CC BY
72
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 29 (167). Философия. Социология. Культурология. Вып. 13. С. 68-72.
СУДЬБА РОССИИ В ФИЛОСОФСКОМ ДИСКУРСЕ: ПРОБЛЕМЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ
А. А. Пескова
«РУССКИМ ДУХ», ИЛИ ИДЕНТИЧНОСТЬ «НЕ» КАК СПОСОБ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ
В статье в контексте русской культуры рассматривается способ самоидентификации человека как самоопределение через «не», что, с точки зрения автора, свойственно национально-русскому менталитету, глубоко укоренено в русской культуре и определяет многие особенности российской действительности.
Ключевые слова: русская культура, самоопределение, идентичность
национально-русский менталитет, отношение, противоречия, развитие.
человека,
Особенностью нынешних дискуссий о возможных путях развития России является то. что решение этой проблемы не может обойти вопроса о национальной специфике, а, следовательно, и вопроса о самоидентификации человека русской культуры, в чем эта специфика проявляется сполна. Феномен идентичности возникает в сфере истории и культуры, и на фоне реалий российской истории последнего времени исследование способа самоопределения человека и его возможных изменений обретает особую актуальность.
Какова традиция определения себя, своей сущности, русским человеком? Иными словами, каков исконно русский способ самоидентификации? Напомним, что проблема самоопределения явилась самым первым вопросом, вставшим перед пробудившимся самосознанием русского народа (несомненно, катализатором послужила Отечественная война 1812 года): что же такое, говоря словами Пушкина, есть «русский дух» и что такое - «Русью пахнет»1. Именно проблема самоопределения,
самоидентификации открывала период классической русской культуры 19 века, характеризующийся зрелостью, самобытностью, определенностью самосознания и давший наибольшее число «классических», эталонных достижений. И в этом отношении первым классиком русской культуры Нового времени был Карамзин, интуитивно почувствовавший самое «нужное и самое своевременное для русской культуры начала 19 века - проблему ее национальной самоидентичности»2, сделавший российскую действительность и историю России специальным предметом художественного, публицистического и научного сознания просвещенной русской публики. Следом шел П.Я.Чаадаев, феномен его философических писем, как известно, явил собой в сжатом виде культурфилософскую дилемму западничества и славянофильства.
Причем уже на этом раннем этапе определение смысловой структуры русской культуры, лежащее в основе самоидентификации, на наш взгляд, не только обладало характером бинар-
ной оппозиции3, но обретало вполне отчетливую форму как определение через «не»: «Мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого», «исключительность» русского народа объясняется тем, что «мы принадлежим к числу тех наций, которые не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок»4. В данном случае, уникальность, исключительность русского народа и культуры трактовалась как не-тождественность всем остальным народам и культурам.
То есть, с нашей точки зрения, уже на ранних этапах национальной самоидентификации определение русских смыслов, с которыми происходило отождествление национального самосознания, осуществлялось своеобразно -через антиномии и многообразные антитезы, сопровождалось формированием бинарных оппозиций ценностно-смысловых установок внутри культуры со всей их противоречивостью и было обусловлено самим способом установления границ собственной определенности - через отрицание инакового. Таким образом складывался специфический характер русского способа самоопределения как самоопределение через «не», как идентичность «не».
Идентичность «не» как устойчивое отрицание противоположного формировалась и закреплялась как свойство национально-русского менталитета постепенно, вероятно, как результат чрезвычайно сильных внешних воздействий на изначально целостное самосознание человека как систему (причем внешним по отношению к данной системе является любое воздействие, будь то внешние воздействия по отношению к целому государству или силовые действия внутри государства по отношению к некой социальной общности или отдельному человеку). Можно попытаться объяснить формирование «духа отрицания» (идентичности «не»)5 как устойчивого свойства национальнорусского менталитета, если рассмотреть менталитет как систему, как объект.
Известно, что, выражая, прежде всего, процессы изменения, развитие объекта предполагает сохранение его системных качеств. Сохранение объекта в определенном качественном состоянии есть постоянное воспроизведение этих качеств, которое характеризуется как процесс функционирования. В процессе функционирования объекта складываются внешние и внутренние связи (отношения). В ходе функционального взаи-
модействия внешние условия, а значит, и внешнее отношение непрерывно изменяется от состояния тождества до состояний различия, противоположности и противоречия, а это приводит к изменениям во внутреннем отношении и воздействует на элементы объекта, меняя их качества, а, следовательно, и на взаимосвязи между ними. Такие изменения также порождают противоречия, но уже между элементами объекта6. Вероятно, на этом этапе в сознании человека и в культуре в целом формируются противоположные свойства менталитета, возникают полярные ценности и смыслы. Пока возникающие противоречия не приводят к изменению структуры всего объекта, они являются противоречиями функционирования. Но когда происходит превышение меры, начинается разрушение имеющейся структуры объекта. Этот момент разрушения прежней структуры субъективно переживается как не-равенство самому себе прежнему, как не-определенность. Причем, далее, в результате изменения соотношения сторон внутренних отношений «изначально доминирующая противоположность становится подчиненной и наоборот»6. И это уже составляет специфику противоречий развития, для которых характерно изменение соотношения противоположных сторон (относительно русской культуры - конфликт «отцов и детей», в частности).
