CC BY
247
Literature of FESU. Folklore texts. An electronic copy. 1980. F.4. N.27.
15. Russian fairy tales of Tunka Valley / comp. by R.P. Matveyeva. Ulan-Ude: BSC SB RAS Publishing House,
2001.
16. Popova A. Visit of «semeyskie» of Zabaikalie (ethnographic essay) // Buryatievedenie. Verkhneudinsk: The Buryat-Mongolian Scientific Society in honor of Dorji Banzarov. 1926. № 2.
17. Russian fairy tales of Zabaikalye / comp. by V.P. Zinovyev. Irkutsk: East Siberian book publishing house, 1983.
18. A switch from fulminating: Far Eastern folklore / comp. by L. Sviridova. Vladivostok: Far East Book Publishing House,
1989.
19. Folklore of Dalnerechie / comp. by L.M. Sviridova. Vladivostok: Far Eastern National University Publishing House,
1986.
20. Gura A.V. Hare // Slavic Mythology. Encyclopedic Dictionary / chief ed. by S.M. Tolstaya. 2nd ed. Moscow: Intern. Relations, 2002.
21. Uzeneva E.S. Symbolism in a Bulgarian wedding rituals // Feature space of Cultures / ed. by S.M. Tolstaya. Moscow: Indrik, 2002.
22. Russian Folklore of Mouth / chief ed. S.N. Azbelev, N.M. Meshersky. Leningrad: Nauka, 1986.
Краюшкина Татьяна Владимировна, канд. филол. наук, старший научный сотрудник отдела этнографии, этнологии и антропологии Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН
Krayushkina Tatiana Vladimirovna, senior staff scientist of Department of Ethnography, Ethnology and Anthropology of the Institute of History, Archeology and Ethnography of the People of the Far East, FEB RAS cand. of the phil. sci.
Tel: (4232)342535, 8-9242365203; e-mail: kvtbp@mail.ru
УДК 398.21
ББК 82.3Р-6
Р.П. Матвеева
Русские сказки Восточной Сибири: региональный аспект исследования*
Исследование русской сказочной традиции Восточной Сибири с позиций решения сказковедческой проблемы региональности/локальности как существенного аспекта истории фольклора.
R.P. Matveeva Russian fairy tales of Eastern Siberia: regional aspect of research
The article is devoted to research of Russian fairy tale tradition of Eastern Siberia from position of deciding of fairy tale problem of regionality / locality as essential aspect of history of folklore.
Сибирское сказковедение, начинавшееся с А.А. Макаренко, А.М. Смирнова, Г.Н. Потанина, М.К. Азадовского, Г.С. Виноградова, М.В. Красноженовой, продолжавшееся Т.Г. Леоновой, Е.И. Шастиной, Р.П. Матвеевой, Н.В. Соболевой и другими исследователями, на первый план выдвинуло региональный принцип исследования народной сказки. Уже А. А. Макаренко в связи с публикацией в «Живой старине» сказок кежемского сказочника Е.М. Кокорина (Чимы) формулирует региональные сказковедческие проблемы, связанные с изучением исторической жизни русской сказки, с поисками ответа на вопрос, «как шла в Сибири та или иная сказка, как она развивалась или перестраивалась в сибирской обстановке» [1, с. 355], как функционировала в крестьянской среде и какова роль личности исполнителя в сказкотворче-стве. Нашла отражение и такая актуальная для сибирской фольклористики проблема, как иноязычное влияние на русскую сказку. Это первая теоретическая работа о сказительстве в Сибири.
Исследователи русского фольклора Сибири застали русскую сказочную традицию в живом бытовании. При повсеместном затухании сказительства собиратели вплоть до конца XX века фиксировали сибирские русские сказки, в том числе их классический вид - волшебные сказки (так называемые собственно сказки), в их стилевой сохранности. Сибирский материал давал редкую возможность плодотворно, на основе наблюдения за живыми процессами, протекающими в сказочной традиции, выявлять закономерности в народной сказительской практике. Так, творчество сибирских сказочников предоставило М. К. Азадовскому, с именем которого связаны наиболее крупные достижения в исследовании русских сказок Сибири, благодатную почву для углубленного изучения стиля сказочного повествования, позволило показать сказку как целостный организм, обусловленный традицией и творческой индивидуальностью рассказчика. Сравнительное изучение разных типов сибирских сказочников выявило тенденции, характерные для сказительства первой трети XX века, во всем объеме поставило проблему фольклорного исполнителя и связанные с нею вопросы о соотношении локальной традиции и общерусской, коллективном и индивидуальном начале в фольклоре.
* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект №08-04-00357а
Принципы и результаты исследований М.К. Азадовского привели к «методологическому сдвигу» в русском сказковедении [2, с. 6]. Внимание исследователей многие годы было обращено на изучение сказочника как художника, переосмысливающего традиционный материал коллективного творчества. Раскрытые на сибирском материале закономерности экстраполировались на общерусский материал, велись, по сути дела, поиски решения общесказочных проблем, а полученные результаты являлись «практическим ответом на назревшие проблемы науки в соответствующем теоретическом изучении современного состояния сказки» [2, с. 6]. Методы исследования русской сказки как нарратива на региональном материале, заложенные М.К. Азадовским, стали основополагающими для сибирских фольклористов. Проблема региональности не формулировалась в качестве основного аспекта исследования сибирской сказки, тем не менее проблемы региональности освещались и довольно успешно. Выделяя основные черты, характерные вообще для русского сказительства XX века, но в наиболее яркой форме проявившиеся у сибирских сказочников, М.К. Азадовский вместе с тем особое внимание сосредоточил на локальных особенностях сибирской сказочной традиции таежно-промысловой зоны, исследовал исторические условия, при которых проходило формирование региональной традиции.
