CC BY
26«СЕКУЛЯРНЫЙ ГУМАНИЗМ» ИЛИ «АМЕРИКАНСКИЙ ПУТЬ»?*
Мы постоянно слышим разговоры о важности «сострадания» и «понимания» и, отнюдь не пытаясь оспорить важность таких вещей, отмечаем, что достигнуть этого куда труднее, чем могли бы заставить нас думать частые и суетные упоминания о них. Сострадание, например, можно вызвать ненадолго, когда мы читаем о мальчике, избитом до смерти своей матерью и ее любовником; труднее сострадать постоянно ворчащему родственнику.
Что касается понимания, то люди могут жить вместе и тем не менее годами бесконечно говорить о вещах, не имеющих между собой ничего общего. Расшифровать слова, вроде бы понятные, но исходящие от людей, незнакомых с тонкостями языка, может оказаться делом трудным. Это может стать особенно трудным, если вы заранее презираете их и считаете намного ниже вас по уровню интеллекта. Тем больше оснований приложить к этому усилие, начав с напоминания самим себе о том, что усилие действительно может быть необходимо.
Эти размышления начались, когда в течение нескольких дней моих детей не было дома, и я задумался над замечанием Жана-Поля Сартра: «Ад - это другие». Сартр, по моему мнению, был безмерно глуп, но я тем не менее задал себе вопрос: а что же он имел в виду? Он решил считать других людей исчадьем ада; он предпочел не иметь детей, а его возлюбленная Симона де Бовуар демонстративно объявила всем, что сделала аборт. Ну и парочка. Они отвергли великий опыт, воспетый Шекспиром: подвергнуть себя риску жить в других. Из идейных соображений они решили быть такими, как король Лир в первом акте трагедии, избавившись от своих потомков вместо того, чтобы вложить себя в новую жизнь; грубо навязав свою волю другим, они утверждали, что их инфернальный выбор символизирует существование человека. А Лир из пятого акта в их глазах был, вероятно повинен в малодушии.
Но были ли они так уж неординарны? Я только что водил своих детей на последний фильм с Джеймсом Бондом - единствен-
* «Secular Humanist» or «The American Way»? // Sobran J. Single issues. -N.Y., 1983 // The Human Life News. - N.Y., 1982. - Autumn.
ный во всем городе, где вроде бы не фигурировала Бо Дерек1 в мыльной пене, и меня поразило, что мир Бонда во многом напоминал мир Сартра, даже со всем своим буржуазным глянцем; мир смертоубийства, где похоть была «освобождена» от брачных уз и бремени детей. Нам пришлось высидеть не только все приключения на вертолете, подводной лодке и горных лыжах, для чего, собственно, мы и пришли, но и неизбежный, на уровне PG2, разврат. Сегодняшний родительский надзор предполагает, между прочим, что детям можно показывать «секс», как мы его называем, не обязательно отягощаемый деторождением.
В какой же момент это вдруг стало называться жизнью? Когда случилось, что похабный анекдот перестал быть анекдотом и стал образом жизни? Одно дело - занимать сомнительную позицию, совсем другое - притворяться, что эта позиция нисколько не сомнительна. Это и есть новое лицемерие: подавляется любая попытка признать, что могут существовать две точки зрения, но при этом с напускной смелостью защищается одна из них. И, откуда ни возьмись, у нас действует новая конституция, а мы даже не помним, ставилась ли она на голосование, уж не говоря о каких-то дебатах.
Пресса полна осуждающих статей о нападках фундаменталистов на то, что они называют «секулярным гуманизмом». Статьи помещают это выражение в кавычки, издеваясь над самой мыслью, что вообще возможна такая вещь, как секулярный гуманизм; они стараются, чтобы это звучало как бред сумасшедшего, вроде утверждений, что фтористая вода - плод коммунистического заговора.
Ну что ж, совсем не обязательно называть данный феномен «секулярным гуманизмом» (хотя такие люди, как Лео Пфеффер3, а отнюдь не Джерри Фолуэлл4, пустили это выражение в ход, относя его к самим себе).