Иначе говоря, в самосознании человека (в рамках отношения человек-мир) в результате сильного внешнего воздействия, каковыми полна русская история, происходит разрыв внутренних связей, подрыв, разрушение внутренней определенности, разрушение прежнего качества системы. Так, «внутреннее разрушение», «неопределенность» (утрата прежнего качества) становится «определенностью не» как доминантой мироощущения и мировоззрения русского человека, закрепляясь генетически в памяти поколений.
Но система, утратившая прежнюю внутреннюю определенность в результате внешнего воздействия, требует восстановления своей качественной определенности, и это осуществляется с опорой прежде всего на возникшую «определенность не» как единственное устойчивое основание. И восстановление определенности, таким образом, осуществляется прежде всего через реализацию этого устойчивого основания, то есть через «отрицающее» воздействие. Таким образом, восстановление
определенности самосознания, самоидентичности осуществляется через отрицание противоположного, как идентичность «не».
Однако определение через «не» есть апо-фатической путь. Для русской культуры, формировавшейся в контексте православной христианской традиции, укорененность апофати-ческого способа истолкования смыслов вполне объяснима. Этот способ является своего рода архетипом, устойчивым моментом коллективного бессознательного, присущего русскому народу.
Однако негативной стороной апофати-ческого способа самоопределения является отсутствие в сознании (поскольку это бытие «не», то есть небытие) существенных сторон, воспроизводимых на последующих вышележащих уровнях развития. (Думается, именно в таком «не-воспроизводстве» на новом уровне положительно значимых сторон, в отсутствии преемственности развития упрекал русский народ Чаадаев, когда писал о неизжитом духовном кочевничестве (то есть не-оседлости), которое приводит, по его мнению, к тому, что «каждая новая идея бесследно вытесняет старые», а потому в русской культуре есть «нечто враждебное всякому истинному прогрессу»7.
В данном случае сознание, направленное на формирование новых образов отношений с действительностью, попросту кроме «не» не имеет иных положительных точек опоры, то есть тех сущностных сторон, которые подлежат воспроизведению на следующем уровне. Безусловно, объективно каждый последующий уровень содержит в снятом виде эти компоненты нижележащего уровня, но в ментальном отношении это объективное воспроизведение качеств предшествующего уровня отрицается: из нового, которое является формой самореализации «я», изгоняется все, что свойственно старому, то есть свойственно «не я» (в этом разрыве «нового», «я» от «старого», «не я», думается, кроется причина разорванности во времени как «не бытие» преемственности, что характерно для русского мировосприятия: «Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего», «стоя как бы вне времени»7).
Противопоставление « я» и «не я» в русской культуре не знает компромисса. Так, например, в момент расцвета классической культуры авторитет либерализма стремительно рухнул, лишив важнейшего основания «срединную культуру» 18-19 века, опиравшуюся на либеральные ценности; либерализм получил не-
гативную интерпретацию как «безликое», «никакое» направление общественной жизни, как воплощение творческой импотенции интеллигенции. Вместе с отвержением либерализма дискредитировалась и формула любого компромисса во всех сферах культуры. Это влекло стимулирование в русской культуре радикализма со всей его непримиримостью и неспособностью к диалогу и склонностью к разрешению противоречий с помощью силы8.
Так, в русской культуре насилие получало культурное оправдание и метафизический смысл как единственный продуктивный способ наведения порядка того или иного рода, то есть как единственная форма установления нового отношения человека с миром (в этой связи предельно красноречивы интимнейшие признания Белинского Боткину, который писал, что «нет ничего выше и благороднее», чем способствовать «улучшению человека» через социальность, «но смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью! Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов!»9).
Русскому духу свойственен идеализм, и, как писал Плеханов, «вообще идеализм устраняет противоречие лишь посредством устранения одного из его составных элементов, т.-е. бытия, материи, природы. Но устранить один из составных элементов противоречия вовсе не значит разрешить это противоречие <...> Идеализм не устанавливает единства бытия и мышления и не может установить его; он его разрывает. Исходная точка идеалистической философии - я, как основной философский принцип,-совершенно ошибочна»10. Однако в русской культуре «я» утверждается именно через противопоставление «не я», что придает всем диалектически неизбежным противоречиям особо жесткий характер взаимодействия.
