CC BY
411
Е. Б. Васильева,
аспирантка кафедры страноведения, ДВГУ
СБОРНИК «ЯПОНЦЫ О ЯПОНИИ» КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ ИДЕНТИФИКАЦИИ ЯПОНЦЕВ В ЭПОХУ МЭЙДЗИ
В начале XX в. (а именно в июне 1904 г.) в Англии выходит замечательная в своем роде книга, вскоре переведенная в России и выпущенная книгоиздательским товариществом «Просвещение» в Санкт-Петербурге в марте 1906 г. под названием «Японцы о Японии. Сборник статей первоклассных японских авторитетов, собранных и редактированных А.Стэдом».
Это очень подробный том, охватывающий широкий спектр вопросов. В него входят самые разнообразные материалы — от императорских указов до рассуждений о положении женщины в японском обществе. Содержание книги поражает обилием фактических данных и качеством аналитического осмысления.
Интерес к Японии в Европе существовал издавна. Во все времена европейцев привлекала японская экзотика, особенно в период так называемого «закрытия» страны (сакоку). Отчасти великие державы рассматривали Японию как возможный объект колонизации. После «открытия» Японии к ней проявился еще и другой вид заинтересованности. Уже к началу XX в. при сохранении внимания к исконной японской культуре появляется еще и интерес, граничащий с удивлением и восхищением, к ее достижениям в экономическом и политическом развитии. Чтобы понять, каким было раньше и насколько изменилось отношение передовых западных стран к Японии, достаточно внимательно прочитать предисловие редактора и составителя А. Стэда. Приведем некоторые выдержки из этого текста.
«Мировая история не знает примеров столь чудесного развития в короткое время, какой представляет Япония. Каких-нибудь сорок лет тому назад эта нация была игрушкой в руках великих держав, неоднократно пользовавшихся ее слабостью в собственных выгодах. Глубокий патриотизм японского народа и дальновидная политика императора и его государственных мужей дали Японии возможность занять такое положение в международном концерте, при котором она прольется фактическим преобладанием в Восточной Азии, а голос ее
— немалым весом в мировых совещаниях»1.
Таким образом, очевидно, что европейцев в первую очередь заинтересовало, благодаря чему совершилась эта перемена. С точки зрения А.Стэда, «первенствующим фактором ее всегда была
необходимость сохранить Японию для японцев. С мудрой проницательностью они решили, что для наиболее успешного достижения этой цели существенно важно, чтобы японский народ мог встретить иностранцев их же оружием и даже превзойти их на этой почве. Эта система универсального превосходства и влияния проведена была столь решительно и всесторонне, что в настоящий момент мы имеем в лице Японии страну с меньшим количеством иностранного населения, чем какая бы то ни было великая нация, притом страну, создавшую свое благоденствие собственными руками и не пренебрегающую в то же время зрелыми плодами опыта чужих стран. Эти-то методы отбора, за которыми следовала быстрая и полная ассимиляция, пока страна не получила почти идеальной организации во всех областях, и создали современную Японию»2. {Здесь и далее выделено автором. — Е.В.).
Но автор-составитель оговаривает тот момент, что «этого никогда не случилось бы , если бы у них не существовала уже чудесная национальная цивилизация, давшая Японии возможность усваивать системы еп Ь1ос вместо смутных деталей. У Японии то преимущество, что народ ее в состоянии мыслить с тем совершенством, какое присуще народам Востока, и приводить свои мысли в исполнение с той решительностью, какая свойственна обитателям Запада. Насколько можно судить в настоящее время, никакой другой расе в мире не даны оба эти дара одновременно...3.
(Как можно заметить, не только у японцев, но и у некоторых европейцев существовали своеобразные представления о японской исключительности). С точки зрения составителя, будущее Японии не могло не быть блестящим. Оно таким и стало. Но не сразу.
Почему прогрессивный английский писатель выступил инициатором подготовки и издания этого сборника, вполне объяснимо. Он считал, что не только интересно, но и важно, чтобы мнения людей, стоящих во главе японских государственных и частных учреждений, стали известны миру. Кроме того, А.Стэд был уверен, что иностранец не может авторитетно рассуждать о Японии (это любопытно как точка зрения самого иностранца), хотя, безусловно, может обладать определенным знанием и «некоторым пониманием японского народа». К моменту выхода в свет этого сборника о Японии уже были написаны тысячи книг. «Одно время была такая мода, что каждый, случайно посещавший ее, считал долгом написать о ней книгу»4. Одни из этих книг были благосклонны, другие недоброжелательны к Японии. Немногие превосходно написаны, большинство полны неточностей и заблуждений. Как образчик такой книги упоминается «Госпожа Хризантема» Пьера Лоти. Вывод, сделанный А.Стэдом, был неутешителен: Европа на самом деле знает о Японии очень мало! «Сотни существующих ныне книг очень мало способствуют рассеянию невежества, господствующего относительно Японии во внешнем мире. В
лучшем случае они критичны чисто с внешней стороны. Но за отсутствием авторитетных трудов они узурпировали положение авторитетов. Это было неизбежно. Японцы до того заняты были созданием из Японии великой державы, что не имели времени писать книги. Несомненно, кроме того, что легкие книжки случайных путешественников больше пришлись по вкусу публике. Япония была страной художников и причудливых созданий; европейская публика не хотела знать, что Япония — нация, подобная нам, стремящаяся к самосовершенствованию. Но годы принесли с собой перемены, и теперь мир не может игнорировать серьезных сторон японской жизни»5.
Как создавалась эта книга? В Европе появилась потребность в знаниях о Японии, которую не в состоянии был удовлетворить иностранец. Значит, оставалось только обратиться непосредственно к помощи японцев. «С этой целью я отправился в Японию и убедил некоторых из ее передовых людей предпринять составление авторитетного отчета об их отечестве для сведения внешнего мира. Мысль эта была встречена с энтузиазмом, и на собрании в Токио я был почтен просьбой взять на себя это собирание, редактирование и приведение в систему будущего труда. Упоминаю об этом потому, что чувствую себя обязанным разъяснить читателям, каким образом имя неяпонца появляется на книге, написанной, как показывает само заглавие, исключительно японцами. Собирание материалов для этой книги было сопряжено с немалыми трудностями, и на работу пришлось потратить много времени»6. Свои коррективы в отбор материалов внесла русско-японская война, указ об объявлении которой также вошел в книгу. Книга эта — пробный опыт. Для того времени она стала просто уникальным явлением: «Отчет о прогрессе страны, написанный людьми, управляющими ее судьбами, — не пустяк, и ни в какой другой великой стране это не было бы возможно (т. е. японцы еще раз действием, ненавязчиво подчеркнули свою национальную исключительность. — Е.В.). Некоторые из
государственных деятелей, отозвавшиеся на мою просьбу дать специальные статьи, выбрали для этой книги самые важные из своих речей. Они это сделали потому, что чувствовали, что в этих речах их взгляды по жизненным национальным вопросам нашли столь полное выражение, что писать о них снова значило бы повторяться»7. Составитель благодарит своих японских друзей за поддержку и отдает должное этому своеобразному проявлению патриотизма.
