CC BY
31
УДК 82.091 БУРМИСТРОВА Ю.Д.
кандидат филологических наук, ассистент преподавателя, кафедра зарубежной филологии, Московский городской педагогический университет E-mail: j.d.burmistrova@gmail.com
UDC 82.091
BURMISTROVA YU.D.
Candidate of Philological Science, Professor's Assistant, Department of Foreign Philology, Moscow City University E-mail: j.d.burmistrova@gmail.com
«РУССКАЯ ДУША» В ВОСПРИЯТИИ Э.М. ДЕ ВОГЮЭ: И.С. ТУРГЕНЕВ И Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ «RUSSIAN SOUL» IN E.M. DE VOGUE'S INTERPRETATION: I.S. TURGENEV AND F.M. DOSTOEVSKY
В своей знаменитой книге «Русский роман» (1886) французский литератор Э.М. де Вогюэ впервые ознакомил широкого европейского читателя с творчеством русских авторов. В центре его внимания среди прочего оказывается вопрос о «загадочной русской душе», который получает наибольшее развитие в главах, посвящён-ных И.С. Тургеневу и Ф.М. Достоевскому.
Ключевые слова: Э.М. де Вогюэ, «Русский роман», И. С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, рецепция русской литературы в Европе.
In his famous book «Russian novel» (1886) French author E.M. de Vogue presented the first look at oeuvres of Russian writers to the foreign readers. He focused among other on the issue of «mysterious Russian soul» that he followed in chapters dedicated to I.S. Turgenev and F.M. Dostoevsky.
Keywords: E.M. de Vogue, «Russian novel», I.S. Turgenev, F.M. Dostoevsky, reception of Russian literature in Europe.
Долгое время русская литература оставалась за пределами внимания европейских читателей. Хотя первые переводы русских произведений на французском языке датируются началом XIX века, по-настоящему мода на «всё русское», как писал в своих письмах И.С. Тургенев [5, П., Т. 15, Кн. 1: с. 235], приходит во Францию, а от туда и в остальную Европу, только в 70-80-х годах XIX века. Немалая заслуга в распространении «русского влияния» в Европе принадлежит и Эжену Мельхиору де Вогюэ - французскому дипломату и литератору, автору сочинения «Русский роман», впервые опубликованному в 1886 году [8]. Эта книга стала поворотным моментом в восприятии русской литературы в Европе, которая перестала рассматриваться европейскими читателями как экзотичная и местами дикая «le point le plus extrême de la civilisation»1 [6, p. 7], как она была охарактеризована Э. Шаррьером в предисловии к французскому изданию «Записок охотника» 1854 года, но как источник новых литературных тенденций.
Личность Вогюэ в литературном процессе уже не раз становилась предметом исследований [1, 2, 3, 4, 7]. Интерес к русской культуре возник у француза ещё в раннем детстве и окончательно окреп во время работы в посольстве Франции в Санкт-Петербурге. Проведя шесть лет своей жизни в России, Вогюэ не только в полной мере ознакомился с особенностями русского мировоззрения, которое он сближал с восточным, но также и выучил русский язык, благодаря чему смог прикоснуться к вершине русской культуры — литературе. Восхищаясь русской художественной литературой, он восклицал, что не знает настолько «всестороннего» — «complèt» - писателя среди французских романистов
как Тургенев. Мысль поистине крамольная для французского читателя XIX века, который всё ещё с большим предупреждением относился к любой, и в особенности к русской, иностранной литературе, с чем, однако, Вогюэ пытался по мере сил бороться. С этой целью им были подготовлены и опубликованы многочисленные статьи о России и русских писателях, которые в несколько переработанном виде легли в основу его фундаментальной книги «Русский роман». Несмотря на то, что эта книга выдержала многочисленные переиздания, последнее из которых - научное - датируется 2010 годом, в России она до сих пор не переведена полностью, а также, хотя некоторые её аспекты довольны известны современным исследователям, сохраняется множество пробелов, связанных, прежде всего с фигурой И.С. Тургенева, а также с сопоставительным анализом творчества писателей, составляющих основу «Русского романа».
