CC BY
121
А.В.Уржа
Семантика и прагматика подстрочных
комментариев в русских переводах
«Приключений Тома Сойера»
Материалом для исследования стали русские переводы романа Марка Твена «Приключения Тома Сойера», созданные до революции и в советское время. В центре нашего внимания - принципы интерпретации авторских сносок и добавления сносок переводческих, семантика этих подстрочных комментариев, в особенности - субъективные (модусные) смыслы, отсылающие к эпохе создания переводческой версии. На фоне разнообразных приемов использования сносок (или последовательного отказа от них) выделяется стратегия К. Чуковского, использовавшего подстрочные комментарии в качестве средства дополнительной субъективизации текста, ориентированного на невзрослого читателя. С исследуемой проблематикой тесно связан вопрос о редактировании переводческих сносок при позднейших переизданиях текста.
Ключевые слова: художественный перевод, комментарий, сноска, семантика, реалия, адресат, Марк Твен.
The article focuses on the use of footnotes in Russian translations of Mark Twain's novel "The Adventures of Tom Sawyer". The strategies of translating original footnotes and inserting new ones are compared to each other. The material of ten Russian translations made in different epochs is employed. The study focuses on subjective semantics of texts in footnotes, referring to the time and place where they were composed. Also the unusual strategy of integrating footnotes into the novel perspective, making them close to the point of view of a narrator or a hero, is discovered in the translation made by K. Chu-kovsky, whose version is still popular with children. The issues connected with editing and re-publishing translations with footnotes are also studied in the article.
Key words: translation, footnote, semantics, pragmatics, realia, audience, Mark Twain.
Подстрочные комментарии как объект интерпретации
Подстрочный комментарий в виде сноски - это особый элемент текстового устройства. С одной стороны, он тесно связан с конкретным фрагментом произведения, с другой - прагматически ориентирован «вовне», обращен к читателю. Модусным субъектом такого комментария в подавляющем количестве случаев является автор, раскрывающий контекст произведения, описывающий реалии, прецедентные тексты, спе-
цифические номинации - все то, без чего созданный художественный мир не будет воспринят полноценно. Однако существуют тексты, в которых комментарий, помещенный в сноски, эксплицитно принадлежит специфическому субъекту [Genette, 1997], выполняющему в данный момент функцию повествователя или лирического героя (приведем в пример романы К. Вагинова [Жиличева, 2014] или стихотворения В.Н. Некрасова [Сухотин, 2014]). В этом случае сноска, которая традиционно предстает эмоционально и оценочно нейтральной, может приобрести субъективную окраску, выражая аксиологические, эпистемические, эмоциональные, социальные смыслы, передающие точку зрения говорящего. В некоторых произведениях сноски оказываются художественно нагруженными элементами сложной текстовой или интертекстуальной игры (романы В. Набокова, Т. Пратчетта, Дж. Страуда и др.). Так или иначе, функция сносок в тексте оказывается комплексной: они не только сообщают дополнительную информацию, но и представляют собой сложную призму, сквозь которую преломляются события повествования, преподносимые читателю [Grafton, 1999], [Zerby, 2003], [Maloney, 2005]. Соотношение модусной и диктумной семантики подстрочных комментариев, особенности вербализации этой семантики, характер ее грамматического оформления - все эти вопросы представляют крайне интересную и недостаточно изученную в лингвистическом плане область. Специфическим материалом для исследования этих тем могут стать русские переводные тексты, в которых авторские сноски интерпретируются по-разному и конкурируют со сносками переводческими.
При переводе произведения на другой язык интерпретация авторских сносок осуществляется далеко не всегда: переводчик может тем или иным способом избежать упоминания конкретной реалии в том специфическом виде, который потребовал оригинальной сноски (такие примеры мы рассмотрим ниже). Если же сноска интерпретируется, то актуальной оказывается не только задача воспроизведения микротекста комментария как такового, но и учет фактора адресата, ориентация на целевую аудиторию перевода, знакомую или незнакомую с контекстом этого комментария.
Переводческие подстрочные комментарии как элемент текста и как объект изучения
Авторские переводные сноски могут соседствовать со сносками, добавленными интерпретатором и адресованными читателям перевода.
В современных научных исследованиях термины «переводческий комментарий», «переводческое пояснение» и «переводческое примечание» соотносятся по-разному, нередко одно обозначение трактуется как родовое по отношению к другому, в то же время термин «переводческая сноска» «не находит значительных расхождений в понимании» (см. [Алексеева, 2012]), поскольку соотносится с представлением о сноске как таковой [Ушаков, 2005: 995] и не накладывает жестких семантических ограничений на ее содержание. В англоязычных исследованиях для обозначения подстрочного переводческого комментария используется термин «footnote» [Miao, Salem, 2008].
