Российское общество: перспективы социальной активности населения Текст научной статьи по специальности «Социологические науки»

А.Э. Страдзе

директор Департамента дополнительного образования детей, воспитания и молодежной политики Министерства образования и науки Российской Федерации*

Российское общество: перспективы социальной активности населения

Даже спорные инициативы по отношению к общественным организациям могут сыграть позитивную роль, чтобы побудить общественные организации более активно искать финансовые ресурсы в российской среде, а также развивать систему добровольных пожертвований, связанных с конкретными проектами, а не связанных с очередным грантосодержащим проектом. Последнее свидетельствует о потребности общества в форме гражданской солидарности. Дело в том, что при всем том, что сейчас много говорится о солидарности на основе культурной традиции, о вовлечении все большего числа россиян в смыслообразующий, с помощью институционализированных, конфессиональных институтов, социальный и политический контекст1, важным становится социальная активность вне рамок конфессиональности, возрастание роли интегральной социальной активности, объединяющей представителей различных страционных групп независимо от этнического, эт-ноконфессионального статусов. Не отрицая значения конфессиональных институтов, отстаивающих социально-политические интересы или активно работающих в сфере воспитания и образования, можно сказать, что существует потребность в том, чтобы не переступить, чтобы не нарушить баланс религиозной традиции и социальной активности. Это, в свою очередь, связано с определенной деятельностью властных структур, для которых религиозные конфессии представляются наиболее обеспечивающими лояльность населения,

* Страдзе Александр Эдуардови, e-mail: [email protected]

1 О чем мечтают россияне? М., 2012. С. 131.

и с тем, что часто общественные организации занимают радикальные позиции в отношении конфессиональных институтов, видя в них только соперника, претендующего на монополию в настроениях россиян.

Очевидно, что для общественных движений важным становится упор на качества человеческого ресурса, так как для конфессий важным является ритуальное действие, в то время как для общественных организаций желаемыми являются социальные качества и организационная сплоченность, инициатива и интеллектуальный капитал участников движения. Естественно, взор обращается к средним образованным городским слоям населения, в этом случае за пределами влияния оказываются традиционные базисные слои.

Вероятно, на состояние институционализации социальной активности влияют два фактора: неравномерность распределения ресурсов (организационных, информационных, человеческих) между разными секторами социальной активности и регионами, и накопленный капитал, и предшествующий опыт активности.

Вместе с тем происходит трансформация социальной активности, которая оказывается относительно успешной тогда, когда существуют определенные условия в виде информационной инфраструктуры и человеческого капитала. Названные черты наиболее характерны для крупных столичных городов Москвы, Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода, Новосибирска, Екатеринбурга. Концентрация социальной активности в этих городах в действительности приводит к возникновению некоего специфического капитала, позволяющего навязывать повестку дня и держать курс на централизованные формы социальной активности, что проявляется в конфликте центральных и региональных организаций. Ярким примером является деградация политической структуры «Яблока», которая имела больше шансов развития, когда была дискуссионным клубом, нежели в данный

момент, превратившись в маргинальную политическую партию.

Мы можем также сказать, что в отношении к человеческим ресурсам не сформирована контрактная или партнерская система. Тестируя современные общественные организации на критерий партнерства, можно отметить, что в основном преобладает допустимое или избирательное партнерство, основанное не симметричности профессионального ядра и низового социального актива. В этом смысле традиционные структуры начинают проигрывать сетевым сообществам, формирующимся по принципу «флешмоб акции» и не требующим от участников обязательного членства или участия в иных организационных процедурах2.

Применительно к социальной активности в российском обществе можно сказать, что как раз данное замечание характеризует создание организаций, претендующих на общественный контроль ключевых форм, проблем общественной жизни (в сфере, например, национальной безопасности). Когда же речь заходит о социальных интересах или сфере частной жизни, обнаруживается, что для большинства россиян важно не формулирование и освоение новых правил, а решение конкретных социальных проблем, создание модели взаимодействия, в которой граждане ощущали бы эффект непосредственного действия.