Сибирское сказковедение накопило значительный материал для того, чтобы проанализировать сказочный репертуар сибиряков, определить его место в общенациональном, шире - в общеэтническом -восточнославянском фонде, интенсифицировать привлечение этого материала во всем многообразии тем, сюжетов, мотивов, стилевой системы при решении проблем сравнительно-исторического изучения фольклора. Методологическая целесообразность регионального аспекта изучения русской сказочной традиции (как вообще фольклорной традиции) вполне оправдана теми проблемами, которые стоят перед фольклористикой, в частности сказковедением, как насущные.
Поднимая вопрос о разработке проблемы региональности/локальности фольклора в общетеоретическом и методологическом плане, Б.Н. Путилов в статье «О региональном аспекте изучения фольклорной культуры» подчеркнул, что «именно исследователи русского фольклора Сибири поддерживали и развивали интерес к проблеме региональности/локальности и при этом не ограничивались сферами собирания, систематизации, публикации и описания материалов, но и стремились осознать региональ-ность/локальность как существенный аспект истории фольклора» [3, с. 20].
В процессе бытования в Сибири традиционный русский фольклор, естественно, подвергался изменениям, обусловленным не только внутренними закономерностями развития традиционной культуры во времени, но еще и сложной исторической судьбой и своеобразием бытовой и трудовой жизни оторванного от метрополии населения. Черты локального своеобразия, порожденного комплексом местных природных, этнических, социально-экономических условий, привели к вариативности традиций. Специфические черты просматриваются уже в жанровой системе сибирского фольклора. В границах существующих в русском фольклоре жанров происходят изменения в их составе и отборе, складываются фольклорные ареалы с жанровой спецификой, обусловленной всей системой быта, трудовых традиций. Создавались фольклорные зоны, выявить которые строго научно можно только путем подробного анализа достаточно объемного репрезентативного материала по сопоставимым микролокальным традициям. Но региональная культура, несмотря на вариативность русской сибирской культуры, неравномерность, разновременность заселения Сибири русскими и разные исходные позиции, характеризуется единством в основных своих чертах. Вся система крестьянского быта сибиряков, во многом основанная на коллективном хозяйствовании и коллективном досуге, способствовала сохранению непрерывности региональной фольклорной традиции. О прочности фольклорной традиции старожильческого населения, в том числе и сказочной, свидетельствуют материалы, собранные в регионе с середины XIX века по 90-е годы XX века: опубликованные и рукописные, хранящиеся в архивах (АРАН, ЦГАЛИ, ХВРК, РО ИРЛИ, РО РГБ, РО ГЛМ, РО РНБ), сибирских вузах, краеведческих музеях Иркутска, Красноярска, Нерчинска, Томска, Читы, а также некоторых частных. Важным источником исследования региональной сказочной традиции стали материалы второй половины XX века, собранные во время экспедиций иркутских фольклористов под руководством и при непосредственном участии Е.И. Шастиной, а также сотрудников ИМБТ СО РАН Р.П. Матвеевой, Н.В. Соболевой. Традиция была уже в стадии затухания, но собиратели застали еще отдельные яркие ее проявления. Начиная с 1963 года автором этих строк были записаны десятки сказок в хорошей сюжетно-стилевой сохранности, выявлены замечательные сказители.
Столь длительное бытование сказочной традиции, которую еще могли наблюдать фольклористы в Восточной Сибири, - показатель ее былой развитости. Общение непосредственно с исполнителями и той средой, где рассказывалась сказка, запись воспоминаний о бытовавших произведениях, талантливых сказочниках, условиях исполнения расширяли временные рамки изучения локальных сказочных традиций. Данная слушателями оценка поэтических достоинств бытовавших некогда сказок, характеристика слушателей, описание их реакции на талантливое исполнение сказок - все это позволяет воссоздать историю бытования местной традиции, нарисовать фольклорный быт села или поселка. Таким образом, региональный аспект исследования русской сказки Восточной Сибири обеспечен в достаточной степени большим по объему репрезентативным фактическим материалом, позволяющим выявить устойчивые
черты, сохраняемые в разных локальных традициях в географической и временной протяженности.
В результате многолетних полевых исследований сибирской сказочной традиции, наблюдений за фольклорной культурой сибиряков в живом ее бытовании мы пришли к заключению, что приоритетная роль в функционировании региональной фольклорной традиции принадлежит социально-трудовой жизни сибиряков, создававшей условия для той культурной среды, которая поддерживала исполнительскую традицию. Историко-географический момент, явившийся в свое время основой формирования традиции, имеет второстепенное значение. Историческая ретроспектива формирования сибирского репертуара вырисовывается в самых общих очертаниях. Сопоставление набора сюжетов одинаковой исторической судьбы - первопоселенцы одного периода заселения - выходцы из северно-русских губерний Европейской России, заселившие северную часть по великим сибирским рекам еще до Московского сухопутного тракта, не дает выраженных закономерностей формирования локальных сказочных репертуаров. Все они испытали влияние более поздних поселенцев разного происхождения, главным образом ссыльных.
