CC BY
16
ФИЛОСОФИЯ
Вестник Омского университета, 2006. № 1. С. 48-51. © И.В.Мельникова, 2006
РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ МЫСЛЬ КАК ВНЕВРЕМЕННОЙ ФЕНОМЕН, ОСУЩЕСТВЛЕННЫЙ В РУСЛЕ СИМВОЛИЧЕСКОЙ СТРАТЕГИИ МЫШЛЕНИЯ
И.В. Мельникова
Омский государственный университет, кафедра философии 644077, Омск, пр. Мира, 55а1
Получена 19 января 2006 г.
The article is devoted to the phenomen of Russian religious philosophy, which based on an absolute (that's why) on an eternal foundations. Because God in such kind of world outlook means as an absolute criterion of human thinking and being. The author of the article stresses the symbolistic culture of thinking (which have realized in Russian religious and philosophic tradition) as the general way of development of the world philosophy nowadays.
Я буду говорить.. . о предметах очень далеких и чуждых современному сознанию, интересам современной цивилизации — это те, которых не было вчера и не будет завтра. Позволительно предпочитать то, что одинаково важно во всякое время.
Вл. Соловьев
Судьбы культуры в кавычках вновь как когда-то становятся делом выбора. Кончается все, чему дают кончиться. Возьмешься продолжать, и не кончится. . . И я возвращаюсь к прошлому без продолженья.
Б. Пастернак
Понимать нечто — значит понимать пути его становления, тогда нам и открывается «конкретное единство текучего смысла». А обнаружить смыслы можно, анализируя наше сознание через способы его проявления. Ключевым же способом проявления нашего сознания, на наш взгляд, является символ, понятый как выражение сущности в явлении, как пространство встречи ноуменального и феноменального. Когда сознание живет, экзистирует, тогда оно непременно символично. Следовательно, и философствование мы можем интерпретировать как символотвор-чество, как осмысление слова, жеста, образа, в конце концов, культуры в целом в пространстве «синергийного» единства, выражения смысла в явлении. Символическое мышление как раз и являет собой цельный ответ на вызов самой же русской религиозной мысли на самом раннем этапе ее зарождения: как возможно мышление нового отдельным человеком? Нет, мы не оговорились. Постановка этого вопроса, по сути, принадлежа-
1 e-mail: [email protected]
ла именно русской философии (еще со времен середины XIX столетия), которая стала позиционировать себя не как contra рационалистическая, но как внерацноналистическая (восставшая не против разума, а против его претензии на монополию), а следовательно, как символическая стратегия мышления. Помимо данной установки, русская религиозная философия явила всему миру принципиально иную фигуру мыслителя, представшего в качестве цельной личности, которая «хочет мыслить в тех категориях, в которых живет, а не жить в тех категориях, в которых приучилась мыслить» [1]. Таким образом, русские мыслители формируют и образ новой философии, и образ нового философа.
Итак, наша первейшая задача — поразмышлять о специфике русской религиозной философии, попытаться обозначить ее место и значение в контексте современной культуры. Тема избитая, но нужная, так как «избили» ее не до конца и свежее слово может и должно сказаться. Тем паче, что вопрос о специфике русской религиозной мысли решается и не решен до сих пор. Основными же специфическими атрибутами рус-
ской религиозной философии (помимо, конечно, ее очевидной «русскости» и не менее очевидной «религиозности») мы полагаем символизм и вневременное (вечное) становление.
Остановимся на первой характеристике. Этимологическое «вглядывание» в сущность символа открывает нам подлинное значение данного термина, буквально как «арену встречи двух энергий» [2, с. 93]. Встреча энергии ноумена с энергией феномена. Такая встреча необходима, дабы произошло подлинное соединение горизонта понимающего с горизонтом понимаемого, чтобы, в свою очередь, осуществился смысл жизни — постижение метафизической, духовной реальности. Так что символизм является глубинным и адекватным способом выражения и постижения реальности, непостигаемой на путях дискурсивного мышления. Именно в пространстве символа осуществляется процесс соединения реальностей, процесс «стягивания» двух миров — эмпирического и метафизического - в единой наблюдаемой точке. Символ суть посредник, но такое посредничество является не самоцелью, а именно посредством, средством, которое делает возможным восхождение личности от эмпирии к метафизике. Подобно тому как религия (что в переводе означает «связь») была бы не нужна, если бы человек онтологически не «промахнулся», не согрешил. В противном случае восстанавливать было бы, собственно, и нечего. Аналогично этому и символ, и символический способ мышления был бы не нужен, если бы человеческое сознание вследствие этого онтологического «промаха» не оказалось бы тотально поврежденным, расколотым. В этом смысле совершенно прав П.А. Флоренский, объявив символ «костылем духовности» [3]. Обращаясь к русской религиозной философии, надо отметить и то, что идеальное и эмпирическое, горнее и дольнее очень крепко связаны в этой философии; и нет уже только идеального, только эмпирического. Символизм выступает как способ прозрения в видимом — сокровенного, в эмпирическом — существенного. А символ как таковой полагается не в качестве знака и аллегории, а указывает на метафизическую реальность, обосновывая ее подлинное бытие, которое, в свою очередь, является «питанием», корнем эмпирии. Эмпирия же является воплощением метафизики. Элегантный пример нам демонстрирует А.Ф. Лосев: «Театр аллегоричен, но, например, богослужение — символично, ибо здесь люди не просто изображают молитву, но реально сами молятся; и некие действия не изображаются просто, но реально происходят» [4]. Примеры символизма такого уровня мы можем видеть на примере концептов практически всех русских религиозных мыслителей — от Хомякова до Лосева.
