CC BY
67
Л. И. Розенберг
РОССИЙСКИЙ ФАКТОР В ПРИБАЛТИЙСКОМ КРАЕ
(XIX ± НАЧАЛО ХХ в.)
Розенберг Лев Иосифович -
научный сотрудник ИНИОН РАН.
Под Прибалтийским краем здесь имеется в виду территория средневековой Ливонии или современных Эстонии и Латвии. В рассматриваемый период она административно подразделялась на Эстляндскую, Лифляндскую и Кур-ляндскую губернии (собственно Прибалтийский или Остзейский край), Режиц-кий, Люцинский и Динабургский уезды Витебской губернии (современная Лат-галия), носившие у поляков название «Инфлянты», а также заштатный город Нарву Ямбургского уезда Петербургской губернии. Как отмечает автор истори-ко-краеведческого труда, изданного в конце XIX в., «весь этот край невелик пространством: он занимает площадь в 1737 квадр. миль между 55о40' и 58о30' широты, не знаменит он какими-либо естественными богатствами или особенным плодородием почвы, или многочисленностью своего населения..., тем не менее этот край в свое время играл немаловажную роль в истории северных держав вообще и в истории русского государства, в частности» (35, с. 1).
Специфической особенностью исторического развития данного региона на восточном побережье Балтики являлось сочетание двух противоположных и, казалось бы, взаимоисключающих тенденций. Этот район представлял собой одновременно перекресток международных торговых путей и некую периферийную зону в центре Северной Европы, где надолго консервировались наиболее архаичные формы общественного уклада. Столкновение этих противоречивых тенденций накладывало неповторимый отпечаток на развитие местной жизни, драматическим образом сказываясь на судьбах людей, вовлеченных в водоворот экономической, политической и культурной жизни края.
Территориально-географическая близость с Россией, экономические и военно-стратегические интересы, культурные контакты, вхождение в состав единого государства формировали различные виды связей, прошедших через не-
сколько этапов развития на протяжении всего российского периода истории региона. Идет ли в данном случае речь о чисто механических связях разнородных частей, искусственно объединенных в единое целое, или же исторические данные позволяют говорить об отношениях какого-то иного плана? Какой оценки заслуживают система управления и политика администрации в крае? Каковы были позиции государства и русской диаспоры на территории региона? Какова направленность политических и культурных интересов российского общества в отношении Прибалтики? Ответы на этот круг вопросов позволят наметить дополнительные грани в рассмотрении проблемы.
По глубокому убеждению славянофила Ю.Ф. Самарина, в середине XIX в. «присоединение Остзейского края к России было не случайным результатом удачной войны, не делом хитрости или насилия, но событием исторически-необходимым, подготовленным прошедшею судьбою обеих земель и географическим их положением. Неспособный... облечься в форму самостоятельного государства, Остзейский край должен был неминуемо пристать к одной из трех держав, с половины XVI века споривших о первенстве на северо-востоке Европы» (30, т. 7, с. 17-18).
С точки зрения современного западноевропейского исследователя, эта область, организованная по среднеевропейскому образцу, являлась, с одной стороны, «чужеродным телом» в составе российского государственного организма, а с другой - выполняла некую особую функцию, заключавшуюся «в наведении мостов и создании моделей для "вестернизации" России» (16, с. 57).
В обобщающих работах отечественных авторов последних лет, посвященных национальной политике Российского государства Х1Х-ХХ вв. (Ю.И. Семенов, В.С. Дякин, А.И. Миллер, Э.П. Федосова), отмечается, что основной задачей властей по отношению к национальным окраинам была их политическая и экономическая интеграция в единое российское территориально-государственное пространство. Государственная политика в национальных вопросах всегда была гибкой и осторожной и определялась конкретными условиями времени и места. Центральная власть нередко допускала значительные отступления от магистральной линии поведения, сохраняя привилегии национальных элит и стремясь опереться на местную господствующую верхушку. В частности, предоставление немецкому дворянству Прибалтики исключительного права на занятие всех должностей, кроме военных, «означало радикальное отступление от проводившейся до этого политике России относительно завоеванных земель» (Э.П. Федосова).
Процесс включения национальных окраин в единую административную и правовую систему к 1917 г. еще не был завершен. Исключениями являлись Финляндия и в значительной степени Польша. Тем не менее «в империях, составляющих единое пространство. разделение на метрополию и колонии может постепенно стираться (в России - не до конца), разнонациональное насе-
ление сближается в правах, происходит его диффузия и метисизация, что создает иллюзии превращения империи в единое государство. В то же время сохранение территорий, компактно населенных народами разного происхождения и вероисповедания... рано или поздно приводит к возникновению движений за национальную автономию, а затем и за независимость» (В.С. Дякин).
В исторических трудах 90-х - начала 2000-х годов, изданных в Латвии и Эстонии, политика центра рассматриваемого периода изображается исключительно как русификаторская, в то время как роль немецкого дворянства и городского патрициата в жизни края преуменьшается и всячески затушевывается.
Иноземное завоевание и многовековое господство Ливонского ордена на землях ливов, эстов и латышей привело к возникновению привилегированного немецкого меньшинства, которое образовало здесь дворянско-помещичье сословие, духовенство и торгово-ремесленное население городов. В итоге военных конфликтов территория Эстляндии и Лифляндии к исходу 20-х годов XVII в. оказалась в руках Швеции, а по Ништадтскому договору 1721 г. была передана России. В результате разделов Польши к ней также отошли Режиц-кий, Люцинский и Динабургский уезды, находившиеся в непосредственном польском управлении (1772) и Курляндия, бывшая вассальным польским владением (1795). Так произошло объединение территории бывшей средневековой Ливонии в пределах русского государства.
Хотя и включенный непосредственно в состав Российской империи край, как и в прежнее время, сохранил своеобразную автономию. Чтобы упрочить свою власть, правительство стремилось опереться на господствующий немецкий элемент, в первую очередь на дворянство, которое полностью сохранило свои прежние права и привилегии. Это во многом определило особый характер трех прибалтийских губерний в составе России.
Каждая из них управлялась на основании своих собственных законов и сословных привилегий, восходящих еще ко временам орденского, польского и шведского владычества. Верховная правительственная власть в них была представлена губернаторами, с 1801 по 1876 г. подчинявшихся Остзейскому генерал-губернатору.
Этот порядок, однако, не распространялся на входившие в состав Витебской губернии Режицкий, Люцинский и Динабургский уезды; город Нарва, еще в шведское время объединенный в одно целое с русским Иван-городом, в судебных делах был подчинен учреждениям Эстляндской губернии, а в вопросах полицейско-административных - петербургскому губернскому начальству (10, т. 3, с. 306).
ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРАТЕГИЯ, ВОЕННО-МОРСКОЕ
ПРИСУТСТВИЕ, ПОРТОВОЕ И ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЕ
СТРОИТЕЛЬСТВО НА ТЕРРИТОРИИ ПРИБАЛТИЙСКОГО КРАЯ
В XIX ± НАЧАЛЕ ХХ в.
Со времени присоединения края к России едва ли не главную роль в глазах правительства играло его военно-стратегическое значение, позволявшее обеспечить, при сохранении контроля над территорией как безопасность столицы, так и охрану сухопутных путей, связывавших ее с Западной Европой. Это обстоятельство определяло чрезвычайно высокую концентрацию воинских частей в Балтийских губерниях и устройство на их побережье важных военно-морских крепостей и портов. Численный состав расквартированных здесь после окончания войны пехотных и кавалерийских полков колебался между 20 и 30 тыс. человек (31, с. 70-71). Из главных российских военных портов того времени на территории Прибалтики находился Ревельский, а из второстепенных - Рижский, Пярновский и Нарвский. В начале XIX в. была предпринята капитальная реконструкция Ревельской гавани, рассчитанная на размещение в ней всего Балтийского военно-морского флота. Это строительство вместе с сооружением береговых укреплений заняло много лет и вызвало восторженное описание современника (7, с. 273). Укрепления имелись в Динабурге (Двинск), Риге, Ревеле, Нарве и Динамюнде (Усть-Двинск). Стремясь к созданию незамерзающего порта на Балтийском море, еще Петр I обратил внимание на Ро-гервикскую бухту близ Ревеля (позднее названную Балтийским портом). Однако необходимость огромных денежных затрат не позволила в то время приступить к осуществлению этого замысла, и только после окончания Крымской войны, во время которой на Балтийском море появилась англо-французская эскадра, дело было поставлено на практическую основу. С 1860 по 1888 г. производились обследования балтийского побережья, и только в 1889 г. принято, наконец, решение. Были отклонены предложенные министерством путей сообщения Виндава и военным министерством Моон-Зунд и наиболее подходящим для создания военно-морской базы признан Либавский рейд. В 1890 г. приступили было к работам, а торжественная закладка состоялась 12 августа 1893 г. в присутствии членов императорской фамилии и других высокопоставленных лиц. В 1894 г. новый порт получил название Порта императора Александра III. Военно-морское строительство сопровождалось также сооружением береговых укреплений.
В начале ХХ в. новой программой вооружений было предусмотрено превращение Ревеля в главную базу военно-морского флота России, для чего предполагалось укрепление гавани, строительство новых портовых заводов и складов. Торжественная закладка новой морской крепости, получившей имя Петра Великого, была произведена весной 1912 г. в присутствии Николая II.
До середины XIX в. торговые суда использовали военные порты либо осуществляли погрузочно-разгрузочные операции в естественных гаванях, обра-
зованных устьями рек. В связи с этим портово-строительная деятельность сводилась лишь к ремонту причалов, сооруженных до присоединения Балтийского края к России, а также к работам по углублению фарватера. Вытеснение парусного флота паровыми судами с гораздо более глубокой осадкой, а также развитие железнодорожной сети потребовали серьезной реконструкции портов, сооружения в них пристаней, перегрузочных приспособлений, рельсовых и иных торговых путей, навесов, складов и т.п. Эта работа была возложена на Министерство путей сообщения.
После завершения в 1859 г. строительства военно-морского порта в Ревеле старая военная гавань была передана городу, осуществившему ее капитальный ремонт и реконструкцию. В связи с открытием Балтийской железной дороги в 1870 г. Ревельский порт приобрел совершенно исключительное значение для внешней торговли России и дальнейшую заботу по его переустройству берет теперь на себя государство. В 1879 г. в Министерстве путей сообщения был утвержден проект портово-строительных работ на сумму 2450 тыс. руб., которые продолжались до 1891 г.
Крупные суммы ассигновывались в 1885-1890 гг. для работ в Рижском порту, в частности, для выправления берега реки Западной Двины от железнодорожного моста до устья.
В Либавском коммерческом порту с 1877 по 1887 г. были произведены работы на сумму 2867 тыс. руб. В 1890 г., согласно мнению Государственного совета, на продолжение этих работ в 1890-1894 гг. было ассигновано еще 8850 тыс. руб.
Несмотря на то, что с 1894 г., согласно мнению Государственного совета, ассигнования на работы по переустройству портов были перенесены из статей чрезвычайных расходов бюджета в текущие статьи бюджета, эта деятельность в последующее время продолжалась достаточно активно. Проведение Москов-ско-Виндавской железной дороги привело к началу работ по углублению Вин-давского порта, а в Рижском порту строительство железнодорожного узла потребовало создания специальной железнодорожной гавани. Продолжались также работы по улучшению Ревельского порта.
В 1886-1889 гг. на государственные средства производилась постройка Псково-Рижской железной дороги с ветвью на Дерпт (Юрьев), которая обошлась в 16 209 тыс. руб. В 1893 г. были выкуплены в казну Балтийская и Риго-Двинская железные дороги.
Государственные имущества на территории Балтийского края
После присоединения края к России в руках государства на его территории оказались крупная земельная собственность, которая составилась, во-первых, из владений шведской короны в Эстландии и Лифляндии (ранее принадлежавших Ливонскому ордену и епископам), во-вторых, из бывших герцогских
имений на территории Курляндии и, наконец, земель, приобретенных путем покупки у частных лиц или посредством обмена на казенные земли в других губерниях. Таких имений к 1838 г. насчитывалось 333, общей площадью 577 276 десятин земли и относящимися к ним государственными крестьянами в числе 108 033 человек мужского пола, согласно данным 8-й ревизии. Часть этих имений была отдана в аренду, часть оставалась в административном управлении государства, а часть «по привилегиям или по всемилостивейшему пожалованию» состояла во временном владении частных лиц (15, ч. 2, с. 8283).
После обустройства государственных крестьян на территории Прибалтики, согласно Указу 10 марта 1869 г., казенные имения (мызы) сохранились, несмотря на разрешение, упразднять их с целью расширения крестьянских наделов и образования новых хозяйств крестьян и бобылей. Объяснялось это, с одной стороны, тем, что в условиях преобладания в крае хуторского устройства крестьянских дворов, при котором не всегда было возможным произвольное изменение состава крестьянских угодий, а, с другой - наличием на этих мызах в то время достаточного количества хороших хозяйственных построек, позволявших вести там самостоятельное фермерское хозяйство (15, ч. 3, с. 30-31).
