CC BY
61
Семейные мемораты русских Трёхречья как основа реконструкции исторических процессов и этнокультурной идентификации
WW Н
в китайской среде1
Забияко Анна Анатольевна,
доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой литературы и мировой художественной культуры Амурского государственного университета, г. Благовещенск, Россия. E-mail: [email protected]
Забияко Андрей Павлович,
доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой религиоведения и истории Амурского государственного университета, ведущий научный сотрудник Института археологии и этнографии СО РАН, г. Благовещенск. E-mail: [email protected]
Зиненко Яна Викторовна,
магистрант кафедры литературы и мировой художественной культуры Амурского государственного университета, г. Благовещенск, Россия. E-mail: [email protected]
Чжан Жуян,
аспирант кафедры литературы и мировой художественной культуры Амурского государственного университета, г. Благовещенск, Россия. E-mail: [email protected]
В центре внимания авторов статьи — русские, проживающие в Трёхречье, рай -оне Северо - Восточного Китая. На основе полевых исследований русскоязыч -ного населения Трёхречья авторы приходят к выводу, что для данной этни -ческой группы важнейшей основой этнокультурной идентификации является язык, в частности, речевые жанры, связанные с семейной историей и бытом (семейные мемораты). Семейные мемораты русских жителей Трёхречья со -храняют сведения об исторических процессах начала XX века и отражают эт -нокультурную специфику русских потомков в Трёхречье. Историческая память трёхреченцев начинается с брака русских и китайских предков. Это событие становится источником мифологизации истории этнической группы русских
1 Исследование поддержано грантом Российского научного фонда, тема «Этнические миграции как фактор цивилизационных взаимодействий и социокультурных транс формаций в Восточной Азии (история и современность)», проект № 14-18 -00308.
Трёхречья. Основными сюжетами меморатов становятся этапы формирова -ния этнокультурной общности русских Трёхречья, эпоха японской оккупации Маньчжурии, освобождение Китая советскими войсками, годы «культурной революции». Именно последнее стало причиной того, что русский язык стал забываться в среде полукровцев. Особое место в меморатах занимают расска зы о детстве информантов, их тяге к русскому языку и об отношении к право -славию. Эти речевые жанры постепенно переходят в устойчивые фольклорные тексты со своей композицией, стилистикой, прагматикой. Семейные мемора -ты становятся основой исторической памяти и формой сохранения идентич ности русских Трёхречья в китайской среде.
Ключевые слова: миграция, Трёхречье, этнография, фольклор, речевые жан -ры, мемораты, этничность, идентичность, русскость, этнокультурная иденти -фикация, историческая память.
Family memorats of Russians from Trekhrech'ye as basis of reconstruction of historical processes and ethno-cultural identification in Chinese environment. Anna Zabiyako, Amur State University, Blagoveshchensk, Russia. E-mail: [email protected].
Andrej Zabiyako, Amur State University, Blagoveshchensk, Russia. E-mail: [email protected].
Jana Zinenko, Amur State University, Blagoveshchensk, Russia. E-mail: [email protected].
Zhang Ruyang, Amur State University, Blagoveshchensk, Russia. E-mail: [email protected].
The article focuses on the Russians living in Trekhrech'ye in the North - East of China. In terms of field studies of the Russian - speaking population from Trekhrech'ye the authors come to the conclusion that the language, particu larly speech genres related to the family history and everyday life (family ur -ban legends) are the most important basis of ethno - cultural identification. Fam -ily memorats of Russian inhabitants of Trekhrech'ye preserve the information about historical processes of the beginning of the twentieth century and reflect ethno - cultural specificity of the Russian descendants in Trekhrech'ye. Historical memory of the inhabitants of Trekhrech'ye starts with the marriage of Russian and Chinese ancestors. This event becomes a source of mythologization of the history of the ethnical group of the Russians in Trekhrech'ye. The main topics of the memorats are the stages of formation of entho cultural community of the Russians in Trekhrech'ye, the epoch of the Japanese Invasion of Manchuria, the liberation of China by the Soviet Army, the years of the Cultural Revolution. The latter became the reason for language forgetting in half - blood families. The tales about childhood, thirst for Russian language and the attitude towards Orthodoxy have a special place in the urban legends. These speech genres transform gradu ally into stable folklore texts with composition, stylistics, and pragmatics. Family memorats become the basis of historical memory and a form of preservation of the identity of the Russians from Trekhrech'ye in Chinese environment. Keywords: migration, Trekhrech'ye, ethnography, folklore, speech genres, memo -rats, ethnicity, identity, Russianness, ethno cultural identification, historical memory.
Предметом исследования в данной статье стали особые речевые жанры
русского населения Трёхречья — семейные мемораты. Для этого рода жанровых образований используются разные именования: «семейные ис -тории», «биографические рассказы», «семейные биографические расска -зы». Часто употребляется довольно широкое понятие «устный рассказ» («устная история») [6, c. 210]. Мы считаем, что для исследуемых нами жанров более адекватен термин «семейный меморат» как «рассказ воспо минание с тенденцией к фольклоризации» [9, c. 241—245], а именно рас -сказ воспоминание об истории рода, семьи, о территории исхода семьи, самого процесса исхода на заселяемые ныне территории, рассказ о тра дициях предков, сохраняемых семьёй и родом.
