CC BY
86
Я.Ю. Шашкова
РОССИЙСКИЙ ПАРТОГЕНЕЗ КАК ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ ЛОВУШКА*
Аннотация
Статья посвящена анализу российского партогенеза с позиций неоиституцио-нального подхода. Опираясь на теорию институциональной трансплантации, автор исследует причины формирования институциональной ловушки в ходе развития российской партийной системы и неудач при попытке выхода из нее. Особое внимание уделено динамике формальной институционализации политических партий в РФ, на основании чего делается вывод о противоречивости данного процесса: повышение формального
статуса партий в процессе принятия политических решений сопровождалось снижением реальной значимости формируемых ими органов власти. На основании анализа данных социологических опросов россиян и жителей отдельных регионов (Алтайский край) автор показывает рассогласование общественных представлений об институте партий с реальной практикой партогенеза, что и послужило одной из важнейших причин отторжения партий как неформального института в постсоветской России.
Ключевые слова:
политические партии, политические институты, институциональные трансформации, массовое сознание, политический процесс, Россия.
Ya. Shashkova
ORIGINS OF POLITICAL PARTIES IN RUSSIA AS AN INSTITUTIONAL
TRAP
Abstract
The origins of political parties in Russia are analysed in the paper using a new institutional approach. Based on the theory of institutional transplant, the author studies the causes of the institutional trap when the system of political parties in Russia is being formed and when any attempt to find a way out of the trap fails. Particular attention is paid to the dynamics of the formal institutionalisation of political parties in the Russian Federation, so the author comes to the conclusion that this process is contradictory - the higher is the formal status of the political parties in the political decisionmaking process, the lower is the real importance of the authorities formed by those political parties. Based on the analysis of the sociological surveys carried out among the Russians and residents of the separate regions (Altai Region), the author highlights some mismatch between public representations of parties and the reality of their origins that is one of the main causes of the rejection of political parties as an informal institution in post-Soviet Russia.
Key words:
political parties, political institutions, institutional transformations, mass consciousness, political process, Russia.
Все большее количество авторов в последние годы не только указывают на неудачи российской трансформации1990-х гг., но и говорят о
Статья подготовлена в рамках Федерального государственного задания Минобрнауки (проект №6.3042.2011 «Комплексное изучение развития политического и религиозного ландшафта в Южной Сибири в контексте государственной политики России»).
попадании нашей политической системы в институциональную ловушку [1; 15]. Более того, можно констатировать, что эта ловушка оказалась устойчивой, когда при незначительном внешнем воздействии на систему последняя остается в институциональной ловушке, возможно, лишь незначительно меняя параметры своего состояния. Неотъемлемым элементом трансформации выступало развитие партийной системы, в ходе которого также наглядно проявился огромный разрыв между формальным статусом партий и их фактической ролью в политической жизни и обществе, степенью их поддержки на неформальном уровне. В связи с этим в статье делается попытка рассмотреть российский партогенез как институциональную ловушку (процесс формирования устойчивых неэффективных институтов), выявить причины ее возникновения и оценить возможности выхода из нее.
Вопрос о применимости у нас западных политических институтов, в частности партий, не нов для российской политологии. Уже с конца 1990х гг. исследователи давали на него отрицательный ответ [3; 8; 10; 20]. И здесь возникает казалось бы парадокс: институт политических партий в нашей стране не нов - он существует более века, а его востребованность по-прежнему крайне низка. Причинами этого, на наш взгляд, являются трансплантация института в неконгруэнтную среду и постоянные трансформации его модели в правовом поле.
Что касается первой причины, то, как справедливо отмечали М. Полтерович и П.В. Панов, привнесение институтов, которые, естественно, воспринимаются как чужеродные, порождает не только различия в их интерпретации, но и радикальные сомнения в их значимости. В условиях отсутствия общественного консенсуса контролирующие данный институт политические акторы не в состоянии в полной мере использовать его для легитимации политического порядка и навязывания соответствующего ментального образа политического сообщества. Ключевую роль в этом случае начинает играть согласованность («конгруэнтность») смыслов импортированных институтов в стране-доноре и стране-реципиенте. Высокая степень конгруэнтности приводит к постепенной конвергенции; низкая - к дивергенции, которая, может повлечь за собой, как один из сценариев, перерождение импортированных институтов, когда возникают институциональные гибриды или импортированные институты становятся лишь «оболочкой», внутри которой функционируют неформальные, традиционные для общества-реципиента, практики [18; 14, с. 101].
