CC BY
323
РОССИЙСКИЕ И КИТАЙСКИЕ ИНТЕРЕСЫ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ: СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
Ахмет ТОЛГА ТЮРКЕР
доцент факультета международных отношений Стамбульского университета Арел (Стамбул, Турция)
Введение
РЕГИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА
Повышенное внимание к политическим процессам в Центральной Азии привлекает не только недавний кровопролитный межэтнический конфликт в Кыргызстане, но и множество других событий: грузино-российская война, «цветные» революции, андижанские события в Узбекистане и последовавшее за ними решение правительства Каримова лишить США права держать в стране военные базы, экономический подъем Казахстана и смена политического руководства в Туркменистане. Одновременно с этим обострились проблемы с безопасностью в Афганистане и сомнения в надежности поставок энергоресурсов, что усилило интерес к укреплению безопасности и к экономическому сотрудничеству в Центральной Азии. Россия и Китай отреагировали на эти императивы.
С одной стороны, две страны пришли к согласию в вопросе о приоритетности режима безопасности и о необходимости ограничить долгосрочное военное присутствие Соединенных Штатов в Центральной Азии. С другой стороны, их согласие нельзя считать полным и исчерпывающим, а приоритеты — полностью согласованными. Расхождение интересов внутри Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) между государствами Центральной Азии и особенно между Россией и Китаем серьезно ограничивает возможность какой бы то ни было координации внешней политики двух держав в Центральной Азии.
Задача настоящей работы — предложить концептуальную основу для сравнительного анализа российской и китайской политики в отношении Центральной Азии.
При этом мы попытаемся объединить представления школы политического реализма, исходящей из анализа интересов, с представлениями о ценностно-ориентированном, или идеологическом, подходе к выработке и реализации внешнеполитического курса. Для этого прежде всего остановимся на тех посылках и соображениях, которые играют особенно важную роль для выработки внешнеполитического курса в условиях растущего давления глобализации и формирования новых национальных идентичностей и разнообразных политических сообществ. Затем сравним наборы официально провозглашаемых
ценностей, которые Россия и Китай выбрали для формулирования своего политического курса в отношении Центральной Азии. Далее рассматривается воздействие этих официально провозглашаемых ценностей на развитие отношений обеих держав со странами Центральной Азии. И наконец, проанализируем соотношение между интересами государств и их официальными ценностями и дадим оценку эффективности российской и китайской внешней политики в Центральной Азии, а также реакции центральноазиатских стран на соперничество в их регионе этих двух усиливающихся государств.
I. Роль ценностей в выработке внешнеполитического курса и проведении внешней политики
Традиционно исследования внешней политики исходят из общей предпосылки, что государства являются рациональными акторами и преследуют собственные интересы. Сегодня государства к тому же ранжируют эти интересы по их относительной приоритетности, стремясь максимизировать свою безопасность и экономическое благосостояние. Однако в эпоху, последовавшую за окончанием холодной войны, одно это уже не может объяснить процессы формирования внешней политики. Сегодня классические исходные допущения реалистической школы подвергаются сомнению: новые стандарты и идеи требуют, чтобы действия, максимизирующие удовлетворение интересов государства, оправдывались с позиции ценностей. Определение внешнеполитического курса на основе одних лишь голых интересов могло бы восприниматься как нарушение ряда новых норм и правил, таких как миролюбие и сотрудничество1.
Если государство не дает моральных обоснований своих действий, опирающихся на какие-то ценности и идеологию, его внешнеполитический курс рискует натолкнуться на серьезное сопротивление внутри страны и со стороны других государств2. Поэтому рациональным акторам приходится вводить в свою политику ценностное измерение,
1 Более подробное описание перемен и тенденций в современной теории международных отношений изложено в работах: Walt St.M. International Relations: One World, Many Theories // Foreign Policy, Spring 1998, No. 110; The Culture of National Security: Norms and Identity in World Politics / Ed. by P.J. Katzenstein. New York: Columbia University Press, 1996; Keohane R.O., Nye J. Transitional Relations and World Politics // International Organization, Summer 1971, Vol. 25, No. 3; Hopf T. The Promise of Constructivism in International Relations Theory // International Security, Summer 1989, Vol. 23, No. 1; Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 1999.
2 См.: Jacobsen J.K. Much Ado about Ideas: The Cognitive Factor in Economic Policy // World Politics, January 1995, No. 47 (2). P. 283—310; Yee A.S. The Causal Effects of Ideas on Policies // International Organization, December 1996, No. 50 (1). P. 69—108; Gelb L.H., Rosenthal J.A. The Rise of Ethics in Foreign Policy // Foreign Affairs, May/June 2003. P. 2—7.