Высокую оценку сборник получил и в предисловии к русскому изданию, написанном Д.И.Шрейдером, редактором и автором примечаний: «У известного английского писателя, м-ра Альфреда Стэ-да... возникла оригинальная, своеобразная и единственная в своем роде идея: поставить перед судом общественного мнения всего мира Японию в лице выдающихся государственных, политических, общественных и ученых деятелей этой удивительной страны, так внезапно выступившей на арену всемирной истории и уже занявшей на ней великодержавное место... Эта идея, которая и в странах просвещенного Запада признана была бы достаточно рискованной и сме-
лой, встретила, однако живой, отклик и горячее сочувствие в стране даровитого народа страны Восходящего Солнца: министры,
чиновники, военные, депутаты, профессора и среди них сам маститый гр.Ито, творец японской конституции, — все они с нескрываемым энтузиазмом отозвались на призыв м-ра Альфреда Стэда, и в результате мы имеем перед собою настоящий труд, в котором не только свободные представители свободного народа, но даже его министры, дипломаты и чиновники, — открыто и безбоязненно, откровенно и без ухищрений, языком свободных людей и без просвещенного руководства цензуры, — дают всему миру отчет в своей общественной, политической и государственной деятельности, в своих ошибках и прегрешениях перед историей и народом, в своих чаяниях и задушевных планах, в том, что ими сделано и делается для блага отечества, как они его понимают. Факт — беспримерный в летописях мировой истории, как беспримерно и головокружительное превращение этой восточной монархии в просвещенную страну свободы и права!..»8
Таким образом, мы видим, что и сама идея создания, и выход в свет этой книги — еще одно признание Японии, сделанное европейцами. А для Японии, в свою очередь, это великолепная возможность рассказать о своих достижениях именно то, что нужно знать представителям западной культуры. Не больше и не меньше. Что же японские авторы нашли нужным поведать миру?
Книга включает 31 главу с рядом приложений и особым добавлением о состоянии науки и университетов в Японии. Необходимо отметить, что участники сборника прекрасно знали, что материалы, подготовленные ими, будут представлены вниманию читателей Запада. Поэтому многие писали не просто статьи, а как бы вели диалог с потенциальными читателями, часто предугадывая и опровергая возможные возражения, отвечая на вопросы, которые могли быть заданы.
Поскольку содержание книги настолько обширно, что не поддается обозрению в рамках одной статьи, предлагаю уделить внимание одной из глав книги и посмотреть, как она структурируется автором и какие цели он при этом преследует. Выбор был остановлен на главе XIV — «Религия» (с.241—276), потому что именно эта область общественной жизни Японии испытала влияние западной цивилизации в наименьшей степени и даже была избрана как противовес распространению западной идеологии и интегрирующий фактор национальной идентификации. Все остальные сферы общественной жизни, о которых идет речь в данной книге, испытали достаточно сильное влияние Запада. Оно сказалось и на формировании конституционных основ правления, на становлении политических партий, преобразованиях в армии и на флоте, состоянии дипломатии и внешней политики, образовании, на развитии банков, торговли и промышленности, прессы, средств коммуникации и т.д.
Целью настоящей статьи является рассмотрение произвольно выбранной главы упомянутого сборника как источника по истории
идентификации японцев в эпоху Мэйдзи. Сам текст зачастую может рассказать о позиции его составителя больше, чем тот хотел
предложить вниманию читателей. Для этого полезно будет
обратиться к информативно-целевой структуре текста.
Глава, посвященная религии, разделена на две части, в
написании которых участвовали два человека — Нитобэ Инадзо и Набусигэ Гоцуми. Первая часть называется «Бусидо — моральные принципы в Японии». Поскольку она представляет для нас
наибольший интерес с точки зрения позиции автора, будет уместным сообщить о нем более подробные сведения. Данный фрагмент главы написан известным японским просветителем Нитобэ Инадзо (1862— 1933), автором «знаменитого трактата «Путь воина», в котором излагаются основополагающие принципы традиционной японской морали и этики»9. Нитобэ Инадзо «выступал за развитие духовных связей Японии с зарубежными странами, много сделал для пропаганды японской культуры за рубежом»10. Нитобэ Инадзо родился в Мориока, в семье самурая, 1 сентября 1862 г. Его молодые годы пришлись на эпоху становления современной Японии. Биография просветителя во многом типична для японского интеллектуала. Семья Нитобэ Инадзо чрезвычайно увлекалась западными идеями и новшествами. О своем детстве он писал: «...Когда какая-нибудь иностранная новинка попадала в наш городок, наша семья была первой, кому ее демонстрировали...»11 В годы молодости Нитобэ Инадзо не сомневался в «величии Запада». Начальное образование получил дома, причем вспоминал (и это характерно), что и он сам, и его брат «гораздо больше интересовались уроками английского языка, чем японского». Дальнейшее образование Нитобэ Инадзо получил в Токио, окончил Императорский сельскохозяйственный колледж в Саппоро, изучал экономику в Токийском Императорском университете. В 1885—1887 гг. обучался в аспирантуре в университете Джонса Хопкинса. Затем продолжил учебу в университетах Бонна, Берлина и др. Завершив образование, вернулся преподавать в сельскохозяйственный колледж в Саппоро. Нитобэ Инадзо являлся членом палаты пэров, членом Императорской академии Японии; имел степень доктора сельскохозяйственных наук и юриспруденции в Японии, а также был удостоен ряда ученых степеней и званий в Америке, Женеве и др. Помимо трактата «Путь воина» Нитобэ Инадзо был автором множества других книг: «Бусидо
— душа Японии», «Япония — ее земля и люди», «Японские черты и иностранное влияние», «Современная Япония», а также книги воспоминаний о своем детстве в годы ранней модернизации Японии12.
Обратим внимание на заголовок части главы, написанной Нитобэ Инадзо , « Бусидо — моральные принципы в Японии ». Бусидо — это «моральный кодекс самураев, включающий в себя принципы вассальных и кровнородственных отношений»13. Однако может возникнуть вопрос: при чем тут религия? Ведь глава называется «Религия», следовательно, речь в ней должна вестись о религии. В представлении европейца здесь должна быть более или менее систематизированно изложена история религий в Японии — синто, буддизма и конфуци-
анства, их взаимодействия и состояния ко времени написания статьи. При этом совершенно нелишне было бы упомянуть о государственной политике в этой области, о распространении христианства в Японии до и после провозглашения принципа свободы вероисповедания и о многих других вещах. Но после прочтения главы читатель приходит к выводу, что авторы такой цели перед собой не ставили. А что же тогда их интересовало в большей степени? Обратимся к началу первой части.