Именно так и произошло с партиями. Введенные в России в начале ХХ в. как сопутствующий компонент другого института - парламентаризма - они плохо сочетались с недифференцированностью социальных интересов, общинной моделью социума и фактически самодержавной фор-
мой правления. Однако и в таком варианте они не успели «прорасти в общество» - система приобрела однопартийный характер.
Новый этап институциональной трансплантации - в конце ХХ в. -породил новый виток рассогласования. Заимствуя текущие формы политических институтов, реформаторы не учли, что в информационном обществе партии изменили свои функции и стали шире использовать маркетинговые методы деятельности. Однако на Западе они уже имели историю, устойчивых сторонников и были органически интегрированы в систему общественно-политических коммуникаций по сложившимся «правилам игры». Импорт постмодернистских партий в российские реалии при слабости гражданского общества превратил российские партии в малочисленные «электоральные машины», взаимодействующие с обществом в основном посредством отдельных рекламных акций или массированных рекламных кампаний. Другими словами, российские партии изначально оказались не столько институтами политического представительства интересов, сколько «политическими предприятиями», обеспечивавшими конкуренцию элитных группировок.
Развитию политических партий по пути элитарности в 1990-е гг. способствовало и отсутствие каких-либо четких признаков данных организаций. Принятая в 1993 г. Конституция РФ, в отличии, например, от Конституции Германии, где партиям посвящена целая глава, не определила признаки данного института, принципы его функционирования, упомянув лишь, что «в Российской Федерации признаются политическое многообразие, многопартийность; общественные объединения равны перед законом; запрещается создание и деятельность общественных объединений, цели или действия которых направлены на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации, подрыв безопасности государства, создание вооруженных формирований, разжигание социальной, расовой, национальной и религиозной розни» (Ст. 13). Закрепление же в ней принципа участия партий в формировании высшего законодательного органа страны было обусловлено не столько желанием соответствовать принципам демократии, сколько практической задачей: нельзя было допустить в новом парламенте сильную раздробленность и конфликтность политических сил, свойственную Верховному Совету и приведшую страну к политическому кризису октября 1993 г., - а также надеждами Кремля на электоральный успех реформаторских избирательных объединений.
Конкретизировать понятие «партии» должен был Закон «Об общественных объединениях». Однако вплоть до 1999 г. он вообще не упоминал о политических партиях, фактически уравнивая их в правах со всеми остальными общественными организациями, имевшими в уставе положе-
ние об участии в выборах и избирательных кампаниях. Все спорные вопросы решались в судебном порядке.
В связи с этим партии не стремились к своей массовизации. Узкий круг лидеров узурпировал ключевые партийные должности, блокировал участие рядовых членов в выработке партийной стратегии, что вело к падению партийной активности населения.
Но важнее другое: в условиях неконгруэнтной среды и отсутствия способных обеспечить дальнейшее развитие неформальных практик новые формы институтов наполнялись традиционным для их членов содержанием - административно-бюрократическим для «партии власти» и «клубным» для либералов (интеллигентско-интеллектуальная тусовка). По образному выражения Г.Л. Кертман, произошло «одомашнивание» новых институтов и политических практик, уподобляя их привычным, знакомым, вписывая импортированные институты в традиционный ценностно-нормативный контекст и вырабатывая спектр мотиваций политического поведения, органичный для «среднего россиянина» [7, с. 120].
Немаловажную роль в этом сыграло государство, что вполне согласуется с тезисом Д. Норта о его решающем значении в институциональных трансформациях на современном этапе [12, с. 91]. Однако в России государственная элита оказалась еще и сильнее общества, рассматривая введение демократических институтов (выборности, политического плюрализма, системы представительных институтов, гражданских и политических свобод) как форму самосохранения, средство обеспечения своей безопасности и интеграции в мировое сообщество [23, с. 252-253].
