CC BY
468
УДК 37 (091)
И. Н. Сухих *
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ КАНОН ХХ ВЕКА: ФОРМИРОВАНИЕ И ФУНКЦИИ **
Статья посвящена определению литературного канона, механизмам его формирования и функциям. Рассматриваются такие понятия, как Большой, школьный, модный актуальный канон и взаимоотношения между ними. Специальное внимание уделено трудностям формирования и функционирования канона в ХХ в.
Ключевые слова: канон, канонизация, классика, критика, хаотическая эпоха.
I. N. Sukhikh
Russian Literary Canon of the 20th Century: Shaping and Functions
The author tries to define the notion of literary canon and the mechanisms of its shaping and functioning by examinations of such accompanying notions as «great canon», «school canon», «fashionable actual canon», and their interrelations. A special consideration is given to the difficulties of 20th century canon's shaping and functioing.
Keywords: canon, canonization, classical literature, criticism, chaotic epoch.
Понятие/термин канон известно с Античности. Однако в современной литературоведческой терминологии оно маргинально, используется редко и ситуативно.
Большинство толковых словарей предлагают искусствоведческое (совокупность художественных приемов или правил, которые считаются обязательными в ту или иную эпоху), богословское (совокупность книг Библии, признаваемых церковью боговдохновенными) и переносное (все, что твердо установлено, стало общепринятым) толкования.
* Сухих Игорь Николаевич — доктор филологических наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет, igorlit50@mail.ru.
** Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 15-33-11007.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2016. Том 17. Выпуск 3
329
Специальная статья в «Краткой литературной энциклопедии» знает только одно значение: «КАНОН художественный (греч. коу&у — правило), система устоявшейся, нормативной худож. символики» [8, стлб. 343].
В новейшем издании «Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий» [1, с. 90-91] специальные статьи посвящены лишь «Канону жанровому» (С. Ю. Артемова) и «Каноническим жанрам» (Н. Д. Тамарченко).
Только в справочнике, учитывающем историческое становление понятий, находится краткое и четкое определение, данное А. Е. Маховым:
Созданное произведение занимает определенное место в системе «родов», но определенным образом соотносится и с каноном — включаясь в его иерархию (и претендуя на определенное место в ней) или же, напротив, эту иерархию отрицая, игнорируя и т. п. <...> В диахронном плане произведение мыслится в определенном отношении к канону — корпусу текстов, которые считаются в данной поэтологической системе образцовыми» [7, с. 62, 65; 1].
Таково определение, из которого мы будем исходить. Литературным канон — перечень, список, собрание, множество текстов/ авторов, считающихся образцовыми, самыми ценными, ключевыми для данной национальной литературы и/или культуры.
Подобное понятие канона исторично. Хотя образцовые/канонические тексты выделяли во все эпохи, большинство национальных канонов формируется, согласно мнению Б. Дубина, в эпоху позднего Просвещения и раннего романтизма:
Если не углубляться в древнюю историю (Александрийский канон и другие опыты нормативной — по преимуществу жанровой — кодификации средств символического выражения), то проблема литературного канона — это, прежде всего, проблема канона национального, канона национальной литературы. Она обозначается, обсуждается, становится предметом конкуренции и борьбы в определенной социально-исторической ситуации, когда инициативные культурные группы, кандидаты в элиту мобилизуются для строительства национального государства, репрезентации национального целого, для развития, упорядочения, кодификации национальной культуры. А это для Европы ситуация середины и второй половины XVIII в., в полной мере развернувшаяся еще позднее — после Французской революции, Наполеоновских войн, демократизации систем образования и книгоиздания, секуляризации [6, с. 66].
Тот же автор предлагает типологию канонов, возникающую в зависимости от «социальных контекстов, в которых так или иначе задаются представления о литературе». «Можно говорить об устойчиво воспроизводимом, институциональном каноне (школа); актуальном каноне (литературная критика) и модном каноне (издательские стратегии в расчете на новую образованную, околоуниверситетскую публику)» [6, с. 69-70; 18].