В 80-х годах Х1Х в. на территории Прибалтийского края насчитывалось 265 казенных мыз общей площадью 113 408 десятин, приносивших 436 570 руб. ежегодного дохода (15, ч. 3, с. ХХ-ХХ1).
Площадь казенных лесов на территории Прибалтики на 1 января 1887 г. составляла по Курляндской губернии 429 356 десятин (из которых, собственно, удобная лесная площадь занимала 66,8%), по Лифляндской - 193 421 десятина (удобная лесная площадь - 65,4%), по Эстляндской - 2178 десятин (удобная площадь - 38%) (15, ч. 3, с. 274-275).
Русское население Прибалтийского края XIX ± начала ХХ в.
Русское население Остзейских губерний в массе своей оседает на территории края уже после присоединения его к России. По словам Е.А. Головина, занимавшего должность генерал-губернатора в 1845-1848 гг. русская народность «является в Балтийском крае как ветвь огромного древа,, которая, будучи чужда краю, скоро бы иссякла, если бы не питалась жизненными соками огромного своего стебля» (8, с. 126).
Первой по времени проникновения на территорию края группой русских поселенцев было, по-видимому, население деревень на эстонском берегу Чудского озера, появление которых предположительно относят еще к XIII в. С конца XVII в. сюда, а также в Западное Принаровье начинают переселяться бежавшие из России старообрядцы (31, с. 61-63). Согласно указанию наблюдателя первой половины XIX в., в Западном Причудьи насчитывалось
28 деревень с 20 тыс. жителей (1, с. 48). Русские поселения в этих районах представляли собой отдельные вкрапления в местную этническую среду. Каждый из таких анклавов имел собственную историю восходящую к XVIII, а то и к концу XVII столетия, собственный вариант бытового уклада, а также определенные отличия в говоре (32, с. 186). Характерной чертой является зафиксированное уже в первой половине XIX в. всеобщее знание эстонского языка (7, с. 387). Традиционно важную роль в хозяйстве играло рыболовство и торговля рыбой, выращивание на продажу огородных культур (в первую очередь лука и цикория), а также отхожий промысел, так как местные жители издавна пользовались известностью как искусные маляры, каменщики, плотники и штукатуры (1, с. 46-47; 7, с. 386-387; 29, с. 26; 31, с. 68-69).
В Пюхтицком крае Эстляндской губернии была зафиксирована в конце XIX в. группа населения лютеранского вероисповедания, представители которой носили русские прозвища и фамилии, употребляли в домашнем обиходе русский язык и были известны среди окружающих крестьян под названием «полуверцев». Они сохранили некоторые обряды православной церкви, почитали православные иконы и были потомками переселенцев из России, появившихся на данной территории чуть ли не в XV-XVI вв. (10, т. 3, с. 94-96).
Совершенно иным было происхождение русского анклава в селе Сыренец Везенбергского уезда Эстляндской губернии, население которого к 70-м годам XIX в. составляло 870 человек. Жители были привлечены сюда административным путем с целью увеличения экономической эффективности государственного имения Вихтизби (27, с. 11).
Другими районами концентрации русского крестьянского населения были Режицкий, Люцинский и Динабургский уезды Витебской губернии (Латгалия), а также Курляндская губерния.
В экономике Риги русский элемент традиционно занимал очень сильные позиции. В русских руках находились оптовая лесная, льняная и зерновая торговля, розничная бакалейная торговля, торговые бани, трактиры, ремонт судов и мостовые работы. В середине XIX в. увеличивается численность русских городских ремесленников. Это были плотники, каменщики, землекопы, портные, сапожники, пекари, мясники (31, с. 74-75).
Согласно документу 1858 г., в причисленном к Петербургской губернии городе Нарва, «сходство его с остзейскими городами состоит лишь в узких и кривых улицах, тогда как большинство его обитателей принадлежат или к русскому происхождению, или к финскому племени; немецкое же население Нарвы заключается в сравнительно небольшом числе семейств» (10, т. 3, с. 307).
Русское население городов Прибалтики сосредоточивалось обычно обособленно от старожилов. Это, с одной стороны, ограничивало контакты с коренными жителями, а с другой - снижало возможность конфликтов (31, с. 75, 78). Вместе с тем русские оказывались вне местных сословно-корпоративных
структур, представлявших собой остатки средневекового устройства, где всецело преобладал немецкий элемент. Русские купцы до 1849 г. не были принимаемы в состав Большой гильдии Риги, членам которой принадлежало исключительное право избирать и быть избранным в городской магистрат (8, с. 116; 30, т. 7, с. 74-79, 93, с. 113, 655, 656). 31, с. 72). Е.А. Головин утверждал, что «граждане русского происхождения, составляющие почти половину городского общества, не имеют никакого представительства в городском управлении» этого города (8, с. 110). Еще хуже обстояло дело в Ревеле, где русское торгово-ремесленное население было чрезвычайно бедным и находилось в экономической зависимости от немецких фирм. Город еще в первой половине 80-х годов XIX в. сохранял свой чисто немецкий характер: полностью отсутствовали вывески на русском языке, прохожие, говорившие между собой по-русски, подвергались насмешкам, в магазинах невозможно было приобрести ни одной русской книги и даже портрета императора, в то время как имелись в наличии изображения членов германского царствующего дома (10, т. 3, с. 246-247).
Основной стимул к увеличению русского населения Прибалтики дало развитие промышленности. В Риге должны быть отмечены фарфоро-фаянсовая фабрика Кузнецова, а также различные предприятия по производству табака, Кренгольмская мануфактура в Нарве, портовые сооружения Ревеля, где значительную часть рабочих составляли выходцы из России. Традиционно был высок процент русских среди железнодорожников (31, с. 74-76).
Общее количество русского населения края составляло к 70-м годам XIX в. 53 783 человек или 2,9% всех жителей (27, с. 10).
Согласно данным Первой всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г., численность населения, показавшего родным языком русский (единственный критерий в материалах переписи, дающий возможность судить о национальной принадлежности), составляла по Эстляндской губернии 20 439 человек или 4,95% от всего населения (22, т. 49, с. XIV), Лифляндской, соответственно, - 68 124 человек или 5,24% (22, т. 21, с. IX), Курляндской -25 630 человек или 3,80% (22, т. 19, с. IX).
К сожалению, в материалах переписи не проводится разделение постоянного и временного населения местности, т.е. в состав русского населения включены военнослужащие из находившихся в Прибалтике войсковых частей. Насколько существенно подобный подход к обработке статистических материалов искажает общую картину, видно из сопоставления данных всероссийской переписи 1897 г. по городу Ревелю с аналогичными данными за тот же год, заимствованными из другого источника. Согласно всероссийской переписи, русскоязычное население города составляло 10 057 человек (22, т. 49, с. 42-43). По данным Ревельской городской управы русского населения в том же году было 6008 человек (9, с. 17).
