CC BY
59
довека») [10, с. 142] и утрачивая в своей скорби всякую меру («имитируя человека»).
Метафорическим коррелятом угасшего сознания героя становится погруженный в безжизненную темноту пейзаж, где «луна не зашла, а погасла, как фонарь, в котором иссякло последнее масло». Слова старика возвращают герою ощущение присутствия в мире правды, не совместимой с агрессивным саморазрушением человека. Голос старика вызывает у героя не только желание «безумствовать» - присоединиться к зверю в его проклятии, но и поклониться в ноги «старому рабу» и «измученной собаке». Проклятие имеет теперь точный адрес - это не человечество как таковое, а город, где человечество превращается в толпу.
Толпа двояко причастна движению истории: она провоцирует революционное разрушение, где проявляет себя как досознательная стихия, но та
же самая толпа является основой восстановления унифицирующего, обездушивающего порядка, символом которого у Андреева выступает город. В той и другой своей функции массы подчиняются некоему внсрациональному закону, который отчетливо репрессивен по отношению к личности, пытающейся самоопределиться в границах идеала справедливости, добра и красоты. Такое самоопределение возможно лишь в том случае, когда человек сохраняет свою индивидуальность (самостоятельно выбирает «правду»).
Разум сам по себе не может гарантировать успешного становления живой человеческой индивидуальности, поскольку всегда стремится к самодостаточности - отсюда и его деструктивность, так сильно волновавшая Андреева на протяжении всего его творчества. Необходимым условием трудного созидания индивидуальности становится триединство разума, труда и любви9.
Литература
1. Москоеичи С. Век толп. Исторический трактат по психологии масс. М., 1998.
2. Горький М. Полн. собр. соч. Художественные произведения: В 25 т. Т. 16. М., 1973,
3. Горький М. и Андреев Л. Неизданная переписка: Литературное наследство. Т. 72. М., 1965. 4 Андреев Л. Собр. соч. Т. 2. М., 1990.
5. Ортега-и-Гассет X. Восстание масс /'/' Ортега-и-Гассет, Дегуманизация искусства и другие работы. М,, 1991.
6. Беззубое В.И. Концепция народа и революции в творчестве Л. Андреева 1905-1911 гг. // Труды по русской и славянской филологии. Вып. 28. Тарту, 1977.
7. ФрейДенберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М,, 1997.
8. Канетти Э. Масса и власть // Канетти. Человек нашего столетия: Художественная публицистика. М,, 1990.
9. Кранихфельд В.П. Журнальные отголоски // Мир божий. 1906. № 4. Отд. II.
10. Андреев Л. Поли. собр. соч.: В 8 т. Т. 8. 1913.
О. А. Даше векш
«РЫЦАРСКИЙ СЮЖЕТ» В ТВОРЧЕСТВЕ А. БЛОКА: К ПРОБЛЕМЕ ГЕНЕЗИСА И ТИПОЛОГИИ
Томский государственный университет
Исследователи творчества Блока неоднократно отмечали, что поэт-рыцарь - одна из ипостасей лирического героя поэта [1]. На наш взгляд, «рыцарский сюжет» в поэтическом, поэмном и драматическом творчестве Блока обширен, разветвлен, стабилен и сохраняется на протяжении всего творчества.
Объем понятия «рыцарский сюжет» определяет система мотивов, среди которых выделим основные: мотив служения идеальному женскому началу, мотив жениха и невесты, и соответственно мотивы верности и отступничества, «вечного боя» и ратного подвига. Его устойчивыми компонентами будут образы рыцаря-всадника (зем-
ного или заоблачного воина), атрибутами которого являются латы, щит, меч, образ пленной, или спящей царевны, ждущей освобождения, преграды в виде недоступного замка, рва, пруда или злых сил - чародея, колдуна, коршуна.
Очевидно, корни интересующего нас сюжета многообразны, например их можно обнаружить в рыцарском романе и национальном фольклоре. Самый ближний и безусловный источник этого комплекса идей - поэзия В. Соловьева. На него Блок указывает сам в статье «Рыцарь-монах», написанной к десятилетию со дня смерти философа. В ней разворачивается блоковский миф о Владимире Соловьеве как миф о Рыцаре.