Она начинается с размышлений о том, что представителям разных культур подчас трудно бывает понять друг друга и слишком легко отказаться от попыток прийти к пониманию, поставить крест: «Этот народ не имеет моральных понятий» только потому, что данные представления о морали не совпадают с теми, которые приняты в другой культуре. Действительно, говорит автор, «общее впечатление иностранных туристов таково, что в японской жизни не хватает нравственных понятий, как ее цветам — запаха». Но это, по его представлению, является «печальным признанием моральной и интеллектуальной упругости самих туристов»! Тот, кто «сумеет связать запах с розой или мораль с условным христианством, тот, конечно, будет разочарован отсутствием того и другого в Японии; но это еще не значит, что цветы «уми» не имеют запаха или что
14
рыцарство не учит нас, как жить»14.
Таким образом, мы видим, что главной заботой автора было стремление доказать европейским читателям, что японский народ не чужд понятий морали, просто эти понятия несколько другой природы. Кроме того, очевидно, что автор постоянно стремится подчеркнуть разницу между Востоком и тем, что о нем знает, а точнее, не знает Запад.
Причин того, что «деловой Запад» не знает многого о далеком Востоке, слишком много. К примеру, средний англичанин не в состоянии осмыслить даже европейское рыцарство, поскольку оно со своими идеалами и образом жизни кажется ему несовременным (здесь автор ссылается на книгу «Рыцарство», Cornish F.Warre). И, казалось бы, еще труднее европейцу составить понятие об идеалах японского рыцарства. Однако при ближайшем рассмотрении обнаруживается, «что джентльмен всегда остается джентльменом, что его тип всюду одинаков и ни в какую сторону не уклоняется». Следы феодализма и рыцарского духа сохранились даже в Англии. «Насколько это оказывается еще более верным в Японии, где феодальная система отошла в прошедшее только тринадцать лет назад. Фактически рыцарство и теперь считается у нас могущественной, нравственной силой. Оно пережило гибель всей феодальной системы, и как оно ни испорчено и ни исковеркано, его моральная власть вне всякого сомнения. Мы живем в его власти, и в нем черпаем наши жизненные условия»15. «Убеждение в том, что Япония окончательно порвала всякую связь с прошедшим, только отчасти верно, именно в отношении ее законодательства и политики, но совершенно не подтверждается в отношении ее нравственных идей. Мы работали плугом, изготовленным* в Германии или — смотря по обстоятельствам — в Америке, хотя мы от
этого не отстранялись, но руководящая нами сила была тем, что называют устарелыми рыцарскими понятиями, и я осмеливаюсь утверждать, что в бороздах, сделанных плугом, имеется отпечаток этой руководящей силы»16.
Автор ведет полемику с теми, кто предвзято и поверхностно относится к Японии. Он утверждает, что в отсутствии нравственных понятий можно обвинить любую страну, «не исключая Англии». Мнение об отсутствии нравственных представлений у японцев распространяется путешественниками, однако известно, что «иностранцу прежде всего бросаются в глаза самые худшие и слабые стороны жизни», так как он видит главным образом кафе, театры и т.д., но не семью или храм; поэтому иностранцы не имеют морального права называть японцев безнравственными. Этические идеи Японии, по мнению Ни-тобэ Инадзо, то, что японцы называют словом «бусидо» (буквальный смысл слова «бусидо» —
«воинственный дух («бу») рыцарства»), можно было бы назвать «рыцарскими», так как из европейских понятий именно это ближе всего подходит к понятию бусидо. Но автор делает оговорку, что бусидо нельзя приравнивать к европейскому рыцарству, поскольку между ними существует ряд различий. Так, бусидо никогда не представляло собой ордена, как рыцарство, однако оно всегда являлось нравственным законом, чего нельзя сказать о рыцарстве. С точки зрения автора, в этом состоит большое преимущество бусидо.
Нитобэ Инадзо дает бусидо следующую оценку: «Сообразно своему названию, мораль бусидо опиралась на мужество и доблесть. Как древние римляне не делали никакой разницы между мужеством и мудростью, так и бусидо было прославлением сильного мужества и других человеческих добродетелей...»17. «Это учение не исповедует высшего откровения и не имеет основателя. Высшая сущность его заключается во внутреннем чувстве боязни всего неправого и в чувстве чести и сознании необходимости поступать правдиво. Оно не приводит философских доказательств этой веры, но причисляет себя к учению Канта, которое считает моральный закон гласом Божиим». Бусидо также можно назвать «самураизмом». Самураизм никогда не был кодифицирован, или, если были попытки сделать это, действие этих правил не было основано на систематическом учении. Это учение никогда не было помещено в учебниках и не нашло себе места в фамильных библиотеках. Влияние бусидо было больше книг и философских учений: оно коренилось глубоко в сердцах народа; тут требовались не слова, а действия, задолго до того, как об этом учении начали писать, оно стало обычаем, как заповедь чести среди самураев»18.
Могло сложиться впечатление, что эта этическая система эклектична и ее происхождение надо искать в китайских источниках, так как употребляемые в учении бусидо определения были совершенно те же, что у Конфуция. Однако автор возражает против этого, отмечая, что бусидо и в самом деле позаимствовало свои термины главным образом у китайских классиков — Конфуция и Мэн Цзы, но «даже эти мудрецы, говоря откровенно, гораздо больше обогащали или
вдохновляли нравственные чувства; поэтому говоря о глубоком и широком влиянии этого китайского учения, мы должны иметь в виду, что его ценные заслуги заключаются в пробуждении нашего собственного, врожденного этического сознания»19. Кроме конфуцианства автор называет еще один источник, из которого много черпало бусидо, — это буддизм. Буддизм ввел в учение бусидо метафизический элемент, благодаря которому японцы отчасти научились разрешать тайны своей духовной природы, узнавать хорошее и дурное, разбираться в вопросах жизни и смерти, т.е. в понятиях, которыми практический ум воинов «мало интересовался, но на которые всякий нормальный человек, особенно когда он бывает в созерцательном настроении, обращает свой взор». «Буддизм, эта арийская религия, приводит наш ум больше к созерцанию, тогда как синтоизм, несмотря на его поклонение природе, заставляет нас больше размышлять»20. Нитобэ Инадзо считает,что японцы в моральном отношении заимствовали из буддизма его метод созерцания, но не его философию или его догматы. «Таким образом, всякое несогласие в направлении мыслей способствовало усилению наших этических чувств, не влияя все же на их направление и истинное значение. Бусидо содержит в себе сущность моральных инстинктов японской расы и, как таковое, перешло в нашу плоть и кровь; и поэтому оно находится в единении с нашей религией — синтоизмом. Я уверен в том, что синтоистский культ природы и предков положил основание учению бусидо, и то, что мы позаимствовали из китайской и индусской философии, был цвет, или даже не цветок, а плод дерева расы Ямато, который расцвел в виде рыцарских деяний и добродетелей.