Один из весьма тонких и действенных способов избежать дискуссий - делать вид, что спорить, собственно, не о чем. При этом надо категорически отвергать ярлыки, которые оппоненты склонны приклеивать к вашей позиции. Как только вы признаете, что у нас есть какая-то позиция, она тут же становится уязвима. Куда сподручнее отнести чью-то попытку хоть как-то охарактеризовать нашу позицию за счет gaucherie (бестактности) оппонента.
И действительно, ярлык «секулярного гуманизма» может стать универсальным клеймом на всем, что вы не одобряете. Тем не
менее даже самый невежественный и упертый фанатик Библии вряд ли будет возмущаться чем-то, что существует лишь в его воображении. Даже если его восприятие однобоко и тенденциозно, мы должны по всей справедливости признать, что он все-таки видит что-то, и мы обязаны приложить усилия и точно определить это «что-то».
Те, кого фундаменталисты называют секулярными гуманистами, любят говорить, что они стараются «избегать ярлыков», и обычно они действительно стараются это делать. Такое впечатление, что они хотят представить себя не более чем случайным собранием индивидов, чья природа настолько утонченна, что пока еще не нашлось слов для ее определения. Но это может быть излишней самонадеянностью или заботой о собственных интересах. Когда им надо, они умеют найти ярлык для себя. Например, Норман Лир, телевизионный продюсер, один из объектов негодования «Морального Большинства», основал организацию под названием «Народ за американский путь».
Как правило, либералы (пользуясь ярлыком, еще не вышедшим из употребления) осуждают высокомерие тех, кто заявляет о единственном «американском пути». Когда это делают консерваторы, либералы мгновенно начинают твердить уже о маккартизме и нетерпимости. Именно так поступил либеральный священник Роберт Драйнен в своей инаугурационной речи при вступлении на пост президента организации «Американцы за демократическое действие», назвав «Моральное Большинство» и им подобных «врагами нашей страны» - выражение, которое самим этим врагам было бы запрещено употреблять. Как это часто бывает, те, кто требует терпимости для себя, оказываются куда менее щедрыми, когда нужно проявить терпимость к другим с высоты своего безопасного положения.
Это, в общем, естественно, и совсем не в смысле низменности падшей человеческой природы. Когда-то Ричард Бакстер5, принадлежавший англиканской церкви, сформулировал правило: «Терпите терпимое», подразумевая, как заметил Сэмьюэл Джонсон, что могут быть вещи нетерпимые. Встает вопрос: какого же мировоззрения придерживаются либералы, если согласно ему можно неприемлемой считать организацию «Моральное Большинство»?
Вопрос осложняется тем, что Драйнен, как и Фолуэлл, - священнослужитель, и потому, наверное, не «секулярный гуманист».
Но так ли все просто? Будучи членом Конгресса США, Драйнен необычайно упорно, даже брутально, боролся за легализацию абортов и, более того, за федеральное финансирование абортов, подчинив доктрины своей религии императивам «права выбора» для женщин. Возможно ли, чтобы католический священник сознательно способствовал убийству неродившихся людей, каждый из которых не только имеет моральное право жить, но еще и бессмертную душу?
Пожалуй, Драйнен может всегда прибегнуть к известной аргументации (наверное, он так и сделал), что он «лично против» абортов, даже при том, что он борется за гражданское право женщины «контролировать свое тело». Можно игнорировать, хотя и нельзя не заметить удивительного разрыва между страстностью его политической защиты абортов и вялостью его же морального неприятия самого акта аборта.
Даже при этом не дает покоя вопрос: как может одно лишь юридическое право совершать заведомо недоброе дело (иначе откуда бы взялось «личное неприятие») морально принудить к защите и даже субсидированию самого этого недоброго дела? Можно быть страстным защитником прав штатов в рамках федеральной системы, вплоть до оппозиции федеральному закону против суда Линча; но уж точно в этом случае необходимо заявить о своем моральном неприятии линчевания со всей определенностью. А те члены Конгресса, кто «лично против» абортов, ничего подобного не предприняли. Есть все основания предположить - вообще, было бы наивно ставить это под сомнение, - что их неприятие абортов есть чистая отписка.
