CC BY
56
Т.М.АТНАШЕВ
РУССКИЙ ЯЗЫК КАК ОБЩЕЕ НАСЛЕДИЕ ИМПЕРИИ, ИЛИ ОТКРЫТАЯ ГРАНИЦА
Двадцать пять миллионов русских, которые в 1991 г. проживали в советских республиках вне, тогда условной, территории РСФСР, оказались вне, теперь реальных, политических границ нового русского государства — Российской Федерации. Термин «соотечественники», возрожденный в первое десятилетие после распада СССР, был призван выразить озабоченность и сопричастность новой России проблемам миллионов «русскоязычных», живущих в ближнем зарубежье. При этом накануне распада 40% населения новых национальных республик, т.е. в целом около 50 млн., свободно говорили по-русски, т.е. были русскоязычными.
Оба эти термина — соотечественники и русскоязычные — указывали на недосказанность нашей государственной позиции, которая с не до конца продуманным умыслом старалась не различать то, что стоило бы различить хотя бы для себя: а) русскую этническую диаспору, б) российских граждан в ближнем зарубежье, в) русскоязычных, но нерусских граждан, не принадлежащих «титульной» нации, и, наконец, г) русскоязычных, но нерусских граждан, принадлежащих «титульной» нации в странах Балтии и СНГ. Представляется важным сначала различить эти категории с тем, чтобы потом попытаться установить степень их действительной близости и взаимозаменяемости. Постепенный поворот к вопросам собственно рус-
ского языка в этой перспективе представляется более адекватным, но требует большей ясности терминов и интересов1.
После не до конца принятого и осмысленного отделения от СССР Российская Федерация ищет приемлемую модель, обеспечивающую баланс между имперским, советским и русским национальным наследием, с одной стороны, и новыми внутренними и внешними задачами государственного строительства — с другой. Отсутствие базовой модели естественно сказывается на нечеткости позиции России в отношении русского языка и русской диаспоры. Зеркально -асимметричная задача встала перед бывшими советскими республиками, в отличие от России провозгласившими этнонациональные государства. Наши ближние соседи должны были оберегать или искоренять русское и советское наследие, включающее язык, социальные коды, систему образования и 25 млн. мужчин и женщин, потенциально готовых как присоединится к новой Российской Федерации (вместе или без территории проживания), так и при возможности стать гражданами новых наций-государств.
Что же произошло с этим имперским наследством? За последние десять лет около 4 млн. русских вернулись в Россию и порядка 20 млн. решили так или иначе интегрироваться в ближнем зарубежье2. Либеральный пацифизм российских элит начала 90-х годов позволил избежать югославского исхода. Государственные границы не были оспорены, и еще свежие, часто произвольные, советские разделы были признаны РФ действительными границами. В этом в целом мирном разделении русский язык постепенно стал основным полем симптоматического выражения напряжения, возникшего после полураспада империи. Нам представляется, что большинство протаго-
1 Первые государственные инициативы были начаты еще при Б. Ельцине с принятием программы «Русский язык». В современной государственной риторике забота о русском языке теперь занимает более заметное место, несколько конкретных проектов начали работать: с 2001 г. «Пушкинский конкурс» для учителей русского языка под патронажем Владимира Путина, а затем его жены, конференция «Русский язык как язык межнационального общения в странах Содружества» под патронажем Сергея Миронова в 2002 г., наконец заявление зам. министра иностранных дел России Элеоноры Митрофановой о намерении РФ придать русскому языку статус официального в странах СНГ, сделанное в сентябре 2003 г.
2 Мы ссылаемся здесь на данные Института стран СНГ - ср. Росбизнесконсалтинг, А. Попова «Русский язык остается в СНГ пасынком», www.rbk.ru 17.07.2003.
нистов неадекватно описывают свои интересы и задачи в этой области. Старые представления, страхи и раны мешают увидеть новое и большинству исследователей.
В данной статье мы не хотели бы специально рассматривать государственную политику и публичные заявления по вопросам «русской диаспоры», «русскоязычного населения» и «соотечественников», и встречную языковую политику национальных республик в отношении русского языка и его носителей. Прежде всего мы постараемся проанализировать исходную социокультурную структуру употребления русского языка в ближнем зарубежье и динамику изменений в его использовании с конца советского периода. Представляется, что именно этот подход — через анализ места русского языка в системе национальных коммуникаций — позволяет более точно описать то смутное единство явлений, которое государственная и гражданская риторика стараются зафиксировать, истолковать и использовать, говоря о «соотечественниках» и «русскоязычных». Возможно также, что именно русский язык и его использование являются тем объектом исследования, который может дать наиболее полную, синтетическую картину истории имперского наследия на постсоветском пространстве.
В первой части мы постараемся систематически описать место русского языка в общей системе коммуникаций каждой республики. Во второй части мы обсудим структурные преимущества и недостатки русского языка в глобальной и региональной конкуренции языков. Наконец, в заключительной части речь пойдет об осознании национальными элитами своих интересов в области языковой политики и возможности их более адекватного осмысления.
