CC BY
34
О.Д.Волкогонова
РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ: ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ ДЛЯ РОССИИ?
Волкогонова Ольга Дмитриевна -доктор философских наук, профессор МГУ им. М.В.Ломоносова.
Национальные и этнические проблемы являются одними из наиболее острых и болезненных в современном мире. Явление, получившее в литературе название «этнического парадокса», стало своеобразной реакцией на тенденции нарастающей унификации духовной и материальной культуры в условиях глобализации. В конце ХХ в. человечество столкнулось с проблемой актуализации различий - не только национальных, но и культурных, гендерных, расовых, религиозных. Несмотря на мощные интегративные тенденции, универсализм не вытесняет партикуляризма, а лишь дополняет его. Таким образом, для современного человечества особую значимость приобрела проблема сочетания универсальных принципов и ценностей с позитивным (а не просто нейтральным) отношением к различиям (в том числе этническим).
Неприятие «транснационализма» (и, как следствие, оживление национализма) проявляется сильнее всего в сознании отставших в своем развитии народов: «врастание» в глобальную техногенную цивилизацию воспринимается ими как экономическая и культурная экспансия более развитых соседей, навязывание чуждого образа жизни. Нечто подобное происходит и в сегодняшней России. Ломка существовавшей ранее привычной системы ценностей и непростое складывание новой, привела к появлению характерного чувства незащищенности у огромного количества людей. Если в периоды стабильности социальная система ограждает и отчасти защищает человека относительно статичными, устойчивыми нормами, правилами, законами и т.п., что делает его жизнь предсказуемой и прогнозируемой, то в переходные исторические эпохи ситуация коренным образом меняется: потеряв былые точки опоры, человек ищет и нуждается в новых. Четко разграниченная ранее жизнь в социуме теряет свою определенность, границы размываются, и человек встает перед проблемой выбора новых ориентиров. В этом смысле, переходные общества - это всегда «открытые» общества, для которых принципиально не характерна замкнутость, господство какой-то одной системы ценностей, «прого-воренность до конца».
С одной стороны, это означает разрушение рамок, привычного «канона» жизни, интенсивный поиск новых ориентиров бытия, творение новой культуры. С другой, обывательской точки зрения, - это ситуация «не дай тебе Бог жить во время перемен», когда нет единого господствующего стереотипа восприятия и поведения, нет готовых ответов на вопросы о смысле человеческого существования. Переходные эпохи открывают человеку горизонты свободы более, чем все остальные, но, согласно известному афоризму Бердяева, «свобода аристократична», она не всем по плечу. Поэтому наряду с открытостью, интенсивностью культурной жизни, поисками новых решений в переходные периоды так возрастает тяга к конформизму, желание вновь обрести устойчивую социальную идентичность и связанный с нею психологический комфорт. (В конечном счете, «социальная драма» завершается реинтеграцией и восстановлением «закрытости» - в значении этого термина у А.Бергсона - во многом благодаря именно этим тенденциям в массовом сознании.)
Согласно современной теории аффилиации (англ. affiliate - соединяться, связываться), каждому человеку в той или иной степени присуща потребность принадлежности к группе. Для большинства людей в неустойчивой ситуации переходного общества семейная и этническая принадлежность (восприятие себя членом «семьи» - маленькой или большой) становится наиболее приемлемым способом вновь ощутить себя частью некоего целого, найти психологическую поддержку в традиции. Отсюда повышенное внимание к этнической идентификации, потребность консолидации этнической общности, попытки выработки интегрирующего национального идеала в новых социальных условиях, «охранение» и обособление своей национальной мифологии, культуры, истории от других.
Первым и важнейшим шагом для того, чтобы личность смогла ощущать себя репрезентантом этнической группы, является процедура идентификации, т.е. определение критериев и границ общности. Само введение термина «идентификация» («identity») в связи с работами В.Тернера (V.Turner) и Э.Эриксона (E.Erikson) по теории идентичности придало новое звучание исследованиям по национальному самосознанию и проблемам этничности. В русле этих работ (особенно поздних книг Тернера) период «социальной драмы» стал рассматриваться не только как время потерь, кризиса и разрушившихся социальных связей, но и как процесс выделения различного вида общностей, артикулированных с помощью ритуалов, табу, церемоний, «карнавала», проинтерпретированной в определенном ключе истории и т.п. В конечном счете, осознание переходности того или иного исторического времени пробуждает рефлексивные тенденции в сознании личности и общества, что проявляется и в повышении внимания к этнической идентификации.
На значимость этнической принадлежности влияют не только объективная социальная реальность («переходность» общества, этнические конфликты, миграции и т.п.), но и ряд субъективных факторов - уровень образования индивида, например. Как правило, этническое сознание групп и индивида не актуализирова-
но при условии существования стабильных этнических отношений или в моноэтнической среде. Фактором, увеличивающим возможность этнических конфликтов и, соответственно, повышающим роль этнической идентификации, являются миграции. Закономерностью является и тот факт, что чувство этничности обычно выше у недоминирующих общностей. В этом смысле, в советское и даже в постсоветское время самосознание русского населения на территории России не выступало и не выступает сколько-нибудь значительным фактором в обыденной жизни индивида. Об этом свидетельствуют, в частности, результаты «теста Куна» (когда респонденты несколько раз отвечают на один и тот же вопрос: «Кто я?»), проведенного в России. Упоминание о «русскости» в местах, где русские доминировали, встречалось нечасто1. Но ситуация менялась в иноэтническом окружении, - в Казахстане, например.
