CC BY
191
У КНИЖНОЙ ПОЛКИ
Л.И. Демина, Е.Н. Евсеева
РУССКИЕ ИСТОРИКИ-ЭМИГРАНТЫ В ПРАГЕ:
К ИЗУЧЕНИЮ ИХ ЖИЗНИ И НАУЧНОГО ТВОРЧЕСТВА
Научная эмиграция 1920-1940-х гг. в последнее 20-летие стала предметом пристального внимания отечественных исследователей. Среди множества центров эмиграции ученых-историков выделяется Прага. И это естественно: правительство Чехословакии создавало условия не только для материального выживания ученых, вынужденно покинувших Россию, но и для продолжения их педагогической и научной работы. Не случайно именно в Праге был создан уникальный, и по составу документов, и по их судьбе, «архив в изгнании» - Русский заграничный исторический архив1.
Поэтому каждая новая работа - статья, очерк, сборник статей или документов, монография, - посвященная судьбам русских историков, нашедших приют в Праге и продолживших там свою деятельность, закономерно вызывает большой интерес специалистов и по истории Русского зарубежья, и по истории чешско-русских научных и культурных связей, и по истории отечественной исторической науки.
Естественно, обратила на себя внимание и вызвала интерес монография молодого саратовского историка, доцента Саратовского государственного технического университета М.В. Ковалева «Русские историки-эмигранты в Праге (1920 - 1940 гг.)», выпущенная издательством этого университета в 2012 г. (научный редактор - профессор И.Р. Плеве)2.
* * *
Книга удачно сочетает в себе широту охвата сюжетов из жизни и творчества ученых-историков и стремление к глубокому раскрытию и осмыслению этих сюжетов. Очевидно, что в целом книга представляет собой историографическое явление: она обобщает накопленный опыт последних лет по изучению пражской школы русских историков-эмигрантов и намечает новые направления ее исследования. Эта богатая идеями и материалами работа побуждает к дальнейшим размышлениям над судьбами историков-эмигрантов и их вкладом в русскую и зарубежную историческую науку.
Существенным отличием от предыдущих работ, вообще большим достоинством книги является использование многочисленных материалов архивов России, Чехии, Эстонии. Хорошо изученные источники удачно дополняются впервые введенными в научный оборот, в том числе на чешском и других европейских языках. Вместе с тем, что также является большим достоинством книги, в ней широко использован фактический
материал, почерпнутый из работ современных чешских историков.
Отмечая очевидную трудоспособность и широту интересов автора, его увлеченность избранной темой, его заинтересованность в ее дальнейшем изучении и поиске новых материалов, рассмотрим, в какой степени его монография, как заявлено в аннотации, является «первой попыткой историко-антропологического изучения» жизни и деятельности историков-эмигрантов в Праге в течение двух десятилетий между мировыми войнами.
Взяв на вооружение исследовательские подходы и концепции Т. Куна, П. Фейерабенда, Б. Латура, Д. Блура, С. Шейпина, а также А. Шютца, М.В. Ковалев уверенно сообщает читателям, что использованные им «методологические подходы дали возможность впервые в рамках исторического исследования и при помощи исторических методов проанализировать особенности внутренней жизни локального научного сообщества» (с. 26) и что «выносимая на суд читателей книга является первой попыткой комплексно изучить повседневное измерение эмигрантской науки» (с. 26).
В сконструированную им «комплексность» автор включил «изучение повседневной организации науки и жизненных практик ученых-историков, научной конкуренции и академических конфликтов, проблем власти и подчинения в науке, быта и культуры научных учреждений, коллективных и индивидуальных представлений ученых об окружающем мире, традиций и привычек ученого сообщества, внешних и внутренних регуляторов развития научного знания» (с. 26).
В свою очередь, совокупность методологических подходов и вышеизложенной «комплексности» дала автору основание отнести свою книгу к направлению, которое «принято называть социальной историей науки» (с. 24).
Возможно, заметим попутно, в этом тоже есть что-то новаторское: когда автор исторического сочинения с первых страниц ничтоже сумняшеся стремится «застолбить» место своего труда в историографии. И свое собственное заодно. Вообще, у некоторых представителей «новой волны» российской исторической науки, особенно у тех, кто претендует на ликвидацию «белых пятен» в истории антибольшевистской России, это «родимое пятно» проступает все явственнее.