В переписи, однако, содержатся данные о распределении населения по группам занятий и по народностям на основании родного языка, которые позволяют скорректировать сведения о количестве русского населения Прибалтики. Так, в Эстляндской губернии военнослужащих русского происхождения, включая членов семей, насчитывалось 4743 человек, из которых в городе Ревеле находилось 4364 (22, т. 49, с. 82, 96), в Лифляндской, соответственно, -9351 человек, из которых в городе Рига находилось 7458 (при общем количестве русского населения города - 44 452 человек) (22, т. 21, с. 146, 160), в Кур-ляндской - 6283 человек (в Митаве - 2399, в Либаве - 3077) (22, т. 19, с. 148, 162, 184).
В Двинском (Динабургском уезде Витебской губернии насчитывался 36 181 представитель русского населения, что составляло 15,27%. Впрочем, значительная часть из них приходилась на долю военнослужащих и членов их семей, которых в уезде было 14 404 человек, сосредоточенных главным образом в городе Двинске. Вместе с евреями и поляками русские составляли подавляющее большинство жителей города. По данным переписи, на территории уезда проживали 25 949 старообрядцев.
В Люцинском уезде той же губернии при почти полном отсутствии военнослужащих численность русских была 9159 человек или 7,15%. Старообрядцы здесь были в явном меньшинстве (3125 человек) В самом уездном центре русских было 678 человек, при преобладании там еврейского и белорусского населения.
В Режицком уезде военнослужащие также почти полностью отсутствовали. Русское население здесь насчитывало 32 565 человек или 23,91%. Почти все эти люди (31 521 человек) были старообрядцами. Они составляли почти четверть населения уездного центра, в котором преобладали евреи (22, т.5, с. 64-69, 90-98, 166-171, Х^).
В Нарве, входившей в состав Петербургской губернии, из общего количества населения 16 599 человек русских насчитывалось 7217 человек или 43,9%, из которых на долю военнослужащих приходилось 1398 (22, т. 37, с. 9093, 228-229). На Нарвской суконной и льнопрядильной фабрике русские составляли более половины рабочих, а на Кренгельмской мануфактуре - одну треть (29, с. 22).
В начале следующего столетия число русского населения продолжало увеличиваться. Русское гражданское население в Риге и Рижском патримониальном округе, по данным переписи 5 декабря 1913 г., составляло 89 012 человек или 18,8% от всего населения, т.е. превзошло завышенные данные 1897 г. почти вдвое (23, с. 25). В Ревеле в 1913 г. проживали 13 275 русских, а в 1917 г. уже около 40 000. Всего, по некоторым источникам, количество русского гражданского населения на территории современной Эс-
тонии составляло около этого времени не менее 90-100 тыс. человек (9, с. 17, 29, с. 22).
Таким образом, представляется совершенно очевидным, что в собственно Остзейском или Прибалтийском крае к началу ХХ в. русское население в количественном отношении составляло лишь незначительное меньшинство, никоим образом несопоставимое с общей массой коренных жителей. В период после революции 1905 г. при попытке администрации опереться на русское население края с целью укрепления государственных интересов выяснилось, «что оно не могло оказывать не только определяющего, но какого-либо вообще заметного влияния вследствие своей малочисленности и экономической слабости» (2, с. 79; 3, с. 47).
Русское присутствие в сфере языка, религии и культуры
Присоединение Прибалтики к России сделало необходимым включение в состав образовательных предметов преподавания русского языка. Реальные возможности для этого на деле оказались более чем скромными. В качестве обязательных было отведено ограниченное количество часов, а в роли учителей выступали то городской переводчик, то офицеры гарнизона. Бюрократические попытки расширить сферу применения русского языка в образовательной области, в условиях, когда ни учителя, ни ученики не знали русского языка, могли привести только к недоразумениям (4, с. 18-21, 32). Дерптский университет в первой трети XIX в. почитался едва ли не лучшим в России, однако, русских студентов там было мало, а основная масса выпускников посвящала себя деятельности в пределах балтийских провинций (5, с. 360). Как следует из документа 1837 г., посвященного преподаванию русского языка в учебных заведениях города, «большая часть здешних студентов твердо убеждены, что на русском нечего читать, что этот язык нисколько не любопытен в литературном отношении, что изучать его можно только или по крайнему принуждению или так, как мы учились бы языку татарскому» (14, вып. 1, с. 23).
К 60-м годам XIX в. намечаются серьезные улучшения в постановке преподавания русского языка, вызванные соответствующей политикой властей. В результате значительная часть выпускников местных школ была уже в состоянии по крайней мере читать тексты на русском языке, а также знакомилась с некоторыми произведениями русской словесности (14, вып. 1, с. 153-154).
В Латгалии, входившей в состав Витебской губернии, где школы были подчинены министерству просвещения, обучение производилось на русском языке в ущерб родному языку учащихся.
В 80-90-х годах XIX в. во всей Прибалтике было введено преподавание на русском языке. В составе преподавателей с этого времени преобладают лица русского происхождения.
Что касается религиозной жизни русских переселенцев, то большое развитие в первой половине XIX в. получила деятельность старообрядцев, которые пользовались явным покровительством и сочувствием местного немецкого общества, видевшего в них представителей притесняемой конфесссии, вследствие чего последние, по словам правительственного источника, «находясь среди чужих, не имеют потребности оправдать свое отпадение от православия строгою жизнию» (8, с. 113). К началу 40-х годов XIX в. относится обращение в православие значительного числа латышей и эстонцев, которым к 1845 г. было охвачено не менее 100 тыс. человек (8, с. 122). Это движение проявилось тогда главным образом в Лифляндской губернии, а в 80-х годах XIX в. получило продолжение в Эстляндии (10, т. 2, с. 27). Оно поставило под угрозу позиции господствующих сословий, во-первых, выдвижением требований об освобождении новообращенных от податей в пользу лютеранского духовенства, а, во-вторых, разрывая единственную связь между привилегированными верхами и коренным населением. В 1888-1894 гг. по всей России производился сбор пожертвований на сооружение соборного храма во имя Александра Невского в Ревеле, который дал 384 тыс. руб. Избирая место на Вышгороде, руководствовались стремлением, чтобы храм служил украшением города и был виден издалека (10, т. 3, с. 86).