По определению Н.Д. Арутюновой, мемораты есть речь, «погружён -ная в жизнь» [2, c. 136]. Жизнь русскоговорящего населения Трёхречья является результатом длительного формирования русского анклава на этих землях [4]. Историческая судьба этого населения с конца Граждан -ской войны, в 20 - е гг. XX в. и позднее, представляет собой череду тяже -лейших внешних испытаний. Жители Трёхречья страдали и от белогвар дейцев атамана Семёнова, и от карательных набегов красных отрядов, совершавших рейды на китайскую территорию, и от японской военщи ны, захватившей Маньчжурию в 1931 — 1945 гг. Победа над Японией и об -разование КНР обернулись для русских Трёхречья сначала обвинениями в пособничестве белым и японцам со стороны советской власти, ареста -ми, насильной или полудобровольной высылкой в СССР; затем — в годы «культурной революции» и борьбы с «советским империализмом» — об винениями в пособничестве СССР и репрессиями со стороны китайских властей. Более 50 лет политический террор, демографические тиски, эко -номические тяготы, культурные и образовательные ограничения деструк тивно воздействовали на русскую диаспору Трёхречья.
В настоящее время в Трёхречье существует несколько деревень, где живут потомки русских поселенцев, в основном — люди, родив шиеся в смешанных браках («полукровцы», как они себя называют). По разным данным, к таким русским себя относит более тысячи чело век [10, c. 187—208]. Это люди преимущественно старше 50 лет. Их образ жизни связан с деревенским укладом и крестьянским трудом. В послед ние 20 лет некоторые из них занимаются мелкой торговлей и обслужи -ванием туристов. Русских школ здесь нет уже более 50 лет. Многие жи тели старшего поколения не смогли из за бедности многодетных семей, тягот послевоенных лет и событий «культурной революции» получить даже начальное или среднее образование в китайских школах, поэтому остались неграмотными или малограмотными. В условиях практически полной на протяжении 40 лет изоляции от России, её языка, литерату ры, музыки и других сторон культуры потомки русских в Трёхречье, тем не менее, сохранили русское этническое самосознание и некоторые ос новы русской культуры [6].
Семейные мемораты трёхреченских русских тому подтверждение. Они были собраны в результате двух экспедиций: май — июнь 2015 г., уча -стники: А.П. Забияко, А.А. Забияко, Я.В. Зиненко, Чжан Жуян, Ван Цзян -линь; октябрь 2015 г., участники: А.П. Забияко, А.А. Забияко, Чжан Жуян.
В ходе экспедиций было опрошено более 25 информантов, в том чис -ле: Иван <Васильевич> Васильев (92 г., 1923—2015, Эньхэ), Владимир Ва -сильев (60 лет, 1956 г.р., Эньхэ), Тамара <Васильевна> Ерохина (77 лет, 1939 г.р., Эньхэ), Екатерина <Александровна> Литвинцева (74 г., 1942 г.р., Эньхэ), Таисия Николаевна Петухова (85 лет, 1931 г.р., Эньхэ), Василий Зоркальцев (72 г., 1944 г.р., Эньхэ), Анна Первоухина (Дементьева) (64 г., 1953 г.р., Эньхэ), Иван Дементьев (71 г., 1945 г.р., Эньхэ), Александр (Шур -ка) Честнов (78 лет, 1938 г.р., Эньхэ), Клавдия Ушакова (82 г., 1934 г.р., Лабдарин), Варвара Ушакова (71 г., 1945 г.р., Лабдарин), Лидия Корытни -кова (74 г., 1942 г.р., Шивей), Альгея Астафьева (81 г., 1935 г.р., Шанку -ли), Христина Васильевна Литвинцева (88 лет, 1928 г.р., Шанкули) и др.
Семейные мемораты собирались в процессе интервью, что наложило на их тексты определённый жанрово стилевой, композиционный, праг матический, этнолингвистический отпечаток. Большая часть меморатов звучала на русском языке, но иногда информанты билингвы переходи ли на китайский язык: в поисках более точного слова, в целях разъясне -ния каких - то реалий, более понятных китайскоговорящим интервьюерам.
Практически все информанты испытывали удовольствие от обще ния с русскими, т.к. зачастую они не имеют возможности разговаривать по - русски, ощущая настоящий «коммуникативный голод». Семейный ме -морат трёхреченского русского запечатлевает сам по себе акт вспомина ния русского языка, русской грамматики, русских имён, русских явлений. В процессе разговора информант восстанавливает некоторые слова и по -нятия, характерные для русской грамматики и русской речевой практи ки. Так, на вопрос, обращённый к Варваре Ушаковой, как зовут её сестру, та на минуту задумывается: «...Дора (Федора. — Авт.), однако. Я её просто — сестра зову, по-нашему» (по китайской традиции сёстры и братья называют друг друга не по имени, а специальными словами, обозначаю щими степень родства: «старшая сестра», «старший брат», «младшая се -стра», «младший брат» и т.д.). Как видно, рассказчик воспринимает соби -рателя как полноценного участника общения — тем более, когда речь идёт об общении на русском языке в китайскоговорящей среде.
