CC BY
235
другие (большинство крупных предприятий Японии) - более консервативны. Глобальные изменения в японской деловой этике невозможны без фундаментальных перемен базовых культурных ценностей общества, поэтому очевидно, что этот процесс будет долгим и медленным. Вероятно, что как и в случаях с другими японскими заимствованиями, и в деловой среде будет со временем найден определенный компромисс: японская деловая культура частично сохранит свои глубокие традиции, а частично приспособит их к меняющейся среде, постепенно вбирая в себя лучшие достижения мировой практики.
ОБЩЕСТВО И КУЛЬТУРА
Русский взгляд на Японию: мифы и реальность
В. М. Алпатов
Тема статьи - типичные представления о Японии, распространенные в нашей стране в те или иные эпохи. Речь не будет идти о взглядах специалистов, стремившихся и продолжающих стремиться к исследованию японских реалий, хотя массовые представления могут сказываться и на них (поэтому иногда и их мнения будут учитываться). Я рассматриваю, прежде всего, то, каким образом видели Японию обычные люди, как простые, так и интеллигентные, но далекие от профессиональных занятий данной страной. В таких случаях чаще всего далекая страна видится сквозь призму устойчивых, но меняющихся со временем стереотипов и мифов. Все эти стереотипы и мифы никогда не создаются на пустом месте и отражают некоторую реальность, но это отражение может оказаться очень произвольным. При этом на такие представления всегда влияет ситуация в своей собственной стране, чужой мир рассматривается в сопоставлении с тем, что нравится или не нравится у себя дома.
Сколько-нибудь устойчивые представления о Японии смогли сформироваться в России лишь в период «открытия» этой страны в середине XIX в., когда между двумя государствами установились регулярные контакты. Тогда сложился исторически первый образ Японии как непонятной восточной страны, где всё не так, как у нас. Но при всей привлекательности японской экзотики японцы воспринимались как народ, еще не овладевший вершинами мировой (то есть европейской) цивилизации, а их малый по сравнению с русскими рост усиливал представление о них как о детях.
Такой взгляд на Японию четко выразил первый из крупных русских писателей, там побывавший: это И. А. Гончаров, посетивший Нагасаки еще в конце эпохи сёгуната (1853-1854). Он, в частности, писал: «Вот многочисленная кучка человеческого семейства, которая давно убегает от ферулы цивилизации, осмеливаясь жить своим умом, своими уставами, которая упрямо отвергает дружбу, религию и торговлю чужеземцев, смеется над нашими попытками просветить ее, и внутренние, произвольные законы своего муравейника противоставит и естественному, и народному, и всяким европейским правам, и всякой неправде»1. «Вот
1 Гончаров И. А. Собрание сочинений, т. 6, М., 1952, с. 6.
что значит запереться от всех: незаметно в детство впадешь»2. «Младенческий, отсталый, но лукавый народ»3. Гончаров мог даже мечтать: «А что, если бы у японцев взять Нагасаки?... Они пользоваться не умеют»4. Спасение от «впадения в детство» писатель видел лишь в отказе японцев от своих традиций и полной европеизации: «Они одни, без помощи; им ничего больше не остается, как удариться в слезы и сказать: “Виноваты, мы дети!” и, как детям, отдаться под руководство старших»5.
Существовал и иной взгляд на Японию и японцев, выраженный другим посетившим ее писателем В. В. Крестовским (побывал в Японии в 1880-1881 гг.). Он отмечал и активность японцев в освоении западного опыта, и положительные стороны «высокой, хотя и своеобразной цивилизации»6 (что для Гончарова было немыслимо): «Не японцам у европейцев, а этим последним не мешало бы поучиться у японцев, как обращаться с землей и разумно извлекать из нее всю возможную пользу»7. Отмечал этот писатель и стремление японского народа «идти в дальнейшей практике уже собственными силами, вполне самостоятельно и не только независимо от европейцев, но даже в некоторый подрыв их знаниям, производительности и сбыту»8.