Русский язык, Русские и Русскоязычные: Общая картина
Картина использования русского языка естественно будет не совсем полной и равномерной, поскольку отсутствуют систематические сравнительные данные по всем бывшим советским республикам. Принимая во внимание эту сложность, мы будем рассматривать и совмещать разные типы данных, обращаясь к максимально широкому спектру источников, стремясь насколько это возможно, к обобщениям и классификациям ситуаций.
Первый «тяжелый» показатель, который необходимо рассмотреть, это этнический состав национальных республик накануне распада СССР. Все бывшие советские республики, за исключением России, установили политические режимы, в основу которых была положена идея государственной нации и национального языка как ее существенного выражения. Главы государств всех республик также принадлежат «титульной» нации, и сейчас трудно представить исключение из этого правила в ближайшем будущем. Однако несмотря на универсальность доктрины политического национализма, плавно выросшей из советской национальной политики, сравнительный вес основной нации на момент провозглашения суверенитета был очень разным: он колебался от менее 40% в Казахстане и 50% в Киргизии, до 80% в Литве и рекордных 93% населения в Армении. Демографический вес других, не «титульных», национальных групп был достаточно значимым в большинстве среднеазиатских республик, а также в Латвии и Эстонии. В остальных республиках основная или титульная нация составляла около 70% населения — Узбекистан, Белоруссия, Украина и Молдавия.
Таким образом, лишь три республики — Литва (80%), Азербайджан (81%) и Армения (93%)1, — могли рассчитывать на существенную этническую однородность нации как солидную основу для стабильного мононационального государства, тогда как остальные должны были иметь дело с разнородным населением в этническом и лингвистическом смыслах. Учитывая историю советской национальной политики, миграций и организованных переселений в Советском Союзе, можно с большой долей уверенности утверждать, что подавляющее большинство граждан, не представляющих титульную нацию, владело русским языком лучше, чем языком титульной нации. Так, большинство новых государств оказались перед вопросом, молчаливо заданным им последней советской переписью населения в 1989 г.: как строить национальное государство и провозглашать национальный язык, когда в среднем около трети будущей нации лучше говорит по-русски?
1Здесь и далее данные Всесоюзной переписи населения за 1989 г. Любопытно, что РСФСР также относилась к этой группе наиболее гомогенных в этническом отношении республик. Некоторые комментаторы указывают на то, что, процент русских завышен: значительный процент людей сознательно искажали свою национальную принадлежность с тем, чтобы получить преимущества или избежать дискриминации.
Первый вывод, к которому мы приходим, состоит в том, что критическим фактором в выборе стратегии ответа на этот вопрос не является просто удельный вес титульной нации1. Более внимательный анализ позволяет выявить особую роль русских и русскоязычных в городах и столицах республик, где, в силу исторической необходимости советского «центра» в социальном контроле и индустриальном развитии «периферий», их процент оказывался гораздо выше, чем в целом по стране2. Так, городская концентрация была особенно явной в Латвии, Киргизии, Молдавии и Казахстане. Очевидная разнородность этого ряда показывает, что опять-таки сама по себе данная переменная не оказывает однозначного воздействия на естественную социокультурную эволюцию или на политические стратегии (не)использования русского языка в национальных республиках, но задает исходную динамику.
В Казахстане и в значительной мере в Киргизии концентрация русских в городах привела к широкому и институционализированному двуязычию среди казахов и киргизов, при значительной потере русскими социально-экономических позиций, тогда как в Латвии и русский язык, и значительная часть русского населения вытеснены из публичной сферы. Далее, в странах Балтии при общем политическом, административном и социальном давлении на русскоязычных в целом, ряд исследователей в середине 90-х годов отмечали значительный вес русскоязычных в бизнесе и торговле в крупных городах, превосходящий их пропорциональный вес в целом по стране. Это свидетельствует о возможной поляризации и дифференциации внутри новорожденной русской диаспоры. Итак в целом, независимо от степени интеграции русских и русскоязычных граждан, русский язык остается достоянием городского и активного населения, включая наиболее образованную часть представителей государственной
1 «Непредвзятому» наблюдателю не сразу ясно, почему в Белоруссии с 78% этнических белорусов русский язык фактически является основным (только в отдельных сельских районах и в отдельных «очагах высокой культуры» активно говорят на белорусском), а в Узбекистане с 70% узбеков русский вышел из публичного употребления и ограничен только частной сферой в неузбекских диаспорах.
2 Здесь необходимо отметить одно исключение - Украину, где этот процесс начался гораздо раньше и где процент русских в Киеве и в целом по стране почти одинаков, за счет Восточных районов.
нации — он лишь в редких случаях четко изолирован собственно в среде этнической русской диаспоры1.
