CC BY
172
УДК 81-26 Е.Н. Мушникова
СЕМАНТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА ЗООМЕТАФОРЫ ЛОШАДЬ: ДИНАМИЗМ СТАНОВЛЕНИЯ
Исследуются русская зоометафора лошадь, ее дериват лошадка и другие лексемы синонимической парадигмы. Данная лексика рассматривается в произведениях и письмах А.П. Чехова с целью показать особенность конно-тативного значения, противоположного тому, какое закодировано в словаре.
Ключевые слова: зоометафора, метафорическая номинация, образно-переносные значения слов, синонимическая парадигма, стилистическая парадигма, метафорическая парадигма, сема, дериват, семантический вариант.
Словарный состав всех языков обладает не только прямой, но и переносной номинацией, сохраняющей ту или иную степень образности. Одним из важнейших средств выражения субъективной оценки являются образно-переносные значения слов [1. С. 21]. Значительное место среди них занимает зоометафора, она отличается множественностью самых различных общих и индивидуальных ассоциаций, вызванных особенностями поведения, повадок, нравов животных [6. С. 42]. Зооним лошадь был предметом внимания в лингвистике [2. С. 56-70; 3. С. 60-64]. В данной статье подвергается анализу его метафорическая составная со значением лица, реализованная в языке прозы А.П. Чехова. Основной аспект исследования состоит в установлении системности связей переносных значений лексемы лошадь, что обеспечивает активность развития у нее разнообразных, в том числе и не закодированных словарем, метафорических сем. Задача работы потребовала привлечения к анализу уменьшительно-ласкательного деривата зоонима - лошадка - и парадигматического синонимического ряда с антропологической оценкой - жеребец, жеребчик, конь, мерин, кляча, кобыла, - доминантой которого является лошадь.
Обращение к словарям обнаруживает существенную разницу в толковании метафорического значения лексемы, что свидетельствует об особо интенсивном развитии ее семантической структуры. Так, в Толковом словаре русского языка ни одно метафорическое значение не кодируется, единственное производное значение дается для формы множественного числа - конный экипаж, - и имеет метонимическое значение [8. Т. 2. С. 93]. Словарь современного русского литературного языка в 17 томах толкует зоометафору следующим образом: «О неповоротливом, неуклюжем или неумном человеке. Ах, я лошадь! - сказал он, ударив себя по лбу. - Я звал их на обед. Что делать? далеко они? (Гоголь Н. Коляска)» [7. Т. 6. С. 381]. Закодировано и значение устойчивого словосочетания, включающего имя животного: «В сравн. Я жил теперь среди людей, для которых труд был обязателен и неизбежен и которые работали, как ломовые лошади (Чехов А.П. Моя жизнь)» [7. Т. 6. С. 349]. В Словаре русского языка С.И. Ожегова подчеркивается гендерный характер антропологической оценки: «О крупной и нескладной женщине» разг., неодобр. Ну и лошадь эта баба! [5. С. 333].
Одним из показателей активного развития семантической структуры и дистрибутивных возможностей рассматриваемой зоометафоры является тот факт, что ее употребление в художественных текстах более многообразно, чем словарная кодификация. Так, метафорическое сочетание ломовая лошадь в прозе А.П. Чехова предстает в семантически обогащенном виде и функционирует вне компаративной конструкции:
За столом в кабинете, низко нагнувшись над книгой или препаратом, сидит мой прозектор Петр Игнатьевич, трудолюбивый, скромный, но бесталанный человек, лет 35, уже плешивый и с большим животом. Работает он от утра до ночи, читает массу, отлично помнит все прочитанное
- и в этом отношении он не человек, а золото; в остальном же прочем - это ломовой конь, или, как иначе говорят, ученый тупица. Характерные черты ломового коня, отличающие его от таланта, таковы: кругозор его тесен и резко ограничен специальностью; вне своей специальности он наивен, как ребенок (Чехов А.П. Скучная история).
