со злоупотреблениями властью со стороны местных глав районов (хищение бюджетных средств, коррупция, нарушение закона о землепользовании).
В последние годы ожесточенные конфликты возникают и в процессе выборов, когда сталкиваются интересы влиятельных кланов или интересы республиканской власти и оппозиции.
Институты традиционной демократии (джамааты) в хороших руках являются ресурсом в борьбе за справедливое социальное устройство, исключающее коррупционные и другие негативные явления. Нам представляется чрезвычайно важным окончательное внедрение Федерального Закона «Об основных принципах местного самоуправления» именно в республиках СК; он позволит нейтрализовать влияние местных олигархов.
6. Мониторинг очагов межэтнического напряжения
Пятый контур нестабильности связан с этнически окрашенными конфликтами по поводу земли, властных ресурсов и этнонационального равноправия.
Всего в регионе существует порядка 9 конфликтных очагов.
В Дагестане таких очагов 3, и они находятся, в основном, в Хасавюртовской зоне. Кроме того, лезгины и кумыки выражают явное недовольство порядком распределения власти на республиканском уровне и/или в ключевых прикаспийских районах.
Формальное соблюдение принципа пропорционального представительства этнических сообществ в органах власти еще не гарантирует стабильности режима, о чем свидетельствуют события в Дербенте во время выборов глав муниципалитетов в октябре 2009 года. Дело в том, что фактическое распределение власти и ресурсов нарушает этно-политическое равновесие.
В последние годы в связи с выдвижением инициатив по поглощению и объединению субъектов РФ актуализировался вопрос о границах между Чечней и Ингушетией; с повестки дня (если иметь в виду ингушское общественное мнение) не снят и вопрос о Пригородном районе в РСО-Алании. В КБР муниципальные реформы обострили земельный вопрос между кабардинскими и балкарскими «общинами»; в КЧР существует конфликт, по большей части неявный, между карачаевцами и черкесами. В Ставропольском крае в перспективе могут возникнуть серьезные конфликты между «общинами» казаков, армян, ногайцев и дагестанцев.
Большинство из вышеперечисленных межэтнических проблем обязано своим происхождением авторитарно-бюрократическому «творчеству» 1930—1950-х годов; границы между субъектами РФ или союзными республиками СССР тогда перекраивались или определялись произвольно, а целые народы и этнические группы подвергались репрессиям и депортациям.
Некоторые из проблем требуют пристального внимания государства, активного взаимодействия общественных организаций и традиционных структур народной дипломатии и миротворчества; другие требуют периодического мониторинга и поиска путей согласия.
В регионе накоплен огромный опыт согласительных процедур, и задача государства — максимально использовать его, усиливая муниципалитеты и традиционные структуры.
Уроки отечественного и зарубежного опыта. Ситуация, сложившаяся в СКФО, уникальна тем, что ни в одной стране мира (или регионе) не существует такого множества
проблем «в одном флаконе». Однако определенные элементы зарубежного и отечественного опыта могут оказаться полезными.
В качестве примеров преодоления подобных конфликтов можно упомянуть опыт таких стран, как Индия, Испания, Швейцария и т.д.
Беглый анализ28 зарубежного и отечественного опыта решения межэтнических проблем показывает следующее.
■ Авторитарный подход может быть эффективен лишь на короткий период: конфликты загоняются вглубь, напряжение копится и при малейшем ослаблении государственной власти дает о себе знать. Появляются также экстремистские движения. Поэтому в полиэтнических государствах и регионах за основу берется принцип не гражданской («один человек — один голос»), а коалиционной (многосоставной) демократии, когда этнические (или этноконфессиональные) сегменты, имеющие представительство в органах власти, обладают правом на особое мнение, и с этим мнением в той или иной форме считаются. Степень централизации в таких демократиях варьируется в зависимости от уровня политической культуры. Например, в Индии существует более централизованная модель управления полиэтническими штатами и округами, нежели в Европе.
■ Конфликты (этнополитические, этнотерриториальные и пр.) никогда не могут быть разрешены полностью, раз и навсегда. Разрешение конфликтов — это процесс, в котором, наряду с государством, должны постоянно участвовать гражданские и традиционные структуры. Если такое соучастие профанируется (по причине усталости государства от бесконечных дискуссий), то легитимируется радикальный подход к решению проблем.