Отсчет времени бытования русской сказки в Сибири следует вести с XVII века, когда началось активное продвижение русских за Урал. Самые ранние письменные свидетельства бытования русской сказки в Сибири и упоминания о сказочниках относятся к первой половине XIX века, первые публикации
- к середине XIX века. При сопоставлении фольклорных ситуаций Восточной и Западной Сибири выявляются значительные различия, вызванные прежде всего условиями бытования фольклора, во многом определяемыми природной средой и хозяйственной деятельностью местного населения.
В Восточной Сибири преобладала таежно-промысловая зона, оказавшая положительное влияние на сказочную традицию, благодаря чему сохранился не только сказочный репертуар (он был богат как сатирическими, так и волшебными сказками во всем многообразии сюжетных тем), но и поэтическая система. Влияние таежного быта вызвало и возникновение сложных повествований, состоящих из нескольких сюжетов. Сказительство в Западной Сибири было в основном распространено в домашней обстановке и предназначалось чаще всего для детской и женской аудитории. Рассказывали сказки на мельнице, на постоялых дворах во время ямщины на Московском тракте или извоза для горнорудной промышленности на Алтае. Об этом сохранились многочисленные свидетельства как самих сказочников о себе или своих учителях, так и слушателей. Бытовала сказка и среди промысловиков, но их доля в скази-тельской практике Западной Сибири была сравнительно невелика.
В Восточной Сибири в большей степени, чем Западной, русский фольклор бытовал в условиях соприкосновения с иноэтническим устно-поэтическим творчеством. Культурной экологией для русского фольклора Западной Сибири была главным образом этнически родственная украинско-белорусская среда, взаимосвязи с которой «представляли глобальный единонациональный процесс, приведший в конечном счете к появлению новой этнической общности восточнославянского происхождения, унаследовавшей фольклор трех братских народов» [4, с. 15]. Следует иметь в виду, что названные обстоятельства не являются всеобщим правилом для всех локальных традиций Западной и Восточной Сибири. Например, локальная сказочная традиция Тобольского Прииртышья по своим основным характеристикам ближе локальным сказочным традициям Восточной Сибири. Деление Сибирского региона на Западную и Восточную Сибирь имеет характер территориально-политический. В фольклористическом, этнографическом и диалектологическом отношении деление региона на подрегионы должно иметь несколько иные параметры, ориентированные на культурно-типологические общности и различия между ними. Важным критерием в таком делении выступает историко-демографическая характеристика.
На основании проработанного фольклорного материала, в результате исследования типологии и устно-поэтической специфики отдельных локальных традиций выявлены сопоставимые зоны сказочной традиции Сибири, первопоселенческую основу которых составили выходцы из районов Русского Севера.
По количеству и хронологической фиксации сказок в Восточной Сибири выделяется Енисейско-Приангарский регион (записи с середины XIX века по 1987 год - политссыльных А. А. Макаренко, А. А. Савельева, Григория Бондаря, учительницы М.В. Красноженовой, самозапись одаренного носителя фольклора шофера Г.Ф. Аболмасова; с 1970-х гг. - Р.П. Матвеевой, Н.А. Новоселовой, Н.В. Соболевой и других). В письме к редактору «Живой старины» Э.К. Пекарскому в 1917 г. А. А. Савельев сообщал из Богучан, что собрал большой фольклорный материал, в том числе около ста сказок, «но мог бы собрать и вдвое-втрое больше» [АГО. Р.57. Оп.1. Ед. 32. Л. 2-3].
Полевые исследования, проводимые нами в 1970-х - 1980-х гг. по следам А.А. Савельева, новые записи сказок и воспоминаний о сказочниках прошлого показали, что русская сказка Приангарья разделила в полной мере общую судьбу сибирско-русской сказки: яркая жизнь в условиях таежнопромыслового быта, а также сильно выраженной бродяжье-поселенческой стихии сменилась постепенным затуханием. Большое влияние в свое время на местный репертуар оказали ссыльно-поселенцы, прибывшие сюда из разных мест Европейской России. Среди них были талантливые сказочники, хорошо грамотные люди.
Наши экспедиции застали сказочную традицию Приангарья хотя и в состоянии угасания, но все еще живой. В 1980-е гг. «открыты» новые имена сказочников, среди них особо выделяется замечатель-
ный сказочник И.А. Лушников, репертуар которого состоял в основном из волшебных сказок. И. А. Луш-ников - один из последних хранителей некогда богатой ангарской сказочной традиции, которую воспринял он от отца и бабушки по отцовой линии. Об его отце - выдающемся в прошлом сказочнике - «Дю-шеньке» пожилые односельчане сохраняли живые воспоминания. В архиве А.А.Савельева [Москва, ГЛМ] нами обнаружены тексты сказок его талантливой бабушки в записи начала XX века. «Отец выучил сказки от стариков и от ссыльных поселенцев, - сообщил нам сам сказочник. - Они читали книги вслух, а он запоминал и рассказывал как сказки». Очевидно, таким путем в репертуар отца пришли пересказы былин в виде сказок. И. А. Лушников рассказал их нам как сказки. Он относится к типу сказочников, которые свято чтут усвоенный раз и навсегда текст, тщательно соблюдают традиционный стиль повествования. Рассказывает он сказки, прочитанные в книге, но никогда не путает устно усвоенную сказку и прочитанную в книге.
