CC BY
49
УДК 32.001 (=16) М.А. Шульга*
«РУСИНСКИЙ ВОПРОС» И ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЕ МИРЫ ВЛАДИМИРА ЛАМАНСКОГО
«Русинский вопрос» в контексте концепции геополитических миров русского ученого-слависта Владимира Ламанского является составляющей Восточного вопроса как вопроса о важности уяснения культурно-исторической границы между миром романо-германской Европы и главным представителем греко-славянского мира - Россией. Поскольку эта граница, согласно В. Ламанскому, существует в виде «восточной, Закарпатской и Задунайской Греко-Славянской Европы», то для России «русинский вопрос» или «вопрос о Карпатах» оказывается еще и вопросом «сохранения за собой всех своих западных окраин» при невозможности включения их в свои административно-государственные границы.
Ключевые слова: «русинский вопрос», В. Ламанский, Европа, греко-славянский мир, лимитрофные территории, «мягкая сила»
«Rusyn issue» and geopolitical dimensions of Vladimir Lamanskiy. MARINA A. SHULGA (Taras Shevchenko National University of Kyiv)
Within the context of the geopolitical concept of Russian Slavicist Vladimir Lamanskiy «Rusyn issue» is a part of the Eastern Question as a question about the importance of understanding the cultural and historical boundaries between the world of Romano-Germanic Europe and Russia as a main representative of the Greek-Slavic world. Since this border, according to V. Lamanskiy, exists in the form of «east, Transcarpathian and Transdanubian Greco-Slavic Europe», then for Russia «Rusyn issue» or «the problem of the Carpathians» turn out to be a matter of saving its western suburbs in the situation when it cannot drag them into its administrative borders.
Keywords: «Rusyn issue», Vladimir Lamanskiy, Europe, Greco-Slavic world, limitrophe territories, «soft power»
Содержанием «русинского вопроса» принято считать «совокупность правовых, политических и экономических вопросов, связанных с желанием русинов иметь собственное автономное образование и признанную русинскую идентичность» [15]. Исходя из этого определения, можно сделать вывод о наличии двух составляющих «русинского вопроса». А именно: формально-юридической - «собственное автономное образование» и культурно-исторической - «признанная русинская идентичность». Первая составляющая является, бесспорно, важным, но отнюдь не решающим
условием для решения «русинского вопроса». Более того, как свидетельствует история, иногда она либо увязывается с определенной административно-политической интерпретацией культурно-исторической составляющей «русинского вопроса», либо оказывается заложницей поощряемого на том же административно-политическом уровне противостояния артикулируемых лидерами русинов нескольких вариантов «непризнанной русинской идентичности». В первом случае как не вспомнить губернатора Галиции графа Стадиона фон Вартгаузена, назвавшего условием
* ШУЛЬГА Марина Андреевна, доктор политических наук, профессор кафедры государственного управления Киевского национального университета имени Тараса Шевченко. E-mail: [email protected] © Шульга М.А., 2016
АРХЕОЛОГИЯ, Антропология И ЭТНОЛОГИЯ В СМСиМ-РАС^Ю
поддержки самоорганизации русинов со стороны австро-венгерских властей их отказ от национального единства с остальной Русью и развитие своей культуры как самостоятельной, то есть не имеющей ничего общего с культурой русского народа.
Во втором случае уместно обратиться к приведенным К.В. Шевченко словам «неизвестного украинского эмигранта» о том, что чехословацкое правительство использовало в своих интересах факт разделения русин на два враждебных лагеря - русофилов и украинофилов, а именно: «... поддерживало и тех, и других, а когда русины начали добиваться автономии, чехословацкие власти отказывали и требовали, чтобы до получения автономии русины пришли между собой к согласию» [27, с. 271]. Сам же К.В. Шевченко делает вывод, что применительно к русинам обстоятельствами, осложнившими в 1920-х - 30-х гг. практическую реализацию предусмотренных чехословацким законодательством прав нацменьшинств, следует считать и «наличие нескольких соперничающих между собой идентификационных моделей среди русинов» [27, с. 155].
Это обстоятельство, в свою очередь, свидетельствует о том, что признание русинской идентичности как акт формально-юридический, опять-таки, важный, но не окончательный шаг на пути решения «русинского вопроса». Иными словами, «русинский ответ» не может быть сведен к только лишь «автономии в составе федеративного украинского государства» даже вкупе с «признанной русинской идентичностью» [15], а предполагает, скорее, уяснение сути самой русинской идентичности. Точнее, той модели ее формирования, специфика которой заключается в некоей незавершенности, в том, что ныне эта модель уже стала фактом, но фактом не вполне бесспорным, а потому и не вполне окончательным. Речь - о ру-синофильстве, считающем русинов «отдельным восточнославянским народом» [27, с. 270].
Как показывает К.В. Шевченко, русинофиль-ство сформировалось, с одной стороны, в рамках русофильства, определявшего русинов «как наиболее западную ветвь единого русского народа от Карпат до Тихого океана» или же как «самую западную ветвь общерусского дерева, сохранившуюся только благодаря духовной связи с Россией» [27, с. 270, 273]. А, с другой стороны, - в противоборстве с украинофильством, представители которого рассматривают русинов «этнографической частью украинского народа с недостаточно "разбуженным" украинским самосознанием» [27, с. 269]. При этом русинофильство противостоит как русофильству в пункте отрицания тезиса о
«едином русском народе в составе великороссов, малороссов и белорусов» [27, с. 272] и принятия теории существования трех восточнославянских народов - русского, украинского и белорусского -с указанием на необходимость внесения в этот перечень русинов как четвертого восточнославянского народа. Так и украинофильству, а, точнее, украинству [13] в пункте отрицания тезиса о том, что «русины - лишь этнографическая разновидность украинцев», а потому априори должны не только отказаться от идеи общерусского единства восточнославянских народов, но и быть сознательными участниками разрушения культурно-исторических связей с русским народом.