Моральное содержание учения синтоизма, как мне кажется, заключается в следующем: «познай самого себя». Взгляни в глубь своей души. Познай свое сердце, в котором живет божество, указывающее тебе и повелевающее тобою. Слушайся его велений, и ты не будешь нуждаться в другом божестве. Познай, откуда ты произошел, — то есть от своих родителей, а те от своих, так от поколения к поколению. Ты обязан жизнью своим предкам, которым ты, хотя они и незримы, должен быть вечно благодарен. Помни также, где ты находишься: ты находишься в благоустроенном государстве, охраняющем тебя, твое благополучие, твою безопасность. Только в таком государстве твоя мать могла дать тебе жизнь и выкормить тебя; только в таком государстве могут расти твои дети; поэтому не забывай своего покровителя — государя, от которого исходят мир, законы и порядок». Этими простыми словами синтоизм внушает нашей совести нравственную ответственность, любовь к родителям и прародителям, преданность своему государю...»21
Далее автор переходит от общих черт бусидо к подробному изложению его предписаний. Первые из них — те, которые говорят о собственном «я» человека. «Наша личность считается ценным наследием наших предков, как ценное хранилище, в котором находится божественное нечто, посвященное служению Богу, родителям или
заменяющим их, т.е. развитию того, что В.Ридде, автор книги «Мученичество людей», называет добродетелью почитания. Наше тело — это орудие, предназначенное для более важных целей, чем цели собственника его. Оно считается отданной нам временно избранной оболочкой нашего духа. Японец соблюдает гигиену и следит за своим здоровьем не ради себя, а потому что его здоровье служит источником радости для его родителей и нужно для служения государю!2. (Здесь видно, что идея служения трансформировалась — изменился объект служения — образ феодального властителя, главы клана эпохи Эдо, вытеснился образом императора).
«...Если христианство учит европейцев быть хранителями своего благополучия, то бусидо учит нас быть хранителями своего здоровья; если христианство называет тело храмом Святого Духа, то бусидо исходит из того, что в нашей земной оболочке живет божество. Этим я не хочу сказать, что бусидо деистично; еще меньше я могу утверждать, что оно исповедует монотеизм. Учение это было слишком честное и слишком практичное для проведения теологической системы. Учение бусидо не содержало в себе догматической веры — в этом его сила и его слабость». «Его последователи
довольствовались тем, что их сознание было заполнено известным содержанием; разъяснению мистерий они не придавали значения, так как они всегда были заняты увещаниями, навлекали позор на непокорных, осыпая их упреками, и могли искупить свою вину только молчаливой покорностью. Так как писаных наставлений не было, то Рэн-хи-сю (сознание стыда) было высшим и последним прибежищем. Человек, не обладающий чувством чести, терял свое право на гуманное к нему отношение и обращение с ним»23.
Бусидо, проясняя божественную суть человека, не пропускает и животной стороны его существа. Автор считает, что в двойственности человеческой природы нет противоречия. «Чем чище человеческая совесть, тем утонченнее его чувство чести, и он не только не позволит себе подумать или сделать что-нибудь нечистое, но от его взгляда не ускользнет ни малейший проступок, которого другие не заметили бы; поэтому первый долг самурая — уметь сдерживать себя самого... Самообладание, равномерность темперамента при часто трудных обстоятельствах во время войны и мира, благоразумие и присутствие духа при внезапных опасностях, сила духа во времена неприятностей и колебаний удачи считались одними из первых обязанностей людей дела; даже юношеству это прививалось чисто спартанским способом. Парадоксальность этого строгого самовоспитания при непредвиденных обстоятельствах все же показывала одну сторону самоотречения. Высшей похвалой было определение: «человек без собственного «я»24. Тот, кто стремился к полному уничтожению собственной личности, считался существом высшего порядка. Истинный долг человека состоял не в заботе о своем собственном спасении, а в согласии со своей совестью. «Отсутствие себялюбия, о котором не устает говорить Парсифаль Лоуэль, характерно для души
и ума Дальнего Востока и его отчасти можно объяснить благородством души...»25 Вместе с тем Нитобэ Инадзо, рассуждая о бусидо, отмечает, что это «опасное учение, я должен в этом признаться, достойное того, чтобы об этом подумать»26. Первым требованием, которое предъявлялось к тому, кто хотел быть настоящим самураем,— это, как уже упоминалось, умение отдавать себе во всем отчет. Совесть, под которой подразумевалось понятие «кокото» (означающее одновременно «чувство», «ум» и «доброе сердце»), была единственным масштабом правды и несправедливости. «Но мы знаем, что совесть — это сила сознания, а так как вся сущность бусидо означает деятельность, то у нас, как оказывается, было распространено учение Сократа о том, что мысль и дело — это одно и то же, хотя и сам Сократ был нам также неизвестен, как Х-лучи»27. Для Нитобэ Инадзо, как мы можем видеть, характерна постоянная апелляция к западным авторитетам — от Сократа до Шекспира, Адама Смита, Дж.Ст. Милля и др.
«Совесть называет хорошими свойствами справедливость и прямоту, которые, в свою очередь, достигаются с помощью состояния бодрости. В воинственной идее учения бусидо деятельность имела огромное значение. В ранней юности задача самурая заключалась в следующем: переносить и рисковать»28. Мальчики и девочки
(последние — в ограниченном числе) воспитывались по-спартански, чтобы переносить всевозможные лишения, подвергались тяжелым испытаниям, которые должны были закалить их дух. С точки зрения автора, храбрость является следствием прямодушия.
