CC BY
21
М.С. Пальников Российский социум и диаспоры
Аннотация. Рассматриваются: формирование новых этнических диаспор и национально-культурных автономий (НКА) на территории России, законодательство о НКА и меры по их интеграции в общественно-политическую систему РФ, «приватизация» руководства национально-культурными автономиями этническим бизнесом и его сращивание с российскими властными структурами, нарастание межэтнических напряжений и ксенофобии в российском социуме, экономические меры правительства по сокращению иммиграции в Россию и ослаблению межэтнической напряженности.
Abstract. The process of new ethnic diasporas and national cultural authonomies formation, the legislation and measures undertaken to integrate them into the socio-political system of the Russian Federation; subordination of NCA to ethnic business; its fusion with the Russian power structures; the growth of interethnic tension within the Russian society; economic measures in order to reduce immigration and ethnic tension, are analyzed in the article.
Ключевые слова: российский социум, межэтническая напряженность, национально-культурная автономия, кавказцы, этнический бизнес, коррумпированность властей, сращивание властей и этнического бизнеса, ксенофобия.
Keywords: the Russian society, ethnic tension, national cultural authonomy, business of ethnic origin, corruption of officials, fusion of power and ethnic business, xenophobia.
По мере усиления негативного эффекта от проводившихся в постсоветский период реформ российский социум испытывал состояние все более глубокой фрустрации, вызванной ломкой устоявшихся, практически традиционных социальных структур и идентичностей советской эпохи [Белл, с. 120]. Это состояние фрустрации, испытываемое большинством, было настолько сильным, что на первых порах начавшаяся массовая иммиграция не воспринималась подавляющей частью россиян как явление, способное уже в ближайшем будущем оказывать существенное влияние на их судьбы.
Россияне, несмотря на то что у них хватало забот, в целом доброжелательно встречали беженцев и вынужденных переселенцев, вообще всех тех, с кем на их родине обошлись несправедливо либо у кого стряслась беда. «Именно этим можно объяснить тот факт, что и после землетрясения в Спитаке, и погромов в Сумгаите, и войны в Чечне российские регионы радушно принимали беженцев оттуда, предоставляли им жилье, работу, устраивали детей в детсады и школы» [Чесноков, с. 10]. Многочисленные примеры подобного человечного отношения можно найти в статьях известной журналистки Лидии Графовой.
Но все же к массовому притоку иммигрантов российский социум был в целом не готов, и в первую очередь это выражалось в неготовности властей. В стране отсутствовали условия для их цивилизованного приема, не было ни средств, ни опыта, ни сформулированной иммиграционной политики. Более того, ни власти, ни население еще не успели как следует осознать это явление, как оно уже превратилось в критически важное для российского социума [Белл, с. 5].
В это же время на российской общественно-политической сцене появляются новые акторы, готовые энергично отстаивать интересы иммигрантов. Ими стали представители той же российской интеллигенции - выходцы из нетитульных групп населения, либо уже давно жившие в России, либо родившиеся здесь и часто даже не знавшие родного языка. Тревожные вести о кровавых межэтнических конфликтах в республиках Закавказья и Средней Азии, подогреваемые накалом бушевавших в обществе и СМИ страстей, стали для многих из них болезненным потрясением, заставившим вспомнить об этнических корнях. Они были готовы всеми доступ-204
ными средствами помогать «своим» и с этой целью занялись общественной деятельностью. Может быть, несколько выспренно этот феномен назывался «бунтующей этничностью», но факт остается фактом: это была новая сила, с которой необходимо было считаться.
Попав под двойной прессинг, российские власти были вынуждены принимать необходимые меры. В первую очередь им нужно было взять под контроль принявший стихийный характер процесс появления новых лидеров и организаций, ассоциировавших себя с этническими сообществами. Следовало не только исключить возможность столкновений между ними на национальной почве, но и возможность акций с их стороны, направленных против российских властей и российского социума. В целом в поисках выхода из создавшегося положения были предприняты следующие меры.
Во-первых, российские власти дали понять, что эти вновь создаваемые общественные организации не могут самостоятельно позиционировать себя в принимающем обществе - это обязанность официальных властей соответствующих уровней, именно они определяют условия институционализации и правовой статус данных организаций таким образом, чтобы не допустить их чрезмерной политизации и радикализации, тем более обострения по их вине межреспубликанских отношений. Стремление упорядочить процесс нашло отражение также в разработке федерального законодательства, вводившего новые институции в правовое поле РФ; в разработке местных и региональных программ сотрудничества с этническими организациями, включая создание совместных органов для их реализации.
Во-вторых, - и это, пожалуй, самое главное - было оговорено, а затем законодательно закреплено, что в создании этнических общественных организаций могут участвовать только лица, имеющие российское гражданство. У российских властей в этом отношении имелся не вызывающий сомнений аргумент: если в советское время на российской территории этим могли заниматься только советские граждане, то в новой, независимой России этим могут заниматься только российские граждане. Какие-либо исключения на этот счет были невозможны.
Позднее эта установка нашла свое отражение в «Законе о национальных автономиях», принятом в мае 1996 г. Субъектом закона был провозглашен гражданин Российской Федерации, «в процессе
волеизъявления относящий себя к определенной этнической общности» [Коман, Хабенская, с. 50]. Национальная автономия была провозглашена общественным объединением граждан Российской Федерации. Вместе с тем закон не вводил ограничений на таксономических (местных, региональных, федеральных) уровнях относительно количества такого рода организаций, а также не устанавливал порядка соподчинения внутри национально-культурных автономий (НКА), тем самым предполагая конкуренцию между различными видами этнических организаций.
Положение данного закона относительно гражданства имело важное значение также в том смысле, что оно подразумевало не только моральную, но и юридическую ответственность лидеров этнических организаций за действия, наносящие ущерб интересам Российской Федерации, учитывая, что при ближайшем рассмотрении этнокультурное движение «распадалось на отдельные фигуры и группы с различными мотивациями, интересами и целями» [Коман, Хабенская, с. 46].