Указав на особое значение русского языка в городах, мы можем сопоставить эти данные с исходной степенью урбанизации национальных республик к моменту провозглашения независимости. Здесь достаточно четко выделялись три группы:
A. Индустриальные республики (около 70% городского населения) — Литва, Латвия, Эстония, Украина, Белоруссия, Армения.
Б. Частично индустриализованные республики (урбанизация от 50 до 60%) — Азербайджан, Грузия, Казахстан, Молдавия.
B. Республики с аграрной доминантой (сельское население выше 60%) — Киргизия, Узбекистан, Таджикистан, Туркмения.
Соответственно, можно предположить более высокое напряжение в отношении русского языка в высокоурбанизированных республиках, где он де-факто имел важное значение, тогда как в республиках с большей долей сельского населения русский может играть роль второго языка части городской элиты, не подвергая сомнению господствующую роль национального языка в целом по стране. Эта интерпретация будет иметь смысл, если мы различим русскоязычных русских и — русскоязычных, но нерусских и особенно тех, кто принадлежит к титульной нации и владеет русским. Как нам кажется, историческая судьба русской цивилизации на территории бывшего СССР зависит как от судьбы русских общин, собственно русской диаспоры, так и в равной мере от места, которое займет русский язык в национальной системе коммуникаций каждой из соседних республик.
Чтобы продвинуться в нашем анализе места русского языка внутри системы национальных коммуникаций, мы попробуем обратимся к следующим данным: доля русских и представителей нетитульных наций, не владеющих национальным языком республики проживания, доля тех, кто владеет и русским, и национальным языком, и затем симметричные данные для основной, государственной нации республики, а также данные о роли русского языка в системах национального образования. При
1 Это характерно особенно для Северных районов Эстонии пограничных с Россией.
отсутствии исчерпывающих сведений для всех республик на сегодняшний момент, мы можем составить общую картину, которая может быть уточнена в отдельных случаях.
Как известно, русский был самым употребляемым языком в СССР вне пределов РСФСР, так что в целом около 40% населения ближнего зарубежья достаточно хорошо владели русским языком к моменту распада Советского Союза. При этом представители четырех национальностей свободно говорили по-русски с долей более 50% от своей общей численности: белорусы, казахи, украинцы и латыши. С другой стороны, менее трети азербайджанцев, эстонцев, грузин, туркмен и узбеков свободно говорили по-русски. Эта иерархия может быть уточнена, если мы рассмотрим роль высших учебных заведений, использовавших национальный язык в качестве основного. В этом случае поляризация между двумя группами республик гораздо более отчетлива, хотя значимым образом меняется сам список республик. В Белоруссии, Казахстане, Киргизии, Таджикистане и Украине лишь менее 20% высших учебных заведений использовали национальный язык, в остальных преподавание велось на русском. Напротив, в пяти республиках более 75% вузов вели обучение на национальном языке: Армения, Азербайджан, Грузия, Эстония, Литва.
Если представить национальное образование как пирамиду, где доля русскоязычных школ составляет основание, а доля русскоязычных вузов — вершину, то положительная или отрицательная разница в использовании русского от основания к вершине достаточно точно указывает символическое положение русского языка. Этот показатель позволяет выделить группу стран, где русский был меньше используем в высшем образовании, чем в школьном, что предположительно свидетельствует о низком статусе языка. Речь идет об Эстонии, Литве и Грузии. Напротив, в Белоруссии, Украине и большинстве азиатских республик мы констатируем противоположную картину, когда русский язык больше используется к вершине пирамиды, в университетах и институтах. Этот показатель указывает социальное место и символический статус русского языка в славянских республиках и в Средней Азии, который, естественно, не надо прямо отождествлять с его распространенностью. Со всей очевидностью именно на этом поле соотношения возможности получить школьное и высшее образование на русском с разным успехом происходит ак-
тивная политическая борьба последних лет в Латвии, Молдавии и ряде азиатских республик1.
В настоящее время в странах СНГ и Балтии действует порядка 10 тыс. русскоязычных школ, но количество мест для обучения на русском в обычных государственных вузах постепенно сокращается на протяжении последних десяти лет. Однако за этот период в Армении, Киргизии, Узбекистане, Латвии, Эстонии, Таджикистане были созданы новые славянские или русские институты, университеты, колледжи или филиалы российских учебных заведений. Большинство из них имеют высокий статус и репутацию «лучших заведений», что, возможно, открывает перспективу для узкой, но важной ниши элитного образования на русском
2
языке на всем постсоветском пространстве .
На основании обобщенных данных мы попытаемся предложить синтетическую картину, различив три основных группы стран по шкале «русский язык: национальный — иностранный» по состоянию на середину 90-х годов, что может служить базой для последующих и будущих изменений, вызванных как направленными усилиями, так и естественной эволюцией. Первая группа объединяет страны, где русский язык активно используется на всех уровнях общения, в публичной и частной сфере на всей или на значительной части национальной территории — это практически двуязычные страны. Вторая группа характеризуется ограниченным использованием русского языка в определенной общине или в ограниченных социокультурных контекстах, хотя в целом его роль внутри национальной системы общения остается заметной — это страны с ограниченным двуязычием. Наконец, страны, где русский язык занимает очень узкие ниши для незначительного меньшинства населения и де-факто находится вне системы национального общения — это страны, где русский язык играет роль иностранного. Проанализированные количественные и качественные дан-
1 Латвийский закон об «Образовании» о постепенной отмене государственного высшего образования на русском языке к 2007 г., тогда как в школах 40% предметов преподаются на русском языке. (Росбизнесконсалтинг, А. Попова «Русский язык остается в СНГ пасынком», www.rbk.ru 17.07.2003). Напротив, в 2003 г. Молдавией был принят закон, закрепляющий право получать высшее образование на русском, получившем статус «Языка межнационального общения».