Организационным показателем инструменталистского отношения элит к партиям стал уникальный политический продукт - «партия власти», сконструированная «по образу и подобию» самой Власти» или ««мечтаний» о ней русского общества». Она соединила в себе действующие в одной «архаичной, неполитической» ментальной плоскости «ожидания россиян от «своей» Власти и расчет Власти в отношении «своих» россиян» [2, с. 223].
Таким образом, здесь прослеживается выделенная еще В.О. Ключевским и повторенная в наши дни Ю.С. Пивоваровым формула: «в России нет борьбы партий, но есть борьба учреждений». Под этими словами великий историк подразумевал, что «неразвитость гражданского общества в России одним из своих следствий имеет неразвитость партийной системы. Политические партии возникли у нас довольно поздно и не играли значительной роли». Вместе с тем, в любом обществе, и российском в том числе, имеются различные интересы, «неодинаковое понимание того, каким путем должно идти, какие средства и как применять. Запад решает эти задачи во многом через партии, выражающие и представляющие волю и интересы того или иного сектора (сегмента) социума. У нас - тоже во многом - роль партий играют учреждения (министерства, ведомства)» [16, с. 110].
Попыткой выхода из институциональной ловушки за счет формальной институционализации казалось бы привычной нашему обществу еще по советской эпохе модели всеохватной («саtch-аll-раrtу») партии можно считать принятие в 2001 г. закона «О политических партиях». Закон четко сформулировал признаки политической партии и предоставил ей особые права -монополию на «самостоятельное выдвижение кандидатов (списков кандидатов) в депутаты, на иные выборные должности в органах государственной власти». Так, согласно нему, политическая партия должна была иметь региональные отделения более чем в половине субъектов федерации с не менее 100 членами в каждом, общую численность не менее 10 тысяч членов и регулярно принимать участие в выборах в указанных законом формах.
При этом он вполне согласовывался с политикой выстраивания «вертикали власти» и системы контроля государства над политической инфраструктурой. С этих позиций становится возможным сравнение российской ситуации с Египтом, Марокко, Алжиром и Иорданией, где существующие режимы во избежание неконтролируемого народного протеста ввели подобную разрешительную практику создания общественных и общественнополитических организаций. При этом, возникая, как пишет К. Викторович, «эти организации были вовлечены в паутину бюрократических практик и правовых кодов, которые позволяют власти отслеживать и регулировать коллективную активность. Эта паутина снижает возможность вызова государству со стороны гражданского общества за счет того, что делает большую часть коллективной активности видимой для административного аппарата. При таких обстоятельствах институты гражданского общества являются в большей степени инструментом государственного социального контроля, нежели механизмом наделения коллективной властью» [Цит. по: 19, с. 30]. Тем самым подтверждается тезис Д. Норта о том, что «институты ... создаются скорее для того, чтобы служить интересам тех, кто занимает позиции, позволяющие влиять на формирование новых правил» [26, р. 16].
Однако укрепления института партий, как и их общественной легитимации закон не обеспечил.
Во-первых, для многих российских партий, учитывая их состояние, поставленные законом требования были явно завышены. Большинство из них, повторяя справедливую формулировку Ю.Г. Коргунюка, имели «клубную природу», представляли собой «объединения единомышленников, воодушевленных некой идеей, проектом общественного устройства» [9, с. 44]. А потому даже быстрое наращивание количества членов не сделало российские партии фактическими массовыми структурами. Рядовые члены партии воспринимались лишь как пассивная масса, необходимая для прохождения процедуры перерегистрации. Недаром на местном и региональном уровнях получила широкое распространение практика массового, зачастую принудительного приема в партию работников целых
предприятий и учреждений. Тоже касается и избирателей, которых российские партии не рассматривают как значимый электоральный ресурс. Намного более важными для них выступают ресурсы поддерживающих их лоббистских группировок и позиция исполнительной власти. Поэтому и реальных политических программ на выборах современные политические партии не предлагают - их идеологию определяют спонсоры в формате непубличных или конфиденциальных договоренностей.