Однако при первом знакомстве с содержанием книги становится очевидным, что М.В. Ковалев пошел по уже проторенному пути, использовал готовый «сценарий», предложенный целой плеядой историков, изучавших Русское зарубежье до него, а он прежде всего преумножает введенный в научный оборот фактический материал, обобщает и расширяет накопленный предшественниками опыт. Что само по себе, вообще-то, достойно одобрения. При том, однако, условии, что исследователь (даже самоуверенно заявивший о своем труде как о «первой попытке») основательно «проработал» труды своих предшественников, отнесся к ним с должным вниманием и уважением, то есть профессионально.
Сразу отметим, что М.В. Ковалеву не удалось выстроить единую концепцию и соответствующую ей композицию книги: все разделы носят очерковый характер, и в целом книга, по большому счету, так и осталась сборником очерков. Возможно, сыграл свою роль слишком широкий охват сюжетов монографии - от бытовых и финансовых условий жизни эмигрантов, личных взаимоотношений историков, организации научных учреждений до развития исторической мысли: эти разнородные сюжеты оказались не лучшим образом увязаны, «состыкованы» между собой. А возможно, такая очерковая композиция книги стала следствием поспешности (вполне объяснимой и понятной по нынешним временам) автора, стремления побыстрее «сделать» монографию из кандидатской диссертации и двух десятков уже опубликованных статей, написанных автором на вышеперечисленные сюжеты.
Ну, в конце концов, обо всем этом будет судить читатель.
* * *
Глава 1-я - «Русские ученые и чешское культурное окружение» -включает в себя шесть разделов, в которых освещаются шесть аспектов из жизни русских эмигрантов в Праге. Традиционно для таких исследований автором рассматриваются проблемы адаптации эмигрантов на чужбине.
В первом разделе - «Историки-эмигранты и “Русская акция” чехословацкого правительства» - рассматривается, каким путем прибыли эмигранты в Прагу, их материальные условия жизни на чужбине. Автор останавливается на помощи молодой Чехословацкой республики ученым-эмигрантам, на так называемой Русской акции. Важным является освещение роли президента Чехословакии Т. Масарика, а также чехословацкой общественности, в частности семьи К. Крамаржа, первого премьер-министра страны, в организации помощи русским эмигрантам.
Тщательно подсчитано количество прибывших историков, названы их имена. Работой в чехословацких учреждениях могли быть обеспечены лишь отдельные профессора-историки, такие как А.Ф. Францев, занимавшийся историей чешско-русских связей, академик Н.П. Кондаков и историк-славист Н.В. Ястребов. Автор приводит примеры пособий, выделенных в 1920-е гг. для разных категорий деятелей исторической науки. Что касается 1930-х гг., то нельзя не согласиться с выводами М.В. Ковалева о том, что «гуманитарная программа чехословацкого правительства была изначально запланирована на непродолжительный срок» (с. 56). И этому были объективные причины: наступающий мировой экономический кризис, сокращение числа русских ученых-эмигрантов, изменение картины международных отношений.
С другой стороны, этот раздел 1-й главы, думается, мог бы быть более содержательным и основательным, если бы автор для расширения своих познаний о материальных условиях жизни русских эмигрантов в Чехословакии, о финансовой помощи правительства Чехословакии
русским эмигрантским организациям и, в частности, о «Русской акции» обратился к монографии С.С. Ипполитова3 и статье О.В. Будницкого (номер журнала «Родина», где она опубликована, вышел в свет за восемь месяцев до подписания книги в печать; как это обычно случается с работами О.В. Будницкого, статья сразу вызвала немалый резонанс)4.
Следующий раздел 1-й главы - «Образы Праги в сознании российской интеллигенции» - представляется нам не совсем удачным. Беда в том, что здесь автор приводит впечатления, почерпнутые из писем и дневников не ученых-историков, а литераторов - Е.И. Замятина, М.И. Цветаевой, И.Г. Эренбурга, А.Т. Аверченко, В.Ф. Ходасевича и других. В качестве фона этот сюжет - о «пражском городском пространстве», - занявший в книге 16 страниц, может быть, сам по себе и интересен, но он слишком «размыт» и подменить собой представления самих историков не в состоянии: все же восприятие «городского пространства» историками и литераторами - вещи разные. Да к тому же автору явно не хватило главного, что требовалось для полнокровного раскрытия «образов» Праги с помощью русских литераторов: хотя бы какого-то владения методами литературоведческого анализа.
