CC BY
109
Самообожение в германском героическом эпосе
Т. В. Бузина
(Российский государственный гуманитарный университет)*
Целью стремлений героя германского эпоса был выход за пределы человеческой природы, самообожение через добровольно принятую в бою смерть, и эти представления становились предметом для подражания у реальных людей.
Ключевые слова: германский героический эпос, самообожение, смерть, выбор, «Беовульф», «Битва при Мэлдоне», «Сага о паленом Ньяле», «Песнь о Нибелунгах».
Self-deification in German Epics
T. V. Buzina
(Russian State University for the Humanities)
The author demonstrates that a hero of a German epic strove to overcome the bounds of his human nature and to achieve self-deification by a voluntarily embracing death in battle; these notions served as an example for real-life historical people.
Keywords: German epics, self-deification, death, choice, hero, Beowulf, the Battle of Maldon, Brennu-Njalssaga, Niebelungenlied.
Представление о том, что цель жизненного пути человека — выход за пределы его природы, причем именно в сторону природы божественной, в сторону обретения бессмертия (поскольку есть еще возможность выхода в сторону природы животной, которая ниже человеческой), составляет, по нашему убеждению, основной предмет европейского героического эпоса. Иными словами, цель пути человека — обретение божественности собственными усилиями человека, самообожение.
Для начала отметим, что в рамках каждой культуры существует несколько представлений о предназначении человека, которые связаны с выделенностью или невыделенно-стью человека из коллектива и с восприятием отдельным человеком своего места в мироздании, объединяющем в себе как реальные, так и мифологические структуры (Т. А. Михайлова писала о «социомифологи-ческом статусе» героя, см.: Михайлова, 1994: 173). В данной работе мы будем опираться на пятиступенчатую систему понятий судьбы,
включающую в себя удачу, случай, судьбу, фатум и рок, разработанную в мной в книге «Достоевский и социальная и метафизическая свобода» (Buzina, 2003: 95-160).
Каждое понятие судьбы было свойственно определенной социальной группе, при этом судьба и фатум представляли собой две стадии развития понятия судьбы в той культуре, которую мы назвали «героической», удача и случай представляли собой две стадии развития понятия судьбы в той культуре, которую мы назвали «негероической», а рок обозначал судьбу мироздания в целом. Нас будет прежде всего интересовать собственно судьба, т. е. героическое понятие судьбы; людям, ощущающим, что их жизнью правит судьба, свойственно индивидуалистическое мировосприятие; судьба часто приравнивается к смерти, и герой добровольно соглашается идти на смерть (определенную смерть, смерть в бою); судьба — это недетерминистическое понятие; герой должен добровольно принять смерть в битве. (В вышеописанной форме представление о судьбе
* Бузина Татьяна Вячеславовна — кандидат филологических наук, Ph.D., доцент, профессор кафедры английского языка Российского государственного гуманитарного университета, член Международного общества Ф. М. Достоевского, Национальной лиги переводчиков. Тел.: +7 (499) 250-65-05. Эл. адрес: [email protected]
практически не зафиксировано в русской культуре вплоть до XIX в.)
Негероические и героические представления о судьбе могут характеризовать не только разные культуры, но и сосуществовать в рамках одной культуры на разных социо-мифологических ее уровнях.
Героические и негероические представления о судьбе тесно связаны со степенью индивидуализации отдельного человека. Надо отметить, что определения понятию «личность» давались самые различные и, как следствие, возникновение личности относилось либо к XII в. (Гуревич, 1989: 111-130), либо к концу XVIII в. (Баткин, 2000), хотя представление о полноценной личности как совершенно и полностью независимой от трансценденции (как понимает личность Баткин) отодвинуло бы возникновение личности как более или менее универсального феномена в XIX или даже в XX в. Мы будем понимать под личностью не такое са-мовосприятие индивидуума, при котором личность есть causa sui, т. е. совершенно независимая и трансцендентно не обусловленная, но такое понимание личности, при котором она сознает собственную вы-деленность из коллектива, собственную ответственность за свои поступки и особенно собственную смертность. Только при таком понимании личности возможно стремление к личному, индивидуальному само-обожению.