Итак, книга открывается обширным предисловием автора, в котором он стремится познакомить читателя с понятиями и проблематикой русской литературы вообще, замечая, что «les grands romanciers des quarante dernières années serviront la Russie mieux que ses poëtes. Avec eux, elle a pour la première fois devancé le mouvement de l'Occident au lieu de le suivre»2 [8, p. 10]. Две последующие главы посвящены становлению русской литературы и обретению ей своей эстетики и самобытности. Главенствующее положение здесь занимает А.С. Пушкин, который, однако, в полной мере иностранными читателями понят быть не может, не в последнюю очередь из-за трудностей перевода, которые любые «des plus beaux vers» превращают в «une pensée banale dans le pâle chiffon de prose»3 [8, p. 10]. Далее
© Бурмистрова Ю.Д © Burmistrova Yu.D.
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
Вогюэ останавливается на фигуре Гоголя, который заложил основы русского романа и национальности в литературе, таким образом, воспринимая двух классиков в тургеневской традиции: Пушкина - как русского писателя для русских, и Гоголя - как выразителя подлинно национальной идеи в литературе. Наконец, следующие три заключительные главы посвящены собственно русским романистам в понимании Вогюэ: Тургеневу, Достоевскому и Толстому.
Близкая дружба с Тургеневым, общее восхищение, даже благоговение француза перед талантом русского писателя во многом повлияло на то, каким он изображён в книге «Русский роман». Говоря об особой «гармонической душе» - «cette âme harmonieuse» - Тургенева, сравнивая его с «душой Бога» - «une âme du bon Dieu» [8, p. 232], - именно этому русскому писателю Вогюэ отводит центральное место в своей книге. Он, по мысли француза, был тем автором, который во главе «писателей сороковых годов» придал русской литературе особую завершённость и самобытность. Характеризуя стиль в «Записках охотника», француз формулирует основу тургеневской манеры: «...ni joyeusetés ni enthousiasme; une note plus discrète, une émotion dérobée; les paysages et les hommes sont vus sous la pâle lumière du soir, à travers une vapeur idéale, nettement retracés pourtant, et comme concentrés dans la prunelle de l'infatigable observateur»4 [8, p. 242]. Другим ключевым моментом стиля писателя, Вогюэ называет возможность автора будто испаряться из произведения: «.l'écrivain nous a portés au cœur de son pays natal, il nous laisse en tête-à-tête avec ce pays; il disparaît, ce semble»5 [8, p. 243].
В этой простоте и человечности тургеневских героев Вогюэ видит главную заслугу автора, от этого же рождаются и убеждения в его почвенничестве, размышления, близкие философии Вогюэ, которые он соотносит именно с фигурой Тургенева в России. Тургенев становится выразителем идеи «русской души» в книге французского литератора, её природной реализацией: она проявляется в русском пейзаже и русском климате, которые характерны для произведений автора, русском мужике, на которого оказывается похож Тургенев. Не случайно Вогюэ начинает главу, посвящённую этому русскому романисту, именно с описания русского пейзажа и своего опыта посещения России, где её «звук» соотносится именно с тургеневскими произведениями. Сравнивая Тургенева с Бальзаком, Вогюэ замечает: «S'il est vrai, en France, qu'aucun historien ne pourra retracer la vie de nos pères sans avoir lu et relu Balzac, cela est encore plus vrai en Russie de Tourguénef»6 [8, p. 253]. Более того, француз отдаёт предпочтение Тургеневу в этом сравнении, подчёркивая, что «Le Russe se proposa d'écrire, lui aussi, la comédie humaine de son pays; à cette vaste tâche, il apporta moins de patience, moins d'ensemble et de méthode que le romancier français, mais plus de cœur, plus de foi, et le don du style, l'éloquence pénétrante qui manqua à l'autre»7 [8, p. 253]. Иными словами, больше собственно души вложил Тургенев в свои произведения, что и предлагается к творческому переосмыслению французским авторам.
При этом тургеневский талант оказывается в сознании Вогюэ связан с двумя противоречиями: хотя сам писатель является последователем «натуральной школы» Гоголя и с повышенным вниманием относится к изображению реальных людей и событий, его творчество оказывается окутано атмосферой идеального. Для Вогюэ подобное примирение реализма с «искусством ради искусства», против которого он, в целом, выступал, в творчестве Тургенева оказывается крайне продуктивно. По этому пути он предлагает идти европейской, и, в частности, французской литературе, отрицая бездуховный реализм Гюстава Флобера и низменный натурализм Эмиля Золя. Пытаясь развить собственные представления о духовности и почвенничестве в литературе, Вогюэ сознательно разграничивает Тургенева и Флобера в их реализме: тургеневские произведения наряду с представлением моральных и политических вопросов эпохи также оказываются преисполнены чувством милосердия и человечности, которых так не хватает французским литераторам, которые, «s'acharnent sur son bonhomme, le bafouent, le conspuent, déchargent sur cet idiot toute sa haine de l'imbécillité humaine»8 [8, p. 173]. Если для Флобера «нищий духом» - мерзкое чудовище, то для русских классиков он оказывается несчастным собратом.