Но если уж автор пошел по этому пути - следовало, конечно, «использовать» и автобиографический роман бывшего студента-эмигранта, талантливого писателя Георгия Федорова «Прага Золотая»5.
До 1917 г. Георгий Федоров учился на Юридическом факультете С.-Петербургского университета. Во время Гражданской войны служил рядовым в батарее одной из артиллерийских бригад Добровольческой армии. В ноябре 1920 г. с остатками Русской армии генерала П.Н. Врангеля эвакуировался из Крыма в Турцию. В сентябре 1921 г. вместе с другими недоучившимися студентами из числа военнослужащих армии Врангеля он был перевезен в Чехословакию для завершения учебы. В середине 1920-х гг. он возвратился в СССР6.
Увы, ныне Георгий Федоров, этот писатель-самородок, незаслуженно забыт (если не считать переиздания в мемуарной серии «Белое движение» его первого автобиографического произведения - «Путешествие без сентиментов (Крым, Галлиполи, Стамбул): Воспоминания беженца»7).
В романе «Прага Золотая» Георгий Федоров ярко описал быт и нравы как русских студентов, так и их профессоров, взаимоотношения и настроения, царившие в этой среде. Раскрытие во всех тонкостях восприятия Праги и пражан русскими эмигрантами, как и восприятие русских эмигрантов чехами - одна из наиболее сильных сторон романа.
Чтобы не показаться голословными, приведем два небольших отрывка.
«Яркая, лунная ночь. Артистка русского “Швандова дивадла” <...> Нагорская сидит в парке, на узенькой скамейке, почти над самым обрывом и любуется с высоты Градчан ночной Прагой, мерцающей там внизу, где-то под ногами, мириадами огненных глаз. Она сидит неподвижная, зачарованная прелестной ночной панорамой города, и ей начинает
казаться, что она уже больше не сидит на скамейке в парке, но парит, словно птица, высоко в воздухе, и все ей доступно, и для нее уже не существует больше границ и расстояния. На Карловом мосту то вспыхивают, то гаснут разноцветные огни, и доносится чуть слышное жужжание и визг колес трамвая на поворотах. Потом снова делается тихо и все погружается во тьму. И кажется в те минуты Нагорской, что там, внизу, на мосту, бегут не трамваи, исчезая в сумерках ночи, а бродят души таборитов, погибших когда-то на нем в жестоком бою за свободу религиозной совести. Вот под мостом проходит, свистя и шипя, буксир. Каким крохотным, игрушечным кажется он с высоты обрыва... Заволновалась Влтава, собрались складки на воде, рассердилась проснувшаяся, растревоженная река. Нагорская напряженно следит за красным удаляющимся бликом на корме, и ее охватывает острый приступ тоски»8.
«Было ровно 5 часов вечера, когда Виктор подошел к памятнику Вацлава. Он обошел кругом величественную фигуру на коне <...> вынул сигаретку, закурил и, усевшись на тумбу, стал задумчиво глядеть на Вацлавскую площадь. Мимо проходили люди, мелькали трамваи, авто, велосипеды, коляски, омнибусы, звенели бесчисленные звонки, гудели всех видов рожки, щелкали бичи извозчиков, свистели, кричали люди, но он до такой степени погрузился в свои мысли, что не замечал окружающей его жизни и суеты большого города. <...> Он думал о России, о своем далеком и милом Питере, где жили родные, друзья. Большая площадь Вацлава невольно напомнила ему его родной город, заставив мысленно перенестись на отдаленную родину, под сень родимого очага»9.
* * *
В следующем, третьем, разделе книги М.В. Ковалев убедительно, впервые на основе исследований чешских ученых последних лет, документов Архива г. Праги, Архива РАН и ГА РФ, рассказал читателям о стесненности жилищно-бытовых условий ученых-эмигрантов, их стремлении справиться с этими трудностями путем создания многочисленных кооперативных обществ и жилищных товариществ.
Хорошо известно, что камнем преткновения для ассимиляции в чешскую научную жизнь был языковый барьер, так как, справедливо отметил автор в четвертом разделе главы, «большая часть русских овладела чешским лишь на уровне бытового общения в процессе ежедневных контактов» (с. 93). Вместе с тем, по убеждению автора, «русские считали свое пребывание в Чехословакии лишь временным и не стремились стать частью чешского общества. Это в полной мере касалось ученых, которые не торопились интегрироваться в местную научную среду. Но по мере таяния надежд на возвращение в Россию, вопрос о приспособлении к новой культурной среде становился все более острым. Языковый барьер был одной из причин того, что у блестящих русских интеллектуалов в Праге практически не было чешских последователей.