Тем не менее даже в центральной части России значение этнических признаков в жизни русского населения возрастает. Если в 1986 г. по данным социологических опросов 78% русских признали себя «советскими» и только 15% - русскими, то уже через десять лет ситуация сильно изменилась: лишь 45% русских не придавали значения своей национальности2. Еще большее значение своей национальности придают русские в республиках «ближнего зарубежья»: проведенное автором в 2003 г. анкетирование в Севастополе показало, что 51% русских респондентов характеризовали себя, прежде всего, как представителя своей национальности, а уже затем - как человека определенных политических взглядов, мужчину (женщину), представителя той или иной профессии, жителя своего города (деревни), сына (дочь) своих родителей3 и т.п. Можно назвать по меньшей мере три причины подобного повышения роли этничности: во-первых, затянувшийся переход к другому типу социальной организации (реакцией на который является, как уже было сказано выше, обращение к традиционности и устойчивости), во-вторых, сепаратистские процессы в Российской Федерации (когда многие агрессивные националистические движения возлагают вину за ошибки в национальной политике не
1. См.: Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М., Сусоколов А.А. Этносоциология. - М., 1999. -С. 165.
2. См.: http://ddfan.boom.ry/lib/rusnats.html.
3. В 2003 г. студентами и сотрудниками Черноморского филиала Московского государственного университета им. М.ВЛомоносова среди населения города Севастополя был проведен анкетный опрос с целью выявить взаимосвязь между национальной принадлежностью респондентов и их политической позицией, отношением к будущему Крыма, оценкой влияния национальности на перспективы карьерного роста. Программа исследования предусматривала опрос взрослого (старше 18 лет) населения города. Было опрошено 562 человека, причем распределение респондентов по возрасту и национальности совпадало со средними данными Севастопольского городского управления статистики, что позволяет считать выборку репрезентативной.
на власть, а на русских, делая из них «оккупантов», «нахлебников» и т.д.) и, в-третьих, направленное идеологическое воздействие.
Чрезвычайно важным представляется именно третий фактор: чувство этнического единения возникает не только стихийно (из сходного жизненного опыта, объективной общности «крови» и «почвы»), но и формируется целенаправленно. Даже не разделяя крайних точек зрения о том, что этнос целиком и полностью «конструируется» элитой4, необходимо признать: вера в наличие неких естественных связей между членами этнической общности значит больше, чем реальное наличие этих связей. В этом смысле именно идеологи декларируют единство на основе общей истории этноса (о которой рядовой член общности может иногда иметь весьма смутное представление), единой культуры (несмотря на то, что в условиях господства массовой культуры этнодифференцирующий аспект культура имеет, главным образом, лишь для интеллигенции), религии (хотя речь идет в большинстве случаях о мировых религиях, и православный алеут не менее православен, чем православный русский) и т.д.
В случае с русским этносом национальная идентичность используется как инструмент для политической «мобилизации» самыми разными силами: начиная с попыток адаптировать «русскую идею» к государственной идеологии и кончая различными версиями консервативно-националистических течений (от сталинистов до православных монархистов). В результате, нормальная идентичность замещается гиперпозитивной (этноцентричной, этнодоминирующей или даже фанатичной)5, этнос консолидируется через проповедь исключительности. По сути, национальная идентификация становится своеобразным следствием «национальной агитации», когда интеллектуалы не ограничиваются теоретическими штудиями, а пытаются активно формировать национальное самосознание. Идеологи находят в процедуре этнической идентификации тот ритуал, который позволяет выражать солидарность очень больших анонимных общностей и является катализатором социальной активности.
Действенность идеологий, «замешанных» на национально-этническом чувстве, не вызывает сомнений. Отсюда - попытки использовать национализм в «смеси» с коммунизмом, фашизмом, монархизмом, клерикализмом, демократией и даже
4. См., например: Anderson B. Imagined communities: Reflections on the origin and spread of nationalism. London: Verso, 1983.
5. В литературе по этнологии принято выделять несколько типов этнической идентичности: нормальную, этноцентристскую, этнодоминирующую, этнофанатичную, индифферентную (этнонегативизм), нигилистическую, амбивалентную («сдвоенную»). (См., например: Солдатова Г.У. Психологическое исследование этнической идентичности // Национальное самосознание и национализм в Российской Федерации начала 90-х годов. - М., 1994. - С. 70-71).
либерализмом. Вопрос состоит лишь в том, насколько можно «приручить» национализм? В конечном счете, чрезмерная ориентация на этничность закономерно приводит к ущемлению прав личности, ведь рано или поздно встает вопрос: приоритет личности (независимо от ее этнической идентификации) или приоритет общности?
Холистский (греч. Ьо1об - целое) национализм, в отличие от либерализма, имеет высокие шансы на популярность среди людей переходного общества: он представляется борьбой порядка против хаоса. Этот порядок осознанно вносится в жизнь людьми, объединенными надличной целью (возрождением русской нации, например). Такая надличная цель обеспечивает не только единение человека с другими людьми, но и придает смысл его индивидуальному существованию. Кризис государственности, разрушение привычных ниш бытия, развал СССР, изменение образа жизни - все это значительно увеличило число людей, выброшенных из нормальной колеи жизни, разбудило их ото сна. «Проснувшись», люди ищут ответа на «последние вопросы» - вопросы о смысле своего существования и получают ответ на эти вопросы у идеологий с авторитарной и тоталитарной окраской, в которых личность приносится в жертву целому. Поэтому вполне рациональная и прагматическая установка идеологов на использование национальных чувств для достижения тех или иных политических целей может разбудить абсолютно иррациональную и непредсказуемую стихию национализма, тем более опасного, когда он является национализмом доминирующей нации (как это обстоит в России с русскими).