Строго говоря, каноном можно считать лишь первый выделенный Б. Ду-биным тип, который формируется не только школой, но и другими социальными институтами (см. далее). По отношению к Большому канону два других типа оказываются маргинальными, эксцентрическими. Имена и произведения актуального и модного канонов со временем либо включаются, инкорпориру-
ются в Большой/школьный канон, либо растворяются в сфере беллетристики, становятся примечаниями в истории литературы такого-то периода, а на смену им приходят новые актуальные и модные авторы.
Роль школы/гимназии и вообще детского восприятия литературы описал О. Мандельштам:
Книжный шкап раннего детства — спутник человека на всю жизнь. Расположение его полок, подбор книг, цвет корешков воспринимаются как цвет, высота, расположение самой мировой литературы. Да, уж тем книгам, что не стояли в первом книжном шкапу, никогда не протиснуться в мировую литературу, как в мирозданье. Волей-неволей, а в первом книжном шкапу всякая книга классична, и не выкинуть ни одного корешка [9, с. 215].
Однако наряду с Большим каноном можно говорить о существовании иных канонов, жанровых и тематических. Существуют свои каноны детской литературы (причем, разновозрастной), фантастики, мемуаров и пр. Впрочем, в традиционных историях литературы они находят лишь незначительное отражение.
Самым дискуссионным является вопрос о механизмах формирования канона. И. Н. Розанов называл истинными «делателями классиков» русских критиков, особенно подчеркивая роль Белинского.
Та литературная табель о рангах которая дожила у нас вплоть до символистов, составлена была главным образом Белинским. <...> Белинского принадлежит честь канонизации трех классиков: Гоголя, Лермонтова, Кольцова. Не он один, но он более всех сделал для утверждения их в ранге первых величин [15, с. 100].
Если роль критики в формировании русского канона XIX в. и вправду велика, то роль отдельных критиков явно преувеличена. Белинский мог канонизировать упомянутых авторов, потому что его мнение, его оценки совпали с последующим культурным вектором. Восторженные отзывы критика о других современниках не помогли им сделаться каноническими авторами. Да и Кольцов, в конце концов, оказался на ином уровне литературной иерархии, чем два первые автора. Вместе с тем резкие оценки Белинским, Баратынского или творчества Достоевского после «Бедных людей» не помешали им позднее войти в канон.
С нашей точки зрения, механизмами канонизации писателей и произведений становятся:
— первоначальные мнения критики (если она авторитетна и способна, как замечал Тургенев, к «критическому отдалению предмета»);
— издательская практика (академические собрания классиков — обычные собрания — отдельные сборники);
— школьное и вузовское преподавание, опирающееся как раз на школьный канон;
— историко-литературные исследования, наращивающие культурную почву путем разнообразных интерпретаций и переакцентуаций (степень канонизации автора можно определить по количеству публикаций о нем, диссертаций, научных конференций);
— разнообразные научные и просветительские акции (конференции, публичные лекции, общественное и государственное празднование писательских юбилеев.
Во включении писателя/произведения в канон какой-то их этих факторов может оказаться доминирующим или они действуют в совокупности. Однако главное заключается в том, что канонизация — не плод чьих-то персональных усилий. Решающим в формировании канона оказывается такой трудноопределимый фактор, который обозначают как «время», «история» («История покажет», «Время нас рассудит»).
Канон — результат коллективных усилий по вычленению из множества, безмерного моря авторов и произведений классики, образцов, определяющих направление, ориентиры и статус национальной культуры.
Классической является та книга, которую некий народ или группа народов на протяжении долгого времени решают читать так, как если бы на ее страницах все было продуманно, неизбежно и глубоко, как космос, и допускало бесчисленные толкования [3, с. 157].
В каноне обычно выделяют твердый центр и размытую периферию. Если говорить о литературе ХХ в., очевидно, что «Тихий Дон» или «Мастер и Маргарита» окажутся в любом списке книг века, что далеко не очевидно в случае «Разгрома» А. Фадеева или романа Л. Добычина «Город Эн».