Чеховская метафорическая оценка лица теряет здесь сему ‘тяжелый физический труд’, актуализируя значение ‘много работающий человек, не имеющий результата, адекватного потраченному на труд времени’. Под влиянием контекста семантическая структура данной метафоры актуализирует сему, мотивирующую причины такого, а не другого поведения работника. Они заключаются в его
интеллектуальной несостоятельности, которую он пытается компенсировать тем, что не щадит ни сил, ни времени, осуществляя ту или иную деятельность. Важно отметить и следующий этап развития метафорического значения, который заключается в возможности функционирования метафоры ломовая лошадь не только в синтаксически связанном значении (предикат), характерном для зоометафоры в целом, но и в свободном употреблении, в функции несогласованного определения (черты ломового коня). Такое употребление является окказиональным, авторским, максимально опирающимся на контекст и очень удачным в создании лаконичного образа определенного лица. Нарушение синтаксической нормы способствует максимальному сближению описываемого труженика с именем животного, сообщая особую ироничность и без того яркой оценке.
Дальнейшее развитие зоометафора получила в ХХ в., ознаменованном большой долей тяжелого физического труда для населения России. И если в словосочетании рабочая лошадка еще можно усмотреть синкретичное значение зоонима, называющего человека, который используется на неквалифицированных видах работы по причине отсутствия у него навыков иного труда, то зооним лошадь, фразеологические сочетания рабочая лошадь, ломовая лошадь метафорическим значением все чаще употребляются без иронии. Они называют не только того, кто использует в труде главным образом физическую силу, но и того, кто слишком много работает, занимаясь любым, в том числе и умственным трудом. Которые люди не работают совсем ничего всю жизнь, а живут они лучше трудящихся, это как? А трудящиеся - они просто несчастные лошади! На них едут, они терпят... (М. Горький).
Появление у рассматриваемого зоонима новых оттенков тоже можно связать с социальными переменами, в частности с набирающей силу автоматизацией производства. Некогда незаменимая в домашнем хозяйстве лошадь потеряла ценность основной тягловой силы, в результате чего оценка со стороны соответствующей зоометафорой огромных физических усилий лица при выполнении каких-то работ становится все менее актуальной. Развитие семантических вариантов у метафоры лошадь и метафорических сочетаний ломовая лошадь, рабочая лошадь и т.п. пошло по пути актуализации в них значения, отражающего свойство человека взваливать на себя большую долю любого труда в самых различных сообществах - производственных, дружеских, семейных. Часто это женщина, берущая на себя всю полноту ответственности за решение нравственно-моральных, интеллектуальных и прочих проблем. Появление гендерного признака в переносном значении зоонима лошадь во многом обязано идее эмансипации, весьма своеобразно понятой в нашем обществе и реализованной, главным образом, в деле использования неквалифицированного женского труда там, где требуется мужская сила, или в деятельности, более характерной для физических возможностей мужчины. Процесс формирования у метафоры лошадь указанного значения, как всегда, начинался с компаративной конструкции:
Работаешь ты, словно лошадь, и дорогого слова не слышишь. Лучше весь свой век в девках маяться, лучше с поповичей полтинники брать, милостыню собирать, лучше в колодезь головой... (Чехов А.П. Бабы).
У Чехова встречается реализация данной метафоры и вне компаративной конструкции, в обычном, синтаксически связанном значении:
- Страсть, говорю, понравились! Уж такая вы, ваше превосходительство, благородная, чувствительная особа, такая красавица... Красивей вас, говорю, отродясь не видал... Наша деревенская красавица Манька, сотского дочка, говорю, супротив вас лошадь, верблюд... Нежности в вас сколько! (Чехов. А.П. Безотцовщина).
Развитие семантической структуры зоонима в сторону оценки лиц женского пола поддержан разговорной речью, для которой характерно употребление его в текстах типа: Я разве женщина? Я -лошадь.
В системе языка зооним лошадь не приобрел положительных метафорических значений, хотя предпосылки для этого есть: это любовь к животному, высокая оценка его красоты, стати, гордого нрава, преданности не каждому своему хозяину, как это происходит у собаки, а только к тому, кто проявляет настоящую заботу о нем. В известном, пронзительно тонком обращении великого поэта: «Лошадь, слушайте - чего вы думаете, что вы их плоше? Деточка, все мы немножко лошади, каждый из нас немножко лошадь» (В. Маяковский. Хорошее отношение к лошадям) - отражается и еще одна авторская основа переноса с имени животного на людей, которые в ситуации с загнанной ими же лошадью проявляют праздное, равнодушное любопытство, чуждое даже миру зверей.