! Эта формула складывается у Андреева в ходе несомненной эволюции творчества. Смотрите, например, уточнение позиций героев рассказа «Мысль» (1902) в процессе переработки рассказа в драму (1913), а также проблематику незаконченного «Дневника сатаны».
O.A. Дашевская. «Рыцарский сюжет» в творчестве А: Блока: к проблеме генезиса и типологии
Поэт описывает свою единственную встречу с философом, подчеркивая его «двоящийся» облик. «Здешний» Соловьев «разил врага (страшное время. - О.Д.) его же оружием» - смехом. «Этот был лишь умным слугою другого. Другой - «нездешний - не презирал и не усмирял... был «честный воин Христов», занесший «золотой меч над временем» [2, с. 220-221]. Уже в земной жизни Соловьев для поэта XX в. - «чистый дух», «символ», «чертеж». Смысл его земной жизни - рыцарское служение внеземным ценностям, освобождению «пленной Царевны, Мировой Души, страстно тоскующей в объятиях хаоса» и пребывающей в тайном союзе с «космическим умом» [2, с. 222]. «Земная жизнь Соловьева - средство для достижения этой цели: для рыцаря - бороться с драконом, для монаха - с хаосом, для философа - с безумием и изменчивостью мира» [2, с. 222]. Завершая статью, поэт призывает быть верными делу Соловьева, указывая на его безусловную правоту в том, что «сущность мира - от века вневременна и внепро-странственна; что можно родиться второй раз и сбросить с себя цепи и пыль» [2, с. 224]. При этом Блок отсылает нас к мифу о Персее и Андромеде, образам поэзии Соловьева.
Статья Блока позволяет сделать несколько выводов. Во-первых, в поэзии Соловьева поэт XX в. «вычитывает» рыцарский комплекс как реализацию этической и мировоззренческой «программы»; во-вторых, в ней постулируются собственные эстетические установки, и с этой точки зрения «рыцарский сюжет», всеобъемлющий в поэзии Соловьева, Блок сознательно развивает, о чем свидетельствует характер включения и, соответственно, истолкования Блоком поэтических произведений Соловьева. Поэзию Соловьева обрамляют ранний текст «Три подвига» (1882) и один из последних - «Дракон» (1900). Именно с ними соотнесена статья «Рыцарь-монах».
В первом из них использованы три мифологических сюжета как три варианта спасения героини. Первый подвиг совершен Пигмалионом, это «подвиг» воплощения земной красоты. Второй сюжет связан с освобождением Андромеды Персеем, который на крылатом коне с зеркальным щитом низвергает в бездну дракона. Но главный подвиг для Соловьева третий. Первые два преодолевают хаос материального мира, и зло в нем не окончательно, они вновь и вновь возрождаются. Умирает Звридика, любовь Орфея не спасает ее от смерти. Требуется новый подвиг. Орфей песней всепобедной» освобождает ее, бросая вызов самой смерти.
В статье Блока контаминируются два последних мифа, сам текст «вмонтирован» в художественно-эстетическое целое, выступая его фраг-
ментом, что воплощено в цитации других стихов, передающих общий смысл поэзии Соловьева: Смерть и время царят на земле,
Все кружась исчезает во мгле, Неподвижно лишь солнце любви
[2, с. 221).
В логику рассуждений Блока включено и стихотворение «Дракон». Оно имеет подзаголовок - обращено к герою древнегерманского рыцарского эцоса Зигфриду. Понятие «дракон» у философа обозначает все формы зла. В данном тексте это, во-первых, метафизическое начало (природ-но-космическое): «Из-за кругов небес незримых / Дракон явил свое чело, - / И мглою бед неотразимых / Грядущий день заволокло» [3, с. 136]. Во-вторых, это зло, присутствующее в истории; в-третьих, оно связано с эмпирической жизнью человека, с его удовлетворенностью малым и посредственным, ограниченным, т.е. земным и временным на языке метафизики Соловьева. Обобщенно-символическое «дракон» представляет угрозу для человечества и для каждого конкретного человека. Противостояние ему - верность рыцарству и кресту. Стихотворение завершается следующим образом:
Полно любовью божье лоно,
Но перед пастию дракона Ты понял: крест и меч - одно
[3, с. 137].