Если вопрос самоопределения перевести в план извечной русской проблемы «отцов и детей», здесь, с нашей точки зрения, та же закономерность: агрессивное воздействие одного из полюсов на противоположный (будь то революционные преобразования «детей», не просто безжалостно рубящих бороды «отцам», но разрушающих до основания отцовские устои, или «ежовые рукавицы» отцов, безжалостно рубящих головы сынам, посмевшим посягнуть на то, чтобы поднять голову) - всякий раз способствовало закреплению прежде всего «духа отрицания» в каждом из полюсов непримири-
мой бинарной пары и не к снятию, а к новому обострению противоречий (как известно, сильное управляющее воздействие на сложную систему в момент неравновесности приводит к еще большей хаотизации и разрушительным последствиям). При этом «дух отрицания» как идентичность «не» каждый раз становился той силой, которая способна была консолидировать и очертить границы собственного «я» («мы - не рабы», «рабы - не мы»). Разумеется, отношение «отцов» и «детей» как отношение диалектически разных уровней не сводимо к отрицанию нижележащего, последующий уровень содержит и отрицание отрицания, то есть воспроизводство. Однако на уровне менталитета значимым остается лишь прямое отрицание, которое более непосредственно, живо предстает как возможность очерчивания границ собственного «я», как первый (и единственный) способ самоопределения11.
Таким образом, идентичность «не» как постоянное движение в сторону дифференциации, думается, лежит в основе, в том числе, извечной проблемы «отцов и детей». «Отец» и «сын» - эти два начала, одно в европейской культуре выступающее как преимущественно охранительное, стабилизирующее, соотносимое с постепенным эволюционным путем развития, и другое, реформаторское, бунтарское, революционное12 - в российской действительности не только противоположны по направленности, но равны друг другу по силе ярко выраженного стремления к подавлению противоположного. Это обусловливает разрушительность многих проявлений, будь то «отцовские» или «сыновьи» действия по преобразованию действительности. Противоречия «отцов и детей» есть по сути противоречия развития, и это находит выражение в том, что «..первоначально превалирующая, господствующая противоположность все более теряет свое положение, а первоначально подчиненная, наоборот, набирает силу»13. В результате ломка существующего и жесткое навязывание пути развития - таков алгоритм русской действительности.
В связи с этим российской действительности, думается, не хватает структурирующего, сохранительного, преемственного. Но не силовым путем (в той или иной форме «отцовским запретом»), а путем поддержания тенденций, имеющихся на предыдущих уровнях в прошлом и сохраняющих свою жизнеспособность в настоящем. Без насильственных мер, без коренной ломки, когда «весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш,
мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем», без этой трагической диалектики оборачивания «все» в «ничто», которая в социальной действительности оборачивается реальной разрухой, разрывом времен и каждый раз необходимостью восставать из пепла. Тогда поддержание желательных тенденций и выведение системы на аттрактор желательного пути развития ставит вопрос ответственности за то, что именно следует поддерживать и культивировать, то есть выдвигает приоритетность образования и культуры. Это даст возможность осуществиться регулированию не только и не столько силовому и запретительному (что до конца, очевидно, не может быть снято в такой огромной - географической, социальной, национальной и т.д.- данности как Россия), сколько охранительному и культивирующему, направленному преимущественно не на подавление негативных тенденций напрямую, «в лоб», а на поддержание альтернатив, то есть противопо-положных положительных тенденций.
Таким образом, необходимо смещение акцента с «насилования реальности» и опасных действий против собственной культуры как системы на ее регулирование и такое управление, когда управление начинает основываться на соединении вмешательства человека с существом внутренних тенденций развивающихся систем. Такой тип детерминизма, основывающийся прежде всего на знании того, что вообще возможно в данной системе, и ориентированный на будущее и действующий в соответствии с грядущим порядком, со всей очевидностью усиливает роль человека14. Причем не абстрактного « человеческого фактора», а индивидуального человека.