Вопреки установке на интервью, трёхреченский рассказчик, как прави ло, сам решает рассказать о чём то, с его точки зрения, очень важном; он не подстраивает свою историю под «вопросно ответный» диалог. Так как русские жители Трёхречья в основной своей массе неграмотны (не могут писать и читать по русски, лишь некоторые знают китайские иероглифы), написанной и отрефлектированной ими самими истории Трёхречья — за селение этих территорий их предками, социокультурная трансформация русскоязычной среды трёхреченцев — не существует. Не записано и так
называемых семейных хроникатов, в которых отразились бы частные ис -тории родов и семей (как, например, зачастую происходит в русских семь -ях на постсоветском пространстве). Собиратель - интервьюер оказывается вовлечённым в «живую жизнь», в «живую историю». Информант «втяги -вает» собирателя в живой коммуникативный акт. Перед нами — наррати -вы, рассчитанные на ответную реакцию собеседника [8]. В таком звуча -нии семейные мемораты отчасти сближаются с текстами, называемыми А.П. Липатовой «свидетельскими показаниями».
«Семейная судьба, — пишет И.А. Разумова, — выражает не „единство", а „одинаковость" персональных судеб, их ритмичную согласованность в пределах родственной сферы» [9, с. 139]. Как любые семейные мемо -раты, исследуемые нами тексты характеризуются системой устойчивых идей лейтмотивов. Первоначальная установка на жанр интервью опреде лила то, что семейные мемораты, записанные нами, типологически сход ны в тематическом и композиционном строении. Отчасти это связано с логикой вопросов собирателей и возрастом информантов — в среднем 75 лет. Однако, кроме общих моментов, имеются и индивидуальные осо -бенности. Практически все мемораты включают в себя следующие тема тические блоки: воспоминание о предках (бабушки и дедушки, родители); рассказ, как те оказались в Трёхречье; рассказ о составе семьи; рассказ о православной вере, о традиционных праздниках.
Мемораты о предках объединены топосами, на основании которых се -годня складывается официальная история «русской национальности Ки тая» в районе Внутренней Монголии, неотделимая в китайском сознании от мифологизации истории. На базе таких мифологизированных сюжетов в г. Лабдарине (Эргун) выстроена экспозиция в краеведческом музее, на -писан сценарий мюзикла «Любовь Аргуни» (2015 г.) и т.д. В этих историях, как правило, русская девушка (впоследствии становящаяся бабушкой) из Забайкалья выходит замуж за молодого человека из Шаньдуня (или мама -русская выходит замуж за китайца). Многие «дедушки» и отцы китайцы в этих воспоминаниях принимают крещение, сносно говорят по - русски.
Несмотря на обозначенные топосы меморатов, в них отразились и ин дивидуальные характеры информантов, их личные оценки исторических и социальных процессов, взгляд на окружающую их действительность, их этнокультурная идентичность: «Оба (родители) — полукровцы, бабушки у нас русские чисто. Дедушки из Шаньдуня, ну, они сюды молодые выехали, здесь поженились на русских, потом нас наплодили. У нашей бабушки много было: 6 сыновей да 4 дочки. Бабушка моя с отцовой стороны с Приаргуньской, а с материной-то, я не знаю, с какой стороны они выехали, нет, я неправильно сказала — „Черухай", там новый Черу-хай — старый Черухай — это бабушка отца оттуда» (Е. Литвинцева).
«Мама — русская, папа — китаец. Мама — Анисия Александровна. У меня дедушка — Александр — плотник был. Три дяди было: Иван, Николай, когда воевали — погибли. С японцами воевали, ближе к Дра-гоценке, Советский Союз помогал в Китае. У меня шесть сыновей,
две дочери. <...> Отец искал, где заработать, поехали в Россию они, ехали — доехали до Маньчжурии, уехали в Россию. Их 8 человек было. Вот там жили у русских, работали, как раз это царь с советскими воевали (видимо, речь о Гражданской войне — Авт.). Вот в армию записались (видимо, хозяева — Авт.), они уехали на прииск (отец — Авт.), там с матерью пожили, потом в Китай вернулись» (И. Васильев);
«Меня зовут Лида, фамилия по отцу Широкова. Он Широков Александр, он китаец, в Союзе был, тама-ка, а хто знат, что в Союзе делал, раньше молоды были, не рассказывал. Мама — Корытникова Анна Ильинична. <...> Отец по-русски, ой хорошо говорил, он уж давно умер. Я думаю-ка, он давно в Союзе был, молодой ещё, а потом в Китай приехал. Вот мама сюда приехала и вышла замуж за китайца» (Л. Корытникова);
«Яродилась в Китае в Драгоценовке, у меня 3 сестры в России роди-лися, у меня папка, мамка с Забайкаллю» (Т. Петухова);
«Я Ерохина Тамара Васильевна. Мама — русская, папа — китаец. Отца Василий звали — китаец. Китаец чистый, я, конечно, на русскую, я на маму похожа. Мы ещё небольшие были — матери нету. Нас детей нарождала 10:8 девок и 2 парня. Мои сёстры все здесь, малый брат умер, когда молодой был, умер, а старший счас в Лабдарине живёт» (Т. Ерохина);
«Тут золото мыли, завод был. Тут народу не было, мало-мало. Ничего они не заработали. В годах — жениться надо, а китаюшек-то не было. Здесь русские девушки. Сталин всех сюда пригнал (очевидно, речь о революции и Гражданской войне — Авт.). Сюда и из России пришли китайцы. Мама из Олочи приехала с отцом» (В. Зоркальцев);
«Я с малых лет без матери, по-российски-то худо говорю, маленечко. Мне было только 5 лет, мама-то померла. Отец у меня китаец. Мама — чисто русская. Мы там в Усть-Уровье, далеко жили. Моя родина там. Папа из Аньхой» (А. Астафьева, по матери Кузнецова).