Он приводил к определенной культурной изоляции» (с. 95). С другой стороны, подчеркивается, что многие русские историки печатали в чешской научной периодике свои статьи, а профессора Н.П. Кондаков и
В.А. Францев - соответственно на французском и на чешском языках -читали лекции чешским студентам в Карловом университете.
Тема эта отчасти продолжена в пятом разделе, посвященном поиску взаимодействия, сотрудничеству русских историков-эмигрантов с чешскими коллегами. Еще раз описываются покровительство Т. Масарика русским научным учреждениям, усилия по выделению им денежных средств на возобновление лекционной работы, на публикацию научных трудов, на научные командировки, архивные и полевые исследования, на подготовку новых кадров ученых, на участие в научных чешских проектах. Хорошо показана совместная работа над научными проектами чешских ученых - Л. Нидерле, Я. Славика - с русскими учеными.
Последний, шестой, раздел 1-й главы - «Проблемы адаптации русских ученых», - повествующий о быте и трудностях адаптации русских ученых, опять-таки не совсем удачен. И все по той же причине: он основывается на свидетельствах эмигрантов, не являвшихся историками, - Д.И. Мейснера, Н.С. Арсеньева, В.Ф. Ходасевича и других.
При подборе и освещении этих моментов «эмигрантского существования» очевидны как определенная тенденциозность автора, по каким-то причинам увлекшегося негативными примерами из жизни эмигрантов, так и не слишком глубокий источниковедческий анализ использованной им мемуарной литературы (той, что была написана специально для издания в СССР). Интеллектуальный социум ученых в Праге отражен им в «кривом зеркале» склок, конфликтов, споров, выяснения отношений.
Все это, конечно, было. Но, перефразируя известную фразу А.И. Деникина - «Был подвиг, была и грязь», - скажем так: была «бытовая» грязь, но был и научный, и человеческий подвиг. Как видно из писем таких историков, как Е.Ф. Шмурло, А.А. Кизеветтер, П.Н. Милюков и других, многих из них связывала нежнейшая дружба и уважительное отношение друг к другу.
Вообще, историку, когда он берется за изучение судеб ученых, за выяснение подробностей их жизни в различных, подчас трагических, обстоятельствах изгнания, за анализ и оценку их эмигрантского творческого наследия, особенно требуются чувство меры и такт. Да и просто зрелость, личностная и профессиональная.
В этой связи уместно сказать еще раз: зачастую многие сюжеты в книге М.В. Ковалева строятся на примерах из жизни литераторов и людей искусства, но никак не историков. Особенно это касается вопросов адаптации и менталитета эмигрантов, их представлений о стране, приютившей их, и ее народе. Такая «натяжка», возможно, вызвана стремлением автора сюжетно обогатить книгу, а заодно и «подкачать» ее объем. Стремление понятное. Однако подобное самонадеянное вторжение
в «иное измерение» чревато большой вероятностью попасть в неловкое положение. Что, похоже, и произошло. Во всяком случае, ни, повторимся, хотя бы какого-то владения автором «технологией» литературоведческого анализа, ни хотя бы самого поверхностного знакомства с трудами известных отечественных специалистов по эмигрантской русской литературе по тексту не чувствуется.
Об этом остается только пожалеть.
Вдумчивое обращение к трудам литературоведов, серьезный «обмен опытом» с ними, а затем и попытка самостоятельно погрузиться в «смысловые глубины» художественного текста - все это позволило бы вывести изучение «пражского городского пространства» жизни и творчества русских историков-эмигрантов на действительно новый уровень.
Опять же чтобы не показаться голословными, укажем, к примеру, на одну из работ известного специалиста по эмигрантской литературе Д.Д. Николаева10. Помимо прочего, в ней рассказывается о сотрудничестве историков в периодических изданиях русской Праги, в частности - о статьях А.А. Кизеветтера, опубликованных в газете «Огни».
* * *
Глава 2-я - «Историческая наука в контексте организации и институционализации научного быта» - посвящена вопросам организации науки. По композиции она повторяет монографию В.Т. Пашуто11, но в то же время история каждого научного объединения исследована более глубоко за счет привлечения неизвестных ранее архивных документов и материала, содержащегося в работах современных чешских ученых (еще раз подчеркнем это несомненное достоинство книги).