Высшим атрибутом благородства, согласно учению бусидо, считалась доброжелательность. Таким образом, скверное обращение с падшим человеком доказывало трусость, а оказание помощи слабому или покровительство женщинам и детям — мужество. Только тот мог считаться истинным самураем, кто чувствовал в своем сердце сострадание. Нитобэ Инадзо соглашается, что здесь есть параллели с христианским учением, но признается также и в том, что чувствует «разницу между любовью, которой учит Христос, и тем состраданием, добротой, которой непосредственно требует бусидо», но не может объяснить, в чем эта разница заключается. Далее он говорит: «Бусидо смотрит на сострадание и на доброту как на главные добродетели не потому, что они имеют преимущество перед другими добродетелями, а потому, что эти свойства необходимы человеку, которому приходится управлять подчиненными (это идет еще от Конфуция и Мэнцзы)...»28
«Несколько лет тому назад (1897 г.) германский император в своей речи, произнесенной в Кобленце, напомнил своему народу о «королевстве Божией милостью», подчеркнул свои тяжелые обязанности и огромную ответственность перед Создателем, от которой ни один человек, ни один министр и никакой парламент не может избавить монарха: этот средневековый тон звучал как источник понятий бусидо о нравственных обязанностях. Сострадание и великодушие, эти благородные добродетели, как говорит Рид в своем «Определе-
нии морального развития», происходят от родительской любви: из этого следует, что монарх, в руках которого ра^а ро1е81а8 над миллионами, должен больше всего ценить и развивать эти добродетели. Если государь проникнут такими благородными понятиями о своем достоинстве, как о дарованной свыше власти, то для подданных его нет высшей цели, как поддержать его покорностью, которая не находится в противоречии с его обязанностями и с его совестью. Бусидо в этом отношении было схоже с христианским учением о долге и службе. Правящим и управляемым одинаково внушалось служить высшей цели и ради нее приносить себя в жертву. Однако бусидо не указывал стонущему под жестокостями неправого монарха народу на цареубийство как на верное средство облегчения. За все 45 столетий, в течение которых национальная жизнь Японии терпела испытания, на страницах нашей истории не появилось ни одного пятна вроде смерти Карла I или Людовика XVI. Был ли когда-нибудь на нашем троне Нерон или Калигула? Я имею основание сомневаться в истине тех жестокос-тей и свирепости, которые рассказывают о Юряку и Бурецу29.
Наша любовь к императору нашему порождает и любовь к стране, которою он управляет. Отсюда происходит наше чувство патриотизма, которого я не называю долгом, так как, по справедливому замечанию д-ра Самуэля Джонсона, патриотизм — это сильное чувство, а не простой долг. Я говорю, что наш патриотизм питается двумя источниками: личной любовью к монарху и нашей общей любовью к стране, в которой мы родились и которая нам обеспечила дом и очаг. Есть еще один источник, которым питается наш патриотизм, — это любовь к местам, где погребены
30
кости наших предков...»30
Далее автор сравнивает любовь к родителям в христианской традиции и традиции учения бусидо (причем под христианством он понимает не то, чему учил Иисус из Назарета, а «смешанное учение о нравственности, какое-то варево, нечто из отжившего иудейства, египетского аскетизма, греческого величия, римской надменности, тевтонского суеверия... что-нибудь такое, что облегчает земное существование, что санкционирует массовое убийство более слабых рас и от времени до времени коронованных особ»31. В христианстве, по мнению автора, хотя с этим можно не согласиться, супружеская любовь ставится на первое место, но Нитобэ Инадзо считает, что даже по христианскому учению отношения «Сын-Отец» возникли раньше, чем «муж-жена» (поскольку Бог-Отец сотворил Адама и Адам общался с ним и любил его еще до появления Евы). В бусидо же на первое место выносится сыновняя любовь. «Наша идея сыновней любви основывается прежде всего на чувстве благодарности за существование и за все то, что оно в себе заключает. Этому нас учит синтоизм, и хотя буддизм сообщил нам скептическое понятие, основанное на естественной истории о нашем происхождении, но здравый смысл нашего народа отрицает это как
ложь»32.
«Не будет хвастовством, если я буду утверждать, что корень японской расы всегда был здоровым и, надеюсь, остался таким и доныне.
Наша раса прямее понимала нравственные истины, чем ее духовные учителя на Азиатском континенте...»33
Автор сравнивает также отношение европейского и японского рыцарства к женщинам — не в пользу европейцев. Ссылаясь на западных исследователей, например Корниша, который постоянно «повторяет о том, что вежливость по отношению к женщинам не была чертой европейского рыцарства, но что она была перенята у сарацин». «У нас не было сарацин, которые учили бы нас; китайские мудрецы и буддийские монахи оставили нам дурное понятие о женщинах. Меня бесконечно удивляет то обстоятельство, что учение Конфуция и буддизм при том огромном влиянии, которым они пользовались, все-таки не в силах были унизить положение наших женщин. Наше рыцарство было наше собственное, и только этому мы обязаны привитой нам доблести, которая обязывала рыцарей поддерживать слабых; мы еще обязаны этим внушенному нам почтению к нашим родителям, которое освящает в наших глазах всякую женщину, как настоящую или будущую мать...»34 Далее он говорит о том, насколько различались тип гейши и тип самурайской женщины (последний напоминает ему тип спартанской женщины, описанный Плутархом). Все воспитание самурайских женщин согласовывалось с учением бусидо. «Их учили многим военным упражнениям, искусству самообороны, защищать себя и своих детей, даже искусству самоубийства, чтобы покончить с своей жизнью с сознанием долга и с достоинством, если им другого выбора не было, как позор. Мирными искусствами (музыка, танцы, плетение венков и т.д.) также не пренебрегали, но подготовленность на случай нужды, домоводство и воспитание детей считались гораздо более важными предметами для изучения. Закаливание нервов считалось необходимой частью их воспитания; плач и рыдания считались
35
недостойными самурайской женщины...»35
«Стоицизм — неослабно преследуемая цель нашего самовоспитания, и как только сердце переполняется, наша воля начинает действовать, чтобы подавить чувство. Если человек в состоянии гнева начинает бушевать, то это считается признаком дурного вкуса; он должен надсмеяться над своим гневом. Если на него напала грусть, он должен скрыть свои слезы под улыбкой. Существует пошлое мнение, что японцы — легкомысленный веселый народ, у которых всегда на устах улыбка, и что японские девушки всегда нарядны и всегда смеются...»36 Японская улыбка — сложный феномен, очень хорошо описанный, с точки зрения автора, Лафкадио Гирном: «Постоянное стремление сохранить бодрость духа
находится в такой тесной связи с чувством вежливости и с образованием, что я могу себе разрешить закончить мой доклад несколькими словами о самурайском воспитании. Основная идея вежливости заключается в стремлении быть всегда приятным в сношениях с другими людьми. Это самые благородные требования хорошего общества... Этикет изучается как музыка для голоса или математика для умственной дисциплины... Для культуры бусидо этикет не представляет собой конечной цели, а только
одно из многочисленных средств для развития духовных качеств... Вежливость и церемонии во всех своих проявлениях неразрывны с рыцарством»37.