2 См.: Взаимодополняющие данные по статистике связанной с образованием: Стрельцова Я. Проблема русского языка и образования в российских диаспорах в новом зарубежье // Язык и этнический конфликт. - М.: Карнеги Центр, Гендальф, 2001. - С. 86- 98; Попова А. - Указ. соч.
ные, включающие законодательные акты и институциональные инициативы, позволяют предложить следующую классификацию.
Таблица 1
Место русского языка в системе национального общения
Группа 1. Двуязычные страны Белоруссия, Казахстан, Киргизия, Латвия, Украина
Группа 2. Страны с ограниченным двуязычием Азербайджан, Литва, Молдавия, Таджикистан, Узбекистан, Эстония
Группа 3. Страны, не использующие русский Армения, Грузия, Туркменистан
Естественно, данная классификация не является строгой, ввиду трудности количественной оценки и разнообразия данных, но она дает общую и достаточно необычную картину, которая позволяет поправить некоторые предрассудки и ложные обобщения. Например, на двух полюсах, задающих шкалу «русский язык: национальный — иностранный», мы находим Белоруссию и Армению. Эти страны по праву рассматриваются как ближайшие союзники России, но именно в Армении, а не в Латвии, относящейся к первой группе, русский язык стал практически иностранным. Таким образом, необходимо четко понимать, что данная классификация рассматривает реальное положение русского языка в стране, а не намерения национальных элит в отношении русского языка или русской диаспоры1.
Далее, мы полагаем, что термин «русскоязычные» не указывает на сколько-нибудь однородную группу людей в странах СНГ и Балтии. Так, в конце 90-х годов Дэвид Лейтин высказал смелое предположение о слиянии русской диаспоры и других этнических меньшинств стран Балтии и СНГ в новое образование русскоязычных2. Пусть символически оно могло бы олицетворять уцелевших потом-
1 Так, в Казахстане, находящемся в первой группе, русская диаспора исторически очень велика, хотя с момента распада СССР она постоянно уменьшается. Тем не менее русский язык занимает большое место в городской культуре и значительная доля этнических казахов говорит на русском даже в семейном кругу или в ВУЗах, что подтверждено конституционным статусом русского языка как «официального». Речь идет об этнической, а не языковой дискриминации.
2 Leitin D., Identity in formation. - Ithaca, Cornell univ. press, 1998. - P. 268- 271.
ков «новой исторической общности» или советской Атлантиды, «замаскированных» русских, «росов» или славян, или могло бы быть каким-то действительно новым историческим единством, — «русскоязычная диаспора» не оказывается сколько-нибудь действительной категорией, и поиск признаков ее появления не дает серьезных научных или политических результатов. Наша гипотеза состоит в том, что если пользование русским языком безусловно дает некото -рое формальное единство этим разнородным явлениям, то на уровне социальных практик именно множественность контекстов использования и типов пользователей русского языка не способствуют кристаллизации на этом основании какой-то одной идентичности, т.е. собственно языковой диаспоры.
Государственная политика России может быть более эффективной, принимая во внимание анализ трех групп, к каждой из которых необходим подход, соответствующий реальным интересам и возможностям России и адекватно учитывающий интерес соседних республик, вместо слепого содействия русскоязычным. Внутри каждой из трех выделенных групп интенсивность борьбы может быть очень различна, но мы можем высказать гипотезу, что в долгосрочной перспективе вторая, промежуточная, группа практически исчезнет, объединившись с первой в пользу институционально закрепленного и ограниченного двуязычия. Альтернативой этой ситуации двуязычия будет постепенное и связанное с серьезными политическими конфликтами превращение русского языка в иностранный даже для русских. Так, если русский язык не будет играть широкой и закрепленной законом роли в системе национального общения в республиках второй группы (Азербайджан, Литва, Молдавия, Таджикистан, Узбекистан, Эстония), то в среднесрочной перспективе этническая русская диаспора может частично маргинализироваться и изолироваться, что чревато политическими кризисами, и частично ассимилироваться, оказавшись под угрозой потери русского языка.