исходящее из набора их официальных ценностей, так, чтобы их погоню за выгодами можно было истолковать и обосновать в терминах, внешне не привязанных к их интересам. Чтобы такой политический курс был эффективным, выдвигаемые ценности должны предлагать убедительную альтернативу тем конфликтующим и ведущим к конфликту нормам, которые и порождают недоверие к внешней политике, основанной исключительно на интересах. Как рациональные акторы, государства почти всегда должны ставить интересы выше ценностей, поскольку точное следование правилам и нормативам могло бы заставить их действовать вопреки национальным интересам. Иными словами, если интересы государства вступают в противоречие с провозглашаемыми им ценностями, важнее следовать интересам, особенно если место ценностей и идеологии в политике чересчур велико и его следует уменьшить. В этом смысле ценностно-ориентированная внешняя политика, сочетающаяся с предпосылками, обусловленными интересом, — не то же самое, что политика, целиком обусловленная ценностями, поскольку предполагает использование и кнута и пряника. Иначе говоря, недостаточная склонность к сотрудничеству рискует натолкнуться на моральное осуждение. Наконец, усилия, которые государства прилагают для того, чтобы сочетать и сбалансировать в своей политике ценности и интересы, зависят от конфигурации акторов в политической и социальной системе. Вполне можно ожидать, что такая плюралистическая страна, как Соединенные Штаты, сможет интегрировать в свою внешнеполитическую активность ценностные ориентации с большим успехом, чем это сделают ее российские и китайские контрагенты.
Центральная Азия
Интерес исследователей к Центральной Азии существенно усилился после того, как в результате распада Советского Союза пять ее государств — Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан — получили независимость3. Регион этот важен сразу во многих отношениях. Одни при обсуждении вопросов безопасности в Центральной Азии подчеркивают значение того, что его религией является ислам4. Другие утверждают, что в регионе, о котором говорят как о «втором Персидском заливе», о новой «великой шахматной доске», о «хартленде хартленда» или об арене «второй Большой игры», — более важную роль играет геополитика5. Сами республики зачастую к тому же страдают от комплекса холодной войны. Несмотря на все эти сложности, политика и государственная власть в Центральной Азии, расположенные на ее территории постсоветские республики, их взаимоотношения с соседями и то, как они отвечают на импульсы глобализации, — проблемы, вызывающие наибольший интерес. Среди глобальных держав,
См., например: Christian D. A History of Russia, Central Asia and Mongolia. Oxford: Blackwell Publishers, 1998; Foltz R. Religions of the Silk Road. New York: St. Martin's Griffin, 1996; Haghayeghi M. Islam and Politics in Central Asia. New York: St. Martin's Griffin, 1996; Soucek S. A History of Inner Asia. Cambridge, U.K.: Cambridge University Press, 2000; Maynes Ch.W. America Discovers Central Asia // Foreign Affairs, March/April 2003, No. 82 (2). P. 120—133.
4 См.: Hoffman D. Iran's Drive to Rebuild Seen Posing New Challenges to West // The Washington Post, 2 February 1992; Nichol J. Central Asia: Regional Developments and Implications for U.S. Interests. CRS Report for Congress, 13 November 2008.
5 См.: Бжезинский 36. Великая шахматная доска. М.: Международные отношения, 1998; Amineh M.P. Globalization, Geopolitics and Energy Security in Central Eurasia and the Caspian Region. The Hague: Clingen-dael International Energy Program, 2003; Cunnings S. Oil, Transition and Security in Central Asia. New York: Routledge Curzon, 2003; LegvoldR. Greater Power Stakes in Central Asia. В кн.: Thinking Strategically: The Major Powers, Kazakhstan, and the Central Asian Nexus / Ed. by R. Legvold. Cambridge, MA: MIT Press, 2003.
имеющих жизненно важные интересы в регионе, главными конкурентами являются Соединенные Штаты, Россия и Китай, хотя такие страны, как Японии, Южная Корея и Индия, также смотрят на него с очевидным интересом6.
