CC BY
18УДК 821.161.1
РУССКОЯЗЫЧНАЯ ЛИРИКА БУРЯТИИ КОНЦА ХХ ВЕКА:
ОСНОВНЫЕ СТИЛЕВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ © Ко. такова Оксана Анатольевна
доктор филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Института филологии и массовых коммуникаций ФГБОУ ВО «Бурятский государственный университет» Россия, 670000, г. Улан-Удэ, ул. Смолина, 24 а E-mail: post-oxygen@mail.ru.
В статье дается общая характеристика лирики русскоязычных поэтов Бурятии периода 1985-1990-х гг. Выявляются основные тенденции ее развития, в целом совпадающие с теми, которые характеризуют российский литературный процесс конца ХХ века. Такими тенденциями являются активизация литературной жизни, связанная с крушением норм идеологического и эстетического характера, а также активные поиски новых форм и средств художественной выразительности. Автор статьи подробно рассматривает программные лирические сборники А. Улзытуева «Сокровенные песни», Е. Сындуева «Под Вечным Синим Небом», С. Нестеровой «День прилета стрижей и касаток», «Постучись в апрель», уделяя особое внимание проблеме соотношения традиции (обращению к образам Байкала, степи, малой родины, фольклорно-мифологическим мотивам) и новаторства (словесному эксперименту, стилевому многоголосию). Ключевые слова: русскоязычная лирика Бурятии, А. Улзытуев, Е. Сын-дуев, С. Нестерова, мотив, образ.
В конце 20-го столетия в Бурятии, как и в России в целом, появлялись авторы, для которых художественное творчество по-прежнему было откровением, а чувство ответственности перед своими читателями — нормой. Поэты, о которых далее пойдет речь, создавали произведения разной степени художественности, по-разному они относились к традиции и имели различные представления о назначении поэтического творчества. Но всех их объединяло одно: они создавали свои произведения в эпоху перехода, кризиса общественного сознания, пытаясь своим творчеством хоть как-то противостоять общественным катаклизмам, которые неожиданно обрушились на некогда благополучного постсоветского обывателя.
Мир поэзии Амарсаны Улзытуева, по меткой характеристике Е. А. Долматовского, романтический в своей основе [1, с. 5]. Мир этот центрирован образом лирического героя — личности яркой, очень чуткой и склонной к максимализму: «За то, что люблю тебя, не выбирая дорог, // за то, что пою, отдирая от губ тишину, // но больше за то, что об этот святой уголок // я, видно, мою одинокую шею сверну» («Песнь, увитая плющом»).
Нить своей памяти лирический герой ведет не из преданий и легенд, а из собственной памяти: «Я отчаянно вышел из гула мятежных степей,
// где траву до земли подминает свобода, // где растет на неправду колючей управой репей // и, не прячась от солнца, живут золотые народы» («Нежная песнь планете»). Поэтому закономерно его обращение к образам степи и Байкала. Степь — один из лейтмотивных образов Улзытуева: «Степь тоски и гнедого пота, // степь тоски и немых саранок, // степь моей приглушенной раны // и табунной моей свободы» («Песнь о приснившейся боли»). А в образе бушующего Байкала воплощена максималистская, романтическая по сути, концепция творчества поэта: «А ночью, для тех, кто стоит берегами любезн, // как волны байкаловы рвут себя в клочья — // я выплесну бочья моих омулевых бездн, //я выхаркну с кровью мои многоточья» («Песнь в будущее, что напротив»).
С обращением к онтологически насыщенным образам и мотивам природного мира связан у автора поиск духовных основ бытия. Но мы не встретим у Улзытуева традиционной пейзажной лирики, банальных славословий в адрес малой родины поэта. Образы родной природы созданы Улзытуевым не через взгляд со стороны, а как бы изнутри. Можно сказать, что лирический герой не вычленяет себя из природного мира. Поэтому ему так легко почувствовать себя «могучим лосем» («Лосиная песня») или заболеть «одиночеством росинки» («Песнь о пронзительном чувстве»). Лирический герой приносит возлюбленной «чуткий букет своих рук» («Песнь о первом пробуждении»). А, расставаясь с нею, оставляет ей «вместо себя... небо»: «Глядя на светлое облако, // вспомнишь, быть может, // былое, // и за глаза мои примешь // стрижа» («Прощальная песня»).