В целом, для русских свойственна толерантность в национальных вопросах. Согласно данным исследования ИКСИ РАН 2001г., «Новая Россия: 10 лет реформ глазами россиян», уровень межнациональной терпимости в российском обществе достаточно высок - полная толерантность характеризует почти 50% населения6, но это же исследование показало, что рост численности нерусского населения в результате миграций в традиционно русских областях стал восприниматься многими как угроза7. В опросе, проведенном Фондом «Общественное мнение» в 2002 г., около половины опрошенных русских (по паспортным данным) респондентов готовы были признать этнический принцип устройства государства: 23% русских респондентов были «безусловно согласны» и 24% «скорее согласны», что «надо стремиться к созданию государства, в котором русские официально признаются главной нацией» (имелось в виду, что национальность определяется по паспортным данным); 34% считали, что Россия «должна стремиться к присоединению соседних территорий бывших союзных республик, населенных преимущественно русскими». Таким образом, налицо некоторые противоречивость и неопределенность во
6. См.: Изменяющаяся Россия в зеркале социологии. - М.: Летний сад, 2004. - С. 119.
7. Там же. - С. 120-121.
взглядах на национальную принадлежность, ее характер, роль в обществе и т.п. Каким образом эта неопределенность будет преодолена, в какую сторону качнется маятник поведения масс зависит, прежде всего, от направленного идеологического воздействия. М.Хоркхаймер и Т.Адорно в одной из своих статей остроумно заметили, что «сегодня индивиды получают свои политические платформы уже готовыми от властей точно так же, как потребители - свои автомобили от торговых филиалов фабрик-производителей»8. Одним словом, попытки рационально использовать иррациональную стихию национализма могут привести к созданию устойчивого и влиятельного националистического движения, что чрезвычайно опасно в такой многонациональной стране, как Россия.
Установка на рассмотрение нации как высшей ценности и ориентация на «сильную власть» роднят работы таких современных идеологов «русской идеи», как А.Проханов, А.Дугин и др., с установками «новой правой» во Франции, например, или Германии. Но если, скажем, во Франции популярность «новой правой» невелика и она проповедует «этноплюрализм» (с большим или меньшим успехом пытаясь избежать ксенофобии), то в России, к сожалению, ситуация несколько иная: у русских националистов есть вполне реальные шансы получить поддержку власти и стать ее идеологами. Кроме того, «этноплюрализм» присущ только крайне умеренным русским националистам, если же обратиться к радикалам, то типичной может быть позиция Русского национального единства (РНЕ): «Объединяйтесь на основе Русской идеологии и Православия! Не допускайте в свои общины людей, чуждых по крови и духу!... Оказывайте доверие и поддержку только людям одной с вами крови и убеждений!»9, - можно прочитать на интернетовском сайте организации. Причем, как практическое развитие подобных лозунгов там же можно найти советы о том, что русские врачи должны лечить только русских людей, русские педагоги - заботиться об образовании именно русских школьников и т.д.
Многие факты современной жизни говорят о том, что предпринимаются попытки сделать национализм политическим проектом в России. Идеализированная модель «великой страны», сконцентрированность на тенденциозно истолкованных образах прошлого и будущего рассматриваются как средство для решения практических политических и экономических задач, придавая им эмоциональную привлекательность. По сути, национализм становится своеобразной оболочкой для различных идеологических конструкций, которая способствует адаптации этих конструкций к массовому сознанию. И здесь речь может идти не только о Национал-большевистской партии Э.Лимонова или «Русском национальном единстве» А.Баркашова, но и о более респектабельных «Народной воле» С.Бабурина, КПРФ,
8. Хоркхаймер М., Адорно Т. Психоанализ антисемитизма //Психология национальной нетерпимости. Мн.:Харвест, 1998. - С.170
9. СПб отделение РНЕ, 2001г. http://www.rne.org/vord/rnenews/princip.shtml.
«Родине» или «Единой России». Ситуация, тем не менее, такова, что единого лидера общенационального масштаба русская национал-протестная среда пока не выдвинула, что делает ее «ресурсом» как для радикалов разных окрасок, так и для «центристов», и «партии власти».
В принципе, радикальный русский национализм характерен сегодня только для маргинальных групп и партий. Зато его умеренная версия в последние несколько лет стала «хорошим тоном» в политике, что особенно заметно при обсуждении таких вопросов, как миграции населения, реституция культурных ценностей, сокращение армии, положение 25 млн. этнических русских в странах ближнего зарубежья, автономия Крыма и др. Националистическая идеология во взглядах российского политического истеблишмента чрезвычайно редко проявляется как прямая проповедь превосходства русских, зато она неявно присутствует в антизападничестве и наиболее частом его проявлении сегодня - антиамериканизме, а также антисемитизме, «кавказофобии» и т.д. Хотя, разумеется, после последних террористических актов в Москве и Осетии для роста «кавказофобии» появились и другие причины. Но так или иначе эти темы становятся предметом популистских заигрываний с населением, что является симптомом того, что весь спектр российской политики сдвигается в сторону национализма, а у националистических идеологов есть неплохие шансы влиять на принятие властных решений.