Э. Коман и Е. Хабенская (Ин-т Африки РАН), подробно изучившие состав и мотивации создателей этнических организаций, отмечают, что, хотя большинство «национальных» лидеров были движимы энтузиазмом и стремлением не допустить межэтнической конфронтации на территории РФ, часть из них действовала спонтанно, настроившись на «этническую волну», и не очень задумывалась о смысле и перспективах движения. Другие воспользовались возможностью открыто заявить о своей этнической принадлежности, консолидироваться с «соплеменниками», приобщиться к ценностями «своей» культуры. Некоторые активисты пытались подобным образом компенсировать чувство ущемленности из-за личной, профессиональной или социальной несостоятельности. Были и те, кто воспользовался ситуацией и своим этническим происхождением в целях удовлетворения собственных амбицией или корыстных интересов, пытаясь использовать лидерство в общественной организации в качестве трамплина для вхождения в политику, власть и бизнес [Коман, Хабенская, с. 46]. Наконец, это могли быть просто авантюристы или люди из преступного мира. Поэтому условие наличия гражданства РФ при регистрации организации играло еще и важную политическую и юридическую роль, в том
числе и в плане отношений со странами исхода соответствующих этнических групп.
Следующим важным шагом российских властей по упорядочению процесса инкорпорирования выступающих от имени иммигрантов организаций в российский социум стало решение распространить на них статус учреждений культуры, имеющих право на финансирование из государственного бюджета, а также на определенные налоговые льготы. Если закон об общественных организациях не обязывал органы государственной власти заниматься подобным финансированием, но по закону о культурных автономиях это становилось обязательным условием.
Одновременно делалась многозначительная оговорка насчет того, что финансироваться будут общественно значимые программы социально-культурного развития, мероприятия в области культуры, образования и благотворительности. К поддержке НКА приглашались предприниматели нероссийского происхождения. Тем самым активистам откровенно давали понять - сосредоточьтесь на культуре и вам будет хорошо. Правило предпочтительного финансирования этнокультурных начинаний в результате должно было сыграть важную роль в реализации планов включения потенциальных «этнических бунтарей» в сферу влияния российской политической элиты.
Таким образом, уже в середине 90-х годов наглядно проявилось стремление властей побудить представляющие национальные меньшинства организации и их лидеров к тому, чтобы становилось все больше НКА и все меньше организаций и объединений этно-политического характера. Этот курс на деполитизацию этнических организаций дополнялся демонстрацией готовности к сотрудничеству в рамках НКА с верхушкой диаспор, образуемых российскими гражданами соответствующих национальностей, и группами российских граждан, объединившимися в данные организации либо связанными с их деятельностью. Но, что важно заметить, не со всей этнической общиной в целом!
Именно так сформулирован данный важный вывод Э. Коман и Е. Хабенской из проведенного ими анализа ст. 27 Закона «Об общественных объединениях» и ст. 4 Закона «О национально-культурной автономии». По словам авторов, из формулировок этих двух статей «следует, что НОО и НКА любого уровня представляют
интересы только групп граждан, объединившихся в данную организацию или связанных с ее деятельностью (а не всей этнической общностью в целом)» [Коман, Хабенская, с. 53].
Хотя упомянутое выше исследование основывалось на анализе событий, имевших место только в столичном мегаполисе, можно утверждать, что сделанные его авторами выводы носят общероссийский характер.
В этом можно убедиться, обратившись к близкому по решаемым задачам исследованию, проведенному в г. Санкт-Петербурге С. Румянцевым1 и Р. Барамидзе2, изучавшими здесь процессы формирования азербайджанской и грузинской диаспор. Вот как выглядел этот процесс в их изложении.
На первых порах, когда началось «пробуждение этнично-сти», создавать здесь этнокультурные организации и, соответственно, становиться партнерами властей могли только представители интеллигенции. Когда эти организации были уравнены в правах с государственными учреждениями культуры, получив статус юридических лиц и собственный расчетный счет, они сразу же стали привлекательными для этнического бизнеса. К руководству вместо интеллигентов приходят предприниматели. Положение руководителя этнической организации или члена ее правления придает бизнесменам определенный «светский лоск», но, главное, дополнительный политический вес, облегчая налаживание отношений с различными ветвями власти. Время показало, что налаженные контакты с чиновниками стали и остаются для них на протяжении всего постсоветского периода важным фактором процветания этнического бизнеса.
Как следствие, уже с начала 90-х годов начинают развиваться два процесса: фактической приватизации владельцами капиталов (олигархами) официальных этнических структур и сращивания этнического бизнеса и российских властей. Приход бизнесменов на
1 Румянцев Сергей Юрьевич, кандидат социологических наук, директор Центра независимых социальных исследований NOVATOR, научный сотрудник Института философии и политико-правовых исследований Академии наук Азербайджана (г. Баку).
2 Барамидзе Руслан, этнолог, заместитель директора Института им. Н. Бердзенишвили (г. Батуми).
руководящие должности обеспечивает таким организациям бесперебойное функционирование: «Только они обладают необходимыми финансовыми ресурсами, без которых деятельность этнических структур быстро сошла бы на нет» [Румянцев, Барамидзе, с. 15].
Авторы исследования подчеркивают, что в отличие от прежнего руководства, для новых руководителей этнических структур необходимость сохранения идентичности, своей «особой» культуры, традиций и т.п. не играет особой роли и носит, скорее, декларативный характер. Они охотнее, чем прежние руководители, идут на встраивание своих организаций в бюрократические структуры власти.
Идеальным примером прихода бизнесмена в политику через руководство этнической организацией может служить Вагиф Ма-мишев. В апреле 1999 г. он возглавил Совет Азербайджанской национально-культурной автономии Санкт-Петербурга, учрежденный возникшими здесь в 1988 г. обществом «Азери» и культурным обществом «Даяг» (1990), и с тех пор является его бессменным председателем. Он не только бизнесмен и руководитель Совета Азербайджанской автономии, но и член Экспертного экономического совета, советник Полномочного представителя президента РФ по Центральному федеральному округу, он занимает также ряд других постов, имеет несколько правительственных наград [Румянцев, Барамидзе, с. 18].