Интересный срез развития зоометафоры лошадь дает чеховская проза, обнаруживающая отличное знание писателем-доктором не только людей, но и животных. Персонажи его рассказов используют
данную зоометафору в привычном негативном значении для характеристики лица с недостатком ума:
Ах ты, лошадь! Ах ты, свинопас! (Снимает с него шапку.) Смешной ты человек! Ей-богу, смешной! У тебя хоть капелька ума есть? (Чехов А.П. Безотцовщина).
Однако сам Чехов вкладывает в зоометафору и противоположное содержание, отличное от всех закодированных и отмеченных выше. Оно формируется на основе переноса позитивных сем денотата на лицо: именем лошадь (лошадка) автор называет жену, интеллект которой был высоко оценен не только адресантом, но многими другими ее современниками.
Ну, крепко обнимаю мою лошадь и целую. Воображаю, как ты смеялась с Муратовой, когда играла в "Юлии Цезаре” (О.Л. Книппер-Чеховой, 3 ноября 1903 г. Ялта).
Зоометафора здесь употреблена в синтаксически свободной функции (дополнение), поддержанной контекстом, без которого невозможно определить значение слова. Изолированное предложение с зоонимом вполне может актуализировать и прямое номинативное значение анималистической лексемы.
Переписка с женой свидетельствует о предпочтении автором уменьшительно-ласкового словообразовательного деривата лошади - лошадка. Включаясь в синтагму с однородными обращениями, он выполняет роль коннотативного вокатива:
Милая моя лошадка, милая собачка, милая жена, здравствуй, голубчик! Целую тебя и обнимаю миллион раз. Пиши мне не медля, что, как и все ли в Москве благополучно (О.Л. Книппер-Чеховой, 19 сентября 1903).
Лошадка моя, не пиши мне сердито-унылых писем, не запрещай мне приезжать в Москву. Родная моя, голуба, дуся, лошадка, не беспокойся, уверяю тебя, все не так дурно, как ты думаешь, все благополучно вполне (О.Л. Книппер-Чеховой, 9 октября 1903).
Милая моя лошадка, писал ли я тебе про свою неудачу: брокаровский порошок не мылится, т. е. не дает пены. Ну, лошадка моя, венгерец мой хороший, обнимаю тебя и целую крепко. Не забывай, ведь я твой муж, имею право бить тебя, колотить (О.Л. Книппер-Чеховой, 21 октября 1903).
В эпистолярном жанре проявилась многозначность зоометафоры. Писатель творчески использует все семантические возможности производящего ее значения. Иногда даже в границах одного и того же письма актуализируются различные семы анималистической лексемы:
Дусик мой, лошадка, обращаюсь к тебе с просьбой. Насчет одиночества я еще понимаю, допускаю, но вот насчет ненужности существования - извини, ты не лошадка, а Шарик, так же много логики (О.Л. Книппер-Чеховой, 5-6 октября 1903).
Первое употребление обнаруживает обычное, ласково-интимное для писем Чехова обращение к жене, во втором - автор подчеркивает недюжинные умственные способности животного, отсутствующие в конкретной ситуации у жены, которую он по этой причине называет не лошадкой, а дворнягой Шариком.
Лошадка предпочитается писателем всем остальным зоометафорам не только из-за многообразия внутренних свойств животного, но и его внешних качеств, ставших основой переноса (гордая стать, величавая походка, красивая окраска, пышная грива и т.п.). Зоометафора позволяет в свойственной адресанту смешливой манере обратиться к своей желанной, но далекой супруге, достаточно красноречиво выразить свой восторг перед ней, гордость за те качества, которые вызывали его восторг и стали в определенном смысле его собственностью. Доминантное обращение, как, возможно, кажется писателю, несколько скрывает глубину его любви к адресату. Если такое коммуникативное намерение входило в его планы, то это единственный прагматический просчет великого мастера слова, ибо чем чаще в его письме употребляется шутливое обращение, тем более серьезными и незащищенными представляются его чувства к жене, обостренные горечью разлуки, болезни, понимания всех особенностей ее светской жизни, неосуществимого желания видеть ее рядом:
Целую тебя, лошадка, хлопаю, трогаю за нос. Будь весела, не хандри, не умничай и старайся тратить поменьше денег (О.Л. Книппер-Чеховой, 21 сентября 1903).
