CC BY-NC-ND
76
К.А. Соловьев
РУСИНЫ АВСТРО-ВЕНГРИИ И РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО: ДИСКУССИЯ О ПУТЯХ ФОРМИРОВАНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАЦИИ В «КАРПАТСКОЙ РУСИ» В РОССИЙСКОЙ ПРЕССЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА ХХ в.
В статье исследуется идеальный проект построения политической нации в среде австрийских и венгерских русинов, который вырабатывался в ходе дискуссий в российской прессе второй половины XIX - начала ХХ в. Несмотря на то что доминанта проекта - сохранение любых связей между русинами и русскими - осталась неизменной, ряд его элементов претерпел существенную эволюцию. Во-первых, расширился круг возможных альтернатив. К страху перед полонизацией в Галиции и мадьяризацией в Венгрии добавилась боязнь украинизации в Галиции и Буковине. Во-вторых, к началу ХХ в. утвердилось сознание полного национального единства (а не просто близости) русинов и русских. В-третьих, расширился круг критериев, являвшихся основой для суждения о национальной идентичности. Если в 1860-х гг. таковыми были только язык и религия, то в начале ХХ в. к ним относились также образовательные учреждения, общественные организации и деятельность интеллигенции, что отражает переход к новому этапу формирования политической нации.
Ключевые слова: Австро-Венгрия, Карпатская Русь, русины, политическая нация, украинофильство и русофильство, русский национализм.
Процессы формирования политических наций на пространстве Центральной и Восточной Европы обладали ярко выраженной спецификой. Подавляющее большинство народов региона обрело собственную государственность лишь в ХХ столетии, в результате Первой мировой войны, а в некоторых случаях и с распадом социалистического лагеря. До этого времени они пребывали под властью крупных континентальных держав - Австрийской (с 1867 г. - Австро-Венгерской) и Российской империй, а также
© Соловьев К.А., 2015
Пруссии и Саксонии, в 1871 г. вместе с рядом других государств объединившихся в Германскую империю. Такое положение не могло не сказаться на эволюции этнического самосознания центрально- и восточноевропейских народов, а в конечном счете и на генезисе политических наций в регионе.
Тем большим своеобразием отличались этнические процессы среди восточных славян Австрийской (Австро-Венгерской) империи - русинов, коренных жителей Восточной Галиции, Буковины и Угорской Руси. Дело здесь было в близости русинов к русским -единственному славянскому народу, который на протяжении всего Нового времени обладал собственной государственностью, а значит, мог беспрепятственно следовать по пути национального строительства, не испытывая при этом ни дискриминации, ни даже малейшего давления с какой бы то ни было стороны. Впрочем, наиболее близким было родство русинов с украинцами, населявшими юго-западные земли Российской империи, в том числе и пограничные с Австрией районы. Можно сказать, что обе эти группы составляли малорусскую этническую общность, которая находилась тогда в непростой ситуации этнокультурного самоопределения и сама претендовала на формирование политической нации, отличной от русской («общерусской») и альтернативной ей, во всяком случае в пределах украино-русинского ареала1. В этой связи русины Австрийской (Австро-Венгерской) империи стояли перед сложным выбором: принять ли им участие в формировании «большой» русской нации в качестве одной из ее этнографических групп или же вместе с российскими украинцами работать над созданием отдельной малорусской нации (которая впоследствии и станет собственно украинской). Положение усугублялось политическим доминированием в Галиции поляков, в Угорской Руси (Закарпатье) - мадьяр, которые заявляли свои исключительные претензии на эти земли и если не стремились к ассимиляции русинов, то видели в них неполноправное, долженствовавшее занимать второстепенные позиции во всех областях общественной жизни население. Наконец, австрийские власти прекрасно сознавали все эти противоречия и пытались использовать их для укрепления собственных позиций.
