CC BY
86
УДК 002.703
ББК Ч612
И.В. Ерофеева
г. Чита
Российский менталитет в дискурсе рыночной журналистики (к вопросу о потребностях и интересах современной аудитории)
Современная российская журналистика существует в жестких условиях рынка. Успешная реализация медиа-текста возможна только при адекватной апелляции к актуальным потребностям аудитории. В данном контексте российский менталитет является универсальным фактором интереса отечественного потребителя, так как ментальные смыслы представляют собой своеобразный культурно-генетический код человека. Более того, обращение к национальным константам в режиме информационнопсихологических войн позволяет сохранить духовное и психическое здоровье как журналиста, так и аудитории.
Ключевые слова: российский менталитет, фактор интереса, технология воздействия, национальные константы.
I.V. Yerofeyeva
Chita
Russian mentality in the discourse of market journalism (on the problem of audience’s needs and interests)
Present-day Russian journalism operates under tough market conditions. Thus media-texts may be effective only when they appeal to the relevant needs of the audience. In this context Russian mentality is a universal factor of the domestic consumers' interest, because mental meanings are a peculiar cultural and genetic code of the human race. Besides, access to national constants under information and psychological wars helps keep spiritual and psychological health of both the journalist and the audience.
Key words: Russian mentality, interest factor, influence technology, national constants.
Интерес — базисное, психологическое понятие современной рыночной журналистики. Экономические условия выживания превращают продукт творчества в товар, журналистский текст создается с учетом желаний и потребностей среднестатистического потребителя.
В данной ситуации умение фиксировать интересы потенциальной аудитории, точно интерпретировать, понимать их психологическую сущность — важное качество в характеристике профессионала, работника массовой коммуникации.
Традиционно в психологии восприятия интерес трактуется как окрашенное положительными эмоциями сосредоточение внимания на определенном предмете. Согласно гуманитарному типу диалога в теории журналистики интересы коммуникатора и реципиента должны стремиться к одному знаменателю. Но в практике функционирования современных СМИ дело обстоит объективно иначе. Противоречие интересов — имманентная данность рыночной журналистики, которая, стремясь к выживанию в условиях жесткой конкуренции, преследует сугубо корпоративные цели: продать товар, получить прибыль. Выстраивая, в том числе, экономическую стратегию поведения, производители массовой информации учитывают следующие постулаты. Во-первых, частичное удовлетворение интереса аудитории не есть его угасание, так как любой интерес возникает и поддерживается той или иной потребностью людей. Во-вторых, у реципиента, как правило, нет открытого знания о своих неудовлетворенных желаниях, поэтому любой уважающий себя коммуникатор обязан знать и уметь формулировать актуальные потребности аудитории. И, наконец, в-третьих, продукция СМИ должна быть изначально интересной, а потом уже насыщенной психологическим инструментарием воздействия.
Возможно предположить, что есть два уровня семиотических ресурсов, активизирующих различные типы внимания. Так, технические параметры (интенсивность, частота звука, шумы, музыка и другие «физические раздражители») создают внешнее поле для привлечения непроизвольного внимания. Более сложный контекст необходим для организации внутреннего поля, апеллирующего к произвольному вниманию реципиента и вбирающего так называемый «человеческий фактор» — мотивы, потребности, установки, цели аудитории. Пространство внутреннего поля аксиологично по сути, оно выстраивается за счет ценностей и смыслов. Если учесть, что в эпоху тотальной информатизации СМИ не просто сообщают факты, а оказывают глубокое воздействие на общественное сознание, на мировосприятие людей, их идеалы и стремления, то забота о семантике внутреннего поля культивируемых интересов становится важной профессиональной задачей. Тем более, что перечень индикаторов интереса (или атри-
бутов эффективности журналистского текста) включает в себя не только воспроизведение информации при прочих равных условиях, повторение ее, уровень запоминания текста, но и подразумевает свершенное действие. Последний содержательный компонент эффективности требует от потребителя очередной раз купить ту же газету, включить ту же передачу, реализовать предлагаемую идею медиа-текста. Если опустить частности, то мы перечислили основные механизмы реализации формулы: «предлагаемый интерес ^ стереотипы поведения и мышления аудитории».
В подобном контексте ответственность журналиста за семантику акцентируемых интересов становится очевидной. И возникает вполне логичный вопрос: каким должен быть смысловой спектр медиа-текста, чтобы, во-первых, интересы реципиента и коммуникатора все-таки стремились к одному знаменателю, а во-вторых (и главных), чтобы созданный дискурс СМИ не рождал негативных эффектов воздействия на духовный мир и психику человека.
Согласно законам когнитивной психологии, деятельность средств массовой информации определяется характеристикой потенциальной аудитории. Поэтому качественное обращение журналиста к читателю (слушателю, зрителю) всегда конгруэнтно, то есть предполагает адекватную активацию когнитивных структур потребителя (эффект прайминга). Универсальное решение этой проблемы — апелляция к ресурсам российского менталитета. Ведь психологические принципы обработки информации у отечественного реципиента массовой коммуникации берут свое начало в семантике российской духовности.