Традиция использования переводческих комментариев имеет многовековую историю. Современные переводческие сноски восходят к средневековым маргинальным глоссам [Пентковская, Уржа, 2016]. Глосса -«периферийный (в пространственно-смысловом отношении) микротекст, представляющий собой синоним-толкование какого-либо слова, часто иноязычного вкрапления, диалектизма или архаизма, а в некоторых случаях и фрагмента основного текста» [Панайотов, 1999: 44]. В отличие от внутритекстовых глосс, внедряемых непосредственно в переводное повествование, маргиналии всегда были визуально противопоставлены основному тексту перевода. Принцип использования переводческих сносок сформулировал еще в XVII в. К.-Г. Баше де Мезириак в труде «О переводе»: «Какими бы полезными ни были данные выражения, я не могу допустить, чтобы они включались в текст. На мой взгляд, достаточно, чтобы они были размещены на полях, или же в каком-либо другом месте как примечания, или же, если это совсем необходимо, были напечатаны другим шрифтом, чтобы отличаться от собственных слов автора» [Bachet de Meziriac, (1635) 1998: 16]. Действительно, переводческая сноска имеет, если так можно выразиться, иного «автора» и иного читателя, она создается в контексте «взгляда» на произведение из другой культуры, нередко из другой эпохи. Именно поэтому судьба переводческих сносок складывалась по-разному на тех или иных этапах выработки принципов перевода и формирования переводной литературы, в рамках различных переводческих школ и направлений. Столь популярное в конце XVIII -начале XIX в. в России «склонение на наши нравы» не оставляло читателю возможности познакомиться ни с инокультурными реалиями, ни с комментариями к ним [Федоров, 2002: 59]. Напротив, заявленный еще Ф. Шлейермахером принцип перевода - «оставить в покое писателя и заставить читателя двигаться ему навстречу» [Schleiermacher, (1813) 1963],
предполагал ознакомление адресата с незнакомым ему контекстом, и транслитерирование названий ключевых реалий «для выделения их специфичности» (с включением необходимого комментария) периодически использовалось русскими переводчиками и в XIX, и в XX в. [Федоров, 2002: 209].
С развитием научных исследований в сфере теории перевода в XX в. интерпретация реалий стала одним из наиболее популярных объектов изучения (А.В. Федоров, Я.И. Рецкер, G. Mounin, J. Vinay, J. Darbelnet, E. Nida, Л.С. Бархударов, С.И. Влахов и С.П. Флорин) и остается им по сей день (M. Baker, V Moya, B. Hatim, J. Mason, Н.К. Гарбовский и др.). Переводческие сноски нередко оказываются в фокусе анализа, однако их исследование, несмотря на разнообразие материала, сводится к двум основным аспектам. С одной стороны, комментарии в сноске рассматриваются как способ интерпретации реалии (в силу ее ограниченной переводимости) и сопоставляются с другими способами (перифразом, генерализацией, подбором функционального аналога и т. д.) [Влахов, Флорин, 2009: 83-89 и мн. др.]. В этом случае сноска рассматривается как толкование или пояснение, способствующее реализации когнитивной функции сообщения и при этом вынесенное на поля текста. С другой стороны, сноска может расцениваться как некий микротекст, эксплицитно принадлежащий не-автору и тем самым «противоречащий реализации основной функции художественного текста - поэтической» [Гарбовский, 2004: 455]. Именно поэтому в пособиях по переводу сноска обычно выступает как «крайняя» переводческая мера в том случае, когда все средства внутритекстовой интерпретации переводимой номинации, идиомы и т. д. исчерпаны. Неудивительно, что в большинстве случаев и редакторы, и издатели, как замечает, например, Я.И. Рецкер, «противились включению подстрочных примечаний в переводы художественной прозы» [Рецкер, 2007: 68] и что не нашла широкой поддержки позиция В. Набокова, называвшего себя «сторонником обширных сносок, сносок, достигающих, наподобие небоскребов, верхнего края той или иной страницы, так что остается лишь просвет в виде одной строки текста - между комментарием и вечностью» [Nabokov, 1955: 512].
Кратко коснувшись таким образом истории вопроса, отметим, что научные труды традиционно фокусируются на диктумной семантике, то есть на объективной составляющей содержания подстрочного комментария. Гораздо меньше изучена модусная семантика переводческих сносок, то есть сфера субъективного отношения переводчика к комментируемой
реалии. Эта зона попадает в сферу внимания исследователей только в связи с самым заметным модусным смыслом - аксиологическим. При этом оценка реалии, проявленная переводчиком, обычно связывается с определенной идеологией, в особенности если идеологические установки автора текста и переводчика не совпадают. Такие сноски в классификации М.В. Евсеевой называются «идеологизированными переводческими комментариями», наряду с собственно переводческими и просветительскими комментариями [Евсеева, 2007: 19], ср. [Miao, Salem, 2008].
Однако модусные смыслы разнообразны, помимо оценки они включают временную и пространственную локализацию говорящего, персу-азивность (степень уверенности) и авторизацию (указание на источник информации), модальные и социальные смыслы [Шмелева, 1984: 78100]. Могут ли подобные смыслы включаться в подстрочные переводческие комментарии? Если да, то какому субъекту приписывается этот модус? Где в сноске обнаруживаются указания на место или время, в которое был создан комментарий? Можем ли мы узнать из подстрочных примечаний что-то переводчике и о его позиции по отношению к объекту своего труда? И наконец, на основании каких критериев можно сопоставить разные подходы переводчиков одного и того же произведения к введению и семантическому наполнению сносок?
Продуктивным для исследования подобных вопросов оказывается учет «фактора адресата», взгляда с позиции читателя, который воспринимает переводной текст как целостное произведение с единой стратегией, воплощенной как в произведении, так и в сносках (и авторских, и переводческих), и не всегда задумывается о том, какие интенции взаимодействовали при его создании. Именно такой ракурс изучения возможен при исследовании детской переводной литературы, в частности романа Марка Твена «The Adventures of Tom Sawyer», выбранного для анализа материала русских переводов.