II. Официальные ценности России и Китая в Центральной Азии
С начала 1990-х годов нынешняя российская власть, движимая во многом соблюдением государственных интересов, в своих взаимодействиях с республиками Центральной Азии не слишком упирала на ценностные аспекты. Однако в последнее десятилетие в российской внешней политике в Центральной Азии наметилась перемена, которую можно интерпретировать как введение ценностного аспекта. Речь идет о «суверенной демократии». Первоначально появление этого термина было реакцией на вмешательство НАТО в Косове в 1999 году, направленное против Сербии, традиционного союзника России. Тогдашний премьер-министр Великобритании Тони Блэр использовал лозунг «права человека выше суверенитета», чтобы неявным образом провозгласить новую международную доктрину, включающую «важное ограничение» принципа «невмешательства во внутренние дела других стран». Соответственно, эта новая доктрина базируется не на «территориальных амбициях», а на «ценностях». Но ценности и интересы, добавляет он, нельзя разделить. «Если мы сумеем установить и распространить ценности свободы, верховенства права, прав человека и открытого общества, — это будет и в наших национальных интересах. Распространение наших ценностей укрепит нашу безопасность»7.
Реакция Москвы на вмешательство НАТО в Косове состояла в том, чтобы развернуть доктрину Блэра на 180 градусов: «суверенитет выше прав человека». Позднее Россия следовала этому принципу, выстраивая всестороннюю комплексную систему связей в военной сфере и таким образом формируя союз суверенных государств. С этой целью Содружество Независимых Государств (СНГ) учредило в 2002 году Организацию договора о коллективной безопасности (ОДКБ), предназначенную для объединения сил в борьбе с международным терроризмом, незаконным оборотом наркотиков, незаконной миграцией и организованной преступностью. Члены ОДКБ — Россия и все страны Центральной Азии, за исключением Туркменистана, — согласились, что [военное] сотрудничество за пределами Организации, связывающее любого ее члена с третьей стороной, возможно лишь с одобрения всех ее членов8.
6 См.: Bohr A. Regionalism in Central Asia: New Geopolitics, Old Regional Order // International Affairs, 2004, No. 80 (3). P. 485—502; MacFarlane N. The United States and Regionalism in Central Asia // International Affairs, 2004, No. 80 (3). P. 447—461; Smith D. Central Asia: A New Great Game? Research Monograph from Strategic Studies Institute, 1996. P. 20 (см. также: Shaffer T.C., Hate V. India's «Look West» Policy: Why Central Asia Matters. Washington D.C.: Center for Strategic and International Studies, September 2007; Joshi N. Reconnecting India and Central Asia: Emerging Security and Economic Dimensions. Washington D.C.: Central Asia Caucasus Institute Silk Road Studies Program, 2010; Len Ch. Japan's Central Asian Diplomacy: Motivations, Implications and Prospects for the Region // The China and Eurasia Forum Quarterly, 2005, Vol. 3, No. 3. P. 127—149).
7 Анализ новой доктрины Т. Блэра дан в: Ralph J. Tony Blair's «New Doctrine of International Community» and the UK Decision to Invade Iraq // University of Leeds, School of Politics and International Studies, Working Paper No. 20, August 2005. «Для тех, кто интересуется историей, могу добавить, — сказал Дж. Ральф, — что новая доктрина имеет поразительное сходство со старой доктриной этического империализма, которая предписывала «цивилизованным» государствам навязывать менее цивилизованным странам свои «ценности».
8 См.: Nichol J. Central Asia: Regional Developments and Implications for U.S. Interests. CRS Report for Congress, 14 December 2007.
Далее, в 2000 году была принята «Концепция внешней политики Российской Федерации». Она свидетельствовала о смене внешнеполитического курса России по отношению к Центральной Азии9. Новый внешнеполитический курс исходил из приоритета двусторонних отношений с суверенными государствами Центральной Азии в ущерб традиционной ориентации на многосторонние отношения. Теперь центр тяжести внешнеполитического курса приходился не на регион как целое, а на отдельные его страны, рассматриваемые в качестве стратегических партнеров России10. В 2006 году Владислав Сурков, бывший заместитель главы президентской администрации, ввел термин «суверенная демократия», предлагая тем самым некую качественную ценность для российской внешней политики: «образ политической жизни общества, при котором власти, их органы и действия выбираются, формируются и направляются исключительно российской нацией во всем ее многообразии и целостности ради достижения материального благосостояния, свободы и справедливости всеми гражданами, социальными группами и народами, ее образующими»11. Появление этого понятия вызвало раскол между, с одной стороны, такими либерально настроенными политиками и экспертами, как Дмитрий Медведев, Михаил Горбачев, Михаил Касьянов, с другой — несгибаемыми сторонниками жесткого курса, однако влияние этого понятия вполне очевидным образом проявилось в российской внешней политике. Так, А. Монахэн обращает внимание на то, что Москве приходится действовать в условиях «однополярного мира, в котором доминируют США, — мира, для которого характерны двойные стандарты, использование силы и нестабильность, мира, в котором ее суверенитет и независимость нуждаются в защите»12. А бывший министр обороны Сергей Иванов утверждал, что внешняя политика России на нынешнем этапе должна была бы включать и сотрудничество с НАТО наряду с ОДКБ и ШОС, чтобы ответить на «вызов национальной безопасности», ставший результатом «насильственных действий против конституционного порядка в некоторых постсоветских госу-дарствах»13.