Столь непростая обстановка не могла не привлекать повышенного внимания российской стороны. Восточнославянские земли Австро-Венгрии, или, как их тогда называли, «Карпатская Русь», имели особое значение для Российской империи. Развитие событий в регионе по неблагоприятному для России сценарию могло затруднить построение русской политической нации, а при определенных условиях и угрожать территориальной целостности импе-
рии. Напротив, если бы этнополитическая динамика в карпатских землях соответствовала интересам России, у нее появились бы дополнительные рычаги воздействия на Австро-Венгрию. В этой связи важно было не допустить, чтобы процессы формирования политической нации в Карпатской Руси протекали в нежелательном для России ключе. И если российская администрация, как было выявлено в историографии, стала проявлять серьезную активность на этом направлении лишь накануне Первой мировой войны2, то в обществе на протяжении всей второй половины XIX - начала ХХ в. шла более или менее оживленная полемика о путях формирования политической нации среди австрийских русинов. Анализ взглядов российских авторов позволит многое понять и в процессах становления собственно русской нации, и в этнических метаморфозах в Карпатской Руси, и, наконец, в эволюции представлений о сущности политической нации.
Более или менее значительный интерес в российском обществе события в карпатских землях, прежде всего в Галиции, стали возбуждать с конца 1850-х гг. Причин тому было несколько. Во-первых, это бесславный для России исход Крымской войны. Россия должна была восстановить подорванные позиции в Европе, а помочь ей в этом могли зарубежные славяне, находившиеся под властью Австрийской и Османской империй. Возросший интерес к русинам следует в этой связи рассматривать в контексте поворота во внешней политике Российской империи в целом. Во-вторых, это значительная активизация польского национального движения, вылившаяся в 1863 г. в полномасштабное восстание, а также выход на политическую арену украинского национального движения. Все это заставляло обращать особое внимание на районы Австрийской империи со значительным польским и малорусским населением, каковым и была Галиция. Наконец, это либерализация общественной жизни в Австрии, благоприятствовавшая большей активности самих русинов.
Первым сюжетом, привлекшим внимание российской общественности, можно считать неудачную попытку наместника Галиции графа А. Голуховского внедрить среди русинов латинское правописание в 1859 г. Российские издания усмотрели в ней «нападение на мирных и покорных сынов галицкой Руси»3, которое можно объяснить только одним мотивом: «чтоб Галицкие Русины не имели ничего общего со всеми прочими Руссами»4. Такая реакция свидетельствует о большой важности в глазах российских авторов вопросов, касавшихся правописания и языка в целом. Переход на латиницу грозил бы отрывом русинов от восточнославянского
культурного пространства, превращением их в часть чуждого России католического мира.
Важно также отметить, что на рубеже 1850-1860-х гг. основная угроза единству русинов и россиян связывалась с поляками, тогда еще не вполне потерявшими надежду на ассимиляцию русинов, возможное включение их в состав польской нации. «Тяжкая вина лежит на поляках», которые «посягают на духовную независимость и самостоятельность народа в Восточной Галиции», - писали издатели «Русской Беседы»5. Таким образом, в качестве неблагоприятного для России сценария тогда рассматривалось участие русинов в создании польской политической нации, исключающее сохранение каких-либо связей между ними и русскими.
Постепенно, однако, в этнических процессах в Галиции и реакции на них российской стороны стала вырисовываться еще одна перспектива. В этой связи весьма показательна дискуссия, вызванная рецензией Н.Г. Чернышевского на первые номера львовской газеты «Слово». Эта рецензия неоднократно становилась предметом подробного разбора6, так что целесообразно было бы ограничиться лишь наиболее важными с точки зрения рассматриваемой проблематики моментами. Конечно, и в ней уделяется достаточно много внимания польско-русинским взаимоотношениям, причем Чернышевский, в отличие от большинства других авторов, видит в поляках не врагов, а естественных союзников русинов в борьбе против австрийского гнета. Однако важное место в рецензии занимает проблема языка, которым написаны статьи газеты. Чернышевский полагал, что «Слово» как орган «галицких малороссов» должно писаться языком, который уже выработали «наши малороссы», но никак не «ломаным русским языком», языком «Москвы и Нижнего Новгорода», какой используется в газете7. Таким образом, с точки зрения Чернышевского, галицкие русины вместе с малорусами российской Украины входят в иное, отличное от русского языковое пространство, в котором невозможно использование русского литературного или, как тогда говорили, «общерусского» языка. Такая позиция была во многом созвучна умонастроениям российских украинофилов, но вызвала волну критики со стороны более умеренной части общественности.