Роль сносок в оригинале и в ранних русских переводах
«Приключений Тома Сойера»
Переводы романа, привлекаемые в нашем исследовании, выполнены Л. Гольдмерштейном (1898), М. Николаевой (1901), В. Исполатовым (1904), М.А Энгельгардтом (1911), Е. Кудашевой (1911), двумя анонимными переводчиками (1907 и 1918), З.Н. Журавской (1923), К. Чуковским (редакции 1935, 1936, 1945, 1958 гг.) и Н. Дарузес (1948). Большая часть дореволюционных переводов не переиздавалась, версии М. Николаевой,
М. Энгельгардта и Е. Кудашевой были вновь опубликованы в 2000-е гг., а переводы Н. Дарузес и К. Чуковского выдержали десятки переизданий как в XX, так и в XXI в. Особый случай представляет перевод К. Чуковского, который неоднократно редактировался самим Корнеем Ивановичем (подробнее см. ниже).
Каждый из текстов демонстрирует результат определенной переводческой стратегии в отношении интерпретации авторских сносок и добавления собственных. Но самое главное - эта стратегия явным образом соотносится с принципами перевода самого повествования о Томе Сойере, воссоздания его композиции, стиля, семантического строения, а также с тем, насколько осознанно переводчик адресует свой вариант перевода определенной читательской аудитории. Не только семантика (диктумная и модусная), но также прагматика и даже стилистическое оформление подстрочных комментариев оказываются в этом случае показательными.
Марк Твен в оригинальном тексте романа использовал всего две сноски, поясняющие специфические обозначения, принятые в описываемом им регионе. Одна сноска комментирует обозначение времени дня ("evening - south-western for afternoon"); другая - выбор клички для собаки ("Bull Harbison - if Mr. Harbison had owned a slave named Bull, Tom would have spoken of him as 'Harbison's Bull'; but a son or a dog of that name was 'Bull Harbison"') [Twain, 1980]. Отметим, что в романе есть немало специфических реалий, которые могли бы быть сопровождены авторскими комментариями (об этом свидетельствуют пояснения, которыми американские издатели снабжают текст произведения). Это такие локальные номинации, как bowie knife, lucifer matches, "jimpson weeds"), однако Марк Твен явно стремился не перегружать текст сносками. Во вступлении к роману он подчеркнул, что его читательская аудитория может быть различной: «Хотя моя книга предназначается главным образом для мальчиков и девочек, но я надеюсь, что это не оттолкнет от нее мужчин и женщин, так как отчасти моим намерением было напомнить в шутливой форме взрослым, какими они были в свое время, что они тогда чувствовали, думали и говорили, какие необычайные предприятия иной раз затевали» [Твен, Энгельгардт, 2012: 8].
Стремясь приблизить текст к детской аудитории (в письмах Твен не раз высказывал опасения, что книгу будут читать только взрослые [Howells, Twain, 1960: 91]), автор перемежает динамичное повествование колоритными описаниями и живыми диалогами. Точка зрения повествователя неоднократно подключается к субъектной сфере того или иного персона-
жа: Тома, Гека, Бекки, тети Полли, - передавая его восприятие событий и оценку происходящего. Такое подключение - субъективизация повествования - осуществляется за счет использования дейктических слов (here, now), лексики с перцептивной семантикой (the stairs creaked faintly) и оценочными значениями (a dainty thing, the splendid marvel), показателей неожиданности (suddenly, at once) и других эгоцентриков [Urzha, 2016: 240-241]. Отсутствие сносок и, соответственно, дополнительного введения «внешней» точки зрения на события позволяет читателям не отвлекаться от повествования, не выходить за рамки хронотопа происходящего.
В русских переводах романа Е. Кудашева (1911) и М.А. Энгельгардт (1911) сохранили одну из авторских сносок (о кличке собаки) и не добавили своих. Можно предположить, что такая «облегченность» повествования без комментариев позволила ему сохранить увлекательность. Но это не так. Многие реалии, знакомые читателям Твена, но неизвестные в России, в данных переводах оказались транслитерированы, что отнюдь не сделало их понятными. Юные читатели могут лишь гадать о значениях непонятных слов, ориентируясь на контекст. Например, переодетый в испанца Индеец Джо «закутан в серапе» (пер. М. Энгельгардта, в варианте Е. Кудашевой на него «накинуто серапе»). Увидев свежую землю на лопате и подозревая, что в заброшенном доме кто-то прячется, он отказывается оставлять там найденный клад: «Нет, клянусь великим Сахемом, нет!» (в обоих переводах), а позже оба преступника, выслеживаемые Геком, скрываются «в зарослях сумаха» (пер. М. Энгельгардта), а в варианте Е. Кудашевой сам Гек, отправляясь за помощью, поворачивается «между стенами сумаха».
Одной из загадок оригинального текста романа является выражение red keel, обозначающее некий предмет, при помощи которого Том записывает текст их с Геком клятвы на сосновой щепке. Этот предмет Том достает из кармана. Для современных англоязычных читателей, незнакомых с таким выражением, комментаторы предлагают объяснение: это кусок красящего вещества типа охры (плотники называли так мелок для отметок) [Gerber, 1980: 484]. Есть и другая, более экзотическая версия: это стебель растения под названием red keel с красным цветком и красящим соком. М. Энгельгардт, следуя выбранному принципу, калькирует и частично транслитерирует оригинальный оборот, который остается совершенно непонятным: «Том достал из кармана кусочек "красного киля"» (во всех остальных переводах Том использует красный мел или охру).