Во-вторых, в 2000-е гг. в ходе трансформации политического режима постепенно утратили свои и так незначительные по сравнению с исполнительными органами и группами давления политические позиции законодательные органы власти федерального и регионального уровней, фактически превратившись в механизм ратификации решений, принятых другими субъектами. Несмотря на формальное увеличение роли партий в процессе принятия государственных решений через переход на пропорциональную систему избрания депутатов высшего законодательного органа страны и смешанную систему для региональных легислатур, реально она сократилась. Власть сосредоточилась в руках новой партийно-государственной номенклатуры с акцентом все же не на партийность, а на государственный статус.
И наконец, немаловажную роль сыграло то, что массовое сознание российского общества оказалось не готово к тому, что к концу ХХ в. партии в западных странах изменились, как бы завершив цикл своего развития: они возникали как «предприятия претендентов» на определенные посты и снова вернулись к роли преимущественно «электоральных машин». Поэтому, по словам Ф. Шмиттера, «было бы анахронизмом думать, что партиям» посткоммунистических стран «предстоит повторить все стадии развития своих предшественниц, выполняя при этом все их функции» [24, с. 18-19]. Тем самым возник разрыв между заимствуемыми на Западе современными институциональными моделями политической партии и требованиями, предъявляемыми к ней российским массовым сознанием. Как показывали опросы, в 1990-2000-е гг. рядовые избиратели связывали доверие партиям не с четкостью предлагаемых ими стратегий развития общества и их адекватностью существующей ситуации, а с выполнением своих социально-экономических обещаний, повышением эффективности работы с населением, а зачастую просто сводили их деятельность к оказанию помощи определенным группам. «На партии в этой интерпретационной схеме . возлагались, по существу, функции специфических, «периферийных» структур государственной власти» [7, с. 124].
Так, при ответе на открытый вопрос Фонда «Общественное мнение» в апреле 2007 г. - о вреде, наносимом партиями, - респонденты обвиняли их в бездействии и неэффективности («много разговоров, а дела - чуть»; «одна показуха»; «много словоблудия» - 11%), паразитизме и расточительстве («деньги едят бюджетные»; «дармоеды на нашей шее» - 7%),
безразличии к людям («не думают о простом народе, нищая пенсия»; «не слушают людей, не отражают интересы народа» - 6%), корыстолюбии («все гребут в свои карманы» - 6%), лживости («обман народа»; «много врут» - 3%) и т.д. Особо стоит отметить, что 8% опрошенных поставили партиям в вину их сущностные признаки - стремление к власти, межпартийную борьбу как таковую («вечно спорят между собой»; «разногласия»; «много политической борьбы»; «каждая добивается власти») [17].
По данным Левада-центра, доверяли партиям в 2000-х гг. от 4 до 6% населения, частично - около 30%. На этом фоне президенту полностью доверяли 54-58% россиян, частично - 28-30%; церкви - 38-44% полностью и 21-23% частично, армии - от 20 до 30% полностью и 3335% частично. Даже профсоюзы в этом списке получали от 9 до 12% полной поддержки и 20-25% частичной.
Подтверждает репрезентативность полученных рейтингов и другой параметр - оценка влияния общественно-политических институтов на ситуацию в стране. По данным того же Левада-центра, в 2005-2006 гг. для партий она составила 2,5 баллов, в то время как влияние президента респонденты считали равным примерно 4 баллам, силовых структур и СМИ - 3,5 балла, а церкви - 3 балла [6, с. 15; 5; 22].
Полученные данные коррелировались с ситуацией в регионах. Согласно опросам Центра политического анализа и технологий Алтайского госуниверситета (ЦПАТ АлтГУ), в 2002 г. деятельность российских партий положительно оценивали 7,8% жителей города Барнаула (в основном пенсионеры, служащие и студенты, предприниматели). Еще 12,6% ответили, что оценивают их деятельность скорее положительно, чем отрицательно. Таким образом, только 20,4% респондентов признавали, что партии выполняют позитивную роль в обществе. Отрицательно к деятельности партий относились 16,8%. 20,8% оценивали их деятельность скорее отрицательно, чем положительно.
Через три года, в 2005 г., оценки деятельности партий стали более критическими. Их позитивную роль в обществе по-прежнему признавали 20,7% респондентов. А вот число оценивающих ее негативно выросло до 62%.