Другими словами, почти невозможно представить себе кого-то из них пытающимся из моральных соображений отговорить женщину выбрать тот путь, за легализацию которого они боролись. Никто из них не сформулировал внятно моральные аргументы в пользу аборта. Никто не пытался осмыслить чисто физические страдания, испытываемые ребенком при поздних абортах. Никто не выразил возмущения по поводу действий, совершенных докторами Кеннетом Эделином и Уильямом Уодиллом, которые можно квалифицировать как убийство даже исходя из неясных решений Верховного суда.
Перед лицом таких фактов нас трудно убедить, что термин «pro-abortion» менее уместен, чем термин «pro-choice»6. Они могут делать вид, что просто хотят четко разграничить моральную и
юридическую сферу; но если бы это было так, они использовали бы разграничение на практике, а не только в словесных формулах, не имеющих никаких практических последствий.
В более широком смысле ясно, что для многих из них фактически не существует разницы между этими двумя аспектами. Они также сближают обе сферы, во всяком случае, в своих реальных действиях и эмоциональном опыте, как это делали сторонники сухого закона, считавшие, что все аморальное надо сделать еще и незаконным, а все разрешенное законом следует считать морально санкционированным.
В социологическом смысле предполагается, что процесс модернизации в значительной степени состоит в «дифференцировании» категорий деятельности человека. Одной из главных современных дифференциаций было разделение церкви и государства; сторонники абортов ссылаются на авторитет принципа модернизации, когда утверждают, что легализация абортов есть всего лишь одно из проявлений этой раздельности. По словам Американского союза гражданских свобод (АСГС), боровшегося против поправки Хайда об ограничении абортов как неконституционной, ограничения абортов не служат «никакой светской цели» - согласно формулировке и принципу, установленным ранее Верховным судом.
Но принцип осовременивания, хотя он может быть сам по себе абсолютно верен, становится подложным, когда его используют в целях незаконной секуляризации всей жизни, включая то, что должно быть сферой священного. Этот принцип вполне возможно вывести из слов Христа «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу», и сам Бл. Августин подчеркивал различие, говоря о Граде земном и Граде Божием. Но ни один христианин (а до недавних пор и мало кто из американских либералов) никогда не считал, что это различие требует от нас, граждан Земного града, действовать так, будто Град Божий менее реален, чем тот, в котором мы пока что обитаем. Но произошла перемена. В Европе это началось с Великой французской революции, где социальный антиклерикализм смешался с дикой ненавистью к религии, апогеем которой стала ненависть к Богу, открыто декларированная в наше время Сартром. Русская революция, наряду с другими, пыталась полностью отменить религию, даже не прибегая к разделению светской и духовной сферы: для коммунистов государство и по сей день вмещает всю полноту человеческого существования.
Между тем в американской традиции такие притязания на секулярность никогда не были официально приняты. Так обстоит дело и сегодня; но их продвигали незаметно, под прикрытием принципа разделения сфер. И сейчас мы видим, как их проталкивают: смелее, хоть и непоследовательно, под той же эгидой раздельного существования церкви и государства.
По ходу своей тяжбы против поправки Хайда юристы АСГС изучили переписку конгрессмена Генри Хайда и выставили содержащиеся в ней многочисленные выражения религиозного характера в качестве свидетельства того, что поправка Хайда, ограничивающая федеральное финансирование абортов, мотивируется незаконными несекулярными соображениями. Агент АСГС даже дал показания, что следил за Хайдом, когда тот был в церкви на мессе и причащался - еще одно пятно на его поправке. Все это можно было бы считать свидетельствами антиконституционности поправки только в том случае, если специфически религиозным мотивам каким-то образом было запрещено влиять на общественные дела. Это было бы исторически новой доктриной:
7
ведь «синие законы» о воскресной торговле - всего лишь один знак того, что американский народ никогда не воспринимал свое политическое устройство и его теоретические основы так, как их воспринимает АСГС. (АСГС также пытался судебным путем заставить католические больницы предоставлять свои помещения и оборудование для совершения абортов.)