Установка на транслитерацию реалий (при отсутствии поясняющих сносок), отмеченная нами в переводах М. Энгельгардта и Е. Кудашевой, соответствует общим характеристикам языка этих переводов в исследовании Д.И. Калмыковой, осуществленном под научным руководством А.В. Уржи [Калмыкова, 2015]. Калькирование англоязычных конструкций без учета общего стиля перевода и, самое главное, без внимания к фактору адресата приводит к тому, что оба текста содержат немало неудобочитаемых фрагментов, лишенных художественности оригинала: «Это новое увлечение относилось к интереснейшему способу свиста <...>»; «Преимущество сильного, глубокого, безмятежного наслаждения было на стороне мальчика <...>» (пер. М. Энгельгардта); «Сид уже справился со своей обязанностью, заключавшейся в собирании стружек. <...> птичье щебетание, получавшееся путем частого, но верного прикосновения языка к небу <...>» (пер. Е. Кудашевой). Принципы копирования конструкций и транслитерирования реалий в переводах Е. Кудашевой и М. Энгельгардта складываются в определенные тенденции, характеризующие эти тексты и подход переводчиков в целом.
Переводы Л. Гольдмерштейна, В. Исполатова, а также двух анонимных переводчиков вообще не включают сносок. Принципы интерпретации реалий в них трудно назвать последовательными. Например, Л. Гольдмерштейн оставляет восклицание «Клянусь великим Сахе-мом!», но опускает сомбреро и заменяет серапе: «Испанец был завернут в покрывало». В. Исполатов также заменяет серапе на плащ, а сумах на кустарник, однако восклицание индейца Джо переведено у него совершенно неожиданным образом: «Клянусь Магометом!» Можно лишь строить предположения о мотивах такого выбора: возможно, переводчик стремился сделать восклицание более понятным для юных русских читателей, сохранив его «экзотическую» окраску, однако индеец Джо, клянущийся именем исламского пророка, мог бы вызвать у образованной аудитории только недоумение.
Определенная тенденция прослеживается в переводе М. Николаевой, которая последовательно применяет гиперонимический перевод вышеупомянутых реалий: плащ, шляпа, кустарник (а восклицание индейца переведено у нее просто как «Нет, этого нельзя делать/»). Можно было бы предположить, что перед нами адаптирующий тип перевода [Уепий, 1995], однако это не так: основные культурно-исторические реалии (шериф, цент, скальпировать) сохранены, даже более - именно в этом тексте впервые использованы сноски (всего их 11). Цель сносок - донести до
русского читателя необходимые сведения энциклопедического характера, которые помогут ему понять контекст произведения: шериф - это «главный судья», Белый дом - «дворец президента Соединенных Штатов», «скальпировать» означает «снимать кожу с головы убитых врагов». Как мы видим, в диктумном плане определения не всегда исчерпывающе точны, их потенциальный адресат - ребенок, читающий увлекательное произведение. Элементы модусной семантики вербализуются, например, в сноске к слову цент: «немного меньше двух копеек на наши деньги». Слово наши в этом случае подразумевает, конечно, русского читателя, но исторический контекст позволяет локализовать во времени именно комментарий переводчика.
Важное замечание встречаем в сноске к признанию Гека в том, что он иногда ест вместе с неграми: «"Приключения Тома Сойера" относятся к тому времени, когда в Америке негры были еще рабами и когда находиться в близких отношениях с ними считалось для "белых" позором». Это единственная сноска, в которой комментатор явно дистанцируется не только от эпохи, изображенной в романе, но и от самого текста произведения. Текст и сноски подчеркнуто приписываются разным субъектам, и читатель может наблюдать определенную оценочную «перспективу» -разные взгляды на исторический обычай.
Сноски к переводам «Приключений Тома Сойера» в послереволюционных изданиях
В 1919 г. в послереволюционной России вышел новый перевод «Приключений Тома Сойера», подготовленный З.Н. Журавской под редакцией К.И. Чуковского. Необходимо отметить, что сотрудничество (а порой и противоборство) переводчика и редактора - сфера, практически скрытая от глаз читателя и исследователя. Опубликованный вариант перевода может объединять как решения, предложенные самим переводчиком, так и варианты, на которых настоял редактор. И несмотря на то, что о работе редакторов перевода написано немало (см. [Лорие, 1959], [Галь, 1972], [Калашникова, 2008] и др.), в каждом конкретном случае мы можем лишь с определенной долей вероятности приписывать ту или иную находку переводчику или редактору с опорой на вспомогательные источники: дневники, мемуары, статьи, - а также на другие издания перевода текста. В переводах, опубликованных до варианта З.Н. Журавской, редакторы не указывались. Здесь же перед нами - не только редактор и автор яркого, эмоционального предисловия о жизни Марка Твена, но и создатель цело-
го ряда собственных редакций перевода «Приключений Тома Сойера» -теоретик и критик перевода Корней Чуковский. Чем же отличается новый текст в изучаемом аспекте? Перевод содержит 10 сносок. Некоторые из них комментируют фонетические имитации обращений (м - «вместо «мадам» («сударыня»); масса - «испорченное английское слово Master, т. е. барчук») или заимствованные номинации (Инджен Джо, Кардиф Хилл), использованные переводчиком в тексте романа. Но наиболее интересными представляются следующие сноски:
Санкт-Петербург: «Американцы любят давать своим мелким городишкам громкие названия мировых столиц. У них есть несколько Пари-жей, три или четыре Иерусалима и т. д.».