Оба автора, говоря о Японии, думали и о своем государстве. Либерал-западник Гончаров видел в далекой стране лишь ненавистную ему «азиатчину», от которой России надо было, по его мнению, скорее освобождаться. В том числе он резко осуждал увиденные им чинопочитание и почтение к начальству. Зато Крестовский, стоявший ко времени посещения Японии на крайне правых позициях, оценил всё это иначе: «Насколько развиты в японском обществе чувство взаимного уважения и вместе с тем патриархальная почтительность к старшим по возрасту ли, по положению или по личным заслугам на каком бы то ни было честном поприще»9. Для него при переезде из европейской в японскую часть Иокогамы «на душе становится легко..., в нравственном смысле дышится свободнее»10. Наконец, еще повод для одобрения: «Службою... не только в качестве чиновников, но просто хожалых, вроде наших городовых, не гнушаются молодые люди даже из числа окончивших курс в Токийском университете»11. Не так тогда было в России!
2 Там же, с. 32.
3 Там же, с. 123.
4 Там же, с. 35.
5 Там же, с. 40.
6 Крестовский В. В дальних водах и странах, книга вторая. М., 1997, с. 25.
7 Там же, с. 314.
8 Там же, с. 382.
9 Там же, с. 25.
10 Там же, с. 118.
11 Там же, с. 142.
Однако именно взгляд Гончарова стал в конце века в России преобладающим, хотя, разумеется, изменение исторической ситуации сказывалось: знали и одобряли то, что японцы «отдались под руководство старших». Писали об «ослепляющей картине быстрого, почти сказочного развития всех промышленных сил молодой страны»12. Но сохранялся взгляд сверху вниз. Даже в очень объективной книге видного географа говорилось, что японцы не создали ничего великого в науке и искусстве (несомненно, имеется в виду лишь наука и искусство европейского типа), хотя в будущем (то есть после окончания европеизации) можно от столь быстро развивающегося народа ждать достижений и в этих областях13. А в компилятивном (видимо, основанном на западных источниках) очерке, рассчитанном на интеллигентного читателя, очерк литературы сводился к фольклору, а кратко упоминаемая классическая поэзия подана тоже в фольклорном духе14. Подчеркивается, что японцы любят сказки; что они «по природе чувствительны, склонны к мечтательности, к вере в сверхъестественное» (отсюда якобы в Японии распространен буддизм)15. А в однотипном очерке, рассчитанном на широкого читателя, про японцев сказано: «европейцам просто удивительно смотреть, как эти маленькие люди по целым часам без устали идут с большими тяжестями, не останавливаясь и не отдыхая»16. Или: «они всегда и всем довольны, с необычайным терпением переносят невзгоды, на всё смотрят весело и никогда не ропщут»17. Так вряд ли бы написали в те годы о каком-нибудь европейском народе. В том же очерке можно прочесть, что японцы увеселениям «предаются с увлечением, как дети», и что они «большие охотники также слушать различные сказки»18. Всё это публиковалось за несколько лет до Русско-японской войны.
В том же духе воспринимал японцев и Николай II. По воспоминаниям С. Ю. Витте, «государь был, конечно, глубочайше уверен, что Япония, хотя, может быть, с некоторыми усилиями, будет разбита вдребезги. В первое время обыкновенное выражение его (о японцах - В. А.) в резолюциях было «эти макаки»19. Результат известен.
Русско-японская война разбила первый образ Японии (хотя в ее ходе официальная пресса активно подчеркивала малый рост и физическую слабость японцев). На его место пришли два других, один из которых оказался непродолжительным, другой очень устойчивым.
12 Япония и японцы // Новая библиотека «Русской мысли». М., 1901, с.178.
13 Анучин Д. Н Япония и японцы. Географический, антропологический и этнографичес-кий очерк. М., 1907, с. 133. Очерк написан еще до Русско-японской войны, хотя издан позже.
14 Япония и японцы, с.72-84.
15 Япония и японцы, с.51.