Ну, лошадка, глажу тебя, чищу, кормлю самым лучшим овсом и целую в лоб и в шейку (О.Л. Книппер-Чеховой , 7 января 1903 г. Ялта.).
Необычайная жена моя, хорошенькая, гладенькая лошадка, здравствуй! Ну, лошадка, целую тебя в шейку и глажу. Ах, если бы ты в моей пьесе играла гувернантку (О.Л. Книппер-Чеховой, 29 сентября 1903).
Будь здорова, моя лошадка, будь весела и кушай себе овес. Мне без тебя томительно скучно (О.Л. Книппер-Чеховой, 30 сентября 1903).
Объяснение в любви с включением в него комического элемента в стиле писателя, умеющего говорить о серьезных вещах с долей тонкой иронии, которая на поверхностном уровне все же несколько снижает накал выражаемого чувства. С другой стороны, обращение посредством зоометафоры лошадка, рождающей множество самых различных ассоциаций, связанных с производящим значением лексемы, свидетельствует и о сложности отношений между супругами. Все-таки не так просто понять характер любви, когда к ее объекту обращаются посредством зоометафоры, вызывающей самые разнообразные ассоциации в предлагаемой автором коммуникативной ситуации:
Ты и представить себе не можешь, лошадка, как ты обрадовала меня этой телеграммой. Я тебя люблю, лошадка. (О.Л. Книппер-Чеховой, 4 октября 1903).
Здравствуй, лошадка! Ну, пиши мне, моя лошадка, нацарапай письмо подлиннее своим копытцем. Я тебя люблю, мое золото (О.Л. Книппер-Чеховой, 15 октября 1903).
Семантическая гибкость данного анималистического вокатива позволяет писателю намекнуть и на норов своей супруги и на ее женские прелести:
Зачем, лошадка, ты в таком обидном тоне пишешь насчет обливаний? Некоторые места мне очень не нравятся, я пишу их снова и опять переписываю. Но скоро, скоро, лошадка, я кончу и вышлю. Ну, лошадка, хлопаю тебя по спинке и около хвостика, целую и обнимаю (О.Л. Книппер-Чеховой, 3 октября 1903).
Пиши мне, лошадка, каждый день, а то в дни, когда от тебя нет письма, я бываю уныл и зол, как старый беззубый пес.... Закручиваю тебе хвостик, лошадка (О.Л. Книппер-Чеховой, 1 ноября 1903).
Многочисленные мемуары, в которых содержится попытка понять супружество писателя, тоже определенным образом соотносятся с метафорой, обращенной к жене. Восхищаясь тонкостью выбора из парадигмы оценочно-анималистической лексики, понимаешь, что сам писатель, несмотря на ялтинское заточение, видел и осознавал не меньше, чем все его современники, ставшие свидетелями его романа. Вот уже и хвостик, о котором так ласково пишет адресант в приведенных выше примерах, не кажется случайным. У русского человека с ним связаны довольно яркие оценки поведения, чему способствует фразеологическая, довольно многочисленная синтагматика производящей лексемы хвостик: овечий хвост, лисий хвост, вилять хвостом, хвост трубой, задирать хвост, показать хвост, распушить хвост, поджать хвост, пришить хвост, укоротить хвост, накрутить хвост, ловить хвост, замарать хвост, лаять на свой собственный хвост, псу под хвост, пришей кобыле хвост, увиваться хвостом, замести хвостом след, замарать хвост, кобелю под хвост, вожжа под хвост попала, трепать хвост, бабий хвост, сорока на хвосте принесла и т.д. [7. Т. 17. С. 98-109]. На фоне обильной фразеологии и содержания чеховского письма хвостик, появляющийся у чеховской лошадки, становится емким и выразительным, напоминая о том, что в каждой шутке есть намек.
Атрибуты при зоометафоре, обычно выраженные качественными прилагательными с оценочным значением, тоже семантически осложняют обращение, подчеркивая самые различные оттенки отношения к жене:
Обнимаю тебя, щиплю и щекочу, лошадка моя драгоценная (О.Л. Книппер-Чеховой, 5 ноября
1903).
Милая лошадка, я все это время выказывал свой крутой характер, прости меня (О.Л. Книп-пер-Чеховой, 21 ноября 1903).
