CC BY
44
УДК 94(47).084.1/2. СТЕПУН Ф.А. ИГНАШКИН И.Р.
аспирант, кафедра истории России, Орловский государственный университет имени И.С.Тургенева
UDC 94(47).084.1/2.F.A. STEPUN IGNASHKIN LR.
Graduatestudent, Department of history of Russia, Orel State University named after IS. Turgenev
РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1917 ГОДА В ИСТОРИОСОФИИ Ф.А. СТЕПУНА RUSSIAN REVOLUTION OF 1917 IN F.A. STEPUN S HISTORIOSOPHy
В статье исследуются историософские воззрения Ф.А. Степуна на феномен русской революции. В контексте данного исследования выдвигается и обосновывается предположение о том, что в философии истории Ф.А. Степуна высвечиваются новые грани в изучении духовных истоков, причин и значения русской революции в исторической судьбе России и всей русской культуры.
Ключевые слова: Русская революция, национальная катастрофа, Россия и Европа, русская идея, культура и цивилизация.
The paper explores F.A. Stepun's historiosophical views on the phenomenon of the Russian revolution. In the context this study extends and justifies the assumption that the philosophy of history F.A. Stepun highlights new faces in study of the spiritual springs, causes and the meaning of the Russian revolution in historicalfate of Russia and the whole Russian culture.
Keywords: Russian revolution, national catastrophe, Russia and Europe, Russian idea, culture and civilization.
Русская революция 1917 года как одно из самых трагических и неоднозначных событий в отечественной истории XX века не перестает привлекать к себе внимание историков. В настоящее время особенно актуальным является обращение научной мысли к огромному культурно-историческому и религиозно-философскому наследию русского зарубежья. На фоне глубокого изучения трудов Н.А Бердяева, И.А. Ильина и С.Н. Булгакова относительно мало исследованным остается тема русской революции 1917 года в жизни и творчестве Ф.А. Степуна. Ф.А. Степун - редактор эмигрантского журнала «Новый град», мыслитель, прошедший через школу кантианства, тонкий знаток театра и литературный критик. В своих блестящих очерках «Мысли о России» он вспоминал: «Бежать от страдающей России в благополучие Европы, войти в тихую жизнь маленького немецкого городка и отдаться вечным философским вопросам представлялось прямым нравственным дезертирством»[3, с. 258]. В историософии Ф.А. Степуна русская революция есть «явление всемирное», развертывающееся на просторах России с «совершенно бешеным темпом». «Для того чтобы русскому духу исцелиться от большевизма, ему, прежде всего, необходимо осознать, что, в сущности, произошло с Россией; увидеть и понять, от куда и о чем был ее бред и ее бунт»[1, с. 187]. По мнению Ф.А. Степуна, постижение русской революции невозможно без «осознания ее национально-религиозных корней», вне исследования истории нашего национального самосознания.
«Русская интеллигенция десятилетиями подготовляла революцию, но себя к ней не подготовила» [3, с. 294]. В статье «Пролетарская революция и револю-
ционный орден русской интеллигенции» мыслитель замечает. что интеллигенция как двуликий Янус Герцена - западники и славянофилы жила с мечтой об освобождении крестьянства. Славянофилы ждали этого освобождения от царя, а западники от революции. Реформы, проведенные Александром II, не удовлетворили самые радикальные круги интеллигентщины, и революционеры ответили на нее актом цареубийства. «Это убийство послужило началом той западнически-интеллигентской революции, последним словом которой оказался большевизм». Русская интеллигенция, страстно желавшая свободы, трагически заблудилась на своем идейном пути. Изучая историю большевизма. Ф.А. Степун поставит вопрос: «неужели у царского правительства не было никакой возможности вовлечь интеллигенцию в свою работу и, пору чив ей выполнение определенных задач по устройству народной жизни, избавить ее от ее действительно беспочвенных мечтаний?» Отвечая на него, философ замечает, что если бы интеллигенция с ее этическим идеализмом и жертвенностью вышла из подполья и преодолела бы психологию «подпольного человека», нашла себе место в государственном аппарате и стала бы ближе к царю, чем обезличенно-обездушенная бюрократия, то это могло бы изменить весь исторический путь России. Борьба самодержавия с западнической интеллигенцией и ее либеральными понятиями о свободе и личности, подозрение свободолюбия как «преступления против России» привели к революционной трагедии всероссийского размаха. Россия не дошла бы до революции, если бы успехом увенчались религиозно-философские собрания начала XX века, но клерикальная реакция, непримиримость радикалов
© Игнашкин И.Р. © Ignashkin I.R.
07.00.00 - ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ И АРХЕОЛОГИЯ 07.00.00 - HISTORICAL SCIENCES AND ARCHAEOLOGY
и гамлетическое безволие власти помешали заветному делу русского духовного ренессанса.