Приангарские сказки, записанные в 1980-е гг., органично вписываются в локальный репертуар, известный нам по воспоминаниям сельчан и хранящимся в архивах записям А.А. Савельева. Они отражают преемственную связь поколений - носителей народного творчества - и в то же время новый этап в народной культуре, которая продолжала свою жизнь рядом с профессиональным творчеством: устная сказка уживалась рядом с книжной.
Сопоставима по объему собранного материала с Енисейско-Приангарской зоной региональная традиция Прибайкалья. Особенно благодатными для изучения судеб русской сказки Сибири были материалы, собранные в Тункинской, Баргузинской долинах Бурятии, Прибайкальской части Иркутской области (записи прошлого века - фольклористов М.К. Азадовского, А.М. Астаховой, А.В. Гуревича, Л.Е. Элиасова, И.З. Ярневского, Р.П. Матвеевой, Н.В. Соболевой, учителя А.А. Соболева, диалектолога В.А. Малаховского, этнографа М.А. Бородкиной, краеведа В.А. Малковой и других). Особенно богатый материал собран в 20-е - 30-е годы прошлого века, когда сказка здесь еще жила полнокровной и в какой-то степени продуктивной жизнью. Эти материалы представили русскую сказочную традицию Прибайкалья в социально-психологической и бытовой обстановке периода больших жизненных перемен. Особенно благодатный материал дала тункинская локальная традиция. Из числа местных исполнителей вышли прославленные мастера. Их сказки, хранившиеся многие годы в архивах, начиная с 1970-х гг. активно вводятся в научный оборот, становятся достоянием большой науки. В фольклористике довольно полно представлено творчество Е.И. Сороковикова-Магая, в последние годы широкую известность получило творчество и других «открытых» М.К. Азадовским тункинских сказителей - Д.С. Асламова, С. Л. Истомина, В.Пятницкого, Г.А. Тугаринова, А.А. Шелеховой.
В 1970-е - 1980-е годы нам посчастливилось встретить великолепных сказочников и записать от них полнокровные сказки в их классической форме стилевой обрядности. Среди них и кузнеца И.Т. За-гребнева. Развитию сказочных способностей, а также постоянному пополнению репертуара способствовало то, что он был страстным охотником и рыбаком. Даже в преклонном возрасте его приглашали на рыбалку для того, чтобы рассказывал сказки. Многочисленные рассказы слушателей достаточно полно воссоздают облик и сказительскую манеру повествователя «на промыслу». Полной противоположностью неторопливому могучему силачу И.Т. Загребневу был небольшого роста подвижный Н.Н. Ларионов. Рассказывал он в основном в домашней обстановке для любителей сказок односельчан. Хотя его репертуар и состоял преимущественно из волшебных сказок, но по манере исполнения и по стилю повествования он относится к типу сказочников-балагуров. В героической сказке с традиционной стилевой обрядностью естественно уживаются юмористические сцены, смешные ситуации, героем которых неожиданно оказывается сосед сказочника. Иной тип сказочника второй половины XX века представляла в 1980-е гг. В.Я. Бекетова. Ее репертуар состоял из волшебных сказок с хорошей сохранностью традиционной фор-мульности. Исполнение ее отличалось глубокой лиричностью, предназначались сказки в основном для детской и женской аудитории.
Семейная преемственность - отличительная черта фольклора Тункинской долины, отсюда и прочность традиции, хорошая сохранность которой отмечалась собирателями 60-х - 70-х гг. прошлого века. Здесь существовали целые династии сказочников и певцов, мастерство которых передавалось по наследству: А.А. Шелеховой и ее брату Г.А. Тугаринову - от бабушки, матери и отца; Д.С. Асламову - от дедушки и бабушки; братьям Сороковиковым и их сестре М.И. Нефедьевой - от деда и отца; от матери усвоила свои сказки и песни В.Я. Бекетова.
Если сказочная традиция Тункинской долины оказалась в Прибайкалье наиболее освещенной, то о богатейшей некогда традиции сказывания сказок в Баргузинской долине имеются в основном косвенные свидетельства. Самые ранние сведения о баргузинских сказках относятся к 30-м гг. XIX века. Их оставил декабрист В.К. Кюхельбекер, прибывший на поселение в Баргузин в 1836 г. К настоящему времени публикации баргузинских сказок имеют значительный библиографический список. Во время экспедиционных работ 1926-1927 гг. фольклорист А.В. Гуревич в с. Б. Уро познакомился с братьями Николаем и Иваном Гаськовыми и И. А. Плехановым. Репертуар их сказок не был полностью зафиксирован, но сказки их были все-таки записаны и талант 19-летнего Ивана Гаськова, от которого А.В. Гуревич записал
тогда 7 сказок, был отмечен: «Мне думается, что из Вани Гаськова, благодаря его любви к сказкам и умению владеть аудиторией, выработается незаурядный сказочник и прекрасный хранитель сказочного богатства» [5, с.137]. Поистине пророческие слова. В 1958 г. члены фольклорной экспедиции, организованной Л. Е. Элиасовым, записали от И. И. Гаськова 6 сказок, в 1977г. 12 сказок (в основном бытовых) записала Н.В. Соболева, в 1981-1982 гг. автору этих строк И.И. Гаськов рассказал более 20 сказок разных жанров, но записать разрешил 17 из них (остальные были слишком «соромские», не для печати). Среди записанных 4 длинные волшебные, они сочетают классический стиль традиционной эпической обрядности и неповторимые творческие контаминации. Но весь репертуар И. И. Гаськова исчерпать не удалось.