В чем же заключается упомянутая выше незавершенность русинофильства? Конечно же, не в том, что перечень восточнославянских народов все еще не расширен в пользу русинов, а на Украине русины так и не признаны в качестве отдельного национального меньшинства. Отвечая на этот вопрос, начнем с того, что все три модели формирования русинской идентичности сходятся в необходимости определения позиции русинов относительно России, а потому вынуждают и саму Россию уяснить собственную позицию относительно каждой из указанных идентификационных моделей. Так, русофильство, даже с учетом существенной трансформации его ключевой идеи о принадлежности русинов к единому русскому народу, фактически поднимает вопрос, как о западных границах общерусского единства, так и о механизмах поддержания духовной (и не только) связи между Россией и Русским миром. Вот почему русофильство как модель русинской идентичности, скорее всего, не может быть полностью отброшена Россией, но и, как заключает в своем докладе Г. Иванов, «в контексте текущей глобальной и региональной геополитики», не может быть задействована буквально. Ведь любая российская инициатива в этом направлении тут же будет классифицирована как «рука Москвы», как «поддержка сепаратизма русинов» и, как следствие, повод для вмешательства США [7]. «Поэтому геополитический расчет, осторожность, гибкость в стратегическом мышлении и благоразумие должны возобладать над эмоциями вокруг вечной дружбы русинского и русского народов, и вспышками политической активности в отношении суверенитета региона, умело управляемой американцами» [7].
Украинофильство с его нацеленностью на разрыв культурно-исторических (и, как показывает сегодняшний день, не только) украино-россий-ских отношений требует от России пристального его изучения в пункте предусмотренных тут прак-
тик дестабилизации и разрушения общерусского единства, дискредитации самой идеи этого единства и в целом - практик уничижения России, на деле оказывающихся технологиями «разделения России» [1; 4, с. 188; 12, с. 53]. Фактически украи-нофильство побуждает Россию ни много ни мало к укреплению внутренней, прежде всего культурно-политической консолидации. И к наращиванию своего внешнеполитического и экономического веса с тем, чтобы изменить сложившуюся в мире «диспозицию силы и бессилия» в свою пользу. Диспозицию, которая по выводу Э. Саида, и делает возможными сами практики уничижения [17, с. 430].
Наконец, русинофильство как идентификационная модель для русинов, на первый взгляд, является сегодня наиболее приемлемой для России и заслуживающей особой поддержки с ее стороны. Ведь эта модель устраняет противостояние русофильства и украинофильства, провозглашая русинов не частью русского или украинского народов, а четвертым, - отдельным, особым, самостоятельным, - восточнославянским народом. Одним словом, «...вопрос о том, станут ли русины отдельным народом или лишь частью какого-либо другого народа, и составляет суть так называемой "русинской проблемы"» [27, с. 20]. Принимая русинофильство, Россия тем самым и отводит от себя подозрения в «имперских притязаниях», и как бы выводит «русинский вопрос» «за скобки» украинофильства, лишая его смысла как модели русинской идентичности. К тому же, «"русин-скость" здесь не противопоставлена "русскости", но, напротив, ее конкретизирует» [16].
Но тут есть один нюанс. Если с русофильством и украинофильством Россия может работать как уже со сложившимися идентификационными моделями для русинов, то русинофильство в качестве такой модели отмечено некоторой незавершенностью в том смысле, что не содержит никаких особых указаний о тех условиях, при которых отдельность и особость способны превращаться в отдаленность и обособленность (культурно-историческую и не только), а затем - и во враждебность по отношению к России. Ведь аргументирование своей особости и отдельности потребует от русинов поиска и гипертрофии именно своих отличительных от остальных представителей восточнославянских народов, прежде всего, конечно, русских, черт. Отличительные черты не так тяжело представить, как разграничительные, а эти последние - как разъединительные, контрастные и в целом враждебные. Ведь украинофильство тоже начинало с акцентирования местных уникальных
культурно-языковых особенностей и отстаивания необходимости их сохранения и культивирования. Скажем, тезисы о том, что русины - это «один из самых древних славянских народов Центральной Европы» и «тисо-дунайская колыбель славянских народов», что «именно прарусинский язык мог быть принят за основу кодифицированного Кириллом и Мефодием славянского языка», что «именно русины вместе с болгарами через 100 лет после своего крещения шли крестить Киевскую Русь» и т.д. [19] при желании легко можно использовать и для раскрытия содержания русинофильства, и для аргументации в пользу несостоятельности идеи общерусского этнокультурного единства.
О незавершенности русинофильства свидетельствует и существование нескольких его модификаций - прословацкой, пророссийской, про-венгерской и даже проукраинской («русинская Украина в Закарпатье»), каждая из которых отстаивает соответствующие культурно-политические приоритеты внешнеполитической активности русинов. Петр Гецко, например, утверждает, что русинам не все равно, с помощью чьего влияния будет решен русинский вопрос - России, Венгрии, США или Украины. «... И, тем не менее, те страны, которые критически повлияют на этот вопрос, запишут себе в заслугу признание русинов» [3]. И далее: «Мы не привязаны к конкретной стране - мы привязаны к нашей цели» [3]. В достижении этой цель - «признать русинов народом» [3] - свой интерес демонстрируют и США, которые, отмечает В. Скворцов, играют сегодня роль интеллектуальной базы русинского движения с целью нейтрализации, а затем и полного устранения российского влияния в Подкарпатской Руси [20]. Кроме США такие страны, как Венгрия, Словакия, Польша и Канада, сотрудничают каждая со своим спектром «политического русинства» [20]. И, конечно же, руководствуются при этом своими интересами.
Замечание В. Скворцова подтверждает факт незавершенности русинофильской идентификационной модели. При этом, с одной стороны, именно в силу своей незавершенности русинофильство может быть корректировано Россией путем противостояния иным, чем пророссийский, его вариантам. А с другой стороны, опять же вследствие своей незавершенности, - влечет за собой определенные риски для России, которые можно обозначить термином «ловушка лимитрофа». Суть этой ловушки - не просто в том, что стратегическое значение Закарпатья априори обусловливает столкновение здесь интересов основных глобальных игроков. И не в том лишь, что Закарпатье пред-
ставляет собой своеобразный цивилизационный перекресток, расшатав который на выходе можно получить еще один «управляемый эпицентр нестабильности длительного действия», переведя «стрелки за дестабилизацию на Москву, которая якобы "поддержала" сепаратизм» русинов» [7].
«Ловушка лимитрофа» обусловлена, в первую очередь, теми культурно-историческими характеристиками, которыми, по мнению В. Цымбур-ского, Восточная Европа вкупе с Прикарпатьем и Приднестровьем выделяется в структуре Великого Лимитрофа [24, с. 213-217, 225]. Речь идет о статусе «размытого переходного континуума», благодаря которому Восточная Европа существует как континуум народов, тяготеющих одними своими чертами к цивилизации России, а другими - к так называемой «коренной» или «настоящей» Европе [24, с. 215, 217]. На восток от этой последней, где «романо-германизм», западное христианство, латинское письмо и средневековое архитектурное наследство готики образуют единое целое, лежит пространство, в котором отдельные признаки «настоящей Европы» отщепляются друг от друга и порознь сходят на нет [24, с. 216].