«Надменность, вызываемая неравенством происхождения и составлявшая часть характера настоящего рыцаря, разнилась от гордости так же ясно, как восхищение от зависти, и была неразрывна с церемонией. Всегда существует опасность, что церемонность и вежливость в жизни будут противоречить своей истинной природе и превратятся в неестественное манерничанье или в плоскую услужливость. Как только люди отклоняются от чистосердечности, то самое утонченное поведение не может рассчитывать на похвалу. Пустые фразы и формальности презирались строгими правилами самураев. Таинственный бусидо, если можно дать ему такое определение, не признает ни одного слова или поступка,
38
противоречащего искренности или правдивости...»38
Нитобэ Инадзо не может удержаться от выпада: «Часто высказывается одно поверхностное замечание, которое мы слышим от европейцев, будто японцы слишком вежливы, чтобы быть искренними». Автор обоснованно возражает против такой точки зрения. Он говорит, что «один миссионер пишет: «Японцы — отъявленные лгуны». (Кстати, приведем еще одно возражение автора: «миссионер» употребляет слово «туземцы» по отношению к японцам. «Если не ошибаюсь, то это слово, этимологически правильное, относится к людям, родившимся в стране, которая представляет собою колонию другой страны, а не принадлежащим к независимой державе, — поэтому англичане называют индусов туземцами Индии, но для нашего уха странно слышать, когда европейцы называют так японцев»). Анализируя ситуацию, которая позволила миссионеру прийти к такому выводу, можно заметить, что миссионер просто не понимал, что движет японцами при совершении тех или иных поступков. «Одна девушка из миссионерской школы вышла замуж; ее учитель спросил ее: «Твой муж тебя любит?» — «Нет,» — отвечает молодая женщина, потому что ей и в голову не придет хвалить своего мужа больше, чем себя, сознаваясь в своей нежности к нему. На этом основании молодой муж обвиняется в жестоком и дурном обращении с женой. Если впоследствии, к счастью, выяснится, что молодая чета живет счастливо, то жену обвиняют в том, что она солгала...»39 При этом Нитобэ Инадзо отмечает, что скрывать свои душевные раны от друзей и близких, а тем более от посторонних, принято даже у европейцев, и гордость такого рода — вовсе не дурного свойства. Рассуждения автора демонстрируют, что на него большое влияние оказали «Письма к сыну» Ф.Д. Честерфйлда, изданные в 1774 г., с которыми этот блестяще образованный по европейским меркам японский автор, несомненно, был знаком.
«Искренность, которою далеко не следует пренебрегать, сделалась важным фактором в числе рыцарских добродетелей. Говорить правду не всегда можно в военном быту. Военное искусство
— искус-
ство не безусловно честное. Вспомните, чему учил Ликург. На поле брани трудно добиться честности и быть ей верным; она скорее является продуктом рынка. Если м-р Кидд так много распространяется о преимуществах западной цивилизации, которые обязаны своим существованием только обыкновенной национальной добродетели — честности и пр., то он ошибочно принимает следствия за причины. Совсем не нужно обладать большой силой воображения или остротой мысли, чтобы найти, что в торговле и промышленности «честность — самая лучшая политика», между тем как любовь к правде, как она понимается в военной морали, принимает образ чего-то высшего, скрытого и поэтому более редкого, называемого Лекки философским в отличие от политического и промышленного.
Торговая деятельность была так далека от бусидо, как север от юга. Ремесло и торговля не имели никакого значения для самурая, и было бы унижением его достоинства, если бы он интересовался этими предметами; поэтому бусидо не пользовался влиянием в первые годы торговли. Единственным последствием этого было то, что у ремесленников появился не совсем нравственный тон. Слабая сторона бусидо, затрагивающего мораль всех классов, была та, что оно определяло чувство чести соответственно различным классам общества; высшая — у самураев, затем — у сельских жителей и механиков; а наименьшая — у купцов. Так как на последних все смотрели как на наименее честных, то их моральная точка зрения соответствовала их репутации. Тем не менее, такая добродетель, как честность, привилась в коммерческом деле скорее всего, так как награда за нее получается не так далеко, то есть не на небесах или после смерти, а когда на прилавке считаются прибыли или когда наступает срок векселю. Уже в последние два десятилетия мы заметили во всех отраслях нашей промышленности значительное улучшение в этом отношении»40.
Так как бусидо было моралью класса самураев, то это учение пользовалось влиянием в определенном кругу; его правила были составлены для высших ступеней. Самураи нисколько не интересовались нравственностью коммерческих людей, но зато были требовательны к людям своего звания. Те, кто переступал правила чести, подвергались жестокому наказанию. «Возьмем, например, харакири как образец того, что ожидало обесчестившего себя самурая. Кстати, нужно заметить, что у нас это слово не принято употреблять; его заменяют словом сэппуку или каппуку. Слово харакири насмешливо употребляется иностранными писателями... » Подобный вид смерти кажется европейцам возмутительным, однако автор возражает: «Если бы сэппуку было родом казни, применяемой только к разбойникам и ворам, тогда его буквальный перевод («распарывание живота») вполне соответствовал бы этому и в хорошем обществе был бы принят. Мы можем сказать о распарывании живота то, что сказал Карлейль о религиозном нищенстве: именно, «что это дело было и некрасиво, и неособенно благородно до тех пор, пока благородство тех, которые им занимались, сделало и его благородным». Сэппуку означает бук-
вально и фактически разрезывание живота. Этим способом умерщвления пользовались только двумечники. Иногда это было наказанием, назначенным или наложенным начальством; иногда это было жертвованием жизнью для чего-либо, а иногда и последним спасением чести. Если сэппуку производилось в виде наказания, то говорили, что виновный сознался в своей вине, что равнялось словам: «я совершил нехороший поступок, мне стыдно перед своей собственной совестью, и я наказываю себя собственными руками, осуждая себя». Часто бывало, что обвиняемый совершал над собой сэппуку, не будучи виновным; в этом случае поступок его означал: «я невиновен, но я хочу показать вам мою душу, чтобы вы сами могли судить об этом...»41 Европейцы часто недоумевали, почему распарывался именно живот? Потому что японцы считали, что именно там находится душа, поскольку «нервные центры живота очень чувствительны ко всякой физической боли»42.
«Практическому и не желающему много думать Западу не могло показаться ничего глупее и бесполезнее той болезненной процедуры, когда пистолетный выстрел или небольшая доза мышьяка могла послужить для той же цели. Не следует, однако, забывать того, что, по учению бусидо, сэппуку заключалось не только в том, чтобы покончить с тысяча и одной болезнью, которые пристают к плоти». Такая смерть не была «богобоязненным желанным концом». Честь была понятием, которое решало этот поступок о жизни и смерти, а честь не терпит мысли, чтобы улизнуть из жизни. Холодная обдуманность, без которой сэппуку было бы невозможно, доказала, что оно не было поспешно или явилось результатом припадка безумия. Каждый шаг этого процесса доказывает сознательность его. Страдания, которые оно причиняло, и то, как они переносились, показывали величие души». Смерть считалась славой, венчающей умирающего, последнею в жизни. А жизнь была создана для смерти. С горечью Нито-бэ Инадзо отмечает, что времена меняются. «Сэппуку больше уже не применяется ныне в качестве наказания. Новая система уголовных законов ничего не знает об освященных обычаем порядках. Появилось новое «просвещенное» поколение ученых юристов, презирающих такие варварские пережитки. Молодежь, никогда не носившая меча, не испытавшая бездны позора и высоты чести и находящая свой масштаб хорошего и дурного в книгах физиологии, выступает вперед. Я не хочу оскорблять христианского учения (если Христос действительно говорил что-нибудь против самоубийства), утверждая, что для Японии будет печальным тот день, когда сыны ее перестанут почитать честь (я под этим подразумеваю не само сэппуку), которая заключается вэтом поступке»43.