Наиболее полный и обстоятельный ответ на статью Чернышевского дал В.И. Ламанский. Он счел глубоким заблуждением отказ русинам в праве пользоваться русским литературным языком -языком, общим для всех восточных славян, базирующимся в том числе и на церковнославянской лексике и сформированным усилиями как мало-, так и великорусов. Русский литературный язык
должен быть в Червонной и Угорской Руси языком науки и образованности (в том числе, очевидно, и прессы). Впрочем, Ламанский допускал и даже приветствовал литературную обработку местных русинских наречий и создание на ее основе изящной словесности по аналогии со словесностью на наречии российских малорусов -творениями И.П. Котляревского, Г.Ф. Основьяненко, Т.Г. Шевченко и других авторов8. Невозможность существования общей для всех малорусов (и российских, и австрийских) словесности он объяснял глубокими отличиями галицкого и карпатского наречий от украинских. Гипотетически, однако, можно говорить о еще одной причине, заставившей Ламанского отрицать возможность формирования единой малорусской словесности. Все более активным становилось в России украинское движение, все громче заявляло оно о языковом и культурном своеобразии малорусов, что в перспективе могло привести к формированию отдельной малорусской нации. Чтобы не допустить вовлечения в эти процессы русинов, необходимо было поддерживать их разобщенность с российскими украинцами, в том числе и в сфере литературы и языка. В случае если русинам и украинцам не удастся консолидироваться, они, не имея достаточных сил для самостоятельного национального бытия, останутся в лоне «общерусского» народа и примут участие в формировании русской политической нации. Таким образом, хотя полемика между представителями радикального лагеря, каким был Чернышевский, и славянофилами формально касалась лишь языковых вопросов, фактически уже на этом этапе речь шла о перспективах национального строительства в Карпатской Руси: должны ли русины оставаться вместе со всеми русскими или формировать вместе с малорусами отдельную нацию.
Еще одним сюжетом, привлекшим внимание российской прессы в начале 1860-х гг., были изменения в религиозной жизни Галиции. Будучи униатами, русины признавали верховную власть Папы, но при этом должны были сохранять в чистоте православный обряд. На практике, однако, они вынуждены были уступать давлению со стороны католических иерархов, и их обряды, а также внешний вид священнослужителей все более уподоблялись западному. Некоторые авторы уже в конце 1850-х гг. писали об этих тенденциях как о факторе, способствующем отдалению русинов от русских9. Послабления в вероисповедной области начала 1860-х гг. вызвали к жизни так называемое обрядовое движение. Российские издания с воодушевлением сообщали об отказе священников от органов и монстранций, устройстве иконостасов, соответствующих изменениях в их одежде и внешнем облике10, а затем с досадой - об
административных мерах, помешавших движению набрать полную силу11. Как видно, религия играла определенную роль в процессе формирования национальной идентичности в те годы. Пусть русины и подчинялись Папе, они стремились очистить свой обряд от латинских наслоений, а это также сближало их с русскими.
Итог полемике 1860-х гг. был подведен в книге В.И. Кельсиева «Галичина и Молдавия» (1868 г.). Кельсиев смотрел на ситуацию в Галиции с известным оптимизмом. Русины мужественно отстаивали свою идентичность перед лицом поляков, имея для этого богатый и обширный арсенал средств (литература, публицистика, общественные организации). Украинское движение в крае потерпело крах («его здесь за врага приняли»), в большинстве своем русины считали себя частью «большого русского народа», даже выражали слова надежды на присоединение Галиции к России, все больше ориентировались на русский литературный язык («единый возможный и единый популярный язык в Галичине - наш книж-ный»)12.
Итак, в 1860-х гг. необходимость участия русинов в формировании «общерусского» национально-культурного пространства была осознана уже вполне четко, при этом круг альтернативных проектов «нациестроительства» в Карпатской Руси постепенно расширялся. Если в самом начале рассматриваемого периода российская власть и близкие к ней круги общества опасались вовлечения русинов в строительство польской нации, то вскоре обозначилась угроза обособления малорусской общности, которая включила бы в себя и российских украинцев, и австрийских русинов. Конечно, речь в абсолютном большинстве работ шла не о национальном родстве, тем более не о присоединении карпатских земель к России (лишь Кельсиев в одной из своих статей призывал завершить им «собирание земель русских»13). Подчеркивалась лишь языковая близость и вероисповедное тяготение русинов к русским. Очевидно, смещение акцента в сторону языка и религии было связано с ведущей ролью этих феноменов на раннем этапе формирования нации и эволюции представлений о ней. Языковая и религиозная идентичность является основой, на которой становится возможным национальное строительство и на которую впоследствии наслаиваются явления из области политики и геополитики.