Авторы работы «Российская цивилизация: общество и личность» В.А. Тонких и Ю.Л. Ярец-кий трактуют менталитет как «совокупность осознаваемых и бессознательных факторов» [15, с. 67-68]. Более точно, на наш взгляд, сущность ментальности определил В.В. Крамник: «совокупность традиционных, основополагающих установок людей: структура интеллекта, шкала ценностей, алгоритм духа, категорический императив граждан» [3, с. 16]. Менталитет непосредственно связан с национальным характером, архетипами и коллективным бессознательным.
В современной науке известно несколько подходов в изучении менталитета как феномена социокультурной жизни народов. Прежде всего, это историко-антропологический, основателем которого стали французские ученые, представители школы «Анналов» М. Блок и Л. Февр, а также их ученики Ф. Бродель, Ж. Ле Гофф, Ж. Дюби. В рамках
данного направления менталитет трактуется как сфера потаенных мыслительных структур, которая сложно и опосредованно связана с материальной жизнью общества, она преломляет общие условия исторического процесса как некий психологический аппарат. Менталитет в подобной интерпретации есть некая исторически подвижная и формирующаяся под воздействием многих внешних факторов мировоззренческая модель.
Оценка менталитета в значении психологического феномена (психической жизни человека) была заявлена в начале ХХ в. в психоаналитической теории З. Фрейдом и впоследствии его учеником К.Г. Юнгом. На основе этого методологического подхода менталитет характеризуется как психический склад человека, уникальный сплав рационального, эмоционального и интуитивного опыта в духовной жизни личности, внутренний синтез сознательных и бессознательных установок человеческой психики. Представитель гуманистической психологии Э. Фромм сравнивал менталитет с национальным характером, в частности он ввел категорию «социальный характер», подчеркивая тем самым, что менталитет — это некий гармонично организованный Космос, через который мир становится упорядоченным и целостным, так как предстает в социальнопсихологических установках, оценках и смыслах родной культуры.
Этнология и этнография (Ю.В. Бромлей, Л.Н. Гумилев, С.В. Лурье, З.В. Сикевич и др.) характеризуют менталитет лишь как составляющую часть формирования и развития этнической культуры. В современной философии менталитет рассматривается во взаимосвязи с фундаментальными вопросами о природе и сущности сознания (В.И. Авдеев, И.А. Бескова, В.Ж. Келле, П.С. Гуревич, Б.В. Марков, М.М. Мамардашвили и др.). В данном контексте он есть феномен, в сущности и структуре которого раскрываются специфика индивидуального и общественного сознания, механизмы и содержание познавательных процессов, особенности мировосприятия человека и природа поведенческих стереотипов в мире культуры.
Правда, необходимо признать, что заявка на этнопсихологические знания содержится уже в трудах античных авторов — философов и историков: Геродота, Гиппократа, Тацита, Плиния Старшего, Страбона. Но и на сегодняшний день нет единства в представлениях о структуре и основных свойствах менталитета, нет единой точки зрения на проблему соотношения понятия «менталитет» с близкими ему категориями. Названия духовных генов варьируется. Фран-
цузские просветители в XVIII в. ввели понятие «дух народа». И.Г. Гердер, представитель немецкой философии этого же периода, практически не разделял термины «народный дух», «душа народа» и «народный характер». В России серьезные попытки обозначить указанный предмет изучения предпринял в начале XX в. Г.Г. Шпет. Но философ И.А. Ильин уже использовал термин «особливый, своеобразный духовный акт». Современный научный дискурс обогащен также понятиями О. Платонова — «узлы национальной памяти, национальные стереотипы», И.Р. Шафа-ревича - «сверхинтеллект», «сверхдуша», объединяющие разные индивидуальности в одну нацию.
По мнению психолога К.Г. Юнга, живую ткань коллективного бессознательного составляют архетипы. Архетип выступает как глубинно-психологический фактор социальной деятельности, действующий наряду с историческими и социально-экономическими факторами. При этом архетипы живут вполне самостоятельной жизнью, не обуславливаются ни политикой, ни экономикой. Они не подвержены нашему произволу, и поэтому справедливо признать за ними известную автономию от сознания. Наилучшего согласия с психологическим опытом можно достичь, если признать за архетипом определенную долю самостоятельности, а за сознанием — соответствующую его положению творческую свободу.
Ментальное, некое устойчивое духовное отношение человека к миру и себе, включающее сознательное и бессознательное, общественное и индивидуальное, эмоциональнопсихологическое и рациональное, формируется достаточно долго. Согласно утверждениям М.М. Решетникова, исследователя российской ментальности, инкубационный период формирования российского характера завершается к началу XIX в. XIX век — фаза устойчивого развития и обогащения, начало XX — высшая, завершающая фаза формирования российской ментальности [11, с. 30 — 31].
Сущность менталитета проявляется в интенции (осознанном устремлении) к духовным ценностям, которые есть предельное нормативное основание актов сознания (совести) и поведения людей. Духовные ориентиры в структуре общественного сознания занимают глубинный уровень, являясь его подосновой. В отличие от верхнего уровня (общественного мнения) и основного (парадигма мировоззрения общества), ценности глубинного уровня обладают генетической устойчивостью и при изменении социально-экономической парадигмы практически не деформируются. Поэтому менталитет
есть некий культурно-генетический код, с которым человек рождается и который отчасти усваивает (но в большей степени рефлексирует по поводу) в процессе социализации. Указанные составляющие ментальных представлений дают возможность утверждать, что именно инструментарий российского менталитета является универсальным фактором интереса со стороны отечественного потребителя. Аксиологическая природа менталитета, в свою очередь, позволяет не только успешно привлекать внимание аудитории, но и конструктивно воздействовать на нее, эффект манипуляции практически невозможен в коммуникативном акте, базирующемся на принципах национальной философии.