Нужно сказать, что лирическое сознание поэта не изолировано в самом себе, а разомкнуто для диалога с другим сознанием, о чем говорит уже выбор жанровой формы стихотворений первого сборника поэта «Сокровенные песни» (1986). В песне интенционально предполагается «слушатель». Лирическому герою Улзытуева необходим адресат, будь то друг («Меркну... и ты не спасешь меня, друг...» — «Песнь о черном сентябре»), возлюбленная («Я согласен с тобой, с твоими губами...» — «Песнь о беззащитном согласии») или даже вся Земля («Дорогая моя, сколько жизни еще предо мной...» — «Нежная песнь планете»).
Можно отметить, что лирика А. Улзытуева лишена четких социологических ориентиров; их заменяет стремление к широким, культурологически ориентированным формам эстетического сознания. Так, в стихотворениях поэта мы встретимся с Джульеттой («Песнь о тополином пухе»), «желтыми рыцарями солнц» («Песнь-наигрыш»), Летучим Голландцем («Песнь бережно, морин-хуром»), «близнецами из Сиама» («Песнь в будущее, что напротив»). Приметы современного социума у Улзытуева обнаруживаются лишь в урбанистических мотивах. Но и в них подробности городского пейзажа фокусируются во внутреннем мире лирического героя: «Ты помнишь тополь — весь белый-белый, // взмывавший в небо высокой кроной, // быть может, пухом его был соткан // балкон высокий — и ты там пела» («Песнь о тополином пухе»); «Забудем... и целой жизни // для ночи такой не хватит! // Лишь кровь полнолунья брызнет //
на вытоптанном асфальте» («Песнь о нахлынувшей луне»); «И может быть по улицам вопит весна, // и тщетно дворник собирает солнце...» («Песнь беспомощности»), «Не спеша проходить мимо ветра и зданий... Где-то там позвоночник сдавили балконы» («Песнь терпеливости...»).
Одной из установок, декларируемых А. Улзытуевым, несомненно, является право поэта быть непонятым. Однако среди неожиданных и емких образов встречаются у поэта и излишне усложненные, отнюдь не приводящие к обогащению смысла, но рождающие ощущение некоторой монотонности, несмотря на пышность метафор и широкую эрудированность автора. Ср.: «сухожилия мои // расправляются в мышь летучую»; «в черепе обмякшем прорастают незабудки»; «правая рука, как мертвый соловей»; «А тот устанет знать, что дней голубизна — // из крыльев бабочек на время сложенный скворечник» и др.
Лирику другого поэта постперестроечной Бурятии, Есугея Сындуе-ва, напротив, отличает стремление к совмещению элитарного кода поэтического языка и массового языка повседневности. Ср.: «Без тебя мне сахар горек, // Воздух — едкий смог, // Взгляд твой даже дым попоек // Мне затмить не мог»; «Полярная звезда — ось мирозданья. // Насколько эта ось хрупка, аж жуть...» («Полярная звезда — ось мирозданья...»). Этой установкой, по всей видимости, объясняется тяготение лирики поэта к сюжетности, являющейся для него своеобразным способом рефлексии. Вот перед читателем яркая картина поединка и награждения борца Бориса Будаева («Борцовская слава»), а вот бурлескная история о визите к подгулявшему поэту булгаковских Бегемота и Понтия («Один заблудший сын великого поэта.»). Встречаются у Сындуева и отнюдь не «поэтичные» сюжеты, как, например, в стихотворении «Полмира прошедший с боями.», рассказывающем о ветеране, который «выискивает на обед» в мусорном контейнере.
Вообще социально-актуальная проблематика у Сындуева четко отражает концепцию творчества поэта — служить обществу. Поэтому особым кощунством, по Сындуеву, является использование своего поэтического дара с целью самоутверждения, удовлетворения личных амбиций: «Дар божий делать средством // Шокировать весь свет. // Себе своим кокетством // Передавать привет» («Не для каприза эта.»). В большинстве стихотворений явственно проглядывает личный и, главное, социальный опыт автора, которого беспокоит духовная пустота, образовавшаяся в результате потери прежних нравственных ориентиров. Ораторское начало некоторых строк подчеркивает неравнодушие автора к происходящему в России: «Страна огромная в тартарары летит. // Кричу ей: «Брось напрасные надежды, // Что поутихнет вдруг плебейский аппетит // Тех, кто украл патрициев одежды!»