В первом разделе главы М.В. Ковалев особо останавливается на истории создания и деятельности Русской академической группы, функции которой заключались в проведении научной аттестации - присвоении ученых званий и степеней эмигрантским исследователям, на создании Союза Русских академических организаций и проведении пяти съездов этого Союза. Автор приводит крайне интересную отчетную документацию за 1922-1930 гг. по защите магистерских и докторских диссертаций. Защита диссертаций проходила на основе правил, существовавших в русских университетах до 1917 г.
Следующий раздел главы посвящен деятельности Семинария (Института) имени академика Н.П. Кондакова. Благодаря привлечению новых материалов и современных исследований, автору удалось показать, что судьба Семинария по изучению истории византийского искусства, зарегистрированного как Археологический институт имени Н.П. Кондакова, складывалась непросто. Особенно интересны приведенные факты, говорящие о том, как ради преодоления финансовых трудностей руководители института вели переговоры с Н.К. Рерихом, а после Второй
мировой войны вступили в контакт с руководством Академии Наук СССР, конкретно - академиком В.П. Волгиным. Однако эти переговоры по разным причинам, о которых повествуется в книге, не были завершены.
Наиболее ценным разделом книги М.В. Ковалева является обстоятельно, в деталях, хотя и не до конца, изученная судьба Русского исторического общества в Праге. В центре внимания автора оказались вопросы создания и деятельности Общества, его финансирования, издательской активности, разработки плана по выпуску журнала и другие.
На наш взгляд, освещая эти сюжеты, автору следовало бы обратиться к деятельности Е.Ф. Шмурло и к документальным материалам его личного архива. В 1899 г. он был одним из учредителей Исторического общества при С.-Петербургском университете, в которое входили Н.И. Кареев, С.Ф. Платонов, Г.В. Форстен и другие. По подобию этого Общества и по инициативе Е.Ф. Шмурло и возникло Русское историческое общество в Праге, но уже в более крупном масштабе. В фонде Е.Ф. Шмурло в ГА РФ сохранились письма А.А. Кизеветтера за 1929-1932 гг., в которых последний тщательнейшим образом информирует председателя Русского исторического общества в Праге Е.Ф. Шмурло о финансовом положении Общества, о выпуске Обществом своих «Записок» и по другим вопросам.
Об этом, кстати, М.В. Ковалев мог узнать как из межархивного путеводителя «Фонды Русского заграничного исторического архива в Праге»12 (который, кажется, должен быть ему хорошо известен), так и из очерка (похоже, совершенно ему не известного) одной из авторов настоящего отзыва, включенного в коллективную монографию «Русские без Отечества. Очерки антибольшевистской эмиграции 20 - 40-х годов», изданную в РГГУ еще в 2000 г.13
Далее во 2-й главе получили освещение создание и деятельность других научно-учебных организаций русских эмигрантов. Среди них
- Русский институт и Институт изучения России в Праге, Русский юридический факультет в Праге, Русский народный (свободный) университет. Рассмотрена также работа русских историков в эмигрантских высших учебных заведениях. Интересны приведенные автором примеры лекций, которые читались историками, равно как и сведения о семинарах (например, Г.В. Вернадского и П.Б. Струве) на Юридическом факультете. На принципах автономии и для широких масс был открыт Русский народный (свободный) университет, который с 1940 г., в силу суровых военно-политических обстоятельств, поглощал один за другим эмигрантские высшие учебные заведения.
Русский зарубежный исторический архив в Праге всегда привлекал внимание исследователей антибольшевистской эмиграции. Не обошел его и М.В. Ковалев: он обобщает исследовательскую литературу, в том числе работы чешских ученых по его истории, приводит новые факты передачи послевоенными властями Чехословакии документальных коллекций архива советской стороне в 1945 г.
И, наконец, последний, девятый, раздел 2-й главы - совсем
маленький, в три страницы, - посвящен неформальным интеллигентским объединениям, существовавшим в форме кружков. К ним автор отнес различные семинары и «збраславские пятницы».
* * *
Глава 3-я - «Метаморфозы исторической памяти» - представляется нам оригинальной по замыслу, но эклектичной: автор включил в нее и попытался объединить довольно разнородные сюжеты - от исторических праздников и евразийцев до развития русской исторической мысли в эмиграции. Объединение получилось чисто внешним, формальным.