Спецификой того русского национализма, который пытаются использовать в политических целях и который проповедуют отечественные «национал-патриоты», можно считать его опору на этничность (что можно воспринимать как некую иронию, учитывая отмеченную выше достаточно высокую толерантность русских к этнонационализму). Если воспользоваться классификацией типов национализма, предложенной американской исследовательницей Л.Гринфелд ^^гееМеЫ), то русский национализм будет, преимущественно, относиться к коллективистскому этническому типу10. Условием его формирования является этническая (национальная) идентификация индивида.
Говоря о процессе национальной идентификации, мы предлагаем выделить три его основные фазы:
1. Фаза этнодифференциации. На этой фазе происходит осознание особенностей своей общности, отличий «мы» от «они». Речь идет об определении этнонима
10. Используя два критерия - определение нации и условия членства в ней - Л.Гринфелд выделяет индивидуалистский национализм (когда нация рассматривается как суверенная общность равноправных индивидов) и коллективистский национализм (нация -коллективный «индивид», чьи интересы имеют первенство над интересами индивидов, ее составляющих), который, в свою очередь, подразделяется на гражданский и этнический в зависимости от критериев членства в общности (см.: Greenfeld L. Nationalism: Five roads to modernity. Cambridge: 1985).
(самоназвания), мифологизации прошлого общности, ее «почвы» (территории, языка, культуры, религии).
2. Фаза выработки авто- и гетеростереотипов. В рамках данной фазы складываются представления о национальном характере, психическом складе, темпераменте типичного представителя общности. Для описания такого типичного представителя обычно используется либо термин «модальная личность», либо понятие «этноиндивидуальности».
3. Фаза формулирования национального идеала. Эта фаза является своего рода синтезом двух предыдущих, поскольку включает в себя не только оценку своего этноса, но и представление о его социально-исторических задачах, предназначении, а также о господствующих ценностных ориентациях, специфических для данной общности. Основной функцией национальных идеалов является интеграция общности, остальные же функции (коммуникативная, компенсаторная, аксиологическая, прогностическая, адаптационная и др.) носят вспомогательный характер.
Попробуем охарактеризовать выделенные фазы более детально.
1. Одним из наиболее очевидных признаков существования этнической общности является этноним. Выработка этнонима явно показывает осознанное выделение этнической группы из числа других. Казалось бы, название - вещь второстепенная, но не в данном случае: этническая идентификация возможна лишь при наличии этнонима, так как индивид не может идентифицировать себя с общностью, если она сама еще не конституировалась, не выделилась из числа других общностей. В данном случае, дискуссия об употреблении понятий «российский» и «русский» (применительно к культуре, государственности, традициям и т.п.) свидетельствует о различных позициях в определении своей общности - по критерию гражданства либо этничности, что, в свою очередь, отражает два реальных исторических процесса: становление гражданской нации в России (начиная со второй половины XIX в.) и конструирование этнонации на базе существующих или воображаемых этнических различий советской властью (чему способствовала практика создания федеральных субъектов по этническому признаку, обязательная паспортная регистрация своей национальности «по крови» и т.п.). Выработка этнонима подразумевает и определение других факторов, обособляющих этническую группу: территории, общности происхождения, культуры, экономики и т.д. Основную роль в этнодифференциации играет язык. Он выступает одним из важнейших объективных факторов как складывания этноса, так и его дальнейшего развития. Любопытно, что язык не только является средством этнической коммуникации, не только формирует особое языковое сознание общности, но и во многом определяет коллективное бессознательное.
Показательны в этом смысле исследования филологов с использованием ассоциативных «прямых» и «обратных» словарей. Ассоциативные тезаурусы являются результатами статистической обработки массовых исследований, когда ис-
пытуемые носители языка фиксируют свободные ассоциации, возникающие у них в сознании по поводу того или иного слова-стимула. Обратные же словари показывают «поле» понятий уже от «реакции к стимулу», выявляя тем самым круг наиболее существенных и богатых значениями понятий для типичного носителя того или иного языка. В результате, ассоциативное поле того или иного слова-стимула помогает воссоздать определенный фрагмент миросозерцания этноса, а сравнительный анализ количества ассоциаций, вызываемых различными словами, делает возможным выделение «ядра» современного языка - наиболее значимых понятий в нем.
Очень интересной иллюстрацией этой исследовательской программы является анализ современного английского языка, проделанный А.АЗалевской11. Оказалось, что в английском языке можно выделить около 75 слов («ядро лексикона»), для которых характерно большое число ассоциативных связей, значительно превышающее среднее для других вербальных единиц. Например, слово «me» было вызвано в сознании «среднего» носителя языка 1087 стимулами, «man» - появилось как реакция на 1071 стимул, «good» - стало ответом на 881 стимул, затем шли «sex» (847), «no» (805), «money» (750) и т.д. Позднее этот же подход был применен Н.В.Уфимцевой к анализу Ассоциативного тезауруса современного русского языка12. Ядро языкового сознания для носителя русского языка оказалось принципиально иным: «человек» (773), «дом» (593), «нет» (560), «хорошо» (513), «жизнь» (494), «плохо» (465) и т.д. Если для носителя английского языка в центре - связи с его индивидуальным «я», а представление о «человеке вообще» стоит лишь на втором месте, то для русскоговорящего индивида - «я» стоит лишь на 36 месте (!), центральным же является общее понятие «человек». Причем трактовка даже этого «человека вообще» резко различается у носителей двух языков: для русского «человек» ассоциируется с прилагательными - «хороший» (22), «добрый» (20), «ра-зумный»(17), «умный»(15); это человек «дела» (8) и «слова» (5), но очень редко -«долга» (2) и «чести» (1). Это слово вызывает ассоциации со «зверем» (13), «животным» (12), «обезьяной» (10), но это и «друг» (10). Существенное различие и в том, что человек практически не воспринимается русскими как «гражданин» (4) и «личность»(4). Кроме того, «человек» - это «мужчина» (4) больше, чем «женщина» (1)13.