Соединение меча, символа рыцарства, и креста - христианства сопряжено с концепцией Христа у Соловьева. В его философских трудах Христос напрямую соотнесен с проблемой противоборства в природе жизни и смерти и возможностью преодоления последней. Воскресение Христа - есть «первая решительная победа жизни над смертью». В статье «Христос вдскрес!» философ поясняет: «Непрерывная Ъо'йна между ними -между живым духом и мертбым веществом - образует, в сущности, всю историю мироздания. Хотя и много насчитывалось побед у духа до Воскресения Христова, но все эти победы были неполные и нерешительные, только половинные» [4, с. 103].
Стихотворение «Дракон» Блок воспринимает как своеобразное завещание философа.
В статье «Рыцарь-монах», написанной в 1910 г.. поэт XX в. размышляет и о своем и о со-ловьевском творчестве, комментирует и обобщает собственное поэтическое творчество конца 90-х - 1900 гг., которое по-новому' высвечивается в аспекте рыцарского мифа. Можно сказать, что статья - это его обоснование.
«Рыцарский сюжет» в поэзии Блока «фабулен», имеет внутреннюю эволюцию, в отличие от
его некоторой статичности в поэзии Соловьева. «Экспозицией» «рыцарского сюжета» можно считать цикл «Молитвы» 1-го тома, где разворачивается «аргонавтический миф». «Она» здесь -«вечная весна» (это ключевой мотив поэзии Соловьева, сопровождающий «софийные» стихи), в то же время она Мировая Душа, Вечная Жена и Невеста одновременно, находится во внеземных сферах, плетет нити человеческих жизней: «Бисер нижет, в нити вяжет - / Вечная Весна» [5, с. 139]. Через нее лирическому герою дано откровение о прошлых и будущих временах, она приподнимает «небесных арок / Все опускающийся свод» [5, с. 140]. Братья-аргонавты охраняют ее сон - «отдыхающий плен». Лирический герой уподоблен всем служащим ей рыцарям: «Я грущу, как заоблачный воин, уронивший панцирь на землю» [5, с. 140].
Развитием рыцарского мотива следует считать «Дали слепы, дни безгневны» (1904), где появляется метафизический «всадник в тучах», «несущий на острие копья весну». Он напоминает обликом Соловьева в статье «Рыцарь-монах»: «...бледным светом мерцает панцирь... круг щита и лезвие меча над складками черной рясы... стальные волосы...» [2, с. 221 222]. «Рыцарь в голубом» (голубой цвет - символ софийности у В. Соловьева) в поэтическом произведении - один из первовсадников, пытающийся пробудить Царевну. Его путь будет продолжен другими, т.е. «земными» рыцарями, здесь подразумеваются братья-аргонавты, так как текст имеет временную отсылку к «Молитвам»: было время, когда «нежно белыми словами кликал брата брат» [2. с. 141]. Но дате написания оно следует за «Молитвами». В «Далях...» миф о Соловьеве и аргонавтический миф переплетаются, образуя единый смысловой концепт.
В стихотворении в «свернутом» виде присутствует не только прощлое, т.е. счастливые времена духовного братства аргонавтов, но и будущий возможный путь рыцарей, посвятивших себя «делу освобождения Царевны», среди которых находится и лирический герой. «Сонный пруд», окружающий замок, может завлечь их страстями, тяжесть рыцарского долга не только в опасности гибели, но и в возможности измены.
Мотив измены становится основным в «рыцарских» текстах второго тома. В цикле «Пузыри земли» метаморфозу претерпевает не только рыцарь, но и она. Мотивы заколдованного сна. обморока, образы «старикашки-колдуна» корреспондируют к пушкинским сказкам «Руслан и Людмила» и «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях», которые к о нта минируются, переплавляясь в единый сюжет. Она одурманена, обманута чародеем, но. в отличие от сказок Пушкина, Царевна сама выбирает колдуна, «мертвого жениха», и «тоскуют они об одном» [2, с. 154].
Присутствует в цикле и мотив измены самого рыцаря как неизбежной «пред Вечностью». Если в первом томе ее сон - отдых, то во втором их разделяют препятствия - демонические силы.