Вместе с тем авторы исследования отмечают, что приход бизнеса к руководству НКА и другими этническими организациями не означал, что создавшая эти организации интеллигенция полностью утрачивает свою роль. Потеряны были и, как они полагают, надолго, только главные руководящие посты. В остальном интеллектуальная национальная элита продолжает играть важную роль в качестве постоянного актива. Часть интеллектуалов входит в состав президиумов или советов организаций, участие видных ученых и деятелей культуры в различного рода мероприятиях является, по сути дела, обязательным. Авторитет диаспор во многом зависит от вклада их творческой интеллигенции в науку и культуру Российской Федерации, в частности Санкт-Петербурга. Что касается азербайджанских организаций, то они вообще придают привлечению интеллигентов первостепенное значение: своим при-
сутствием в президиумах, советах или на культурных мероприятиях «они реализуют одно из главных направлений деятельности автономии - лоббирование идеи о том, что не все азербайджанцы -торговцы с рынков» [Румянцев, Барамидзе, с. 18].
В данном контексте авторы сознательно берут термин «диаспора» в кавычки, поскольку и власти Санкт-Петербуга, и руководители этнических структур понимают под «диаспорой» только руководящие органы этих структур и их постоянный актив, может быть, иногда «массовку», привлекаемую к наиболее важным мероприятиям, на которые нужно обязательно обеспечить требуемую явку. «"Диаспора" как бюрократическая структура, - констатируют С. Румянцев и Р. Барамидзе, - объединяет лишь несколько десятков ее руководителей, сотрудников, бизнесменов и активистов... Для руководителей это самый простой способ попасть в круг политической и бизнес-элиты как собственно Санкт-Петербурга, так и России, Азербайджана или Грузии» [Румянцев, Барамидзе, с. 23].
Все легальные иммигранты, которые, собственно говоря, и образуют «тело» диаспоры в ее реальном, а не в подобном усеченном варианте, относятся к так называемым «статистическим» азербайджанцам или грузинам, фигурирующим только в отчетности.
Неудивительно, что подобные верхушечные структуры оказывают «очень незначительное влияние на положение абсолютного большинства рядовых азербайджанцев и грузин» и что между ними и этим большинством существует «глубокая пропасть». Как следствие, живущие в городе иммигранты этих национальностей «не ориентированы на какое-либо участие в деятельности этнических организаций» [Румянцев, Барамидзе, с. 24, 26].
Применительно к Москве к схожему по смыслу выводу приходит д.и.н. В. Филиппов - профессиональный этнолог, работающий в Ин-те Африки РАН, длительное время сотрудничавший в качестве эксперта с различными комитетами и комиссиями при правительстве Москвы и Мосгордумы. Он утверждает, что «общественные организации с нефиксированным членством, претендующие на представительство «своего народа» и назначающие лидера, без всяких на то оснований выступающего от имени совокупности индивидов той или иной культурной («этнической») идентичности, на самом деле решительно никого не представляют и выражают интерес лишь узкого круга лиц. Институционализи-210
ровать такого рода ассоциации в качестве официальных партнеров власти в лучшем случае бессмысленно. Думать, что в Москве существуют некие «национальные» общины, социально однородные, с недифференцированными интересами, с единым целеполаганием, -значит совершать большую ошибку» [Филиппов, с. 230].
Но в том-то и дело, что для российских властей, в целом российского истеблишмента формирование подобных этнических общественных организаций имеет глубокий смысл: для них важно учредить зависимые, солидарные с ними этнические коллективы, которые давали бы им возможность исподволь отбирать тех, кто в дальнейшем попадает в особую, привилегированную «касту», встроенную во власть. Эти люди, будучи «своими» для диаспоры по этническому признаку, могли бы по отношению к иммигрантам играть роль ретранслятора официальной идеологии и политики, служить примером «правильного» поведения, открывающего путь к успеху. Этнические организации рассматривались властями также в качестве возможных партнеров по предвыборной борьбе, они могли служить инструментом так называемой народной дипломатии, выполняя определенные поручения от лица как принимающего общества, так и исторической родины [Румянцев, Барамидзе, с. 34].
По оценкам специалистов, Москве потребовалось порядка десяти лет, чтобы создать описанную выше систему контролируемых НКА. Параллельно все эти годы продолжалось культивирование нередко мифологизированных «этнических идентичностей», их легитимация и институционализация в форме НКА, проведение парадных мероприятий этнического характера. Вместо этого следовало бы, как считает В. Филиппов, «всячески поддерживать формирование общенациональных российских идентичностей» [Филиппов, с. 232].
Одновременно все эти годы не только московские, но и в целом российские власти затратили немало усилий на подавление тех, кто, по их мнению, был заражен ксенофобией и мог разжигать националистические настроения внутри российского социума. Было, в частности, предпринято все возможное, чтобы не допустить на политическую арену Движение против нелегальной иммиграции; путем удачного маневра была, по сути дела, закрыта партия Д. Рогозина «Родина»; не была зарегистрирована партия «Великая
Россия»; искажена роль Конгресса русских общин, лозунг которого «Россия для русских» был истолкован как сугубо националистический, тогда как в действительности это был призыв скорее к защите и сохранению прежде всего русской культуры и русского исторического наследия. В итоге за истекшие годы мало что было сделано. Не разработаны программы хотя бы начальной адаптации иммигрантов. В стране до сих пор отсутствует государственная стратегия, основанная на признании иммиграции в качестве социального явления, без которой невозможно создать долгосрочную общегосударственную иммиграционную политику, обязательную для всех органов власти.
Скорее всего в целом для страны она будет сформулирована еще не скоро. Дело в том, что проводившаяся по отношению к внешней миграции политика не ограничивалась только описанным выше заигрыванием с элитами диаспор с целью их последующего включения в состав российской элиты, проникнутой единым корпоративным духом. Она выражалась также в стремлении властей распространить свой патронаж на диаспоры в целом, что делалось с помощью разного рода организаций, имеющих право разрешать и запрещать, в том числе милиции и других силовых структур. А это, естественно, вело к росту коррупции.