Естественный отбор и универсальный язык
В своем классическом произведении «Речь об универсальности французского языка» Антуан Ривароль утверждает, что великая литература, и в особенности проза, есть одно из необходимых условий для возможной претензии какого-либо языка на универсаль-
ностъ1. Если принять тезис Ривароля, то мировое признание русской классической литературы второй половины XIX в. стало залогом возможной мировой экспансии русского языка. Как было известно французским королям и основателю компании Майкрософт, общий язык предлагает всем своим пользователям преимущества единого стандарта и значительную экономию во всем, что касается производства, обработки, обмена и хранения информации. В зависимости от сложности и структуры обмена информацией в обществе и, соответственно, между несколькими обществами требования, предъявляемые к универсальному языку, изменяются, и к необходимости иметь великую прозу добавляются новые.
Быстрое развитие и установление первенства французского языка в XVII в. было частично основано на новой функции французского языка в Европе. Универсальный язык постепенно ассоциировался с новым набором существующих и формирующихся социальных моделей, начиная от моды и заканчивая общественной философией, чье культурное первенство смешивается до неразличимости с военно-экономической мощью страны-лидера, которая отныне дает свой живой2 язык и свои живые успешные и работающие модели.
Начиная с XIX в. английский язык постепенно стал новым lingua franca западной цивилизации; во второй половине XX в. английский стал универсальным языком глобализируемого мира. В сравнении с первенством высокой латыни в Средние века и с более кратковременным первенством французского с XVII по начало XIX в., современное господство английского языка имеет еще одну важную отличительную черту. Английский язык вышел за пределы привилегированного гетто belles lettres, более поздней republique des lettres эпохи Просвещения, философских, теологических трактатов и международных договоров. Для латыни, как и для французского языка, именно культура верхушки городских элит и обслуживающих специалистов была основным полем распространения и использования. В настоящее время английский применяется на всех уровнях наднационального общения. Английский может быть назван мировым языком массовой коммуникации, включая относительное
1 Rivarol A. Discours sur l'universalité de la langue française. - P.: INALF, 1961. -P. 4-6, 17, 37.
2 Мы заимствуем это выражение из статьи Жукова Б. Живой язык мертвой империи // Итоги. - М., 2002. - № 44.
большинство экономических, туристических, культурных и личных наднациональных обменов в мире. При этом универсальный английский язык несет с собой достаточно определенный набор политических идей, экономических моделей и большое количество произведений массовой культуры, получивших проверку на успешность в символической метрополии, и, соответственно, готовых к успешному применению в остальном мире.
Здесь уместно вспомнить, как победа партии большевиков в борьбе за власть и ускоренная индустриальная модернизация СССР придали русскому языку статус носителя и выразителя глобального политического проекта, который со временем стал вторым, альтер -нативным миром, где русский язык безусловно играл роль первого языка. Неприспособленность советских моделей общественного устройства к внутреннему развитию и самоанализу привели к кризису сравнения, когда советскими элитами было осознано материальное поражение. В перестройку была окончательно утеряна вера в успешность собственного проекта, и с распадом СССР русский язык потерял глобальную идеологию, предназначенную для мировых пользователей. Таким образом, соревнование с английским кажется теперь безнадежно проигранным. Что же осталось от претензии русского на универсальность кроме классической литературы?
В этих условиях мы можем с удивлением констатировать, что русский смог сохранить многие черты языка-нормы или языка высокой культуры на большей части территории бывшего СССР. Скорее всего, русский занимает место «регионального языка», ибо он более не может реализовать все функции универсального языка, но с успехом может выполнять часть этих функции в ближнем зарубежье.
Смена лингвистической нормы — это очень дорогая операция для общества. В случае постсоветских государств цена подобной смены особенно высока. Русский язык был и во многом остается языком обменов между соседними республиками и в ряде республик (Казахстан или Киргизия) играет роль языка межнационального общения даже внутри государств, частично выполняя функции национального языка (группа 1 табл.1., которая также включает Латвию, Украину и Беларусь). Таким образом, реальный и быстрый отказ от русского языка ставит двойную проблему: достаточно дорогая смена национального стандарта осложняется потерей регионального стандарта и систематизированного культурного запаса в виде библиотек
и системы образования. В ближайшие годы английский язык все еще не сможет играть этой региональной роли. Естественное поддержание status quo не требует дополнительных инвестиций, тогда как резкие изменения влекут за собой серьезные экономические и социальные осложнения.
Региональные языки соседних государств предлагают, однако, частичные альтернативы с более низким порогом смены и более низкими издержками. Мы можем идентифицировать как минимум три постсоветских «бинома», основанных на культурно-языковой и географической близости: Эстония — Финляндия, Молдавия — Румыния, Азербайджан - Турция1. Лингвистическая близость с одним из соседних государств позволяет сравнительно легче компенсировать потери, связанные с уменьшением роли русского языка, и облегчить
доступ к высокой мировой культуре через национальную культуру
2
нового партнера ; соответственно, эти страны-партнеры становятся региональными мини-центрами. Иначе говоря, русский язык находится в конкуренции с английским, но также на уровне отдельных регионов в конкуренции с языками «соседей наших соседей», виртуально объединенных в этом отношении в один фронт.
