Российские архивы и общество в революциях начала ХХ века Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Т.И. ХОРХОРДИНА

РОССИЙСКИЕ АРХИВЫ И ОБЩЕСТВО В РЕВОЛЮЦИЯХ НА ЧАЛА ХХ ВЕКА

В конце лета 1937 г. в Саратове несколько местных чекистов распечатали двери недавно арестованного университетского библиотекаря и начали сваливать его рукописи, книги, фотографии и все бумаги из письменного стола на пол. Потом их охапками запихивали в топку обычной русской печи. Чтобы горело лучше, чекисты старательно рвали на клочки книги, разминали сапогами груды картонных папок, бумаги жгли кипами... Работа оказалась трудной. Импровизированное аутодафе ХХ в. длилось несколько часов. В конце концов не выдержала печка - она раскалилась и треснула от пола до потолка. Но приказ был выполнен - к утру от бумаг не осталось и следа. Пепел был выброшен на свалку (24, с. 144).

А вскоре был расстрелян и владелец архива - политический ссыльный, академик с 1929 г., лишенный звания в связи с арестом в 1931 и восстановленный в нем посмертно в 1991. Его звали Давид Борисович Рязанов (Гольденбах) (1870-1938). Тот самый Рязанов, который летом 1917 г. вернулся в Россию из эмиграции и возглавил борьбу за спасение от революционных пожаров бесценного достояния молодой Республики - ее архивов.

Так жутко - от пожара до пожара - закольцевала история жизненный путь первого руководителя советского архивного дела. Но вопреки приговору неправедного суда сегодня мы много знаем о составе погибшего саратовского архива, а также о жизни и смерти осужденного властями на забвение Д.Б. Рязанова. Изучив оставшиеся «следы» его архива в разных местах хранения, можно во многих случаях реконструировать даже содержание испепеленных бумаг.

Так творится многовековая история архивов и отечественного архивного дела в периоды смут и революционных пожарищ (в прямом и переносном смыслах).

270

Историки и архивисты: Между отчуждением и сотрудничеством

В этой статье нам хотелось бы показать, как в эпохи социокультурных «перестроек» в России рождались, гибли и возрождались архивы, а вместе с ними и особое племя людей - профессиональных архивистов или, по выражению О. Мандельштама, «архивян».

Предварим рассказ двумя оговорками. Во-первых, мы ограничиваемся периодом 1917-1919 гг., хотя концептуально аналогичный материал содержат все революционные («смутные») эпохи - всегда и везде история архивов была прежде всего историей подвижнического труда архивистов и историков. И второе: в рамках такого подхода следует отрешиться от слишком тесных оков традиционного определения архивов.

«АРХИВ (от латинского агсЫиш, агсЫуиш) - учреждение или структурное подразделение организации, осуществляющее хранение, комплектование, учет и использование архивных документов, принадлежавших государству, обществу, отдельным лицам. Архивные документы могут быть использованы в качестве исторических источников для научных исследований, практических нужд хозяйства и государственного управления» (32, с. 92). Существуют и более сложные конструкции, но все они акцентируют внимание именно на учрежденческо-утилитарной, внешней стороне архивов, на их полезности. И ни в одной из общепринятых дефиниций пока не говорится о самоценности архивного документа.

Вещность побеждает вечность - увы, это неистребимые рудименты казенного подхода к казенным архивам, которые с прагматической точки зрения являются всего лишь складом бумаг, обладающих (или не обладающих!) определенной товарной стоимостью. Внешне безобидная цепочка слов «могут быть использованы» служит тем бикфордовым шнуром, который тлеет под каждым архивохранилищем. Ведь если архивные документы «не могут быть использованы», значит, они бесполезны, их можно употребить для хозяйственных нужд - для растопки печей или в качестве макулатуры для нужд бумажной промышленности. Это не фантазия автора - в смутные годы, когда за одну ночь менялось представление о ценности не то что бумаг, а человеческой жизни, именно на такую участь обрекались уникальные, но ненужные «властям предержащим» документальные собрания. Они становились «лишними» - с точки зрения администраторов Системы.

Мы ни в коем случае не отрицаем правильности приведенной выше академической дефиниции, которая, видимо, переживет еще не одно поколение. Однако подчеркиваем: в основе современной фундаментальной науки об архивах, которую мы предлагаем назвать архивософией, лежит другое представление о сути архивов. Прежде чем перейти к его изложе-

271

нию, разберемся в одном недоразумении, испокон веков порождающем смуту в отношениях между историками и архивистами.

Обычно историки клянутся в искренней любви к архивам и архивистам. И тут же жалуются на отсутствие взаимности с их стороны. Но дело в том, что в большинстве случаев Архив представляется им неким Островом сокровищ, а архивисты - бездушными стражами, стерегущими именно те документы, в которых они под любым предлогом отказывают историкам в выдаче.