Иным образом даётся характеристика творчества Достоевского. Хотя Вогюэ также говорит о гоголевских истоках реализма Достоевского, он подчёркивает его внутренний психологический аспект, в котором и состоит талант автора. Если Тургенев в своём творчестве пытается примирить реальное и идеальное, то Достоевский погружается в пучину человеческой жизни, вытаскивая всё самое неприглядное на поверхность. «Правда» Достоевского не вызывает читательского вскрика, удивлённого такой точностью изображения, как при чтении Тургенева, но поднимает вопросы внутренней рефлексии, оставляет неприятное послевкусие страданий человека. Эта борьба между «силой ужаса писателя» - «la puissance d'épouvante de l'écrivain» - и «безразличием и разумом читателя» - «l'indifférence ou la raison du lecteur» [8, p. 347] - характеризует абсолютное большинство сочинений Достоевского, борьба, которая несомненно будет проиграна, полагает французский литератор. Вместе с тем и ему присуще «русская сердечность»: тексты Достоевского наполнены глубокой жалостью и состраданием к своим героям, что не может не вызвать участия со стороны читателей. В целом, Вогюэ выделяет две доминанты творчества Достоевского - это страдание в жизни писателя и сострадание к человеку. Француз говорит даже об «иррациональном культе страдания» [4, с. 87] Достоевского, который характерен для русского человека вообще.
Возвращаясь к концепции «русской души», которая интересовала француза, он вновь фокусируется на фигуре Тургенева как на наиболее явном носителе этого концепта, его живом воплощении, отдавая, тем не менее, пальму первенства Достоевскому в изображении и изучении души русского человека. В тоже время
французский литератор подчёркивает принципиальную невозможность полного познания русской души и России, в неё возможно только верить, заключает он, вслед за Ф.И. Тютчевым [8, p. 342]. Однако именно Достоевский, по мысли Вогюэ, продвинулся дальше своих современников в демонстрации сердца русскому человеку, ему удалось проникнуть на «le fond d'immense sympathie humaine, qui leur assura à tous deux l'audience de leurs contemporains»9 [8, p. 376]. Если в рассказе «Живые мощи» предстаёт образ смиренной девушки, то в «Бедных людях» это смирение приобретает уже не единичный, но национальный характер, как полагает французский литератор. Таким образом, Тургенев заложил основы концепции «русской души» в литературе, предоставив внешний образ, но скрыв переживания своих героев. Он сам есть персонификация ключевых качеств подлинных русских людей - «les vrai peuple russe» - это «la bonté naïve, la simplicité, la résignation»10 [8, p. 232]. В то время как Достоевский пошёл дальше в этом открытии и раскрыл духовный внутренний мир русского человека.
В тоже время, несмотря на общую высокую оценку творчества Достоевского, Вогюэ всё же отказывает ему в гениальности. По его мнению, гений должен обладать двумя качествами: чувством меры - «la mesure» - и универсальностью - «l'universalité». Под «чувством меры» француз понимает искусство «d'assujettir ses pensées, de choisir entre elles, de condenser en quelques éclairs toute la clarté qu'elles recèlent»11 [8, p. 371], чего Достоевский лишён, поскольку все его произведения есть преломление исключительно его личных страданий, которые он выражает на бумаге. А писательская «универсальность» проявляется в возможности «de voir la vie dans tout son ensemble, de la représenter dans toutes ses manifestations harmonieuses»12 [8, p. 371]. Однако Достоевскому, по мысли француза, этого также достичь не удалось, поскольку он изображал преимущественно мрачные стороны действительности: «Dostoïevsky n'en a vu que la moitié, puisqu'il n'a écrit que deux sortes de livres, des livres douloureux et des livres terribles»13 [8, p. 371]. При этом качества гениальности среди всех русских авторов француз обнаруживает только у Тургенева, называя его «un des artistes les plus parfaits que le monde ait possédés depuis ceux de la Grèce»14 [8, p. 289].