Робин Гуд: «Робин Гуд - народный английский герой. По преданию, Робин Гуд был разбойником, который грабил богатых и раздавал их добро бедным».
Первая сноска включает оценочные и эмотивные смыслы: пейоративное значение слова городишки в сочетании с определением мелкие иронически противопоставлено громким названиям, и американцы, которые любят их давать, сами становятся объектом ироничной характеристики. Комментарий перестает быть объективным. И хоть он вторит насмешливому тону повествователя, очевидно, что возникли эти субъективные смыслы в другой стране, в другую эпоху. Такая мысль косвенно подтверждается содержанием второй сноски - о народном герое, грабящем богатых. Здесь нет эксплицитно выраженной оценки, но есть апелляция к стереотипу народного героя, набирающему популярность в послереволюционное время в СССР (подобного рода примечания нам еще встретятся у других переводчиков).
Вопрос о роли редактора в появлении сносок к переводу З. Журавской покажется еще более интригующим, если мы сопоставим эту публикацию со следующей версией перевода «Приключений Тома Сойера», имеющей подзаголовок «Новый полный перевод К. Чуковского» (1935). Это первое издание перевода, выполненного самим К. Чуковским, а слова «новый» и «полный» соотносят этот текст с ранее опубликованными версиями других переводчиков. Перевод Чуковского разительно отличается от всех предыдущих - в первую очередь тем, что в него введено целых 42 сноски. Объяснение получают такие слова, как ярд, мулат и метис, масса, Конгресс, суд Линча и мн. др. Отметим удивительный факт: одной из первых на страницах перевода появляется все та же сноска «Американцы дают своим мелким городишкам громкие названия столиц...», однако
здесь этот комментарий имеет продолжение: «Город, изображаемый в этой книге, они назвали именем тогдашней русской столицы». Налицо введение дополнительных темпоральных модусных смыслов, локализующих читателя в определенном времени: для него этот город называется Ленинградом и уже не является столицей.
Последовательное введение сносок в текст перевода, несомненно, является продуманным приемом Чуковского (к изданию 1958 г. их станет 49, некоторые будут переработаны и дополнены), поэтому вряд ли будет опрометчивым предположить, что в переводе З. Журавской комментарии появились при его участии (4 таких сноски дословно совпадают в начале, но у Чуковского они распространены). Однако переводческие комментарии Чуковского имеют не только количественное, но и важное семантическое отличие от предыдущих. Рассмотрим некоторые из них:
1. «Робин Гуд - знаменитый герой старинных английских рассказов и песен. Том Сойер начитался историй о его разбойничьих подвигах; самые занимательные из этих историй - встречи Робин Гуда с рыцарем Гаем Гисборном и монахом Таком».
Текст в такой сноске выглядит как продолжение повествования. Говоря о Томе, комментатор использует эмотивно и стилистически окрашенное слово начитался, а затем сообщает нам, какие истории он считает самыми занимательными, - и дети, конечно, захотят их прочесть. Субъективность, заинтересованность комментария вызвана фактором адресата - текст Чуковского явно обращен в первую очередь к невзрослым читателям.
2. «Гангрена - страшная болезнь, омертвение части тела, так называемый антонов огонь». Этот комментарий далек от энциклопедичности, он похож на живое пояснение рассказчика во время чтения текста вслух. Оценка принадлежит говорящему, но предлагается и адресату.
3. «Лакрица - приторно-сладкое лекарство из солодкового корня». Перед нами субъективно-оценочное описание вкуса вещества, которое Том и его друзья считают лакомством.
4. Говоря о поисках клада, Том упоминает, что на картах разбойников «все закорючки да ироглифы». Сноска: «Том хотел сказать иероглифы -знаки древних египетских надписей, высеченные на камнях; эти знаки изображали зверей, птиц и т. д. Иероглифами часто называют строки, которые трудно прочесть». Именно оценка «трудно прочесть» объясняет читателю, почему Том использовал слово иероглифы применительно к картам разбойников.
В сноске к слову гипнотизер Чуковский указывает, что «в Америке гипнотизированием нередко занимались шарлатаны», ханаанский бальзам же называется средством, «якобы исцеляющим от всех болезней». В результате реализации модусных, субъективных смыслов комментатор в переводе Чуковского становится словно еще одним участником нарра-тива, собеседником читателя, порой очень близким по своим взглядам и настроениям к повествователю, а иногда и к самому Тому.
Стратегия К. Чуковского становится особенно ярко видна на фоне еще одного перевода романа, созданного Н. Дарузес и вышедшего в 1948 г. под редакцией И. Кашкина. В этом тексте содержится 43 сноски, но они предстают иными и по составу, и по характеру модусной семантики.