Еще один пример нового понимания появился во время выборов 1980 г., когда либеральные обозреватели вроде Энтони Льюиса из «Нью-Йорк Таймс» обвиняли таких священнослужителей, как Фолуэлл и бостонский кардинал Медейрос, в нарушении Конституции США, когда они высказывали определенные политические взгляды. Несколько консерваторов немедленно возразили, что такое обвинение никогда не выдвигалось против духовных лиц (а они немногочисленны), занимавших либеральные позиции по вопросам войны, гражданских прав и ядерного оружия. Но более фундаментальный довод состоял в том, что либералы интерпретировали конституционное положение «Конгресс не должен издавать законов, устанавливающих какую-либо религию или запрещающих ее свободное исповедание», как, по сути, фактический запрет на «свободное исповедание» религии самими священнослужителями. К чести Льюиса надо сказать, что он признал правоту этого довода и снял свое обвинение. Примечательно то, что он вообще выдвинул
его; этот факт ясно свидетельствует о тенденции в сторону тотальной секуляризации, о которой мы здесь говорим.
В другом случае, когда Марион Каллистер, судья Федерального апелляционного суда, прихожанин мормонской церкви, должен был решать вопрос о конституционности продления срока ратификации «Поправки о Равных Правах», либералы типа Эллен Гудман потребовали дисквалификации Каллистера - поскольку мормонская церковь официально против ПРП. Это показалось чрезмерным даже Лео Пфефферу, главному нашему секулярному гуманисту; с великолепно взвешенной принципиальностью он написал письмо в «Нью-Йорк таймс» в защиту Каллистера, указывая, что такая дисквалификация будет равносильна неконституционному «религиозному цензу» для претендующих на государственные посты.
Это только несколько примеров постоянно множащихся попыток исключить любое религиозное влияние на общественные дела в Америке, предпринимаемых крайними секуляризаторми. Можно еще упомянуть растущую настойчивость требований чисто атеистических органов, таких как «Нью-Йорк таймс», о необходимости реформировать церкви по светскому образцу: они с легкостью агитируют за рукоположение женщин, или возмущаются церковными взысканиями в отношении своих членов, или призывают церкви изменить доктринальные позиции по таким нравственным вопросам, как контроль над рождаемостью. Как только находится хоть один инакомыслящий христианин, они тут же бросаются на его (или ее) защиту. Характерно дело Сони Джонсон, мормонской феминистки, отлученной от церкви: миссис Джонсон удостоилась весьма лестных отзывов СМИ, закрывших глаза на то, что все это было внутренним делом религиозного сообщества, имеющего свои доктрины и принципы организации. Вновь и вновь мы сталкиваемся с фактическими призывами провести реформы церквей согласно правилам, устанавливаемым атеистическими силами.
В итоге сторонники «Морального Большинства» могут с полным основанием считать, что вопрос решен: секулярные гуманисты постоянно демонстрируют безмерную заносчивость. Но давайте не будем спешить. Что же все-таки чувствуют в глубине души эти люди - будем уж называть их секулярными гуманистами -по поводу своих действий?
Делая скидку на лицемерие, надо все же помнить, что самые большие разрушители могут быть вполне искренни. В любом
случае, те, о ком мы говорим, не называют себя секулярными гуманистами и даже не воспринимают себя таковыми. Им не приходит в голову, что они бесчестно пропагандируют новую веру; им невдомек, что у них вообще есть такая вера. Нет никаких свидетельств того, что между собой они общаются на диалекте, сильно отличном от употребляемого ими публично. Это тоже о чем-то говорит. Какими они видят себя?
Я осмелюсь предположить, что они думают о себе не как о плетущих интриги атеистах, но исключительно как о блюстителях Американского пути. Когда они цитируют Первую поправку, то делают это на полном серьезе - во всяком случае согласно тому, как они понимают смысл Первой поправки. Простейшее объяснение состоит в том, что они видят ее как лучезарное средоточие Конституции и наших главных политических принципов.
