CC BY
73
УДК 82
СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА КАК ЖАНРОВЫЙ ЭЛЕМЕНТ ВОСПОМИНАНИЙ Т. П. ПАССЕК
© 2011 Е. А. Самофалова
аспирант каф. литературы e-mail: Ikspert@inbox. ru
Курский государственный университет
Статья посвящена анализу воспоминаний Т. П. Пассек «Из дальних лет». Жанр семейной хроники, покоящийся на памяти непосредственной жизни и на памяти рассказывания о ней, образе дома как уютного локуса, с которым связано осмысление начал своей личности, семейной мифологии, определяет повествовательное своеобразие исследуемого произведения.
Ключевые слова: Т. П. Пассек, семейная хроника, мемуары, жанр, память.
Книга Т. П. Пассек «Из дальних лет», созданная в семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века, принадлежит к числу наиболее интересных и своеобразных произведений русской мемуарной литературы Х1Х века. Но до сих пор она привлекала внимание исследователей прежде всего как источник сведений из жизни А. И. Герцена, Н. П. Огарева, И. И. Лажечникова и др. «Личная, автобиографическая тема, столь естественная и законная для жанра воспоминаний, занимает в книге Пассек явно подчиненное место. На первый план в ней выдвинуты образы деятелей, оставивших более или менее заметный след в истории русского народа, в развитии русской национальной культуры» [Дубовиков 1963: 5]. С этого начинает представление книги А. Дубовиков, этим и заканчивает: «При всей своей скромности она не могла не ввести в свою книгу, хотя бы в очень небольших рамках, свои личные воспоминания. Уступая по своему значению “герцено-огаревским” разделам книги, эти главы, тем не менее, представляют немалый интерес как верные очерки дворянской жизни дореформенной эпохи, как живые зарисовки бытового уклада, выраставшего на почве крепостничества». Хотя исследователь и соглашается, что «в этих главах, как и в других разделах книги, написанных самой Пассек, со всей полнотой проявилось ее незаурядное писательское дарование - ее умение воссоздать внешний облик человека, обрисовать окружающую его обстановку и вместе с тем раскрыть его душевный мир, его характер» [Там же: 35]. Так воспринимала воспоминания Пассек и современная ей критика. Г. Е. Благосветлов упрекал мемуаристку в том, что она наполнила «добрую половину» своих воспоминаний «такими подробностями, которые решительно не имеют никакого общественного значения и могли бы без всякого ущерба для книги остаться в портфеле автора» [Там же: 41].
Конечно, среди причин, побудивших Татьяну Петровну взяться за воспоминания, было и желание сохранить для истории факты личной биографии Герцена. И сама Пассек отмечала, что идею писать воспоминания о Г ерцене ей подсказал М. И. Семев-ский, редактор «Русской старины» в 1871 г. Более того, заслугой Татьяны Петровны можно считать то, что она привлекла к написанию воспоминаний Н. А. Тучкову-Огареву, Т. А. Астракову, А. Н. Пешкову-Толиверову, которая в свою очередь в своих воспоминаниях помогает понять мотивацию Пассек. В ответ на ее жалобы Пассек говорила: «Плакать не надо. Слезами горю не поможешь, а только силы растеряешь. У
меня ли за всею мою долгую жизнь не было горя!.. Всех, кого любила, потеряла... И вот все эти мои горести я только работой и побеждала. У меня на уме всегда словечко такое было: надо, вот это-то словечко меня и выручало. Иногда, бывало, я и всплакну, только всегда украдкой, когда останусь одна, а потом и за работу. А когда примешься за работу, тут всем горям конец» [Пешкова-Толиверова 1914: 447]. Но писать свои воспоминания она начинает еще в 1867 году, едва оправившись после смерти старшего сына Александра.