Период конца 1860-1870-х гг. характеризовался относительным спадом интереса к русинам и Карпатскому региону. Такое затишье было во многом обусловлено поражением Австрии в войне с Пруссией, общим ослаблением ее позиций в Европе и вступлением в Союз трех императоров, одной из сторон в котором была Россия.
К тому же за это время значительно укрепилось международное положение России. Были аннулированы дискриминационные статьи Парижского мира, Россия в целом вышла из изоляции, в которой пребывала после Крымской войны. Ее внимание в 1870-х гг. было обращено главным образом на южных славян, страдавших от османского гнета. Не угрожало больше территориальной целостности империи разгромленное польское движение. Наконец, сдерживаемое административными барьерами и узостью социальной базы, серьезно ослабло и украинское движение.
Ситуация существенно изменилась в конце 1870-х гг. Победа России в войне с Турцией в 1878 г. привела к серьезным геополитическим сдвигам в Центральной и Юго-Восточной Европе. Резко обострились отношения России не только с Австро-Венгрией, но и со стоявшей за ней Германией, при поддержке которой австрийскими войсками была оккупирована территория Боснии и Герцеговины. Характерно, что уже в конце 1870-х гг. некоторые славянофильские деятели призывали к войне не только против Турции, но и против Австро-Венгрии14. Союз трех императоров де-юре продолжал существовать до конца 1880-х гг., однако еще в 1879 г. был заключен союзный договор между Германией и Австро-Венгрией, направленный против России. В то же время после победы над Турцией заметно возросла популярность России среди славянских народов Австро-Венгрии, что не могло не насторожить власти «двуединой монархии». Тем большую угрозу стали для них представлять сторонники общерусского национального проекта - галицкие, угорские и буковинские «москвофилы». Если еще в 1870-х гг. австрийские власти для их нейтрализации пытались поддерживать «украи-нофилов», то в рассматриваемый период они перешли к прямому давлению, вплоть до репрессивных мер15.
Все это способствовало возрождению интереса к Карпатской Руси. С 1880-х гг. наблюдался бурный рост числа публикаций, посвященных не только Галиции, но и прочим восточнославянским областям Австро-Венгрии - Буковине и Угорской Руси, которые до того времени почти не привлекали внимания российской общественности. При этом значительно расширился круг тем, затрагивавшихся в публикациях. Теперь это были не только язык и религия, но и экономическое положение края, быт, традиции и фольклор русинов, их общественные организации, периодические издания, деятельность представителей интеллигенции и многие другие сюжеты. Применительно к периоду конца XIX - начала ХХ в. речь может идти уже о полной, всеобъемлющей картине жизни восточнославянских земель, находившихся под властью Габсбургов.
Первое, что здесь следует отметить, - это утверждение не просто близости, как в 1860-е гг., но непосредственного национального единства галицких, буковинских и угорских русинов с русскими. Весьма показательно в этом смысле обращение к читателям в дебютном номере «Славянских известий», предваряющее новости в рубрике «Заграничная Русь». «Между западной нашей границею и Карпатами, - писали редакторы газеты, - по Карпатам и за ними живут такие же точно русские люди, как и по сю сторону границы; искони звучит там русская речь, славится русская вера, хранится русский быт и русский дух. И если, в смысле одноплеменности, всех славян считаем мы своими кровными братьями, то 3-4 миллиона русского населения Галичины, Буковины и Угорщины есть наша собственная плоть и кровь»16. С еще большей определенностью по этому поводу высказался В.И. Ламанский: «есть только одна русская национальность», которая включает в себя русских как в России, так и в Австро-Венгрии17. Характерно и то, что, если в 1860-х гг. лишь некоторые авторы последовательно называли русинов «русскими», на рубеже XIX-XX вв. такая тенденция наблюдалась в большинстве изданий панславистского и националистического толка, а к этнониму «русин» стали относиться все более предвзято. «Этим эпитетом умышленно наделен галицко-русский народ своими врагами, и <...> галичанин считает его оскорбительным, потому что никто иной, как он сам, веками ратовал за признание своего русского имени и своей общности со всем русским народом», - писали редакторы «Галицко-русского вестника»18.