16 Японцы. Чтение для народа. Составил Ф. Ф. Пуцыкоеич. Спб., 1897, с. 9.
17 Там же, с. 13.
18 Там же, с. 12.
19 Витте С. Ю. Воспоминания, т. 2. М., 1960, с. 292.
С одной стороны, в ходе войны появилось сочувствие к японцам. В русских сатирических журналах той поры одной из тем была насмешка над симпатиями к ним либеральной «общественности». На одной из карикатур конца 1904 г. нарисованы чествующие японского пленного дамы и господа, изображенные с овечьими головами20. А в сохранившихся в архивах охранки перлюстрированных письмах революционеров постоянно встречаются фразы вроде: «Я радуюсь победам японцев». Всё это не означало реального интереса к Японии: японцев ценили лишь как силу, способную победить и унизить ненавистный царизм. Эта тема перестала быть актуальной после окончания войны и не получила значительного развития.
С другой стороны, гораздо более устойчивым оказался иной образ, прямо противоположный. Он в той или иной мере продолжал господствовать более полувека, пережив изменение общественного строя и несколько изменений политической ситуации. Некоторые его черты появились и до Русско-японской войны. В упомянутом выше очерке «для народа» японцы уже представлены не только как любители сказок: перечислены и «дурные черты японского характера: притворство, коварство и мстительность»21. После поражения в войне эти черты в русском массовом сознании вышли на первый план, тем более что поведение японских солдат и офицеров на поле боя подтверждало эти представления.
Всё дальнейшее: японская интервенция на Дальний Восток в годы гражданской войны, пограничные конфликты 20-30-х годов, резко антикоммунистическая политика японской власти, война 1945 г., - еще более усиливало и поддерживало негативный взгляд на японцев, получивший после российской революции и идеологическую основу (разумеется, всегда проводили различие между «реакционной властью» и «народом» и тем более японскими друзьями СССР, однако на практике такой взгляд преобладал). Типична известная песня 1939 г. «Три танкиста» (стихи Б. С. Ласкина) со словами: «И летели наземь самураи под напором стали и огня». Стало стереотипным (существовавшее и раньше) употребление слова «самурай» по отношению к любому японскому военному (в том числе солдату), хотя в Японии это слово перестало употребляться несколько веков назад, а самурайское сословие (называвшееся уже иначе) исчезло после 1868 г. Или, например, фильм о гражданской войне 1937 г. «Волочаевские дни», где действовал японский офицер Усижима (видимо, неправильно прочитанная сценаристами фамилия Усидзима) в блестящем исполнении артиста Л. Н. Свердлина. Офицер, противопоставленный «нашим» героям, выглядел в фильме очень естественным, но прекрасно соответствовал представлениям о
20 МихайловаЮ. Место Японии в русской и советской национальной идентичности: от Порт-Артура к Халхин-Голу// Japan and Russia. Three Centuries of Mutual Images. Folkestone, 2008.
21 Японцы, с. 13.
«притворстве, коварстве и мстительности японцев». Впрочем, многие японцы в те годы и, особенно, во время войны давали основание для таких мнений.
Наряду с такими черно-белыми изображениями, бывали и попытки более глубоко разобраться в природе Японии и японской культуры, к их числу относились две книги известного тогда писателя Б. А. Пильняка, дважды побывавшего в Японии22. Ее автор подчеркивал стремление осмыслить виденное, признаваясь в том, что многое не может понять. Но и у него постоянно присутствует влияние того же стереотипа (усилившегося во второй книге). Вот пример: «Мне страшно представить японского солдата, который, по японскому принципу “наоборотности”, бежит в атаку хохоча, похожий на японских чертоподобных богов»23. Или: «Психика европейца основана на утверждении, строительстве будущего, японская психика - на утверждении прошлого.... Страна, управляемая мертвецами»24. Остается не вполне ясным, как такая черта сочетается с неоднократно фиксируемой в книге активностью японцев. Даже японская природа для писателя крайне непривлекательна: «Черный злой камень», «страшной злобы, желтая земля»25. Природа Японии - «нищая природа, жестокая природа, такая, которая дана человеку - на зло»26. Из-за природных условий, по мнению писателя, «Япония - нищая страна, страна нищего камня, шалашей вместо жилищ, бобовых лепешек вместо хлеба, тряпок вместо одежды, деревяшек вместо обуви.... Народ свел свои потребности к такому минимуму, от которого европейцы должны дохнуть»27. Современный российский читатель с трудом может поверить в такие оценки.