Они думают о религии как об иррациональной силе, способной, когда она вмешивается в светские дела (а они считают, что влияние религии можно в целом квалифицировать как вмешательство), нанести большой вред. Самый малый, по их мнению, вред заключается в притязаниях религии на особый «трубопровод к Богу» и «монополию на Истину», делающих рациональный обмен мнениями почти невозможным. Они чувствуют, что можно вести плодотворный диалог друг с другом только если публичные обсуждения проходят в идейных параметрах, приемлемых для всех, а это значит, что всему, что претендует на божественное откровение, нет места в таких обсуждениях. Они также понимают, что иудео-христианская традиция несет в себе много прекрасного, того, чем, конечно же, можно пользоваться, не разделяя содержание всей традиции в целом и не принимая диктуемых ею правил.
Думаю, что дело в этом. Секулярные гуманисты понимают, что существует моральный консенсус в отношении убийства, воровства, благотворительности и так далее, и что тут все мы можем прийти к мирному согласию, независимо от нашего отношения к христианской традиции как таковой. Поэтому они приветствуют политические заявления духовных лиц - при условии, и только при условии, что эти заявления не выходят за пределы сфер консенсуса между христианами и нехристианами.
Но тут есть ловушка, и они ее не замечают. Их понимание «консенсуса» усеченно, оно предельно удобно для них самих. Это значит, что область согласия определяется почти исключительно их стороной. Если они отвергают какой-то элемент иудео-
христианской традиции, то людям религиозным запрещается представлять его для публичного обсуждения. По существу верующие должны вести себя на секулярной арене так, как будто религиозного элемента не существует. Вести себя по-другому означает навязывание всем окружающим взглядов меньшинства. Взгляды большинства, по определению, это те, что приемлемы для тех, кого мы называем либералами, «секулярными гуманистами» или еще как-то иначе. Они представляют собой легко узнаваемую секту, даже если мы не знаем, как их называть.
Другими словами, верующим разрешается играть в политику только на условиях, установленных противником. И это самое главное правило выдается за первый и изначальный принцип нашей Республики. Отсюда и постоянные апелляции к Первой поправке. Но - и это очень важно понять - сама поправка не подлежит исправлениям. Ей придается точно такой же догматический статус, какой христиане отводят божественному Откровению. Ее происхождение никогда полностью не объясняется; она (в ее либеральной интерпретации) просто выставляется как необходимое условие какого бы то ни было политического бытия и, по мере того как сфера политики распространяется на всю нашу жизнь, - всего земного бытия человечества. (А если существует какое-либо иное измерение человеческого бытия, то его надо игнорировать.)
Посему либеральные/секулярно-гуманистические правила игры видятся тем, кто безоговорочно их принимает, основанием для дальнейших и всевозможных претензий ко всем прочим институциям. Ирония заключается в том, что одно лишь обсуждение темы сакральности и её требований якобы пресекается самой Первой поправкой. Вот почему либералы, как отметил Базиль Уддо8 в великолепном эссе об Американском союзе гражданских свобод, могут без тени смущения запрещать любые проявления религиозности в рамках общественных интститутов, устанавливая новые формы сугубой цензуры - впридачу к антирелигиозным запретам в сфере политики, о которых я говорил выше.
Последствия этого обширны. Они затрагивают все институции, как публичные, так и частные. Я уже говорил о ставших привычными требованиях к религиозным учреждениям придерживаться светских стандартов; если можно требовать такое, то не составит труда предъявить те же претензии к организациям, соединяющим сакральное и светское. Если сама человеческая жизнь не воспринимается как священная, если семья не должна пониматься как
Божье установление, то ничто не сможет остановить политическую систему, рвущуюся реформировать все это, приспосабливая к своим нуждам. Собственность и богатство, конечно, открыты для любых политических наскоков. У общего образования нет никаких ограничений, кроме направленных против школьной молитвы и рождественских песнопений; нет никаких оснований исключить из его ведения и половое обучение, поскольку ни религиозный, ни родительский авторитет в этих делах уже не считаются непреложными.