■ Этнические или этноконфессиональные сегменты общества должны иметь относительно пропорциональное представительство во всех органах власти; нарушение пропорций служит сигналом для тревоги для той или иной этнической «партии». Это правило соблюдается как на Западе (в Канаде, Бельгии), так и на Востоке (в Ливане, Индии).
■ Для нейтрализации влияния этнического (или этноконфессионального) фактора на принятие государственных решений целесообразно повысить роль муниципалитетов. Так поступают, например, в Швейцарии или Малайзии. Общины более прагматичны в вопросах землепользования и рационального использования доходов и больше ориентированы на поощрение бизнеса, который, будучи, как правило, интернациональным, сглаживает межэтнические проблемы.
Вывод. Для тех республик региона, в которых существуют сложные полиэтнические общества, при построении политической структуры власти оптимальна централизованная модель коалиционной (многосоставной) демократии. На практике такая форма власти функционирует в форме политического обычая, когда основные этнические «сегменты» относительно пропорционально представлены в органах власти (Дагестан, КБР и КЧР). Однако механизм согласований отработан недостаточно, из-за чего накопились взаимные претензии.
При этом для нейтрализации негативного эффекта, вызванного ростом роли этнического фактора, республиканские власти должны (и вправе) повысить роль местных (представительных) органов самоуправления, вплоть до институционализации республиканских съездов (форумов) общин.
28 Об этом подробнее см.: Сб. статей «Этнос и политика: хрестоматия (автор-составитель A.A. Праза-ускас). М.: Изд. «УРАО», 2000. С. 116—128, 161—165, 190—200.
7. Полпредства СКФО: уроки истории и исходные принципы
Несмотря на глубокую модернизацию в стране и регионе за последние 100—150 лет, нам представляется, что определенные аспекты зарубежного и отечественного (в том числе, и дореволюционного) опыта могут и должны быть учтены и включены в положение о Полпредстве СКФО и учитываться в деятельности полномочного представителя президента.
Институт Полпредства по СКФО имеет свой исторический аналог в лице Кавказского наместничества (XIX — начало XX в., г. Тифлис), которое в процессе своей эволюции прошло ряд этапов.
В интересующем нас ракурсе главными моментами являются следующие.
■ На первоначальном этапе (вплоть до 1840-х гг.) Кавказское наместничество было сковано в своих действиях указами и распоряжениями из Санкт-Петербурга и не имело должной автономии. Затем, с учетом негативного опыта продолжительной Кавказкой войны, были внесены необходимые коррективы. Начиная с периода управления Кавказом генералов М. Воронцова (1840-е гг.) и А. Барятинского (1850-е гг.), наместничество было наделено большей самостоятельностью. Это позволило максимально эффективно использовать потенциал этих незаурядных личностей и нейтрализовать интриги недоброжелателей или неадекватные предложения отдельных министров Императорского двора (иностранных дел, финансов и др.)29.
■ Секрет успешного завершения войны на Северо-Восточном Кавказе (август 1859 г.) заключался в оптимальном сочетании социально-нравственного и силового факторов, а также в максимальном учете местной специфики и уважении к религии и народным обычаям. К противнику (в лице имама Шамиля и его наибов и сторонников) относились с должным уважением, а прошлые деяния никому в вину не вменялись. Тем, кто переходил на сторону России (наибам, мюридам, исламским ученым — улемам, а иногда и целым общинам), всячески помогали вернуться к мирной жизни, вплоть до оказания материальной помощи и включения в областные (Дагестан и Терская обл.) и местные органы власти. Это позволило быстро размыть социальную базу движения сопротивления горцев.
■ Использовался гибкий подход в правоприменительной практике. Своеобразные комиссии по конфликтам (и амнистии), созданные Барятинским, состояли из представителей самого наместника, одного кади (мусульманского судьи) и людей, пользующихся авторитетом в соответствующей местной общине. Этим было положено начало системе военно-народного управления, которая без изменений просуществовала вплоть до Февральской революции. Именно эта система позволила нейтрализовать ряд конфликтов и множество возможных антигосударственных выступлений в крае. Споры решались большей частью на основе местного обычного права (адата); небольшая часть вопросов разрешалась на основе мусульманского права, и лишь некоторые — на основе имперских законов. Зачастую решения, принимавшиеся в соответствии с обычным правом местных народов, противоречили имперским законам. Был также сохранен привыч-
29 Об этом подробнее см.: Дегоев В.В. Три силуэта Кавказской войны: А.П. Ермолов, М.С. Воронцов, А.И. Барятинский. В кн.: Большая игра на Кавказе: история и современность. М.: Русская панорама, 2001. С. 156—204.