Первый раздел - «Память о прошлом как часть научного быта» -содержит анализ трудов современных российских и зарубежных историков о феномене коллективной памяти. Автор справедливо отметил то, что не раз уже отмечалось его предшественниками и является очевидным: «изгнание актуализировало споры об исторических путях России и порождало новые формы памяти о прошлом» (с. 236).
Второй раздел назван «Евразийский вызов». Тема эта хорошо изучена историками, накоплен огромный пласт литературы, не до конца, кстати, охваченный и проанализированный в книге. Автор попытался найти свой угол зрения на это течение общественно-исторической мысли.
Во-первых, он подчеркивает «неустойчивость состава» сторонников евразийства, выделяя в качестве ключевых фигур только П.Н. Савицкого и Г.В. Вернадского, при этом «оставив за бортом» взгляды
А.В. Карташова, П.М. Бицилли и Г.В. Флоровского. Попутно он поспорил с М.Г. Вандалковской о целесообразности включения в этот состав
С.Г. Пушкарева, М.В. Шахматова и Н.С. Трубецкого14 (все же «поспорил»
- несколько громко сказано: критика в адрес М.Г. Вандалковской больше смахивает на петушиный наскок).
Во-вторых, автор доказывает - хотя с этим никто и не спорит, - что евразийство было также и общественно-политическим движением. По его мнению, «евразийцы старались самыми неожиданными способами подчеркнуть свою особость» (с. 252), из чего он выводит, что «появление евразийства воспринималось как вызов эмигрантской идентичности» (с. 254).
М.В. Ковалев приводит неудачный, на наш взгляд, пример курьезного поведения в быту примыкавшего к евразийцам Н.П. Толля (с. 252). Не путает ли он вслед за А.А. Кизеветтером евразийцев со славянофилами, противопоставляя старшее поколение историков-эмигрантов - младшему?
Безапелляционными выглядят и некоторые выводы автора относительно евразийцев. Например, такой: «Евразийцы пытались создать новую картину мира и обосновать ее своей амбициозной научной программой» (с. 257). Не вдаваясь глубоко в эту специальную проблему, отметим признаваемый всеми несомненный вклад евразийцев в историческую науку, в этнологию, лингвистику и другие науки. Тем более
что сам автор приводит в книге положительные отзывы советских ученых 1930-х гг. о работах евразийцев (с. 255).
Следующий раздел - «Исторические праздники как способ сохранения памяти о прошлом» - продолжает данную тематику, уже не раз освещенную в литературе о Русском зарубежье. На наш взгляд, автор весьма удачно подвел итоги и показал пути изучения этой проблемы. Нельзя не согласиться, что формы организации памятных церемоний в Чехии были весьма разнообразными - от Дней русской культуры, которые отмечались с 1924 г. 6 июня, в день рождения А.С. Пушкина, до различных юбилеев (200-летие Российской Академии Наук, 100-летие со дня рождения Б.Н. Чичерина, А.Н. Пыпина, Д.И. Менделеева и других). Отмечали историки-эмигранты 70-летний юбилей П.Н. Милюкова (правда, в книге не упоминается 75-летний юбилей историка и политика) и 175-летний юбилей Московского университета. В Татьянин день проводилась благотворительная акция помощи студентам. Не обошел вниманием автор юбилеи, связанные с возрождением чешской государственности, - День независимости республики 28 октября. Несомненно, автор прав в своем выводе, что исторические праздники «служили мощным моральным стимулом в условиях экзистенциальной трагедии изгнания» (с. 275).
Последние два раздела 3-й главы - пятый и шестой - посвящены рассмотрению исторических взглядов историков-эмигрантов на отдельные проблемы российской истории, от крещения Руси до восстания декабристов и деятельности А.И. Герцена. Обозначена тематика исследований Е.Ф. Шмурло, М.В. Шахматова, Г.В. Вернадского, И.И. Лаппо,
A.А. Кизеветтера, С.Г. Пушкарева, А.В. Флоровского, А.Н. Фатеева,
B.А. Мякотина. Однако исторические сюжеты взяты автором выборочно, причем без должного обоснования этой выборочности. Кроме того, понять уровень развития исторического знания эмиграции невозможно на основе краткого историографического обзора. Следует найти какие-то другие исследовательские подходы и методологические приемы. Уже давно очевидно: невозможно выявить общую для всех историков-эмигрантов историческую концепцию развития Русского государства.