Из этой части меморатов можно сделать вывод о том, каким образом заключался брак: как правило, «по сговору», но были случаи и «умыкания» в буквальном смысле: «Моя свекровь была Якимова Улита. Она с берега Аргуни от Нолимска. Бабушка тоже из не богатого дома, она выросла с мачехой. Трусики носила, штанов не было. Наш свёкр-китаец переехал Аргунь и там продавал муку, пищу, тогда в России трудно было в 20-х гг., только после революции. Наш свёкр слова два по-русски говорил, вот она бегала у него покупала. Вот с ним там познакомилась, часто бегала туда, он всё распродал и её на сани, и привёз сюда и невеста. Они жили сначала в Камарах около Аргуни. Было 3 сына и одна доча» (И. Громова);
Рассказ о предках неотделим от сюжетов, повествующих о том, как предки попали в Трёхречье, какие социально - политические процессы то -му способствовали: «У меня бабка из Забайкалу, три сестры с Забайка-лу и мама тоже с Забайкалу. Вы знаете, через границу тут с Забайкалу
недалеко. У нас почему полукровцы-то получилися. С Китаю тогда бе-лобандиты — эти белые, они девушек шибко портили, ругалися и почему девушки-то все в Китай перебежали и потом не вернулися, за китайцев ушли, вот пошли полукровцы, все девушки из России сюды перебежали. Невозможно там было жить, они говорит к кому зайдут, даже муку все рассыпят по ограде тебе, вот все женщины прячатся, все девушки в Китай и перебежали, и пошли полукровцы. Нас тут много было, старушек-то, вот они начнут рассказывать трудно было нам» (Т. Петухова);
«Бабушка оттудова приехала (из России), а дедушка тута-ка, они поженилися, на Ернишной, отсюда 40 км. Они тоже-ка много наносили, дядюшки туды уехали в Союз — три: Федька, Ванька, Валька. Папа тут остался да тётушки: тёти Шура, Маня, Арина тут осталися. Мамина фамилия Первоухина иль чё ли, наверно, Маруся звали, у мами папа китаец, у папи папа китаец, у них только матери русские. У мами 9 штук нас детей. Все за полукровцев повыходили. Сестра замуж за Воландина ушла. Мама-то жива у меня, сейчас на Ернишной живёт, 85 ей лет. У меня там сестра Вера, Коля брат, Витя. Мама по-русски говорит. У внуков русские имена, большой — Юра, маленький — Алёша» (А. Дементьева, И. Дементьев);
«Нашу маму бабушка на руках в 4 года сюда привезла. Бабушка 4-х привела сюда, маму отчим вырастил. За которого она вышла, за китайца, от того ещё 2-х принесла, дочку да парня. Работы-то не было, он картами играл, всё проиграл. Вот маленькие они все по людям ходили, работали, в 16 лет за папу отдали и папа года не старый. Он только маму старе на 8 лет. Папа — китаец из Хэбэй. Бабушка из Нерчинского завода. Они пешком сюда пришли. Голод был там. Здесь как раз рабочих из Китая ребят много, которые золото капали, японцы наловили дорогу налаживать. Я родилась в Караванной» (М. Дементьева);
«У меня мать тут от Аргуни недалёка была, Забайкал, деревню называли Чалбачи. Тогда в России революция была, красны с белым воевали, тоже потом разбеднело. У моей мамы бабушка, она 9 лет вдовушкой была, 3 девки она сама их вырастила. У ей левый бок сильно болел, потома-ка умерла, моёй маме было 14 или 11 вот так, маминой сестры, та на 2 года постарше, они пошли по нянькам, тогда исть-то трудно стало, Россия разбеднела. Китай-то хорошо жил, тогда не запрещали, границы не было, они потом пошли по нянькам здесь в Китае. Вот так ушла потома-ка за моёго отца. Отец из Шаньдуня.
Интервьюер: Отец как потом здесь оказался?
Информант: У них один год кобылки всё объели, ничего не было, они молоды были, знали только, что пойдём на Запад, там может, останемся. Вот шли пешком, не было железной дороги. Их было 7—8 молодых парней, 16—18 вот таких лет. В которо место зайдут, работу ищут, найдут, поработают сколь дён, заработают на харчи, опять идут. Тогда не было границы не закрывали, так они дошли до Союзу. В Союз, когда зашли, ушли которы золото мыть, которы в работники
ушли. Мой отец-то кирпичи жёг, которым работать не охота, поступили служить. Тогда большики брали, китайцев служили. Тогда уж пошла революция, красна с белыми воевали. Он там-то кирпичи жёг, продавал, остались деньги, он там лавочку открыл. Жил хорошо там. Потом-ка не знаю, красны или белы, наняли в Монголию армию солдат. Они ему сожгли лавочку, он по-русски хорошо говорил, а когда лавочку сожгли ему, деньгами кому печку клал, они ему помогли. Он опять открыл лавочку, только за границей, а не здесь, там деревня к деревни рядом. Он здесь (в Китае) открыл лавочку, вот в то время, он встретил маму, она за него ушла, молоденька, ушла, ещё 17 не было, 16 лет — вот так. Вот так в Китае и остались» (Ш. Честнов);
Из этой части меморатов следует, что «точкой отсчёта» семейной ис торической памяти становится событие переселения предков в Трёх -речье. Русские полукровцы устойчиво фиксируют своё происхождение до третьего колена — бабушек и дедушек (как правило, у тех русские мате -ри и китайцы - отцы). Соответственно, начало своего рода они ведут с то -го момента, когда появились потомки в смешанном браке, представители «нашей нацеи» (В. Зоркальцев) полукровцев — этим событием определя ется «актуальная память» семейных меморатов.