В образах далекого прошлого она надеялась тогда найти исцеление от «нестерпимой боли душевной», и в целом книга строится как описание истории рода, прошлого семьи, переложение семейных преданий, воспоминаний о детстве, семейного быта, нравов, преимущественно частной стороны жизни - то, что типологически близко семейным и автобиографическим запискам конца ХУ11-Х1Х в. Собственно, и Г ерцена она прежде всего рисует в семейно-бытовом окружении.
В «Записках одного молодого человека» Герцен тепло и сердечно рассказал о своей отроческой дружбе и о той роли, которую «маленковская кузина» (так он назвал ее в произведении, предназначенном для печати) сыграла в его духовном развитии. Из этого рассказа живо возникает образ девушки «с душой доброй, мечтательной». Герцен отметил в облике своей подруги и черты «натянутой «сентиментальности», которая прививается девушкам в дортуарах женских пансионов», и склонность ее к «моральным сентенциям», воспринятую из романов и комедий прошлого века [Герцен 1954: 270, 273].
Свое обращение к воспоминаниям Т. П. Пассек воспринимает как процесс объективации «духовных видений»: «Раз в половине лета, оставшись одна, прилегла я в гостиной на диване. Вокруг меня не было ни звука, ни движения, только из дальней пустоши доносилась песня и как бы удвоивала тишину. Полуденное солнце, пробираясь сквозь занавесы, опущенные на раскрытые окна и двери балкона, наполняло комнату мирным полусветом. Гармония и глубокое спокойствие целого отозвались благотворно в больной душе моей, - я отдыхала и задумалась о былом. Образы, ушедшие в вечность, возникали перед моим внутренним взором, и так радостно обступали меня, что мне жаль стало расставаться с ними, захотелось удержать эти духовные виденья, -это возможно, думала я, они не сны, они жизнь, - моя жизнь, я облеку их в живое слово, и помимо себя они останутся со мною, спасут меня, воскрешая жизнь «из дальних лет», - и стала писать воспоминания» [Пассек, I, 76]. Как видим, мотивация направлена на личность самого автора, а не на потомков, что встречается гораздо чаще. А с другой стороны, сделан упор на спонтанность, неосознанность воспоминаний. Уже из этого отрывка видно, что Пассек умеет видеть и ценить красоту природы, ее пейзажные зарисовки - будь это картины скромной природы Тверского края или блещущей яркими красками природы юга - всегда точны и выразительны. Она, несомненно, обладала необходимой для писателя зоркостью глаза, и потом - ее простые, безыскусственные рассказы о виденном и пережитом так богаты верно подмеченными деталями, которые превосходно гармонируют со всей картиной в целом.
За вековую традицию существования автобиографических и семейных записок в дворянской культуре сложились определенные принципы построения текста, типологические ситуации, эпизоды, образы.
Главное в семейных записках - это изображение истории семьи, охватывающей несколько поколений (а не только судьбу самого повествователя) и показанной в аспекте частной, внутрисемейной, домашней жизни.
В семейных записках, с одной стороны, принцип организации повествования подчиняется хронологическому порядку: история предков, родителей и изложение собственной жизни, но эта нить повествования, выдерживается не последовательно, поскольку сама фигура рассказчика выполняет здесь синтезирующую роль. О. В. Ев-
докимова отмечает: «Весь материал получает характер семейного, благодаря тому, что он вмещается в память вспоминающего, пишущего о семье. Семейное время, таким образом, оказывается равным личной памяти семейного хроникера» [Евдокимова 2001: 137]. Эта личная память «семейного хроникера» в значительной мере способствует размыванию стройной хронологии повествования. Действительно, в записках Пассек внутри каждого крупного фрагмента повествование организовано по логике воспоминания.
Доминирование надличностного, семейного и шире - родового начала в семейных записках выражается в выделении момента «начала», фигуры родоначальника, образа дома, и топоса родового имения, осмысляемого в категориях «родового гнезда».