Русские философы впервые стали рассматривать философию как искусство и восстановление в правах мифа. Русскую религиозную мысль можно рассматривать как единый монолит, можно даже сказать, как одну большую теорию, поскольку в русской мысли, в отличие от западной, очень сложно всякий раз определить лидера. Она вся «тоскует» об одном, лишь облекая свою «тоску», свою магистральную идею о восстановлении поврежденного единства сознания и жизни в разные «одежды». Так на свет появились:
• хомяковская соборность как символ, являющий «единство во множестве» [5];
• соловьевское всеединство как символ, с помощью которого преодолевается и рационализм, и эмпиризм и утверждается * мистицизм», которым «заключается круг возможных философских воззрений» [6];
• знаменитый конкретный идеал-реализм и интуитивизм Н.О. Лосского как символ, утверждающий непременное первоначальное тождество субъекта и объекта и возможность «непосредственного наблюдения предметов в подлиннике» [7];
• металогическое единство С.Л. Франка как символ, открывающий возможность постижения реальности в ее подлинной природе. Франк, предвосхищая знаменитый тезис Флоренского о том, что символ всегда больше себя самого, указывает на «трансфинитность» бытия: «будучи трансфинитным, бытие.. . всегда есть нечто большее и иное, иное, чем все, что оно как бы в готовом, законченном виде уже есть... Она не может быть схвачена, она может быть лишь пережита» [8], поскольку подлинная реальность суть реальность сама себя открывающая — ноумен является онтологическим основанием бытия феномена;
• бердяевский символизм как основание для осуществления теургии.
H.A. Бердяев справедливо указывает, что «символизм есть путь, а не цель... символизм есть мост к творчеству нового бытия» [9]. Апогеем же символотворчества в рамках феномена русской религиозной мысли явились концепции П.А. Флоренского и А.Ф. Лосева. Флоренский именует символы органами нашего общения с реальностью, орудиями приобщения высшему. Кроме того, Флоренский — автор достаточно стройного определения символа: «Символ — это нечто являющее собою то, что не есть он сам, больше его, и однако существенно чрез него объявляющееся. Раскрываем это формальное определение: символ есть такая сущность, энергия которой, сращенная или, точнее, срастворенная с энергией некоторой другой, более ценной в данном отношении сущности, несет таким образом в себе эту последнюю» [10]. По мысли Флоренского,
50
И.В. Мельникова
символ может быть разрушен как рационализмом, так и натурализмом. Вспоминается принципиальное стремление «откреститься» от двух «соблазнов», двух «полуправд» — рационализма и эмпиризма, преодолев их в символизме. Что мы можем увидеть в концепциях славянофилов, Соловьева, Лосского, Франка, Бердяева и т.д.? Вся русская философия буквально «кричит» об одном: нет никакой сущности вне явления, как нет и никакого явления вне сущности. Апофеозом раскрытия этого тезиса явились идеи двух последних, на наш взгляд, символистов XX столетия — Флоренского и Лосева. Не будем подробно останавливаться на их теориях, так как это тема отдельного исследования, укажем лишь на один принципиально значимый вывод А.Ф. Лосева: «Сущность есть эйдос... символ... миф» [2, с. 142]. Полагаем, что высказывание говорит само за себя.
Итак, символизм для русских религиозных мыслителей явился способом «зрения в корень», сущностного или умного зрения. Можно сказать, что такая стратегия мышления является возможным путем развития современной философии, если, конечно, она (философия) пожелает соответствовать своему назначению и смыслу. Символизм — такой способ мышления, который преодолевает так называемые «отвлеченные начала». И в этом смысле символизм — признак цельного мышления.
Обратимся ко второй (выделенной нами) характеристике русской религиозной философии. Среди современных исследователей нашего наследия не угасают споры на тему: «А насколько православна была русская религиозная философия»? Известны также попытки построения «исправленной» и «дополненной» русской философии, основанной на Православии. Подобные споры и попытки видятся нам бессмысленными. Так как неправомерно отождествлять в данном случае «религиозность» с «конфессио-нальностью». Ведь имя говорит само за себя, остается только прислушаться: не «русская православная философия», а «русская религиозная философия». Мыслители этой традиции, напитываясь богословским содержанием, редуцировали его в философское русло, за что и именоваться впоследствии стали не богословами, а философами. Православное христианство было (для большинства русских религиозных мыслителей) тем «золотым руном», которым они не обладали, но к которому стремились в своем творчестве и в своей деятельности. Вообще-то философия не может быть религиозной, потому что мысль стремится к неверию. Но это происходит в том случае, если сама мысль является отвлеченной и раздробленной. Все-таки надо признать, что рус-
ские мыслители преодолели отвлеченное рациональное самомышление верующим мышлением. Ментально преодолели. Но в рамках традиции, конфессии многим из них тесно, например, Бердяеву.