Пространство и статус локуса исхода варьируются в узких пределах. Информанты знают, как их предки оказались в Трёхречье (из Забайкалья и провинций Шаньдунь, Хэбэй). Отсутствуют детализованные расска -зы о родине предков — как по материнской, так и по отцовской линии. Специфика пространственной (и геополитической) идентификации их родины — Трёхречья — выражается в чёткой дифференциации понятий «здесь» и «там». Здесь — это Саньхэ, Трёхречье. К «там» одинаково отно сятся и Россия (слово «СССР» практически никто не употребляет), и цен тральный Китай.
Характеристикой «ауры места» в рассказах русских трёхреченцев об ладает «Россия» (как в целом страна, так и Забайкалье, Сибирь), несмот ря на все исторические катаклизмы, с нею связанные: «Я в Россию ездил, там дядя в Новоалтайске, там сёстры, братья, 2 месяца прожил. Когда было 53 года (день рождения считает по - китайски). Сейчас думаю — жизнь лучше там (в России)» (В. Зоркальцев).
Темпоральные характеристики возникновения «рода» специфичны для трёхреченских русских: историческая подоплёка перемещения пред ков в Трёхречье не зафиксирована в памяти полукровцев, как не зафик сированы события революции 1917 г., Гражданской войны. И, в отличие от сведений В. Кляуса [6, с. 210—242], наши информанты однозначно не упоминают в семейных меморатах о событиях 1929 г. (кровавой рас -праве, устроенной войсками НКВД на территории Трёхречья, в ходе ко -торой в нескольких деревнях население было большей частью уничтоже но, многие деревни были почти дотла разорены).
Характеристики «семьи предков» трёхреченцев, как правило, в целом индифферентны по отношению к социальному происхождению, так как,
рождённые в крестьянских семьях на территории России или Китая, муж и жена (бабушка и дедушка, мама и папа для информантов) продолжали вести в Трёхречье крестьянский образ жизни, охотничали.
Как следует из семейных меморатов, исторически значимыми для них являются период японской оккупации Маньчжурии (1931 — 1945), осво -бождение Трёхречья советскими бойцами (1945) и годы «культурной ре -волюции» (1965—1976) (в их словоупотреблении, как правило, «рево -люция») — то есть те исторические реалии, которые связаны с их личной историей, эмоциональными переживаниями.
Наибольшей степенью экспрессивности характеризуются рассказы трёхреченцев про японскую оккупацию и про освобождение от неё со ветскими войсками: «Когда японцы в Китае были, мою маму пытали, что она будто в Россию ходит. Её на полмесяца в тюрьму посадили, только ничего не узнали. Потом русские подружились — китайцы подружились, её отпустили. Я вот сейчас памятник поставил в Драгоцен-ке, крест. Японцы её душили, ни за чё. Она страдала, мы тогда маленькие были, всяко прожили» (И. Васильев);
Драматичен в этом отношении рассказ Ирины Громовой, отец кото рой сам служил в японской армии: «Когда японцы тогда шли, в мою маму один влюбился, а кака любовь — он же военный. В белых перчатках, на коне ездил. Вот сделал меня, а он кореец был. Он японцем работал, ну и она вышла за него. Меня-то сделали. Потом русска армия Китаю помогла, японца угнали. Тот отец тоже убежал с имя вместе. А маму и меня бросили, мама никак не поехала с имя. Он звал, она не поехала: у меня дом, у меня дитё, и не поехала. Они убежали. До Усть-Урова (Усть -Уровье — Авт.) добежали, его там где-то и убили. Это же гадина: почему ты это в такую армию!» (И. Громова);
«Ой, какие черти, эти японцы. Они-то чё делали, сколько народу убили, хорошо нам русские помогли. Хотели всех нас в одну избу собрать, хотели всех нас сжечь, убить.
Мама рассказывала, что они уезжали (японцы) и заставляли воду таскать с речки, всё девчонок отправляли. Они пока не видят (япон -цы), девчонки за избу зайдут — то плюнут в эту воду, то помоются в ней. Они через Шевково бежали, детей говорят, всех убили своих, сожгли, потом несли кости детей. Мама говорит — их (детей — Авт.) хорошо накормили, пообедали, рис сварили, всё хорошо, им потом сказали: глаза закройте и их постреляли и сожгли потом. Унесли их кости с собой. Японцы много русских убили, на сопках убивали, там японцы позапрятались. Они всех нас сгоняли в один дом, потом одна японка сказала: „Вы не ходите, вас там хотят убить". Это в Караванной было. Потом в Дубовой было, отвезли из Шевково, там пшеница выросла, надо жать, молотить. Японка одна сказала: „Сегодня вы молотите пшеницу, а завтра вас всех переколотят". Которые поверили — на караванские верха убежали (на сопки), которые не поверили — их убили» (М. Дементьева).
Рассказы про «культурную революцию» удалось записать не у каждо -го информанта: в семейных меморатах трёхреченских полукровцев они относятся к разряду маргиналий. Очевидно, что такое отношение связа но с нежеланием «выносить сор из избы» (по русски), «потерять лицо» (по китайски) и боязнью вновь пострадать от официальных властей. По тому при первом знакомстве с информантом звучит характерная репли ка: «Про культурную революцию нечего рассказывать, про это история не заходит (официальная история Китая — Авт.). И нам не надо это поминать, тяжело было нам, полукровцам» (Ш. Честнов).