Однако именно подобные тексты обозначают гибкость подхода и диа-лектичность подхода к понятию канон.
Канон складывается из бесспорных или почти бесспорных вершин — текстов, имевших огромный резонанс, «замечательных по своему успеху или влиянию» (Пушкин), но потом уходящих на периферию (скажем, в XIX в. это роман Н. Чернышевского «Что делать?» а в XX — горьковская «Мать» или роман Н. Островского «Как закалялась сталь»), а также предельных вариантов или экспериментов, произведений, заполняющих какую-то жанровую, тематическую, эстетическую клетку («Петербург» А. Белого, «Мы» Е. Замятина).
Самым сложным в формировании канона оказывается положение беллетристики, «высокого среднего уровня». Уже с некоторого расстояния, из ближней истории, она воспринимается как поток, в котором хорошо различимы тенденции, но начинают сливаться в коллективный портрет лица и художественные миры.
Наконец, последний теоретический вопрос связан со спецификой входящих в канон произведений. Здесь мы тоже оказываемся перед важной дилеммой. Одна версия — ее можно назвать субъективистской — исходит из невозможности объективно определить какие-то особые свойства канонических текстов, отличающие их от «просто литературы», беллетристики. Цитированные слова Борхеса продолжаются таким пассажем:
Таким книгам, как «Книга Иова», «Божественная комедия», «Макбет» (а для меня еще некоторые северные саги), вероятно, назначено долгое бессмертие. Однако о будущем мы ничего не знаем, кроме того, что оно будет отличаться от настоящего. Всякое предпочтение вполне может оказаться предрассудком. <...> Слава поэта
в итоге зависит от горячности или апатии поколений безымянных людей, которые подвергают ее испытанию в тиши библиотек. Возможно, что чувства, возбуждаемые литературой, вечны, однако средства должны меняться хотя бы в малейшей степени, чтобы не утратить свою действенность. По мере того как читатель их постигает, они изнашиваются. Вот почему рискованно утверждать, что существуют классические произведения и что они будут классическими всегда [3, с. 158].
Однако существует и противоположная точка зрения. Классика становится таковой благодаря сущностным свойствам составляющих канон текстов. Эти свойства труднопределимы, но объективны.
Для тех, кого томит научный метод, кому Бог дал редкий талант научно мыслить, по моему мнению, есть единственный выход — философия творчества. Можно собрать в кучу все лучшее, созданное художниками во все века, и, пользуясь научным методом, уловить то общее, что делает их похожими друг на друга и что обусловливает их ценность. Это общее и будет законом. У произведений, которые зовутся бессмертными, общего очень много; если из каждого из них выкинуть это общее, то произведение утеряет свою цену и прелесть. Значит, это общее необходимо и составляет conditio sine qua non <непременное условие> всякого произведения, претендующего на бессмертие [17, с. 54].
Сравнительно недавнее возобновление интереса к проблеме канона возникло после выхода книги Х. Блума «Западный канон» [19] (см. также перевод одной из центральных глав: [2]; обсуждение концепции Блума: [18]). Противостоя агрессивным теориям мультикутльтуризма и феминистского литературоведения, Блум напомнил о том, какую роль сыграли в формировании канона мертвые белые европейские мужчины. Разделив историю литературы на четыре эпохи (теократическая, аристократическая, демократическая и хаотическая), Блум обозначил как центр канона Шекспира, а русских авторов включил лишь в две последние эпохи. Причем, перечень русских писателей демократического века (1830-1900) практически совпадает с Большим (и школьным) каноном, о котором шла речь выше (к нему добавлены лишь «Семейная хроника» С. Аксакова, «Что делать?» Н. Чернышевского и рассказы Н. Лескова; в этом веке почему-то прописан и А. Блок).
Сложнее с «хаотическим» ХХ в. Здесь, наряду с очевидными именами (большинство канонических поэтов Серебряного века, Горький, Бунин, Зощенко и Платонов), представлены Л. Андреев и М. Кузмин, но отсутствуют, С. Есенин, Е. Замятин, даже В. Набоков и нобелевский лауреат М. Шолохов.