Пытаясь найти некий духовный стержень в бытии своих современников, поэт обращается к национальному сознанию, дающему новые возможности миропонимания: «Где облака — как в скирдах хлопок, //Где небо распахнулось голубо, //Деревья толпами к вершинам сопок // Взбираются, как предки на обо». Оригинально обрабатывает Сындуев бурят-
скую легенду о полосатом бурундуке, «обласканном» медведем («Оттого бурундук полосат...»). Однако центром национальной картины мира у поэта остается традиционный для лирики Бурятии образ Байкала: «А ныне, в ранг святыни вознесенный, // Каких на всей Земле наперечет, // Байкал, патриархальностью спасенный, //Нас всех от одичания спасет» («А может, феодальная отсталость.»).
Расширение художественного пространства у Сындуева осуществляется и за счет введения религиозного контекста — буддизма. При этом в буддизме современному автору интересна не столько визионерно-созерцательная, сколько морально-этическая его сторона. Эпиграфом к сборнику «Под Вечным Синим Небом» (1997) являются слова Будды, избранные автором своим жизненным кредо: «Тьму и зло победить невозможно. Тьма непобедима. Несите свет». Бог «дарит милость эту, // Уметь стихи слагать. // Поэтому поэту // Никак нельзя солгать» («Не для каприза эта.»).
Создавая свои произведения в русле традиции, Е. Сындуев не всегда успешно справляется с обличением своих мыслей в классические для традиционной лирики формы. Не вполне оправданным в некоторых случаях выглядит внедрение в художественный дискурс грубой материи разговорно-просторечного языка: Ср.: «Смерть — горизонт, // Он для живущих, //Для тех, кто в этой жизни гость... //Не ощутили даже мига, // Когда черта пересеклась. // Коль так, тогда какого фига — // Не жить, а смерти ждать, трясясь» («Смерть — горизонт.»). Также неудачен enjambement «Нашим борцам Европа тесна, // Для них невозможного нету. // И вот Будаев берет и на // Туше бросает планету» («Борцовская слава») и др.
Литературная жизнь постперестроечной России характеризуется появлением так называемой «гендерной» литературы — прозы и поэзии, созданной авторами-женщинами, изображающими действительность через призму именно женского мировидения. В поэзии Бурятии наиболее заметными явлениями становится лирика Н. Красниковой, Л. Олзоевой, С. Нестеровой.
Ко времени публикации своих первых поэтических сборников Светлана Нестерова была известна читателю как писатель-очеркист и автор книги сказок для детей. Мы подробно рассмотрим два ее поэтических сборника — «День прилета стрижей и касаток» (1994) и «Постучись в апрель» (1999). Эти книги открывают очередную грань женской судьбы — творческой и обычной, с узнаваемыми деталями быта, с тревогой за несовершенство окружающего мира и человеческих отношений. Как отмечал Р. Шойморданов, «стихам С. Нестеровой присуща острая социальность, гражданственность, четкость авторского отношения к явлениям Бытия <...> нравственным стержнем всего ее творчества является сострадание и совесть» [2, с. 4]. В ее строках «Мы без земли сироты. А она без нас?» («Земля родит нас.») уловлен общий пафос литературы ХХ века, утвердившей приоритет личности над государством, когда лириче-
ский герой может сказать: «Я твой капиллярный сосудик, Россия. // Мне больно когда, тебе больно, Россия» (А. Вознесенский).
Основная тема поэзии С. Нестеровой — поиск лирической героиней собственной идентичности. В первом сборнике душевный мир героини показан гармоничным и самоценным. Лирическое «Я» организовано в триаду «женщина — я — мать». Духовный мир заполнен образами любимого — «ты» и «родного» — «мама», «папа», «березы», «луга», «чайка», «дом». При этом пространства «я-женщина» — «мать» и «я-мать» — «родные» почти зеркальны. Их основное свойство — двуполяр-ность. Но крайности как бы уравновешивают друг друга. Так, «отрицательный» полюс «мира женщины» — это мотив «боли» («Но тебя отдаю я воле, // А сама остаюсь я с болью»), «одиночества» («Все бродит она с одиночеством в паре»), тревожной любви. Но отрицательные эмоции снимает положительное, светлое начало, возникающее в мотиве «чуда» («Великое чудо — любовь» и «чудо — это ты»), в образном ряде «дорога, мост, надежда, солнце, ты».