* * *
Особо следует сказать об исторической литературе, использованной М.В. Ковалевым в его книге. При ее чтении сразу бросается в глаза одно странное обстоятельство: некоторые исследования 1990 - начала 2000-х гг. автор «оставил за бортом».
О мотивах столь пренебрежительного отношения к работам своих «коллег по цеху»пусть судятчитатели книги: мотивы, как и читатели, бывают разными. Мы же лишь порекомендуем молодому историку в дальнейшем обратить внимание на предисловие Т.Ф. Павловой к межархивному путеводителю «Фонды Русского заграничного исторического архива в Праге»15, на статьи и очерки авторов настоящего отзыва о русских высших
учебных заведениях и русской профессуре в Праге16 и о пражской школе русских историков17, на работы известного специалиста А.В. Квакина о судьбах и общественно-политических взглядах русской интеллигенции в эмиграции18, а также на ряд других научных трудов и публикаций источников по истории Русского зарубежья.
Укажем и на то, что многие труды эмигрантов, опубликованные в 19201930-е гг. и использованные автором, были переизданы в постсоветской России. Традиционная научная этика требует делать ссылки на последние издания. Это касается, например, воспоминаний А.А. Кизеветтера «На рубеже двух столетий» (М., 1997), «Воспоминаний» П.Н. Милюкова (М., 2001), «Истории России 862 - 1917» Е.Ф. Шмурло (М., 1997) и других.
В заключение хочется отметить, что выход в свет монографии М.В. Ковалева - явление закономерное и, несмотря на очевидные недоработки и слабости, обнадеживающее. Оно свидетельствует об углублении интереса наших историков к проблемам русского исторического зарубежья, о еще не исчерпанных возможностях расширения источниковой базы его изучения. И поскольку последнюю точку в изучении пражской школы русских историков ставить еще рано, пожелаем и молодому исследователю, и всем нашим «коллегам по цеху» творческих удач.
Примечания
1 Павлова Т. Ф. Предисловие // Фонды Русского заграничного исторического архива в Праге: Межархивный путеводитель. М., 1999. С. 5-32.
Pavlova T.F. Predislovie // Fondy Russkogo zagranichnogo istoricheskogo arkhiva v Prage: Mezharhivny putevoditel. Moscow, 1999. P. 5-32.
2 Ковалев М.В. Русские историки-эмигранты в Праге (1920 - 1940 гг.): Монография. Саратов, 2012.
Kovalev M.V Russkie istoriki-emigranty v Prage (1920 - 1940 gg.): Monografiya. Saratov, 2012.
3 Ипполитов С.С. Российская эмиграция и Европа: несостоявшийся альянс. М., 2004.
Ippolitov S.S. Rossiyskaya emigratsiya i Evropa: nesostoyavshiysya alyans. Moscow, 2004.
4 Будницкий О.В. Русская акция и русское золото: история одного мифа // Родина. 2011. № 12. С. 112-116.
Budnitskiy O.V. Russkaya aktsiya i russkoe zoloto: istoriya odnogo mifa // Rodina. 2011. No. 12. P. 112-116.
5 Федоров Г Прага Золотая. Л.; М., 1927.
Fedorov O.V. Praga Zolotaya. Leningrad; Moscow, 1927.
6 Карпенко С.В. Комментарии // Белое дело: Избранные произведения. В 16 кн. / Под ред. С.В. Карпенко. Кн. 13. Константинополь - Галлиполи. М., 2003. С. 458.
Karpenko S.V Kommentarii // Beloe delo: Izbrannye proizvedeniya. In 16
v. / Ed. by S.V. Karpenko. V. 13. Konstantinopol - Gallipoli. Moscow, 2003. P. 458.
7 Федоров Г. Путешествие без сентиментов // Белое дело: Избранные произведения. В 16 кн. / Под ред. С.В. Карпенко. Кн. 13. Константинополь
- Галлиполи. С.173-313.
Fedorov G. Puteshestvie bez sentimentov // Beloe delo: Izbrannye proizvedeniya. In 16 v. / Ed. by S.V. Karpenko. V. 13. Konstantinopol -Gallipoli. P. 173-313.
8 Федоров Г Прага Золотая. С. 20-21.
Fedorov O.V. Praga Zolotaya. P. 20-21.
9 Там же. С. 25-26.
Ibidem. P. 25-26.