«Крышевание» как платная форма протекции и защиты, основанная на широко распространившейся коррупции, стала, по сути дела, своеобразным «встроенным стабилизатором» общественного порядка и спокойствия. «Власти, - иронизирует по этому поводу М. Белл (Ин-т Африки РАН), - любят национальные рынки и этнический бизнес, представители которого платят много и без звука» [Белл, с. 122]. Может быть, и не столь сытно, как на рынках, но можно кормиться и при многих других отраслях, где эксплуатируется наемный труд иммигрантов.
Естественно ожидать, что любые попытки лишить власти всех уровней - от низового до высших ее эшелонов - подобной подпитки встречались и будут встречаться в штыки. Общий интерес в этом деле «обесцвечивает» любую национальную окраску, здесь все «свои». Не задумываются только о том, что коррумпированность властей усугубляет социальное расслоение российского общества, придавая ему еще и этническую окраску. Нет нужды говорить и об адаптации иммигрантов. Зачем адаптироваться, зачем 212
приспосабливаться к российским законам и традициям, когда вокруг «все схвачено», когда милиция оказывается у этнического бизнеса «в кармане», а депутаты и местная власть вовремя прикормлены?
Практически во всех случаях столкновений на этнической почве, получивших огласку в последние годы, главной претензией со стороны коренных жителей к приезжим является их демонстративное неуважение к окружающему микросоциуму. И в подавляющем большинстве случаев главными фигурантами проходят кавказцы. Их поведение «везде доставляет местным жителям немалую озабоченность» [Чесноков, с. 10]. И это еще мягко (политкорректно) сказано. Ощущая за своей спиной мощную поддержку властей, они откровенно демонстрируют, что именно они и есть настоящие хозяева жизни. Соответственно, усиливается их агрессивность, тем более что на первых порах они хорошо сплочены, поддерживают друг друга, не останавливаются ни перед какими средствами в достижении своих целей. Характерным в этот отношении представляется высказывание лидера местной чеченской общины в Кондопоге, заявившего во время упоминавшегося выше конфликта: «Мы россияне и живем, где хотим, а если кому что не нравится, может ехать, куда хочет». «Имеется в виду местное население?» - задается вопросом М. Белл и пишет далее, что подобные высказывания «вряд ли способствуют межнациональному сотрудничеству и толерантности» [Белл, с. 122].
К большому сожалению, далеко не все из тех, кто наделен властью, отдают себе отчет в том, что процесс сращивания властей и этнического бизнеса не может остаться незамеченным рядовыми гражданами и что этот процесс негативно влияет на отношение российского населения к своим властям. Так, в московских Вешняках, 68,9% русских москвичей (2007) соглашаются с тем, что «люди других национальностей имеют больше всего своих людей в милиции, правоохранительных органах», а в целом по Москве милиции и судам полностью доверяет лишь 10% москвичей [Российская.., с. 135]. Во Владимирской и Архангельской областях, Республике Башкортостан и Приморском крае (2001-2004) в среднем до 64% молодежи в возрасте 14-30 лет испытывает «откровенную враждебность» по отношению к выходцам с Кавказа, считая их «внутрен-
ними врагами» [Бушковский, с. 20]1. Видимо, имеет смысл задуматься, не служат ли коррумпированность властей и ее сращивание с этническим бизнесом причиной неверия значительной части населения в саму идею сотрудничества с властями и широкого распространения в Российской Федерации соответствующих пессимистических и фрустрационных настроений. Ведь в 2007 г. в возможность сотрудничества с властями не верили, например, 48,6% опрошенных в Санкт-Петербурге, 54,1 - в Краснодаре, 58,1 - в Москве и 60,2% - в Московской области [Российская, с. 71].
В последнее время определенное распространение получила точка зрения, согласно которой пессимизм и фрустрация российского социума в отношении мигрантов обусловлены именно негативным опытом неоправдавшихся надежд на действенность властей. Дело в том, что в период становления новой государственности преобладающая часть российского социума, т.е. русские, стремительно теряла доверие к власти, считая, что та не представляет интересы народа и утратила контроль над ситуацией в стране, не предотвратив прежде всего массовой иммиграции и лишив собственных граждан «чувства хозяина» [Российская, с. 212, 215].
Между тем в социуме были достаточно сильны настроения изоляционизма, причины которых известный социолог, доктор исторических наук Л. Дробижева (Ин-т социологии РАН) видит в пережитых этнических вызовах, массовых национальных движениях в СССР и в начале 90-х годов в РФ, военных действиях и постконфликтных ситуациях в Чечне, в уязвленных чувствах русских из-за плохого к ним отношения в соседних странах [Российская, с. 28, 29].
Породив мигрантофобию как разновидность ксенофобии, власти тем самым создали предпосылки для трансформации настроений недоверия и пессимизма в собственно ксенофобию, поскольку утрата «чувства хозяина» и сопровождается опасением, что власти низового уровня, через которых и реализуется «хозяйская функция», могут теперь находиться на стороне «гостей» [Российская, с. 216].
1 Социологическое исследование проведено специалистами Среднерусского консалтингового центра (г. Владимир).
214
Конечно, было бы ничем не оправданным упрощением считать, что только политика властей стала главной, тем более единственной причиной зарождения и распространения ксенофобии. В любом сообществе, независимо от страны и ее политического устройства, всегда существуют социально-патологические, шовинистические, ксенофобные группы населения, которые в условиях, подобных российским, стремятся удовлетворить «спрос граждан с фрустрированным (травмированным) чувством хозяина» [Российская, с. 221]. И это главный источник ксенофобии.
«Соучастие» властей в распространении ксенофобии в данном случае заключается в том, что они длительное время проводили политику, в первую очередь ориентированную на корпоративные и сиюминутные интересы, откладывая на будущее интересы коренного населения. По мнению М. Белл, накладываясь на конкретно протекавшие в обществе процессы, эта узость интересов создавала благоприятную почву «для распространения националистических и фашистских идей и организаций, так как только они предполагают ответ на сложнейшие социокультурные и этнические проблемы, ответ простой и четкий, апеллирующий к самым низменным инстинктам людей» [Белл, с. 122].