Указанное пространство, простираясь «от Одера до Прикарпатья», образует своеобразный интервал между «почти несомненной Европой» и «практически очевидной не-Европой», а из-за соседства с Ближним Востоком, не просто периферию Западной Европы, но и в полном смысле межцивилизационное пространство, потенциально обладающее несколькими- взаимодополняющими - «культургеографическими строениями» [24, с. 217, 233]. Именно поэтому здесь постоянно разыгрываются исторические драмы с намерениями «вернуться» или «вписаться» в Европу, которые натыкаются на экономические, психологические и иные препятствия, на двойственность так называемой «недоинтегрированности» в целом [24, с. 216]. Любой признак, подмечает В. Цым-бурский, отделяющий здешние народы от России, можно политически использовать для сближения с Западом и наоборот [24, с. 218]. Иными словами, любое политическое или культурное отмежевание от России может быть истолковано как «дрейф в Европу», даже если «дрейфующий» народ остается православным и славянским [24, с. 220].
Вот почему в процессе формирования здесь культурно-этнических идентичностей социально-политические факторы играют «более важную роль, чем объективно существующие культурные особенности» [27, с. 1]. Вот почему, анализируя противоборство различных идентификационных моделей среди русинов, - русофильской, украино-
фильской и русинофильской, - Пол Магочий делает вывод, что все они имели теоретические шансы на успех, который «зависел от того, в какой степени правящие власти и местная элита были в состоянии прийти к согласию относительно проведения четкой и последовательной национальной политики [27, с. 30]. Получается, что успех той или иной идентификационной модель в континууме «Промежуточной Европы» [23, с. 269] во многом определяется консолидированной ее поддержкой со стороны представителей политической элиты и интеллигенции, причем не обязательно лишь «своей». Как тут не вспомнить Г.П. Федотова: «Мы сами отдали Украину Грушевскому и подготовили самостийников» [21, с. 65].
Таким образом, для России «ловушка лимитрофа» в случае необходимости уяснения своей позиции по отношению к русинофильству означает что, с одной стороны, Россия не может устраниться от участия в «доработке» этой идентификационной модели в свою пользу, поскольку в противном случае она грозит «состояться» как очередной антироссийский проект. А с другой стороны, не может и демонстрировать свое участие активно и напористо, не может позиционировать его как приоритетное для себя, поскольку все «российские инициативы» в Закарпатье, по замыслу Збигнева Бжезинского, тут же должны быть использованы как повод для вмешательства США [20].
Предотвратить попадание в эту ловушку можно в случае увязывания позиции России в «русинском вопросе» с задачей выработки последовательной и целостной доктрины ее «политики на Великом Лимитрофе» [24, с. 197, 235]. Политики, призванной не допустить сборку основных его секторов, прежде всего Восточной Европы, под антироссийскими лозунгами, а также не позволить России «увязнуть» в своих лимитрофных территориях, что рано или поздно обернется для нее внутренним надломом и расколом. Первоочередность Восточной Европы объясняется тем, что именно через нее Великий Лимитроф, собранный в виде сквозной «стратегической и геоэкономической целостности», получает доступ к Евро-Атлантике [24, с. 308]. Но и не только этим. «Европейские» признаки, подмечает В. Цымбурский, в поясе «от Одера до Прикарпатья» имеют свойство убывать «как бы ступеньками с запада на восток» [24, с. 217]. Причем в северной его части они исчезают постепенно и плавно, а вот южнее Карпат уже «создают резкий рубеж между Русской равниной и Европейским субконтинентом» [24, с. 217]. Отсюда - «своеобразная пороговость Прикарпатья в околоцивилизационном интервале» [24, с. 217].
Фактически, его мир - это такая себе «граница границы». Не просто западный рубеж как Русского мира, очерчиваемого идеей общерусского единства, так и «места развития» России-Евразии, каковым у евразийцев является «область степей и пустынь, тянущаяся непрерывной линией от Карпат до Хингана» [18, с. 285]. Но и восточная граница интервала между «почти несомненной Европой» и «практически очевидной не-Европой», на пространствах которой собственно «европейское» нивелировано. Вследствие этого «.Закарпатье находится на разломе цивилизаций или лучше сказать - на стыке» [3]. Не случайно, заключает В. Цымбурский, именно к Карпатам тяготеет в ХХ в. феномен униатства - «"греко-католичества": ведь он как бы нейтрализует фундаментальное различие "принадлежность - непринадлежность к западному христианству"» [24, с. 217]. Не случайно, наверное, русины, переходившие в начале ХХ в. из униатства в православие, австро-венгерскими властями обвинялись в государственной измене и привлекались к судебной ответственности. А результатом прямого контакта русофильской идентичности с «несомненной Европой» стали первые в Европе концентрационные лагеря - Та-лергоф и Терезин.
Итак, с одной стороны, Прикарпатье - это «резкий рубеж между Русской равниной и Европейским субконтинентом», где «европейских» признаков как бы уже и нет. Иначе, откуда резкость? Но отсюда же и важность специальных культурно-политических усилий со стороны всех, кто претендует на удержание Прикарпатья в зоне притяжения «Европейского субконтинента», в том числе и за счет «подчеркивания неких квазиевропейских качеств» [24, с. 216]. К слову, украино-фильская модель русинской идентичности вполне может служить примером таких усилий.
С другой же стороны, Прикарпатье - элемент Восточной Европы, восточная граница этого «око-лоцивилизационного интервала». А «чем восточнее, тем более расплывчатыми, спорными и часто претенциозными становятся здесь цивилизаци-онные идентификации» [24, с. 216]. Поэтому, наверное, так важно, чтобы русинофильская модель идентичности не обернулась очередным русофобством. В случае Закарпатской области Украины это особенно важно, поскольку русины составляют тут основное население, а русофобство сейчас фактически приравнено к официальной идеологии Украины. Но как предупредить такую возможность, если любые действия со стороны России по созданию приемлемой для нее конъюнктуры на этом участке Великого Лимитрофа всегда будут
особо резкими на фоне «пороговости Прикарпатья», но без них - русинофильство вполне может повторить судьбу украинофильства? Россия ведь начала игру на Великом Лимитрофе в условиях, когда он уже был частично собран и оформлен без ее участия. Стоит лишь вспомнить, что США не только имеют на своей территории мощные научно-исследовательские центры русинского движения, но и связывают их в единую сеть с организациями в Украине, а русинская тематика тщательно изучается ведущими европейскими университетами стран-соседей Украины [20].