В рассматриваемой проблеме, по мнению автора, существует как минимум два вектора рассуждений. Первый ориентирован на частичную субъективность массовой коммуникации. Создание медиа-текста — процесс творческий. Полноценная реализация креативного потенциала — есть репрезентация национальных констант мышления и поведения. Иными словами, журналист в комфортных политических и социальных условиях демонстрирует именно те смыслы, которые в силу своей архетипично-сти востребованы аудиторией. Но существует современная конкретная историческая ситуация информационно-психологической войны, в рамках которой идейное противоборство — объективная данность. И здесь встает вопрос о реальных, осознаваемых творцом техниках продвижения российской духовности.
Адекватный анализ проблемы возможен лишь при разумном синтезе двух векторов оценки предмета изучения. Но изначально было бы логично остановиться на первом пути интерпретации проблемы. Культуролог Г. Гачев утверждает, что каждому народу, как бы врожденны бытием определенные идеи — видения, интуиции, схемы, модели, в которых ему свойственно представлять все явления его жизни. Данные идеи структурированы известной формулой, характеризующей национальную целостность: Космо — Психо - Логос = Тело — душа — ум = Местная природа - характер народа — склад мышления. Действительно, национально-образная модель мира человека имеет тесную взаимосвязь с его интеллектом.
Интеллект [лат. intellectus - «разумение», «понимание», «постижение»] — понятие неоднозначное. В словарях по общей психологии он определяется как «относительно устойчивая структура умственных способностей индивида, которые характеризуют уровень и качества мыслительных процессов личности». Интеллект позволяет человеку познавать существенные
для его деятельности компоненты ситуации в их взаимосвязи и изменять ситуацию на основе этого познания в соответствии с определенными целевыми установками и по определенным программам действий. Функция интеллекта состоит, таким образом, в умственном (духовном, психическом) решении объективно существующих проблем. В данном контексте интеллект - это способность мозга так мобилизовать на эвристическом уровне работу, чтобы использовать собственный массив информации с максимальной эффективностью.
Процесс поиска решений происходит на подсознательном уровне и волевому управлению практически не поддается. То есть, при достаточно высоком уровне интеллекта человек способен принимать на интуитивном уровне оптимальные решения и находить ответы на «трудные» вопросы даже при весьма ограниченном объеме знаний. В такой интерпретации прагматичность «поисковой системы мозга в собственном информационном массиве» налицо. А прагматика — это, как правило, учет средового поля и потенциала собственной психики, и связующим звеном здесь является менталитет.
Еще в XVIII в., в эпоху Великих географических открытий среда и климат стали рассматриваться в науке в качестве факторов, лежащих в основе различий этносов. Именно тогда впервые заговорили о различиях в интеллекте, объясняя их внешними (температурными) условиями климата. Например, умеренный климат Среднего Востока и Западной Европы якобы больше способствует развитию интеллекта, чем климат тропических областей, где «жара душит человеческие усилия» [14, с. 36] . Современные экспериментальные данные подтверждают результаты исследований эпохи Просвещения. Сегодня нам приходится признавать, что интеллект — это скорее абстрактное понятие, объединяющее множество факторов, а не конкретная данность, которую можно предугадать и легко измерить. Так, тесты по Ю, сконструированные для одной культуры, чаще всего неадекватны для другой, даже при всей четкости и правильности перевода. Относительно новая наука для России этнопсихология утверждает, что высшие психические процессы обусловлены культурой, и формулирует этнические различия в Ю [14, с. 69 — 71]. В разных культурах существуют порой полярные социальные представления об интеллекте и интеллектуальной личности. Ментальные смыслы, как известно, разнятся. Для Модели Мира США важна когнитивная составляющая (логика, умение решать проблемы, вербальная ясность и отчетливость),
а на Востоке более значимой является социальная компетентность (ответственность перед обществом, скромность, умение слушать, понимать другого и т.д.).
Иными словами, мотивация интеллектуальных усилий непосредственно обусловлена семантикой национальной картины мира. Мышление российского журналиста отличает приверженность определенным традициям. По мнению теоретика журналистики В.Ф. Олешко [8, с. 25], к ним можно отнести мобильность мыслительных операций, легкость генерирования идей, невозможная без открытости сознания, умения находить (видеть) новое и неизведанное. Россия, будучи Евразией, является особым национальным образованием, но, обладая открытой душой, впитывает приемлемые черты иного мира. «Загадочная» русская душа «нараспашку» рождает безграничные возможности российских СМИ впитывать чужие технологии и форматы (преимущественно из информационного пространства США). Отчасти это оправдано отсутствием собственной теории и практики рыночной журналистики. Но любая форма, как известно, неотъемлемо вбирает определенное содержание. Поэтому современная журналистика, активно использующая инструментарий американских и западно-европейских СМИ, логично синтезирует новые формы с чуждой для России аксиологией (философия индивидуализма, блага и пользы, утилитарная нравственность, культ плотской любви, «мышления без сердца», идея необходимой агрессии и «абсолютной» свободы и т.д.). Последнее утверждение, увы, имеет непосредственное отношение к так называемым рейтинговым медиатекстам, выстроенным на многочисленных, но явно не искусных, психотехниках: игровое шоу, ток-шоу и реалити-шоу («Поле чудес», «Фабрика звезд», «Сердце Африки», «Пусть говорят», «Лолита. Без комплексов», «Правила съема», «Голод», «Дом», «Офис» и др.).