10 Николаев Д.Д. Русская эмигрантская периодика в Чехословакии // Литература русского зарубежья: 1920 - 1940. Вып. 3. М., 2004. С. 329-427.
Nikolaev D.D. Russkaya emigrantskaya periodika v Chekhoslovakii // Literatura russkogo zarubezhya: 1920 - 1940. Vol. 3. Moscow, 2004. P. 329427.
11 Пашуто В.Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М., 1992.
Pashuto V.T. Russkie istoriki-emigranty v Evrope. Moscow, 1992.
12 Фонды Русского заграничного исторического архива в Праге: Межархивный путеводитель. М., 1999. С. 399-400.
Fondy Russkogo zagranichnogo istoricheskogo arkhiva v Prage: Mezharhivny putevoditel. Moscow, 1999. P. 399-400.
13 Демина Л.И. Историки и футурологи // Русские без Отечества: Очерки антибольшевистской эмиграции 20 - 40-х годов. М., 2000. С. 380397.
Demina L.I. Istoriki i futurologi // Russkie bez Otechestva: Ocherki antibolshevistskoy emigratsii 20 - 40-kh godov. Moscow, 2000. P. 380-397.
14 Вандалковская М.Г. Историческая наука российской эмиграции: «евразийский соблазн». М., 1997.
Vandalkovskaya M.G. Istoricheskaya nauka rossiyskoy emigratsii: «evraziyskiy soblazn». Moscow, 1997.
15 Павлова Т.Ф. Предисловие // Фонды Русского заграничного исторического архива в Праге: Межархивный путеводитель. С. 5-32.
Pavlova T.F. Predislovie // Fondy Russkogo zagranichnogo istoricheskogo arkhiva v Prage: Mezharhivny putevoditel. P. 5-32.
16 Демина Л.И. Судьбы историков российского зарубежья в 20 - 30-е годы // Россия в изгнании: Судьбы российских эмигрантов за рубежом. М., 1999. С. 300-320; Демина Л.И. Историки и футурологи // Русские без Отечества: Очерки антибольшевистской эмиграции 20 - 40-х годов. М., 2000. С. 380-397; Демина Л.И. А.А. Кизеветтер в Праге (1923 - 1933): страницы жизни // Российская интеллигенция на родине и в зарубежье. М., 2001. С. 131-138.
Demina L.I. Sudby istorikov rossiyskogo zarubezhya v 20 - 30-e gody // Rossiya v izgnanii: Sudby rossiyskikh emigrantov za rubezhom. Moscow,
1999. P. 300-320; Demina L.I. Istoriki i futurologi // Russkie bez Otechestva: Ocherki antibolshevistskoy emigratsii 20 - 40-kh godov. Moscow, 2000. P. 380-397; Demina L.I. A.A. Kizevetter v Prage (1923 - 1933): stranitsy zhizni // Rossiyskaya intelligentsiya na rodine i v zarubezhe. Moscow, 2001. P. 131-138.
17 Евсеева Е.Н. Профессора и студенты // Русские без Отечества: Очерки антибольшевистской эмиграции 20 - 40-х годов. М., 2000. С. 262274, 280-333; Евсеева Е.Н. Туман над Прагой Золотой // Между Россией и Сталиным: Российская эмиграция и Вторая мировая война. М., 2004.
С. 186-210; Евсеева Е.Н. Русский народный университет в Праге (1923 -1933) // Новый исторический вестник. 2001. № 3. С. 208-212.
Evseeva E.N. Professora i studenty // Russkie bez Otechestva: Ocherki antibolshevistskoy emigratsii 20 - 40-kh godov. Moscow, 2000. P. 262-274, 280-333; Evseeva E.N. Tuman nad Pragoy Zolotoy // Mezhdu Rossiey i Stalinym: Rossiyskaya emigratsiya i Vtoraya mirovaya voyna. Moscow, 2004. P. 186-210; Evseeva E.N. Russkiy narodnyy universitet v Prage (1923 - 1933) // Novyy istoricheskiy vestnik. 2001. No. 3. P. 208-212.
18 Квакин А.В. Между белыми и красными: Российская интеллигенция 1920 - 1930 годов в поисках Третьего Пути. М., 2006.
Kvakin A.V. Mezhdu belymi i krasnymi: Rossiyskaya intelligentsiya 1920
- 1930 godov v poiskakh Tretego Puti. Moscow, 2006.