В конце 1810-1840-х годов многие жители Петербурга и Москвы проводят на Балтийском взморье свой летний отдых, в результате чего здесь в эти месяцы функционирует как бы русский культурный центр. В 1831 г. в Ревеле выходит в свет немецкий перевод «Горя от ума» А.С. Грибоедова, на два года опередивший издание этого произведения на языке оригинала. Здесь же появился немецкий перевод пушкинской трагедии «Борис Годунов» буквально через несколько месяцев после русского издания (11, с. 107-110).
В конце 80-х годов XIX в. возникают Русские общественные собрания в Ревеле, Риге, Митаве и Дерпте, поставившие себе целью «предоставление возможности местным, нерусским элементам общества... вступить в непосредственное общение с русской частью общества и тем содействовать сближению всех частей местного общества» (10, т. 3, с. 242). Имелось также в виду проведение большой культурной работы по популяризации произведений русской литературы, организации драматических спектаклей и музыкальных концертов, что должно было способствовать ослаблению обособленности края и сближению его с другими регионами России.
В 1899-1913 гг. зафиксировано в Ревеле существование Литературного кружка, объединявшего к 1905 г. почти 130 человек и занимавшегося также проблемами истории, философии, социологии, права (21).
Прибалтика как объект интереса русского общества в первой половине XIX в.
В 20-30-х годах XIX в. Балтийский край впервые становится объектом широкого общественного интереса. Распространение романтизма с его вниманием к местному колориту и исторической экзотике привело к художественному «освоению» окраин России, в том числе к природе, архитектурным памятникам и этнической специфике Эстляндии и Лифляндии. «Для меня там все было занимательно, потому что все было ново», - писал А.А. Бестужев-Марлинский, который впервые ознакомил широкие круги образованных русских людей с современной жизнью и давним прошлым страны. «Природа Ливонии поражала меня, потому что я в первый почти раз видел там природу. Можно сказать, это была первая любовь моих умственных способностей. Любовь невольная и часто неудачная в выборе; но тогда счастливая собой и потом сладостная в воспоминании» (5, с. 345). «Крым, Кавказ выигрывают в сравнении с Лифлян-дией красотами местной природы, но теряют перед ней историческими воспоминаниями», - вторил ему через несколько лет известный исторический романист. «Другие края России бедны или историею или местностью, но в живописных горах и долинах Лифляндии, на развалинах ее рыцарских замков, на берегах ее озер и Бельта, русский напечатлел неизгладимые следы своего могущества» (19, т. 5, с. 10-11). В.К. Кюхельбекер, проведший детские годы в эстонском Причудье, утверждал, что самые замечательные виды берегов Рейна, Прованса или Кавказских гор неспособны изгладить из его памяти воспоминание об угрюмых лесах и болотах Эстонии (18, с. 119-120).
Всеобщее восхищение рыцарским Средневековьем стимулировало интерес к «своему» западноевропейскому, т.е. прибалтийскому Средневековью. Наряду с этим огромное внимание в предромантическую и романтическую эпоху привлекала «северная», «оссиановская» культура, одним из носителей которой считались народы финской группы, следовательно, и проживавшие в крае эстонцы. Все это нашло отражение в литературе «путешествий», повестях, стихах и поэтических фрагментах этого времени.
Определенным препятствием для освоения материала ливонской истории являлось недостаточное распространение немецкого языка среди образованных русских людей того времени. Это затруднение было в значительной степени устранено благодаря выходу в 1817 г. в Дерпте на французском языке трехтомного сочинения Ф.Г. де Брэ, баварского посла в Петербурге, француза по происхождению, посвященного истории и современному состоянию края.
Это произведение, основанное на изучении большого количества местных средневековых хроник, исторических трудов на немецком языке, а также документов Тевтонского ордена в Кёнигсберге и семейных архивов дворянства Остзейского края, дало русскому читателю обширный фактический материал по истории Ливонии. Существенными гранями в литературе эпохи романтизма стало изображение отношений ливонских рыцарей с соседними русскими землями и покоренными племенами ливов, эстов и латышей.
Характер «ливонской» темы в литературе определялся сочетанием впечатлений от природы и архитектурных памятников страны с историческими сведениями и общеевропейской литературной традицией. На местном материале разрабатывались мотивы готического романа, «поэм Оссиана» Макфер-сона, «восточных поэм» Байрона, исторических романов Вальтера Скотта. Руины средневековых замков порождали мало распространенную в русской литературе поэзию развалин. Романтические повести на ливонские сюжеты представляли собой прозаический эквивалент «байронической» поэмы со всеми присущими ей аксессуарами. Характерной для творчества Байрона увертюрой - вступлением к поэме, повествующей о былом величии и современном упадке страны, продиктован отрывок Н.М. Языкова «Ливония», представлявший собой начало неосуществленного замысла: «Не встанешь ты из векового праха, Ты не блеснешь под знаменем креста, Тяжелый меч наследников Рорбаха, Ливонии прекрасной красота! Прошла пора твоих завоеваний, Когда в огнях тревоги боевой Вожди побед, смирители Казани, Смирялися, бледнея, пред тобой!»
Следование сложившейся поэтической традиции привело, во-первых, к безмерному преувеличению подлинного исторического значения Ливонского ордена, а, во-вторых, исключило проявление враждебных чувств по отношению к давним соперникам Руси, в прошлом которых поэт видит «и черные дела опустошенья, и доблести возвышенной дела» (37, с. 170-171).
В ряде случаев источником литературного замысла оказывалось впечатление от конкретной местности, конкретного ландшафта, определенного архитектурного памятника.
Такими впечатлениями навеяны повести «Гуго фон Брахен» Н.А. Бестужева, «Аго» В.К. Кюхельбекера, «Замок Венден», «Замок Нейгаузен» А.А. Бестужева, «Падение Вендена» Ф.В. Булгарина, «Монастырь святой Бригитты» А.П. Бочкова и одноименная повесть В.П. Титова (Тит Космократов), «Нарвская легенда» П.Р. Фурмана. В повести «Ревельский турнир» А.А. Бестужева и романе «Суд в Ревельском магистрате» Ф. Корфа эти впечатления соединяются с обширным историко-бытовым материалом, восходящим к хронике Б. Руссова, и явственным влиянием произведений Вальтера Скотта. Уже в 1832 г. современник указывает на «Замок Нейгаузен» и «Ревельский турнир» как на «первые опыты настоящего исторического русского романа» (25, с. XLI). Замысел романа И.И. Лажечникова «Последний новик», основное действие которого происходит в пограничных с Россией районах Восточной
Лифляндии, возник, по-видимому, под влиянием раннего произведения Ф. Купера «Шпион».