Короче, сфера политики утрачивает все свои прежние ограничения и, за исключением табу на сотрудничество с религией, становится ареной, внутри которой решаются все аспекты человеческой судьбы. Государство становится de facto богом. Никакие другие человеческие отношения - уж точно не семейные - не могут претендовать на приоритет перед государственными и гражданскими. Исходя из недавно установленных прав детей и женщин, государство может даже взять на себя власть вмешиваться в семейные отношения под предлогом защиты одних граждан от произвола других.
Это неизбежно означает, что никакого авторитета выше самого человека не существует. Практически это - обожествление политического человека, человека, действующего через государство. Все авторитеты, весь социальный порядок, все человеческие отношения, опирающиеся на божественную санкцию, должны восприниматься как фикция, при этом - злонамеренная фикция, иначе будет нарушен принцип разделения церкви и государства.
Сам человек, по словам Сартра, есть «жажда стать Богом». При либеральном правлении это никогда открыто не признается, да и не может быть признано. Но все сводится к тому же самому. Мы получаем идеологию Французской революции под личиной и в формах американской традиции.
Повторяю, нет никаких причин считать все это дьявольски умышленным процессом, хитроумно замаскированным его творцами. Все говорит в пользу признания подлинной искренности их веры в то, что они представляют «американский путь». Норман Лир9 может использовать свои телевизионные «ситкомы» для пропаганды сексуального освобождения, абортов и демократического социализма, не ощущая, что он делает что-то, способное вызвать споры среди здравомыслящих людей (то, что любой здравомыслящий человек мог бы счесть сомнительным). Но его «здравомыслящий человек» - это «секулярный гуманист», по термино-
логии Джерри Фолуэлла. Они говорят об одном и том же, просто не соглашаясь по поводу ярлыков, хотя «просто» - не совсем подходящее слово для разногласий, коренящихся в прямо противоположных философских предпосылках.
Норман Лир вполне может считать, что его предпосылки более интеллектуально респектабельны, чем у Фоллуэла, и в каком-то смысле так оно и есть. Само слово «интеллектуал» приобрело особую окраску: оно почти исключительно относится к самим «секу-лярным гуманистам», тем, кто сделал своим принципом никогда не апеллировать к божественному авторитету при решении общественных вопросов. Человек, по их мнению, достиг независимости с приходом эпохи Просвещения, и ироническое выражение Гарольда Розенберга10 «стадо независимых умов» имеет огромный смысл. Быть интеллектуалом в современном понимании отнюдь не значит непременно иметь какие-то личные интеллектуальные особенности; это значит всего-навсего принадлежать к партии, или «стаду», которое отвергает традиционную религию и прибегает только к «гуманистическому авторитету».
И как же таким интеллектуалам иметь дело с неинтеллектуалами, т.е. с верующими? Применяя силу. Она может быть скрытой; так обычно и делается для сохранения либерального декорума. Но поскольку невозможно убедить людей, отвергающих установленные «Первой поправкой» правила, так сказать, рационального диалога, то и политические проекты «просвещенных» - аборты, например, или автобусные перевозки школьников - следует внедрять путем декретов со всей возможной и необходимой степенью принуждения. Судейское сословие, блюстители установлений секу-лярного гуманизма, исполняло роль теократического священства, которое именем американской Конституции успешно обходило народное волеизъявление для реализации либеральной программы. С помощью таких приемов партии Нового американского пути удалось исключить своих оппонентов из американского политического процесса.
Но это уже начинает меняться. Консервативные силы стали лучше понимать подлинные мотивы и modus operandi, образ действия своих противников. Сама шумиха по поводу «секулярного гуманизма», с обеих сторон, показывает, что консерваторы вышли на след.
Религиозные, философские и метафизические вопросы необычайно важны, но главным полем битвы стала семья - тот уро-
вень, который затрагивает большинство людей. Снизившийся статус семьи невозможно было бы просто навязать сверху. В значительной степени, увы, это идет в русле общих настроений. Половая распущенность, супружеские измены, аборты - в этом нет ничего нового, да и их популярность никогда не ограничивалась судьями.