Перейдем на более общий уровень рассмотрения степени совместимости русского языка с другими языками, играющими активную роль в системе мировой коммуникации. Кириллица задает особый универсум, включающий небольшое число языков-спутников, тогда как английский язык использует общую для большинства европейских языков латиницу, несущую традицию великих универсальных языков прошлого. В связи с развитием информатики, алфавиты как будто становятся более важным уровнем мирового соревнования языков и знаковых систем вообще. Очевидно, что кириллица и русский язык в союзе с болгарским, сербским и отчасти греческим с
1 В меньшей степени Турция и ряд арабских государств пытаются установить свое культурное влияние в Среднеазиатских республиках.
2 Так, доступ к учебной школьной литературе в Молдавии осуществляется за счет бесплатно завозимых учебников из Румынии (Стрельцова Я. Проблема русского языка и образования в российских диаспорах в новом зарубежье // Язык и этнический конфликт. - М.: Карнеги Центр, Гендальф, 2001. - С.86-98)
трудом противостоят группе языков, использующих латиницу1. Если три прибалтийских языка исходно использовали латиницу, тюркские языки Центральной Азии и Азербайджана несколько раз в течении прошлого века меняли свой алфавит, что естественно привело к значительному обеднению их письменной традиции. В последние годы большая часть этих народов осуществляет третью смену алфавита2. Недостаточность выделяемых на эти фундаментальные реформы средств ограничивает их влияние областью учебной литературы и текущей периодики. Относительное обеднение традиции и доступного багажа знаний с отказом от русского языка осложняется фактическим удвоением алфавитов. Если данные инициативы будут успешными, роль русского языка в этих республиках, вероятнее всего, уменьшится, хотя в краткосрочной перспективе их зависимость от русскоязычной литературы и печатной продукции даже увеличится ввиду ограниченности внутренней продукции, требующей смены печатного оборудования и компьютерного обеспечения3.
Массовое распространение индивидуальных компьютеров и интернет-коммуникаций очевидно усиливает притягательность латиницы как универсального стандарта для эффективной передачи кодированной текстовой информации. Более того, до 80% сайтов являются англоязычными, что дает совершенно неоспоримое преимущество в разнообразии доступных услуг и информации. Однако парадоксальным образом, русский язык и кириллица завоевали себе лидирующее положение в области информатики и Интернета на постсоветском пространстве, возможно, превосходящее влияние русского в других областях. Русифицированные программы используются, продаются и копируются на всей территории бывшего СССР, включая операционные системы Майкрософт, который ввиду экономической целесообразности не издавал специфических версий
1 В этом отношении символическое равноправное присутствие греческого алфавита на денежных знаках объединяющейся Европы отражает формальную открытость нового Союза, но безусловно, игнорирует реальное неравенство двух алфавитов.
2 Как минимум три республики приняли национальные законы, устанавливающие порядок этих институциональных изменений - Азербайджан, Туркменистан, Узбекистан.
3 В продолжение этого анализа мы отсылаем к оригинальной и стимулирующей статье Б. Жукова «Живой язык мертвой империи». См.: Итоги. - М., 2002 - №44.
для каждой национальной республики1. Программист из Украины, Армении, Казахстана и даже Литвы будет, вероятно, помимо национального языка, неплохо читать и говорить на английском и рус-
2
ском .
Телевидение, Интернет, программное обеспечение, радио и в меньшей мере периодическая печать задают определенный уровень интереса и поддерживают пассивные навыки понимания русского языка как у русской диаспоры, так и у большой части образованного населения. Материальные ресурсы, техническое и интеллектуальное качество российской продукции — прежде всего фильмов, развлекательных передач, литературы и, возможно, в меньшей степени, музыки и новостей, остаются конкурентоспособными внутри национальных систем массовой культуры и развлечений наших соседей. Книгоиздательство, которое в силу малой величины национальных рынков и общего снижения интереса находится в большинстве республик в упадке, особенно хорошо иллюстрирует трудности тотальной и резкой национализации в области языковой продукции. Например, Украина, имеющая самый большой численный потенциал читателей, выпускала в 2000 г. только 0,4 книги на одного жителя в год, тогда как Россия имеет в десять раз более высокий показатель. Такая разница приводит к массовому импорту русскоязычной книжной продукции из России, превосходящему продажи продукции, напечатанной на Украине3. Английский язык не может предложить сколько-нибудь существенной альтернативы в этой области, поскольку ни социокультурное содержание англоязычной литературы, ни ее доступность не способны конкурировать с русскоязычной, зачастую предлагающей также лучшие переводы, чем украинская.
Русский язык также очень широко используется в деловых отношениях на постсоветском пространстве, практически господствуя в межреспубликанских обменах и занимая в деловом общении внутри республик гораздо более важную позицию, чем в быту и в «массо-
1 Так, Windows 2000 и Office 2001 содержат все необходимые шрифты и специфические знаки для национальных языков, но предлагают только русский или английский интерфейс.
2 Этому же какое-то время еще может способствовать сильная математическая традиция, унаследованная Россией от советской образовательной системы.