Так же и пространство «я-мать» — «родные» организовано дихото-мично. С одной стороны — трагические строки, посвященные вдовам и сиротам «жестокой и мерзкой» войны, погибшему отцу. С другой — «дивный мир согласья», «край, где вечно мама ждет» — образы, создающие ощущение надежности, стабильности этого мира.
Оба пространства пересекаются в точке «я», где лирическая героиня уже выступает с позиций гражданина, например, в таких стихотворениях, как «В стране беспредел», «Армения». Но и здесь она остается женщиной, ведь первый образ, возникающий в ее сознании, когда она описывает землетрясение в Армении — это руины школы.
Кроме того, оба мира лирической героини объединены мотивом любви, в которой и должна реализовать себя женщина: «И женщина тоже // Пришла для любви», «В любви моей, в любви к земле // Нашла я женское начало».
В самоидентификации — «обретении себя» — с любимым ли человеком или с родной землей (в более традиционной для русского менталитета «патриархальной естественности» — стихотворение «Родная сторона, меня прими.»), лирическая героиня, в конечном счете, ищет гармонию внешнего и внутреннего миров — слов и мыслей, как в стихотворении «Говорим мы порою не то, что хотим.». Эта проблема — соответствия внешнего внутреннему как будто чрезвычайно трудно разрешимая. Отсюда и слова: «Если вдруг, среди дня, //Загорится звезда, то пойми ее жажду!» Однако гармония достижима, поскольку самая яркая звезда — солнце — светит именно днем.
С поиском гармонии связаны мотивы середины и круга. Сборник «Постучись в апрель» открывается стихотворением «Я постучусь в апрель». Почему именно в «апрель»? Только ли это символ весеннего обновления? (В русской поэзии эта символика традиционно закреплена за маем). У С. Нестеровой апрель, скорее всего, символ середины жизненного пути. В пользу такой трактовки говорит и следующее стихотворение
сборника — «Весна», где март представлен «юношей невинным». Эти два стихотворения показательны в плане переосмысления сквозной метафоры «жизнь — времена года» в метафору «времена года — состояния человека». Например, зима — это одиночество.
Лирическая героиня оглядывается назад, осмысляет свою жизнь, но без пессимизма — спокойно и уверенно: «не жалко мне, что время пролетело», «Не пытай меня на верность, // Я верна себе».
Лирическая героиня ощущает ценность каждого мгновения жизни. Так, в стихотворении «Я постучусь апрель.» уже задается «хронотоп мгновения» — происходит «сужение» времени: «река времен» — «день» — «миг» и «расширение» пространства: «сад» — «путь» — «пашня жизни». Возникает острое «чувство жизни», радости от своего существования. Для лирической героини важен именно миг первой встречи, когда «замирает мир на перекрестках» («Нежданная встреча») или миг своего единения с природой: «слиться (с жаворонками) и замереть на миг» («Все цветы луговые.»). Миг — ощущение полноты жизни, а бег времени рождает тревогу, как в стихотворении: «Время бежит невольно, //Не замыкаясь в миг».
В стихотворении «Все цветы луговые...» — особая символика круга. В психологии выбор круга среди других геометрических фигур означает гармоничную, цельную личность. Для С. Нестеровой движение по кругу — не безысходность, а стабильность: «Все, замыкаясь кругом, // Все же идет вперед». И в стихотворении «Пусть ты сгорел в огне своих страданий.» «замкнутый круг» не несет негативной коннотации, т. к. любимый вновь возвращается к лирической героине.
В поиске гармонии каждый человек неизбежно обращается к Богу. Религиозные мотивы мы встречаем и у С. Нестеровой. Здесь и буддийская символика, возможно, как дань «геополитическому положению» («Мы будем жить когда-то снова») или «Возродится душа моя снова» — момент реинкарнации); и христианские мотивы. Так, в стихотворении «Я в пустоту протягиваю руки.» образ России осмыслен вполне традиционно для русской поэзии Х1Х — серебряного веков как Православной, что отражено в выборе соответствующей лексики: «откровенье», «Назарет», «творенье», «миряне», «животрепетанье». Но в стихотворении «Откровенье» путь к Богу представлен не как «духовное трудничество», а слишком предметно: «Мне бы в горы высокие». Бог лирической героини не христианский и не буддийский, а свой собственный, тот, которого она носит а себе: «Присягаю я Богу, // Присягаю себе».