H.A. Бердяев, с высоты своей философской, а значит, «свободной» позиции, выдумывает некий «третий завет», причем не в качестве красивой метафоры, не в качестве реальности исключительно Царствия Божия, а вполне достижимого здесь, на земле творческого самосознания, осуществления той «свободной теургии», о которой грезил еще Вл. Соловьев. Русская философская мысль двигалась по интересной схеме. Выдвигая православную истину основанием, питанием мысли, шла отнюдь не навстречу ему (что бы обусловило, на наш взгляд, подлинную синергию), а поднималась над ним, при этом не отрекаясь, а утверждая знамя своей религиозности, водружая его на догматическом, «уже безжизненном» (с точки зрения некоторых мыслителей) теле богословской традиции; и любовь к Богу на высоте этой «гордыни сознания» превращалась из живой и конкретной в исключительно интеллектуальную. В этом смысле русская религиозная философия весьма противоречива. Но это противоречие одновременно и есть ее особенность. Эта «недифференцированность» русской мысли есть свойство любого становления, а становление, вспомним классиков, суть совпадение бытия и небытия.
Иными словами, на наш взгляд, русская религиозная философия (которая имела место быть в определенный период истории человечества) все же находится в состоянии становления, но становления парадоксального, становления вечного. Дело в том, что у нее нет возможности «ставше-сти» в далекой перспективе. Феномен «русской религиозной философии» существует в истории и в вечности одновременно. «Становится» же она не «по направлению к... », не линейно, а циклически. Вот потому-то она и не развивалась как смена парадигм, а всегда звучала единым аккордом, взывающим к Вечности, в отличие от Западной философии, которая имеет свою историю, разнообразие традиций, направлений и методов... Некоторые исследователи полагают, что можно утверждать с полной определенностью — непосредственно продолжить русское философское движение XIX-XX вв. невозможно, так как Оно не только было подорвано катастрофой начала века, «но и внутренне завершилось со смертью своих последних представителей» [11]. Но все же, на наш взгляд, характер предстоящего самоопределения русской философии пока остается неясным. Этот вопрос остается открытым на судьбу России. А большое видится издалека.
Русская философия имеет ту же особенность, что и сама Россия — она существует вне времени. И поэтому современная русская философия не в состоянии вернуться «назад к». Она такая, какая она есть. И в этом ее правда, особенность, назначение, трагедия и судьба, в этом, если хотите, провиденциальная задача. Это и есть выражение эссенции русской мысли: не обладания, но вечного стремления к Истине как выражения онтологической сути становящейся человеческой личности. Ведь завершенное (обоженное, ставшее) состояние сознания — богословский горизонт. Св. отцы как авторы богословских текстов на то и святые, что ставшие личности. Русские религиозные философы на то и люди, падающие и ошибающиеся, что становящиеся, создавшие тот горизонт жизни и мысли, что в исторической ретроспективе и перспективе одновременно имеет имя «русской религиозной философии». Так что же — прошлое не имеет будущего? На наш взгляд, не только имеет, но и является в настоящем. Только рефлексия над современной русской философией — удел будущих поколений. Мы полагаем, что традиция отнюдь не прервалась, а претворилась в иных формах. Ведь онтологически русская религиозная мысль — вечно становящийся феномен, неисчерпаемый до конца, открывающий новые горизонты и перспективы развития. Наша задача состоит в том, чтобы интерпретировать и осуществить уже высказанное до нас. И тогда, возможно, старая, но вечная мудрость обретет «новую жизнь».
[1] Шестов Л. Афины и Иерусалим. М., 2001. С. 21.
[2] Лосев А.Ф. Философия имени//Самое само. М., 1999.
[3] Флоренский П.А. Иконостас. М., 2001. С. 46.
[4] Лосев А.Ф. Диалектика мифа// Самое само. М., 1999. С. 242.
[5] Хомяков A.C. Соч.: В 2 т. М., 1994. Т. 2. С. 242.
[6] Соловьев B.C. Кризис западной философии// Соч.: В 2 т. М., 1990. Т.1. С. 192.
[7] Лосский Н. О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция. М., 1999. С. 333.
[8] Франк С.Л. Непостижимое// Соч. М., 1990. С. 243.
[9] Бердяев H.A. Смысл творчества // Соч. М., 1989. С. 450.
[10] Флоренский П.А. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 287.
[11] Сапронов П.А. Русская философия. Опыт типологической характеристики. СПб., 2000. С. 18.