3 См.: Ивняк О. Антирусские протесты в Украине // Рус. мысль. — М., 2000. -
22 Мая.
вых» услугах. Эта роль языка делового общения свойственна русскому языку как в Средней Азии и в славянских республиках, так и в странах Балтии, в частности, благодаря успешной русской и русскоязычной бизнес-элите и стратегически важным экономическим связям с Россией. На каком языке будут разговаривать два сорокапятилетних предпринимателя из Латвии и Эстонии? Вероятно, на русском, хотя английский частично может уже сейчас конкурировать с русским языком в этой области.
Итак, рассмотренные пространство общения и позиции русского языка в сравнении как с национальными языками республик, так и с региональными и универсальными языками показывают разнообразие языковой конкуренции. В нескольких сегментах национальных коммуникационных систем республик русский язык сохраняет объективные преимущества для большинства участников, которые обеспечивают ему значимую роль как внутри, так и за пределами русской диаспоры. Эти преимущества в основном унаследованы от советской модели, закрепленной сравнительной дороговизной и сложностью смены языкового стандарта, или связаны с эффектами масштаба наибольшего регионального рынка культурной продукции, легко доступной и понятной в соседних странах. Экономическая важность связей с Россией и прошлый советский административный опыт новых национальных элит обеспечивают сохранение особой роли русского языка как языка делового общения на постсоветском пространстве.
От «языковой войны» к «разделению труда»
В предыдущей части мы рассмотрели несколько ключевых факторов, задающих объективные, стихийные предпосылки для укрепления или ослабления русского языка в национальных системах общения соседних республик. В этой части мы хотели бы вкратце описать некоторые проявления сознательно предпринятых политических инициатив, которые можно отнести к жанру «языковой войны» внутри государств первых двух групп и затем предложить более прагматическую перспективу «разделения труда» между языками в рамках ограниченного и институционального двуязычия.
Правительства и текущее законодательство всех без исключения постсоветских республик ориентируются на усиление и развитие
национального языка. Суверенитет страны в рамках национальной модели государственности предполагает значительную автономию национального пространства общения. Эта автономия напрямую ассоциируется с национальным языком, естественно обособляющим пространство общения. Собственный язык воспринимается тогда как результат и как основание национальной самостоятельности. Это видение является общим для большинства представителей постсоветских элит, и потому республики, относящиеся к первой и второй группам испытывают понятное и живое беспокойство в отношении русского языка, когда сообщество жителей страны не совпадает с лингвистическим сообществом.
Русскоязычное сообщество рассматривается как потенциальная угроза национальной самостоятельности, что порождает соответствующий нервный стиль полемики и нервную манеру принятия решений по этим вопросам, на который сходно реагирует российская официальная и гражданская общественность. Данная ситуация порождает жанр языковой войны, которая имеет иногда острый характер, как в Латвии и на Украине, а иногда идет более подспудно, как в Казахстане и Белоруссии. В целом, напряжение вокруг русского языка сознательно используют как российские элиты, так и элиты СНГ и стран Балтии, достаточно активно и планомерно проводящие политику языковой и этнической национализации и параллельно политику языковой и этнической дискриминации.
Способы маргинализации и дискриминации русских и русскоязычных многочисленны. В наиболее жестких формах дискриминация русскоязычных произошла в Латвии и в меньшей степени в Эстонии, где значительная часть проживающих на территории республик русскоязычных представителей некоренной нации не получили гражданства в новых государствах и оказались исключенными из политического пространства, т.е. оказались лишенными всякого легального политического представительства. Введение экзаменов, сертифицирующих определенный уровень знания национального языка как условия доступа к государственным должностям, стало другой распространенной формой установления внутренней языко-
вой границы для тех, кто имеет формальное гражданство республики1.
Любопытно, что в подтверждение нашей гипотезы о неточности отождествления языковой и этнической дискриминации, национальный языковой экзамен может служить для устранения возможных конкурентов коренной национальности, недостаточно хорошо владеющих национальным языком. Так, в Киргизии на выборах президента был введен обязательный экзамен по киргизскому языку, который не выдержал ни один из серьезных киргизских конкурентов А. Акаева2. Другую иллюстрацию поспешности отождествления русских и русскоязычных мы находим в Казахстане, где до 80% студентов, обучающихся на русскоязычных отделениях вузов, — этнические казахи3. Разнообразные административные меры, предпринимаемые против использования иностранных языков на Украине, где большинство газет и журналов выходит на русском языке, и затяжная языковая война в Молдавии дают основание говорить о «языковых войнах» в отношении большинства республик первых двух групп. Этот же вывод вытекает из анализа институциональных усилий всех республик по языковой национализации системы школьного и, особенно, высшего образования, которую мы коротко рассмотрели в первой части в связи с языковой пирамидой в системе образования.