Кроме того, политические партии не рассматривались гражданами как механизм, необходимый для формирования властных структур, а также как инструмент контроля над властью. В основном граждане были уверены, что эффективных способов влияния на власть в России вообще не существует. Лишь 9,4% были согласны с тем, что существующие общественные формирования оказывают заметное влияние на политическую и общественную жизнь в стране.
При этом избиратели все чаще связывали доверие партиям с выполнением ими своих обещаний, повышением эффективности работы с населением, преодолением зависимости от капитала и государственной
власти. Те же опросы показали, что в 2002 г. только 5,6% жителей Барнаула были уверены, что российские партии полностью выполняют свои функции и обещания, 22,4% считали, что они делают это частично. Еще 18,4% ответили, что свои функции и обещания партии выполняют иногда. В тоже время, 26,4% отмечали, что партии чаще не выполняют свои обещания, а 16,8% - что никогда не выполняют. К 2005 г. доля разделяющих последнюю точку зрения выросла в три раза и составила 50,9% респондентов. Среди проблем, мешающих эффективной деятельности партий, жители края неизменно называли безответственность, оторванность от избирателей, продвижение корыстных интересов своих членов через органы власти, зависимость от капитала и государственной власти, программное однообразие.
Результатом устойчивости представлений можно считать и убежденность граждан постсоветской России в оптимальности «солнечной» партийной системы с доминированием одной партии, позиционирующей себя в качестве прямого канала связи с президентом. Примечательно, что число сторонников «одной сильной правящей партии» советского типа было достаточно стабильно на уровне 30%. В 2001-2004 гг. они составляли 34% избирателей, в 2005 - 38% и в 2006 - 32% [21].
В этих условиях значительным достижением стало то, что партии все же признавались значительной частью общества неотъемлемым элементом российской политической системы. Согласно всероссийским опросам общественного мнения, отрицали необходимость данного института около 7% россиян (2001 г. - 8%, 2004 - 6%, 2005 - 7%, 2006 - 7%). Большинство же граждан, особенно молодого и среднего возраста, не хотели возврата к однопартийной системе и связывали дальнейшее политическое развитие нашей страны с функционированием двух-трех крупных партий. По данным Левада-центра, в 2001 г. таковых насчитывалось 41%, в 2004 - 44% и в 2006 г. - 42% [21].
Представления жителей Алтайского края по данному вопросу соответствовали общероссийской тенденции. В 2002 г. в том, что партии в России нужны, были уверены 67,2% барнаульцев. По мнению большинства из них (42%) партийная система должна включать три и более партий, 29,5% оптимальной считали двухпартийную систему. К их числу в основном относились рабочие, учащиеся и студенты. За возврат к однопартийной системе выступало 15,2%, при этом 47,1% из них - пенсионеры. 11,2% респондентов ответили, что партии в России не нужны. Еще 21,6% опрошенных не смогли определиться по данному вопросу.
В 2005 г. соотношение мнений принципиально не изменилось. По-прежнему большинство жителей края (79%) были уверены, что партии в России нужны. При этом несколько сократилось число сторонников двухпартийной системы (21%) и увеличилось доля приверженцев однопар-
тийности (23,6%). 17,3% респондентов ответили, что партии в России не нужны. Такое мнение было более характерно для женщин, чем для мужчин, для людей имеющих высшее образование и низкий уровень дохода.
Тем не менее, последние социологические исследования показывают, что спустя два десятилетия, прошедших с момента трансформации политической системы, начал проявляться «эффект привыкания» к политическим партиям, партии же, в свою очередь, запускают адаптационные механизмы, идет саморазвитие, оказывается влияние на окружающую среду [25; 11, с. 20]. Так, согласно опросу ФОМа в 2013 г. , число людей, признающих необходимость одной или двух партий, уменьшилось (в 2004 г. за существование одной партии выступали 21% россиян, за двухпартийную систему - 18%, в 2013 г. эти показатели составили 15% и 13% соответственно). А вот приверженцев многопартийности становится больше (в 2004 г. их было 25%, в 2013 г. - 29%). Еще 16% утверждают, что политические партии в России не нужны вовсе [13].