Но эти старые грехи сейчас узакониваются в качестве «прав», и все больше людей видят, как то, что когда-то считалось неизбежным злом, становится частью нового и порочного политического устройства, в котором реальность семьи должна рухнуть перед реальностью абсолютной власти государства. То, что было прибежищем личных склонностей, сейчас оказывается сферой откровенного принуждения. Французская секулярная традиция, породившая Сартра, всегда была яснее в этом отношении, чем более деликатная англосаксонская, где отмена человека (пользуясь выражением К.С. Льюиса) приняла обличье либеральной модернизации.
Сартр смело заявил, что каждый человек пребывает в одиночестве и что общество держится воедино только с помощью террора. Наше общество еще далеко от тоталитарных систем, восхищавших Сартра, но и нам тоже становится немного не по себе. Мы начинаем понимать, что гуманитарные призывы к «состраданию», с которыми государство все чаще посягает на наше существо, прикрывают порядок, основанный на принуждении, а потому - на страхе, даже если это страх перед такими органами, как налоговая служба или агентства социального обеспечения.
В настоящий момент как-то неудобно оспаривать универсалистские требования «сострадания» во имя более скромных и конкретных семейных привязанностей. Человек консервативного склада постоянно ощущает себя в положении Корделии, дочери короля Лира, которую обвиняли в жестокосердии за отказ участвовать в состязании за привилегированное положение. В век, когда отрицается человеческая природа (потому что запрещено упоминать Бога), нас убеждают примкнуть к новому политическому творению, которое призвано улучшить дело рук Творца, подчиняя все неуклонно растущей организации, движимой, по словам Роберта Фроста, «нежнейшей, упорядоченной коллективистской любовью, наводняющей современный мир».
В конце концов нам нужна прочная опора, когда мы говорим «нет» всепоглощающему государству. Это вынуждает нас говорить прямым религиозным языком, невзирая на все табу, учрежденные фальшивой секуляризацией. Слово «безбожный» намеренно заста-
вили звучать странно и неуместно в политическом контексте, именно потому, что оно - самое подходящее. Термины вроде «се-кулярного гуманизма» запрещены подобным же образом (как минимум путем насмешек), по той же самой причине: они эффективно, пусть и приблизительно, обозначают противостоящую нам позицию.
Следует подчеркнуть, что все мы - люди, а не боги; мы не представляем Бога даже коллективно или в лице наших политических руководителей. Мы под Богом. Мы - Его творение, Его немощные, грешные творения, созданные, чтобы любить друг друга простыми, хотя и трудными путями: как мужья и жены, как родители и дети, соседи среди соседей, друзья среди друзей и, конечно же, граждане среди граждан, - во всех наших взаимоотношениях сознающие, что мы будем судимы. Попытавшись быть чем-то большим, чем просто люди, мы станем только меньше, а строй любви и справедливости уступит место строю насильственного принуждения. Кто бы ни пытался изменить социальную канву, с которой мы связаны Богом, это приведет лишь к хаосу. Внутри созданного для нас Богом социального порядка мы можем испытывать довольство и подчас радость. Вне его - только похоть, алчность, страх и отчаяние.
Те, кому такой взгляд на мир кажется немыслимо отсталым, и есть так называемые «секулярные гуманисты». Надо отметить, что у них есть свои страхи: они называют своих противников не только уничижительно «реакционерами», но и просто «опасными». И они не зря страшатся: те, кто принадлежит к строю любви, и в самом деле представляют фатальную угрозу для Нового американского пути. Секулярные гуманисты осуждают любые разговоры о «коммунистической угрозе», потому что они воспринимают коммунизм как в сущности рациональную (хотя бывающую иногда жестокой) социальную концепцию, но чем-то родственную их собственной и потому пригодную для «диалога» и «переговоров». Ведь и коммунизм никогда не апеллирует к сверхъестественному. Это просто один из вариантов секулярного гуманизма, и именно поэтому секулярные гуманисты куда больше возмущаются религиозными войнами и преследованиями, чем продолжающимся гнетом (включая гонения на религию) коммунистических режимов.