Милая моя лошадка, здравствуй! (О.Л. Книппер-Чеховой, 4 апреля 1904).
Здравствуй, моя бесподобная лошадка! По-видимому, про Москву он уже забыл, как это ни обидно. Ну, дусик, лошадка, буду ждать от тебя писем (О.Л. Книппер-Чеховой, 17 февраля 1904).
Необычайная жена моя, хорошенькая, гладенькая лошадка, здравствуй! Ну, лошадка, целую тебя в шейку и глажу. Ах, если бы ты в моей пьесе играла гувернантку (О.Л. Книппер-Чеховой, 29 сентября 1903).
Лошадка моя добрая, завтра опять буду писать (О.Л. Книппер-Чеховой, 18 февраля 1904).
Относительные прилагательные-определения при зоониме, определяющие происхождение животного, тоже широко используются автором при вокативной метафоре. Они передают «породистость» О.Л. Книппер, которой был особенно очарован А.П. Чехов:
Здравствуй, венгерская лошадка, как поживаешь? (О.Л. Книппер-Чеховой, 23 ноября 1903).
Национальные особенности жены выражаются определением-приложением при зоометафоре:
Ну, лошадка моя, венгерец мой хороший, обнимаю тебя и целую крепко. Не забывай, ведь я твой муж, имею право бить тебя, колотить (О.Л. Книппер-Чеховой, 21 октября 1903).
Зооним употребляется писателем и в синтаксически связанной функции определения-приложения, распространяющего обращение:
Дусик мой, лошадка, я уже телеграфировал тебе, что пьеса кончена, что написаны все четыре акта (О.Л. Книппер-Чеховой, 27 сентября 1903).
Дусик мой, лошадка, мне без тебя скучно, холодно, неинтересно, и ты так избаловала меня, что, ложась спать и потом вставая, я боюсь, что не сумею раздеться и одеться (О.Л. Книппер-Чеховой, 20 февраля 1904).
Дусик мой, лошадка, здравствуй! (О.Л. Книппер-Чеховой, 7 ноября 1903).
Приложение часто распространяется оценочными словами, притяжательными местоимениями, прилагательными, выражающими различные достоинства жены, в том числе и ее принадлежность к нации, которая вызывала у писателя чувство особого уважения за те черты, которые он очень ценил в людях и, конечно, надеялся видеть их в своей жене: образованность, обязательность, чистоплотность, точность во всем:
Милая моя, многотерпеливая жена, лошадка моя, сегодня наконец посылка пришла (О.Л. Книп-пер-Чеховой, 20 ноября 1903).
Дуся, лошадка моя, будь здорова, весела, счастлива. Боюсь, как бы не пришли гости (О.Л. Книппер-Чеховой, 3 марта 1904).
Необычайная жена моя, хорошенькая, гладенькая лошадка, здравствуй (О.Л. Книппер-Чеховой, 29 сентября 1903).
Дуся, немецкая лошадка, посылаю рекомендацию, о которой ты писала (О.Л. Книппер-Чеховой, 25 ноября 1903).
Дуся, немецкая лошадка, как ты себя чувствуешь? (О.Л. Книппер-Чеховой, 21 февраля 1904).
В прозе Чехова употребляются различные лексемы синонимической парадигмы с доминантой лошадь: жеребец, жеребчик, конь, мерин, кляча, кобыла. Зооним конь является оценочным наименованием мужчины, обычно молодого, полного энергии:
Молодой человек, вероятно, от непривычки стоять на одном месте, грациозно, как хороший скаковой конь, переминается с ноги на ногу, глядит по сторонам... (Холодная кровь).
Он входит с перевальцем, кланяется будто нехотя и, разговаривая, поводит плечами, и все это с ленивою грацией, как застоявшийся избалованный конь. Он сыт, чрезвычайно здоров и богат. (Чехов А.П. Бабье царство).
Лексема конь, чуть более высокая, чем лошадь, в стилистической парадигме прямых значений ассоциирует с силой, статностью, молодцеватостью, готовностью к деятельности. Стилистические сниженные члены соответствующей парадигмы - жеребец, жеребчик - тоже развивают переносные значения со значением мужской силы, обычно плотского характера, и имеют коннотацию некоторой насмешки по поводу ее избытка:
Жеребец вороной масти, скаковой, специалист по женским и нервным болезням, дает уроки фехтования (Чехов А.П. Перепутанные обстоятельства).