Отметим, что главные герои европейского героического эпоса в подавляющем большинстве случаев гибнут. Эту особенность эпоса отмечали исследователи начиная с 1920-х годов. (Philpotts, 1970: 1-13) Частая гибель эпических героев заставляла исследователей писать о трагическом мироощущении, когда «гибель героя, а не его победа становится наивысшей точкой в повествовании», и это вызывает «только чувство безысходности» (Смирницкая, 1982: 223), ставит читателя перед загадкой явного психологического мазохизма средневековых певцов и их аудитории, желавших, видимо, испытывать исключительно чувство бесполезности
человеческих устремлений. Героическую этику называли парадоксальной именно из-за того, что герои словно торжествуют в том, что нам представляется окончательным поражением, — в смерти.
Царство героического оторвано от повседневного... и благородство... кроется именно в чрезмерности... поступков. <..> Для нас такая чрезмерность непременно заключает в себе парадокс. Благородное решение вступить в битву с врагом в конечном счете приводит к его смерти, но именно его смерть, из-за которой его воины отчасти и потерпели поражение, обеспечивает ему славу. <..> Героическая чрезмерность... кроется в выборе смерти в битве. <. > смерть тоже преображает поражение войска в личную победу. Dom и dead — частые спутники
(O’Keeffe, 1991: 123).
Мотив неизбежной смерти настойчиво повторяется в германских средневековых текстах (скандинавских, англосаксонских, немецких) на протяжении столетий — от времени сложения «Беовульфа» в VII—VIII вв. и до времени записи скандинавских саг в XII-XIII вв. и «Песни о Нибелунгах» в 1200 г. Смерть ожидает героев, если они будут упорствовать в своих намерениях, и тем не менее герои решительно придерживаются первоначально принятых решений. В «Старшей Эдде» Гуннар и Хёгни собираются к Атли, жены предупреждают их, что у Атли их ждет верная смерть. Вот ответ Гуннара:
Seinat er at segja,
Sva er nü raöit; Forumk-a för ^o,
Alls ar fara ætlat; Margt er mjök glikligt, At mynim skammæir.
(Eddukvæôi, 1985:421)
Поздно уже говорить, Все решено;
Так и произойдет,
Так как решено ехать; Хотя очень возможно, Что жить нам недолго (здесь и далее перевод мой. — Т. Б.).
Отметим, что смерть суждена им только в том случае, если они отправятся в путь, при этом ничего не сказано о том, что это реше-
ние является неизбежным или неотменным. Наоборот, судьба зависит от принимаемого ими решения. Решение Гуннара и Хёгни влечет за собой определенное развитие событий, при этом решение их представляется совершенно свободным. Для Гуннара это — момент окончательного выбора между жизнью и смертью, и они с Хёгни оба выбирают смерть.
Сходная ситуация возникает в «Песни о Нибелунгах», где направляющемуся к Эт-целю Хагену русалки предсказывают:
Знай, угрожает смерть тебе и всем твоим
собратьям.
Вернись, пока не поздно, иль ждет тебя конец. Не с доброй целью к гуннам ты зазван, удалец.
(Беовульф, 1973: 553)
Если воины развернутся и отправятся домой, они будут жить долго и счастливо. Но хотя у Хагена есть выбор, жить им или умереть, он не отказывается от путешествия к смерти. Наоборот, переправившись через Рейн, он разбивает челнок, чтобы никто не мог вернуться. Слова русалок, естественно, сбываются: Хаген и все остальные погибают во дворце Этцеля.
В «Саге о паленом Ньяле» Ньяль так предсказывает судьбу своему другу Гуннару: «Первая твоя поездка в чужие страны принесла тебе большую славу, а эта принесет еще большую. Ты вернешься с большим почетом и доживешь до глубокой старости, и никто здесь не посмеет тягаться с тобой. Но если ты не уедешь из Исландии и нарушишь договор, то тебя здесь убьют» (Исландские саги, 1973: 272). Гуннар, совсем было собравшийся покинуть Исландию, внезапно меняет свое решение и остается. При этом примечателен стоящий перед ним выбор — это даже не выбор между долгой, но бесславной жизнью и жизнью короткой, но увенчанной бессмертной славой, но выбор между славной жизнью и — просто смертью в Исландии.