А. В. Гуревич засвидетельствовал бытование сказок не только в современный ему период, но и, благодаря зафиксированным воспоминаниям стариков о сказочниках прошлого, продвинул наши знания о местной сказочной традиции в глубь времени, примерно до середины XIX века, если иметь в виду, что А.В. Гуревич общался со стариками, которые знали декабристов. В 1928 г. А.В. Гуревич уверенно констатировал: «На берегах Байкала сказка живет давно и условия ее бытования непоколебимы» [5, с. 135]. Наши полевые исследования 1980-х гг. убеждают в том, что баргузинская сказочная традиция в полной мере разделила судьбу русско-сибирской сказки: яркая жизнь в условиях таежно-промысловой зоны, а также сильно выраженной бродяжье - поселенческой стихии сменилась постепенным затуханием.
Наиболее исследованной, по сравнению с другими локальными традициями Восточной Сибири оказалась сказочная традиция Приленья (записи с 1915 по 1980 г. М.К. Азадовского, Т.Н. Жуковой, К.А. Копержинского, Е.И. Шастиной, Г.В. Медведевой, М.Р. Соловьевой, Р.П. Матвеевой и других). Только М.К. Азадовский в разные годы записал на Верхней Лене почти сто сказок, рассказов и воспоминаний о сказочниках. Начиная с 1960-х гг. в Приленье велась систематическая исследовательская и собирательская работа фольклорными экспедициями Иркутского пединститута под руководством Е.И. Шастиной. Значительная часть сказок, собранных более чем через полвека после записей М. К. Азадовского, вошла в сборники, осветившие вместе с монографией Е.И. Шастиной «Сказки, сказочники, современность» (Иркутск 1981) картину современного состояния сказочной традиции одного из примечательнейших районов Сибири. Выявленные сказительские школы внутри одной локальной традиции позволили Е.И. Шастиной проследить движение текста во времени, сделать выводы о художественном бытии сказки.
Последние по времени записи были сделаны мною в 2001 г. в Приленье от А.Г. Житовой - внучки известного сказителя А. А. Дерягина, «открытого» в 1967 г. Е.И. Шастиной [6, с. 90-93]. В 1967-1968 гг. Е.И. Шастина записывала сказки в Качуге, в том числе от А. А. Дерягина (1882-1972 гг.), родом из Анги, как писала собирательница, «яркого продолжателя той самой ангинской школы, которую в свое время выделил М.К. Азадовский» [7, с. 101]. А.Г Житову назвать продолжателем былой ангинской сказочной традиции уже нельзя. Скорее, она лишь воспреемница уникальной семейной традиции.
Несопоставимы по прочности и развитости сказочной традиции с указанными старопоселенческими зонами традиции новопоселенческие, относящиеся к концу XIX-XX вв. Пестрота пришлого населения не способствовала выработке стойкой, единой в локальных рамках фольклорной культуры. Показательным в этом отношении является фольклор Восточного Забайкалья. Материалы, собранные в 1960 -1980-е гг. В.П. Зиновьевым, В.С. Левашовым, и наши полевые исследования раскрывают судьбу русской сказки в условиях соприкосновения различных локальных традиций в пределах одной этнической культуры.
Сказка на протяжении веков выработала свою эстетику, свой поэтический стиль, в этом смысле она консервативна. Законы сказкотворчества универсальны и вроде бы незыблемы, но наблюдения над большим региональным материалом, изучение сказки в живом ее бытовании меняют представление о стабильности сложившейся формы, в том числе наиболее устойчивой ее составляющей - сюжетнокомпозиционного строения. Трансформация традиционно сложившегося сказочного построения была предопределена изменением функции сказительства, когда превалирующей стала эстетическая функция. Она подчинила себе сказочный материал, формировала его, но только в пределах существующей традиции, сохраняющей внутреннюю логику сказочного повествования. Занимательность, художественность стали основными критериями в оценке слушателями волшебной сказки в период глубоких в ней изменений - в XIX-XX вв.