Общественный запрос на социальную справедливость концентрирует внимание на таких аспектах институционализации, как артикуляция в сфере публичной политики тех тем, которые действительно откладываются в массовом сознании как ключевые. При этом в обществе особенно востребована идея ответственного взаимодействия у общества и власти. Не случайно, касаясь проблемы соотношения конфесси ональности и социальной активности, мы можем сказать о том, что институционализированные

Постсоветский институционализм. М., 2006. С. 102.

конфессиональные структуры могут создать ситуацию поощрения, стимулирования позитивной социальной активности, поскольку влияют на верующую часть населения в качестве личного поиска смысла жизни.

Если считать, что внутренний человеческий мир является объектом религии, то при констатации повышения уверенности верующих людей в осуществлении идеала, важно понимать, что религиозные конфессии не являются интерпретирующими сообществами. Чтобы социальный идеал был близок к осуществлению, необходима координация социальной активности граждан, тех, кто верит в социальную справедливость и мечтает не только жить в достатке, но и в обществе, достойном человека. Применительно к этому, действует общая тенденция, чем больше россияне уверены в полезности той или ной форме активности, тем выше оказывается и необходимость институционализации активистских практик.

Впрочем в условиях, когда институционализация касается преимущественно формальных (правовых, финансовых или организационных) аспектов, необходим смыслообразующий компонент социальной активности. В обществе существует довольно большой слой граждан (свыше 20 %), которые понимают взаимосвязь экономических, социальных и политических прав, осознают, что именно уровень демократии в стране в конечном счете определяет

о

возможность человека честно работать и зарабатывать3.

Это положение требует двух существенных уточнений. Во-первых, сам характер институционализации социальной активности пока разделяет социальную и публичную сферу, а тем более не затрагивает сферу личной жизни. Во-вторых, из приведенных данных отчетливо видно, что российские граждане испытывают потребность

3 О чем мечтают россияне? С. 174.

не в том, чтобы росло количество общественных организаций, а в том, чтобы существенно изменилась качественная составляющая, чтобы обществу был продемонстрирован реальный потенциал активности. Но одновременно, несмотря на указанные тенденции, можно говорить о том, что институционализация, воспринимаемая как формирование коллективных практик, в виде альтернативы легальным и нелегальным практикам обогащения и успеха не является доминирующей.

Проблема социальной саморегуляции, можно сказать, основана на нерефлексивных, безусловно применяемых нормах, в то время как деятельность общественных организаций, дающая объяснение их устойчивому функционированию, связана с неклассическими формами политики (субполитики). Представляется полезным сказать о современной нормативности, рассматривающей социальное продвижение в зависимости от достижений стандартов демократии и правового государства. Дело в том, что эти позиции охватывают лишь часть макросоциальных действий, не говоря о системном макроуровне. Поэтому не следует рассматривать участие или неучастие в общественных организациях как следствие принятия демократических норм и свобод.

В деятельности общественных организаций легитимация часто определяется верой в формальный порядок, в то время как отличный от него «реальный» порядок требует включения новых членов социального взаимодействия и перехода к логике представительства интересов. Если считать, что в российское общественное сознание проникло критическое отношение к деятельности общественных организаций, требуется реконструкция обратных связей. Связей, которые бы гарантировали открытость общественных организаций как форм воспроизводства форм и социального развития творчества.

На это достаточно ясно указывает Ю.Г. Волков, когда говорит о

появлении креативного класса в России в настоящее время4. До этих пор креативный класс воспринимается как проективный, как «класс», который является нестабильным сообществом людей, действующих по логике моды на те или иные социальные вкусы и предпочтения. Чтобы социальная активность перестала быть модой и не зависела от усилий медиапространства, или не была постмодернистским перфомансом, необходимо учитывать исторический контекст формирования социальной активности в российском обществе, в том смысле, чтобы не воспринимать ее как оппозицию, и как безусловное сотрудничество с государством.