Ф.А. Степун воспринял революцию как расплату за грехи России и видел в революции тяжелую болезнь русского духа. Революция - это распад культурно-исторической целостности страны. Октябрьскую революцию он определил как «религиозную трагедию», а большевизм считал «грехопадением русской национальной идеи», в которой повинны все слои населения: «в страшную судьбу России каждый отдельный русский человек и каждый социальный слой внесли свою кровавую лепту, свою незаменимую вину»[3, с. 263]. Вина за революции лежит на всем русском народе, на всех сословиях его образующих - на интеллигенции, которая отравляла народ социально-нигилистическими идеями; на правительстве, которое было реакционным; на Церкви, которая слабо развила учение о социальных обязательствах власти, о правах человека и гражданина и оказалась глуха к социальной справедливости. В своей статье: «Москва - Третий Рим» Ф.А. Степун справедливо писал, что «если бы Синод сумел отстоять свою самостоятельность по отношению к государству, если бы он не допустил пленения Церкви и взял бы под свою защиту назревшую тему духовной и социальной свободы, то, быть может. Церковь и смогла бы на полпути встретиться со свободолюбивой интеллигенцией и тем уберечь ее от религиозного мракобесия ленинизма» [2, с. 14].
Ф.А. Степун ясно сознавал, что «несмотря на большевиков, Россия осталась в России, а не переехала в эмигрантских сердцах в Париж, Берлин и Прагу» [3, с. 286]. Он считал, что эмигрантщина проникнута черносотенным духом морального разложения. «Я никогда не был сторонником белого движения; как его идеология, так и многие из его вдохновителей и вождей всегда вызывали во мне если не прямую антипатию, то все же величайшие сомнения и настороженную подозрительность» [3, с. 288], - писал Ф.А Степун. Мыслитель отмечал культурную значительность и политическую немощь эмиграции, которой, по слову мыслителя, необходимо преодолеть правомонархическую «утопическую мечту о дофевральской России» и левореспубликанскую мечту «о дооктябрьской, февральской свободе». На склоне лет в 1948 году, размышляя о революции. Степун пишет в своем двухтомном труде «Бывшее и несбывшееся»: «Хотя мы только то и делали, что трудились над изучением России, над разгадкой большевистской революции, мы этой загадки все еще не разгадали». «Каюсь, иногда от постоянного всматривания в тайну России, от постоянного занятия большевизмом в душе поднимается непреодолимая тоска и возникает соблазн ухода в искусство, философию, науку. Но соблазн быстро отступает. Уйти нам нельзя и некуда»[1, с.449]. Русская революция стала для него насущной темой жизни и предсмертной думой, вечным спутником его души, попутчицей жизни и смерти.
Вслед за другими русскими религиозными философами. Степун считал, что самые глубокие пророче-
ские раздумья о метафизических основах большевизма принадлежат Ф.М. Достоевскому. Под большевизмом Степун понимал «стихию русской души», которая откликнулась на призыв Ленина. И «в одержимости русской интеллигенции темой общественного служения ясно слышатся почти религиозные ноты»[3, с. 419]. Ему принадлежит емкое по смыслу, афористическое определение большевизма, связывающее его с особенностью русской души: «большевизм - это географическая бескрайность и психологическая безмерность России. Это русские «мозги набекрень» и «исповедь горячего сердца вверх пятами»; это исконно русское «ничего не хочу и ничего не желаю», это дикое «улюлюканье» наших борзятников, но и культурологический нигилизм Толстого во имя последней правды и смрадное богоискание героев Достоевского. Было ясно, что большевизм - одна из глубочайших стихий русской души: не только ее болезнь и ее преступление»[3, с. 258].
Ф.А. Степун вопрошал: «почему русский мужик был наречен русской революцией пролетарием, пролетарий - сверхчеловеком, Маркс - пророком сверхчеловечества и почему вся эта фантастика одержала в России такую страшную победу над Россией?» [3, с. 442]. Отвечая на этот вопрос, философ подчеркивает, что большевики умело оседлали иррациональную народную стихию русской души. Идеологии большевиков, по мнению Степуна, присуще некоторые характерные черты - догматизм, фанатизм и воинственность. Недаром он сравнивал труды Маркса с артиллерийским обстрелом противника. Степун понимал, что упрекать большевиков в греховности бесполезно, их материалистическая доктрина не знает понятия греха, но в этой «неупрекаемости» большевизма и заключен его тягчайший грех перед Россией и миром. Ленин, исповедуя нечаевский аморализм и богоборческую бакунинскую страсть к разрушению старого мира, определивший веру в Бога как «труболожество» в мизантропических способах борьбы с Церковью и мефистофельской имитацией церковных обрядов партийной сакраментологи-ей, явил предрекаемую Достоевским «атсистичсскую религию человекобожия». Ф.А. Степун приходит к мысли, что коммунизм есть «лжерелигиознаяидеократия», «догматическое наукоучение», искажение и извращение социализма, слепое поклонение его мертвой букве, при полном отрицании духа жизни. «Без живого ощущения подлинно религиозных основ свободы, любви и солидарности социализму угрожает перерождение в лжерелигию социализма, - богоборческий коммунизм».[3, с. 464].