По сути, это является косвенным доказательством недостаточной представленности ценностей индивидуализма в сознании русских людей. Разумеется, речь
11. См.: Залевская А.А Слово в лексиконе человека: Психолингвистическое исследование. - Воронеж, 1990.
12. См.: Уфимцева Н.В. Русские глазами русских//Язык - система. Язык - текст. Язык - способность. М.: 1995; Ее же. Русские: Опыт еще одного самопознания // Этнокультурная специфика языкового сознания. М.: 1996.
13. Уфимцева Н.В. Русские: Опыт еще одного самопознания // Этнокультурная специфика языкового сознания. - М., 1996. - С. 147-148.
идет о некотором «усредненном» сознании, так как словари оперируют ассоциациями «среднестатистического» человека, без учета стратификации общества. Видимо, словари, составленные в результате исследований ассоциативных полей представителей образованной элиты и рядовых членов русской языковой общности, отличались бы друг от друга. Тем не менее, если признавать различие культур (в самом широком смысле слова) по господствующим системам ценностей: индивидуализм - коллективизм (в зависимости от того, ставится на первое место индивидуальный самоконтроль или обязательство общественной солидарности), то вывод из анализа «ядра лексикона» ясен. Не только прошлую, но и настоящую российскую культуру можно отнести к коллективистскому типу, что имеет одно важное для современного состояния российского общества следствие: Россия по-прежнему живет в условиях преимущественно внешней, а не внутренней детерминации поведения индивида. Более того, такая внешняя зависимость является, пользуясь термином Ю.Хабермаса, условием интерсубъективного взаимопонимания: члену определенного общественного организма дозволяются не все действия, рациональные с точки зрения достижения успеха, но только те, которые считаются ценностно значимыми с точки зрения других. Традиция приказного, административного управления в России подкрепляется исторически привычным ограничением свободы человека, суверенность личности в русском национальном сознании воспринимается как нечто второстепенное и не очень важное. Следствием подобной исторической «привычки» является отсутствие у многих членов российского общества навыков обоснования своего выбора, принятия осознанного решения, достаточно низкий уровень политической культуры.
Показательно и сравнение понятий «деньги» (связано с 367 словами-стимулами в русском сознании, занимает девятое место в ядре лексикона) и «money» (соответственно 750 и шестое место для англичан). В этом пункте сравнение ассоциативных полей, на наш взгляд, позволяет сделать обоснованный вывод об абсолютной «неэкономичности» мышления «среднестатистического» русского человека. Десятилетнее вхождение российского общества в рыночную экономику, конечно, вносит определенные коррективы в этот факт, но язык инерционен, требуется большее время для закрепления этих изменений в ассоциативных связях. Пока же неэкономическое (или внеэкономическое?) мышление русских проявляется вполне отчетливо: «в сознании русских деньги прежде всего большие (41), бешеные (14), шальные (2)... Деньги - это зло (9), грязь (4), грязные (4), дрянь (3), мусор (2)... Деньги нужны (11), не пахнут (8). Из 537 слов-реакций на стимул деньги только девять реакций связаны с понятием «работа»: заработанные (2),работа(2),... зарплата (1), трудовые (1). Если мы обратимся к данным Обратных словарей. то увидим, что наиболее типичное действие, совершаемое русскими с деньгами, - это тратить (259), затем платить (142), получать(109), получить (54), отобрать (51), делать (27), брать (22), отнять (20), требовать (17), менять (22). Интересно отме-
тить... что в качестве реакции на слово вор деньги встречаются пять раз, а на слово рабочий только один раз»14.
А как обстоит дело с деньгами в сознании англичан? Совсем иначе. Согласно прямому словарю, «деньги» ассоциируются у англичан с «мешками», «наличными», «золотом», «богатством». Обратный же словарь показывает, что деньги чаще всего связаны в сознании с кошельком (71), копилкой (51), банком (34). Деньги воспринимаются как финансы (61), пособие (52), сбережение (41), расходы (39), счета (38), взятка (37), плата (36), вознаграждение (36), зарплата (32) и т.д. Разумеется, носители английского языка деньги тоже тратят (53), но они их и зарабатывают (49), инвестируют (49), возвращают (47), вкладывают (45), дают (44), откладывают и экономят (24). Отличия в восприятии разительны! Речь идет о совершенно различных стилях мышления, о другом общественно-экономическом миросозерцании. Подобные отличия помогают лучше понять реальные процессы, происходящие в российском обществе, так как язык является не только средством этнодиф-ференциации и коммуникации этнической общности, но и контекстом психики и вместилищем неких архетипов восприятия мира членами данной общности.
Уже на этом этапе этнической идентификации можно вести речь о стереоти-пизации (и символизации) восприятия окружающей действительности членами общности. Выделение своего этноса из ряда других всегда сопровождается выработкой определенных вербальных и невербальных стереотипов: установление общих этнонима, территории, языка, прошлого, будущих задач и т.д. приводит к восприятию индивидов себя как части целого. Отсюда - свойственная целому (общности) символика принимается как обязательная для индивида.