На рубеже ХХ и XXI вв. подведение итогов и составление классических списков интенсифицировалось. Малоизвестный тогда французский журналист Ф. Бегбедер, опираясь на довольно широкий опрос (шесть тысяч анкет газеты «Монд»), сделал эссеистический обзор «Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей» [1].
А. Гольдштейн предложил «Лучшее лучших. Еще одну попытку систематизации достижений русской прозы уходящего столетия» [4]. Однако русская версия канона не вызвала большого отклика из-за очевидной и объявленной субъективности автора (в двадцатку лучшего попали, скажем, «Сентиментальное путешествие» В. Шкловского, «Восхищение» Ильи Зданевича/Ильязда
и «Шатуны» Ю. Мамлеева). А. Гольдштейн предложил не столько версию канона, сколько список, продиктованный «разнузданностью личного вкуса», хотя и учитывающий разнообразные внешние воздействия: «художественное <. > совершенство творений, сформированная ими новая картина реальности, степень влияния ее на сознание, драматичная и высокая судьба сочинителей», но в конечном счете обусловленный «свечением тайны, для которой нет в словарях точного имени».
Задача составления/выявления русского канона XX в., конечно, намного сложнее, чем в случае века предшествующего или в других национальных литературах [5; 10; 15; 20; 21]. В течение короткого ХХ века русская литература не просто пережила три различные эпохи: серебряный век (1890-1921), первый советский век (1920-1930-е), второй советский век (1940 — середина 1980-х). Она существовала также в разных контекстах и на разных этажах (официоз и официальная оппозиция, советская и эмигрантская, подцензурная и сам/ тамиздат. Кроме того, для многих значительных текстов даты написания и публикации разделены десятилетиями, что затрудняло критическое освоение и культурную преемственность.
Однако к рубежу тысячелетий большинство этих внешних ограничений исчезли. Каноническая версия литературы первой половины XX в. практически сложилась. Для конца эпохи (второго советского века) пока продолжается стадия проверки и неоконченных споров.
Ситуация осложняется тем, что в эпоху плохо понятого постмодернизма формирование канона (не всегда осознанно) пытаются представить по образцу создания бестселлеров, Большой канон заменить модным, а главным аргументом сделать количество продаж и наличие литературных премий. В этой системе понятий великого писателя якобы создают не какие-то особенные, выдающиеся качества его произведений (о вкусах, как известно, если и спорят, то их нельзя передать и доказать), а обстоятельства внешние, случайные: усилия критики и рекламной журналистики, авторские и издательские манипуляции, опять-таки связанные с рекламой.
По существу речь идет об утрате иерархического принципа, что приводит к реструктурированию культурного пространства по типу супермаркета, где рябит всевозможная продукция, отбираемая исключительно по принципу ее сиюминутной ценности для потребителя. Поэтому классическому канону, обладающему выраженной ценностной вертикалью, многие наши современники очевидно предпочитают сегодня гипертекст — расположенный в горизонтальной плоскости лабиринт, где все элементы равноправны и маршрут выстраивается вне предписаний какого бы то ни было авторитета, исключительно по персональному предпочтению [11, с. 16].
«Как Пушкин вышел в гении» — заглавие вполне серьезной историко-литературной работы [13]. Предполагается, таким образом, что, сложись обстоятельства чуть по-другому, в гении могли выйти не только Дельвиг, но даже и Булгарин, а канонизированных Белинским Гоголя, Лермонтова и Кольцова успешно заменили бы Нарежный, Бенедиктов и Егор Алипанов. Такая очень «современная» логика вызывает принципиальное несогласие.
Когда-то в азарте «слепого отпора "истории генералов"» (Тынянов) формалисты собирались заменить ее изучением мотивов и приемов, массовой литературы, литературного быта. Сегодня «антропологический поворот» зашел так далеко что — по закону литературной эволюции — уже генералов приходится защищать от хлестаковского амикошонства и воинствующего невежества.