В стихах этого ряда присутствуют два рыцаря: «ослепительный Всадник», аналогичный «рыцарю в голубом» в «Далях...» и запутавшийся в земном лабиринте лирический герой («Моей матери»), Его усталость и «обессиливание», а также изменение Ее облика сопровождаются усилением борьбы света и тьмы на ином уровне, в метафизическом плане, что передано как видения лирического героя («Когда я создавал героя», «Поединок»), Лирический сюжет «Поединка» -сражение Георгия Победоносца («Ангел, Мученик. Посланец, / Кем возвысилась Москва») с Драконом: «Светлый Муж ударил Деда! / Белый - Черного коня» [5, с. 238]. Результат поединка неизвестен, вернее, о нем можно судить по характеру лирического героя второго и особенно третьего тома, окруженного демоническими силами и стихиями. Он утрачивает копье, исчезают блеск и сияние доспехов, сменяемые неверным мерцанием. Она превращается в «ночную дочь иных времен», пришедшую из дикой дали. Сам «рыцарский сюжет» в конце второго - третьем томе присутствует латентно, редуцированно.
Его кульминацией можно считать осознание лирическим героем своего падения и измены -стихотворение из книги «Страшный мир» третьего тома «Идут часы, и дни, и годы» [6, с. 300 301]. Текст «перечитывает» все предыдущие, восстанавливая обозначенную нами цепочку: служение силам света, обман, утрата меча, смена пейзажа с весеннего на зимний («В мой дух врываются снега», «больная жалобная стужа»), появление женщины в маске, т.е. скрывающей свой истинный лик. Длительный плен, «дни и годы» у нее в неволе, забвение прошлого рождают протест и метафорическую гибель рыцаря - «Так падай, перевязь цветная, хлынь, кровь, и обагри снега» [5, с. 356]. Можно сказать, что это поражение рыцаря.
Но самая рыцарская тема не исчезает, а переводится в иные «регистры».
Это последние стихи из цикла «Родина» и драма «Роза и крест», в них она развивается в разных жанрах и на разном материале.
Прежде всего обратимся к стихотворению «Сны» (1912). В нем история «конника в латах» и царевны - детская сказка, которая представлена как сон во сне. В ее сюжете уже не один, а множество рыцарей бьются за освобождение царевны:
Под парчами, под лучами Слышно ей сквозь сны. Как звенят и бьют мечами О хрусталь стены...
[5, с. 508].
O.A. Дашевская. «Рыцарский сюжет» в творчестве А. Блока: к проблеме генезиса и типологии
Образный ряд текста отсылает прежде всего к стихотворениям «Дали слепы, дни безгневны» и «Так окрылен но, так напевно», где есть парчевый кафтан всадника, луч, меч и копье, сон Царевны, неприступный хрустальный замок. Но здесь, в отличие от ранних стихов, царевна освобождена.
Это стихотворение должно восприниматься в контексте с рядом расположенными текстами, такими, например, как «Посещение». Диалог двух голосов - ее и его - вводит мотив ее напоминания о себе, «унесенной белой метелью в глубину, в бездыханность», страдающей от «разорванности» нитей связи с земным; она нуждается в его верности и памяти. Он же, душа которого для «видений ослепла» и опустошена, не смеет взглянуть ей в глаза. Связь земного и метафизического в поэзии Блока двусторонняя: в «рыцарском сюжете» не только лирический герой обращен к ней, но и обратно - она «устремлена» к нему, часто являясь субъектом речи.
Указанный контекст проясняет отказ лирического героя от сна в первой строфе анализируемого стихотворения: сон - погружение в мечту, возвращение к идеалам юности, которые забыл, на которые он не имеет права и которых боится. В лирическом обобщении сон желателен. С одной стороны, остается только сон о прошлом, сладкая греза о рыцарстве. С другой же, сон включается в ряд контекстуальных синонимов - дремать, внимать, что указывает на открытость к усвоению внеземного (например в «Молитвах»: «Спи. Да будет твой сон спокоен. / Я молюсь. Я дыханью внемлю»). Близка к этому трактовка сказки у позднего Блока: язык сказок помогает «постигать в обрывках слов / туманный ход иных миров» («Было то в темных Карпатах»), Это чтение неведомого («темный времени полет») не доступно никому, кроме лирического героя и его «друга» --■ собеседника. Поэтому «рассказ няни» в «Снах» можно воспринимать не только как «сказку» о прошлом, но в равной степени как «угадывание» будущего, освобождения пленной царевны -«о тюремные засовы звякают ключи» [5, с. 508].