Вместе с тем Вогюэ обнаруживает и сходства в поэтике двух писателей. Прежде всего они связаны с особой немногословностью авторов, умением с помощью лишь нескольких штрихов точно изобразить характер героя. Тургенев вновь выступает как своеобразный первооткрыватель данного направления, которое уже будет в дальнейшем разработано, при чём более успешно, в сочинениях Достоевского. Вогюэ даже расширяет этот тезис до общенациональных масштабов, подчёркивая его органичность для русской литературы вообще. Однако здесь можно обнаружить, как и в некоторых других ме-
стах книги, противоречивую позицию французского литератора. В поздних текстах Достоевского он в большей мере фокусируется на той «паутине истории», которая в них преобладает, где любое даже сказанное случайно слово может приобретать неожиданное значение в дальнейшем повествовании, следовательно, краткость и немногословность больше не доминирует в творчестве писателя.
Другим сходством выступает особая меланхолическая грусть, которая представляет собой основу русской национальной литературы и в полной мере проявилась в творчестве обоих авторов. Эта меланхолия проявляется также в особой импульсивности и «отчаянии» русского человека, в его способности к принятию спонтанных решений и склонности к «крайностям» [3, с. 135-136]. Истоки этой меланхолии Вогюэ видит прежде всего в социальной и политической ситуации в стране, в особой эпохе людей «сороковых годов», когда сформировалась категория «гуманистической симпатии» в сознании писателей. Претерпев кризис сороковых годов, Россия выбрала новый, европейский, путь развития литературы, который исторически развился в оригинальную версию, которая теперь может стать полезной и для Европы, полагает француз.
Таким образом, впервые в западном дискурсе Вогюэ предлагал рассматривать «дикую и варварскую» русскую литературу как некий нравственный - в вопросах сострадания - и эстетический - в вопросе определения нового типа реалистического романа - образец, по пути которого предполагалось следовать «порочной» французской литературе. При этом Тургенев выступал как близкий и понятный для Вогюэ писатель. Француз мог позволить себе довольно свободно и широко обращаться с текстами русского писателя, полагая, что его сочинения доступны образованному французскому читателю. Его философские и эстетические рассуждения строятся в большей мере на материале сочинений Тургенева. В то время как глава, посвящённая ещё малоизвестному во Франции Достоевскому, фокусируется на биографии писателя, изобилует различными стереотипами и носит «откровенно мифотворческий характер» [1, с. 199]. Фокусируясь на фактах биографии Достоевского, Вогюэ создаёт неоднозначный и притягательный образ писателя, который несправедливо пострадал от произвола власти и всю жизнь претерпевал всевозможные лишения. Именно поэтому, когда возникла потребность сближения России и Франции, на эту роль была выбрана фигура Достоевского, охарактеризованного Вогюэ как «un phénomène d'un autre monde, un monstre incomplet et puissant, unique par l'originalité et l'intensité»15 [8, p. 371], а не Тургенева, который был воспринят публикой как слишком европеизированный автор, которому не хватало подлинно национального колорита.
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
Примечания (Endnotes)
1. «.. .самая крайняя точка цивилизации...»: Перевод здесь и далее, если не указано иначе, наш - Ю.Б.
2. «.. .писатели-романисты 40-х годов лучшим образом послужат России, чем поэты. С их помощью Россия впервые опередила европейское развитие вместо типичного следования за ним».
3. «.самые прекрасные поэтические строфы» превратятся в «банальную мысль в бледной оболочке прозы».
4. «.ни радости, ни энтузиазма не найдёт читатель в тургеневских текстах; здесь более сдержанная нота, скрытая эмоция; пейзажи и люди предстают словно в тусклом вечернем свете сквозь идеальный дым, но вместе с тем отчётливо прослеживаются и словно сосредотачиваются во взгляде неутомимого автора-наблюдателя».
5. «.писатель помещает читателей в самое сердце своей родной страны, оставляет их один на один с ней, сам, кажется, полностью испаряясь из произведения».
6. «Подобно тому, как невозможно говорить о жизни наших отцов во Франции, не читая Бальзака, также нельзя этого сделать в России без Тургенева».