Романом «Куно фон Кибург» и материалами из сочинения де Брэ навеяна тема «тайных судов» в повестях Н.А. и А.А. Бестужевых. Романтическая драма на сюжеты, связанные с историей Прибалтики, представлена трагедией в стихах «Генерал-поручик Паткуль» и прозаической пьесой «Статуя Кристофа в Риге» Н.В. Кукольника, ориентированными на произведения В. Гюго и А. Дюма-отца. В последней, действие которой происходит в конце XV в., мелодраматические эффекты сочетаются с многочисленными бытовыми деталями, характеризующими жизнь крупного средневекового балтийского города.
В ряде произведений «ливонского» цикла внимание уделяется быту и верованиям эстонцев как представителей «оссианической» культуры. В неосуществленной большой поэме, вступительным отрывком которой является стихотворение «Две картины» («Прекрасно озеро Чудское») Н.М. Языков предполагал описать «суеверие эстов» (36, с. 197). В знаменитом стихотворении «Пловец» имеются строки:
«Там, за далью непогоды, Есть блаженная страна: Не темнеют неба своды, Не проходит тишина» (37, с. 336).
Возможно, в их основе лежит эстонское предание о Кунгле, сказочной стране счастья и изобилия где-то на севере. Следует отметить в русской литературе этого времени и проникнутые уважением отзывы о современных эстонцах, которым дается высокая оценка «за твердость их характера, богобоязли-вость и за то, что они чувствуют достоинство человека» (7, с. 384).
Произведения «ливонского цикла» вовсе не носили периферийного характера, а «были едва ли не центральными в русской прозе тех лет» (13, с. 8). Характерной чертой как «байронической» поэмы, так и исторических повестей и романов было наличие примечаний исторического и этнографического содержания, что сближало их с научными произведениями.
В середине века появляются уже серьезные научные исследования по истории Балтийского края. Работа Ю.Ф. Самарина по истории Риги (1852) была связана с деятельностью комиссии для разработки предложений по улучшению управления городом, которая «сочла нужным ознакомиться с историею образования настоящего устройства не с целью оправдать его, но для того, чтобы извлечь из него закон его развития» (30, Т. 7, с. 272). В статье С.М. Соловьёва «Псков и Ливония» (1852) на основании русских и немецких источников прослеживается борьба великого русского города против экспансии Ордена в XIII - начале XVI в. Конец столетия ознаменовался выходом первого тома фундаментального труда Г.В. Форстена «Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях», посвященных международным отношениям в Северной Евро-
пе в период Ливонской войны. «Для Швеции и Дании, - по утверждению автора, - ливонское побережье являлось, если можно так выразиться, роскошью, для России же и Польши - насущною потребностью. Утверждение на Балтийском море стало с этих пор сознательною задачею Москвы» (33, с. 717).
«Остзейский вопрос» в русском общественном мнении
и политика государства в прибалтийских губерниях
«Правда, что природа и обычаи отделили резкою чертою Лифляндию от остальной России, - отмечает Ф.В. Булгарин в 1835 г. - Вера, язык, образ жизни дворянина, мещанина и крестьянина, обычаи, чувствования, понятия о предметах разделяют лифляндца с русским, а соединяют с Россией только любовь к царствующему дому и желание России блага и величия. В этом лиф-ляндцы не уступают самым пламенным русским патриотам» (7, с. 143-144).
Эта благостная характеристика относится к 1835 г. Однако уже в 1848 г. прозвучали резкие слова Ю.Ф. Самарина в «Письмах из Риги», обвиняющего остзейцев в приверженности принципам сословной и национальной исключительности, к сознательному отчуждению от России, в искусственном поддержании архаических общественных структур, обрекающих русское население края на бесправие (30, т. 7, с. 32-33, 37, 53, 70-71, 74-79, 93). «Письма», распространявшиеся автором в рукописном виде, явились одним из ранних памятников политической публицистики и навлекли на автора гнев Николая I и тюремное заключение в крепости. После польского восстания 1863 г. и усиления Пруссии, предвещавшего в близком будущем создание единого германского государства, с особенной остротой встали вопросы, связанные с укреплением безопасности страны. Проведение в это время важнейших реформ не могло также не поставить под вопрос особый статус прибалтийских губерний с привилегированным положением остзейских немцев. В завязавшейся полемике последние настаивали на исторически сложившейся специфике края, органически не связанного с коренной территорией государства и получившей правовое обоснование в условиях капитуляции Риги и Ревеля в 1710 г.
Как замечал по этому поводу Ю.Ф. Самарин в «Окраинах России», «балтийские юристы, как твердо знающие свою старину, благоразумно забывают, что заключению этого так называемого договора предшествовала Северная война, и что Россия отвоевала свое Балтийское поморье у Швеции, а не у лифляндских ландратов и не у ревельских бургомистров» (30, т. 8, с. 158). Еще более резко формулировал данный аргумент М.П. Погодин, также принявший активное участие в полемике. «Я понимаю условия, на которых Техас, Мексика или Канада могут входить в состав Соединенных Штатов Америки, - писал он, обращаясь к своим балтийским оппонентам, - но какого рода условия мог предлагать лоскуток земли, переходивший из рук в руки в продолжение столе-
тий и никогда не пользовавшийся независимостью и самостоятельностью!.. Польша, Швеция, Россия во всех своих сношениях толковали об вас как о принадлежащей им области и делали с вами, что хотели, сообразно со своими обстоятельствами» (24, с. 40-41).
С 1710 г. во всей Европе произошли коренные изменения; в одних только остзейских провинциях, с точки зрения балтийских идеологов, Россия-победительница обязана была, следуя старинным договорам, тщательно оберегать архаический режим, основанный на системе средневековых сословно-корпоративных привилегий. Подобная претензия не может считаться сколько-нибудь справедливой, так как в ходе исторического развития постоянно возникают новые обстоятельства, заставляющие изменять договорные условия даже между равноправными, независимыми сторонами. Если основываться на доводах защитников особого статуса региона, то куда выгоднее быть побежденным, чем победителем (24, с. 34).
Как известно, подобный спор в совершенно новых обстоятельствах почти в точности повторился уже и в наше время.