ный для горцев Кавказа институт выборов на уровне джамаатов. В целом, управление регионом базировалось на развитой системе традиционных институтов демократии в лице джамаатов и их союзов, на оптимальном сочетании имперского, обычного и шариатского права, а также на доверии и уважении и, соответственно, интеграции влиятельных лиц и представителей известных фамилий в имперскую элиту.
■ Интеграция горцев Кавказа в жизнь Империи через каналы социальных и экономических связей и проектов всячески поощрялась и поддерживалась, насколько это было возможно в тот сложный период. Была налажена система изучения и кодификации местного обычного права30; со временем оно получало статус закона в тех вопросах, которые не относились к совершению тяжких преступлений.
Представляется, что определенные аспекты этого опыта могут быть учтены при организации деятельности Полпредства СКФО. На первых порах было бы целесообразно провести ряд следующих мероприятий.
■ Сформировать при Полпредстве СКФО рабочие группы по отдельным направлениям: а) научно-проектная работа; б) внутриконфессиональная ситуация и проблемы интеграции; в) межэтнические проблемы и народная дипломатия; г) местное самоуправление и земельные вопросы; д) анализ реального права и политические институты, законы и судебно-правоохранительные институты; е) федеральные структуры и кадры; ж) финансово-экономические проблемы развития региона.
■ Опираться на более гибкий подход в случаях, когда очевидна назревшая потребность в принятии мер и оперативных решений. Если эти решения противоречат тому или иному федеральному закону, принятому в рамках «совместного ведения и полномочий субъекта РФ и федерального Центра», то целесообразно наделить Полпреда в СКФО большими правами.
■ Целесообразно организовать мониторинг и анализ теневого (реально действующего) права в критических сферах общественной жизни, чтобы выяснить, как оно соотносится с формальным законом и каким образом влияет на социальные, экономические и политические отношения в той или иной республике. Подобный анализ должен послужить основой для последующего принятия решений и инициатив по коррекции законодательства на уровне Полпредства СКФО.
СКФО как полигон для испытания антикоррупционного законодательства. Законы, введение которых блокируется на уровне Федерального Собрания, можно было бы апробировать на отдельных субъектах СКФО.
При разработке системы антикорррупционных мер целесообразно учесть зарубежный опыт31, согласно которому значительный эффект дают следующие меры:
а) резкое сокращение числа блокпостов на дорогах и контрольных органов на таможне;
30 См.: Косвен М.О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке. В кн.: Кавказский этнографический сборник. Вып. 2. Москва, 1962. С. 244; Комаров A.B. Адаты и судопроизводство по ним. В кн.: Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1868. Вып. I (переиз. М.: МНТПО «Адир», 1992).
31 Об этом подробнее см.: Роуз-Аккерман С. Коррупция и государство: причины, следствия, реформы. М.: Логос, 2003. С. 48—128.
б) внедрение принципа «конкурентной бюрократии», когда клиентам предоставляется возможность выбора между несколькими чиновниками или структурами;
в) внедрение системы двух коридоров (оперативного и медленного) в ряде ведомств, предоставляющих публичные услуги, и др.
Качество управления регионом: вопросы измерения. Можно предложить модель измерения качества политического менеджмента региональных властей в субъектах СКФО — этот показатель тесно связан с социально-политической и социально-экономической безопасностью (далее — безопасность).
Уровень безопасности (и, соответственно, качество управления) региона может оцениваться на основе модели статистических связей и динамики ключевых социальноэкономических и политических показателей за определенный период (к примеру, за 4— 6 лет). Анализ связей позволяет построить график корреляций, с помощью которого можно выявить наиболее информативные (значимые) эмпирические индикаторы (показатели).