2. В конечном счете, этнодифференциация приводит как к осознанию психологических особенностей своего этноса, так и особенностей других этнических общностей. Образ «мы» фиксируется в системе автостереотипов, образы других этносов - в гетеростереотипах. Речь идет о непроизвольной и часто не осознаваемой представителем общности психологической установке в восприятии себя и других. Этот уровень этнической идентификации связан с формированием относительно устойчивых представлений и оценок, типичных для этнической группы поведенческих, коммуникативных, эмоциональных стилей. Стереотипы связаны между собой; они образуют самоорганизующуюся систему, которая аккумулирует некий стандартизированный коллективный опыт и является неотъемлемым элементом обыденного сознания.
3.Дюркгейм писал о двух сознаниях внутри каждого из нас: одно содержит уникальные состояния, присущие лично индивиду, а другое - состояния, присущие
14. Уфимцева Н.В. Русские: Опыт еще одного самопознания // Этнокультурная специфика языкового сознания. - М., 1996. - С. 149.
всей группе, членом которой он является. Разумеется, это рассуждение применимо и к этнической общности. Тема «национального характера», столь популярная в начале ХХ в., сегодня вновь звучит в многочисленных исследованиях и публикациях, причем не только отечественных15. Современные исследования обычно рассматривают национальный характер как составную часть психического склада нации (и шире - этноса), включающего в себя и другие этнопсихологические особенности (настроения, чувства, интересы, установки и т.п.)16. Национальный характер часто раскрывают, используя понятие «модальной личности» (P.Linton, A.Inkeles, D.Levinson, др.), т.е. личности, наиболее часто встречающейся в данной культуре, обладающей сравнительно прочно сохраняющимися качествами и чертами, которые типичны для взрослых членов общности.
Стереотип национального характера - это схема, и, как любая схема, она ущербна. В «Письмах русского путешественника» Н.Карамзин называл французов «легкомысленными», итальянцев «коварными», а англичан «угрюмыми»17. Некоторые современные авторы выделяют такие черты русского (российского?) характера, как сервильность18, потребность ощущать зависимость от чего-либо («a need of dependence») в сочетании с зависимостью от власти, авторитета («relation to authority»)19, рабскую ментальность («Russian slave mentality», «slave soul of Russia», «Russian masochism»)20, терпение («терпение - это, безусловно, наша этническая черта и в каком-то смысле основа нашего характера»21), мечтательность («dreaminess»22) и т.д. Все это примеры национальных стереотипов, с каждым можно поспорить или согласиться. Если стереотип принимается, он становится психологической установкой, своеобразными «правилами игры», которые определяют межнациональное общение. По сути, речь идет о мифологизации сознания с помощью стереотипов: человек «кодируется» с помощью стереотипных образов, при-
15. См., например: Касьянова К. О русском национальном характере. - М., 1994; Хоти-нец В. Этническое самосознание. - СПб, 2000; Inkeles, A. National Character: A Psychosocial perspective. - Transaction Publishers, New Brunswick (USA) and London (UK), 1997 и др.
16. См.: Хотинец В.Ю. Этническое самосознание. - СПб, 2000. - С. 90-92.
17. Карамазин Н. Письма русского путешественника. - М., 1983. - С. 479.
18. См.: Российская модернизация: Проблемы и перспективы. (Материалы «круглого стола»). Выступление Васильева Л.С. //Вопросы философии, 1993, № 7. - С. 9.
19. Inkeles, A. National character: A Psycho-social perspective. - Transaction publishers, New Brunswick (USA) and London (UK), 1997. - P. 139-150.
20. Rancour-Laferriere, Daniel. The slave soul of russia. Moral masochism and the cult of suffering. - New York University Press, New-York and London, 1995. - P. 7, 8, 42.
21. Касьянова К. О русском национальном характере. - М., 1994. - С. 109.
22. Zviglyanich, V. The Morphology of Russian mentality. A philosophical inquiry into conservatism and pragmatism. - The Edwin Mellen Press, Lewinston/Queenston/Lamperter, 1993. - P. 32-33.
чем эффективность такой «закодированности» практически не зависит от того, насколько эти образы соответствуют действительности. «Кодирование» стереотипами гораздо более действенно по отношению к сознанию масс, чем к сознанию элиты, в силу большей конформности и более низкой способности к критике первых.
Разумеется, стереотипное восприятие этноса возможно как «снаружи» (гете-ростереотипы), так и «изнутри» (автостереотипы). В контексте данной статьи нас в большей степени будут интересовать именно автостереотипы, т.е. представления русских о самих себе. Автостереотипы практически всегда позитивно окрашены (в случае нормальной и позитивной этнической идентичности) и могут служить характерной иллюстрацией явления, которое Л.Гумилёв назвал «внутриэтнической комплиментарностью», - симпатией к членам своей этнической общности. Тем не менее динамика изменений автостереотипов может дать достаточный материал для размышлений о процессах, происходящих с этносом. В 2001 г. автором было проведено анкетирование студентов МГУ, во время которого респодентам было предложено выбрать из списка личностных характеристик те, что кажутся им наиболее типичными для представителей различных этнических групп23. Любопытно, что даже при сравнении наших чрезвычайно ограниченных данных с подобными же исследованиями, проводившимися в прошлом, бросается в глаза некая тенденция: если стереотип «советского человека» (к сожалению, мы не смогли найти исследований автостереотипов русских «доперестроечного» времени) включал в себя такие качества, как трудолюбие, добросовестность, стремление к успеху, честность и др., то образ современного русского человека видится несколько иным: чаще всего ему приписываются такие качества, как доброжелательность, дружелюбие, доброта, отзывчивость и т.п. С одной стороны, очевидно, что именно эти качества занимают традиционно высокое место в иерархии ценностей, свойственной для отечественной культуры. С другой - этнологами замечена закономерность, что именно группам, потерпевшим поражение в межгрупповом соревновании, свойственно характеризовать себя с точки зрения душевности, открытости, добросердечия и т.п. Здесь явно проявилась психологическая реакция на кризис, переживаемый страной: отставание в экономике от развитых в промышленном отношении стран стало очевидным, поэтому, чтобы реабилитировать свою нацию от подозрения во «вто-росортности», на первый план выдвигаются ценности, которым трудно найти объективное «измерение». Таким образом, анализ автостереотипов подтверждает, что современная ситуация оценивается многими русскими как «национальное унижение», что является идеальной средой для формирования агрессивного национализма.