И все-таки следует признать, что, несмотря на относительную нейтрализацию национальных смыслов, мы, в силу своей ментальности, благостно обречены фокусировать внимание в первую очередь на проблемах добра и зла (даже в таких ассиметричных телеформатах, как «Школа злословия», «К барьеру!», «Битва экстрасенсов», «Русские сенсации» и др.). Доктор психологических наук Татьяна Гавриловна Стефаненко констатирует, что русский человек делает акцент на морально-этических компонентах интеллектуальности [14, с. 71]. И причины подобного спектра интересов исторически обусловлены. Духовные формы существования пронизывают всю историю жизни России. По-
нятия Добра и Зла, представления о том, что хорошо и что плохо составляют жизненный кодекс российского человека. В основе жизни нашего народа, по замечанию О. Платонова, лежит, прежде всего, добротолюбие [9, с. 10], мысль о приоритете добра в жизни человека, о неизбежности победы добра в борьбе со злом. Философская категория «добротолюбия» традиционно трактуется как «любовь к прекрасному, возвышенному, доброму». На Руси существовал настоящий культ доброго человека, духовно сильного, сострадающего, любящего.
Моральная рефлексия — данность нашего интеллекта, черта как мыслительных операций коммуникатора, так и механизмов восприятия медиа-текста потребителем. И она требует конгруэнтных способов самопредставления в журналистике. Попытка же синкретичного соединения этой данности с аморальной формой (например, в шоу «Дом-2») выглядит неуместно и этически некорректно (в указанном проекте это подробная низовая аксиология постельных сцен под девизом «Построй свою любовь!»). Ориентация российского человека на западноевропейские ценности выглядит часто смешно и нелепо. «Российского медведя, - говорит Г. Гачев, - вытащили плясать на ярмарке-рынке чужемерно и неуклюже, всем на посмешище» [1, с. 220].
Интеллектуальные усилия российского человека, как правило, базируются на абстрактном мышлении, которое, на наш взгляд, рождает ментальные стереотипы в оценке события. И именно абстрактное мышление при всех глобальных стараниях и страданиях российской журналистики не дает ей возможности придерживаться западноевропейских правил изложения, в частности, — сухой информативности. Интеллект российского журналиста и потребителя имманентно ориентирован на идею, смысл. На данную этническую константность обращал внимание еще философ Н. Бердяев, когда удивлялся странной черте российского сознания: абсолютно все сферы жизни, искусства (даже литературу) превращать в политику. М. Мамар-дашвили назвал данную тенденцию наших мыслительных операций «политическим мистицизмом». «Унаследованная болезнь общественного сознания: проявление в нем внутренней несвободы в виде какого-то неприятия чистого культурного творчества, самоценной чистой мысли или искусства, — писал философ-парадоксалист, — И место мысли в нем занял политический мистицизм, идеально сублимировавший эту несвободу» [5, с. 368]. Действительно, мы пытаемся обозревать факты с «высоты птичьего полета». Мы сознательно абстрагируемся от ситуации, при
этом усложняем информацию, постигая ее суть (Э. Петров, В. Грунский, А. Xабаров, А. Мамонтов и др.).
Необходимо отметить, что идейность творчества — свойство, стимулирующее вдохновение. В зарубежной же психологии киллером вдохно-веннойкреативностиназываютвознаграждение [6, с. 50]. Подразумевается, что тот, кто работает во имя материи, редко бывает креативным, ведь надо получать удовольствие от самого процесса. Противоречие журналистского творчества заключается в том, что оно отождествляется с деятельностью, осуществляемой за определенное материальное вознаграждение. Продаваемость креатива («твой текст — пыль от ксерокса») — достаточно сложная психологическая дилемма для формирующегося молодого специалиста. В таких условиях особенно важно усвоение аксиомы, что творчество, как известно, происходит не "потому что" или "для того чтобы", а "несмотря ни на что", это не просто целенаправленная деятельность, а еще и спонтанное проявление человеческой сущности. Осознание этого правила — элементарная сублимация для носителя российской ментальности. Идеология труда на Руси носит устойчивый характер нестяжатель-ства, преобладания духовно-нравственных мотивов над материальными интересами.