Лифляндские полемисты вовсе не отрицали неимоверных усилий и неисчислимых жертв, понесенных Россией для того, чтобы утвердиться на побережье Балтики. Однако это было, по их мнению, исключительно делом государства, российской императорской династии, которым русский народ никогда не оказывал сознательной поддержки, а, напротив, скорее, всячески противодействовал усилиям Петра. Следовательно, русский народ не имеет части в завоеваниях, которые являются соответственно достоянием Империи, но никоим образом не народа, от которого она получила свое название. В Прибалтике русские люди являются лишь гостями, которые могут там жить, но не должны там обустраиваться. Обязательства, взятые на себя российскими монархами, являются окончательными и бесповоротными и не могут быть пересмотрены даже в случае изменения государственного строя, и будущее народное представительство обязано безоговорочно признать их. «Итак, дерптская логика дошла до следующего результата: когда царь совокупными силами своей державы что-нибудь приобретает, народ не должен претендовать на долю в его приобретении, ибо царь и народ не одно лицо. В барышах нам нет части, а за долги мы отвечаем» (30, т. 8, с. 359).
На эти утверждения М.П.Погодин возражал, что «земля принадлежит, во-первых, тем, кто заселил ее прежде вас, кто ее обрабатывал для вас семьсот лет, и потом тем, кому она платила дань прежде вас, кем она завоевана не у вас, а у ваших врагов и ваших господ» (24, с. 52).
Антиостзейская полемика вызвала серьезное недовольство со стороны правительства, которое, подвергая преследованиям наиболее резкие публикации, пыталось вообще ее прекратить, однако в новых исторических условиях потерпело неудачу (13, с. 15).
Публицистические выступления 60-х годов оказали большое влияние на формирование общественного мнения и на правительственную политику 8090-х годов. В 1878 г. на всю территорию региона было распространено действие общегосударственного городового положения 1870 г., устранившего средневековый сословно-корпоративный порядок управления. К 1889 г. относится введение в крае судебных уставов 1864 г., принесшее открытое гласное судопроизводство. Следует, однако, отметить, что, в отличие от внутренних губерний, на территории Прибалтики отсутствовал институт присяжных заседателей, а судьи назначались непосредственно министром юстиции. Почти одновременно была проведена полицейская реформа, заменившая избранные помещиками гакенрихты и орднунгсгерихты обычными полицейскими чиновниками, назначавшимися правительственной властью. Расширение права жителей на передвижение (1863) и отмена цеховых ремесленных ограничений (1866) привели постепенно к значительному переселению крестьян в города и, следовательно, к утрате последними их «немецкого» характера. В 1861 г. было отменено стапельное право в Риге, согласно которому иногородние русские купцы обязаны были сбывать свои товары исключительно местным торговцам, а еще через три года браковка льна. К 1885 г. относится введение русского языка в делопроизводство. В 80-90-х годах происходит переход высших и средних учебных заведений на русский язык преподавания, все сельские евангеличе-ско-лютеранские школы и учительские семинарии переходят в ведение Министерства народного просвещения. В духе новых веяний Дерпт переименовывается в Юрьев, а Динаминд в Усть-Двинск.
В последующее время тревожные ноты, связанные со стратегической уязвимостью России на Балтике, еще более усиливаются. «Экономическое значение Прибалтийского края невелико, хотя бы по сравнению с Черноморским, -отмечал в 1908 г. А.В. Колчак, - но на берегах Балтики в 50 верстах от германской морской границы, т.е. самой опасной со стратегической точки зрения, к которой подходят лучшие в мире стратегические дороги - морские пути - лежит столица нашего государства, и эта граница лежит в тылу нашей западной армии» (17, с. 50).
В связи с подъемом общественных движений народов Прибалтики в период революции 1905 г. другой современник печально констатирует: «Наш Петербург с прилегающим к нему побережьем Финского залива является доныне, как и в дни Петра Великого, единственною брешью, которую русским удалось пробить в инородческом вале, опоясывающем побережье Балтики, почему этот пункт и называется окном в Европу» (6, с. 3).
Подводя итог своим невеселым размышлениям, потрясенный автор рисует совершенно апокалиптическую картину предполагаемого будущего: «А если бы невозможное случилось и Балтийское побережье было нами утрачено как следствие роковых ошибок петербургского периода нашей истории, то нам,
петербуржцам, следует помнить, что на берегах Балтики был уже некогда славянский город, не менее нашего богатый и славный, именно Винета. От этого города, расположенного на о. Волынском, в устье р. Одры не осталось теперь и следов. Ужели то же предстоит и нашей Северной Пальмире?» (6, с. 24-25).
Намечая необходимые в данной ситуации меры, автор отмечает, что наряду с обеспечением справедливых требований коренного населения, «должно быть обеспечено основным законом и право русского человека жить и служить в любой из окраин созданного его предками государства, не поступаясь при этом ни одним из политических и гражданских прав российского гражданина» (6, с. 23).
* * *
Драматизм ситуации в крае, жившем в условиях национальной вражды и межгосударственного соперничества, в полной мере сказался в период мировой и гражданской войн, во многом определив специфику политических событий в регионе. Однако чувство трагизма, порожденное необходимостью для каждого из жителей страны определить свое место в том или ином из борющихся лагерей, ощущалось современниками задолго до этого. «В наше время надо принадлежать к национальности, государству, именно к данному, а не какому-либо другому обществу, чтобы быть почтенным и уважаемым человеком и признанным, общеполезным деятелем! - говорит герой драмы Чешихи-на. - Для человека без родины национальность - источник всяческого бедствия и проклятия! Нет для этого человека общества, нет для него необходимого дела, нет для него избранной им женщины!» (34, с. 117-118).
В период германской оккупации 1918 г. немцы инициировали создание на территории Остзейского края особого Балтийского герцогства, находящегося под покровительством Германской империи. Военное поражение сорвало этот план, и на территории страны эстонскими и латышскими националистами было образовано два государства по чисто этническому признаку, чем уничтожалось многовековое единство региона, а представители нетитульных национальностей автоматически превращались в меньшинства.
Политические установки советского государства в отношении процессов, происходивших в Прибалтике, ярко выражены в словах И.В. Сталина, занимавшего в то время пост народного комиссара по делам национальностей: «Советская Россия никогда не смотрела на западные области, как на свои владения. Она всегда считала, что области эти составляют неотъемлемое владение трудящихся масс населяющих их национальностей, что трудящиеся массы имеют полное право свободного определения своей политической судьбы. Разумеется, это не исключает, а предполагает всемерную помощь нашим эстляндским товарищам со стороны Советской России в их борьбе за освобо-
ждение трудовой Эстляндии от ига буржуазии» (26, с. 445). «Всемерная помощь» Сталина пришла летом 1940 г. в виде инкорпорации стран Балтии в состав СССР.
В первой половине XIX в. автор одного из «путешествий» по Прибалтике, коротко излагая перипетии истории края, завершает этот обзор очень характерными словами о том, что шведское владычество продолжалось до тех пор, «пока исполинская Россия не потянулась, проснувшись, и не заняла плечиком всей Лифляндии, Эстляндии и проч., и проч., и проч. Тут кончилась вся История - и слава Богу!» (7, с. 272). Переход восточного побережья Балтики к России представлялся, как видим, в то время своеобразным «концом», по крайней мере, региональной истории. События последующих десятилетий показали, что в действительности это было далеко не так.