Такие настроения могли иметь несколько источников. Во-первых, это рост национализма в России, подпитываемый в том числе и все более напряженными отношениями с Австро-Венгерской империей. Во-вторых, это сами русофилы, пусть и преследуемые центральными и местными властями, но все же значительно окрепшие в идейном плане, закаленные в борьбе против поляков и украино-филов. «Эти люди заявляют смело и громко <...>, что Русь едина и неделима; что Червоно-Руссы принадлежат к малороссийской ветви единого русского пня», - восхищенно писал о них В.А. Бобрин-ский19. Надо сказать, что значительную долю публикаций о карпатских землях составляли письма самих жителей края, в которых они декларировали свою общность с «закордонными» русскими, жаловались на бесконечные притеснения поляков, а также на все более жесткую политическую конкуренцию со стороны украинофилов. Большую роль играло здесь и то, что к рассматриваемому периоду основная масса считавших себя русскими галичан и буковинцев хорошо освоилась с «общерусским» языком и стала использовать
его в публичной сфере взамен «язычия», за которое критиковал «Слово» еще Чернышевский. «Галичане <...> говорят так же бегло и чисто, как и мы, на общерусском литературном языке», - писал Бобринский20. В-третьих, это сам процесс формирования русской политической нации, равно как и эволюции представлений о ней. Очевидно, к концу XIX столетия он вступил в свою новую стадию, на которой уже невозможно было довольствоваться сознанием близости русинов и русских. Единственным приемлемым для России вариантом была не близость, но полное национальное единство русинов и русского народа.
Итак, русское национальное пространство, согласно представлениям панславистских и националистических кругов, охватывало и восточнославянские районы Австро-Венгрии. Задавались ли в этой связи российские деятели мыслью о необходимости привести политические границы в соответствие с национальными, поднималась ли ими проблема возможного присоединения карпатских земель к России? Здесь надо иметь в виду, что открыто заявленные требования присоединения Галиции, Буковины и Закарпатья могли бы привести к серьезному, а главное, совершенно не нужному тогда России осложнению в отношениях с Австро-Венгрией. В этих условиях российские националисты старались не афишировать свои стремления и переходили на язык намеков, впрочем, вполне понятных читателю. Например, «Славянские известия» ставили своей задачей «укрепление <... > органических уз между разобщенными еще политически частями самой Русской земли»21. По словам редакторов «Галицко-русского вестника», карпаторус «неотступно взирает на независимую Русь. В ней он черпает надежды на свое светлое будущее; от нее ждет духовного подкрепления, защиты и сочувственного привета»22. Примечателен и тот факт, что еще в конце 1880-х гг., когда прекратил свое существование союз трех императоров и возможность военного конфликта между Россией и Австро-Венгрией стала реальной, Главный штаб Российской армии подготовил «Сборник маршрутов Галиции, Буковины и Северной Венгрии»23. Конечно, стратегическая значимость этих территорий объяснялась в первую очередь их географическим положением: Галиция и Буковина были единственными районами Австрии, имевшими общую границу с Россией. Однако повышенный интерес к ним со стороны российского генералитета мог быть обусловлен и сознанием этнической близости, а следовательно, и потенциальной благосклонности их населения к российским войскам, а также гипотетической возможностью предъявить претензии на них в случае
победы (тем более что Венгрия не имела общей границы с Россией). Идея присоединения карпатских земель, как бы тщательно ни пытались ее скрыть, с конца XIX в. носилась в российском воздухе и даже оказала определенное воздействие на теоретиков Главного штаба.
Таким образом, среди части российского общества постепенно стало утверждаться не просто сознание национального единства русинов и русских, но и ирредентистские настроения, сначала смутные, глухие, но затем все более определенные. Характерной чертой ирредентизма является отсылка к прошлому, к временам, когда разделенные политическими границами части национальной территории составляли единое целое. С одной стороны, это поддерживает сознание глубоких исторических связей между представителями этноса, живущими по разные стороны границы, а с другой - подводит определенную юридическую базу под возможные территориальные притязания. «Где этот древний Галич с знаменитыми князьями Романом и Даниилом, куда девались его славные сыны?» - задаются вопросом редакторы «Галицко-русского вестника», а затем пишут: «После смерти последнего галицко-русского <...> князя <...> Галицкая Русь <...> подпала под иноземное владычество <...>, утратила свою связь с остальным русским миром и под напором грубого насилия новых пришельцев пришла в окончательный упадок»24. По словам А.С. Будиловича, современное взаимодействие между червонорусами и остальными русскими не соответствует «тем отношениям, которые неизбежно вытекают из понятия об органическом единстве всех ветвей русского племени», хотя в «древние века подобное взаимодействие, бесспорно, суще-ствовало»25.