Осмысление возможных способов выхода из указанной выше дилеммы можно проследить в работах известного русского ученого-слависта В.И. Ламанского. В частности, в его размышлениях о соотнесенности греко-славянского мира и мира «восточной, Закарпатской и Задунайской, Греко-Славянской Европы». Не вдаваясь в детали учения В. Ламанского о греко-славянском мире, отметим те его моменты, которые могут быть интересными в русле проблематики «русинского вопроса».
Согласно В. Ламанскому, в пределах Азиат-ско-Европейского материка следует различать три мира, каждый из которых имеет свои, только ему присущие географические и культурные особенности. Это - «собственно Европа» или западная, романо-германская или католическо-Протестант-ская Европа; «собственно Азия» с ее древними и средневековыми цивилизациями, варварством, разнообразными дикими или полудикими племенами и народами; Средний или греко-славянский мир - «ненастоящая Европа» и «ненастоящая Азия». «Русинский вопрос», будучи географически локализированным в «Руси Угорской, Карпатской», которая никак «не могла появиться в XII и XIV веке», ведь еще «мадьяры XIII в. не считали Русинов новопереселенцами» [10, с. 145], каким-то образом связан, прежде всего, с отношениями «собственно Европы» и греко-славянского мира. В чем заключается главный вопрос этих отношений, и какое место в нем отведено собственно «русинскому вопросу»?
Главное и существенное отличие Греко-Славянского мира от Романско-Германского находится в плоскости социально-политических идеалов и устремлений, а также культурно-исторических характеристик [9, с. 2, 44-45]. «Собственно Европа» в этнологическом и культурно-историческом плане характеризуется дуализмом романских и германских начал, которые в будущем, вследствие бурного развития англосаксов, неизбежно «будут вынуждены согласиться на второстепенную роль,
не только в мире, но и в собственно Европе» [11, с. 41]. Средний мир, будучи Востоком для Европы и Западом для Азии, является Россией, а его границы охватывают границы всей Российской империи. Этот мир в отличие от романо-герман-ского мира «собственно Европы» в исторически-культурном отношении является миром греко-славянским [11, с. 54]. То есть: в культурном отношении этот мир является преимущественно греческим или православным, а в этнологическом - славянским [11, с. 56-57]. Причем обе характеристики представлены русским народом: «Численно, пространственно и духовно преобладает в мире Греко-славянском одно племя славянское, а в нем и через него - один народ и язык русский» [11, с. 82-83].
История соперничества романо-германского и греко-славянского миров образует своеобразную ось, вокруг которой вращается колесо истории христианско-арийских племен Европы и Азии [9, с. 32]. Это объясняется тем, что романо-герман-цы в Новом мире, а славянство в Азии несли в себе начала будущих мировых государств, перед которыми бледнеют все более или менее фантастические попытки возродить Римскую империю [9, с. 27]. Более того, само разграничение этих миров восходит к первой попытке такого возрождения, которая была осуществлена во времена Карла Великого и должна была символизировать собой наказание греков способом похищения у них трегшт 01^, - «владения миром», - и переноса его на Запад в награду за его религиозное благочестие. Не случайно все последующие походы и союзы против турок имели целью не только изгнание их из Европы, но и подчинение восточных христианских общин Римскому престолу, что должно было знаменовать восстановления Латинской империи на Босфоре.
Концентрированным выражением противостояния романо-германской и славянской попыток реализовать трегшт 01^, по мнению В. Ламан-ского, стал восточный вопрос, содержанием которого для греко-славянского мира следует считать «собственно вопрос сохранения за собою всех своих западных окраин» и проблему определения западных границ греко-славянского мира в целом [9, с. 1, 29]. Трудность решения этой проблемы обусловлена существованием между романо-гер-манским и греко-славянским мирами некоего переходного в культурном отношении пространства - «восточной, Закарпатской и Задунайской, Греко-Славянской Европы». Это пространство ни по своим географическим характеристикам, ни по своему этнографическому составу, с одной
стороны, не похоже ни на романо-германскую Европу, ни на греко-славянский мир. А, с другой стороны, - по этим же показателям не образует целостного организма и не существует в виде самостоятельного исторического типа. «Для нас Россия оканчивается на Восточном Океане, в соседстве Японии и Китая, в Туркестане и в Закавказье, на границах Персии и Азиатской Турции, а Европа начинается на границах Пруссии, и едва ли Румынии и Австрии, первую и славянские земли до Чехии, Истрии, Далмации, Черной Горы и Албании включительно мы не зовем Россией, но всегда затрудняемся давать им название Европы» [9, с. 234]. Вот почему Россия является главным и даже единственным самобытным представителем греко-славянского мира, в то время как понятие об этом мире ею одной не исчерпывается и к ней одной не сводится [9, с. 38].
Однако, подчеркивает В. Ламанский, рома-но-германцев не пугает мысль о завоевании Россией этих земель - это только ослабило бы Россию [8, с. 663]. А значит, западная граница греко-славянского мира - «восточная Греко-Славянская Европа», - может стать западной границей России не в случае вхождения ее в административно-государственные границы последней, а при условии установления и упрочения здесь российского культурно-политического доминирования. Только тогда Россия приобретет вид «особого самобытного материка», то есть окончательно реализует свой вариант трегшт oгbis. В этом отношении важность задунайского и закарпатского Славянского мира для России подобна важности Мексики для Северной Америки [9, с. 42].
При этом важно учитывать один нюанс при определении границ Среднего мира. А именно: если границы Среднего мира с собственно Азией практически совпадают с его политическими границами, имея свойство переходить в границы этнографические, то его границы с «собственно Европой» являются преимущественно культурно-историческими. «Если на востоке и юге, именно в Азии, и частично в Европе, на северо-западе, границы России со Швецией и Норвегией почти совершенно совпадают с этнологическими и историко-культурными границами Среднего мира от собственно Азиатского и собственно Европейского, то на прочем западе и юге эти европейские границы Среднего мира заметно и значительно расходятся с государственными границами России» [11, с. 20]. Соответственно, отмечает В. Ла-манский, западные и южные сухопутные политические границы Европейской России с Пруссией, Австрией и Румынией являются искусственными
в том смысле, что на землях, лежащих за ними, хотя и заканчивается политическое доминирование и господство восточного православия, славянского языка и народности, но не прекращается численное их преобладание. Эти земли сами по себе занимают довольно незначительную площадь для того, чтобы образовать самостоятельный мир, а потому с культурно-исторической точки зрения должны быть отнесены не к «собственно азиатскому» и «собственно европейскому» мирам, а к миру Среднему. «Таким образом, не отождествляя и не сливая с Россией прилежащих к ней земель славянских и православных, мы не можем, однако, с точки зрения этнологической и историко-культурной, даже политической, не причислять их к одному с ней разряду или миру и должны отделять их от мира собственно азиатского и от мира собственно европейского» [11, с. 26].