Возможны различные точки зрения на подлинность свободы такого выбора, по-
скольку герой должен подтвердить свой «социомифологический статус», связан понятием чести и, следовательно, несвободен в своих поступках (см.: Михайлова, 1994: 173; 8шкЬег8, 1970: 78-79), но, с нашей точки зрения, именно выбор героя определяет его статус, а никак не наоборот. Герой выбирает смерть не потому, что он уже герой, но потому, что он хочет получить не просто социальный, но именно социомифологический статус героя.
Показателен в этом отношении и англосаксонский «Беовульф». Мы считаем, что «Беовульф» — поэма по сути своей языческая. Хотя, несомненно, мир «Беовуль-фа» — мир христианизированный (Грен-дель, например, назван потомком Каина, это говорит только о том, что герои «Бео-вульфа» знакомы с христианской терминологией).
Миросозерцание «Беовульфа» — это миросозерцание язычников. Христианскому миросозерцанию чужда жажда героической славы, добываемой в бою. Обожение в христианской вере вовсе не обусловливается героической гибелью в битве. «Беовульф» — текст с языческой проблематикой и языческим мировоззрением, и христианский Бог всего лишь сливается с языческой судьбой в ее наивысшем воплощении.
Среди владык земных Он был щедрейший,
Любил народ свой И жаждал славы Всевековечной!
(Беовульф, 1973: 180)
Добродетели и устремления Беовульфа — это добродетели и устремления язычника. Это поэма о герое и его поиске бессмертия, достигаемого героическим согласием на собственную смерть в обмен на бессмертную славу.
Собственно судьба связывается прежде всего со сроком жизни героя и с его смертью. Ключевое слово здесь — 'Л'угё. Например, приведем контексты его употребления:
1. 477-479
hie wyrd forsweop
on Grendles gryre. God eabe m®g
^one dolsceaöan d®da getw®fan.
2. 1205-1207
hyne wyrd fornam,
syböan he for wlenco wean ahsode,
fahöe to Frysum.
3. 1233-1237 Wyrd ne cubon,
geosceaft grimme, swa hit agangen wear6 eorla manegum, syböan ®fen cwom ond him Hro?gar gewat to hofe sinum, rice to raste.
4. 2419-2424
Him wss geomor sefa,
w®fre ond w®lfus, wyrd ungemete neah,
5. 2814-2816
Ealle wyrd forsweop
mine magas to metodsceafte,
eorlas on elne; ic him ®fter sceal.»
Wyrd всегда означает смерть. Этимологически родственное немецкому werden — «становиться», как и древнеисландское ve-rör, производное от германского *weorthan, восходящего к индоевропейскому *wert-, «поворачиваться», «крутиться», wyrd обозначает не процесс, не любой поворот судьбы, но финальный поворот судьбы каждого человека — смерть, которая, впрочем, постигает каждого в его собственный, только ему назначенный час. Однако долг героя — не просто смириться с тем, что он умрет, но активно выбрать смерть.
Очень интересны в отношении добровольного выбора смерти дошедшие до нас отрывки из древнеанглийской поэмы «Битва при Мэлдоне», которая повествует о конкретном реальном событии: битва при Мэлдоне действительно имела место в 991 или 993 г., в ней действительно погиб реально существовавший олдермен Эссекса Бюрхтнот. При равном соотношении сил англосаксы терпят
Их судьба сметает в ужасе Гренделя. Бог легко может дикому разрушителю воспрепятствовать.
Здесь унесла судьба
Того, кто для славы искал трудностей,
войны с фризами.
Судьбы не знали,
Судьбы мрачной, которая свершилась Над многими людьми, когда пришел вечер И Хродгар в свое жилище удалился, Могущественный, на отдых.
Его было грустно сердце,
Беспокойно и к смерти готово, судьба неизмеримо приблизилась.
Всех судьба смела
Моих людей к решению судьбы (к смерти), Храбрых мужей; мне за ними надо (идти).
поражение, потому что Бюрхтнот отказывается от имевшегося у него тактического преимущества и позволяет викингам, запертым на маленьком острове, беспрепятственно перейти на территорию Эссекса. До галантного поступка Бюрхтнота у англосаксов было явное преимущество, поскольку достаточно было всего трех воинов, чтобы не дать викингам высадиться в Эссексе. Тем не менее Бюрхтнот позволил викингам высадиться беспрепятственно, чтобы сразиться с ними. Тем самым он практически обеспечил викингам победу. Сам Бюрхтнот, естественно, пал в этой битве.