Очевидно, что возникшая в результате описанных выше событий межэтническая напряженность стала заметным фактором повседневной жизни российского социума. Не менее очевидно, что она в ближайшей перспективе не исчезнет. Важно поэтому определить, насколько велики масштабы ксенофобии и риски возникновения новых межэтнических столкновений. Нельзя не учитывать, что масштабы ксенофобии могут преувеличиваться заинтересованными силами - средствами массовой информации в погоне за сенсациями; властями регионального и местного уровней ради того, чтобы «выбить» побольше финансов на борьбу с ней; политиками и политическими партиями в целях повышения своего рейтинга в качестве истинных защитников жителей от посягательств иммигрантов и т.д.
И тут нельзя не обратить внимания на российскую специфику: когда массовая иммиграция в Россию стала свершившимся фактом, антииммигрантские настроения не переросли автоматически в ксенофобские. Причина подобной «непоследовательности» заключается, на наш взгляд, в том, что советскому менталитету и
психологии значительной части российского социума ксенофобия чужда. А 49% россиян (данные Левада-Центра, 2006 г.) все еще, хотя и в разной степени, но продолжают ощущать себя советскими людьми [Российская, с. 231]. И можно предположить, что часть иммигрантов ощущает себя точно так же, особенно тогда, когда речь идет о переезде в Россию лиц старших возрастов, связанном с воссоединением семей. В подобной ситуации поле для появления ксенофобии, с одной стороны, и кириофобии - с другой, неизбежно сужается. Для этих категорий российских и иностранных граждан проявления ксенофобии по отношению друг к другу остаются чем-то постыдным и недостойным и в принципе недопустимым.
Несмотря на все невзгоды, весьма высокой продолжает оставаться открытость к межнациональным контактам со стороны русских москвичей. Так, проведенный социологами в 2007 г. опрос показал, что на вопрос о готовности принять человека другой национальности в качестве гражданина РФ положительно ответили 73,6% опрошенных; в качестве коллеги по работе - 84,0; соседа по дому - 69,2; супруга (супруги) - 56,0% [Российская, с. 212]. Характерной чертой большинства опрошенных остается также убеждение, что Москва является многонациональным, а не чисто русским городом, что свидетельствует о сохранении русскими москвичами традиций советского интернационализма [Белл, с. 123]. Конечно, это очень высокие уровни толерантности, они не характерны для России в целом, в особенности для депрессивных районов, но нельзя не учитывать, что в московском мегаполисе проживают почти 50% всех иммигрантов, въехавших в Россию.
К числу важных показателей, которые могут косвенно свидетельствовать о динамике ксенофобии, относятся показатели межнациональной напряженности. По мнению специалистов ИС РАН, межэтнические конфликты в регионах современной России, в том числе и в Москве, маловероятны в тех случаях, когда речь идет о коренном населении и этнических группах, представленных «классическими» диаспорами, «уже веками наработавшими навыки взаимодействия, закрепленные в консенсусе местного обычного права» [Российская, с. 217]. Но такие конфликты нельзя исключать в ситуациях интенсивного притока инокультурного населения, появления на территории РФ новых этнических групп или в результате ротации составов временных трудовых мигрантов, в том 216
числе и нелегальных. В этих случаях наиболее вероятными причинами межэтнических конфликтов становится то, что коренное население и вновь прибывшие этнические группы, привыкшие к иным этнокультурным стандартам, по-разному оценивают ситуацию. Причем это касается как мигрантов - граждан России, так и иностранцев. Такие конфликты культурных стандартов могут иметь место и между группами одной этнической принадлежности, например, между русскими жителями мегаполиса и приезжими русскими из малого города или села. Но они не получают резонанса в информационной среде и поэтому остаются без внимания общественности. Другое дело, когда конфликты, - как правило, бытового характера - случаются между коренным и приезжим инокультурным и иноязычным населением. Средствами массовой информации их размеры и последствия нередко преувеличиваются, им придается политическое звучание, их воспринимают как проявление националистических настроений и ксенофобии со стороны принимающего социума.
Именно поэтому столь важное значение приобрели регулярные, основанные на отработанных методиках и представительных выборках опросы общественного мнения, проводимые ВЦИОМ, отпочковавшимся от него в 2003 г. Левада-Центром и другими занимающимися опросами населения организациями. Судя по одному из них (Левада-Центр), если в ноябре 2005 г. межнациональную напряженность ощущали 26% россиян, то в декабре 2008 г. их было лишь на 1% больше (см. табл. 1).
Таблица 1 [Левада-Центр]
Ощущается ли сейчас в том городе, районе, где вы живете, межнациональная напряженность? (%)
Ноябрь 2005 Апрель 2006 Ноябрь 2006 Апрель 2007 Декабрь 2008
Определенно да / скорее да 26 22 30 22 27
Скорее нет / определенно нет 70 74 64 63 65
Затрудняюсь ответить 4 4 6 5 7
И в целом в масштабах страны за указанный период каких-либо особо резких колебаний оценок также не произошло.
Таблица 2 [Российская, с. 168]
Ощущение межнациональной напряженности в федеральных округах (%)
Ощущается ли сейчас в том городе, районе, где вы живете, межнациональная напряженность? Федеральный округ «Определенно да» / «скорее да»
2005 ноябрь 2006 апрель 2006 ноябрь 2007 апрель
Северо-Западный 30 30 40 41
Дальневосточный 25 24 42 34
Южный 30 36 40 30
Уральский 19 13 33 28
Центральный 32 22 32 19
Поволжский 20 16 19 17
Сибирский 21 21 22 12
Наибольшая межнациональная напряженность ощущалась в Северо-Западном, Дальневосточном и Южном федеральном округах. На нее практически не оказывали влияния даже сезонные колебания численности мигрантов - обычно весной контактов между коренным населением и временными трудовыми мигрантами бывает меньше, чем осенью, в разгар торговли сельскохозяйственной продукцией нового урожая и завершения сезона активных строительных работ. В Центральном, Поволжском и Сибирском округах обнаружилась некоторая тенденция к снижению напряженности. Промежуточную позицию занимал Уральский федеральный округ.