Учитывая, что в будущем «центр тяжести» ро-мано-германского мира переместится к «достаточно окрепшему Новому Свету, сначала в Англию, а затем и в Северную Америку», культурно-историческая противоположность Романо-Германского и Греко-Славянского миров обернется жестким их противостоянием и окончательным разграничением по линии «восточной Греко-Славянской Европы» [9, с. 29]. Это обусловлено тем, что реализация романо-германским миром собственной попытки imperium orbis исторически оказывалась невозможной без греко-славянского мира, обращение к которому только и позволяло разрушить (и восстановить!) в первом политическое равновесие под руководством того или иного, - романского или германского, - начала. Англо-саксонский же мир, благодаря своим колониям и владениям, не подпадает под «чисто Европейские понятия политического равновесия», а потому видит в греко-славянском мире отнюдь не союзника и помощника для утверждения своей версии imperium orbis, отбрасывающей «прежнее определение великих Европейских держав», а, скорее, конкурента и преграду, ведь «Европейские понятия политического равновесия и великих держав еще менее приложимы к России, чем к Великобритании и Америке» [9, с. 38]. И будут «приложимы» все менее и менее по мере «развития русской образованности, увеличения железных дорог и усиления внешней и внутренней торговли России» [11, с. 82]. Поэтому распространение русского языка «в землях Славянских на юг за Дунаем, и на Запад за Вислою и Карпатами» несет на себе печать «грозной судьбы», неизбежности «колоссальной борьбы» России за «свою духовную и внешнюю самостоятельность» [8, с. 532; 9, с. 37].
Свидетельством этого можно считать различные теории, первоначально содержавшие негативные оценки славянства и славянской истории, а впоследствии направленные исключительно против русских. Суть этих теорий сводится к тому, что московиты, не являясь славянами, имеют частично финское, частично турецко-татарское, а в целом туранское происхождение, и поэтому между московитами и восточными славянами, несмотря на то, что и те, и другие называются Русскими, существует глубокое, неискоренимое отличие в народном духе, обычаях и общественном строе [9, с. 279-284]. Такое смещение акцентов объясняется стремлением романо-германского мира окончательно закрепить свое культурно-политическое доминирование в «восточной Греко-Славянской Европе» и таким образом ослабить существования России в качестве «великого политического тела» за счет вытеснения России до Волги и Урала, установления западной границы России по Западной Двине и Днепру и т.п. [9, с. 109].
Подытожим. У В. Ламанского «русинский вопрос» является частью Восточного вопроса как вопроса прохождения границы, прежде всего, культурно-исторической, между «собственно Европой» и Россией как «главным и даже единственным самобытным представителем Греко-Славянского мира». «Для нашего мира это вопрос западный, ибо тут идет речь собственно о том, где именно начинаются западные границы или окраины славянства и восточного христианства и где кончаются восточные пределы романо-германско-го запада или Европы Карла В. и Григория VII?» [8, с. 542]. Поскольку эта граница существует в виде «восточной, Закарпатской и Задунайской, Греко-Славянской Европы», то для России это и вопрос «сохранения за собой всех своих западных окраин». Вот почему В. Ламанский называет важнейшей частью восточного вопроса «вопрос о Карпатах» [8, с. 670]. Как вопрос о судьбах тех, кто «по эту и по ту сторону Карпат принадлежит к той же русской народности, говорит тем же русским языком и, несмотря на все искажающее влияние латинства, причисляет себя к сынам православной Церкви» [8, с. 676]. Вот почему отстаивает статус русин как автохтонных жителей «Карпатской Руси», указывая, что «еще мадьяры XIII в. не считали Русинов новопоселенцами» [10, с. 145]. Для В. Ламанского это не вопрос праздно-исторический, а вопрос о «бытности Славянской Карпатской Руси» [10, с. 145]. Вопрос о том, будет ли сохранена эта «бытность» и, тем самым, западные окраины России, в ситуации, когда Россия не может сделать их своими политически, но
и не может отказаться от них как от сферы своего культурно-политического влияния. Ведь и в том, и другом случае не избежать жесткого противостояния с англо-саксонским миром как преемником «собственно Европы». Поэтому-то В. Ламанский и заключает: «Из всех учений в мире о границах естественных и народных, конечно учение о необходимой принадлежности Русских Карпат к империи Всероссийской есть учение самое умеренное, правильное и благоразумное» [9, с. 38].
Не отрицая «значения дипломатии и войн в развитии восточного славянского вопроса», В. Ла-манский отстаивает первоочередность «умеренности, правильности и благоразумия» в отношении «восточной Греко-славянской Европы», предполагающих, во-первых, «распространение русского языка вне пределов России». Во-вторых, «изучение славянских языков и литературы в России и умственное и литературное ее общение с миром славянским» в целом, а также «ближайшее ознакомление с бытом и характеристическими особенностями Южной Руси» в частности [8, с. 34; 10, с. 191]. На практике это предполагает отказ от представления «как будто вне войны не существует иной борьбы и соперничества» и сосредоточение усилий на кропотливой «обработке вопросов и задач теории политики» [8, с. 547, 695]. Более же конкретно - мер, осуществляемых «и государственно, и общественно» и направленных на «распространение русских книг литературного и научного содержания»; «открытие русских книжных лавок»; «развитие желания и потребности узнать Россию и русскую культуру» и «подписаться на русские издания»; «выдачу постоянных пособий преподавателям русского языка»; оказание «помощи в литературной обработке местных наречий, без чего они будут отданы на откуп германцам» и т.п. [8, с. 466, 685, 737, 738, 814-815].