Редкие же откровения информантов дают возможность увидеть эти события изнутри, понять, почему дети и внуки наших собеседников не учили русский язык и сами информанты сейчас многое забыли: «Когда в Китае была культурная революция, нам запретили русский язык. Вот за это дети ни слова не понимают, он же ни день, ни два прошёл, а 10 лет» (Ш. Честнов);
«Знают — нету-ка, а бьют. Задираюца, за ноги подвесят на верёвки и бьют. Не в тюрьму посадят, а в дом найдут и держат — конда-ла наденут. А не просто сидели — на санях да с топорами работали, а вечером опять кондалы. Хотел убежать, да куда? Один учитель убежал, они его вернули — расстреляли. <Я> колхозе сперва работал, потом привели к лесу — там работал (в революцию и после — Авт.).
В культурную революцию из своих посёлков свои начали как собаки. Сперва по деревням, потом по городам, по посёлкам <...>
Родня с роднёй разговаривать боится. Я в Олочи был, там был один китаец-полукровец. Его забросили, его поставили работать, а он только сказал: „Матку сюда подвину" — по-русски. И за это его посадили. Он потом в Новосибирь (Новосибирск) уехал <...>
Ещё раз нашла история: по-русски все говорить боялись, а бабы сойдутся да по-русски разговаривают. Один коммунист зашёл к ним, все не стали разговаривать, все боятся. Он молчал-молчал. А потом (по - китайски): „Это я где?"—„В Володькином доме". — „А Володькин дом где? В Китае?" — „В Китае". — „А почему в Китае по-русски говорят? Почему не по-китайски?"
Потом в 80-м в начале перестройки казна сказала: „Можно вам по-русски говорить, понемногу стали говорить"» (В. Зоркальцев).
Семейные мемораты в данных сюжетах демонстрируют русскую спо собность информанта охарактеризовать событие «не в бровь, а в глаз»:
«Когда была в Китае культурная революция, всё культурно делали: то не дают пить, то не дают одеться. Меня подвешивали, отца в тюрьму садили. На моёго папу кандалы одевали, железные в кузницы накуют, потом к ногам приплавят, что их снять не можно. В Олочах тиранили, потом ещё в Драгоценке. В Драгоценке тоже этот человек, который кандалы паял, он же заскочил на машину: ноги отмёрзнут до Драгоценки ехать, дал одеяло — ноги замотал отцу. Мы на него не так злимся, что он хорошо отцу сделал.
Ну, ничего, Бог помог, всё прошло» (И. Громова).
Страшные воспоминания об этих годах есть в каждой семье полу кровцев, однако рефреном упоминаний о «революции» становятся горь кие вздохи и приговорка: «Всяко прожили» (И. Васильев): «В революцию ой трудно было, но все прожили, иконы везде все прятала на вышку, потом в колодец замазывала, потом на себе, грешна Господу Богу, иконы всё брошала, церкви раньше здесь не было» (Л. Корытникова).
Не случайно мемораты о «культурной революции» связаны с размыш лениями о «божием промысле»: православие трёхреченских русских — важная часть их самоидентификации как «русской нацеи» [11, с. 192—195]. Церковь в семейных нарративах связана с детскими воспоминаниями. Наиболее важным критерием этнокультурной идентификации и дейст -венным способом сохранения этнической памяти для всех трёхреченских русских становится крещение.
«Мама меня в церкви крестила, у нас в Усть-Уровье церква была. Я детей не крестила, огружала, я батю спрашивала, здесь нету-ка церкви, то я принесу месяц выйдет, то тогда я иконы омою их опрыскаю святой водой, я батю спрашивала, он говорил всё равно погружённые. Куличи сами пекём. Яйца красим, а свечи раньше я сама лила, церк-вы-то не было, а сейчас церква, там в церкве льют» (Л. Корытникова).
В семейных меморатах трёхреченцев явственно обнаруживаются чер -ты народного православия — в сюжетах, посвящённых видениям, суевер ным представлениям, рассуждениям о загробной жизни:
«Я маленький. У меня сестра в Покровке жила. <...> Меня потом отец увёз к сестре. У нас в деревне не было церкви, а в Покровке была. У нас всё кругом были русские соседи. Её по-русски звали Зина, её всё учат: „Ты, Зина, ходи в церковь, молись Богу, каждо воскресенье". <...> Мы тот день рано со сестрой пришли, вперёд встали, соседи рядом стояли, народу много было. Мне потом-ка мать Пресвятая Богородица почудилась — это я хорошо помню, я молился и на неё смотрел, она держала в руках маленького Иисуса Христа. Женщина красива, я вот молился, всё время на неё смотрел. И никто не скажет, а она-то сидит в правом боку, а от батюшки в левом боку, так на лавочке смотрит на нас, парнишка русый на руках, годовой будет на руках, платье розовое на ней, у парнишки такое бледно розовое на ней. Я молился, думал: женщина — кака молода, а батюшка старый. Потом, когда пошли домой я сестре рассказываю: „Посмотри-ка чё, жена-то кака у батюшки молода". Она говорит: „В церкви-то видел могилку?", я говорю, видел, с ребятишками, когда играли там, часто видел. „Вот это его жена". У батюшки, когда жена умрёт, хоронили в церкви тогда в ограду. Я говорю: „Хорошо же — видел женщина сидит, на руках ребёнок". Она говорит: „Ты так будешь говорить, тебя русские наругают, когда родится девочка и то нельзя на этот престол".<...>» (Ш. Честнов).