Как показали результаты опроса общественного мнения, проведенного ВЦИОМ 1-2 мая 2010 г., в целом более половины российских граждан (56%) не имеют никаких предубеждений относительно национальностей, одинаково относясь ко всем из них (в 2006 г. их было 34%). С антипатией к выходцам из Центральной Азии (таджикам, казахам и узбекам) относятся 6% опрошенных; к китайцам - 3; к цыганам, арабам и американцам - по 2%. По 1% голосов против получили прибалты и западные европейцы. На этом достаточно стабильном фоне резким диссонансом выглядят кавказцы -29% респондентов признались социологам, что «недолюбливают
представителей кавказских народов». Точно таким же был показатель антипатии по отношению к ним и в 2009 г., что может свидетельствовать о наличии у россиян устойчивой тенденции их неприятия [Рожкова, с. 4].
Примечательно, что данная группа респондентов распространяет свои антипатии на всех выходцев с Кавказа без исключения - азербайджанцев, армян, чеченцев, грузин, ингушей, дагестанцев и т.д., не делая между ними никаких различий - ни по национальному признаку, ни по религиозной принадлежности. Хотя очевидно, что все они отличаются друг от друга и эти различия могут носить глубокий характер, для данной группы респондентов между ними нет никакой разницы, «и все они сливаются в их глазах в единое "лицо кавказской национальности"» [Рожкова, с. 4].
Важно понять из-за чего российский социум испытывает такое сильное неприятие именно к кавказцам. Каковы их специфические особенности - внешность (фенотип), манера поведения, манера одеваться, черты характера, - которые должны настолько сильно отличать их от других иммигрантов в глазах принимающего общества, что все они в итоге сливаются в одно-единственное «лицо кавказской национальности»?
Неприятие данных этнических групп, свойственное приблизительно одной трети социума, связано со следующими обстоятельствами. Во-первых, со ставшими очевидными после распада СССР цивилизационными различиями, которые в условиях советского строя казались ушедшими в прошлое, но в действительности частично или полностью сохранились. За пределами России на месте бывшего Союза остались не просто страны, населенные народами, имевшими разные социокультурные или культурно-конфессиональные основы, но и разные исторические типы социумов, «находящихся на разных стадиях модернизации, перехода от аграрного, сельского к индустриальному, городскому обществу» [Белл, с. 121].
В их числе оказались страны Закавказья, а внутри России -республики Северного Кавказа. Как отмечает В. Тишков, «жизнь в небогатом ресурсами регионе, но в большой стране, выработала среди представителей северокавказских народов особые качества предприимчивости и жизненной соревновательности за благополучие и за достойный статус... [здесь] сложилась психология и по-
веденческие нормы, ориентированные на социальное преуспевание. Это нашло отражение в мощном стремлении к образованию, к предпринимательству, к пространственной мобильности» [Российская, с. 8].
По мнению академика, в 1960-1980 гг. северокавказские народы «совершили разительный скачок на пути модернизации. Потрудившись в свое время на "шабашках", на рынках крупных советских городов и на ниве обслуживания курортников, они по навыкам оказались более подготовленными к рыночным реформам и к свободному стилю жизненного поведения. Подготовив в своей среде многочисленный слой научно-гуманитарной и творческой интеллигенции, эта часть населения страны оказалась и более отзывчивой к идеологической либерализации и к политическому рынку» [Российская.., с. 8]. Не подлежит сомнению, что кавказцы в период перехода к рынку в целом имели преимущество и перед русским и русскоязычным населением России, и перед выходцами из Центральной Азии.
Но когда в итоге в Россию хлынула неизбежная иммиграция и ситуация в стране сразу же обострилась, постепенно стало выясняться, что и Россия подчиняется общемировым закономерностям, в частности, неизбежно возникают острые проблемы с сосуществованием бок о бок представителей более развитого, «продвинутого» в модернизационном отношении социума с представителями социумов менее развитого типа. Иноязычные иммигранты могут порождать конфликты культур и менталитетов, а также систем ценностей модернизируемых и модернизованных обществ, провоцировать их общее противостояние. Давно замечено, и Россия в этом отношении не исключение, что в подобных случаях представители «догоняющих обществ» нередко ищут опору в традициях своих национальных культур, мобилизуя их защитные возможности в целях собственной консолидации. Восстанавливаются привычные социокультурные структуры и механизмы, мобилизуются архаичные формы жизни и общественного сознания. В случае с Кавказом это вообще приняло формы сплочения на основе клановых и даже ро-доплеменных, в принципе далеких от современной цивилизации отношений, а в правовом плане - на основе собственного обычного права - адата.
Чтобы внедриться в более модернизированное общество и проникнуть в его властные структуры, им пришлось «работать локтями», «толкаясь» не только между собой, но и с представителями властных эшелонов принимающего социума. На этом пути преимущество получали этнические группы, уже имевшие в России давние и уже вросшие в социум диаспоры: они представлялись россиянам более «спокойными» и потому пользовались большим доверием. Тем же, кто был лишен этих преимуществ, приходилось пускать в ход подкуп и другие способы внедрения. При этом кавказцы стремились не только сохранить собственную организацию и жить по своим правилам и законам, но и подстраивать принимающий социум под свои представления и потребности. Можно предположить, что такое поведение послужило причиной их отторжения со стороны россиян и роста ксенофобии.
На уровне межчеловеческого общения прежде всего дают о себе знать общие, характерные для всех кавказцев черты, объединяющие их в некое целое, именуемое «кавказской цивилизацией», которые и вызывают неприятие.