И при этом японцы при внешней вежливости «не уважают европейца, белого человека»28. Во второй книге даже сказано: «Иероглифы оставлены, чтобы иностранцы меньше знали о Японии»29. Впрочем, Пильняк надеялся на преодоление этих недостатков: «Больше очень и очень многих стран, виденных и знаемых мною, Япония готова выйти из-за заборов национальной своей культуры на большую дорогу -культуры не национальной, а человеческой земного шара»30. Итоговая концепция Пильняка неожиданно похожа на «прогрессистскую» концепцию Гончарова, только в другую историческую эпоху.
Последний вывод в те годы делали и ведущие советские специалисты по Японии. «Европеизированный германской выучки японец и тут
22 Пильняк Бор. Корни японского солнца. Л., 1927. Пильняк Бор. Камни и корни. М., 1935.
23 Пильняк Бор. Корни японского солнца, с. 103.
24 Там же, с. 29.
25 Там же, с. 22.
26 Там же, с. 62.
27 Там же, с. 54.
28 Там же, с. 82.
29 Пильняк Бор. Камни и корни, с. 79.
30 Пильняк Бор. Корни японского солнца, с. 105.
же крестьянин, живущий чуть ли не так же, как жили его предки в эпоху родового строя. Замысловатый автомобиль около полей и примитивная мотыга на полях... Два мира, несомненно, правда, исторически и всячески связанные друг с другом, но в последнее время разошедшиеся чрезвычайно. Такова новая Япония. Япония последних десятилетий, вся наполненная контрастами и. прежде всего, в области культуры... Культура техническая идет вперед быстрейшими шагами, культура же духовная (в широком смысле этого слова) в общем, как правило, плетется позади.... Рядом друг с другом «Форд» и «Бедная Лиза», небоскреб и Загоскин»31. Вопрос о пути Японии и у Пильняка, и у Конрада ставился в рамках «или - или»: или сохранение отсталых традиций, или относительный прогресс через «выход на большую дорогу», то есть европеизацию (к этому добавлялся и третий, наиболее желательный вариант: пролетарская революция).
Образ жестоких и недоброжелательных японцев сохранялся в массовом сознании и после войны, хотя он (не всегда органично) сочетался с новым стереотипом полуколониальной зависимости от США. В журнале «Огонёк» за 1952 год (вскоре после Сан-Францисского договора) турецкие правители обращались к американцам с таким призывом: «Уравняйте нас с Японией, хотим тоже стать колонией» (стихи Эмиля Кроткого). Вопреки реальности устойчивыми оставались представления о господстве в Японии настроений эпохи милитаризма. В этих рамках воспринимались и японские требования вернуть южную часть Курильских островов; многим казалось, что вслед за ними Япония потребует и другие территории Дальнего Востока.
С таким отношением к Японии я не раз сталкивался в 70-е и даже в 80-е годы. Помню разговор в сентябре 1980 г. со случайным молодым попутчиком, железнодорожником по профессии. Он долго мне доказывал, что в Японии окончательно победил милитаризм и обстановка очень напоминает предвоенную. Я с трудом его понимал, поскольку знал, что никаких существенных изменений в Японии в это время не происходило. Видимо, дело было в том, что в те месяцы после начала афганской войны в Японии активно велась пропагандистская кампания против СССР, а наши СМИ, как всегда в подобных случаях, в долгу не оставались. Сгущение красок в советской печати и на телевидении неискушенные читатели и зрители могли воспринимать всерьез, поскольку прежние стереотипы еще жили. Нельзя сказать, что они исчезли даже сейчас. По опросам ФОМ, и в начале 2000-х годов на Дальнем Востоке 43% респондентов назвали Японию недружественной страной (против 27% по России в целом)32. Неопределенная ситуация в современной
31 Конрад К И. По японской литературе // Сибирские огни, 1928, №3.