Как правило, обязательным элементом в текстах семейных записок оказывается предуведомление либо введение, где автор излагает причины и цели ведения своих записок. Этот элемент текста является обязательным в мемуарных повествованиях, он указывает на функциональное назначение текста. Далее авторы семейных записок рассказывают об истории своего рода, обычно констатируя древность происхождения и отношение предков к определенному князю или царю.
И Татьяна Петровна начинает повествование с довольно оригинального пассажа, в каком-то смысле характерного для представителей ее сословия в то время. Она сообщает, что фамилия Яковлевых (по линии ее матери) происходит от прусского короля Вейдевута, а сын его, Андрей Кобыла, уже состоял на службе у князя Александра Невского и принял крещение (т. к. пруссы являлись язычниками). А уж от Андрея по прозвищу Кобыла произошел весь цвет высшего сословия Российской империи, в том числе и Романовы. Таким образом, Пассек сразу и недвусмысленно определяет место своего рода и своей семьи в истории России.
И далее рассказ о самой себе накладывается на рассказ об истории семьи. Важно само стремление начать рассказ о собственной жизни с установления своего места в ряду семейной истории. Прежде чем перейти к рассказу о самой себе, Пассек рассказывает ряд любопытных историй из жизни ближайших родственников. Из семейного архива Пассеков она взяла записки В. В. Пассека (отца Вадима), рисующие историю перенесенных им при Екатерине II и Павле преследований и беззаконий, закончившихся для него многолетней сибирской ссылкой. В основном к материалам этого же архива восходит обстоятельный очерк жизни брата Вадима, талантливого литератора и выдающегося военного деятеля Диомида Пассека, погибшего в сражении на Кавказе. Несколько глав книги посвящено Вадиму Пассеку. Дополняя свои воспоминания о нем выдержками из его писем, очерков и статей, Татьяна Петровна рассказывает о его участии в кружке Герцена-Огарева, о его бескорыстной преданности науке, о его литературных трудах.
Как правило, детство будущих авторов семейных записок проходило в окружении близких людей, в число которых органично входили не только родные, но и кормилицы, няньки, дядьки, девки, крестьяне, соседи. С огромной любовью вспоминает Татьяна Петровна о своей няне, с которой вошла в ее жизнь народная культура: «Сказок она знала множество, и своим простым умом и сердцем верила в истинность этих рассказов. Слушая ее, я отдыхала и от боли и от горя и вместе с нею отдавалась дивному повествованию или, убаюканная им, засыпала на ее коленях» [Пассек 1963: 106]. Все это формировало в сознании образ дома как уютного локуса, с которым связано осмысление начал своей личности.
Образ дома (в широком смысле) приобретает хронотопическое значение, поскольку в этом пространстве сконцентрировано время. Достаточно обратить внимание на название глав: Младенчество. 1813-1814; Карповка1815-1816; Корчева. 1816-1818 и т. д.
Семейная мифология на какое-то время замедляет развитие сюжета. Но и переход к собственной жизни укладывается в мифологический хронотоп, потому что ребенок не помнит собственного младенчества. Передаются эти сведения не как свод сведений, а как яркая, насыщенная мельчайшими деталями картина: «В прекрасное летнее утро, рассказывали мне, по березовой аллее от барского дома до церкви кормилица Марья, выбранная из новосельских крестьянок, несла меня на голубой шелковой подушке, под кисейным покрывалом на розовой шелковой подкладке, обшитой широкими кружевами. Рядом с кормилицей шла старушка няня, малороссиянка, присланная для меня Петром Алексеевичем из Кременчуга. Она несла парадную корзинку с батистовой рубашечкой, детским чепчиком, все в кружевах и розовых лентах, с пеленками и дорогими ризками, тут же блестел золотой крест на золотой цепочке, присланный крестным отцом из Кременчуга, и крест на розовой ленточке подставного кума» [Там же: 66, 67].