Надо сказать, что Ф.А. Степун был непримиримым противником любой военной интервенции против советской России, но был сторонником идейной борьбы с большевизмом. Многое сделал философ, чтобы разрушить стереотип, согласно которому большевизм есть логическое продолжение традиции российского деспотизма. Он вел борьбу с большевиками «из глубины русской истории», подчеркивая, что «большевизм не русская правда, а русский грех». Мыслитель утверж-
дал, что «задача эмигрантской общественности - создать идеологию будущей России»[5, с. 160]. Эмиграции, стоящей «на переломе», «необходимо прежде всего услышать новую идею России»[4, с. 556]. Он вступал в отрытую полемику со Струве и Ильиным, считавшими, что «современная Россия сплошь советская» и призывавших к «войне - против СССР за Россию»[4, с. 653]. Степун был убежден, что «невозможно создать новую Россию на безоговорочной ненависти к большевикам, на нерушимой преданности дореволюционным заветам»^, с. 690].
Вся Россия после свершившейся революции оказалась под дамокловым мечом хладнокровного и рационального террора, принявшего небывалый и невообразимый размах - «широту русскую». Ф.А. Степун стремился постичь истоки русской революции как трагедии всероссийского масштаба, понять ее внутренний смысл и проанализировать феномен террора. Когда агитация народников смолкла в России и все громче раздавалось требование не слов, а дел, то возник феномен террора как принуждения власти к капитуляции. От рук террористов погибли министры: Боголепов, Сипягин, Плеве, великий князь Сергей Александрович, премьер-министр Столыпин. Характеризуя представление о моральном своеобразии доболыпевицкого террора в России на основе «Воспоминаний» Бориса Савинкова, который описывает убийство великого князя Сергея Александровича Иваном Каляевым, Степун рассматривает Каляева как антропологический тип террориста в дореволюционной России. Его черты - тоска по религиозной вере, высокая нравственность, любовь к облику Христа распятого, чтение Евангелия, осознание, что убийство - страшный грех: «Ожидая с бомбой в руке появления великокняжеской коляски, Каляев, увидев рядом с великим князем его жену и детей, не задумываясь ни минуты, опустил уже занесенную руку, решив отложить покушение». Иное дело болыневицкий террор -казни сотни тысяч беззащитных людей, а не отдельных министров - «виновников народного несчастья», по представлению прежних народников. Причина кровавого характера болыневицкого террора и всего ужасающего зрелища советской жизни таится в нигилистической
метафизике большевиков, одушевленной русской религиозностью. Психология жертвенности сменилась психологией смертоубийства.
Вслед за Освальдом Шпенглером Степун отличает цивилизацию, где господствует техническое мышление, рассудочные схемы и единые математические формулы, обезличивающие индивидуальные образы народов, от культуры, где духовная жизнь цветет в искусстве, религии и философии. Понимая, что «среди советской литературы очень много вещей грубо тенденциозных, отделанных под орех коммунизма», мыслитель замечает, что «советская литература взрывает фабрики марксистского миросозерцания, мосты и пути казенного коммунистического строительства»[3, с. 363]. Русская культура открывает в себе «образ Божьего замысла о народе» в «живописи исторического пути и лица России», изобличая атеистический социализм и большевизм как «русский грех», а православие как «русскую правду». Русская идея как религиозная идея, несовместима с идеологическим доктринерством, а «русскость» не политический или идеологический лозунг, а особое «духовное качество» и духовное своеобразие русского народа. Столь утонченный мыслитель и мастер слова, как Степун, конечно, не мог положительно оценить болыневицкую власть в судьбе русской культуры. Он приходит к мысли, что советская литература в лице Есенина, Блока и Пастернака и коммунистическая идеология есть два совершенно разных явления - «два непримиримых врага, временно ужившихся в одной берлоге». Люди, пришедшие в русскую литературу по пути Достоевского и Блока, глубоко чужды болыневиц-кому сознанию. Степун видел возрождение России в «замене позитивистки-либерального и милитаристски-социального миросозерцания» идеями «нового религиозного сознания»[4, с. 636] и литературно-духовными творениями Зайцева и Шмелева, которые живописали «вечный облик России»[4, с. 646]. Весь смысл эмигрантского служения для Ф.А. Степуна заключался в том, чтобы сохранить «память о России» и восстановить духовную «традицию русской культуры», которая была прервана революцией.
Библиографический список
1. Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. Нью-Йорк. 1956.
2. Степун Ф.А. Москва - Третий Рим. Жизнь и творчество. ACT. Москва. 2008.
3. Степун Ф.А. Мысли о России. Жизнь и творчество. ACT. Москва. 2008.
4. Степун Ф.А. Новоградский цикл. Жизнь и творчество. ACT. Москва 2008.
5. Степун Ф.А. Чаемая Россия / Жизнь и творчество. ACT. Москва.2008.
References
1. Stepim FA. Ffcamer and not fotmer. New-York. 1956.
2. Stepim FA. Moscow - the Third Rom. Life and creative work. AST. Moscow. 2008.
3. Stepim FA. Thoughts on Russia. Life and creative work. AST. Moscow. 2008.
4. Stepim FA. Novograd cycle. Life and creative work. AST. Moscow. 2008.
5. Stepim FA. Ideal for Russia. Life and creative work. AST. Moscow. 2008.