Например: «Лакрица - сладкий сгущенный сок, который вываривают из корней лакричника и отливают маленькими кусочками»; «Гангрена -болезнь, от которой у живого человека часть тканей мертвеет»; «Иероглифы - у некоторых народов, например у древних египтян, вместо букв были фигурные знаки, изображавшие птиц, зверей и т. п. Иногда этими знаками обозначались целые понятия. Такие знаки называются иероглифами. Иероглифами и теперь пишут в Японии и Китае». Эти определения чуть более наукообразны (использован термин ткани, название растения лакричник, абстрактное слово понятия, данные истории и географии), но главное - в них нет слов типа страшный, приторный или трудно, выражающих субъективную оценку. В последнем случае функция комментария вообще оказывается не полностью реализованной, потому что остается неясным, зачем американские разбойники пишут иероглифами.
Сравнивая переводы, можно заключить, что реализация модусной семантики в подстрочных комментариях становится одним из аспектов единой переводческой стратегии К. Чуковского. Мы видим у него не только субъективные смыслы, введенные создателем сносок (который у детей, скорее всего, ассоциируется с повествователем), но даже специфическую модусную перспективу подстрочных комментариев, где порой раскрываются мысли, интенции героя (Том хотел сказать...). Эта стратегия согласуется с общим направлением субъективизации повествования, дополнительной актуализации и перцептивизации описываемых событий, реализованной Чуковским в переводе романа при помощи эгоцентриков, слов с яркой перцептивной семантикой, форм настоящего исторического, субъективных номинаций (подробнее см. [Ц^а, 2016: 238-242]). Целью этой стратегии становится привлечение внимания невзрослого читателя к повествованию, стимулирование эмоционального
восприятия приключений Тома, сопереживания главным героям, субъективной «вовлеченности» в изображенные ситуации.
Идеологическая окраска переводческих комментариев. Судьба сносок к роману в его позднейших переизданиях
Неверно было бы утверждать, что субъективные смыслы в сносках введены только в переводе К. Чуковского. Есть они и в отдельных пояснениях к переводу Н. Дарузес, но характер модусной семантики тут иной. Вот как комментируется у Н. Дарузес игра Тома и Джо в Робин Гуда: «Робин Гуд - знаменитый разбойник, герой английских народных песен и легенд. Робин Гуд со своими товарищами жил в Шервудском лесу. Он грабил только богатых и знатных людей, а с бедняками делился добычей». Здесь даже более явно, чем в переводе З. Журавской, эксплицирована сфера идеологической оценки, которая опирается на пресуппозиции-стереотипы, формировавшиеся в советскую эпоху: грабить только богатых не зазорно, делиться с бедняками хорошо, значит, Робин Гуд -положительный герой. Идеологическая окраска переводческих сносок становится в данном случае специфическим компонентом их модусной семантики.
Разберем показательный случай, связанный с понятием суда Линча. Суд Линча упоминается в романе в связи с убийством доктора на кладбище - в этом преступлении обвиняют пьяницу Мефа Поттера. Том говорит Геку, что Поттера, судя по всему, линчуют. Вот переводческий комментарий у Дарузес: «Линчевать - значит без суда учинить жестокую расправу над человеком. Суд Линча - один из самых позорных американских обычаев. В США, особенно на юге, и теперь часто толпа убивает без суда совершенно невинных негров». Подчеркнем, что данная ситуация в романе никак не связана с дискриминацией негров (Меф Поттер - белый), налицо обобщенная критика американских социальных устоев. Обратим также внимание на дейктическое наречие теперь - это один из основных показателей модусной темпоральной локализации. Чье это теперь? Судя по всему, теперь переводчика (или редактора) - 1948 г. Однако сноска сохранялась и в более поздних переизданиях, окончательно теряя связь с реальностью.
У К. Чуковского сноска про суд Линча также темпорально локализована при помощи глагольных форм: «Закон Линча применялся и применяется в Америке главным образом к неграм». Интересно, что эта сноска воспроизводится и в современных переизданиях перевода Чуковского - в XXI в.
Изучая идеологическую окраску переводческих сносок к роману Марка Твена, нельзя не остановиться на очень важной группе комментариев к библейским реалиям. Если читатели, выросшие в дореволюционной России, не нуждались в объяснении таких слов, как Давид и Голиаф, Отче наш, апостолы (и поэтому переводы Е. Кудашевой, М. Энгельгар-дта и др. оставляли их без объяснений), то советские дети испытывали трудности, сталкиваясь с ними в романе. От них, например, ускользал юмор в ситуации, когда Том, представленный судье Тэтчеру как лучший ученик воскресной школы, говорил, что двух первых апостолов звали Давид и Голиаф. И К. Чуковский, и Н.Дарузес снабдили подобные реалии сносками, и эти комментарии, конечно же, не избежали субъективной эмоциональной и оценочной окраски. Однако в ходе сопоставительного анализа переизданий нам удалось выяснить, что К. Чуковский со временем менял содержание таких комментариев. Сравним сноски к слову Писание, которое цитирует тетя Полли, говоря «Кто обходится без розги, тот губит ребенка».
Вариант 1935 г.: «Старуха имеет в виду библию, в которой говорится, что бог велел при воспитании детей наказывать их розгами».
Вариант 1958 г.: «Священным писанием христиане считают библию -книгу, где собрано много легенд о боге и всевозможных "святых ", а также евангелие - книгу о "сыне божьем" Иисусе Христе».