Годичный цикл жизни трёхреченцев измеряется событием Пасхи и после дующими за ней праздниками: «У нас здесь хорошо праздники сохраняются.
Пасху Христову, Рождество, все праздники. Пасха когда отойдёт, мы высчитываем, Вознесенье-то — с Пасхи до Вознесенья 40 дней. Всё вот по-русски, сейчас мы живём с детями, все они с нами по-русски и коды гости приезжают, гостей принимаем все по-русски» (Т. Петухова).
Как следует из семейных меморатов и общения с информантами, рус ских Трёхречья отличает присущее русской ментальности стремление к философствованию, политической рефлексии, осознанию мировых ис -торических процессов.
Так Василий Зоркальцев размышляет о том, что случилось с психоло гией людей в «культурную революцию»:
«Я подумал — это божья верка. Мао Цзэдун — бог в то время. Верили-то много. Все верят в свою верку, каждый говорит — моя верка правильная. В культурную революцию все сойдутся, каждый говорит — я верю, а я лучше верю, так стала божья верка (Мао Цзэдун — как бог)» (В. Зоркальцев).
Ему не безразлична судьба Китая и те процессы, которые идут стране во благо: «Си Цзиньпинь — хороший президент, поправил коммунистов, чтобы они без корня <не> сгнили. <...> Видишь, Китай подымается!» (В. Зоркальцев).
Связь с Россией и осознание своей русскости неотделимы для трёх реченцев от наличия у человека русского имени и знания русского языка. Меморат чётко фиксирует эту норму. «У меня у жены было русское имя Таля, я её по-русски звал. У меня внучка Алка. У всех были русские имена, у Василия жена Наталья» (В. Зоркальцев). Трудности в своей этнической самоидентификации трёхреченцы объясняют, помимо других причин, за быванием русского языка, запретом в недавнем прошлом на его исполь зование даже в кругу семьи, отсутствием русских имён у части молодого поколения. Семейные мемораты отражают эту негативную трансформа цию этнокультурных основ, обусловленную деградацией русской речевой традиции. «Дома по-русски никого не говорили, отвыкли, все по-китайски, оттого и дети не понимают» (В. Зоркальцев).
Логическим итогом представлений о том, что составляет этнокультур -ный стержень трёхреченских полукровцев, является высказывание В. Зор кальцева: «Я говорю — надо из России девушек, чтобы они замуж здесь шли за китайцев, и тогда будет наша нацея продолжаться». Семейная память о прошлых браках русских и китайцев, о происхождении особой «русской нацеи» в Трёхречье оказывается не только основой этнического самосознания. Она для трёхреченцев является когнитивной моделью ос мысления способов сохранения и будущего существования их диаспоры. Им, потомкам от межэтнических браков, такой союз представляется ес тественным способом самосохранения.
Таким образом, мемораты трёхреченских русских отражают, с одной стороны, индивидуальное сознание информанта и его семейно груп повую память. С другой стороны, они заключают в своём содержании ключевые компоненты коллективного самосознания диаспоры — память
о родине предков, обстоятельствах исхода, особенностях общей культу ры и основных этапах совместно пережитой истории. «Судьба рода» в них обретает смысл судьбы этнокультурного сообщества — русско китайских полукровцев, «русской национальности Китая», особенной «русской на цеи» Трёхречья. Однако семейный меморат — это не только память о про шлом. Хранящееся в рассказах знание обеспечивает функционирование этнокультурного сознания в реальном настоящем: оно снабжает человека закреплёнными в традиции образами, нормами. Тем самым семейные ме мораты формируют базовые фреймы, задающие человеку способы вос приятия и интерпретации актуальной действительности. В границах этих фреймов, руководствуясь полученными от старших родственников об разцами, носитель памяти определяет свою собственную идентичность и выстраивает стратегию поведения в окружающем его этнокультурном пространстве «своего» и «чужого». Более того, меморат — это не только ретроспекция в прошлое, но и когнитивная модель для проекции в буду щее. Проверенная временем жизнь семьи представляется носителю па мяти хорошим примером для построения чаемого будущего.
ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ
1. Аргудяева Ю.В. Русские казаки - забайкальцы в Северо - Восточном Китае // Рос -сия и Китай на дальневосточных рубежах. Исторический опыт взаимодействия культур. Вып. 11. Благовещенск: Амурский гос. ун - т, 2015. С. 152—169.
2. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М.: Языки русской культуры, 1999. 896 с.
3. Забияко А.А., Забияко А.П., Левошко С.С., Хисамутдинов А.А. Русский Харбин: опыт жизнестроительства в условиях дальневосточного фронтира. Благове -щенск: Амурский гос. ун - т, 2015. 462 с.
4.Забияко А.А., Забияко А.П. Фольклор как основа сохранения русской иден-тичности в китайской среде (по материалам Трёхречья) // EMIGRANTOLOGIA. UNI.OPOLE.PL: Электронный журнал «Эмигрантология славян». URL: http:// emigrantologia.uni.opole.pl/ru/czasopismo - online/ (дата обращения: 08.08.2016).
5. Забияко А.А., Эфендиева Г.В. «Четверть века беженской судьбы...» (художествен -ный мир лирики русского Харбина). Благовещенск: Амурский гос. ун т, 2008. 434 с.