Авторская гипотеза состоит в следующем: минимальный набор ключевых показателей, соотнесенных с прожиточным минимумом в регионе (исходных индикаторов для конструирования интегрального индекса безопасности и определения качества управления в субъектах РФ на СК) мог бы включать в себя следующие индикаторы:
1) доля поступлений от налогов и неналоговых сборов в ВРП;
2) размер ВРП на душу населения;
3) уровень обеспеченности собственными средствами в консолидированном бюджете;
4) величина децильного коэффициента (уровень социального расслоения);
5) отношение среднедушевых доходов к прожиточному минимуму;
6) доля населения региона, живущего ниже черты бедности;
7) доля реально безработных в экономически активном населении;
8) степень коррумпированности власти или степень экономической «свободы»;
9) уровень «верхушечного» террора и корыстных преступлений, связанных с распределением бюджетных средств и коррупцией;
10) уровень стабильности политического режима.
Разработка методики определения качественных индикаторов 8—10 — это отдельная исследовательская задача, работа над которой продолжается.
Динамика роста доли поступлений от налогов и неналоговых сборов по отношению к ВРП в регионах СКФО послужит значимым индикатором уровня «честности и эффективности аппарата власти».
Объем бюджета развития субъекта СКФО напрямую связан с уровнем собираемости налогов: чем больше доля налогов в ВРП, тем больше бюджет развития того или иного субъекта СКФО.
Традиция и современность. Этнополитический аспект и развитие демократии. Унифицированная в масштабах страны политическая партийная система не соответствует реально существующей социальной структуре местных обществ и не отражает разнообразия интересов различных социальных и этнических групп. Такое положение противоречит принципам федерализма, отраженным в Конституции России, а также в Федеральном Законе «О принципах и порядке разграничения предметов ведения и полномочий
между органами госвласти РФ и органами госвласти субъектов РФ» (от 24 июня 1999 г.), регулирующем предметы совместного ведения госорганов РФ и его субъектов.
Сложность ситуации в регионе требует более гибкого подхода; он должен полностью соответствовать федеративным принципам и концепции национальной политики России32.
Законодательное закрепление статуса «съезда общин (или народов)» серьезно улучшило бы ситуацию в сфере межэтнических отношений, борьбы с коррупцией и терроризмом в СКФО. На такие форумы можно было бы выносить наиболее актуальные проблемы, имеющие огромное значение для местных парламентов, исполнительной власти, органов местного самоуправления и бизнеса33.
В начале 1990-х годов в ряде республик СКФО наблюдалось бурное возрождение традиционных гражданских институтов. Дагестан и КБР имеют определенный опыт в преодолении конфликтных ситуаций (события 1992—1993 гг.), опирающийся на традиционные и современные демократические институты.
Ежегодные съезды общин могли бы выступать с законодательными инициативами по многим вопросам; такой институт мог бы стать мощным фактором стабилизации и консолидации общества и придать позитивный импульс процессу развития гражданского общества в регионе.
Вместо заключения
Таким образом, можно выстроить цельную систему проектов, которая позволит решить важные государственные задачи. Ключ к решению проблем региона в указанном контексте надо искать главным образом во внеэкономической плоскости, не требующей масштабных затрат. Вышеперечисленные подходы требуют минимального финансирования, и они укладываются в методы бесструктурного управления процессами в регионе.
На СК необходимо совершить прорыв, осуществление которого требует нового методологического подхода, учитывающего все многообразие факторов и условий, провоцирующих нестабильность в регионе.
Вышеизложенные возможные подходы представляют собой результат осмысления в первую очередь внеэкономических причин, играющих важную роль в генезисе нестабильности в регионе, а также попытку теоретического обоснования возможных позитивных изменений.
32 Об этом подробнее см.: Шамба Т.М. Национальная политика и национально-государственное устройство РФ. М., 2000. С. 131—134; Концепция государственной национальной политики РФ (утверждена Указом президента РФ, Б.Н. Ельцина, от 15 июня 1996 г., № 909). В кн.: Этнос и политика: хрестоматия (ав-тор-сост. A.A. Празаускас).
33 По методологическому обоснованию подобного подхода см.: Халидов Д.Ш. Конструкция власти на Северном Кавказе. Поиск оптимальной формы не завершен // Обозреватель (Москва, Научно-исслед. фирма «РАУ- Университет»), 2006, № 2 [http://www.rau.su].