Налицо резкое изменение субъективного идеологического характера комментария: от крайне предвзятого изложения содержания библейской фразы (вкупе с негативным оценочным словом старуха) до подачи нейтральной информации о Писании в четкой авторизационной рамке, отграничивающей точку зрения говорящего от взгляда христиан при помощи слов считают, легенд, всевозможных, а также при помощи кавычек. Нельзя не заметить, что переводчик последовательно предпочитает строчные буквы прописным в написании слов библия, евангелие, бог (здесь трудно отделить фактор советской цензуры от индивидуального решения интерпретатора). Однако в целом можно с уверенностью констатировать, что в поздних редакциях перевода Чуковский уходит от идеологических крайностей, добавляя в сноски лишь те оценочные и эмотивные смыслы, которые усиливают впечатление от реалий повествования (описание игры на «гуделке», которую выменял Том; красочное объяснение пиратского обычая пускать пленного по доске и т. п.). Сходные изменения прослеживаются и в поздних редакциях самого перевода: Чуковский активно вводит в текст формы настоящего исторического,
субъективированные номинации, создавая для читателя иллюзию соприсутствия в хронотопе событий, приближая позицию повествователя к точке зрения персонажей - все средства, доступные переводчику, работают на единый прагматический эффект. В варианте Н. Дарузес семантическая однородность сносок и основного текста перевода наблюдается в меньшей степени. Сам перевод, весьма корректный, представляет более объективированное повествование (например, aunt Polly, old lady здесь тетя Полли, старая леди или старушка, тогда как у Чуковского это может быть и тетка Полли, и старуха - явственно чувствуется взгляд Тома), большинство сносок также нейтрально, но идеологическая окраска некоторых комментариев гораздо более сильная (осмелимся предположить, что влияние редактора - активного публициста, литературоведа и переводчика Ивана Кашкина - наверняка было здесь ощутимым).
Судьба сносок в современных переизданиях романа Марка Твена удивительна и драматична. Комментарии к переводу Н. Дарузес еще в 19601970-е гг. заменили небольшими концевыми примечаниями С. Брахмана, Н. Будавея и др., а в 1990-е вообще перестали включать в текст. На рубеже тысячелетий появились издания перевода Н. Дарузес, в который были произвольно вставлены некоторые сноски К. Чуковского (!). Сам же перевод К. Чуковского переиздается как со сносками, так и без них -видимо, по решению издательств. При этом комментарии о Библии и Священном писании в сносках печатаются с заглавными буквами: таким образом, ироническая трактовка библейских реалий К. Чуковского вступает в явное противоречие с графическим оформлением его сносок, переориентированным на идеологические приоритеты новой эпохи.
Выводы
Многочисленные переводы романа Марка Твена позволяют нам наблюдать и сравнивать разные решения в сфере комментирования текста, при этом принципы интерпретации самого произведения и введения сносок (или отказа от них) у одного и того же переводчика оказываются взаимосвязаны. Ранние переводы Е. Кудашевой и М. Энгельгардта, калькирующие английские конструкции и транслитерирующие инокуль-турные реалии без пояснений, соседствуют с переводными вариантами Л. Гольдмерштейна и В. Исполатова, в которых эти реалии заменяются понятными читателю (хоть и не всегда корректными) обозначениями, и необходимость комментариев отпадает. Первые попытки снабдить роман сносками (у М. Николаевой) ориентируются на введение объективного,
диктумного содержания комментария, однако модусные смыслы, указывающие на эпоху создания сносок, неизбежно появляются в них. Наступление послереволюционной эпохи, активное распространение новой идеологии и исчезновение ряда бытовых и культурных реалий наложило яркий отпечаток на переводческие комментарии, созданные в советское время З. Журавской, К. Чуковским и Н. Дарузес (возможно, в сотрудничестве с И. Кашкиным). С годами именно некоторые смыслы, включенные в сноски, теряли актуальность, сами становились «знаком времени» создания перевода - и судьба подстрочных комментариев к переводам романа Твена (их состава и графического оформления) стала зависеть от решения современных издателей. Однако одному из переводчиков удалось привлечь столь «опасную» субъективную семантику сносок «на службу» общим целям перевода: у К. Чуковского комментарии стали элементом переводческой стратегии, актуализируя по ходу повествования те оценочные и эмоциональные смыслы, которые оказываются «созвучны» настроению или мнению персонажей романа. Это творческое решение (вне зависимости от его оценки - оставим ее критикам перевода) стало одним из факторов популярности перевода Чуковского у многих поколений невзрослых читателей.
Итак, модусная семантика переводческих сносок оказывается весьма разнообразной и сложно организованной. Темпоральная и пространственная локализация создателя сносок и его потенциального адресата, оценочные и авторизационные смыслы, указывающие на приверженность комментатора той или иной идеологии, «выводят» текст сноски за пределы мира художественного текста, к которому она изначально «привязана». Но использование модусных смыслов с другой целью - для усиления субъективизации повествования, когда сноска становится словно продолжением мыслей и настроений героя, участвует в формировании повествовательной перспективы - «возвращает» переводческую сноску к художественному тексту, проявляет заложенные в нем субъективные смыслы и усиливает воздействие произведения на читателя. Случаи первого типа многочисленны, второго - крайне редки (их исследование продолжается), однако можно с уверенностью утверждать, что семантика и прагматика переводческих сносок - сфера, где современную науку о переводе, нарратологию и лингвистику текста ожидает плодотворное взаимодействие.