Потому секулярные гуманисты и отказывались проводить грань между авторитарными и тоталитарными режимами; ведь даже признание того, что вообще существует разница (например,
уникальная по своей беспощадности охрана границ, где стреляют в тех, кто пытается убежать), с точки зрения обычного человека автоматически означает особую чудовищность государств, присвоивших себе статус божественного. Скрытая симпатия многих «либералов» к коммунизму попеременно то горячо отрицается, то открыто выражается, в зависимости от смены политических сезонов. Сталин, Мао и Кастро - все бывали в моде у американских профессоров и сенаторов, возвращавшихся после кратких визитов в коммунистические страны с восторгами типа «они могут нас многому научить». Главное, чему они могут научить, так это как низко способен пасть человек без Бога. То, что эти разверстые пропасти прославляются, как вершины, воистину говорит нам все, что следует знать о безбожниках в нашем собственном обществе.
Так, во всяком случае, я истолковываю текущие дискуссии о «секулярном гуманизме», «креационизме», «разделении церкви и государства» и т.д. Сами слова не столь уж важны. Но там, где речь идет о Боге и человеке, обществе и мире, они помогают обратить наше внимание на определенные группировки, состав которых (по обе стороны барьера), надеюсь, я описал и разобрал достаточно детально, не скрывая моей собственной приверженности той стороне, которая, по-моему, в финале права, даже если порой кажется, что она проигрывает отдельные диспуты или впустую машет кулаками. По существу сам недостаток интеллектуальной мощи со стороны «Морального Большинства» для меня есть свидетельство его отваги: когда такие, как преподобный Фолуэлл, рискуют быть осмеянными, опозоренными и обруганными, мне приходит на ум мудрость Бога, Которого мы с ним любим, и Который открыл нам, что последние будут первыми, и что Он избрал «немудрое мира», чтобы посрамить мудрых.
Примечания
1 Дерек, Бо (наст. имя Мэри Кэтлин Коллинс (Mary Kathleen Collins), род. в 1956 г.), - известная голливудская звезда, «секс-символ», часто снимавшаяся обнаженной.
2 PG - сокр. Parental Guidance, т.е. «требуется родительский надзор», цензурная категория для фильмов, содержащих умеренно откровенные сексуальные сцены или сквернословие и предназначенных для кинопроката в США.
Пфеффер, Лео (Leo Pfeffer, 1910-1993) - американский правовед-либерал, специализировавшийся на вопросах отношений церкви и государства.
4 Фолуэлл, Джеральд (Jerry Falwell, 1933-2007) - баптистский пастор и проповедник, основатель (в 1979 г.) христианской политической организации «Моральное Большинство» (Moral Majority), принесшей победу Рональду Рейгану на президентских выборах 1980 г. Помимо чисто политических акций «Моральное Большинство» вело активную борьбу против абортов и гомосексуализма. Организация официально существовала до 1989 г.
5 Бакстер, Ричард (Richard Baxter, 1615-1691) - англиканский священник, теолог, выступавший за свободу совести в период репрессий против религиозного инакомыслия в Англии.
6 «Pro-abortion» и «pro-choice» («за аборты», «за выбор») - термины, общеупотребительные в США для обозначения двух диаметрально противоположных позиций в отношении легализации абортов.
«Blue laws» (синие законы) - законы США, принятые первоначально в XVII в. по инициативе пуритан и касавшиеся нравственных аспектов поведения, в частности, запрещавшие торговлю по воскресным дням; существуют до сих пор в некоторых штатах, где влияние христиан-фундаменталистов по-прежнему значительно.
8 Уддо, Базиль (Basile Uddo) - известный юрист и правовед.
9
Лир, Норман (Norman Lear, род. в 1922 г.) - известный сценарист и телевизионный продюсер, создавший много популярных «ситкомов» («situational comedy»), т.е. комедийных сериалов, а также ряд художественных фильмов; известен как активист антицерковного движения в США, основатель (1981) и руководитель организации «Народ за Американский Путь» («People for the American Way»).
10 Розенберг, Гарольд (Harold Rosenberg, 1906-1978) - американский философ и искусствовед; ему принадлежит выражение Action Painting, т.е. «живопись действия», применявшееся по отношению к абстрактному экспрессионизму.