В Восточной Сибири, как уже было сказано, преобладала таежно-промысловая зона, оказавшая положительное влияние на сказочную традицию, благодаря чему сохранились не только сказочный репертуар, но и поэтическая система с ее формульной стереотипией стиля, обрядностью классического сказочного повествования. Сибирские сказочники придавали большое значение поэтическому слову, высоко ценили традиционную поэзию сказки. «В сказке наречие - самое главное» - так выразил отношение самих исполнителей к поэтике повествования сказочник Приленья И. И. Пермяков (запись М. К. Азадовско-го, 1915 г.). Он с пренебрежением относился к тем рассказчикам, которые «красиво умеют только сбрехать что-нибудь, а наречия-то и не знают» [РГБ, ф. 542, ед.хр. 234, л. 195]. Под наречием он подразумевал традиционную эпическую обрядность. Поэтическая система сибирских сказок оказалась наиболее стойкой во времени. Эпическая обрядность - дословные повторения, стереотипные речи персонажей, переходные фразы, поэтические формулы - использовалась как традиционная, широко употребляемая
(«Сивка бежит, земля дрожит, из ноздрей пламя пышет, из ушей дым столбом валит...» «Стали оне жить-поживать, добра наживать да лиха изживать), так и редкая (например, «благодарение лошадке» в сказке Д.С. Асламова: «Благодарю тебя, лошадка, прокатил меня хорошо, мой любезный конь-сивка. Побегай, мой конь, в широкое поле, в чистое раздолье, ешь траву шелковую, пей воду ключевую.» или: «здрел бы, смотрел и ясных очей не сносил. », «заахали, в ладоши схлопнули. »). Образность речи выражается в употреблении постоянных эпитетов, ярких сравнений, красочных описаний. Например, наряду с общесказочными пространственно-временными формулами («близко ли далеко ли.», «скоро сказка сказывается...»), подчеркивающими длительность пути и времени, в сказке кежемского сказочника Е.И. Кокорина (Чимы) «Иван царской сын золотых кудрей» время характеризуется через перечисление совершенных действий. Это наиболее древнее количественное определение времени. На вопрос Кашшея Бессмертного, успеет ли он догнать Ивана царского сына, конь троеногой отвечает: «А расчисти новины, распаши и посей новы хлебы, узорь и сними, измолоти, высуши и смели, и двенадцать ларь пива навари, и двенадцать печей хлеба напеки. И теперь, - говорит, - это съедим и выпьем. Т огда, - говорит, - садись
- догоним». При традиционности фольклорного стиля и содержания сказки Восточной Сибири отличаются глубокой индивидуальностью художественного творчества, поскольку среди сказочников в силу уже указанных причин шел «профессиональный» отбор.
Традиционные поэтические приемы сказочного повествования, представленные в сибирских вариантах, сочетаются с привнесенным в сказку сибирским колоритом, порожденным реальными жизненными обстоятельствами. Местный колорит, проявившийся в обилии бытовых деталей, ситуаций, картин, связанных с пищей, одеждой сибиряков, с земледелием, обрядами, «ямщиной», лесным промыслом, охотой, органично вошел в сказки, рассказываемые на зимней охоте, во время коротания вечеров в охотничьем зимовье, в промысловых артелях. Сибирские сказки сохранили воспоминания о тех временах, когда первым засельщикам приходилось отвоевывать землю у тайги, расчищать место для пашни. Так, сказка тункинца Г. А. Тугаринова на традиционный классический сюжет «Конек-горбунок» начинается с характерной предыистории: «.Вот оне живут-поживают, добро наживают. Дети растут, больши стали. Пашни мало было, отец думал-думал, взял топор, отправился в тайгу. Подглядел себе местечко, приходит домой, детей собрал, пошли шшотку чистить. Шшотку вычистили коло десятины, спахали ее. На другой же год спахали, взяли посеяли пшеницу белоярову, и отец ходит смотрит. Не по дням, по часам, как пшеничное тесто на опаре киснет, так ета пшеничка растет.» [8, с. 182]. Локальная прикреплен-ность действия в волшебном повествовании проявилась и в использовании местных названий, например, у баргузинских и тункинских сказочников - Максимиха, Большое Уро, Устье, Байкал: «Там за Байкалом у ней первый был, настоящий жених», сказочный змей увозит царевну за Байкал. На берегу Байкала сидит царевна в ожидании змея.
Влияние таежного быта вызвало и тенденцию к созданию сложных повествований, соединяющих порой в одном произведении до 4-6 сюжетов. Анализ структуры русских волшебных сказок Сибири показал, что сибирские варианты русских волшебных сказок имеют сильную тенденцию к сюжетному кон-таминированию. Этот процесс создания новых вариантов за счет контаминации сюжетов характерен вообще для сказок восточных славян XIX-XX вв., осложнение сказок фрагментами из других сюжетов встречается в сказках XVIII века. Для сибирского сказительства усложнение волшебной сказки стало закономерным и распространенным явлением. В повествование включаются подробности бытового плана, чаще всего описание обряда, жизненной ситуации или произведение другого жанра. Наиболее традиционными для волшебных сказок Восточной Сибири, как и вообще для восточнославянского сказочного фонда, являются двухсюжетные повествования, но значительную часть представляют и трехсюжетные, есть четырех-, пяти- и даже шестисюжетные сказки. Многосюжетные произведения встречаются в региональном материале чаще, чем в общерусском, в них велика доля импровизации, высока степень индивидуального вклада сказочника. Контаминации здесь носили характер сознательного творчества и были направлены на усложнение художественного повествования, увеличение его объема. Среди сказочников встречались талантливые исполнители, отточившие свое мастерство в таежном быту, способные на основе старой сказочной традиции создавать крупные полотна контаминированных текстов. В архиве М. К. Азадовского содержатся любопытные наблюдения над творческим процессом различных сказочников. Делясь впечатлением о сказочнике из Тункинской долины С. Л. Истомине, М.К. Азадовский замечает: «У Истомина отсутствует какая-либо художественная манера рассказывания. Подобно тому, как в его сказках отсутствует художественный стиль. Рассказывает он спокойно, неторопливо, не увлекаясь и не заботясь о художественной форме» [РГБ. Ф. 542. К. 39. Ед. хр. 5. Л. 4]. Усложненность, многосюжетность его сказок исследователь связывает со специфической «бродяжье-поселенческой композицией» (выражение М.К. Азадовского). Другой тункинский сказочник Д.С. Асламов, сказки которого чрезвычайно длинны, отличаются стройностью изложения, особой, нередко индивидуальной (что несвойственно фольклору) поэтикой, в разговоре с собирателем так выразил свою художественную задачу: «Надо начин с кончином знать» [РГБ. Ф. 542. К. 39. Ед. хр. 5. Л. 29].