Для русского народа, по мысли В. Соловьева, необходимо многое отвергнуть, преодолеть в себе, отторгнуть «отрицательное сознание» и выработать «положительное сознание русского народа», ибо «отрицание низшего содержания есть тем самым утверждение высшего, и, изгоняя из своей души ложных божков и кумиров, мы тем самым вводим в нее истинное Божество»15. Но вопрос в том, чтобы понять, какие божки являются «ложными», и что есть истинное божество. Анализ русской культуры в ее обозримом историческом масштабе позволяет заключить, что ложным и отторгаемым был противоположный полюс смыслов, ценностей, установок; «отцы» и «дети» взаимно полагали друг друга как «низшее» (в силу ли отсталости, исчерпанности, с точки зрения одних, или в силу незрелости, несостоятельности, с точки
зрения других).Так, для «отцов» неприемлемы были ценности и идеалы «детей», для «детей» неприемлемыми становились ценности и образ жизни «отцов».Приверженцы полярных ценностно-смысловых установок утверждение своей системы ценностей и своего проекта преобразования действительности видели и реализовывали прежде всего через исключение противоположного, как подавление всего, что не соответствует идентичности своего «я», как мощное выдвижение «не» по отношению к «не я» в разных социально-культурных формах. Думается, именно такое «отрицательное сознание» должно быть преодолено русским народом.
Если удастся осознать необходимость выдвигания «не» прежде всего для самого себя, у нас есть шанс выйти из вечного коллапса, из многовекового конфликта «отцов и детей», который поглощает столько сил у поколений. Очевидно, что это неистребимое взаимодействие антагонистических сил поглощает огромное количество энергии, которая, как известно, не берется «ниоткуда» и не пропадает «в никуда», то есть ее попросту недостает во многих сферах действительности, она не направлена на созидание, поскольку сознание не ориентировано на проектирование образа нового отношения с действительностью, а именно образа «положительного» (катафатическо-го) понимания. Идентификация с «не» должна трансформироваться прежде всего в «не» для самого себя как отрицающего. Так как у нас и «отцы», и «дети» всегда были прежде всего началом разрушительным по отношению к своей противоположности и, как следствие, к существующей действительности, то необходимо умерить этот «дух отрицания» путем внутреннего дистанцирования от вечного апофатиче-ского взгляда на мир. Необходима смена знака на противоположный и идентификация как определение себя не только через то, что «не я», но также и в первую очередь через то, что есть «и я, и другой». Как писал Г. В. Плеханов, «точкой отправления истинной философии должно служить не я, а я-и-ты. Только эта точка отправления дает возможность притти к правильному пониманию отношения между мышлением и бытием, субъектом и объектом»10. И опять же, в этом велика роль образования и культуры как форм выстраивания идентификации на основе положительных характеристик.
Примечания
1 Пушкин, А. С. Собр. соч. : в 10 т. М., 1960. Т 3. С. 10.
2 Очерки по истории мировой культуры / Под ред. Т. Ф. Кузнецовой. М. : Языки русской культуры, 1997. С. 460.
3 Бинарность ценностно-смыслового ядра русской культуры исследована, в частности, в работе И. В. Кондакова «Введение в историю русской культуры»; в целом русская культура как обладающая стабильной противоречивостью рассматривается, например, в философских и культурологических работах Н. Бердяева, И. А. Ильина, Г. П. Федотова, Г. Д. Гачева и др.
4 Чаадаев, П. Я. Статьи и письма. М., 1987. С.35-40.
5 Идентичность - тождественность, одинаковость, полное совпадение чего-нибудь с чем-нибудь (Филос. энциклопед. словарь. М. : ИНФРА-М, 2005. С.170).
6 Худякова, Н. Л. Ценностный мир человека: возникновение и развитие. Челябинск : ООО «Тендерлайн», 2004, С.19-20.
7 Чаадаев, П. Я. Там же. С. 40, 42.
8 Очерки по истории мировой культуры. С. 466.
9 Белинский, В. Г. Собр. соч. : в 9 т. М., 1982. Т. 9. С.469, 484.
10 Плеханов, Г. В. Основные вопросы марксизма. иЯЬ : http://www.1917.com/Marxism/ Plehanov/Marxism/Marxism-00-00-04.html
11 Самоопределение через отрицание, в апо-фатической традиции, прочно укоренилось в русской культуре. Например, стихотворение «Я не люблю» - поэтический автопортрет В. Высоцкого как одной из ключевых фигур русской культуры 20 века - опыт самоопределения через «не».
12 О важнейших архетипических противоположностях внутри мужской природы (в контексте европейской культуры) как прометеевском и сатурнианском началах писал Р. Тарнас (см.: Тарнас, Р. История западного мышления / Пер. с английского Т. А. Азаркович. М. : КРОН-ПРЕСС, 1995).
13 Бондарев, Г. И. О противоречиях функционирования и развития / Диалектика прогрессивного развития. Свердловск : УГИ, 1976. С.48.
14 Князева, Е. Н. Синергетика как новой ми-ровидение: диалог с И. Пригожиным. / Вопр. филос. 1992. № 12. С. 20.
15 Соловьев, В. С. Соч. : в 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 31.