А. Окара утверждает, что термин «суверенная демократия» несет в себе сразу два «мессиджа»: во-первых, мы, «партия власти», являемся суверенной элитой, источники нашей легитимации находятся в России, а не на Западе...»; и, во-вторых, только мы, «партия власти», способны обеспечить сохранение суверенитета России и ее выживание в контексте глобализации и иных внешних сверхугроз»14. К этому можно было бы добавить и третий «мессидж» — побуждение авторитарных правителей за рубежом, в частности в Центральной Азии, пересадить на свою почву аналогичную систему правления и
9 Полный текст см. [http://archive.kremlin.ru/eng/text/docs/2008/07/204750.shtml].
10 См.: Trofimov D. Russian Foreign-Policy Objectives in Central Asia // Russian Regional Perspectives Journal, 2006, Vol. 1, Issue 2.
11 Сурков В. Национализация будущего // Эксперт, 20 ноября 2006, № 43 (537) [http://expert.ru/expert/ 2006/43/nacionalizaciya_buduschego/]. Прекрасный анализ этого термина дан в статье Андрея Окары: Окара А. Реприватизация будущего. «Суверенная демократия»: от поисков «новой русской идеи» к «миссии» корпорации ЗАО «Россия» // Полития, 2007, № 1. А. Окара пишет: «Само словосочетание «суверенная демократия» (sovereign democracy) вошло в употребление задолго до Владислава Суркова. Так, во времена холодной войны оно обозначало независимое от СССР и коммунистического лагеря демократическое государство и соответствующий политический режим; в последние годы им широко пользуются на Тайване, дабы подчеркнуть независимость этого государства от Китая и демократичность тайваньского политического режима (в отличие от китайского) [http://politeia.ru/content/pdf/Politeia_0kara-2007-1.pdf] (см. также: Krastev I. Russia vs. Europe: The Sovereignty Wars // Open Democracy, 7 September 2007).
12 Monaghan A. «An Enemy at the Gates» or «From Victory to Victory»? Russian Foreign Policy // International Affairs, July 2008, Vol. 84, No. 4. P. 717—733.
13 Цит. по: Averre D. «Sovereign Democracy» and Russia's Relations with the European Union // Demokra-tizatsiya, 2007, Vol. 15, No. 2. P. 173—190.
14 Окара А. Указ. соч.
решительно отвергнуть западный идеал либеральной демократии. Хотя точный смысл термина по-прежнему остается дискуссионным, он продолжает доминировать в российской внешней политике15, отражая отход от внешнеполитической стратегии в духе школы политического реализма.
Китай, как и Россия, в своей внешней политике также весьма озабочен проблемой суверенитета. Однако после прихода к власти Ху Цзиньтао в 2002—2003 годах страна, напротив, подчеркнуто демонстрирует, что больше не намерена выдвигать вопросы суверенитета на передний план. Вместо этого Китай стремится представить себя перед лицом мирового сообщества и мирового порядка как «ответственное государство». Это проявляется, в частности, в его действиях в ООН, где ранее при голосовании по вызывающим разногласия международным проблемам Китай предпочитал воздерживаться, за что не раз подвергался осуждению. Широко известный пример этой перемены в линии поведения — случай, когда Китай поддержал при голосовании в ООН Резолюцию № 1769. Резолюция требовала направить в Дарфур, принадлежащий союзнику Китая Судану, силы по поддержанию мира, чтобы вмешаться в разразившийся там гуманитарный кризис16.