Таким образом, специфические условия бытования в Восточной Сибири русской сказки (расска-
зывание сказок в часы досуга, во время таежного и рыболовного промыслов, своеобразный профессионализм бродячих сказочников, добывавших в прошлом пропитание сказительством) повлияли на сюжетно-композиционную структуру фантастического повествования, определенным образом сказались на формировании регионального репертуара, способствовали широкому распространению волшебных сказок с развернутым, сложным сюжетом.
Анализ сибирских материалов по времени его фиксации (с середины XIX в. по 1990-е гг.) и географическому распространению показывает, что репертуар за эти более чем сто лет отличается сюжетной стабильностью, в нем наблюдается определенная преемственность вариантов. Нет больших изменений в сюжетном составе одной локальной традиции в записях, относящихся к началу XX в. и 1980-м гг. Особенно наглядно это просматривается в местах, где записи велись через довольно длительные промежутки времени. Сказки Верхней Лены, например, записаны в 1915 и 1930 годах М.К. Азадовским, в 1960-1970-е и 1980-е годы Е.И. Шастиной и ее учениками. Большинство сюжетов, зафиксированных в 1915 и в последующие годы, повторяется. Локальные традиции на уровне повествовательных единиц (сюжетов-мотивов) оказались устойчивыми. Другое дело - стилевая система, она в своих тенденциях отразила общую судьбу русских волшебных сказок - упрощение или вообще утрату сказочной стилевой обрядности.
Сохранению русской сказки Восточной Сибири способствовали и близкие контакты с иноэтниче-ской средой, повлиявшей на возрождение продуцирующей функции в сказительстве промысловиков, что положительно сказалось наряду с другими факторами на развитии русской сказочной традиции. В сказках русских сибиряков нашли отражение формы мифологического мышления, характерные для соседних народов, новые смыслы получила традиционная вера в хозяев стихий. Рассказывание сказок, распространенное среди охотников Тункинской долины, например, вызвано не только спецификой промысла, создающей вынужденный досуг, но и в какой-то мере воспринятым русскими бурятским обычаем посвящать сказки, песни хангаю. В сказительской практике многих русских тункинцев, как и бурят, долгое время сохранялась сакральность в рассказывании сказок [9, с. 8]. Вполне естественно, что носителями сказочной традиции таежно-промысловой зоны были мужчины.
Затухание сказочной традиции, а затем и исчезновение сказки из фольклорного репертуара, как уже отмечено, произошло в Восточной Сибири позднее, чем в других регионах. Разрушение сказки началось с разрушения традиционных канонов, но, как это ни парадоксально, сказка задержалась здесь и могла быть записанной вплоть до конца XX века благодаря таким сказочникам, которые не связывали себя строгими рамками традиции. Повествования сказочников, которые не могли преодолеть сопротивление традиции погибли раньше. Об этом я уже писала в связи с анализом баргузинской сказочной традиции, и творчества сказочников из села Уро Баргузинского района [10, с. 104-116]. Практика собирательской работы предоставляет множество подобного рода примеров.
Рассматривая поведение сказочника в сфере художественного творчества в социальнопсихологическом контексте общения и взаимодействия с аудиторией, можно видеть, что это общение имело определенные, обусловленные традицией форму и стиль. Сказочник придерживался тех нравственных и эстетических норм, на которые ориентировалась аудитория. Он аккумулировал и воспроизводил в своем творчестве не только общую национальную и региональную традицию, но и опыт социальной группы. Над исполнителем неотвратимо довлела традиция, сознательно пренебречь которой он не мог. Главные причины изменений в сказительской практике следует искать в исторической реальности, вызвавшей прагматичность функции сказительства в Восточной Сибири. Обстоятельства сибирской действительности, какой ее застали исследователи фольклора, требовали максимальной творческой работы исполнителя, приспосабливающего известный материал к потребностям слушателей. Изучение многосложных связей фольклорного творчества с действительностью, обусловленности художественной практики фольклорной среды социально-историческими, природно-географическими обстоятельствами, а также культурно-историческим контекстом иноэтнической среды подводит к выводу о неадекватности локальных проявлений общих закономерностей фольклорного творчества.
Если рассматривать творчество сибирских сказочников по их отношению к локальной традиции, а также по функциям в сложном, многомерном пространстве культурных интересов окружающей среды, то в Восточной Сибири можно выделить три типа сказочников. Первый тип - это сказочники, заполнявшие вынужденный досуг во время промысла, работы артелями на охоте, рыбалке, лесозаготовках. Для исполнителя первого типа характерны сказки с занимательным острым сюжетом, с запутанными ситуациями, неожиданным поворотом действия, а также эпически спокойные повествования с использованием поэтических формул, с неторопливо развертывающимися событиями. Они рассказывали в долгие зимние вечера, во время спокойного коротания времени на охоте. Сказочники второго типа, выступали во время досуга в повседневной жизни. Отличительная черта их сказок - высокая художественность, красочность языка, сохранность эпической обрядности, бережное отношение к канве повествования. Третий тип - это носители традиции бродячих сказочников, добывавших сказительством пропитание. О них М. К. Азадов-ский писал как о сильной струе в сибирском сказительстве. Они в наименьшей степени, по сравнению с
двумя первыми типами сказочников, привязаны к локальной традиции. Знание множества сказок давало сказителю возможность варьировать, не закрепляя раз и навсегда созданное произведение. Исполнителю «на промыслу» надо было стараться рассказывать в рамках постоянно существующей традиции и, конечно, иметь канонический текст, ибо аудитория была постоянной, слушатели ожидали определенного развития действия. Бродячий же сказочник менял аудиторию, и его сказки шли как бы со стороны, поэтому, легко приспосабливая сказку к данному моменту, он не боялся создавать новый вариант. Тенденция к контаминации связана в первую очередь с творческой традицией «бродячих сказочников», их многосюжетные произведения приумножали запас локальной сказочной традиции, из которой пополняли свой репертуар местные сказочники.