Исследователи Российской цивилизации
В.А. Тонких и Ю.Л. Ярецкий подчеркивают, что именно моральные формы понуждения к труду качественно значимы для нашей ментальности. Сказанное явно противоречит современному популярному мифу о русском лентяе, который, надо сказать, не выдерживает элементарных логических рассуждений: живя в резкоконтинентальном климате, постоянно сражаясь с природой и непредсказуемыми естественными ситуациями, не умеющее трудиться государство никогда бы не стало великой державой. Человек, живущий в бескрайней, богатой и непредсказуемой России, по своей природе трудоголик. Не случайно в жизни русских работа занимает 62%, в судьбе европейца — 46% [15, с. 83]. Просто наше отношение к труду не отягощено меркантилизмом и не окрашено в утилитарные тона. Труд для россиян — духовно-нравственная категория, а потом уже экономическая и технико-организационная (примат которых более характерен западному стилю жизни). Для России работа — порыв души, творческое вдохновение, которые не укладываются в строгий график рабочего дня, это попытка изменить себя и мир вокруг, это сама жизнь, к которой нельзя относиться равнодушно (данную тенденцию российского менталитета использовало советское правительство,
пропагандирующее почти бесплатный труд ради красивой идеи).
Этические принципы современной этнопсихологии справедливо ограничивают ученых в попытке классифицировать национальные паттерны на хорошие и не очень таковые. Но все-таки следует признать, что, несмотря на явно выраженное, в том числе, системное мышление, российская Модель Мира, в силу своей дихото-мичности, не всегда корректно структурирует анализ проблемы. Мы уже отмечали нашу евразийскую сущность, вбирающую разные основания. Н. Лесков в своем истинно народном творчестве отстаивал идею дихотомичности нашей души, одинаково способной на греховные падения и духовные взлеты. Мы — образ кентавра, встроенный напрямую в мировой процесс. Кентавр — зримый облик амбивалентности (дикости и культурности, зла и добра, стихии и гармонии) — близок России, российской истории, национальному характеру. Крайности нашего бытия не подразумевают промежуточных звеньев или этапов. И это есть именно национальная традиция. Отсюда возникновение феномена мировоззренческой дихотомичности в России: красные и белые, большевики и меньшевики, левые и правые.
Все вышесказанное объясняет доминирование двуполярного анализа в российском информационном пространстве: это либо плохо, либо хорошо, третьего, как известно, не дано (например, «Ад и рай забайкальских деревень» —Экстра. — № 35, 2007). Подобный вариант протекания мыслительных операций не всегда по-современному толерантен. Да и указанное слово с трудом интерпретируется на русский язык, потому как исконно русская терпимость все-таки не подразумевает принятие другой позиции. На лекционно-практических занятиях по журналистике мы пытаемся по возможности насытить идейное пространство мысли как можно большим количеством составляющих, а также активизировать креативный потенциал нашего интеллекта, включающий, как данность, абстрактное мышление, столь эффективное в проблемных материалах и явно востребованное российской аудиторией. Студентам предлагается, например, нарисовать карту, воспроизводящую современное информационное пространство, указав названия тех или иных имиджевых территорий (политических и корпоративных).
В перечне национальных констант, имеющих место в работе журналиста, возможно назвать также способность к эмпатии, пониманию настроения людей, их намерений и чувств. Культура России соборна, а коллективисты под-
держивают коммунальные отношения, при которых принимаются в расчет потребности других, даже если это не выгодно с точки зрения корпоративных интересов. Наша самостоятельность по-своему уникальна. Мы рассматриваем «Я» как взаимозависимое с другими. «Одной рукой и узла не завяжешь», — говорит народная пословица.
Соборность — понятие, способное оформиться только на российской православной земле. Долгое время оно официально считалось одним из главных духовных условий национального единства и создания мощной Российской державы. В декабре 1999 г. В.В. Путин, предлагая модель новой матрицы сознания россиян, попытался изложить семантику соборности с помощью категории «Социальная солидарность». Правда, в нормативно-правовые документы данная модель так и не вошла.
Идея соборности выражена главным образом Д.А. Хомяковым. Это целостное сочетание свободы и единства многих людей на основе их общей любви к одним и тем же абсолютным ценностям. Соборность предполагает свободное единение людей и мира, не отвергая тем самым самоценность и самобытность составляющих это единство субъектов. Слово «соборность» непередаваемо на иностранных языках, причем дело не в грамматической трудности, а в том, что протестантская и особенно католическая мысль склонны противопоставлять индивида, человека и некий церковный авторитет. В рамках соборного объединения подобное противопоставление исключено. По утверждению Н.Ф. Федорова, российское единство «не поглощает, а возвеличивает каждую единицу, различие личностей скрепляет единство» [2, с. 7]. Акцент делается не на подчинении, а на собирании, уважении и любви к друг другу.
В России первично целое, один за всех и все за одного — лебединая песня России (Америка, построившая свою историю на собирательности индивидов, ценит, напротив, самостоятельность и силу одиночек). Визуально соборность в России можно представить как огромный хоровод, движение плечом к плечу, взявшись за руки, не на разжиме, а на притяжении и обвязывании всех всеми. При этом от человека совсем не требуется силы, слабого удержат, поволокут остальные. Мы уже говорили о приоритете женского начала в российской культуре. Материнскому принципу всеобщности противостоит отцовский принцип ограничения (индивидуализма). Материнское чувство любви не знает границ, как не знает их сама природа. В семье нации, опирающейся на материнское
право, превалируют общие интересы, сопереживание. В культе женской субстанции берет свои истоки чувство братства всех людей.