История реального Бюрхтнота напоминает о «Саге о паленом Ньяле» — и там, и там главной ценностью представляется уже не просто героическая слава, заслуженная в битве, но собственно смерть в битве, без которой невозможно обретение истинной славы. Повторим еще раз, что для современного человека такое решение и такой выбор представ-
ляются в высшей степени парадоксальными, для нас смерть — окончательное и полное поражение.
Однако для древних германцев дело совершенно явно обстояло иначе. Мы предлагаем отказаться от точки зрения на героическую этику как на этику парадоксальную. Герои так настойчиво выбирают смерть, буквально напрашиваются на нее, затем, чтобы получить бессмертную славу, вместе с которой они получают бессмертие. Возможно даже, что слава здесь важна менее самой смерти. Ведь слава вовсе не должна быть непременно связана со смертью. История Бео-вульфа не состоит из единственного боя с драконом, в котором Беовульф героически погибает. Славу Беовульфа уже составили битва с Гренделем и его матерью, почему же поэма не может завершиться на этой точке? Слава Беовульфа была бы ничуть не меньше той, которую он получил, сражаясь с драконом, тем более что дракона победил даже не Беовульф, но его дружинник Виглаф, предоставивший Беовульфу право последнего смертельного удара. Однако без смерти героя эпос незавершен, и при этом смерть должна быть непременно героической, т. е. смертью в битве. Эпос должен закончиться смертью героя, потому что герой эпоса должен стать больше чем человеком. Герой эпоса должен стать богоравным.
О том, что уже сама добровольно принятая смерть является залогом перехода в новое состояние, к некоей новой природе, свидетельствует (иначе совершенно непонятное) решение Гуннара в «Саге о паленом Ньяле» остаться на верную смерть в Исландии, альтернатива которой — слава, т. е. тоже определенная форма бессмертия. Однако Гуннар выбирает смерть, и это говорит о том, что все глубже укореняется представление именно о добровольно выбранной смерти как о залоге божественности, самообожения.
Такая точка зрения неразрывно связана с языческим этосом. Трансформации, которые такие представления о героической смерти переживают не просто после христианизации, но после укоренения христиан-
ства среди, например, англосаксов, видны на примере той же «Битвы при Мэлдоне». Ключевое слово здесь, описывающее побудительные мотивы Бюрхтнота, — ofermod, малоупотребительное в древнеанглийской поэзии, которое в христианских контекстах и обозначало гордыню; дьявола именовали se engel ofermodes — ангел гордыни (O’Keeffe, 1991: 119). Такое словоупотребление кажется весьма загадочным, и часто ofermode переводят на английский язык как «чрезмерная храбрость» (там же), однако прямой перевод «гордыня», особенно гордыня, связанная с противником Бога, дьяволом, представляется наиболее уместным. Противоречивое сочетание одобрения и неодобрения, с которым автор «Битвы...» относится к поступку олдермена, можно объяснить тем, что его поступок свидетельствует о том, что Бюрхтнот ищет не просто славы, но именно смерти, и теперь такая жажда смерти переосмысляется как гордыня дьявола, потому что в основе ее лежит то же желание, которым, по церковному преданию, руководствовался сатана, бросая вызов Богу. Обретение самообожения не есть, строго говоря, подобающий христианину путь.
Высказывались предположения о том, что сказитель «Битвы при Мэлдоне» только осуждает героизм Бюрхтнота (Shippey, 2003: 156-158). Но, за исключением ofermod, певец никак иначе не порицает опрометчивого олдермена. Героический языческий пафос столь же привлекателен для певца, как и столетия назад во время сочинения «Беовуль-фа». Более того, певец бранит тех дружинников Бюрхтнота, которые покинули своего вождя на поле битвы. Певец «Битвы при Мэлдоне» сходится с «Беовульфом» в требовании безусловной верности, вплоть до смерти, от дружинников, пировавших с конунгом и бравших от него подарки. «Битва при Мэлдоне» и ofermod, ныне осмысляемый как гордыня дьявола, указывают на то, что между языческим самообожением и христианским мученичеством была существенная разница, которую хорошо ощущал автор
«Битвы при Мэлдоне», — несмотря на то что христиане-эссекцы обороняют свое королевство от язычников-викингов и почва для изображения Бюрхтнота мучеником за Христову веру самая благоприятная, певец тем не менее выбирает слово ofermod, «дьявольская гордыня», для описания мотивов Бюрхтнота. Видимо, жажда смерти все-таки воспринималась как элемент миросозерцания языческого, как поиск такой божественности, которая не сочеталась с христианской покорностью воле Бога и готовностью безропотно принять назначенный час смерти. Христианин должен был кротко принять назначенный ему смертный час, но не искать смерти активно, тем самым претендуя отчасти на то, чтобы самому, как Богу, определять длину своей жизни.