В последние годы в работах, посвященных межнациональным отношениям (В. Дятлов, М. Белл), можно встретить рекомендации внимательно присмотреться к гипотезе известного немецкого экономиста, социолога и философа В. Зомбарта (1863-1941), предположившего существование этносов, отличающихся особой склонностью к предпринимательству как специфической форме адаптации к новой окружающей среде в случае перехода или вынужденного переселения в другие страны. Если это случается, многие из них сразу же сосредоточиваются на том, чтобы перераспределить в свою пользу часть торгового капитала и торговой прибыли. Отсюда введенное В. Зомбартом понятие «торгового меньшинства», которое, по мнению ученых, вполне применимо при объяснении ситуации, складывающейся в настоящее время в Российской Федерации.
В самом деле, экспертные оценки показывают, что полностью ориентированной на предпринимательскую деятельность оказалась новая московская диаспора грузин [Белл, с. 105]. По подсчетам чл.-корр. РАН Ю. Арутюняна (Ин-т социологии РАН), почти половина всех новоприбывших в Москву в середине первого десятиле-
тия XXI в. азербайджанцев и армян (47-48%) оказалась в итоге занятой в торговле и сфере услуг [Арутюнян, с. 32].
М. Белл предприняла заслуживающую внимания попытку проверить гипотезу В. Зомбарта на материалах Всероссийской переписи населения 2002 г. Согласно ее подсчетам, сделанным для Москвы, именно среди кавказцев можно найти больше всего предпринимателей.
Таблица 3 [Белл, с. 137]
Предприниматели города Москвы (% от общей численности занятого населения каждого этноса)
Кавказская группа % Принимающий социум %
Азербайджанцы 13,7 Евреи 8,5
Армяне 12,7 Башкиры 6,1
Чеченцы 12,3 Татары 5,5
Грузины 12,0 Мордва 5,5
Осетины 10,9 Украинцы 5,4
Белорусы 5,2
Русские 4,7
Конечно, табл. 3 составлена с учетом некоторых допущений. В трудные годы в Москве предпринимательством могли заняться: часть населения издавна существующих здесь классических диаспор, т.е., по существу, этнической части московского социума, а в пореформенные времена, помимо «новых кавказцев», иммигрировавшие в Россию украинцы и белорусы; внутренние мигранты из числа татар, башкир и мордвы.
Но в любом случае полученные результаты весьма любопытны, поскольку действительно демонстрируют более высокие адаптационные способности и профессиональные возможности и наклонности именно кавказской группы этносов. К тому же следует учитывать их массовое присутствие - по некоторым экспертным оценкам, в Россию переселилось до 2,5 млн. азербайджанцев (с учетом сезонных мигрантов), около 2 млн. грузин и более 1 млн. армян, не говоря уже о менее крупных этносах. Кавказцы работают сегодня главным образом в торговле (на рынках), что создает мно-
жество предпосылок для контактов с коренным населением, в том числе и для возможных этноконфликтных ситуаций.
Не секрет, что уже не одно поколение россиян, пополняющее на рынках запасы продовольствия, сталкивается с фактами обвешивания и обмана, продаж некачественной продукции, а также с завышением цен. Совершенно естественная и чаще всего эмоциональная реакция на подобные случаи в конце концов привела к восприятию кавказцев, особенно азербайджанцев, как «нечестных торговцев», как людей, способных без зазрения совести «обсчитывать и обвешивать». Это негативное восприятие, основанное на коллективном опыте, носит массовый характер и остается, на наш взгляд, очевидной «болевой точкой» и важным источником ксенофобии. Конечно, погромы кавказцев на рынках, имевшие место в 90-е годы практически на всей территории Российской Федерации, далеко не лучший способ выразить протест и выступить в защиту своих законных прав потребителя. Но никто другой этой защитой по-настоящему не занимался.
Подводя итог рассмотрению проблем ксенофобии, можно констатировать наступление периода ее стабилизации и, возможно, начавшегося снижения. По мнению вице-президента Центра политических технологий А. Макаркина, «есть всплески ксенофобии, связанные с конкретными раздражителями типа Кондопоги, однако ее общего роста нет» [цит. по: Рожкова, с. 4].
В целом изменению ситуации в лучшую сторону способствует множество факторов политического, экономического, демографического и иного характера. Среди них, в частности, можно назвать такие, как прекращение массовой иммиграции, снизившее уровень психологического дискомфорта и озабоченности по этому поводу; улучшение этноконтактного фона в результате постепенной взаимной адаптации коренного и пришлого населения, в том числе под влиянием убеждений и представлений, доставшихся от их общего советского прошлого; отсутствие у части иммигрантов установки на сохранение своей самобытности, наличие у них желания скорейшей адаптации и восприятия культуры принимающего социума. Стремление к обоюдному пониманию возникает даже на таком обыденном уровне, как массовая практика сдачи жилья в городах в наем иммигрантам, что побуждает обе стороны
поддерживать дружественные отношения, поскольку, как правило, в таких случаях земляки сменяют земляков.
Но главную роль, конечно, играют политические и экономические факторы. Так, политика региональных и местных властей, направленная на то, чтобы повысить собираемость налогов путем ликвидации розничных рынков и замены их торговыми центрами, оборудованными кассовыми аппаратами, приводит к сокращению потребности в приезжих продавцах и, соответственно, снижает риски спонтанных коллизий. Российские власти, в первую очередь в Москве, все активнее способствуют развитию сети недорогих магазинов так называемого «экономкласса» или магазинов шаговой доступности, в результате чего зависимость от рынков уменьшается даже для самых бедных слоев населения, что в свою очередь ведет к снижению потребности в продавцах-иммигрантах.
Все более важное значение в последние годы приобретает расширение в России сферы деятельности транснациональных корпораций. Леннарт Дальгрен, до недавнего времени возглавлявший в России сеть торговых центров ИКЕА, в своей книге воспоминаний «Вопреки абсурду. Как я покорял Россию, а она - меня» рассказывает о том, как менее чем за десять лет знаменитой шведской компании удалось развернуть в России сеть магазинов. Одновременно была создана сеть больших торговых центров (мегамол-лов) с привлечением крупных арендаторов торговых площадей, подобных французским ТНК «Ашан». Такие торговые центры появились в Москве, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Екатеринбурге, Казани, Ростове-на-Дону, в Республике Адыгея, в сибирских городах Омске и Новосибирске.