Изменилось и обоснование необходимости партий: 18% опрошенных считают их необходимыми для обеспечения политической конкуренции как механизма публичной политики («в споре рождается истина», «нужны многопартийность, оппозиция, однопартийность несовместима с демократией»); 8% - для выражения различных социальных интересов («у людей должна быть политическая альтернатива, возможность выбирать между партиями», «партии должны выражать интересы разных слоев населения); 5% - для управления страной, поддержания порядка; 4% -борьбы за права народа, улучшения жизни людей; 3% - принятия законов; 2% - контроля за работой руководства страны; по 1% - для помощи руководству страны и для объединения граждан вокруг общих идей [13].
Вырос и общий уровень доверия партиям. По данным Левада-центра, 12% россиян убеждены, что партии вполне заслуживают доверия, 46% - не вполне заслуживают и 33% - совсем не заслуживают. При этом наблюдается постепенное смещение оценки от резко негативной к смягченно негативной или положительной - в 2009 г. эти показатели равнялись 7%, 38% и 36% соответственно [4].
На этом фоне становятся более заметны региональные различия. В частности, в Алтайском крае как примере аграрно-индустриального региона с преобладанием традиционалистских установок жителей, в 2013 г . политическим партиям доверяло лишь 4,7%. При этом в Барнауле партиям доверяло 6% опрошенных, в малых городах края - 5,2%, а в сельской местности -только 3,5%. Наибольшая дифференциация в доверии партиям как институтам наблюдается в возрастных группах: среди жителей края в возрасте 2640 лет о своем доверии партиям заявили только 2,8%, в возрасте 41-60 лет - 3,6%, 18-25 лет - 4,4%, а среди 61 и старше - 7,6%.
В основе данной позиции, как и прежде, лежит оценка эффективности функционирования политических институтов. Партии отнесли к эффективным институтам 8% опрошенных. Выше оценки эффективности партий среди женщин (9%); респондентов в возрасте старше 60 лет (13%) и 2640 лет (8%); по роду занятий - пенсионеров (13%), студентов (11%), фермеров (10%). А по месту жительства различия не так заметны: в малых городах - 10,5%, в Барнауле и сельской местности - по 7%.
Что касается желательного типа партийной системы, то здесь инерционность установок опять же выше среднероссийского показателя -21% жителей края оказались сторонниками однопартийности, 14% -двухпартийности, 33% - многопартийности. 12% заявили, что партии вообще не нужны.
За однопартийную систему чаще выступают женщины (22%); респонденты в возрасте 41-60 лет (29%) и 61 год и старше (23%); по роду занятий - предприниматели (32%), фермеры (30%), пенсионеры (26%), служащие (23%) и безработные (21%); проживающие в сельской местности (24%) и городах края(21%). Двухпартийная система чаще находит поддержку у мужчин (15%); респондентов в возрасте 26-40 лет (14%) и 61 год и старше (19%); по роду занятий - военнослужащих (19%), предпринимателей (19%), работников агропредприятий (18%), неработающих (16%), пенсионеров (15%), служащих (14%); проживающих в Барнауле (17%) и сельской местности (15%). К сторонникам многопартийности в первую очередь относятся мужчины (34%); респонденты в возрасте 18-25 лет (40%) и 26-40 лет (33%); по роду занятий - фермеры (50%), студенты (45%), военнослужащие (43%), работники коммерческих организаций (35%) и служащие (33%); проживающие в Барнауле (43%) и городах края (33%). Отрицают необходимость партий респонденты в возрасте 26-40 лет (14%) и 61 год и старше (12%); по роду занятий - работники агропредприятий (29%), безработные (19%), неработающие (16%), студенты (12%) и пенсионеры (12%); проживающие в малых городах края (17%).
Таким образом, развитие российской партийной системы представляет собой сознательную попытку построения неэффективного политического института, выступающего средством самосохранения элиты. При этом по мере расширения правового статуса партий, их инструментальный характер только усиливался. Понимание этого факта массовым сознанием, как и реакция на советское прошлое, препятствовало их легитимации в качестве неформального института. И хотя сегодня наблюдается своеобразное «привыкание» общества к партиям, их превращение в реальный институт публичной политики возможно только при дальнейших институциональных трансформациях, вопрос о субъектах и траекториях которых пока остается открытым.