Времена меняются. Об этом с грустью писал еще Ямамото Цу-нэтомо в своей знаменитой книге «Хагакурэ»: «Говорят, что так называемый «дух времени» уходит безвозвратно. Постепенное рассеяние этого духа свидетельствует о приближении конца мира... Как бы страстно человек ни желал сделать мир таким, каким мир был сто или
больше лет тому назад, это невозможно. Посему важно научиться получать максимум из каждого поколения. Люди, привязанные к прошлому, часто совершают ошибки, потому что не понимают этого. С другой стороны, люди, знающие только традиции своей эпохи и не уважающие прошлого, слишком беспринципны»44. Характерно, что в статье Нитобэ Инадзо ни единым словом не упоминается «Хагакурэ», книга, в которой нашли отражение основные идеи и установки бусидо. Возможно, потому, что « «Хагакурэ» воспринималась как откровение, нечто доступное только тем, кто может понять тайный
45
смысл учения»45.
В заключении своей статьи Нитобэ Инадзо утверждает, что врожденный расовый инстинкт чести является единственной защитой для японской общественной морали и единственным основанием любви и преданности японцев своей родине. «Чувство чести — единственные узы, которые связывают японца с нравственной жизнью; всякая другая моральная сила еще слишком слаба или по своей молодости, или по дряхлости, хотя нельзя отрицать того, что на каждом шагу представляются многочисленные и заманчивые средства. Буддизм потерял свое серьезное стремление, и небольшие секты его заняты пустяками. Свет Мэнцзы и Конфуция померк перед поразительным, более блестящим светом позднейших философов. Христианство уклонилось в сторону от учения своего Божественного Основателя и сделалось, как это часто говорится в проповедях, фарсом и карикатурой оригинала. Дьявольский Ницше и его поверхностные последователи повсюду пробивают себе дорогу, обещая спасение еще более поверхностному юношеству в гедонизме, пока еще не получившем твердого основания, и неизвестно еще, получит ли он его когда-нибудь. Унитарии показывают нам радость и горе и уверяют нас, что их система — единственная научная система моральной бухгалтерии. Материализм неустанно указывает на многочисленных последователей, которым он дает сладкие пилюли в виде земных благ. Реакционеры пробовали тяжелым трудом построить себе здание на притворстве, ханжестве и лицемерии для объединения всей японской расы и, конечно, исключая чужестранцев»46. Но все эти системы и этические школы ограничиваются, главным образом, «лекциями для шумливых людей». «Сердце нации еще в руках бусидо; дух его повелевает нами и ведет нас, и мы сознательно следуем за ним. Бусидо — это среда, благодаря которой живо в нас почитание наших отцов; сведения о наших матерях живы в нас еще до сих пор, так как это сделалось нашей плотью и кровью. Как могло быть иначе?.. Мы можем быть только детьми наших родителей»47. При этом автор отмечает, что совсем не' хочет переживать феодализма прежних времен, поскольку тот не являлся существенной чертой японской нации; кроме того, он твердо уверен, что политические и социальные учреждения с течением времени должны по необходимости меняться. «Дух бусидо всегда готов слушать и указывать все хорошее, чистое и пользующееся хорошей славой. Преобразование современной Японии само по
себе есть плод учения бусидо. Мир знает, что Япония в короткий тридцатилетний промежуток добилась такого положения, что из политического ничтожества превратилась в великую державу. Объяснение этому кажущемуся чуду пробовали давать с разных точек зрения, но те, которые незнакомы ни с психологией нашей расы, ни с предписаниями рыцарства, отказались отыскивать надлежащую теорию и, что ничуть не удивительно, назвали это просто обезьянничаньем»48. Это правда, говорит автор, что японцы в известном смысле обладают даром подражания. Но какое же развивающееся государство не воспользовалось бы этим? «Надо только подумать о том, как немного греческой культуры появилось на эллинской почве. Кто не знает, что Рим достиг лучшего вследствие того, что он свободно и откровенно подражал грекам! Сколько блеска и величия Испания позаимствовала у мавров? Незачем подбирать примеры. Мне кажется, что самым оригинальным, то есть наименее способным к подражанию народом были китайцы, и мы видим, к чему привела их оригинальность. Подражание имеет воспитательное значение, а самовоспитание есть, главным образом, подражание. Валлас и за ним многие другие зоологи учат нас, какую роль играют в природе для поддержания жизни подражание и приспособление. Мы содрогаемся от ужаса при мысли о нашей судьбе во времена каннибализма наций. Мы могли бы остаться навсегда оригинальными. Подражание, несомненно, сделалось средством для нашего
49
спасения»49.
Подражание, пишет Нитобэ Инадзо, «может означать и слепое подражание», и «воспитательный принцип, сознательное подражание, которое должно производиться тактично и осторожно». В последнем случае подражание означает нечто еще большее: оно предполагает способность выбирать и соответствующий этому образ действий. Такая сила, с точки зрения автора, заключается в бусидо. «Но самураев уже нет, и бусидо исчезнет; и как гордость его исчезла в сияющем блеске просвещения населения, так и учение, которое мы называем бусидо, перейдет в больший и лучший нравственный закон»50.
Вторая часть главы носит название «Культ предков». Ее автор — Набусигэ Гоцуми, профессор права в Императорском университете в Токио, в «Midle Temple» и адвокат. Эта часть главы носит в основном описательный характер, в ней отсутствует полемика, и потому она представляет для нас меньший интерес. Хотя в ней содержится любопытный фактический материал относительно обрядовой и юридической стороны религиозной жизни японского народа. Посмотрим, какие разделы сюда включены автором: Происхождение культа предков. Почитание предков императора, культ родоначальника семьи. Культ семейных предков. Культ предков и закон. Народ. Домашний очаг. Брак. Развод. Усыновление. Порядок наследования. Автор не пытается что-либо доказать. Он повествует, лишь в самом начале статьи делая как бы маленький реверанс перед западными читателями.