Впрочем, своего апогея эта тенденция достигнет в годы Первой мировой войны, когда появится масса работ по истории карпатских земель, в частности Галицко-Волынского княжества26. Как дань ирредентизму можно рассматривать и некоторые положения манифеста Верховного главнокомандующего вел. кн. Николая Николаевича, опубликованного по случаю вступления российских войск в Галицию: «Достояние Владимира Святого, земля Ярослава Осмомысла, князей Даниила и Романа, сбросив иго, да водрузит стяг единой, великой, нераздельной России!»27
Итак, благоприятным для России вариантом развития событий было бы пребывание русинов в составе русской политической нации. Какая же альтернатива рассматривалась на рубеже XIX-XX вв. в качестве нежелательной? Для ответа на этот вопрос необходимо помнить, что в поле зрения российских авторов тогда
находились все территории, составляющие Карпатский регион, а ситуация в них заметно разнилась. Наиболее специфическим было положение в Закарпатье. Оно входило в состав Венгрии, которая с 1867 г. фактически была независимым государством, связываемым с Австрией лишь короной, армией и внешней политикой. Главной целью мадьяр - господствующей в Венгрии этнической группы - было создание единой мадьярской нации (пет2е^, которая включала бы в себя все народности (nemzetisëg) страны - и словаков, и румын, и сербов, и русинов28. Ассимиляторская политика мадьяр в последние десятилетия XIX в. приняла невиданный размах. Результатом стало сохранение русинской идентичности в основном лишь среди простонародья, что вызывало беспокойство у российских деятелей. «Русское дело наиболее угнетено в Угорской Руси, где интеллигенция и духовенство совершенно угнетены мадьярскими властями», - писал Бобринский29. Таким образом, в качестве нежелательного варианта развития событий в Угорской Руси рассматривалось вовлечение закарпатских русинов в процессы строительства мадьярской политической нации.
Несколько иначе смотрели на ситуацию в Галиции, а также в Буковине. Конечно, в 1890-х гг. жалобы на ассимиляторскую политику поляков в отношении русинов были еще достаточно распространенным явлением. «Поляки неустанно твердят... что русские галичане это не часть великого русского народа, <...> а сырой этнографический материал, подлежащий ополячению», - писал российский путешественник А. Сидоров30. Вместе с тем он усматривал и еще одну угрозу русским в Галичине - украинофильство, которым, по его словам, увлеклась «большая часть <... > обществ и газет» и которое «действует на руку полякам»31. Выделение из «общерусского» национального пространства особой малорусской нации, которая, наряду с российскими украинцами, охватывала бы всех коренных жителей Карпатской Руси, больше уже не являлось предметом отвлеченного теоретизирования и академических дискуссий, как в 1860-е гг. Это был вполне реальный политический процесс, внушавший все большую тревогу российским деятелям. Украинская альтернатива рассматривалась как противоестественная, вопиющим образом противоречащая всему ходу и логике исторического развития восточного славянства. Украи-нофильство связывалось с «польско-ягеллоновскими мечтаниями» и «римско-венскими замыслами западного, австрийского панславизма»32, иными словами, в нем видели в первую очередь политический проект враждебных России сил, а не просто заблуждение узкого круга интеллигенции, как раньше. «Изобретено
было <... > новое название» - «русины», «стали сочинять новый язык», «началось создание антирусской Руси» - такими фразами изобилует книга Бобринского «Пражский съезд: Чехия и Прикарпатская Русь»33. Если в XIX в. главная опасность, исходившая от поляков, заключалась в попытках ассимиляции русинов, то в начале ХХ в. они угрожали поддержкой украинофильства, которое теперь составило основную конкуренцию «общерусскому проекту» в Галиции и Буковине.