Именно соборное начало свободы выбора было использовано в последней предвыборной кампании, по итогам которой абсолютным победителем стала «Единая Россия». И как ни парадоксально, но все тот же соборный дух обуславливает популярность использования в отечественных СМИ техники «поиск врага». В статье Дж. Шонбернера «Информация или власть суфлеров» описаны правила конструирования врага, образа «козла отпущения» [7, с. 83 — 84]. Атрибутами указанной технологии становятся: культ страха, общественной опасности, создание препон для положительной информации о персонаже медиа-текста. Правда, трихотомическая культура Запада подчеркивает, что, выстраивая негативный образ, необходимо соблюдать «золотую середину»: доминирующий минус в характеристике героя обязан дополняться и минимальным плюсом — положительными его качествами. Российские журналистика и ПР, очередной раз демонстрируя дихотомичность сознания и пренебрегая эффектом реальности, предпочитают говорить преимущественно о плохом. В тот или оной период нашей истории в виртуальном мире информации воссоздается образ коллективного антигероя: Скуратов, Киреенко, Горбачев, Примаков, Лужков, Березовский, Ходорковский, Буш и т.д. Дух коллективизма переполняет аудиторию, она обращает свой гневный возглас в сторону указанного объекта: «Ах, вот кто оказывается виноват в наших бедах!».
Национальная константа «соборность», являющаяся мощной мотивацией наших паттернов мысли и поведения, в информационном пространстве России также столкнулась с проблемой формального заимствования, которая оставляет традиционное стремление к единству на основе добра и любви за пределами аксиос-феры средств информации. СМИ формируют устойчивые стереотипы по отношению к другим нациям, народностям, личностям. Создавая необходимый резонанс, журналисты успешно эксплуатируют предрасположенность аудитории остро реагировать на расовые, этнические, религиозные ситуации. В рамках актуализированного приема «канализации негативных эмоций» [10, с. 98] в качестве жертв выступают несуществующие (в определении) «лица кавказской национальности», мусульмане, евреи, Литва, Грузия, Америка, Украина.
Исследователи В.А. Лисичкин и Л.А. Шеле-пин главной задачей третьей информационнопсихологической войны называют процесс
уничтожения российской общинности, основы нашего менталитета [4, с. 41]. Правда, отказаться от архетипических ценностей достаточно сложно. Яркий тому пример: эволюция проекта Первого канала «Последний герой». Антисоборная идея данной популярной передачи: «выживает сильнейший, каждый сам за себя» (эти же идеи воплощены в многочисленных проектах реалити-шоу) логично вписалась в первую игру, поразив своим эгоцентризмом российскую аудиторию. Но в рамках второй и третьей игры национальные особенности и ментальные инстинкты участников проекта нивелировали идею. Игроки, спасая слабых, жалея обиженных, забыли о страстной борьбе и денежных соблазнах. Россия благостно обречена на искусственно прерываемое стремление к всеединству. Энтропийный порядок бытия, где в центре замирает мое «Едо», интересен, в силу своей необычности, но мало востребован российским сознанием.
Хорошей иллюстрацией данного утверждения, на наш взгляд, являются доминирующие целевые установки интеллектуальной деятельности российского журналиста. Работник отечественных СМИ ориентирован на славу, а не на успех. Успех, как известно, вовлекает в эгоистичные, деловые пространственно-временные отношения. Он есть целенаправленная реклама самого себя, своего бизнеса, зазыв ко мне, как к делу, приносящему доход. Успех — центростремителен, он работает на стяжение и уплотнение. Современная российская рыночная журналистика требует от руководителей средств информации смелых реорганизационных решений. Но вынужденные предложения заполнять информационное поле газеты рекламными очерковыми текстами вводят наши редакции, особенно в регионах, в моральный ступор. «Люди должны доверять нашей объективности, мы не имеем право их обманывать», - говорят журналисты. А еще они жалуются на невозможность бесконечно писать о криминале и черновой со-циалке, потому что переживают вместе с героями и не в состоянии выдерживать столь интенсивные психологические нагрузки.
Категория славы не связана с какой бы то ни было концентрацией вокруг определенного «Едо». Быть милым миру, значит жить в гармонии, любви к другим. Слава в России, по определению Г. Гачева, — «птица, отделяющаяся от меня и летящая» [1, с. 103]. Человек работает на нее, а не она на него. Ее движение центробеж-но, оно стремится к расширению пространства, к протяжению. Слава и победа в восприятии русича есть расхождение меня, творческое рассеивание. Поэтому и эффективность интеллекту-
альной работы нашего журналиста, как правило, реально оценивается не рейтингом, зарплатой и должностью, а количеством детских игрушек, собранных для детского дома, перечнем сдвинутых с мертвой точки судебных дел, качеством проведенных экологических акций.
Смысловая конфигурация журналистского текста напрямую связана, в том числе, с конструированием пространственно-временных отношений. Время и пространство воспринимаются опосредованно, т.е. через человеческий опыт, который откладывает в нашем сознании установленные единицы интерпретации континуума. Психологические основания данной интерпретации относительно массовой аудитории фокусируются также вокруг ее ментальных представлений.