- Пусть издыхает, заводский жеребец! - с отвращением проговорила Аглая, не выпуская из рук утюга; белый, забрызганный кровью платочек сполз у нее на плечи, и седые волосы распустились. Туда ему и дорога! (Чехов А.П. Убийство).
Автор употребляет уменьшительно-ласкательный дериват зоометафоры в составе фразеологизма мышиный жеребчик, выражающего экспрессию крайнего пренебрежения в оценке мужчины немолодых лет, не по возрасту активного по части любовных утех:
Идет наш мышиный жеребчик! - проворчал он однажды, когда дядя подходил к флигелю (Чехов А.П. Тайный советник).
Жил он с артисткой Голодковой восемь лет и был счастлив, как Парис с Еленой. Целые восемь лет мышиный жеребчик, старый, как самая старая бабушка, и лысый, как тумба, вкушал любовь и прочие аппетитные блага, за что, кстати сказать, платил не особенно дорого («Осколки московской жизни»).
Оценка жеребец соответствует в русском языке одному из значений многозначной зоометафоры кобыла. В словаре находим следующее толкование переносного значения зоонима: «перен. О рос-
лой, нескладной женщине (прост., пренебр.). Экая ты к.!» [6. С. 280]. Чаще всего оно употребляется в качестве грубого обращения к женщине в ситуациях, где она вызывает гнев адресанта.
А вдова внизу то и дело кричит: - Катя, подай огурцов! Кобыла, сходи к Сидорову, возьми квасу! (Чехов А.П. Талант).
- Взять вожжи, да тебя бы так... - проворчала Варвара, отходя. - Извели нашу сестру, проклятые... - Замолчи, ты! - крикнул на нее Дюдя. - Кобыла! (Чехов А.П. Бабы).
В системе русской лексики имеется и еще одна гендерная оппозиция метафорической парадигмы ‘лошадь’: мерин - кляча. Оба слова содержат общую сему ‘старая, плохая лошадь’, характеризуя соответственно лиц мужского и женского пола:
Это черт знает что такое! - возмущается Ляшкевский. - Я очень рад, что у меня нет ружья или револьвера, иначе бы я стрелял в этих кляч. У меня четыре валета - четырнадцать... Карты ваши... Ей-богу, у меня даже судороги в икрах делаются. Не могу равнодушно видеть этих архаровцев!... - Натрескался? А, мамочка! Прелесть! Налопался и теперь не знает, куда девать свой животик! Уйди ты, проклятый, с моих глаз! Провались! (Чехов А.П. Обыватели).
Лексема мерин входит в состав компаративного фразеологизма брешет как сивый мерин
- На войне? Под Севастополем?! Брешет как сивый мерин. Ему три года тому назад два пальца молотилкою оторвало, попал рукою в барабан... Два месяца в больнице провалялся (Жизнь Павла Чехова. В гостях у дедушки и бабушки. Х).
- Бреше, як сивый мерин, - не дает договорить о. Филарет. (Чехов Ал.П. [Из детских лет А.П. Чехова]).
Словарь кодирует еще один инвектив с данной лексемой: глуп как сивый мерин [4. С. 242] В записной книжке писателя находим фразеологизм: бездарен, как сивый мерин. (Чехов А.П. Записная книжка 1).
Необычно употребление А.П. Чеховым зоометафоры мерин по отношению к женщине. Конно-тативное значение в этом случае приобретает особую степень иронии и даже сарказма, поскольку автор усиливает негативную оценку пренебрежением к гендерными особенностями носителя глупости:
За-ме-чательно подлая! - возмущался Кистунов, нервно вздрагивая плечами. - Глупа, как сивый мерин, черт бы ее взял. Кажется, у меня опять подагра разыгрывается... Опять мигрень... (Чехов А.П. Беззащитное существо).
Сочетание сивый мерин употребляется писателем и в обобщенно-собирательном значении, дающим настолько неопределенную негативную характеристику лицу, что вступает в синонимические отношения с другой, столь же неопределенной оценкой - торжествующая свинья:
Московские поэты напишут много прочувствованных стихотворений по адресу спящих гласных, кассиров, тещ и рогатых мужей. Сивый мерин, скорбя о падении печатного слова, побьет палкой какого-нибудь "нашего собственного корреспондента". Торжествующая свинья, в видах поднятия народной нравственности, порекомендует упразднить уличные фонари («Осколки московской жизни»).