Эта конкуренция распространялась почти на все аспекты национальной самоидентификации, как на «традиционные», бывшие объектом противостояния поляков и русинов еще в середине XIX столетия, но видоизменившиеся к рассматриваемому периоду, так и на принципиально новые. Так, в 1890-х гг. во всех школах Галиции и Буковины взамен «издревле существовавшего» этимологического правописания было введено фонетическое, ориентирующееся на малорусское произношение и тем самым отдаляющее русинов от русских (напомним, что в 1850-х гг. российские деятели выражали беспокойство в связи с возможным внедрением среди русинов латиницы). Школьное дело в Галиции и Буковине теперь вообще стало предметом повышенного интереса со стороны российских авторов. По их словам, школы превратились в руках правительства в «орудие деморализации и денационализации». Преподавание ведется в них на «безобразном», «исковерканном» языке, «который "куется" украинофилами и который не похож ни на малорусский, ни на великорусский, ни на один славянский язык», а ученики исключаются за чтение Пушкина и Толстого34. «Русские своей школы совершенно не имеют», - сокрушается Бобринский35. Еще одна важная новация - интерес к москвофильским и украи-нофильским «учреждениям», т. е. общественным организациям, а также интеллигенции и ее деятельности. Ни одно описание карпатских земель не обходилось без подробного рассказа о «старорусских» и соперничающих с ними «младорусских» обществах, значительное место биографиям отдельных деятелей, их некрологам уделялось в периодических изданиях. В глазах российских авторов успешное функционирование «обществ», а тем более деятельность интеллигенции, приобретали особое значение. Именно от них зависело будущее русской нации в карпатских землях. «Культурная помощь народу в Прикарпатской Руси будет <... > безрезультатна, если не сохранится здоровая и патриотическая интеллигенция. И ныне вся ожесточенная борьба в Галиции и Буковине ведется между русской и украинской партиями из-за обладания интеллигенцией и учащейся молодежью, и окончательная победа останется
на стороне тех, кто воспитает более здоровую, сильную духовно и многочисленную культурную среду, за которой и пойдет народ», -писал Бобринский36. Очевидно, атрибутом зрелой политической нации является не просто приверженность определенным ориентирам в сфере религии и языка, но сформировавшаяся (в первую очередь благодаря национальной школе) интеллигенция, пишущая на литературном языке и реализующая свои замыслы посредством общественных учреждений. Не случайно о закарпатских русинах отзывались как о «погибающем русском народе»37, хотя русинская идентичность была еще достаточно широко распространена в крестьянской среде. Именно мадьяризация интеллигенции, почти полное отсутствие прессы и общественных организаций препятствовали не только включению угрорусов в русское национальное пространство, но и вообще формированию какой-либо нации в их среде. Иными словами, лишь наличие образованного класса, а также публичной сферы делает возможным становление зрелой политической нации. Если же слой интеллигенции, а вместе с ним и публичная сфера не сформируются, национальная идентичность останется в зачаточном состоянии, сколь бы значительной ни была языковая и вероисповедная специфика.
Рассмотрев основные направления дискуссии об австрийских русинах, развернувшейся в российском обществе во второй половине XIX - начале ХХ в., можно констатировать, что вырабатываемый в ее ходе идеальный проект построения политической нации в русинской среде претерпел определенную эволюцию, хотя его доминанта - сохранение связи между всеми ветвями восточного славянства - осталась неизменной. Изменения коснулись, во-первых, круга нежелательных для России альтернатив. Если в начале 1860-х гг. опасались в основном включения русинов в польское национальное пространство, то постепенно стал оформляться украинский проект, к началу ХХ в. превратившийся, во всяком случае в Галиции и Буковине, в главную угрозу общерусскому единству, хотя в Закарпатье роль нежелательной альтернативы по-прежнему играла мадьяризация русинов. Во-вторых, к концу столетия господствующим стало сознание полного национального единства между русинами и русскими, а не просто некой неопределенной близости между ними. Наконец, если близость определялась лишь относительным сходством в области языка и религии, то утвердившееся впоследствии сознание национального единства было во многом связано с появлением интеллигенции и началом ее деятельности в публичной сфере. Такая динамика, очевидно, отражает переход от ранней к более зрелой стадии фор-
мирования политической нации, на которой решающее значение имеет уже не языковая и вероисповедная идентичность, но выход на общественную арену образованного класса как главного носителя национальной идеи.
Примечания
1 Миллер А.И. Украинский вопрос в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб.: Алетейя, 2000. 260 с.
2 Бахтурина АЮ. Политика Российской империи в Восточной Галиции в годы Первой мировой войны. М.: АИРО-ХХ, 2000. С. 47-49; Клопова М. Защита на Днестре и Сане: «Русское движение» и его судьба накануне Первой мировой войны // Родина. 2010. № 3. С. 88-93.