32 Куланов А. Е. Образ Японии в сегодняшней России: стереотипы и реалии // Россия и Япония: соседи в новом тысячелетии. М., 2004, с. 63.
России и уменьшение контактов Дальнего Востока с остальной страной могут усиливать и опасения возможности территориальных требований Японии.
В то же время уже к 1970-м годам в СССР начал складываться новый, третий по счету (или четвертый, если учитывать японофилию во время русско-японской войны) стереотип в отношении Японии, сразу же приобретший два варианта: либеральный и «почвеннический». На его формирование повлияли два фактора. Во-первых, это экономические и технические успехи Японии. Это государство стало восприниматься как «экономическое чудо: электронная империя, страна 8опу и Тоуо1а»33. Во-вторых, в стране, особенно в среде интеллигенции, усиливались недовольство существующим строем и интерес к достижениям противников в «холодной войне».
Как раз в том же сентябре 1980 г. я случайно оказался в компании с художником русско-националистических взглядов. Я показывал фотографии японских синтоистских и буддийских праздников (мацури) и сначала думал, что человеку с такими взглядами они вряд ли будут интересны: слишком далекая от русской культура. Реакция оказалась обратной: художник пришел в восторг и сказал примерно следующее: «Вот замечательный народ! Мы свои традиции забыли и растеряли, а японцы их чтут и сохраняют!». Уже тогда сложились штампы о «стране, совершившей рывок в будущее, но сохранившей национальный дух вместе С КИМОНО»34.
Впрочем, такие штампы в годы перестройки и в первые годы после нее временно отошли на задний план. Умами овладели представления о Японии как самом успешном примере внедрения в первоначально восточную страну западных ценностей. То, что и И. А. Гончаров, и Н. И. Конрад, и Б. А. Пильняк считали абсолютно или относительно лучшим вариантом будущего, теперь было признано «осуществленной мечтой». Но разница с тем, что писали о японцах раньше, была еще в одном. Ни русские дореволюционные авторы, ни советские авторы 30-50-х годов не могли воспринимать бедную тогда Японию как пример для своей страны. Независимо от их идейных позиций для этого просто не было объективных оснований. Наоборот, и в XIX в., особенно В. В. Крестовский, и тем более после революции думали о примере России или СССР для Японии. Теперь же в общественном сознании возобладало мнение о том, что мы пошли «не туда», достигшее пика после событий 1991 г. Следовательно, нужно было искать примеры успеха в том, что, как тогда многим казалось, нам неизбежно нужно пройти.
Вот типичное для тех лет высказывание (автор - профессиональный политолог, но не специалист по Японии): «Нам волей-неволей придется
33 Там же, с. 64.
34 Там же, с. 65.
ускоренными методами усваивать либеральные ценности, наращивать для этого соответствующие предпосылки. Кстати, себе же во благо. Как это делали после войны японцы и немцы. Делали нередко через силу, преодолевая самих себя, но - и это очень важно подчеркнуть - не испытывая при этом сейчас сожаления. Напротив, насколько я могу судить, считают либеральные ценности своим национальным достоянием, ими гордятся, мало заботясь о том, откуда они к ним пришли»35. Объединение в единое целое послевоенных процессов в Германии и Японии в те годы встречалось часто и встречается до сих пор. Еще из той же статьи: «Если либералы хотят успеха, то и их партия, подобно японской ЛДП, должна объявить себя “общенародной партией”, которая стремится построить не капитализм, а именно “общество всеобщего благосостояния”, где слабые будут защищены, а сильным будет предоставлен широчайший простор для проявления их силы, таланта и усердия в сфере созидания»36. Создание еще в перестроечные годы Либерально-демократической партии России (старейшей из доныне существующих у нас некоммунистических партий) также было проявлением желания копировать японские образцы.