Сам текст «Снов» окружен стихами о судьбе Родины, размышлениями о ее будущем. Это «Новая Америка» и «Коршун». Переходность этого стихотворения очевидна и в его сопоставлении с «Новой Америкой». В нем «невеста-Россия» ожидает «Мессию-жениха», что в конкретном тексте ассоциируется с ее «машинным» преображением [1, с. 326- 328]. Мотив невесты-России, особенно ее сна, присутствует и во многих других стихах, что позволяет более расширительно трактовать проблему ее «освобождения». Думается, что тема России в каких-то своих аспектах существует в рамках рыцарского мифа.
Последние стихотворения третьего тома «Дикий ветер» и «Коршун» напрямую указывают на
допустимость такой трактовки. Они корреспондируют к пушкинским мотивам рыцарского сюжета, в частности к «Сказке о царе Салтане»
(«Коршун»), и древнерусским коннотациям цикла «На поле Куликовом», развивают тему жениха и невесты, которой угрожает «чужой», «проклятой», коршун-колдун-чародей:
Как мне скинуть злую дрему, Как мне гостя отогнать, Как мне милую - чужому, Проклятому не отдать?
[5, с. 516].
Темы индивидуального существования и судьбы России сопрягаются с общими процессами мировой жизни, с неблагополучием космического бытия.
Рыцарская тема выходит за границы поэтического творчества Блока, обретает иной масштаб в драме «Роза и крест» (1913). В ней находит свое завершение миф о В. Соловьеве - рыцаре-мона-хе. В пьесе это Гаэтан, значение героя было подчеркнуто в первоначальном замысле; драма называлась «Рыцарь-Грядущее» [6],
Гаэтан - странник, бард, сочинивший непонятную песню, непостижную земному сознанию Изоре (земной розе, т.е. красоте) и Бертрану, ее рыцарю. С Гаэтаном в пьесу входят три проблемы: во-первых, проблема «нечеловеческого зова»; во-вторых, судьбы рыцаря; в-третьих, проблема разрыва его идей и реальности. Рассмотрим их последовательно.
Содержание песни Гаэтана восходит к основным идеям метафизики В. Соловьева. Песня Гаэтана о будущем, о конце времен, о «блаженном бреге» и «обетованной весне», сам он - их предвестник.
Сдайся мечте невозможной.
Сбудется, что суждено...
Кружится снег...
Мчится мгновенный век...
Снится блаженный брег...
[5, с. 637].
По смыслу они связаны со стихами Соловьева, которые Блок цитирует в статье «Рыцарь-монах» - «Смерть и время царят на земле» и с идеей необходимости «расковать цепи земного бытия»,
победить смерть.
В песне Гаэтана, данной через восприятие Изо-ры и Бертрана, страдающими от неразделенной любви, самыми пленительными и непонятными становятся слова о единстве «Радости-Страданья»: «Сердцу закон непреложный - Радость-Страданье одно» [5, с. 686]. В свете философии Соловьева они реализуют идею синтеза, примирения противоположного и разного. В поэзии философа она более всего воплощена в программном тексте «К Прометею», утверждающем разрушение преград и «блаженство примиренья»
В 1921 г.
третью статью о Соло-в
ЭТОГО 1
«Утро
которое будет . - это [3, с. 59].
ном» странничестве, о парусе, море и корабле
героя. Он , т.е. рыцарь-мо-
[плену»(озерном чертоге) среди роз и лилий. Она сплела ему венок из роз, тем самым привязав его к себе, вло-
Ею вышиты на его груди роза и крест, тика Гаэтана, символизирующая служение ей, посвященность высшей цели. Его миссия, им победа над злой колдуньей Мор-Его сны - о внеземном подвиге. Все ос-не существует для него. С ним соотнесен миф о Ланцелоте как вечном рыцаре. Газтан в . голос и обречен на земную
Его сит в мир,
происходит в начале XIII столетия, в этом смысле он
ния. Во-вторых, его зов к
отклик он находит только у Изорьь рождая в ней тревогу, нечто смутно осознаваемое.