Литература
1. Гельман В. Россия в институциональной ловушке // Pro et Contra. 2010. Т. 14. №4-5.
2. Глебова И.И. Беспартийная Власть и ее партийная организация // Политическая наука в современной России: время поиска и контуры эволюции. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004.
3. Голосов Г.В., Лихтенштейн А.В. «Партия власти» и российский институциональный дизайн: теоретический анализ // Полис. 2001. №1.
4. Доверие институтам власти. Пресс-выпуск Левада-Центра.
07.10.2013. URL: http://www.levada.ru/07-10-2013/dovene-mstitutam-
vlasti (дата обращения: 08.11.2013).
5. Доверие россиян институтам власти и общества: Пресс-выпуск Левада-Центра. №31. 23.03.2004. URL: www.levada.ru/press/2004032302 (дата обращения: 10.01.2010).
6. Дубин Б. Модельные институты и символический порядок: элементарные формы социальности в современном российском обществе // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2002. №1.
7. Кертман Г.Л. Статус партии в российской политической культуре // Полис. 2007. №1.
8. Кисовская Н.К. Российские партии и «западная модель» // Поли-тия. 2000. №1(15).
9. Коргунюк Ю.Г. Становление партийной системы в современной России. М.: Фонд Индем, Московский городской педагогический университет, 2007.
10. Левин И.Б. Партия и модернизация: российские варианты // По-лития. 2000. №1(15).
11. Михалева Г.М. Российские партии в контексте трансформации. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009.
12. Норт Д. Понимание процесса экономических изменений. М.: Изд. дом Гос. ун-та - Высшей школы экономики, 2010.
13. О системе выборов в Госдуму. 09.04.2013. URL: http://fom.ru/Politika/10884 (дата обращения: 08.10.2013).
14. Панов П.В. Политическое сообщество: конструирование и институционализация // Полис. 2007. №1.
15. Патрушев С.В. Кликократический порядок как институциональная ловушка российской модернизации // Полис. 2011. №6.
16. Пивоваров Ю.С. О некоторых исторических особенностях рус-
ской политии // Политическая наука в современной России: время поиска и контуры эволюции. М.: «Российская политическая энциклопедия»
(РОССПЭН), 2004.
17. Политические партии в жизни России: Опрос населения. URL: http://bd.fom.ru/report/cat/polit/polypar/d071424 (дата обращения:
10.01.2010).
18. Полтерович В.М. Трансплантация институтов // Экономическая наука в современной России. 2001. №3.
19. Поляков Л.В. Основы политического консультирования: теория и практика. М.: КДУ: Изд-во МГУ, 2004.
20. Пшизова С.Н. Какую партийную модель воспримет наше общество // Полис. 1998. №4.
21. Россияне о правящей партии и партийной принадлежности президента. Пресс-выпуск Левада-Центра. 25.07.2006. URL: http://www.levada.ru/press/2006072504.html (дата обращения:
10.01.2010).
22. Социально-политическая ситуация в России в сентябре 2006 года. URL: http://www.levada.ru/press/2006100301.html (дата обращения:
10.01.2010).
23. Холодковский К.Г. Политическая модернизация и будущее России // Политическая наука в современной России: время поиска и контуры эволюции. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004.
24. Шмиттер Ф. Размышления о гражданском обществе и консолидации демократии // Полис. 1996. №5.
25. Katz R. A Theory of Parties and Electoral Systems. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1980.
26. North D. Institutions, Institutional Changes, and Economic Performance. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1990.
References
1. Gel'man V. Rossiya v institutsional'noi lovushke. Pro et Contra. 2010. T. 14. №4-5.
2. Glebova I.I. Bespartiinaya Vlast' i ee partiinaya organizatsiya. Poli-ticheskaya nauka v sovremennoi Rossii: vremya poiska i kontury evolyutsii. M.: «Rossiiskaya politicheskaya entsiklopediya» (ROSSPEN), 2004.
3. Golosov G.V., Likhtenshtein A.V. «Partiya vlasti» i rossiiskii institut-sional'nyi dizain: teoreticheskii analiz. Polis. 2001. №1.