Конечно, институционализация социальной активности не является завершающим условием формирования в российском обществе высокого уровня социальной инициативы населения. Но вне описываемого условия, вне того, чтобы всеми участниками общественного сектора и государством были приняты правила игры, позволяющие работать совместно на интересы общества, невозможно осуществление ни одного значимого общефедерального или локального проекта. Говоря об этом, мы можем сказать, хотя для россиян общественные движения воспринимаются неоднозначно, не отрицая их полезность и значимость в общественной жизни, так как и развитие гражданского сектора в целом, общественные настроения в лучшем случае дают оценку «удовлетворительно». Мы можем сказать, что действие традиции общественности в этом процессе является реальным, если и говорить об общности, то перенесении на общественную организацию неких идеальных черт общины, таких как справедливость и равенство внутренних отношений.

Эта модель, в ее современном российском варианте, уже не предполагает безусловной и безоговорочной «жертвенности» со

4 Волков Ю.Г. Креативность: исторический прорыв России. М., 2011. С. 174.

стороны рядовых членов5. Очевидно, что наибольшее требование, которое может предъявляться к потенциальным общественным организациям, состоит во включенности в реальные созидательные практики, готовности оказывать финансовую материальную и иную поддержку. С этим согласна И.А. Халий, которая подчеркивает, что процесс институционализации во многом зависит от содействия организации, требует разработки разнообразия способа и действия как единственной формы существования6. Отсюда можно сделать вывод, что при ориентации на институционализацию социальной активности нужно учитывать не столько отклонение россиянами формальных норм, сколько возможность общественными организациями деформализировать формальные нормы, в том, чтобы стандарты деятельности стали способами социальной самолегитимации и, что особенно касается социального микроувровня, причастности к семейной традиции.

Развитие российского общества невозможно без актуализации потенциала социальной активности, другой дело, что не следует выводить обобщенную формулу. Перспектива состоит в дифференциации социальной активности в зависимости от социально-территориальных, этнокультурных и мировоззренческих аспектов, поясняя эту мысль, мы должны понимать, что социальная активность является переменным фактором общественной жизни, испытывает и спады, и подъемы, движется по синусоиде, в зависимости от динамики общественных настроений. Это противоречит образу российского общества как общества абсолютной статичности.

В современных условиях россиянина трудно «расшевелить», вывести из состояния безразличия, негативных коннотаций. В условиях произошедшей индивидуализации общественной жизни

5 Горшков М.К. Российское общество как оно есть. М., 2011. С. 291.

6 Там же. С. 288.

люди больше всего озабочены моделью собственного социального взаимоустройства, очевидно, это требует возникновения новых форм взаимодействия. Особенно, это выражается на социальном микроуровне локальной активности, связанной со становлением нового типа идентичности местного сообщества, с необходимостью действовать в целях выживания. Как отмечает И.А. Халий, произошел развал взаимосвязи не только на публичном уровне, но и на соседском, когда стратегия выживания требует изоляции, характерной ранее только для мегаполисов7.

Россияне до сих пор не перешли от экстремальной солидарности к обыденной, которая бы позволила им быть реальными, а не номинальными гражданами, ощущать сопричастность жизни целой страны, или пределов собственной квартиры, но и во дворе, на улице, в городе. Иными словами, в среде «обитания» на этот счет вполне уместно замечание У. Бека, который подчеркивает, что все более осознанным и все менее легитимным становится противоречие в высвобождении из прежних традиционных канонов'.

Это выражается в том, что социальные изменения в российском обществе привели к перестановке акцентов в традиционном тендерном, социо-культурном разделении. При всех намечающихся заново или сохраняющихся проявлениях социальной активности происходит рост индивидуальных ожиданий и соответственно возрастает также число конфликтов взаимного отчуждения.