Е. Медейрос и Т. Фравел находят новый китайский подход «к региональным и глобальным ситуациям не таким конфронтационным, как прежде, более утонченным и сложным, более уверенным, и, время от времени, более конструктивным», что обеспечивает ему в международном сообществе имидж «державы, стоящей на защите статус-кво»17. Это подкрепляется высказываниями китайских официальных лиц о «мирном развитии» в «гармоничном мире» как о своем важнейшем руководящем дипломатическом, а в известной степени и идеологическом принципе18. Так, премьер госсовета КНР Вэнь Цзябао в своей речи во время первого официального визита в Соединенные Штаты провозгласил краеугольным камнем китайской внешней политики концепцию «мирного подъема». В соответствии с ней Китай будет продолжать активно выступать на мировой арене таким образом, чтобы «привлекать к участию», «уважать» и «проявлять терпимость» по отношению к другим странам без ущерба для их «различающихся социальных систем и культурных традиций»19. Хотя академические дебаты о содержании понятия «мирного развития» не прекращались, профессор Пекинского университета Цзя Цзинго толкует основной смысл выражения таким образом: «После определенного сопротивления китайское правительство постепенно приняло международные реальности, сложившиеся после окончания холодной войны, и пришло к выводу, что не в интересах Китая бросать вызов самой мощной стране в тех случаях, когда не затрагиваются важнейшие национальные интересы самого Китая»20.
Чтобы обеспечить «мирное развитие» в «гармоничном мире», Китай в своей внешней политике должен не только поддерживать свою традицию невмешательства, но и демонст-
15 См.: Mehdiyeva N. New Man in the Kremlin: What Future for Russian Foreign Policy // International Spectator, June 2008, No. 43 (2). P. 21—34.
16 Более подробный анализ резолюции ООН по Судану дан в: Cohen R. Will Security Council Resolution 1769 Make a Difference in Darfur? Brookings Institution, 9 August 2007 [http://www.brookings.edu/papers/2007/ 0809humanrights_cohen.aspx].
17 Medeiros E., Fravel T. China's New Diplomacy // Foreign Affairs, 2003, No. 82 (6). P. 23—35.
18 См.: Xu Hui Shen S. «Qualitative Energy Diplomacy in Central Asia»: A Comparative Analysis of the Policies of the United States, Russia and China. The Brookings Institution, Center for Northeast Asian Policy Studies, April 2011. P. 16 [http://www.brookings.edu/~/media/Files/rc/papers/2011/04_us_russia_china_shen/04_us_russia_ china_shen.pdf].
19 Ibidem (полный текст см. [http://www.fmprc.gov.cn/eng/topics/wenvisituscaeth/t55971.htm]).
20 Qingguo J. Learning to Live with the Hegemon: Evolution of China's Policy toward the U.S. since the End of the Cold War // Journal of Contemporary China, August 2005, Vol. 14, No. 44 (цит. по: Xu Hui Shen S. Op. cit. P. 16).
рировать приверженность ряду ценностей, таких как беспристрастность в трактовке и исполнении международных обязательств и прозрачность в принятии решений, способных повлиять на положение людей в других странах. Однако вполне правомерно считать, что китайская внешняя политика основывается на более солидном моральном фундаменте, чем российская и даже американская, и является более ценностно-ориентированной.
III. Эффект ценностно-ориентированной внешней политики России и Китая в Центральной Азии
Как уже отмечалось, первоначально термином «суверенная демократия» в России пользовались как средством ответить на западный вызов либеральной демократии. Впоследствии его чаще стали применять в рамках нового внешнеполитического курса по отношению к Центральной Азии. Особенности его использования можно проиллюстрировать на примере отношения к Узбекистану в связи с событиями в Андижане в 2005 году. В то время как ЕС и Соединенные Штаты жестко критиковали действия Каримова при подавлении беспорядков в Андижане, российский министр иностранных дел Сергей Лавров более или менее поддержал официальное толкование событий, данное властями Узбекистана, в соответствии с которым беспорядки были спланированы и организованы радикальными исламистскими группами Исламское движение Узбекистана (ИДУ) и «Хизб ут-Тахрир»21. Россия отвергла призывы Запада выступить посредником в конфликте, а ШОС отказалась предоставлять убежище кому-либо из участников протестов в Андижане22.
Можно считать, что позиция России по отношению к лидерам Центральной Азии во время и после восстания в Андижане заключала в себе не только определенный набор транслируемых им ценностей, таких, как приоритет поддержания порядка перед плюрализмом, но и своего рода вознаграждение — в частности, ободрение и поддержку практики суверенной демократии в пределах их государственных границ и поддержку их иммунитета от правозащитной критики за рубежом. В ноябре 2005 года, после андижанских событий, Россия подписала с Узбекистаном Договор о союзнических отношениях, в котором на первый план выдвигается взаимное уважение суверенитета обеих стран. Была подписана Программа экономического сотрудничества на 2008—2012 годы, и после подписания договора российские энергетические гиганты «Газпром» и «ЛУКойл» инвестировали в Узбекистан приблизительно 2,5 млрд долл.23
С другой стороны, в последнее десятилетие, по мере того как концепция «суверенной демократии» укоренялась в качестве принципа российской внешней политики, продолжалось экономическое сотрудничество, заключались договоренности и сделки в сфере энергетики между Россией и государствами Центральной Азии, особенно Казахстаном и Туркменистаном. В 2003 году Москва заключила с Астаной ряд договоров о совмест-
21 См.: The Andijan Uprising // International Crisis Group, Asia Briefing, 25 May 2005, No. 38; Walker M. Analysis: Uzbek Leader Escapes Isolation // United Press International, 7 May 2005.