Такая повестка дня объясняется тем непреложным фактом, что и германизм своим успехам в наступательном движении на славянский Восток обязан был «далеко не одним своим силам, а прежде всего и преимущественно латинству, римско-католической церкви» [8, с. 530]. «Религиозные и ученые миссии и школы», «изучение почвы людьми промышленными и торговыми», использование «личного творчества, частной и общественной инициативы», «внешняя организация и дисциплина» - вот подлинные причины успехов немцев, англичан и романцев [8, с. 530, 531, 545]. Причины, требующие и от России «успехов не одной дипломатии, не одних военных сил, не одних финансов, но всех сторон и частей русского государственного строя и хозяйства» [8, с. 533].
Важную роль среди этих «сторон и частей» может сыграть и консолидированная позиция интеллигенции, призванная обеспечить России как «ясное разумение своего внутреннего и своего внешнего по отношению к Западу положения», так и «выработку целой программы вопросов» по предмету отношений России к каждой народности «восточной Греко-Славянской Европы» [8, с. 536, 546].
Но, к сожалению, признает В. Ламанский, большинство образованных людей в России считают восточный вопрос, а, следовательно, и «русинский» как его составляющую, «делом пустым, ничтожным и не стоящим внимания» [10, с. 191]. «Оно нередко выражает самое искреннее пожелание, чтобы этих вопросов впредь не существовало, чтобы раз навсегда мы махнули на них рукой и занялись своими внутренними делами» [8, с. 526]. В этом контексте показателен вывод К. Шевченко о том, что многие русофильские публицисты вину за инициирование и поддержку сепаратистского движения среди малороссов возлагали не только на австрийские власти, но и на великорусскую либеральную общественность, которая способствовала отчуждению малороссов и великороссов [27, с. 278]. Суть этих обвинений может быть сведена к следующему: «именно великороссы указывали на различия между великороссами и малороссами, в то время как малороссы подчеркивали сходство обоих русских племен»; «примечательно, что самыми последовательными и убежденными противниками украинской пропаганды часто выступали сами малороссы»; «русская интеллигенция не знает и не понимает Галицкой Руси» и т.п. [27, с. 79, 83, 278]. Вспомним, что и сам В. Ламанский называл позицию Н.Г. Чернышевского и в его лице всей либеральной России таковой, что игнорирует всю важность русинского вопроса, убивает в сознании Угорской Руси историческую связь со всей Русью и, вследствие этого, доставляет большое наслаждение политическим врагам русинов [8, с. 619, 626, 631].
Указанная В. Ламанским повестка дня для России по отношению к «своим западным окраинам» суть не что иное, как своеобразный эскиз той самой «мягкой силы», в отсутствии которой принято сейчас обвинять Россию, в том числе, в связи и с событиями на Украине [13; 22; 25]. Если обратиться к В. Ламанскому, то сама необходимость «мягкой силы» обусловлена тем неоспоримым фактом, что «в исторической жизни немаловажное принимают участие взаимные народные симпатии и антипатии» [8, с. 39]. Разработка концепции «мягкой силы» движется осознанием того, что «внутреннее состояние», «внутренние дела»
России - это «и есть самая важная, самая существенная часть восточного славянского вопроса» [8, с. 535]. А потому всякое «ускорение» этого вопроса без «предварительного, благоприятного решения главнейших вопросов внутренней русской политики» следует считать несвоевременным [8, с. 697]. Осуществление же «мягкой силы» всегда будет утруднено тем не очень приятным для России фактом, что лидерам славянских народностей в «спокойные времена» свойственно забывать о России, побранивать ее, говорить, что «она-де ничего для славян не делает» и что «все-де, что имеем, добыли мы сами» [8, с. 472]. Но лишь только им угрожает опасность, «они мгновенно уразумевают, что такое для них была и есть Россия и во что они без нее опять обратятся» [8, с. 472].
Далее, на уровне конкретных политических секторов «мягкая сила» осуществляется через контакты с их, прежде всего, официальными представителями, которые во многом уже испытали на себе действие технологий социализации и социального обучения [5, с. 36-37]. Учитывая это, В. Ламанский указывает на важность получения молодежью «восточной Греко-Славянской Европы» высшего образования не в Западной Европе, а в России. Лишь в этом случае ей будет чуждо «горделивое презрение европейского Запада к своему народу» и понятны «трудности соприкосновения народной жизни с жизнью европейской» [8, с. 825, 826].
В целом же, можно заключить, что успех «мягкой силы» предполагает отказ от привычки «обращать внимание только на одну жизнь государственную и политическую; как будто бы судьба Русских, верных своей народности, не живущих, однако в Русской территории, не составляет органической части Русской истории» [10, с. 64]. Фактически речь идет о принятии во внимание и поддержании «чувства принадлежности к особой солидарной группе» в условиях «минимальной или отсутствующей реляционной связанности» [2, с. 100]. Материи тонкой, но очень важной для недопущения «поспешных выводов и заключений», на которые указывал В. Ламанский как на одну из причин, мешающую выработать программу вопросов об отношении России к своим «соплеменникам и единоверцам», находящимся за пределами России. Их чаяния и сочувствие - «величины, конечно, невесомые и неосязаемые», но для России они стоят «целых армий и кредиторовской услужливости европейских банкиров» [8, с. 443].
Возьмем, к примеру, тезисы «Закарпатье - не Галичина» и «Русины - не бандеровцы» [6]. «Закарпатье - не Галичина». Но ведь и Галичина не
была изначально «Украинским Пьемонтом». И разве не Н. Чернышевский призывал галицких русин не отделяться от малороссов, не придумывать себе «особенное ломаное наречие», а использовать их язык, вопрошая: «Разве он так далек от языка русинов, что им нужно писать другим наречием?» [26].
«Русины - не бандеровцы». Но и украинцы в качестве граждан Украины не могут быть поголовно приравнены к бандеровцам. Сколько украинцев, имея украинский паспорт, стали украинцами в том первоначальном смысле этого слова, призванном не только «внушить малороссам мысль инородничества к русскому народу, чтобы порвать всякую историческую связь даже в названии» [27, с. 277]. Но и обозначить особый политико-идеологический проект, нацеленный на «расчленение России» [1], «ослабление России вплоть до ее раздробления и распада» [4, с. 188], «оттеснение России в границы Московского царства» [12, с. 59-60]? А сколько не стали? И когда П. Гецко утверждает, что «русины готовы сотрудничать со всеми, кроме бандеров-цев» [14], то к этим «всем» причисляются ли и те, кто классифицирует Россию в качестве одной из мировых угроз наряду с ИГИЛ и лихорадкой Эболы? Напомним, что США довольно плотно работают с русинскими общинами. Не поэтому ли, например, в Сербии «получилось так, что все русинские СМИ теперь работают против интересов русин»? [16]. Отождествление названия государства с названием специфического политико-идеологического проекта «бескомпромиссной, тотальной и непрерывной» борьбы с Россией с целью расчленения ее «на самостоятельные национальные государства» [1] обернулось для граждан этого государства злобной гримасой.