Словарь кодирует еще одно устойчивое словосочетание, связанное деривационными отношениями с зоонимом лошадь: Лошадиная фамилия (разг. шутл.) - о том, что хорошо знакомо, но никак не удается вспомнить (по одноименному рассказу А.П. Чехова) [5. С. 333]. Юмореска писателя дала жизнь яркому, емкому фразеологизму, используемому в ситуации, когда не удается вспомнить имя чего угодно, даже если это что-то и вовсе не связано с лошадьми.
В публицистике встречается и выражение темная лошадка, которым называют ничем не заметного, пассивного человека: Почему же он, попав в столь желанный вуз, становится в нем «темной лошадкой»? (Комсомольская правда. 1973). Прилагательное во фразеологически связанном словосочетании темная лошадка в словаре имеет помету ‘устаревшее’: «Ничем не знаменитый, безвестный. И повесть горьких мук моих не призовет меж стен глухих вниманье скорбное ничье на имя темное мое. (Лермонтов М.Ю. Мцыри)». [7. Т. 15. С. 258].
Рассмотрение зоометафор, связанных с именем одного животного, показывает большой оценочный потенциал слов, занимающих значительное место в составе оценочно-антропонимической лексики. В прозе писателя метафора лошадь предстает во всем обилии системных связей, отраженных и не отраженных в словарях, наглядно демонстрируя особый динамизм в развитии системы анималистической лексики, характеризующей человека. Обращение к жене с помощью зоонима лошадка далеко от эпатажа, кстати, не свойственного писателю. Слово создает многоликий, сложный образ,
хорошо знакомый адресанту, который зашифровывает его под именем животного, предоставив читателю, как всегда, декодировать свою тайнопись. Надеемся, что в данной работе намечены пути дешифровки доминирующего в переписке с женой анималистического вокатива.
СПИСОК ЛИТЕРAТУРЫ
1. Гутман E.A., Черемисина М.И. Образные значения зоонимов в словарях // Aктуальные проблемы лексикологии и словообразования. Новосибирск, 1976. Вып. 5. С. 21-42.
2. Гутман E.A., Черемисина М.И. Содержание образа «лошадь» (cheval) в русских и французских текстах // В помощь преподавателям ИЯ. Новосибирск, 1975. Вып. 6. С. 56-70.
3. Кудрявцева ИА. К вопросу о семантической структуре зооморфного образа «лошадь» в немецком и русском языках // В помощь преподавателям ИЯ. Новосибирск, 1976. Вып. 7. С. 60-64.
4. Молоткова A.K Фразеологический словарь русского языка. М.: Сов. энцикл., 1967.
5. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1999.
6. Рыжкина ОА., Литвин ФА. Зооморфные характеристики группы «asinus» в русском и английском языках // Aктуальные проблемы лексикологии и словообразования. Новосибирск, 1976. Вып. 5. С. 42-60.
7. Словарь современного русского литературного языка: в 17 т. М.; Л.: AН СССР, 1950-1965.
S. Ушаков Д.Н. Толковый словарь русского языка: в 4 т. М., 1935-1940.
Поступила в редакцию 0і.03. іі
E.N. Mushnikova
Semantic structure of zoometaphor horse: dynamism of formation
This article is dedicated to the analysis of the Russian zoometaphor horse, its derivative hobby-horse and other lexical items of the synonymic paradigm. This lexis is analyzed in A.P. Chekhov’s works and letters for the purpose of displaying the peculiarity of the connotative meaning that is opposite to the meaning encoded in dictionaries.
Keywords: zoometaphor, metaphoric nomination, figurative meaning, synonymic paradigm, stylistic paradigm, metaphoric paradigm, seme, derivative, semantic variant.
Мушникова Елена Николаевна, аспирант
ГОУВПО «Таганрогский государственный педагогический институт» 347931, Россия, г. Таганрог, ул. Инициативная, 48 E-mail: helenmush@list.ru
Mushnikova E.N., postgraduate student Taganrog State Pedagogical Institute 347931, Russia, Taganrog, Initsiativnaya str., 48 E-mail: helenmush@list.ru