Итак, сибирская действительность породила факторы, повлиявшие на сказочный репертуар, вызвала импульс к созданию новых вариантов на основе старых, явилась объективным положительным обстоятельством, способствовавшим развитию сказочной формы.
Изменились конкретно-исторические обстоятельства, сформировавшие в прошлом сильную традицию сказочного эпоса в Восточной Сибири. Исследователи застали активную жизнь исчезнувших повсеместно раньше других волшебных сказок, хотя они и были уже подвергнуты процессам глубокой трансформации. Ориентация на региональный аспект исследования требует выявления локальных особенностей путем сплошной проработки региональных текстов, выделения конкретных сказочных элементов на содержательном и стилевом уровнях, версий в однотипных реальных сказочных вариантах, их систематизации, сопоставления с фольклорным материалом Европейской России тоже как региональным, «чтобы установить конкретные, исторически объяснимые соотношения репертуара, жанрового состава, жанровых особенностей, стилей и т.д.» [3, с. 26].
Литература
1. Макаренко А.А. Две сказки русского населения Енисейской губернии // Живая старина. - 1912. - Вып. 2-4.
2. Шастина Е.И. Русская волшебная сказка в Восточной Сибири: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Л.,
1978.
3. Путилов Б.Н. О региональном аспекте изучения фольклорной культуры //Актуальные проблемы сибирской фольклористики. - Иркутск, 1991.
4. Болонев Ф.Ф., Мельников М.Н. Лиродраматические песни сибирского крестьянства //Хороводные и игровые песни Сибири. - Новосибирск, 1985.
5. Сказки из разных мест Сибири / под ред. М.К. Азадовского. - Иркутск: Изд-во ИГУ, 1928.
6. Матвеева Р.П. Сказки Приленья: бытование традиции // Народная культура Сибири: материалы Всерос. науч. конф. «Шастинские чтения» и XI науч.-практ. семинара Сибирского регионального вузовского центра по фольклору. - Иркутск, 2005.
7. Шастина Е.И. Сказки, сказочники, современность. - Иркутск, 1981.
8. Русские волшебные сказки Тункинской долины. - Улан-Удэ, 2001.
9. Матвеева Р.П. Тункинская сказочная традиция // Русские волшебные сказки Тункинской долины. - Улан-Удэ, 2001.
10.. Матвеева Р.П. Русская сказочная традиция Баргузинской долины // Традиции и современные процессы в фольклоре и литературе: материалы науч. конф. Ч.1, 2. Улан-Удэ, 2006.
Literature
1. Makarenko A.A. Two fairy tales of Russians from the Yenisei province // Zhivaya starina. - 1912. - Ed. 2-4.
2. Shastina E.I. Russian magic fairy tale in Eastern Siberia: abstr. of the dis. ... phil. sci. - L., 1978.
3. Putilov B.N. About regional aspect of studying of folklore culture // Actual problems of siberian folklore study. -Irkutsk, 1991.
4. Bolonev F.F., Melnikov M.N. Lirodramatic songs of the siberian peasantry // Horovod and game songs of Siberia. - Novosibirsk, 1985.
5. Fairy tales from different places of Siberia / ed. by M.K. Azadovskiy. - Irkutsk: ISU, 1928.
6. Matveeva R.P. Fairy tales of Lena river: a tradition existing // National culture of Siberia: materials of Russian scientific conference «Shastinski’e readings» and XI scientifical-practical seminar of the Siberian regional high school centre on folklore. - Irkutsk, 2005.
7. Shastina E.I. Fairy tales, storytellers and the present. - Irkutsk, 1981.
8. Russian magic fairy tales of the Tunka valley. - Ulan-Ude, 2001.
9. Matveeva R.P. Fairy tale tradition of Tunka // Russian magic fairy tales of the Tunka valley. - Ulan-Ude, 2001.
10.Matveeva R.P. Russian fairy tale tradition of the Barguzin valley // Traditions and modern processes in folklore and literature. Materials of scientific conference. Part 1, 2. - Ulan-Ude, 2006.
Матвеева Руфина Прокопьевна, д-р филол. наук, ведущий научный сотрудник Института монголоведения, буддологии и тибетологии Сибирского отделения РАН
Matveeva Rufina Prokopievna, leading scientist of department of literature and folklore, The Institute of Mongolian, Buddhist and Tibetan studies, Siberian branch of Russian Academy of sciences, dr of philol. sci.
Tel: (3012)436924; email: rufina1938@mail.ru