Что самое интересное. И российские либералы, поддерживающие ныне официальный Киев в его «борьбе с Россией», само собой «бескомпромиссной, тотальной и непрерывной», и то «множество русских людей», готовых и сегодня «откровенно проклинать и этот восточный и все эти славянские вопросы» [8, с. 526], и те, кто призывает, «чтобы мы раз навсегда махнули на них рукой и занялись своими внутренними делами» [8, с. 526], по сути дела, являются украинцами, то есть приверженцами отпадения (не только политического, но и культурного) от России ее западных (и не только!) окраин. Но где начинаются эти окраины? Ответ на этот вопрос ведь уже дан: на «натуральных границах Московии» - «границах года 1553-го» [12, с. 59-60]. Не потому ли В. Ламанский и заключает о недопустимости для русского общества как
«легкомысленного отношения к восточному вопросу», так и «тупого равнодушия к положению и судьбе своих русских единоверцев и соплеменников»? [8, с. 461].
Рассуждения о «русинском вопросе» плавно перешли в плоскость «украинского вопроса». И это не случайно. Как писал В. Ламанский, «весьма древне на Руси существование Украйн, передовых постов народа Русского, воздвигаемых им в видах чисто охранительных <...>» [10, с. 151]. И «украинский вопрос», и «русинский вопрос» являются для России вопросами ее политики «мягкой силы» на Великом Лимитрофе, поэтому недооценка «украинского вопроса», граничащая с его игнорированием, вполне логично обернулась «украинским уроком» [25]. Содержание этого урока, кстати, тоже было предугадано В. Ламанским: «... всякие попытки отторгнуть, например, Киев от России, вызовут такие бедствия и несчастия, последствия которых нельзя и предвидеть» [8, с. 625]. Хочется надеяться, что в «русинском уроке» признаваемая русинофиль-ство «изначальная русскость», будет, как пишет О.Б. Неменский, действительно акцентирована в «местных исторических и этнографических особенностях» [16], а не переформатирована за их счет до неузнаваемости.
На фоне активизации поддержки Венгрии своей общины в Закарпатье и признания того же П. Гецко о том, что русины биполярны, «настроены и на Европу, и на Россию» [3], это особенно важно. Ведь, как пророчески предупреждал В. Ламанский, «осиленные германизмом» славяне становятся «непримиримыми врагами русского народа» ... [8, с. 740].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бандера С.А. Перспективи украшсько! ре-волюци [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.stepanbandera.org/bandera_perspective_ content.htm
2. Брубейкер Р. Этничность без групп / пер. с англ. И. Борисовой. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2012.
3. Гецко П. Русины - часть русского мира [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// kolokolrussia.ru/russkiy-mir
4. Донцов Д.1. Твори. Том I. Геополггичш та щеолопчш пращ / О. Баган (упоряд., передмова, комент.); 1нститут украшсько! археографи та дже-релознавства iм. М. Грушевського НАН Украши. Львiв: Кальварiя, 2001.
5. Европеизация и разрешение конфликтов: конкретные исследования европейской перифе-
рии. / Бруно Коппитерс, Майкл Эмерсон и др.; пер. с англ. М.: Весь мир, 2005.
6. Закарпатье не Галичина, русины не бандеры [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// русскоедвижение.рф
7. Иванов Г. Станет ли «русинский вопрос» геополитической ловушкой для России? Доклад на конференции «Прикарпатская Русь и Русская цивилизация» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://ruskline.ru/tema/politika/rusinskij_vopros/?p=2
8. Ламанский В.И. Геополитика панславизма. М.: Институт русской цивилизации, 2010.
9. Ламанский В.И. Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе. СПб., 1871.
10. Ламанский В.И. О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании. СПб., 1859.
11. Ламанский В.И. Три мира Азийско-Евро-пейского материка. Пг., 1916.
12. Липа Ю.1. Розподш Роси / О. Гришв (упоряд.). Львiв: 1нститут народознавства НАН Укра!-ни, 1995.
13. Неменский О.Б. Чтобы на Руси не было Руси: исторические особенности идеологии украинства // Вопросы национализма. 2011. № 1. С. 77-123.
14. Онуфриенко М. Венгрию, Польшу и Румынию ожидают большие потрясения в связи с украинским кризисом [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.nakanune.ru/articles/110737/
15. Русин М. Русинский вопрос - русинский ответ [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// www.russian.kiev.ua/material.php?id=11607160
16. Русины Карпатской Руси: проблемные вопросы истории и современность: сб. научных статей по материалам Междунар. науч.-практ. конф. «Геноцид и культурный этноцид русинов Карпатской Руси (конец XIX - начало XXI в.)», г. Ростов-на-Дону, 19 дек. 2008 г. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://h.120-bal.ru
17. Са!д Е. Орieнталiзм / Пер. з англ. В. Шов-кун. К.: «Основи», 2001.
18. Савицкий П.Н. Континент Евразии / А.Г. Дугин (сост.). М.: Аграф, 1997.
19. Сидор Д. Русины (как terra incognita) в III тысячелетии [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/560.htm
20. Скворцов В. Русины и Запад: qui prodest? [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// ruskline.ru/monitoring_smi/2009/04/17/
21. Федотов Г.П. Три столицы // Федотов Г.П. Полн. собр. соч.: в 6 т. Т. 1. Париж: УМСА-Пресс, 1988. С. 49-70.
22. Филимонов Г.Ю. Актуальные вопросы формирования «мягкой силы» Российской Федерации
[Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// cont.ws/post/102988
23. Хаусхофер К. О Геополитике. Работы разных лет. М.: Мысль, 2001.
24. Цымбурский В.Л. Геополитические и хро-нополитические работы. 1993-2006. М.: РОС-СПЭН, 2007.
25. Чернега В.Н. Украинский урок. России следует извлечь выводы из поражения [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://ni.globalaffairs.ru
26. Чернышевский Н.Г. Национальная бестактность. Отрывок [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://litopys.org.ua/shevchenko/vosp72.htm
27. Шевченко К.В. Славянская Атлантида. Карпатская Русь и русины в XIX - первой половине ХХ вв. М.: Издательский дом «Регнум», 2010.