23. Речь идет о методике «приписывания качеств», впервые примененной в 1933 г. в США Д.Кацем (Б.КМг) и К.Брэйли (К.Бт1у).
3. Последней стадией этнической идентификации является выработка объединяющего общность идеала. Идеал - модель будущего, которая призывает к частичному или полному изменению существующего в данное время порядка вещей, «взрывает» (К.МаппЬет) этот порядок вещей изнутри. При построении идеала вечная оппозиция должного и сущего разрешается в пользу долженствования. Именно с точки зрения долженствования и воспринимается будущее этноса, идет ли речь о культурной автономии, создании самостоятельного государства или выполнении некоего мессианского предназначения. Характерным примером подобного национального идеала может служить «русская идея», содержание которой достаточно сильно эволюционирует со временем и в связи с социальными изменениями. (Если исходить из предположения, что каждый исторический период характеризуется определенным психологическим и духовным состоянием этнических общностей, которые проявляются в различных поведенческих доминантах24, то очевидным станет и указание на динамический характер национального и этнического идеала.)
Самосознание общности можно рассматривать как одну из самых существенных детерминант этноса. Завершающей же, синтетической стадией этнического самосознания является идеал. Речь идет о своеобразном переходе от этнической психологии к идеологии, ведь предвидение будущего и выработка идеала имманентно входят в задачи любой идеологической системы. Специфической задачей национальной идеологии является формулировка долгосрочных, «стратегических» целей нации, ее исторических задач и - в соответствии с ними - выдвижение конкретных лозунгов дня.
Особенностью подобного идеологического предвидения является то обстоятельство, что идеал становится предметом веры. Если прогнозы в науке преследуют цель теоретического объяснения существующих тенденций, их исследования, то цель идеологического предвидения - не только объяснить, но и воздействовать на мир в том или ином направлении. Для этого необходим «перевод» идеала во внутренний мир человека в качестве духовного регулятора его поведения. Идеология выступает своеобразным инструментом социального ориентирования и прогнозирования для общности, а конструируемая в ее рамках модель развития - исходным пунктом для оценки конкретных социальных явлений. При этом результаты такого предвидения носят характер как поиска, так и норм. Являясь ядром любой идеологии, идеал устанавливает иерархию духовных ценностей, и сам выступает как императив нравственного порядка. Таким образом, на этой фазе этнической идентификации можно вести речь о целенаправленном идеологическом воздействии со
24. См.: Бабаков В.Г., Семенов В.М. Национальное сознание и национальная культура (методологические проблемы). - М., ИФРАН, 1996. - С. 13.
стороны идеологов нации (этноса), которые и разрабатывают идеальную модель желаемого будущего. Отсюда - проблема ответственности национальной интеллигенции за направленность идеологии в целом и идеала в частности. Сознательная поэтизация этноса и его дифференциация от других чревата не только двойным стандартом в оценке «своих» и «чужих», но и формированием «образа врага», что ведет к росту агрессивности в массовом сознании.
Постсоветская Россия - общество с очень непоследовательной и хаотичной политикой и с не менее запутанным идеологическим обоснованием этой политики. Наверное, единственной более или менее постоянной ее составляющей является включение в ее состав национальных лозунгов. В большей степени это свойственно для «национальных окраин», этнических меньшинств на территории РФ, но тенденция усиления национального элемента может быть прослежена и в идеологическом обосновании государственной политики на федеральном уровне. Разумеется, когда В.Путин провозгласил: «Россия будет либо великой, либо ее не будет вообще», вряд ли он имел в виду только русскую Россию. Но риторика, используемая президентом, вызвала реакцию «узнавания» у многих русских националистически настроенных групп.
При рассмотрении процесса этнической идентификации можно заметить достаточно интересную закономерность: основным способом этнической идентификации являются выработка и усвоение мифов, что типично для всех трех выделенных выше фаз. Именно миф может быть рассмотрен как основная форма упорядочивания сложной социальной реальности. А если учесть, что специфика мифологического мышления состоит в неразличении реального и идеального, то становится очевидным, почему мифологическое восприятие своей этнической общности является ведущим в переходные социальные эпохи: в мифологии оппозиция «должного» и «сущего» стирается, общность абсолютизируется. Это - эффективный психологический стабилизатор сознания. Идентификация происходит в сравнении, в отталкивании от «соседей», в выработке общих стереотипов восприятия, причем именно миф становится основой для интерпретации происходящих социальных событий - будь это миф об общей «крови и почве» или миф о «загадочной русской душе». Г.Гачев использует очень удачное выражение, называя национальный миф «энтилехией нации»25. Наибольшим интегрирующим воздействием обладает национальный (этнический) идеал, который по своей природе тоже всегда мифологичен.