4. Doverie institutam vlasti. Press-vypusk Levada-Tsentra. 07.10.2013.
URL: http://www.levada.ru/07-10-2013/doverie-institutam-vlasti (data
obrashcheniya: 08.11.2013).
5. Doverie rossiyan institutam vlasti i obshchestva: Press-vypusk Le-vada-Tsentra. №31. 23.03.2004. URL: www.levada.ru/press/2004032302 (data obrashcheniya: 10.01.2010).
6. Dubin B. Model'nye instituty i simvolicheskii poryadok: elementarnye formy sotsial'nosti v sovremennom rossiiskom obshchestve. Monitoring ob-shchestvennogo mneniya: Ekonomicheskie i sotsial'nye pere-meny. 2002. №1.
7. Kertman G.L. Status partii v rossiiskoi politicheskoi kul'ture. Polis. 2007. №1.
8. Kisovskaya N.K. Rossiiskie partii i «zapadnaya model'». Politiya. 2000. №1(15).
9. Korgunyuk Yu.G. Stanovlenie partiinoi sistemy v sovremennoi Rossii. M.: Fond Indem, Moskovskii gorodskoi pedagogicheskii universitet, 2007.
10. Levin I.B. Partiya i modernizatsiya: rossiiskie varianty. Politiya. 2000. №1(15).
11. Mikhaleva G.M. Rossiiskie partii v kontekste transformatsii. M.: Knizhnyi dom «LIBROKOM», 2009.
12. Nort D. Ponimanie protsessa ekonomicheskikh izmenenii. M.: Izd. dom Gos. un-ta - Vysshei shkoly ekonomiki, 2010.
13. O sisteme vyborov v Gosdumu. 09.04.2013. URL: http://fom.ru/Politika/10884 (data obrashcheniya: 08.10.2013).
14. Panov P.V. Politicheskoe soobshchestvo: konstruirovanie i institut-sionalizatsiya // Polis. 2007. №1.
15. Patrushev S.V. Klikokraticheskii poryadok kak institutsional'naya lovushka rossiiskoi modernizatsii // Polis. 2011. №6.
16. Pivovarov Yu.S. O nekotorykh istoricheskikh osobennostyakh
russkoi politii // Politicheskaya nauka v sovremennoi Rossii: vremya poiska i kontury evolyutsii. M.: «Rossiiskaya politicheskaya entsiklopediya»
(ROSSPEN), 2004.
17. Politicheskie partii v zhizni Rossii: Opros naseleniya. URL: http://bd.fom.ru/report/cat/polit/polypar/d071424 (data obrashcheniya:
10.01.2010).
18. Polterovich V.M. Transplantatsiya institutov // Ekonomicheskaya nauka v sovremennoi Rossii. 2001. №3.
19. Polyakov L.V. Osnovy politicheskogo konsul'tirovaniya: teoriya i praktika. M.: KDU: Izd-vo MGU, 2004.
20. Pshizova S.N. Kakuyu partiinuyu model' vosprimet nashe ob-shchestvo // Polis. 1998. №4.
21. Rossiyane o pravyashchei partii i partiinoi prinadlezhnosti prezidenta. Press-vypusk Levada-Tsentra. 25.07.2006. URL: http://www.levada.ru/press/2006072504.html (data obrashcheniya:
10.01.2010).
22. Sotsial'no-politicheskaya situatsiya v Rossii v sentyabre 2006 go-da. URL: http://www.levada.ru/press/2006100301.html (data obrashcheniya:
10.01.2010).
23. Kholodkovskii K.G. Politicheskaya modernizatsiya i budushchee
Rossii. Politicheskaya nauka v sovremennoi Rossii: vremya poiska i kontury evolyutsii. M.: «Rossiiskaya politicheskaya entsiklopediya» (ROSSPEN),
2004.
24. Shmitter F. Razmyshleniya o grazhdanskom obshchestve i konsoli-datsii demokratii. Polis. 1996. №5.
25. Katz R. A Theory of Parties and Electoral Systems. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1980.
26. North D. Institutions, Institutional Changes, and Economic Performance. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1990.