Так рассуждали в политической сфере. Но столь же возвышенный образ Японии создавался и в областях культуры и быта. К появившемуся еще в советское время интересу к дзэн-буддизму и боевым искусствам добавился, например, интерес к японской кухне; в 90-е годы ненадолго стала популярной японская классическая литература (при том, что интерес к современной литературе уже тогда явно упал); забыли когда-то популярное игровое японское кино, зато модным стало увлечение японской мультипликацией (анимэ).
При этом бросается в глаза три обстоятельства. Во-первых, осваивается (в отличие от советского времени) не столько японская культура как таковая (включая бытовую культуру), сколько мировая культура глобализации, создаваемая в США, но включающая в себя элементы разного происхождения, в том числе японского. Это видно хотя бы из фонетического облика соответствующих слов, вошедших в русский язык в последние двадцать лет или впервые ставших в нем распространенными. Если в «Большом японско-русском словаре» 1970 г. есть только суси и сасими, как и положено быть заимствованиям из японского языка, то сейчас господствуют суши и саштт, что свидетельствует об их появлении через посредство английского языка37. Во-вторых, японское влияние заметно и скорее усиливается в массовой культуре (боевые искусства и анимэ по-прежнему популярны), но иначе, пожалуй,
35 КиваЛ. Тупики и перспективы российского либерализма // Независимая газета. 11.05.1994.
36 Там же.
37 Подробнее см.: Алпатов В. М. Сасими или сашими? - Фонетика и нефонетика. К 70-летию С. В. Кодзасова. М., 2008.
дело обстоит в области высокой культуры. Бум интереса к японской классике в традиционном стиле уже скорее в прошлом, а в журнале «Иностранная литература», где в 2012 г. после перерыва в 19 лет всё же издали специализированный номер по литературе Японии, привели список японских публикаций журнала, из которого видно, что их число после 1999 г. резко сократилось38.
И, в-третьих, как справедливо писал А. Е. Куланов, «сейчас наиболее популярна в России та Япония, которой не существует»39. И в политике, и в культуре «россияне придумывают некое идеальное общество на Японских островах.... Негативные стороны жизни современной Японии в России почти не известны. Информация о них интересует нас мало - обидно, когда разрушаются сказки»40. Поэтому представления о Японии в России не подверглись какой-либо коррекции, когда Япония оказалась в длительной стагнации.
Если представления о самой Японии за двадцать последних лет мало изменились, то иными стали связанные с ними самооценки. Как из ЛДПР не получилось российской ЛДП, так и первоначальные надежды на успешное освоение японских образцов, очевидные в приведенных выше цитатах, рухнули еще в 1990-х годах. Их место в массовом сознании заняли идеи о безнадежности каких-либо попыток не только догнать Японию и другие передовые страны, но и что-то продуктивно использовать из ее опыта.
Вот пример, связанный не только с Японией, но отражающий массовые представления о «цивилизованных» странах вообще. Воронежский языковед описал разговоры соседей по палате в больнице во второй половине 1990-х годов. Это были люди физического труда разного возраста и обеспеченности, объединенные общим пессимистическим настроением. Одной из тем разговоров (наряду с выпивкой, бабами, деньгами и пр.) была тема «Заграница». «Обсуждение идет в рамках сопоставления у нас - у них, причем преобладает положительная оценка того, что у них и скептическая, даже пренебрежительная - того, что у нас. Устойчиво высказываются суждения: ... «у нас никогда так не будет», «они умеют», «у них здорово», «у них народ другой, не то, что у нас»41.
Подобные настроения, закрепленные, в том числе, в анекдотах, распространены и сейчас, не только среди людей физического труда. Я иногда задаю контрольный вопрос: «Где раньше появилось телевидение: у нас или в Японии?». Почти все (исключая, разумеется, специалистов) отвечают, что, конечно, в Японии, хотя историческое соотношение
38 Иностранная литература. 2012, №2, с.277-278.