REFERENCE
1. Bandera, S.A., 1998. Perspektivi ukrains'koi revolyutsii [Perspectives of Ukrainian revolution]. URL: http://www.stepanbandera.org/bandera_ perspective_content.htm (in Ukrainian.)
2. Brubeyker, R., 2012. Etnichnost' bez grupp [Ethnicity without groups]. Moskva: Izd. dom Vysshei shkoly ekonomiki. (in Russ.)
3. Getsko, P. Rusiny - chast' russkogo mira [Rusyns - a part of the Russian world]. URL: http:// kolokolrussia.ru/russkiy-mir (in Russ.)
4. Dontsov, D.I., 2001. Tvory. Tom I. Geopolitichni ta ideologichni pratsi [Works. Volume I. The geopolitical and ideological works]. L'viv: Kal'variya. (in Ukrainian.)
5. Koppyters B., Emerson M. et al., 2005. Evropeizatsiya i razreshenie konfliktov: konkretnye issledovaniya evropeyskoy periferii [Europeanization and conflict resolution: case studies of the European periphery]. Moskva: Ves' mir. (in Russ.)
6. Zakarpat'e ne Galichina, rusiny ne bindery [Zakarpatye not Galicia, Rusyns not Bandera]. URL: http:// russkoedvizhenie.rf (in Russ.)
7. Ivanov, G. Stanet li «rusinskiy vopros» geopoliticheskoy lovushkoy dlya Rossii? Doklad na konferentsii «Prikarpatskaya Rus' i Russkaya tsivilizatsiya» [Will the «Rusyn issue» become a geopolitical trap for Russia? «Russia and the Carpathian Russian civilization» conference report]. URL: http:// ruskline.ru/tema/politika/rusinskij_vopros/?p=2 (in Russ.)
8. Lamanskiy, V.I., 2010. Geopolitika panslavizma [Geopolicy of pan-Slavism]. Moskva: Institut russkoi tsivilizatsii. (in Russ.)
9. Lamanskiy, V.I., 1871. Ob istoricheskom izuchenii greko-slavyanskogo mira v Evrope [Towards the historical study of Greek-Slavic world in Europe]. Sankt-Peterburg. (in Russ.)
10. Lamanskiy, V.I., 1859. O slavyanakh v Maloy Azii, v Afrike i v Ispanii [About the Slavs in Asia Minor, Africa and Spain]. Sankt-Peterburg. (in Russ.)
11. Lamanskiy, V.I., 1916. Tri mira Aziysko-Evropeyskogo materika [Three dimensions of Asia-Europe continent]. Petrograd. (in Russ.)
12. Lyipa, Yu.I., 1995. Rozpodil Rosii [Division of Russia]. L'viv: Institut narodoznavstva NAN Ukrai'ni (in Ukrainian.)
13. Nemenskiy, O.B., 2011. Chtoby na Rusi ne bylo Rusi: istoricheskie osobennosti ideologii ukrainstva [In order that there was no Rus' in Rus': historical features of the ideology of Ukrainian heritage], Voprosy natsionalizma, no. 1, pp. 77-123. (in Russ.)
14. Onufrienko, M. Vengriyu, Pol'shu i Rumyniyu ozhidayut bol'shie potryaseniya v svyazi s ukrainskim krizisom [Hungary, Poland and Romania expect big upheavals with reference to the Ukrainian crisis]. URL: http://www.nakanune.ru/articles/110737/ (in Russ.)
15. Rusin, M. Rusinskiy vopros - rusinskiy otvet [Rusyn issue - Rusyn answer]. URL: http://www. russian.kiev.ua/material.php?id=11607160 (in Russ.)
16. Rusiny Karpatskoy Rusi: problemnye voprosy istorii i sovremennost' [Rusyns of the Carpathian Rus': problems of history and modern times]. In: Sbornik nauchnykh statey po materialam mezhdunar. nauch.-prakt. konf. «Genotsid i kul'turnyy etnotsid rusinov Karpatskoy Rusi (konets XIX - nachalo XXI v.) », g. Rostov-na-Donu, 19 dek. 2008 g. URL: http:// h.120-bal.ru (in Russ.)
17. Said, E., 2001. Orientalizm [Orientalism]. Kyi'v: «Osnovi». (in Ukrainian.)
18. Savitskiy, P.N., 1997. Kontinent Evrazii [Eurasia Continent]. Moskva: Agraf. (in Russ.)
19. Sidor, D. Rusiny (kak terra incognita) v III tysyacheletii [Rusyns (as terra incognita) in the III millennium]. URL: http://www.pravoslavie.ru/ jurnal/560.htm (in Russ.)
20. Skvortsov, V. Rusiny i Zapad: qui prodest? [Rusyns and the West: qui prodest?]. URL: http:// ruskline.ru/monitoring_smi/2009/04/17/ (in Russ.)
21. Fedotov, G.P., 1998. Tri stolitsy [Three capitals]. In: Fedotov, G.P., 1998. Polnoe sobranie sochinenii: v 6 t. T. 1. Parizh: UMSA-Press, pp. 4970. (in Russ.)
22. Filimonov, G.Yu. Aktual'nye voprosy formirovaniya «myagkoy sily» Rossiyskoy Federatsii [Actual issues of «soft power» formation of the Russian Federation]. URL: http://cont.ws/ post/102988 (in Russ.)
23. Haushofer, K., 2001. O Geopolitike. Raboty raznykh let [About geopolitics. Works of different years]. Moskva: Mysl'. (in Russ.)
археология, Антропология и этнология в ciRcuM-PAdFic
24. Tsymburskiy, V.L., 2007. Geopolitichesike i khronopoliticheskie raboty. 1993-2006. [Geopolitical and chronopolitical works 1993-2006]. Moskva: ROSSPEN. (in Russ.)
25. Chernega, V.N. Ukrainskiy urok. Rossii sleduet izvlech' vyvody iz porazheniya [Ukrainian lesson. Russia should draw conclusions from the defeat]. URL: http://ni.globalaffairs.ru (in Russ.)
26. Chemyshevskiy, N.G. Natsional'naya bestaktnost' [National tactlessness]. Otryvok. URL: http://litopys.org.ua/shevchenko/vosp72.htm (in Russ.)
27. Shevchenko, K.V., 2010. Slavyanskaya Atlantida. Karpatskaya Rus' i rusiny v XIX - pervoi polovine XX vv. [Slavic Atlantida. Rus' of Carpathians and Rusyns in XIX - first half of the XX century]. Moskva: Izdatel'skiy dom «Regnum». (in Russ.)