6. Кляус В. «Русское Трёхречье» Маньчжурии: Очерки фольклора и традиционной культуры. М.: ИМЛИ РАН, 2015. 416 с.
7. Кормазов В.А. Барга: Экономический очерк. Харбин: КВЖД, 1928. 328 с.
8. Липатова А.П. Формы текста рассказов о снах: «свидетельские показания» и ме мораты // UFOLK.RU: Сайт «Уральский фольклор Ульяновской области». URL: http://www.ulfolk.ru (дата обращения: 16.03. 2016).
9. Разумова И.А. Потаённое знание современной русской семьи. Быт. Фольклор. Ис тория. М.: Индрик, 2001. 376 с.
10. Тарасов А.П. Русская национальная волость Эньхэ в Барге: поиск русскими своей национальной идентичности в приграничном Китае // Общество и госу дарство в Китае. Т. XLIV, ч. 2. М.: Ин - т востоковедения Российской академии на -ук (ИВ РАН), 2014. С. 187—208.
11. Шестаков М.А. Благодатное Трёхречье // Вестник казачьей выставки в Харбине 1943 г.: сб. ст. о казаках и казачестве. Харбин: Изд - во Представительства Союза казаков в Восточной Азии, 1943. С. 192 — 195.
REFERENCES
1. Argudjaeva Ju.V. Russkie kazaki - zabajkal'cy v Severo - Vostochnom Kitae [Russian transbaikalian Cossacks in North - East China]. Rossija i Kitaj na dal'nevostochnyh rubezhah. Istoricheskij opyt vzaimodejstvija kul'tur. Vyp. 11. [Russia and China in the Far Eastern boundaries. Historical experience of cultural interaction. Issue 11]. Blagoveshhensk: Amurskiy gosudarstvennyj universitet Publ., 2015, pp. 152—169. (In Russ.)
2. Arutjunova N.D. Jazyk i mir cheloveka [Language and man's world]. Moscow, Jazyki russkoj kul'tury Publ., 1999, 896 p. (In Russ.)
3. Zabijako A.A., Zabijako A.P., Levoshko S.S., Hisamutdinov A.A. Russkij Harbin: opyt zhiznestroitel'stva v uslovijah dal'nevostochnogo frontira [Russian Harbin: experi -ence of organization of life under conditions of the Far Eastern frontier]. Blagovesh hensk: Amurskiy gosudarstvennyj universitet Publ., 2015, 462 p. (In Russ.)
4. Zabijako A.A., Zabijako A.P. Fol'klor Kak osnova sohranenija russkoj identichnosti v kitajskoj srede (po materialam Trjohrech'ja) [Folklore as a basis of preservation of Russian identity in Chinese environment (following the materials of Trekhrech'ye)]. Jelektronnyj zhurnal „Jemigrantologija slavjan". Available at: http://emigrantologia. uni.opole.pl/ru/czasopismo - online/ (accessed 08.08.2016). (In Russ.)
5. Zabijako A.A., Jefendieva G.V. „Chetvert' veka bezhenskoj sud'by......"(hudozhestven-
nyj mir lirikirusskogo Harbina) ["Quarter - century of refugee fate..." Artistic World of the Lyrics of Russian Harbin]. Blagoveshhensk: Amurskiy gosudarstvennyj universitet Publ., 2008, 434 p. (In Russ.)
6. Kljaus V. "Russkoe Trjohrech'e" Man'chzhurii: Ocherki fol'klora i tradicionnoj kul'tury. ["Russian Trekhrech'ye" of Manchuria: Essays of folklore and traditional culture]. Moscow, IMLI RAN Publ., 2015, 416 p. (In Russ.)
7. Kormazov V.A. Barga: Jekonomicheskij ocherk. [Barga: Economical Essay]. Harbin: KVZhD Publ., 1928, 328 p. (In Russ.)
8. Lipatova A.P. Formy teksta rasskazov o snah: „svidetel'skie pokazanija" i memora-ty [Story forms about dreams: "testimonial evidence" and memorats]. Availadle at: http://www.ulfolk.ru (accessed 16.03.2016). (In Russ.)
9. Razumova I.A. Potajonnoe znanie sovremennoj russkoj sem'i. Byt. Fol'klor. Istorija. [Hiding knowledge of modern Russian family. Everyday life. Folklore. History]. Mos -cow, Indrik Publ., 2001. 376 p. (In Russ.)
10. Tarasov A.P. Russkaja nacional'naja volost' Jen'hje v Barge: poisk russkimi svoej nacional'noj identichnosti v prigranichnom Kitae [Russian national volost En'khe in Barga: Search by Russians their national identity in near border China]. Obshhest-vo i gosudarstvo v Kitae, t. XLIV. ch. 2 [Society and state in China. Vol. XLIV, part 2]. Moscow, Institut vostokovedenija Rossijskoj akademii nauk (IV RAN) Publ., 2014, pp. 187—208. (In Russ.)
11. Shestakov M.A. Blagodatnoe Trjohrech'e [Beneficial Trekhrech'ye]. Vestnik kazach'ej vystavki v Harbine 1943 g.: sbornik statej o kazakah i kazachestve [Herald of Cos -sack's exhibition in Harbin: Collection of articles about Cossacks and the Cossacks ]. Harbin, Izdatel'stvo Predstavitel'stva Sojuza kazakov v Vostochnoj Azii Publ., 1943, pp. 192—195. (In Russ.)