Так, ценностным для нашего российского сознания, по наблюдениям философа и литературоведа Г. Гачева, является пространство (страна), а не время (ведь согласно англосаксонскому уравнению: время — деньги, которое ради прибыли нужно до минимума сжать, придумывая банки, кредиты, рассрочки) [1, с. 17]. А перед российской душой, существующей в безграничной свободе пространства, открываются дали, и «нет очерченного горизонта перед духовными ее очами» (Н. Бердяев). В ряде источников само название «руси» связывается с обозначением красного цвета, который является символом духовной силы и могущества. Знаковые фигуры России — бесконечная дорога и русская тройка, несущая человека по бескрайним просторам духовных взлетов и душевных падений.
В философских и художественных текстах о Российском пространстве, как правило, сопоставлялись три образа: Матерь Божья (мать, которая дала человеку жизнь в муках) — Невеста и жена (которую человек оплодотворяет своим логосом, своим мужественным светоносным и оформляющим началом) — и Мать-Земля (святая, непорочная, живородящая). Но она же, по утверждению Н. Бердяева, есть и образ дитяти, так как требует особой заботы, любви, внимания.
Восприятие пространства на Руси акцентировано-символичное. «Государь — батька, земля — матка», — говорит народная пословица. Землей клялись, кладя ее себе на голову. Перед землей винились за то, что рвут ее грудь сохою. У земли праздновались именины — на Симона Зилота (10 мая). Грехом было оскорблять ее. В романе «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского Соня Мармеладова просит Раскольникова перед покаянием и признанием в убийстве поцеловать землю. Бес-
конечный простор России никогда не сужался в нашем сознании до уровня географического объекта, предмета или средства. «Мать сыра-земля, природа (природина) в России, - пишет А. Гачев, — мистическая субстанция, текст, скрижали завета, которые народ призван п(р)очитать, понять и реализовать в ходе истории на своей земле» [1, с. 217]. Единство с природой, установка на одухотворенный союз с ней — ключевая констатация национальной картины мира. Российское сознание стремится к духовному устройству с достижением гармонии чувства и разума, души и тела, части и целого, природы и человека. Не случайно, сама константа российской земли укладывается в формулу (М. Пришвина - Ю. Степанова): боль за свою землю — необъятные естественные богатства земли — любовь к родному человеку — природа, увенчанная родным словом [13, с. 2].
Расширение пространственного континуума в современном журналистском тексте часто осуществляется за счет интертекстуальности, которая становится стратегическим принципом в написании медиа-произведения. Как в печатных, так и в электронных СМИ с успехом используются вкрапления из известных, популярных текстов художественного, кинематографического, мультипликационного форматов. Интертекстуальность рождает, так называемое, цитатное письмо, которое есть интеллектуальная, эмоционально-оценочная, формальная переработка «чужого», осмысленного и освоенного в системе культуры. Современный журналистский текст, будучи идейным или даже написанным в стиле постмодерного дискурса, — безтаковым, вовлечен в художественную интер-акцию.
Многочисленные цитаты, реминисценции (напоминание фразы из другого текста), аллюзии (создание историко-культурноко контекста через топоним, антропоним, значимую дату), заполняющие медиа-текст, активизируют память образа, память культуры, присовокупляя пространство и время «чужого» к реальным событиям. В данном случае интертекстуальность является знаком в «заколдовывании» ситуационной модели пространственно-временных отношений. Так, в материале под заголовком «Призрак Чернобыля пролетел над Волгоградом», рассказывающем об аварии на атомной станции в Волгограде, пространство и время страшного чернобыльского прошлого ужасающе дописывает банальность современного российского хаоса. Очевидно, что от натиска прошлого никуда не денешься, он побуждает к поиску межстрочного смысла. В интертекстуальном произведении пространство и время
не возвращаются в прежнем обличье. Синтез прошлого и реального создает новые формы пространственно-временных отношений, наиболее четко обнаруживающих себя непосредственно в процессе чтения / узнавания текста аудиторией.
Эффективной техникой формулирования необходимой в журналистике масштабной проблемы, а также способом умножения пространства текста является использование концептов (констант) российской ментальности. Дать однозначный, качественный анализ потенциальным составляющим российской духовности далеко не просто (ментальность не есть набор характеристик, это система взаимосвязанных представлений, регулирующих поведение членов социальной группы). Национальный характер, мысли культуры — трудно уловимая материя. Нами уже было отмечено, что менталитет реализует себя через некие стереотипы мышления, чувственно-эмоциональных реакций, поведения и деятельности, являющиеся выражением определенной системы иерархически соподчиненных приоритетов и ценностей. Именно поэтому в нелегкой задаче определения духовной системы ценностей России привлечение образов, точнее концептов (и констант), значительно упрощает поиск.
И то, и другое — есть символ, смысловая схема, аккумулирующая устойчивые представления (понятия, чувства, эмоции) нации о важных категориях человеческого бытия (родина, семья, государство и т.д.). Будучи «смысловыми ячейками» в ментальном мире российского человека, они находят свое выражение в реальной жизни: в слове, образе, чувстве, действии. Отношение между константой и концептом есть отношение между общим и частным. Так, «духовность» в российской ментальности является константой, ключевой доминантой философии национального бытия, проявляющей себя в стремлении российского человека к вере, к высшим духовным ценностям, в такой черте ,как самопожертвование, в относительном безразличии к материальным благам, в способности проявлять терпение в неблагоприятных условиях. «Добротолюбие» и «аскетизм» — концепты, конкретизирующие константу. Возможно предположить, что через концепты национальная культура входит в ментальный мир человека, посредством концептов человек сам приобщается к культуре.