Гаэтан обречен на одиночество и ние. В структуре действия драмы «Роза и крест»
Изора - Бертран - Га-
Изора
ним своего верного земного рыцаря Бертра-
хочет видеть его на очередном турнире. Но, его, старика, или «старого
Она отдает на, который стихах, по сути,
на и духовная высота его двойника Бертрана побеждены низкой мужской красотой.
Но и «святости» Гаэтана не нужна земная красота (Изора), он соглашается участвовать на празднике из жалости к уродливому и обездоленному Бертрану, он просто не видит ее, она существует помимо его интересов.
В аспекте рыцарского сюжета пьеса ставит проблему сверхчеловеческого пути Гаэтана, в аспекте мифа о Соловьеве - еще раз рует судьбу
творчества
Сама:
. восходит к его статье
«Драма» античного
в разрыве земного и ального, в противоречии между его полной ком-
Преодоление этого противоречия и в соловьевской идее синтеза, которую тот утверждает в философии и поэзии. Синтез был уже
разец), рассуждает Блок, развивая Соловьева, но
идти многие», посвятившие себя какому-либо делу [7, с. 222]. Для Блока это путь любого поэта.
В свете высказанного творчество Блока обретает удивительную целостность и стройность; на-
* [ поэма «Двенадцать» с образом Христа в
1 и реальности) подразумевают верность ческому п
Понятие «рыцарский сюжет» - достаточно условная модель, которую мы рассмотрели как конструкт творчества Блока. Но она
писке символистов и в их критических отзывах друг о друге. Все эти факторы определяют объем понятия и его типологическую устойчивость.
Д. Андреева, где «рыцарский сюжет» русского|
и завершен» определяясь в
культуре, Андреев опредс ой метод как
Его дискурс Мира») и
: боги»). В «Розе в частях,
Анд-
присутствует в
поле. Он мифами католической метакультуры, богатыми
конструкции «Розы мира» и поэтичес- тории образование Древней Руси начинается со
кого ансамбля «Русские боги». Д. Андреев «пере- «спуска» Ыавны в
» В. Соловьева и А. Блока в свете своей са», в дикую, «лютую», языческую Русь, в кото-
гановится комментатором их рыцарских рой была «страшна власть Афродиты
Он напрямую называет своим предше- [9, с. 190]. Ее «добро, тепло и жалость»
В. Соловьева, а в творчестве Блока внятной для варварской Руси духовность христи-
[9, с. 193].
сюжет» русского символизма, включенный в но- собственной плотью»
вый контекст, обретает устойчивость, проясняют- сти, стихиали у Андреева, которые
Более того, Андреев «встраивает» их рыцарскую своей и милостью» [9, с. 191]. тему в русскую культуру в целом. «Рыцарский Навна как Соборная Душа сверхнарода <
мотивов А. Блока -В. Соловьева и русской литературы.
'Развивает и детализирует. Поэтому это и тот же и другой «рыцарский текст».
которому устремлено сознание всех трех поэтов. Сама же потусторонняя реальность меняется и усложняется. Она способствует оформлению трансмифа
У В. Соловьева присутствует два варианта сверхнарода, т.е. закреплению национального женской образности: Вечная Женственность (Das сознания в культурных источниках (поверьях,
Ewigweibliche), внеземное идеальное начало, и песнях, сказках, древнерусской литературе, зод-Афродита народная, зем* Блока представлены три
сущность демонического плана и циональных проявлений Л и лит
раз- сения русского государства (Киевской Руси) от внешних врагов. В период Московского царства
тью. Андреев выстриавает иерархию женских и Петербургской империи, когда в полной мере сущностей светлой направленности (Навна - выявляется демоническая сущность государства,
У Андреева сохраняется внешняя схема «ры- В сюжете поэмы важное место обретают мо-
царского сюжета», его общая логика: обязатель- тивы ее мольбы о спасении, поисков защитни-
ков. Замок, окруженный водой в поэзии Блока, заменяется у Д. Андреева цитаделью демонических сил.