Предлагаемая У. Беком модель субполитик, деятельности инициативных групп в той сфере, в которой они ощущают себя наиболее компетентными и способными дать адекватную оценку происходящему, является интересным моментом, что позволяет констатировать эволюцию социльно-экологической активности. Однако выявляемые задачи и функции социальной активности

7 Там же. С. 103.

требуют заинтересованности в гибкости используемых стратегий, связанные с размыванием политики2. В реальности сложившаяся в обществе позиция перекладывания ответственности на органы власти сопровождается конфликтом между интересами населения и властью. Поскольку не делает шаги, не в направлении повседневной социальной активности, ни в противоположном направлении концентрации ответственности власти. Это означает, что социальная активность, говоря словами У. Бека, попадает под нажим

о

легитимации3, так как требует не только демонстрации определенных моральных качеств, но эффективности, на основании которой могут быть сформированы интересы населения.

В перспективе социальная активность должна стать не просто практикой проведения самостоятельного времени или моделью модного поведения, а тем, что является социальной интегральной ценностью, что служит маркером социального престижа, измеряет чувство социальной самооценку в условиях социальной удовлетворенности жизнью. В этом направлении, можно обнаружить немало не выясненных неотрефлексированных, не входящих в понимание проблем, как тема включения влияния социальной активности на действующие социальные проекты, от общефедеральных до локальных. При том, что существуют институционализированные формы (агенты) стратегических инициатив, есть разрыв между тем, что реально претворяется, заслуживает распространения и популяризации, инициатива жителей малых городов, и тем, что предлагается на социальном микроуровне, связанном с масштабными изменениями.

Другими словами, до сих пор в российском обществе социальная активность воспринимается по масштабности предполагаемых изменений, по количеству участников, и в меньшей степени обращается внимание на критерии ресурса способности

достижимость результатов и социальной эффективности, социальной значимости для российского населения. Освоение относительно новых групп социальной активности происходит весьма медленно, зависит от копирования зарубежного опыта и слабо связывается, корреспондируется с местными инициативами. Например, кампания по защите животных оборачивается российской пародийностью по поводу бездомных кошек и собак и навряд ли может вдохновить население провинции, которое видит в этом очередную блажь столичных жителей. Естественно, от проблемы защиты животных нельзя отмахнуться в российском обществе, но такие инициативы вызывают недоверие у большинства населения тем, что связаны с перераспределением и без того не «резиновых» бюджетных средств, отвлечением от реальных проблем безопасности, благосостояния или трудоустройства.

В целом же можно сделать следующие выводы. Во-первых, перспективы развития социальной активности в российском обществе связаны либо с инверсионным повторением, закреплением традиционных форм, сохранением разрывности на социальном микроуровне, и инновационным переходом от форм локальной инициативы к масштабным проектам. Во-вторых, в том, что социальная активность в российском обществе, хотя и приходятся на меньшинство россиян, имеет перспективу в качественных параметрах этой группы населения, которой, вероятно, и предстоит разделить ответственность за проведение политической и социальной модернизации.

Страдзе А.Э. Российское общество: перспективы социальной активности населения. В статье анализируются перспективы социальной активности россиян в условиях возрастающей потребности общества в гражданской солидарности. Социальная активность в российском обществе

приходится на меньшинство россиян, но именно социально активным группам населения предстоит разделить ответственность за проведение политической и социальной модернизации.

Ключевые слова: социальная активность, гражданская активность, гражданская солидарность, социальная солидарность, социальная модернизация.

Stradze A.E. Russian society: perspectives of social activity of the population. This article analyzes the prospects of social activity of the Russians in the context of increasing public demand for civil solidarity. A minority of Russians are social active, but this active groups will share the responsibility for the political and social modernization.

Key words: social activity, civic engagement, civic solidarity, social solidarity, social modernization.