Итак, в поэзии трех рассмотренных нами очень разных авторов — Амарсаны Улзытуева, Есугея Сындуева и Светланы Нестеровой можно выделить общие черты, раскрывающие основные стилевые тенденции и закономерности в русскоязычной лирике Бурятии 1985-1990-х гг. На наш взгляд, таковыми являются:
1) использование традиционной для литературы Бурятии образности (Байкал, степь, малая родина) говорит о непрерывности литературного процесса;
2) бурятские поэты на первый план выдвигают категорию нации и национального (от лирических зарисовок о малой родине — до обращения к фольклорно-мифологической и религиозной — буддийской и христианской мотивике);
3) расширение художественного пространства происходит за счет введения различных культурных языков (от жаргона — до стилистики духовной поэзии);
4) серьезность и ответственность слова поэты Бурятии 1985-1990-х гг. понимают как тяготение к морально-авторитетной традиции, отсюда и внедрение в поэзию дидактизма, ораторского и публицистического начал;
5) в целом же анализ русскоязычной поэзии постперестроечной Бурятии говорит о единстве личности поэта и его эпохи — эпохи «меж веком двадцатым и веком напротив» (А. Улзытуев).
Литература
1. Долматовский Е. Мир в романтическом фокусе // Улзытуев В. Сокровенные песни: стихи. — Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1986. — С. 5-6.
2. Шойморданов Р. Превыше всего — человек и любовь / С. А. Нестерова. Постучись в апрель: стихи. — Улан-Удэ: Наран, 1999. — С. 3-5.
3. Улзытуев А. Сокровенные песни: стихи. — Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1986. — 40 с.
4. Сындуев Е. Под Вечным Синим Небом: стихи. — Улан-Удэ: Священный Байкал, 1997. — 80 с.
5. Нестерова С. День прилета стрижей и касаток: стихи. — Улан-Удэ: Наран, 1994. — 95 с.
6. Нестерова С. Постучись в апрель: стихи. — Улан-Удэ: Наран, 1999. —
110 с.
RUSSIAN-SPEAKING LYRICS OF BURYATIA OF THE END OF THE 20TH CENTURY: MAIN STYLE TENDENCIES
© Oksana A. Kolmakova
doctor of Sciences in Philology, associate professor of the Russian and foreign literature department of Institute of Philology and Mass Communications of Buryat State University 24 a Smolina Str., Ulan-Ude 670000, Russia
In article the general characteristic of lyrics of Russian-speaking poets of Buryatia of the period of the 1985-1990th is given. The main tendencies of its development in general coinciding with those which characterize the Russian literary process of the end of the XX century come to light. Such tendencies are the activization of literary life connected with collapse of standards of ideological and esthetic character and also active searches of new forms and means of art expressiveness. The author of article in detail considers program lyrical collections of A. Ulzytuyev «Intimate songs», E. Synduyev «Under the Eternal Blue Sky», S. Nesterova «Day of an arrival of martins and falcated duck», «Be knocked in April», paying special attention to a tradition ratio
problem (the appeal to images of Baikal, the steppe, the small homeland, to
folklore and mythological motives) and innovations (verbal experiment, style
polyphony).
Keywords: Russian-speaking lyrics of Buryatia, A. Ulzytuyev, E. Synduyev, S.
Nesterova, motive, image.
References
1. Dolmatovskii E. Mir v romanticheskom fokuse [The world in romantic focus] // Ulzytuev V. Sokrovennye pesni: stihi. [Intimate songs: verses]. — Ulan-Ude: Buryat book Publ., 1986. — Pp. 5-6.
2. Shojmordanov R. «Prevyshe vsego — chelovek i ljubov'« [«Above all — the person and love»]. Nesterova S. A. Postuchis' v aprel': stihi [Be knocked in April: verses]. — Ulan-Ude: Naran Publ., 1999. — Pp. 3-5.
3. Ulzytuev A. Sokrovennye pesni: stihi [Intimate songs: verses]. — Ulan-Ude: Buryat book Publ., 1986. — 40 p.
4. Synduev E. Pod Vechnym Sinim Nebom: stihi [Under the Eternal Blue Sky: verses]. — Ulan-Ude: Svjashhennyj Bajkal Publ., 1997. — 80 p.
5. Nesterova S. Den'prileta strizhej i kasatok: stihi [Day of an arrival of martins and falcated duck: verses]. — Ulan-Ude: Naran Publ., 1994. — 95 p.
6. Nesterova S. Postuchis' v aprel': stihi [Be knocked in April: verses]. — Ulan-Ude: Naran Publ., 1999. — 110 p.