Литература
1. Авдеева К. А. Записки о старом и новом русском быте. - СПб., 1842. - V, 154 с.
2. Андреева Н.С. «Остзейский вопрос» во внутренней политике Российского правительства (начало ХХ в.) // Cahier du monde Russe. - Paris, 2002. - № 43. - С. 67-102.
3. Андреева Н.С. Статус немецкого дворянства в Прибалтике в начале ХХ века // Вопросы истории. - М., 2002. - № 2. - С. 41-61.
4. Бауэр Г.Ф. Старейшая гимназия в России: Очерки из прошлого Ревельской гимназии императора Николая I. - Ревель, 1910. - 60 с.
5. Бестужев-Марлинский А. А. Ливония (Отрывок) // Невский альманах на 1829 год. -СпБ., 1828. - С. 344-364.
6. Будилович А.С. О новейших движениях в среде чудских и летских племен Балтийского побережья: Речь на торжественном собрании СПб. славянского благотворительного общества 30 декабря 1905 г. - СПб., 1906. - 25 с.
7. Булгарин Ф.В. Сочинения. Ч. 3. - СПб., 1836. - 548 с.
8. Головин Е.А. Всеподданнейший отчет по управлению Балтийским краем с мая 1845 по февраль 1848 года... // Чтения в имп. Обществе истории и древностей российских при Московском университете. - М., 1871. - Кн. 2. - V. Смесь. - С. 97-137.
9. Городское хозяйство Ревеля 1905-1915. - Ревель, 1916. - 192, 154, 162 с.
10. Из архива князя С.В. Шаховского: Материалы для истории недавнего прошлого прибалтийской окраины (1885-1894 гг.). Т. 1-3. СПб. - Т. 1. 1909. - XL, 324, V С.; Т. 2. 1909. - 316 с.; Т. 3. 1910. - LIX, 334, XVI с.
11. Исаков С.Г. Из Прибалтики в Европу. О ревельском издании «Горя от ума» А.С. Грибоедова 1831 года // Радуга. - Таллинн, 2004. - № 3. - С. 107-118.
12. Исаков С.Г. О ливонской теме в русской литературе 1820-1830-х годов // Уч. зап. Тартуск. унив. - Тарту, 1960. - Вып. 98. - С. 143-193.
13. Исаков С.Г. Прибалтика в русской литературе 1820-х - 1860-х годов: Автореф. дис. на соискание ученой степени кандидата филологических наук. - Тарту, 1962. - 16 с.
14. Исаков С.Г. Русский язык и литература в учебных заведениях Эстонии XVIII-XIX столетий: Спецкурс для студентов-русистов. - Тарту. Вып. 1-2. Вып. 1. 1973. -158 с. Вып. 2. 1974. - 227 с.
15. Историческое обозрение пятидесятилетней деятельности Министерства государственных имуществ. - СПб., 1888. Ч. 1. - 103, XLV с.; Ч. 3. - 126, XXVII, 286 с.
16. Каппелер А. Россия - многонациональная империя. Возниковские. История. Распад. - М., 1997. - 344 с.
17. Колчак А.В. Какой нужен флот России // Русский мир. - М., 2000. - С. 43-56.
18. Кюхельбекер В. Адо (Естонская повесть) // Мнемозина: собрание сочинений в стихах и прозе. Ч. 1. - М., 1824. - С. 119-167.
19. Лажечников И.И. Полное собрание сочинений. - СПб.; М., 1899. - Т. 5. 377 с. Т. 6. 340 с.
20. Новоселье. Кн. 2. - СПб., 1834. - 575 с.
21. Отчет о деятельности Литературного кружка в г. Ревель за 1899-1900 год. - Ревель, 1900. - 7 с.
22. Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897 г., СПб., 1899-1905. - Т. 5. - III, XIV, 282 с. Т. 19. - 233 с. Т. 21. - XVI, 229 с. Т. 37. - ХХ, 265 с. Т. 49. - XVII, 125 с.
23. Перепись населения в г. Рига и Рижском патримониальном округе от 5 декабря 1913 г. Вып. 1. - Рига, 1914. - 36 с.
24. Погодин М.П. Остзейский вопрос: Письмо к профессору Ширрену с приложениями. - М., 1869. - 161 с.
25. Полевой Н. Клятва при гробе господнем: Русская быль XV-го века. Ч. 1. - М., 1832. - LXIV, 258 с.
26. Революция, гражданская война и иностранная интервенция в Эстонии (19171920). - Таллинн, 1988. - 719 с.
27. Риттих А.Ф. Материалы для этнографии России: Прибалтийский край. - СПб., 1873. - 2,71 с. 6 л., карт., табл.
28. Русская повесть XIX века: История и проблематика жанра. - Л., 1973. - 566 с.
29. Русское национальное меньшинство в Эстонской республике (1918-1940). -Тарту; Санкт-Петербург, 2001. - 448 с.
30. Самарин Ю.Ф. Сочинения. Т. 7. - М., 1889. - CXXXV, 659 с. - Т. 8. - М., 1890. -XXVII, 624 с.
31. Федосова Э. От беглых староверов к государственной колонизации: Формирование русской диаспоры в Прибалтике (XVIII-XIX вв.) // Диаспоры. - М., 1999. - № 2/3. -С. 60-80.
32. Фольклор русского населения Прибалтики / А.Ф. Белоусов, Т.С. Макашина, Н.К. Митропольская. - М., 1976. - 246 с.
33. Форстен Г.В. Балтийский вопрос в XVI-XVII столетиях (1544-1648). Т. 1. Борьба из-за Ливонии. - СПб., 1893. - XV, 717 с.
34. Чешихин Е.В. Человек без тени: Драма в трех действиях из прибалтийских нравов конца XIX в. - Рига, 1903. - 4, 120 с.
35. Чешихин Е.В. История Ливонии с древнейших времен. Т. 1. - Рига, 1884. - 6, VI, 394, 5 с.
36. Языков Н.М. Письма Н.М. Языкова к родным за дерптский период его жизни (1822-1829) / Под ред. и с объяснительными примечаниями Е.В. Петухова. - СПб., 1913. - VIII, 502 с.
37. Языков Н.М. Полное собрание стихотворений. - М.; Л., 1934. - 927 с.
РОССИИСКИИ ФАКТОР
В(|ПР± началоСХОВ.)КРАЕ РОССИЯ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