Как утверждает Л.Дальгрен, количество посетителей первого мегамолла «МЕГА Теплый Стан» (Московская область), введенного в строй в декабре 2002 г., уже через два года составляло более 50 млн. человек в год (Дальгрен, с. 101). Поскольку торговый центр включает в себя не только множество магазинов и бутиков, рассчитанных на самого разного покупателя, но и гипермаркет «Ашан», торгующий продовольственными товарами по стабильным и доступным ценам, это сильно ударило по расположенному недалеко от него, но уже в черте города, рынку «Теплый Стан». Владельцам рынка пришлось срочно «перестраиваться»: на месте большей части рынка воздвигнуты вполне цивилизованные торговые центры, 224
устроена большая автостоянка, количество торговых рядов и продавцов резко сократилось, а сам рынок теперь занимает лишь небольшую часть прежней территории. Не менее важно, что помимо продавцов, резко сократилось число отоваривавшихся на рынке покупателей, что вынуждает продавцов и владельцев сократившихся торговых площадей воздерживаться от прежнего необоснованного, часто выдавшегося за сезонное, повышения цен.
Можно предположить, что и в других городах страны торговые центры ИКЕА играют аналогичную роль. Не случайно Л. Дальгрен заносит в актив компании тот факт, что она изменила структуру розничной торговли России [Дальгрен, с. 101]. Но в нашем случае еще важнее то, что уход с рынков и покупателей, и продавцов снижает риски этнических конфликтов.
В заключение хотелось бы выразить надежду, что проведенный анализ, который ни в коем случае нельзя признать исчерпывающим, все же дает читателю достаточно объективное представление и об особенностях иммиграции в Россию в новейший период, и о специфике взаимоотношений, складывающихся здесь между иммигрантами и принимающим социумом.
Многое в этих процессах представляется уникальным. С одной стороны, на них до сих пор оказывает заметное влияние общее советское прошлое. С другой - очевидны разъединяющие последствия вооруженных конфликтов, особенно в Чечне. Процессы иммиграции и обустройства иммигрантов в России отличает высокий уровень политизации, что предопределяет особое положение ряда этнических групп в российском обществе и усложняет как упорядочение самих иммиграционных процессов, так и взаимоотношений между социумом и диаспорами. Российская Федерация вряд ли имеет конкурентов по уровню коррумпированности чиновников, ответственных за регулирование иммиграции и прием иммигрантов. Уникальной представляется ситуация с «торговыми меньшинствами».
И все же, несмотря на эти особенности, можно предположить, что наблюдаемая ныне европеизация розничной торговли, а также начавшееся строительство западными монополиями высокотехнологичных предприятий непосредственно на территории Российской Федерации постепенно приведут к ограничению сферы влияния «восточного базара» и по цепочке - связанных с ним этни-
ческой теневой экономики, потребности в импорте неквалифицированной рабочей силы, рисков возникновения этноконфликтных ситуаций.
Отдельно следует сказать о ксенофобии. То, что в России существуют определенные круги, заинтересованные в преувеличении ее масштабов, известно давно. Но могут иметь место и ошибки с оценкой результатов выборочных исследований. Так, вряд ли можно считать достоверным то, что 75% москвичей, принимавших участие в проводимых по заказу правительства Москвы социологических опросах, могли считать напряженными межнациональные отношения в городе, тогда как только 10% из них непосредственно сталкивались с ситуациями, которые были охарактеризованы ими как «противоречия на почве межнациональных отношений» [Ду-ваниди, с. 19]. Это означает, что свои представления о состоянии межнациональных отношений они почерпнули главным образом из средств массовой информации.
Между тем существуют научные разработки, позволяющие производить достаточно точные замеры псевдоксенофобии и отделять их от проявлений ксенофобии реальной. Имеющиеся оценки межнациональной напряженности свидетельствуют либо о стабилизации ее уровня, либо даже о снижении уровня ксенофобских настроений. И это очень хороший, обнадеживающий признак.
Литература
Арутюнян Ю. О потенциале межэтнической интеграции в московском мегаполисе // Социологические исследования. - М., 2005. - № 1. -С. 27-40.
Белл М. Этнические москвичи. Опыт осмысления изменений этнического населения Москвы. - М., 2009. -143 с.
Бушковский В. Любит - не любит // Родительское собрание: При-лож. к газ. «Московские новости». - М., 2004. - № 03-04. - с. 20-21.
Дальгрен Л. Вопреки абсурду. Как я покорял Россию, а она - меня. -М., 2010. - 229 с.
Дуваниди Е. Ключ к взаимопониманию // Аргументы недели. - М., 2010. - № 20. - С. 19.
Коман Э., Хабенская У. Становление института национально-культурной автономии в столичном мегаполисе (конец 1980-х - начало
2000-х годов) // Этнические процессы в столичном мегаполисе / РАН. Ин-т Африки; Отв. ред. В.Р.Филиппов. - М., 2008. - С. 44-78.
Левада-Центр. Архив. Пресс-выпуски. - Режим доступа: http:www.Levada.ru/press/2007/051501.html
Рожкова Н. Дружба народов в процентах // Время новостей. - М., 2010. - № 87. - С. 4.
Российская идентичность в Москве и регионах / РАН. Ин-т социологии; Отв. ред. Л.М. Дробижева. - М., 2009. - 268 с.
Российский Кавказ. Книга для политиков / Под ред. В. А. Тишкова. -М., 2007. - 384 с.
Румянцев С., Барамидзе Р. Азербайджанцы и грузины в Ленинграде и Петербурге: Как конструирующая диаспоры // Диаспоры. - М., 2009. -№ 1. - С. 6-38.
Филиппов В. Этничность и власть в столичном мегаполисе. - М., 2009. - 240 с.
Чесноков В. Кондопоги не произошло // Росая. - М., 2007. - № 10. -
С. 10.