Оценивая результаты этнической и языковой национализации, проводимой новыми национальными элитами на послеимпер-ском пространстве, можно утверждать, что эти процессы близки к естественной стабилизации. В целом представители элит титульных наций успешно заняли ведущие позиции, не дав русским и другим этническим меньшинствам создать институционального противодействия на государственном уровне. Более того, около четверти русской диаспоры решили покинуть эти страны, а большинство оставшихся стремятся к долгосрочной интеграции на приемлемых условиях. Таким образом, основные задачи национализации уже решены,
1 Так, в Латвии в зависимости от типа должности и степени ее значимости введено шесть уровней владения латышским, каждый из которых открывает доступ к соответствующему набору должностей.
2 Выборы в Киргизии // Независимая газ. - М., 2000. - 3 нояб.
3 См. Стрельцова Я. Проблема русского языка и образования в российских диаспорах в новом зарубежье. — Указ. Соч. - С. 91.
и перед новыми республиками встает вопрос долгосрочного и мирного сосуществования в рамках сложившегося соотношения.
Итак, в большинстве республик русский язык может ассоциироваться с периодом советского господства и рассматриваться как инструмент имперского влияния современной России, что как будто является симметричным отражением российской недосказанной территориальной и политической претензии к несправедливому с русской национальной точки зрения постимперскому устройству ближнего зарубежья. Однако четко проговоренные, эти недосказан -ные территориальные претензии России оказываются выражением не постимперского, а фактически этнического русского национального самосознания, требования которого последовательно были высказаны А. Солженицыным пятнадцать лет назад еще до распада СССР1.
Напротив, адекватное послеимперское самосознание России и соседних республик может исходить из понимания определенной органической связности бывшего советского культурного пространства, которая при сохранении новых национальных суверенитетов является относительным экономическим и социальным преимуществом для всего культурного ареала, а не только для России. «Разделение труда» между основным национальным и русским языками фактически происходит в системе коммуникаций большинства республик первых двух групп, т.е. практически во всех странах, кроме Армении и Туркменистана, где русский почти превратился в иностранный язык. В остальных республиках решенность задач этнической и языковой национализации в элитах, контролирующих самостоятельные государства, снимает прежнюю объективную остроту и жесткость начального этнического и лингвистического противостояния. Теперь Россия также должна осознать свои возможности и преследовать свои действительные интересы в послеимперском ближнем зарубежье, вместо конфликтной симуляции деятельности в рамках «популярной» националистической риторики. Такое новое прагматическое понимание может основываться на двух симметричных позициях республик, наследниц прежней империи.
1 В своей «непрочитанной» работе «Как нам обустроить Россию» (1990), Солженицын предлагал добровольно отказаться от азиатских и балтийских республик, при этом сохранив славянское ядро и часть территорий, в основном заселенных русскими, в частности, в Казахстане, Эстонии.
1. Россия осознает, что не является более метрополией, а русский язык не будет являться достаточным для большинства русскоязычных граждан, живущих в соседних республиках. В интересах России поддерживать институциональное двуязычие: изучение русскоязычными национального языка, поощрение изучения и использования русского основной национальностью и гарантии серьезных прав русскоязычных.
2. Национальные республики, относящиеся к первым двум группам, осознают, что не могут исключить русский язык из системы национального общения, и потому должны обеспечить широкие институциональные условия для двуязычия, с тем чтобы избежать усиления внутреннего напряжения и угрозы раскола и получить преимущества, которые дает ограниченное использование русского языка всеми или значительной частью граждан.
Сейчас очевидно, что русский язык не стал основой для жесткой этнической или политической идентификации, которая бы могла повлечь за собой социальные разрывы или открытое противостояние. Множество контекстов и разнообразие типов «пользователей» русского языка задают открытые и гибкие границы, которые меняются на каждом уровне в системе национальных коммуникаций. Русскоязычные — это очень широкая и зыбкая категория, в которую могут попасть люди, себя к ней не относящие и не имеющие между собой почти ничего общего, например, эстонец, смотрящий старый советский фильм по ОРТ, и русский гражданин Казахстана, говорящий по-казахски. Ни для одной группы русский язык не оказывается принципиальным, эксклюзивным определением. Речь идет об открытой границе, которая не задает основу идентичности социальных групп или индивидов, но добавляет еще одно измерение принципиально сложной идентичности. Период национального строительства и создания культурно однородного поля совпадает с периодом диверсификации индивидуальных принадлежностей. Если использовать вульгату социальных наук, то рассматриваемые процессы характеризуются чертами модернизма и постмодернизма одновременно. Вопрос прагматизма и здравого смысла — использовать преимущества этой исторически двуязычной ситуации.
Этническое и языковое разнообразие и относительно важная надэтническая роль русского языка составляют общую и долгосрочную основу имперского исторического наследия, наследниками кото-
рого по праву и по существу являются все бывшие советские республики. При понимании того, что русский язык активно используется и русской диаспорой, и другими меньшинствами и, наконец, в определенных ситуациях, частью основной нации республики, все стороны, заинтересованы в более прагматическом подходе, осознающем относительные выгоды институционального и ограниченного двуязычия.