1. «В Европе и Америке культ предков давно перестал суще ствовать. В Японии с ее конституционным режимом он существует и доныне; там, где своды законов пишутся по образцу западных стран, где цивилизация во всех ее видах пустила корни, культ умерших име ет огромное влияние на законы и обычаи страны»51. Основные поло жения, высказываемые автором: культ очень древний и сохраняется, несмотря на все «социальные и политические перевороты, которые происходили со времен основания империи». Китайская цивилиза ция способствовала развитию этого обычая на основании того фак та, что нравственное учение, законы и обычаи Китая основаны на учении о почитании предков. Буддизм противоречит этому учению, но был вынужден приспособиться к народной вере. Таким образом, ни один из чуждых элементов — конфуцианство, буддизм и западная цивилизация — не мог противодействовать и положить конец твер дой народной вере в это учение. Относительно происхождения куль та предков автор утверждает, что в его основе лежит не страх перед умершими (как объясняют в своих трудах Джон Лэббок, Иеринг и Фюстель до Куланж), а любовь и уважение к ним (как считали китай ские классики).(Здесь мы видим попытку мягко противопоставить иную точку зрения мнению западных авторитетов). Автор полагает, что культ
предков был первой религией Японии и существует в народе и доны не. Далее он рассматривает варианты культа (почитание предков императора, почитание покровителей определенных мест, почитание предков членами их семейств) и подробно описывает церемонии, связь между почитанием предков и законом, а также соотношение культа предков и таких институтов, как брак, семья, вопросы насле дования, сравнивая кодекс Тайхоре и новый гражданский кодекс.
2. В целом можно отметить, что автор с удовольствием описы вает юридическую и обрядовую сторону культа предков, совершенно не затрагивая какие-либо мифологические или догматические аспек ты национальной религии. Нужно еще обратить внимание на тот факт, что ни в одной части главы не говорится о четырех типах синто («Коси цу, или императорский синто, Дзиндзя (Дзингу), или храмовый синто, Кёха, или сектантский синто, Минкан, или народный синто»)52, появив шихся в результате религиозной реформы императора Мэйдзи. Точно так же, как ничего не говорится о древнейших источниках японских национальных традиций — «Кодзики»(712 г.) и «Нихон секи» (720 г.).
Таким образом, можно сделать вывод, что на суд европейского читателя оба автора представили только самые основные, далеко не исчерпывающиеся их изложением вопросы религиозной и нравственной жизни японского народа. Можно предположить, что это обусловлено, с одной стороны, нежеланием посвящать несведущих европейцев в Традицию53, а с другой стороны, тем, что просвещенные японские авторы излагают свои позиции с точки зрения той системы ценностей, что принята в Европе и является мерилом цивилизованности в глазах европейцев. Поэтому им важно полнее осветить именно вопросы нравственности и законности, чем дать систематизированное
описание синтоизма и других распространенных в Японии религий. Такая подача материала отличается от той, что принята в настоящее время японцами для ознакомления иностранцев с особенностями японской культуры. Вспомним хотя бы серию книг «Japanese culture in the Meiji Era», изданную в 50-х годах в Японии на английском языке, где те же вопросы освещаются более систематично и подробно. Эти книги тоже составлялись самими японцами, правда уже не столь заметными фигурами в общественной жизни, однако у сборника «Японцы о Японии» в глазах историка есть большое преимущество: здесь отчетливо отражены позиции авторов, их личностные ориентации и интересы. Например, в статье Нитобэ Инадзо читатель наблюдает, как автор блестяще использует свою европейскую образованность, ненавязчиво ее демонстрирует, свободно оперируя латинскими терминами, понятиями, характерными для европейской общественной мысли, именами и цитатами из наиболее известных европейских мыслителей. Это ему необходимо, с одной стороны, для того чтобы предмет его разговора оказался как можно ближе и доступнее европейскому читателю, но, с другой стороны, автор применяет свои знания с видимым удовольствием для полемики с европейскими представлениями о японской культуре в целом и общественной морали — в частности. Ему важно отстоять свою точку зрения, защитить японскую культуру от нападок поверхностных наблюдателей.
Со времени «открытия» для иностранных держав Япония была вынуждена постоянно самоутверждаться в своих собственных глазах и заботиться о своем образе в глазах европейцев. Несмотря на признание ее достижений западными странами уже к концу XIX в., эти поиски продолжались в той или иной форме еще долгое время. И книга «Японцы о Японии» служит доказательством этого и блестящим и интересным источником по истории идентификации японцев в эпоху Мэйдзи. Таким образом, ее создание было важным не только для европейцев, но и для самих японцев как попытка еще раз осмыслить прошлое, настоящее и будущее своей страны.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Японцы о Японии: Сборник статей первоклассных японских авторитетов, со бранных и редактированных А.Стэдом. СПб., 1906. Предисловие. C.V.
2 Там же.
3 Там же.
4 Там же.
5 Там же.
• Там же.
7 Там же.
8 Там же.
9 Япония: Справочник. М., 1992. С. 416.
10 Там же. С.416.
" Inazo Nitobe. Reminiscences of childhood in the Early Days of Modern Japan. Tokyo, 1934. P. 4.
12 Ibid. P. 1—3.
13 Япония : Справочник. С .337.
14 Японцы о Японии. С. 241—242.
15 Там же. С.242.
16 Там же. С. 242—243
17 Там же. С. 243.
18 Там же. С. 243—244.
19 Там же. С.244.
20 Там же.
21 Там же. С. 244—245.
22 Там же. С. 245.
23 Там же. С. 245—246.
24 Там же. С. 246.
25 Там же.
28 Там же. С. 247.
27 Там же.
28 Там же. С. 248.
29 Правление этих государей отличалось чрезвычайной жестокостью. См.: Нихон секи. Анналы Японии. СПб.: Гиперион, 1997. Т. 1. Свитки XIV, XVI.
30 Японцы о Японии. С. 248—249.
31 Там же. С. 249.
32 Там же. С. 250.
33 Там же.
34 Там же. С. 251.
35 Там же.
36 Там же.
37 Там же. С. 252.
38 Там же. С. 252-253.
39 Там же. С.253.
40 Там же. С. 254.
41 Там же. С. 254—255.
42 Там же. С. 255.
43 Там же.
44 Ямамото Цунэтомо. Хагакурэ. Юкио Мисима. Хагакурэ нюмон. Самурайская этика в современной Японии. СПб., 1996. С. 71—72.
45 Япония: Справочник. С. 499.
46 Японцы о Японии. С. 256.
47 Там же.
48 Там же.
49 Там же. С. 255—257.
50 Там же. С. 257.
51 Там же.
52 Элиаде М., Кулиано И. Словарь религий, обрядов и веровании. М., 1997.
С 252
53 См.: Молодякова Э.В., Маркарьян СБ. Японское общество: Книга перемен. М., 1996. С. 23.
Elena В. Vasilieva
The collection «The Japanse about Japan» as the source of identification history of the Japanese in the Meiji period
The article is devoted to the cultural identification problem of the Japanese in the Meiji period. The auther examines the collection «The Japanese about Japan», collected and edited by Alfred Staed as the historical source deals to indicated problem. The general attention is paing for the analysis of the chapter, devoted to religion.