В прозе середины Х1Х в. возрастает роль глаголов настоящего времени для утверждения ценности отдельного момента в прошлом. Сходную роль играют номинативы, которые используются как функциональный эквивалент форм ргаеБепБ Ыв1опсит, и формы прошедшего перфектного: они служат для создания эффекта «сфокусированного времени» и актуализации припоминаемых ситуаций: «Из-за детской выдвигаются терраса, пруд, парк, аллеи лип, на террасе прелестная молодая женщина - это мать моя, я играю подле нее на полу.» [Там же: 76]. Вот, кстати, следующий эпизод, вводящий герценовскую тему и одновременно иллюстрирующий запуск механизмов памяти: «У большого стола стоит моя мать, а подле нее - незнакомая молодая дама, они держат за ручки стоящего на столе ребенка и надевают на него мой теплый левантиновый капотец стального цвета. Огорченная этим зрелищем, я громко реву и обращаю на себя общее внимание. Вероятно, страх лишиться капотца до того отчетливо запечатлел этот случай в моей памяти, что мне кажется, я и теперь все это вижу» [Там же: 77].
Соответственно идет отбор определённых образных средств, базовых образов. Характер формул приобретают прежде всего образные средства, характеризующие работу памяти. В автобиографической прозе «формулы» связаны с тремя тематическими комплексами этой жанровой формы: «воспоминание (память)», «прошлое», «время». Так, ключевое для автобиографических текстов слово «воспоминание» входит в несколько образных парадигм, например, для образного представления процесса воспоминания оказываются значимыми такие признаки, как нечёткость и неясность. Наиболее регулярно слово «воспоминание» соотносится с такими лексическими единицами, как туман, дымка, мгла, мрак, тьма: «Из-за тумана вырезываются мелкие подробности детства» (Герцен А. И. Записки молодого человека); Как сквозь утренний туман, показалась детская комната, разделенная на две половины колоннами. (Пассек Т. П. Из дальних лет). У Т. Пассек этот образ находит развитие: «Целый ряд едва уловимых представлений видоизменяются, яснеют, кроются, тают, как облака, снова появляются и опять тонут в глубокую ночь» [Пассек 1963: 76].
Таким образом, с одной стороны, выдвигается личностное начало, «рефлексия на себя» (Л. М. Баткин), а с другой - в семейных записках личность мемуариста осмысляется не в узкобиографическом времени жизни, а в более широком временном контексте жизни семьи, частью которой он себя ощущает. Структура повествования в семейных записках отражает действие двух указанных начал: родового и индивидуально-личностного. Первое проявляется на уровне «матрицы», кладущейся в основу построения рассказа, что обусловлено тем, что жанр семейных записок в принципе опирался на структуру родословной, представляя собой ее своеобразное развертывание.
О. В. Евдокимова отмечает: «Прочно сложившиеся, "отвердевшие" формы дворянской жизни рождали жанр, достаточно неизменный в своих основах и конструктивных принципах. Жанр семейной хроники покоится на памяти непосредственной жизни и на памяти рассказывания о ней, его исток - и в реально текущей жизни дома, усадьбы, и в том, как она отражалась в слове - художественном, мемуарном» [Евдокимова 2001: 141].
Библиографический список
Герцен А. И. Собр. соч.: в 30 т. Т. I. М., Изд-е АН СССР, 1954. 574 с.
Дубовиков А. Н. Воспоминания «Корчевской кузины» А. И. Герцена // Пассек Т. П. Из дальних лет: Воспоминания: в 2 т. Т. 1. М., 1963. С. 5-46.
Евдокимова О. Н. Мнемонические элементы поэтики Н. С. Лескова. СПб., 2001.
318 с.
Пассек Т. П. Из дальних лет: Воспоминания: в 2 т. Т. I. М., 1963. 519 с. Пешкова-Таливерова А. Н. Светлой памяти Т. П. Пассек //Родник. 1914. № 4.
С. 447.