Предполагать, что Пушкин вышел в гении по чистой случайности, так же странно, как назначать — уже или еще сегодня — Д. Пригова в «неканонические классики». За этими жестами — осознанно или нет — стоит эстетическая уловка: замена исторически сложившейся иерархии кружковой, назначение гения из своей среды или компании. Это понятно и объяснимо как факт литературной борьбы, но практически недоказуемо как историко-литературное положение.
Между тем, культура и есть искусство различения (из чего отнюдь не следует пренебрежение к малому, дискриминация, безразличие). История генералов, библиотеки классики, лучшие книги, канон — позвоночник литературы, без которого и современный процесс расплывается в бесформенное желе.
Пройдет какое-то время, и современная литература предстанет не как набор премий, серий и «лучших книг этого сезона для чтения на пляже», а как иерархия классиков и беллетристов, открывателей и продолжателей, героев персональных глав и персонажей примечаний — упорядоченная картина, которую создает любая история литературы, отличающаяся от перечислительной и безоценочной библиографии.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бегбедер Ф. Лучшие Книги XX Века. Последняя Опись Перед Распродажей (2001) / пер. И. Волевич. — М.: Флюид / FreeFly, 2006.
2. Блум Х Шекспир как центр канона / пер. с англ. Т. Казавчинской // Иностранная литература. — 1998. — № 12. — С. 194-213.
3. Борхес Х. — Л. По поводу классиков // Борхес Х. Л. Соч.: в 3 т. — Т. 2. — Рига: Поларис, 1994.
4. Гольдштейн А. Лучшее лучших. Еще одна попытка систематизации достижений русской прозы уходящего столетия // Ex libris-НГ. — 1999. — 14, 21 октября.
5. Гронас, М. Диссенсус: война за канон в американской академии акад. 80-90-х гг. // Новое литературное обозрение. — 2001. — № 5 (51). — С. 6-18.
6. Дубин Б. Классика, после и рядом: Социологические очерки о литературе и культуре. — М.: Новое литературное обозрение, 2010.
7. Европейская поэтика от античности до эпохи Просвещения: Энциклопедический путеводитель / под общ. ред. Е. А. Цургановой и А. Е. Махова. — М.: Издательство Кулагиной; Intrada, 2010.
8. Кедров К. А. Канон // Краткая литературная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1978. — Т. 9. — Стлб. 343-345.
9. Мандельштам О. Шум времени (1925) // Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем: в 3 т. — Т. 2. — М.: Прогресс-Плеяда, 2010.
10. Михайлова М. В. Классика versus... // Вестник Самарской гуманитарной академии. Сер. Философия. Филология. — 2011. — № 1(9). — С 38-51.
11. Михайлова М. В. Корабль Энея: классика в современной культуре // Текст и традиция. — Вып. 1. — СПб.: Росток, 2013. — C. 11-3б.
12. Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий. — М.: Изд. О. Кулагиной; Intrada, 2008.
13. Рейтблат А. И. Как Пушкин вышел в гении. — М.: Новое литературное обозрение, 2001.
14. Розанов И. Н. Литературные репутации. — М.: Советский писатель, 1990.
15. Саморуков И. И. К проблеме разграничения «массовой» и «высокой» литературы. Знаки канона в российской массовой литературе // Вестник Самарского государственного университета. — 200б. — № 1 (41). — С. 191-109.
16. Хрестоматийные тексты: русская педагогическая практика XIX в. и поэтический канон / ред. А. Вдовин, Р. Лейбов // Acta Slavica Estonica IV. Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. — IX. — Тарту, 2013.
17. Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. — Письма. — Т. 2. — М.: Наука, 197б.
18. Ямпольский М. Б. Литературный канон и теория «сильного» автора // Иностранная литература. — 1998. — № 12. — С. 214-221.
19. Bloom, H. The Western Canon: The Books and School of theAges. — New York, 1994.
20. Günther Hans. Прощание с советским каноном // Revue des études slaves. — 2001. — T. 73, fasc. 4: La littérature soviétique aujourd'hui. — P. 713-718.
21. Toronto Slavic Quarterly. — Toronto: University of Toronto, 2013. — Vol. 44.