7. «Русский писатель тоже создавал человеческую комедию своей страны; и решая столь обширную задачу, он был менее терпелив, менее методичен, он обладал меньшим чувством целого, чем французский романист, но в нем было больше сердца, больше веры и таланта стилиста».
8. «.преследуют своего героя, издеваются над ним, ругают его, выливают на этого идиота всю свою ненависть к человеческой глупости».
9. «.самое дно безмерного человеческого сочувствия, которое обеспечило ему возможность услышать своих современников».
10. «.наивная доброта, простота, покорность».
11. «.подчинять свои мысли, выбирать между ними, концентрировать в нескольких вспышках всю содержащуюся в них ясность».
12. «.представлять жизнь в целом, во всех её гармоничных проявлениях».
13. «Достоевский видео только половину реальности, так как он написал только два вида книг, книги болезненные и книги ужасные».
14. «.одним из самых совершенных художником, который только появлялся на свет со времён Древней Греции».
15. «.явление (феномен) другого мира, незавершенное и мощное чудовище, уникальное в своей самобытности и силе».
Библиографический список
1. ГальцоваЕ.Д. Между «русской модой», культурными стереотипами и «реализмом-любовью»: И.С. Тургенев в книге Э.-М. де Вогюэ «Русский роман» // Вестник Московского университета. Серия 9: Филология, 2018. № 6. С. 190-202.
2. ГичкинаА.И. «Русский роман» Эжена-Мельхиора де Вогюэ, или как спасти Францию от духовной гибели? // Метаморфозы истории, 2017. № 10. С. 105-125.
3. Трыков В.П. «Русская душа» в книге Эжена-Мельхиора де Вогюэ «Русский роман» // Россия в литературе Запада: коллективная монография [отв. ред. В.П. Трыков]. М.: Изд-во МПГУ, 2017. С. 124-147.
4. Трыков В.П. Русская культура и литература в книге Эжена-Мельхиора де Вогюэ «Русский роман» // Вестник Северного (Арктического) федерального университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки, 2018. № 4. С. 83-93.
5. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: В 12 т. Письма: В 18 т. / [под ред. М.П. Алексеева и др.]. М.: Наука, 1978 издание продолжается.
6. Charrière E. Mémoires d'un seigneur russe ou tableau de la situation actuelle des nobles et des paysans dans les provinces russes. Paris: Bibliothèque des Chemins de fer, 1854. 405 p.
7. Etkind E. L'actualité du «Roman russe» // Eugène-Melchior de Vogué: le héraut du roman russe. Paris: Institut d'études slaves. 1989. Pp. 105-114.
8. Vogué de E.-M. Le Roman Russe. Paris: Librairie Plon, 1886. 352 p.
References
1. Galtsova E.D. Between «Russian fashion», Cultural Stereotypes and «Realism-love»: I.S. Turgenev in E.-M. de Vogue's Russian Novel // Moscow University Bulletin. Series 9: Ohilology, 2018. No. 6. Pp. 190-202.
2. Gichkina A.I. E.-M. de Vogue's Russian Novel, or How to save France from a spiritual death? // Metamorphosy istorii, 2017. No. 10. Pp. 105-125.
3. Trykov V.P. "Russian soul" in E.-M de Vogue's Russian Novel // Russia in Western literature: collective monograph [ed. by V.P. Trykov]. Moscow: Moscow State Pedagogical University publ., 2017. Pp. 124-147.
4. Trykov V.P. Russian culture and iterature in E.-M. de Vogue's Russian Novel // Vestnik of Northern (Arctic) Federal University. Series: Humanitarian and Social sciences, 2018. No. 4. Pp. 83-93.
5. Turgenev I.S. Collected works and letters: In 30 vol. Works: In 12 vol. Letters: In 18 vol. / [ed. by M.P. Alekseev and others]. Moscow: Nauka publ., 1978 present times.
6. Charrière E. Mémoires d'un seigneur russe ou tableau de la situation actuelle des nobles et des paysans dans les provinces russes. Paris: Bibliothèque des Chemins de fer, 1854. 405 p.
7. Etkind E. L'actualité du «Roman russe» // Eugène-Melchior de Vogué: le héraut du roman russe. Paris: Institut d'études slaves, 1989. Pp. 105-114.
8. Vogué de E.-M. Le Roman Russe. Paris: Librairie Plon, 1886. 352 p.