В качестве героической смерти никогда не рассматривается самоубийство. Важен не только результат (смерть), но и способ (битва). Простое прекращение собственной жизни не несет в себе ничего героического. Только гибель в бою обещает герою бессмертие и, следовательно, самообожение.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Баткин, Л. М. (2000) Европейский человек наедине с собой. М., 2000.
Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелун-гах. (1973) М.
Гуревич, А. Я. (1989) Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М.
Исландские саги. Ирландский эпос. (1973) М.
Михайлова, Т. А. (1994) Витязь на распутье в пространстве и во времени: к проблеме выбора судьбы // Понятие судьбы в контексте разных культур. М.
Смирницкая, О. А. (1982) Поэтическое искусство англосаксов // Древнеанглийская поэзия. М.
Buzina, T. (2003) Dostoevsky and Social and Metaphysical Freedom. Edwin Mellen Press.
Eddukv®öi (S®mundar-Edda). (1985) Offset-myndir.
O’Keeffe, K.O’B. (1991) Heroic Valúes and Christian Ethics // The Cambridge Companion to
Old English Literature / M. Godden, M. Lapidge, eds. Cambridge : Cambridge University Press.
Philpotts, B. (1970) Wyrd and Providence in Anglo-Saxon Thought // Philological Essays: Studies in Old and Middle English Language and Literature in Honour of Herbert Dean Merritt / L. L. Rosier, ed. The Hague and Paris : Mouton.
Shippey, T. (2003) The Road to Middle-Earth. Boston ; N. Y.
Smithers, G. V. (1970) Destiny and the Heroic Warrior in Beowulf // Philological Essays: Studies in Old and Middle English Language and Literature in Honour of Herbert Dean Merritt / L. L. Rosier, ed. The Hague ; Paris : Mouton.
BIBLIOGRAPHY (TRANSLITERATION)
Batkin, L. M. (2000) Evropeiskii chelovek nae-dine s soboi. M., 2000.
Beovul’f. Starshaia Edda. Pesn’ o Nibelungakh. (1973) M.
Gurevich, A. Ia. (1989) Kul’tura i obshchestvo srednevekovoi Evropy glazami sovremennikov. M.
Islandskie sagi. Irlandskii epos. (1973) M.
Mikhailova, T. A. (1994) Vitiaz’ na rasput’e v pro-stranstve i vo vremeni: k probleme vybora sud’by // Poniatie sud’by v kontekste raznykh kul’tur. M.
Smirnitskaia, O. A. (1982) Poeticheskoe iskus-stvo anglosaksov // Drevneangliiskaia poeziia. M.
Buzina, T. (2003) Dostoevsky and Social and Metaphysical Freedom. Edwin Mellen Press.
Eddukv®5i (S®mundar-Edda). (1985) Offset-myndir.
O’Keeffe, K.O’B. (1991) Heroic Values and Christian Ethics // The Cambridge Companion to Old English Literature / M. Godden, M. Lapidge, eds. Cambridge : Cambridge University Press.
Philpotts, B. (1970) Wyrd and Providence in Anglo-Saxon Thought // Philological Essays: Studies in Old and Middle English Language and Literature in Honour of Herbert Dean Merritt / L. L. Rosier, ed. The Hague and Paris : Mouton.
Shippey, T. (2003) The Road to Middle-Earth. Boston ; N. Y.
Smithers, G. V. (1970) Destiny and the Heroic Warrior in Beowulf // Philological Essays: Studies in Old and Middle English Language and Literature in Honour of Herbert Dean Merritt / L. L. Rosier, ed. The Hague ; Paris : Mouton.