Освобождение Навны на метафизическом уровне (демиург «разрушает» замурованную стену из «эфирных камней») отражается в искусстве XIX в. (в музыке, живописи и литературе) художниками-вестниками, у которых развито космическое сознание, и они «улавливают» ее «духовные энергии»: «И демиург ударил в ярости / жезлом по камню цитадели. / Эфирный камень дрогнул... В щели / прорвался плещущий родник [9, с. 196]. Родник - источник творчества народа (нации): «И стала звонкая струя расти, / Рыдая тысячью мелодий, / И чуткий слух внизу, в народе, / К его журчащей влаге ник. /...Ив театральных залах -звонами / Гармоний, миру незнакомых, / В лицо пахнул, как цвет черемух, / Сам потаенный Русский сад» [9, с. 196-197]. Под ее влиянием создается единый национальный образ мира в литературе (русская природа и женские образы), в котором едва угадываемы ее очертания. Но сущность «плена» Навны, сказочной красавицы, смутно осознается русской литературой XIX в., он открывается лишь на рубеже XX в. Д. Андреев почти цитирует А. Блока:
Друг мой! Жених мой! Ветер геенны Треплет одежду мою, разрывая, Клочья уносит - слоями Вселенной С края до края...
Или: Друг мой! Жених мой! Знаю: в бою ты С темным хранителем, с лютым титаном...
[9, с. 198].
«Лютый титан» у Д. Андреева - Планетарный Демон и его многообразные воплощения и порождения. У Соловьева - это Дракон; у Блока - кор-
шун, чародей, колдун. Как у последних двух поэтов «она» несет «вечную весну», так у Д. Андреева с Навной связывается «всечеловеческих братств полнота». Царевна Д. Адреева открывает вход «в светлицу» творцам и безвестным героям, которые слышат отзвуки ее голоса и доносят их людям, клянутся в верности, т.е. она обретает в них гонцов и последователей.
В концепции Андреева освобождение Навны безусловно в метаисторической перспективе, а лирический герой поэмы выступает рыцарем Вечной Женственности.
Размышляя о типологии рыцарского сюжета, нельзя не отметить, что в творчестве всех трех поэтов он имеет своим постоянным атрибутом образ розы: «розы и лилии» В. Соловьева, «роза и крест» А. Блока, «Роза Мира» Д. Андреева. У Соловьева розы украшают сад Царицы («У Царицы моей есть высокий дворец»), символизируют вечную весну и саму «молодую весну Царевну»; с ней связывается природно-космическое преображение Вселенной, а благоухание роз - знак Ее приближения («Три свидания»). В творчестве Блока розы включены в иной контекст: сопряжены с христианством, путем рыцарского служения высоким идеалам, и одновременно знаменуют трагический (крестный) путь для всех, идущих по этой дороге. Это роза и крест на груди Гаэтана, «белый венчик из роз» на голове Христа в «Двенадцати». «Роза Мира» Д.Андреева - «геометрическое» воплощение преображенного Планетарного космоса. Лепестки розы соединяют в целое разные религии светлой направленности.
Во всех трех случаях это понятие духовно-религиозное, содержащее идею гармонии и совершенства, «истины, добра и красоты» (В. Соловьев).
Литература
1. См.: Минц З.Г. Поэтика А. Блока. Избранные труды: В 3 кн. СПб.,1999.
2. Блок А. Рыцарь-монах // Блок А, Избранное. М.,1996.
3. Соловьев В. Стихотворения и шуточные пьесы. Л.,1974.
4. Русский космизм: Антология философской мысли. М., 1993.
5. Блок А. Стихотворения. Поэмы. Театр. М.,1968.
6. Пьесу рассматривают в основном как стилизацию на историческую тему. См., напр.: Жирмунский В. Драма А, Блока «Роза и крест». Л.,1977.
7. Пайман А. История русского символизма. М., 1998.
8. Андреев Д. Роза Мира. М.,1999,
9/ Андреев Д. Русские боги. Стихотворения и поэмы. М., 1989.