Список литературы
Алексеева М.Л. Переводческие пояснения во времени и культуре // Политическая лингвистика. 2012. № 1.
Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. М., 2009.
Галь Н. Слово живое и мертвое. М., 1972.
Гарбовский Н.К. Теория перевода. М., 2004.
Евсеева Т.В. Переводной художественный текст с комментарием: структурные, когнитивные и функционально-прагматические особенности: Дисс. ... канд. филол. наук. Ростов-на-Дону, 2007.
Жиличева Г.А. Функции сносок в нарративной организации романов К. Вагинова // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2014. № 8 (38). Ч. 1.
КалашниковаЕ. По-русски с любовью: Беседы с переводчиками. М., 2008.
Калмыкова Д.И. Текстологические характеристики «новых» переводов романа Марка Твена «Приключения Тома Сойера» и лингвистические основания их датировки // Материалы Международного молодежного научного форума «Ломоносов». М., 2015.
Лорие М. О редактуре художественного перевода // Мастерство перевода. М., 1959.
Панайотов В. Средновековни маргинални текстове // Маргиналии. Кн. 1. Шумен, 1999.
Пентковская Т.В., Уржа А.В. Прагматические функции глосс в древних и современных русских переводах // Славистика (Београд). 2016. Т. 20.
Рецкер Я.И. Теория перевода и переводческая практика. М., 2007.
Сухотин М.К. Мозаичность композиции и ретроспективное самоцитирование в стихах Вс. Некрасова. http://www.levin.rinet.ru/FRIENDS/ SUHOTIN/ Statji/mozaicnost.html.
Ушаков Д.Н. Толковый словарь русского языка. М., 2005.
Федоров А.В. Основы общей теории перевода (лингвистические проблемы). М., 2002.
Шмелева Т.В. Смысловая организация предложения и проблема модальности // Актуальные проблемы русского синтаксиса. Вып.1. М., 1984.
Backet de Méziriac C.-G. De la traduction [1635] // Ballarci M. Introduction. Artois, 1998.
Genette G. Paratexts: Thresholds of Interpretation. Cambridge, 1997.
Gerber J. Explanatory Notes by J. Gerber // Twain M. The Adventures of Tom Sawyer. Vol. 4 / Eds. J.C. Gerber, P. Baender, T. Firkins. Los Angeles; London, 1980.
Grafton A. The Footnote: A Curious History. Harvard, 1999 Howells W.D., Twain M. Mark Twain - Howells Letters: The Correspondence of Samuel L. Clemens and William D. Howells, 1872-1910. Cambridge,
I960.
Maloney E.H. Footnotes in Fiction: A Rhetorical Approach: Ph.D. dissertation. Ohio, 2005.
Miao J., Salem A. The Specificity of Translator's Notes. Zhejiang, 2008. Nabokov V. Problems in Translation: Onegin in English // Partisan Review 22. 1955. No. 4.
Schleiermacher F.D. Uber die verschiedenen Methoden des Ubersetzens
(1813) // Das Problem des Ubersetzens. Stuttgart, 1963. Urzha A.V. The Foregrounding function of praesens historicum in Russian translated adventure narratives (20th century) // Slovène = Словпне. International Journal of Slavic Studies. 2016. Vol. 5. No. 1. P. 226-248. Venuti L. The Translator's Invisibility: A History of Translation. London, 1995. Zerby C. The Devil's Details: A History of Footnotes. New York, 2003.
Источники
Twain M. The Works of Mark Twain: The Adventures of Tom Sawyer, Tom Sawyer Abroad, Tom Sawyer, Detective. Vol. 4 / Eds. J.C. Gerber, P. Baender, T. Firkins. Los Angeles; London, 1980. Твен М. Приключения Тома Сойера / Пер. Л. Голдмерштейна. Киев; Харьков, 1898.
Твен М. Приключения Тома Сойера: Повесть для юношества всех возрастов / Пер. М. Николаевой. 2-е изд. СПб.; М., 1901. Твен М. Приключения Тома Сойера / Пер. В. Исполатова. 2-е изд. СПб.,
1904.
Твэн М. Приключения Тома Сойера / [Аноним. пер.]. М., 1907 (бесплатное приложение к журналу «Вокруг света»). Твэн М. Приключения Тома Сойера / Пер. с англ. Е. Кудашевой. М., 1911. Твен М. Похождения Тома Сойера. Том Сойер за границей / Пер. М. Эн-
гельгардта // Твен М. Полн. собр. соч. Кн. 2-3. СПб., 1911. ТвэнМ. Приключения Тома Сойера / [Аноним. пер.]. Кишинев, 1918. Твен М. Приключения Тома / Пер. З. Журавской; Под ред. и с предисл.
К. Чуковского. Пб., 1919. Твен М. Приключения Тома Сойера / Пер. К. Чуковского. Л., 1935. Твен М. Приключения Тома Сойера / Пер. Н. Дарузес; Ред. И.А.Кашкин. М.; Л., 1948.
Твен М. Приключения Тома Сойера / Пер. К. Чуковского. М., 1958. Твен М. Похождения Тома Сойера / [Пер. М. Энгельгардта]. М., 2012. Твен М. Приключения Тома Сойера / Пер. К. Чуковского. М., 2016.
Сведения об авторе: Уржа Анастасия Викторовна, канд. филол. наук, доцент кафедры русского языка филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: English2@yandex.ru.