Продукт любого творчества сосуществует в двух планах — реальном и ирреальном. При введении национальных концептуальных смыслов в медиа-текст (соборность, нестя-жательство, свобода, искренность, ребенок,
семья, правитель и т.д.), пространство публицистического произведения становится многомерным: оно обретает способность сжиматься и расширяться. При формулировании любой масштабной проблемы исчезает пространство, связанное непосредственно с фактурой, появляется пространство России, региона, какого-либо другого государства или даже, в целом, мира и Вселенной. Логично констатировать, что пространство факта выступает тем метонимическим компонентом, который отсылает к другому, оставаясь при этом там, где он есть.
Правда, противоречия национальной трактовки пространства и чуждой аксиологии рождает иногда хаосные, но забавные интерпретации события. Так, в газете «Экстра» (от 25 октября 2006 г.), журналист, не забывая сокровенное: «Красота спасет мир», озаглавил свой репортаж о конкурсе супермоделей: «Ноги длиною в вечность».
Журналист, претендующий на воспроизведение пространственно-временных смыслов, берет на себя большую ответственность. В.И. Вернадский, развивая свою концепцию реального времени-дления, утверждал, что пространство и время связано с необратимым развитием материи, а не только с ее механическим движением [12, с. 97]. В журналистском тексте пространственно-временные отношения превращаются из беспристрастного фона реальности в объект познания и изучения. Осознает ли это журналист или нет, но он обречен на измерение данных категорий. А это не может быть проявлением элементарного механического акта; это есть исследование, творчество, неизбежно приводящее к углублению в свойство того явления, которое подлежит измерению. И, учитывая мощную воздействующую функцию СМИ, подобное исследование и творчество должно быть созидающим и плодотворным для будущего времени и пространства России.
В современных условиях процесс глобализации определяет общую повестку дня (тематику) мировых СМИ, что ведет к потере национально-информационной независимости. Данность вертикальной глобализации (без целенаправленного сохранения культурной самобытности) провоцирует переосмысление традиционных категории ментальной философии, которые искусственно «наполняются максимально глубоким, новым содержанием» (трансформируются). Да, менталитет по его включенности в процессы реформирования общества проявляет себя в качестве относительно подвижной иерархической структуры, в которой сопряжены цели и ценности данной культуры в целом. Но менталитет допускает
только такую формальную динамику ценностей, которая соответствует его базовым структурам, а произвольные иерархии приводят к ценностной дезориентации. Реактивные социальные ответы на неконструктивное перемещение ценностей и целей возможны лишь как защита, а не творческий ответ на пробле-
мы и вызовы социальной реальности. Созидательным и конструктивным ответ становится лишь через адекватную культурную артикуляцию аксиологии. И именно этот путь гарантирует отечественной журналистике массовый спрос на ее продукт при одновременном сохранении психического и духовного здоро-
Библиографический список
1. Гачев, Г.Д. Национальные образы мира. Америка в сравнении с Россией и славянством. — М.: Раритет, 1997. — 680 с.
2. Духовно-культурные ценности России и стратегические технологии (научноаналитический обзор): Сб. науч. тр. — М.: ИНИОН РАН, 1996. - 56 с.
3. Крамник, В.В. Власть и мы: ментальность российской власти — традиции и новации // Общество и политика: Современные исследования, поиск концепций: Сб. науч. тр. / под ред. В.Ю.Большакова. — Спб.: СПбГУ, 2000. — С. 90-144.
4. Лисичкин, В.А., Шелепин, Л.А. Третья мировая информационно-психологическая война. — М.: Институт соц.-психол. Исследований АСН, 1999. — 304 с.
5. Мамардашвили, М.К. Мой опыт нетипичен. — СПб.: Азбука, 2000. — 400 с.
6. Матиас Нельке. Техники креативности. — Москва: Омега-Л, 2007. — 144 с.
7. Мельник, Г.С. Мас-медиа: психологические процессы и эффекты. — СПб.: СПбГУ, 1996. — 160 с.
8. Олешко, В.Ф. Журналистика как творчество. — М. РИП-Холдинг, 2003. — 222 с.
9. Платонов, О.А. Русская цивилизация. — М.: Роман-газета, 1995. — 224 с.
10. Почепцов, Г.Г. Информационные войны. — М.: Рефл — бук, К.: Ваклер, 2000. — 576 с.
11. Решетников, М.М. Современная российская ментальность. — М.: Российские вести, СПбП.: Восточно-Европейский институт психоанализа, 1996. — 84 с.
12. Симаков, К.В. Концепция реального времени — дления В.И. Вернадского // Вопросы философии. — 2003.— № 4. —
С.88 - 100.
13. Степанов, Ю.С. Константы: словарь русской культуры. Опыт исследования. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. — 824 с.
14. Стефаненко, Т.Г. Этнопсихология: учебник для вузов. — М.: Аспект Пресс, 2006. — 368 с.
15. Тонких, В.А., Ярецкий, Ю.Л. Российская цивилизация: общество и личность. — Воронеж: Истоки, 1999. — 104 с.