25. См.: Гачев Г.Д. Миф. Национальный. Индивидуальный. (Опыт экзистенциальной культурологии)// Сб. Миф в культуре: Человек - не-человек. М., изд. «Индрик», 2000. -С. 123, 129.
Очевидно, что современное отношение к мифам далеко от рассмотрения их как неких «иллюзий» и «заблуждений». Миф - вечный (пока существует человек) способ упорядочивания реальности, который можно сравнить с кантовскими априорными формами, интегрирующими опыт. Применительно к нашему сюжету, не так уж важно, насколько, скажем, стереотипы восприятия отражают реальные особенности этносов - действительно ли итальянцы «коварны», а русские «ленивы», гораздо важнее, что, приняв форму мифологем, стереотипы определяют поступки людей. Миф «переводит» отвлеченную информацию на язык действия, именно мифы лежат в основе мировоззрения (даже если форму мифа принимает научная гипотеза). Результатом усвоения мифа становится понимание (в отличие от знания, на которое претендует наука). В конечном счете, миф дает определенную картину мира, реальности вне человека, он служит коллективным верованием и выступает чрезвычайно успешным механизмом эмоциональной консолидации общности.
На уровне массового сознания рациональное обоснование идеи утрачивает свою актуальность, важнее включенность идеи в миф. Мифы активно используются в политической пропаганде, и благодаря им формируется общественное мнение. Для человека, видящего в этнической общности свою «большую семью», мифы нации играют роль светской религии. Всякая современная политическая идеология строится именно на мифах, ибо в той мере, в какой она стремится включить в себя чисто рациональные моменты, она, как правило, перестает восприниматься массами и оказывается неэффективной. Без мифов вообще не удалось бы построить ни одну политическую программу. Опора на миф увеличивает коммуникативность сложного идеологического «текста», способствует его адаптации. Можно согласиться с утверждением В.Полосина, что основным методом национальной идентификации является обращение общественного сознания к национальному мифу26.
В литературе не раз отмечался тот факт, что с первой трети ХХ столетия мифы начинают играть все большую роль в жизни человеческого общества. Этот процесс даже получил название «ремифологизации» (в отличие от «демифологизации», достигшей своего апогея в эпоху Просвещения XVIII столетия и раннего позитивизма XIX в.). Прежде всего, это связано, разумеется, с прагматической функцией мифа, которая (как показали Э.Дюркгейм и Э.Кассирер) и состоит в утверждении солидарности. Нация не может просто «возникнуть», она должна быть «произведена» посредством разработанной мифологии и идеологии. В этом смысле этнич-ность - отчасти социальный конструкт, и в еще большей мере это относится к этническому национализму.
26. Полосин В.С. Миф. Религия. Государство. М.: Ладомир, 1999. - С. 83.
В таком контексте представляется вполне оправданным призыв ряда этнологов, социологов, философов (В.Тишкова, Г.Гусейнова и др.) о сознательном переходе к новой доктрине национальной солидарности, связанной с созданием российской нации на основе двойной - традиционно-культурной и гражданской -идентичности. Понятие российской нации не будет иметь в этом случае этнического значения (как не имеют такого значения понятия «канадской нации» или «британской нации»).
Практически все попытки создания национальной идеологии в сегодняшней России основываются пока на этническом принципе. Многочисленные мифологемы (о «незавоевательном характере русской истории», о «роковом моменте в судьбе России», «цивилизации особого типа», «народе-богоносце» и др.), независимо от того, насколько они укоренены в реальных фактах жизни общества, являются своеобразной «психологической проекцией», вызванной к жизни резкими переменами в общественной жизни. Похоже, что «национализм становится существенным условием человеческой жизни на современном этапе, даже если он основан всего лишь на воображаемых связях»27. В подобной ситуации чрезвычайно опасным является отсутствие продуманной концепции государственной национальной политики. Вряд ли России угрожает националистическая диктатура фашистского типа, - достаточно высокая степень этнической толерантности среди русских, которые являются самой многочисленной нацией в стране, антифашистская «прививка» после Второй мировой войны и некоторые другие факторы заставляют усомниться в вероятности такого поворота событий. Тем не менее эскалация межэтнических конфликтов, экономические трудности и периодическое ухудшение отношений с Западом (например, из-за войны в Чечне) резко повышают влияние этнических факторов на массовое и индивидуальное сознание.
По сути, в сегодняшней России мы имеем дело с явным этническим вызовом, и главной задачей трезвомыслящих политиков и идеологов должно стать предотвращение националистического ответа на этот вызов. Предположение, что мы живем в эпоху «планируемой истории» (термин А.Зиновьева), ведет к многократно возросшей ответственности политиков, идеологов - людей, имеющих дело с «социальной инженерией». Эмоциональная агитация за «национальное возрождение» и «возвращение к корням», имеющая чисто культурологическое значение в «спокойные» эпохи, во время коренной ломки привычных ниш бытия и затяжного кризиса может иметь следствием политику изоляционизма или - что гораздо опаснее - агрессивного национализма. На наш взгляд, это говорит о необходимости «деэтнизации» государственной власти, хотя реальные политические процессы, к сожалению, идут пока в противоположном направлении.
27. Лакер У. Черная сотня и истоки русского фашизма. - Вашингтон, Problems of Eastern Europe, 1994. - C. 382.