22 См.: Corwin J. Is Russia Helping Tashkent Clean-up After Andijan? // Eurasianet, 14 July 2005 [http:// www.eurasianet.org/departments/civilsociety/articles/pp071505.shtml].
23 Здесь можно отметить, что в ноябре 2005 года после беспорядков в Андижане американская военная база была закрыта (см.: Saidazimova G. Andijan Prompted International Power Shift // Radio Free Europe/Radio Liberty, 12 May 2006 [http://www.rferl.org/content/article/1068365.html]).
ной эксплуатации трех богатых нефтью месторождений: Курмангазы («Роснефть»), Центральное («Газпром»), и Хвалынское («ЛУКойл»). В 2005 году было официально учреждено совместное российско-казахстанское предприятие «КазРосГаз» для эксплуатации казахстанского месторождения Карачаганак с запланированной добычей 15 млрд куб. м газа в год24. В 2007 году Путин подписал с президентом Казахстана Нурсултаном Назарбаевым и президентом Туркменистана Гурбангулы Бердымухаммедовым договор о строительстве нового трубопровода для транспортировки туркменского и казахстанского газа в Россию25. В целом характер применения концепции «суверенной демократии» в российской внешней политике в Центральной Азии нагляднее всего проявляется там, где Россия использует свои связи и ресурсы как средство давления в своем противостоянии интересам Запада.
Главные цели внешней политики Китая в Центральной Азии, если говорить коротко, определяются нарастающей зависимостью Китая от внешних источников снабжения энергоресурсами и активизацией уйгурских сепаратистов в Западном Китае, стремлением противостоять американскому и российскому влиянию в регионе и противодействовать конкуренции со стороны соседней Индии26. Китай хотел бы видеть такую Центральную Азию, где во внешней политике государств преобладал бы многосторонний подход и стремление к гармоничным отношениям с соседями. Это рассматривается как элемент их коллективной ответственности в рамках региона. Китайский многосторонний подход, если сравнивать его со стремлением России к установлению двусторонних отношений, дает Пекину большие экономические возможности. Если Россия в регионе стремится противостоять Западу, то Китай предлагает многостороннее сотрудничеств, основанное на невмешательстве.
С начала 1990-х годов внешнюю политику Китая естественным образом определяла его зависимость от поставок энергоресурсов из-за рубежа. Например, Китайская национальная нефтяная корпорация (КННК) начала действовать на территории Казахстана, приобретя в 1997 году больше 50% акций казахстанской нефтяной компании «Актобему-найгаз», и продолжила приобретением контроля над компанией «ПетроКазахстан» в 2005 году27. В декабре того же года КННК совместно с компанией «КазМунайГаз» завершила строительство тысячекилометрового трубопровода, соединившего Атасу в западном Казахстане с китайским Алашанькоу в Синьцзяне. Этот трубопровод не только имеет большое значение для китайского внутреннего рынка. Он может сыграть и определенную внешнеэкономическую и внешнеполитическую роль, если и когда евразийская нефть и газ пойдут через китайскую территорию на рынки Японии и Южной Кореи28.
Ряд соглашений о сотрудничестве в нефтегазовом секторе в рамках строительства гармоничного соседства Китай также подписал с Узбекистаном и Туркменистаном29. Так, важным шагом в развитии энергетического сотрудничества было подписанное между Китаем и Туркменистаном соглашение, в рамках которого Туркменистан взял на себя обязатель-
24 См.: Xu Hui Shen S. Op. cit. P. 13 (см. также: Laurelle M. Russia's Central Asia Policy and the Role of Russian Nationalism. Washington D.C.: Central Asia-Caucasus Institute, 2008).
25 Об этом более подробно см.: Perspectives on Caspian Oil and Gas Development // International Energy Agency Working Paper Series, December 2008. P. 14—21.
26 См.: Парамонов В., Столповский О. Интересы безопасности Китая в Центральной Азии. Defense Academy of the United Kingdom, Advanced Research and Assesment Group, май 2008.