39 Куланов А. Е. Образ Японии в сегодняшней России..., с. 55.
40 Там же, с.65-66.
41 Стернин И. А. Некоторые жанровые особенности мужского коммуникативного поведения // Жанры речи. 1999, вып. 2, Саратов.
обратно. Многие не верят, что Япония когда-то была бедной страной: теперешнее соотношение легко проецируется в прошлое, и кажется, что отставание России от Японии либо изначально, либо возникло после 1917 г. А ведь когда-то И. А. Гончаров имел основания считать, что японцы ничем «пользоваться не умеют».
Но в то же время подобные настроения способствуют некоторому освоению японского опыта, однако, не в реальном, а в виртуальном мире. Уже упоминавшиеся атшэ и японские комиксы - манга имеют в России немалое число поклонников. Как пишут исследователи этого явления, типичные их фанаты - люди достаточно образованные, знающие иностранные языки и регулярно пользующиеся Интернетом, но материально не успешные и не слишком довольные жизнью. В Японии подобные фанаты - обычно школьники или студенты, однако в России такое увлечение сохраняется, по крайней мере, до 35 лет42. Мотивация этого очевидна: уход в воображаемый мир картинок - один из способов отвлечься от окружающих проблем.
Разумеется, образы Японии в современной России многообразны. Для одних это образец для подражания, для других это навсегда ушедшая вперед «нормальная страна», отличная от «проклятой богом» России. Одни видят в «экономическом чуде» успешный пример отказа от собственного пути развития и освоения «единственно верных» либеральных ценностей, другие вслед за В. В. Крестовским полагают, что японцы идут «собственными силами, вполне самостоятельно», опираясь на традиции; после разочарований в «реформах» 1990-х годов такие взгляды стали распространеннее. Существует и определенная боязнь «притворных, коварных и мстительных» японцев, наиболее заметная на Дальнем Востоке. Наконец, на Японию может распространяться и усилившееся в последние годы общее недоброжелательство по отношению к загранице, но всё же, пожалуй, меньшее, чем в отношении США. И в целом, пожалуй, позитивные оценки Японии наиболее типичны.
Отмечу еще одну особенность, на которую недавно обратил внимание в одной из публикаций журналист Ю. В. Тавровский: «У нас интерес к культуре откровенно недружественной Японии превышает любопытство к достижениям цивилизации “стратегического партнера” (то есть Китая)43. Как ни трактовать российско-китайские и российско-японские отношения, но сказанное относительно интереса верно. Причины этого вряд ли можно определить однозначно, действует целый ряд факторов. Это и длительный период конфликта СССР с КНР (тогда как война с Японией была гораздо раньше, и ее свидетелей уже немного), и влияние постсоветских СМИ, противопоставляющих по западным образцам
42 МихайловаЮ. Д., ТорчиновЕ.Л. Образы в тупике: аниме и манга в современной России // Japan and Russia. Three Centuries of Mutual Images. Folkestone, 2008.
43 Независимая газета. 21.03.2012.
«коммунистический Китай» и «демократическую Японию», и устойчивые уже не одно десятилетие представления о богатой Японии и бедном Китае, и активная деятельность японских информационных центров, пока несравнимая с аналогичной деятельностью Китая, и значительный японский компонент в культуре глобализации, где пока что китайский компонент много меньше. А положение, при котором в мировом развитии Китай обгоняет Японию, не то, чтобы неизвестно, но пока с трудом осваивается массовым сознанием. Что будет дальше, пока сказать трудно.
Итак, образы Японии в российском (включая советское) массовом сознании не раз менялись. Все эти образы имели какую-то реальную основу, которая, однако, как-то искажалась, иногда фантастическим образом, они могли быть противоположными друг другу. И всегда, глядя на Японию, думали о собственной стране.