3 О попытке ввести между униатскими русинами в Галиции латинские буквы и перевести священные книги на простонародное, галицко-малорусское наречие // Церковная летопись Духовной беседы. 1860. № 7. С. 118.
4 Протест галицких русинов против Австрийского министерства в защиту народного образования и языка // Русская беседа. 1859. № 6. С. 92.
5 Там же. С. 81.
6 См., например: Пашаева Н.М. Очерки истории русского движения в Галичине Х1Х-ХХ вв. 2-е изд., доп. М.: Имперская традиция, 2007. С. 47-48.
7 Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. Т. 7. М., 1950. С. 776.
8 Ламанский В.И. Геополитика панславизма. М.: Институт русской цивилизации, 2010. С. 629-632. На сходной позиции стояли и другие авторы. См., например: Гогоцкий С. Заметка на статью «Современника» «Национальная бестактность» // Вестник Юго-Западной и Западной России. 1862. № 1. С. 25-26.
9 В какой степени православно-восточное богослужение сохранило у галиций-ских и венгерских русинов свой первоначальный вид // Духовная беседа. 1859. Т. 6. № 20. С. 233-234.
10 Лавровский П. Известие о состоянии униатской церкви у русских в Галиции // Духовный вестник. 1861. Т. 1. № 1. С. 107.
11 Раевский М. Из Вены // Духовная беседа 1864. № 23. С. 174-175.
12 Кельсиев В.И. Галичина и Молдавия. СПб.: Печатня В. Головина, 1868. IV. 351 с.
13 Кельсиев В.И. Первый русский царь, Иван Васильевич // Нива. 1872. № 10. С. 155-156.
14 Дьяков В.А. Славянский вопрос в пореформенной России (1861-1895) // Вопросы истории. 1986. № 1. С. 42.
15 Свистун Ф. Прикарпатская Русь под владением Австрии: В 2 ч. Ч. 2. Львов: Типография Ставропигийского института, 1896. С. 394-396.
16 Заграничная Русь // Славянские известия. 1889. № 1 и 2. С. 21.
17 Ламанский В. Ответ на письмо г. Драгоманова // Известия Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества. 1885. № 2. С. 81.
18 Обращение к читателям // Галицко-русский вестник. 1894. № 1. С. 6.
19 Бобринский В.А. Пражский съезд. Чехия и Прикарпатская Русь. СПб.: Изд-во в пользу Галицко-русск. о-ва в Петербурге, 1909. С. 11-12.
20 Там же. С. 12.
21 Заграничная Русь... С. 21.
22 Обращение к читателям... С. 5.
23 Россия. Главный штаб. Военно-ученый комитет: Сборник маршрутов Галиции, Буковины и Северной Венгрии, с приложением географических и статистических сведений. СПб., 1889. 4, IV. 384 с.
24 Обращение к читателям... С. 1.
25 Будилович А.С. О необходимости укрепления духовных связей России с Червонной Русью // Галицко-русский вестник. 1894. № 1. С. 12.
26 Савино Дж. «Самая коренная русская область»: образ Галиции в русской националистической периодике в 1914-1915 гг. [Электронный ресурс] // Academia. URL: http://www.academia.edu/3756080/_1914-1915_ (дата обращения: 25.06.2014).
27 Цит. по.: Аристов Ф.Ф. Карпаторусские писатели. Т. 1. М.: Типография Т-ва Рябушинских, 1916. С. 38.
28 Magocsi P.R. The Shaping of a National Identity Subcarpathian Rus', 1848-1948. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1978. P. 56.
29 Бобринский В.А. Указ. соч. С. 11.
30 Сидоров А. Из путевых заметок // Галицко-русский вестник. 1894. № 2. С. 21.
31 Там же. С. 24.
32 Ламанский В. Ответ на письмо г. Драгоманова... С. 82.
33 Бобринский В.А. Указ. соч. С. 48-49.
34 Витте де Е.А. Буковина и Галичина. Лето 1903 г. Киев.: [Б. и.], 1903. С. 6.
35 Бобринский В.А. Указ. соч. С. 62.
36 Там же. С. 101.
37 Н. Письма из Угорской Руси: погибающий русский народ // Славянское обозрение. М., 1894. С. 270.