27 См.: Saurbek Zh. Kazakh-Chinese Energy Relations: Economic Pragmatism or Political Cooperation? // China and Eurasia Forum Quarterly, 2008, Vol. 6, No. 1. P. 79—93; Blank St. China's Recent Central Asian Energy Moves // Analyst, May 2009.
28 См.: Daojiong Zh. China's Energy Security: Domestic and International Issues // Survival, 2006, No. 48 (1). P. 179—190.
29 См.: Ibidem.
ство в течение 30 лет ежегодно экспортировать 30 млрд куб. м природного газа через проектируемый трубопровод Китай — Центральная Азия, который должен быть построен КННК. Но Китай не ограничился подписанием этого договора с Ашхабадом. Он собирается совместно с Туркменистаном вести разведку на нефть и ведет переговоры с Узбекистаном и Казахстаном о прокладке газопроводов из РК через территорию Узбекистана и Туркменистана или с нитками в эти страны так, чтобы ему не приходилось зависеть от России30. А поскольку ни одна из этих центральноазиатских стран не хочет быть вынуждена субсидировать Россию, продавая ей энергоресурсы по ценам ниже рыночных, — в газовой отрасли Центральной Азии полным ходом формируется площадка для китайско-российской конкуренции.
Обострение такой конкуренции становится все более вероятным по мере того, как запросы РФ растут, а пропускная способность ее трубопроводов остается недостаточной, сама же она настойчиво стремится распоряжаться центральноазиатским газом по собственной воле, держать регион в зависимости от себя и сохранять монополию «Газпрома» на добываемый газ и трубопроводы, обеспечивая своих собственных потребителей дешевой энергией по субсидируемым ценам. Таким образом, Россия последовательно стремилась создать газовый картель, в котором могла бы играть первую скрипку, с тем чтобы монополизировать газовые проекты в Центральной Азии и подорвать любые попытки продавать энергоресурсы на других рынках независимо от нее. Китайские сделки с такими центральноазиатскими государствами, как Туркменистан, ясно показывают, что Китай отдает себе отчет в том, что не может полагаться на российские обещания, и он готов конкурировать с Россией в Центральной Азии.
Таким образом, китайская внешняя политика является весьма динамичной по меркам Центральной Азии и всесторонней, поскольку его строительство отношений со странами региона охватывает самые разные аспекты внешнеполитического курса. Но при всем том она также переживает этап перехода от прежней модели исключительной ориентации на государственные интересы к чему-то новому, что может включать больше элементов многостороннего подхода и ориентации на ценности. Эта тенденция вполне способна развиться и эволюционировать в какой-то новый подход, не столь явно основывающийся на двусторонних взаимодействиях, цель которых — вынудить другие страны к уступкам, и учитывающий иные политические соображения.
IV. Будущее: интересы, ценности и внешняя политика России и Китая в Центральной Азии
Попытки Запада продвинуть в Центральную Азию идеалы либеральной демократии пока не привели к успеху. Пропаганда суверенной демократии как вспомогательный инструмент реализации внешнеполитических интересов России также связана с рядом трудностей. В реальности готовность лидеров региона принять идею суверенной демократии весьма ограничена по двум причинам31. Во-первых, суверенная демократия слишком сильно походила на тот «суверенитет», которым страны Центральной Азии пользовались под со-
30 См.: Durdiyeva Ch. China, Turkmenistan, Kazakhstan and Uzbekistan Launch Turkmenistan-China Gas Pipeline // Analyst, 20 January 2010.
31 Как уже отмечалось в работе: Xu Hui Shen S. Op. cit. P. 14.
ветским и российским правлением или опекой. После того как Российская Федерация стала независимой от Советского Союза, Москва разместила на территории многих бывших советских республик, включая Таджикистан, Грузию и Молдову, воинские контингенты. Если бы идея суверенной демократии стала основой национальной идеологии, у централь-ноазиатских стран появились бы серьезные причины опасаться, что Россия может приобрести слишком большое влияние, каким она пользовалась в советскую эру. Такие опасения могли только повредить внешней политике Москвы в регионе. Во-вторых, еще больший повод для беспокойства руководителям стран Центральной Азии дает поддержка Москвой пророссийских сепаратистских движений в бывших советских республиках: в Приднестровье в Молдове, в Абхазии и Южной Осетии в Грузии. Если бы Москва захотела насадить в Центральной Азии российскую систему, она могла бы при желании поощрить установление суверенной демократии в виде сепаратистских режимов32. Поэтому Москва проявила определенную сдержанность в пропаганде суверенной демократии в сепаратистских регионах Центральной Азии. Это также свидетельствует, что для Москвы ее интересы значат больше, чем пропаганда ее ценностей или принципов.
Большинство официозных исследователей из материкового Китая, по словам С. Шена, говорят о нефтяной дипломатии Китая как «не несущей угрозы» остальному миру, поскольку Китай не ставит под сомнение статус-кво33. Однако большинство иностранных наблюдателей считают, что Китай просто искусно использует свои маски «гармоничного» и «ответственного» государства, чтобы проникнуть на энергетический рынок Центральной Азии и более эффективно втянуть государственных руководителей и бизнесменов центральноазиатских государств в свое противостояние другим энергетическим державам. Другие государства расценивают принятую на себя Китаем по собственной инициативе миссию доброй воли — связать через Центральную Азию региональные энергетические системы от Японии до Ближнего Востока — «как наглую попытку Китая установить господство над региональными рынками»34.
Но что же тогда готовит грядущий день странам Центральной Азии? С одной стороны, даже при том, что они попытались сформировать свой собственный блок, подобный Специальной программе ООН для экономик Центральной Азии (СПЕКА), чтобы отслеживать в масштабах региона вопросы, связанные с энергоресурсами, — коллективные шаги государств Центральной Азии представляются маловероятными. Скорее каждая из этих стран будет по-прежнему формировать собственную экономическую политику и политику безопасности, ориентируясь на свои внутренние обстоятельства. Это утверждение сохраняет силу даже с учетом «многовекторной внешней политики», провозглашенной президентом Казахстана Нурсултаном Назарбаевым, заявившим: «мы являемся свидетелем соперничества сверхдержав, стремящихся к экономическому господству в нашем регионе... У нас есть выбор: оставаться поставщиками сырья на мировые рынки и терпеливо ожидать, когда придет следующий имперский хозяин, или добиваться подлинной экономической интеграции Центральноазиатского региона. Я сторонник последнего»35.
32 Как отмечал узбекский обозреватель Алишер Таксанов, даже Каримов в Узбекистане, извлекавший немалые выгоды из поощрения Россией принципа суверенной демократии, проявлял беспокойство в связи с действиями России в этом направлении: ведь стоит Узбекистану вызвать недовольство Москвы — и та вполне может поддержать сепаратистские настроения в Каракалпакстане и поддержать отделение Хорезма, Самаркандской, Бухарской, Навоийской, Джизакской областей и, наконец, Ферганской долины. В конце концов Узбекистан мог бы распасться на множество мелких княжеств (см.: Xu Hui Shen S. Op. cit. P. 15).
33 См.: Xu Hui Shen S. Op. cit. P. 20 (см. также: Lai H.H. China's Oil Diplomacy: Is It a Global Security Threat? // Third World Quarterly, 2007, No. 28 (3). P. 519—537).
34 Swans^m N. et al. China. В кн.: The New Silk Road / Ed. by S.F. Starr. Washington: Central Asia-Caucasus Institute, 2007.
35 Более глубокий анализ внешней политики Казахстана дан в работе: Foreign Policy of Kazakhstan: Risks and Perspectives. Bonn, Germany: Eurasia Transition Group [www.eurasiatransition.org].
Пусть даже слова Назарбаева полностью повторяют все утверждения о важности региональной экономической интеграции и о необходимости упорно торговаться с великими державами, — было бы не слишком реалистично ожидать формирования стратегического партнерства между государствами региона.
Безусловно, сегодняшние российско-китайские взаимоотношения и стратегии в Центральной Азии ясно демонстрируют пределы государственно-ориентированного подхода, который на первое место ставит политику и интересы государства. В прошлом такой подход обрекал на неудачу попытки Китая обеспечить себе доступ к энергоресурсам, которые он рассчитывал получить, а Россию — на неудачу ее попыток продать Китаю и другим азиатским странам столько энергоресурсов, сколько она стремилась продать. Ценностно-ориентированный подход, безусловно, позволил бы добиться большего успеха, и при этом он имеет дополнительное достоинство: стимулирует у стран Центральной Азии более кооперативный подход к построению их взаимоотношений. И, кроме того, он дает Соединенным Штатам и Европейскому союзу возможность поддержать союз, который помог бы уменьшить груз недоверия, порожденный основанной на интересах стратегией в духе политического реализма, и подтолкнуть региональную политическую среду к развитию в направлении более дружественной и гармоничной системы. Это не решило бы проблем региона, но, безусловно, стало бы полезным новым началом.