Я утрирую, но не слишком; вы можете убедиться в этом, обратившись хотя бы к текстам выступлений на Международной научной конференции «Историки и архивисты: сотрудничество в сохранении и познании пошлого в интересах настоящего и будущего» (Москва, ноябрь 1997 г.). На этом форуме историки (А.О. Чубарьян, С.П. Карпов, А.Г. Голиков, М.И. Семиряга и др.) практически единодушно сетовали на «чрезмерное засекречивание архивных документов», называя это «признаком опасных деформаций общества» (28, с. 115). С тех пор прошло уже больше десяти лет, но суть претензий к архивистам со стороны историков изменилась мало.

Что думают архивисты об историках - тема отдельного разговора. Прежде всего - это чувство незаслуженной обиды. Ведь архивистам вверена историческая память человечества, т.е. ключ к его самосознанию. И поэтому их профессиональный долг состоит в скрупулезном соблюдении законности, в следовании всем внутриархивным правилам, инструкциям и требованиям.

Архивист не имеет права на ошибку, на импровизацию под влиянием чувства симпатии или антипатии. Если от него требуют во имя каких-либо посторонних интересов вторжения в живое целое, которое на профессиональном языке называют архивным фондом, он страдает. И не страх перед юридическими последствиями нарушения должностных правил и инструкций является здесь определяющим. Видя пострадавшие по причине невежества или по злому умыслу недобросовестного пользователя архивные «единицы хранения», архивист испытывает почти физическую боль. Потому что архив и архивист вместе олицетворяют собой ту самую целостность живого и неживого, материального и духовного, полезного и ценного, что саморазвивается по законам комплементарности. Поясним эту мысль.

Дело в том, что архивный документ - это, с одной стороны, отдельная материальная уязвимая частица, корпускула, «единица» хранения. Но в то же время это еще и неуловимая, неистребимая энергетическая волна, фотон культурного потока, квант рукотворного света, который живет, пока живо самосознание человека.

Нам кажется отнюдь не случайным, что практически одновременно с открытием и развитием «принципа комплементарности» («сочетания

272

несочетаемого») физиками Нильсом Бором, Вернером Гейзенбергом, Эр-вином Шредингером, в России в недрах Союза российских архивных деятелей разрабатывалась «новая архивная доктрина», суть которой сформулировал в 1904 г. А.П. Воронов - последователь и популяризатор идей основателя отечественной науки об архивах Н.В. Калачова: «Все, что жило самостоятельно в прошлом, должно жить самостоятельно и в архиве. Распознать эти организмы в архиве есть первая задача каждого истинного архивариуса... Библиотека есть нечто, тогда как архив есть некто, а потому архив не может расчленяться произвольно, как библиотека.» (8, с. 16).

По существу, о той же необходимости соблюдения принципа ком-плементарности, т.е. «сочетания несочетаемого», говорит и Ю.С. Пивоваров, когда выдвигает требование сочетать «две стратегии - признания и уважения "нормативности фактического" и разумного стремления к должному» (см.: 19, с. 165). Перефразируя еще одно его концептуальное положение, касающееся исторического процесса, можно сказать: архивы творятся так же, как творится индивидуальная жизнь; архивы по своей сути -результат принципиально открытого процесса; и наконец, архивы творятся человеком (19, с. 160, 164, 165).

Вот почему к функционально-учрежденческой основе общепринятого определения архивов и, соответственно, оценки работы архивиста мы бы добавили еще и эфемерную категорию этики, чувства профессиональной ответственности, в конечном счете - человеческой совести. Ее осознание в периоды революций/смут рождает героев среди архивистов, которые жертвуют собой во имя спасения Памяти. К сожалению, эта истина открывается только в моменты природных катастроф или социальных потрясений, когда зачастую гибнут и архивы.

Но вряд ли случайно и то, что именно в годы социальных катаклизмов архивы раскрывают свою глубинную, сокровенную сущность, а архивное дело испытывает муки радикальных реформ. Действительно, архивная система радикально перестраивалась в основном в периоды грандиозных социальных сломов, в которых можно обнаружить черты смут: при Петре Великом, затем в «славную эпоху Калачова» (во времена реформ Александра II), в предреволюционные годы (проект архивной реформы Д.Я. Самоквасова, деятельность губернских ученых архивных комиссий) и, наконец, в ходе революционных потрясений начала прошлого века (Союз российских архивных деятелей, декрет «О реорганизации и

централизации архивного дела в РСФСР» от 1 июня 1918г.).

* * *

К сожалению, философы и культурологи, архивоведы и историки явно избегают глубоких исследований на тему историческая память и социокультурные преобразования. Как пишет Л.А. Орнатская в статье «Фи-

273

лософия и революция», «в современной культуре налицо тактика избегания слова «революция», которое совсем недавно, еще в 60-70-е годы, украшало названия многих модных теорий. Оно не исчерпало полностью свой позитивный ресурс, в частности, довод от революции часто используется в пропаганде для оправдания негативных последствий реформ («А вы что хотели? Это же революция!»). Однако оправдание революцией, уместное иногда, когда оправдана революция, сменилось в конце века новым призывом: «Никаких революций!» (18, с. 142). И далее: «Из современной философии ушло чувство сопричастности к большому миру и ответственности за него. Отказ от идеи революции можно понимать и как осознание бессилия современной философии перед лицом действительности» (18, с. 144).

Отсутствие научного осмысления феномена революций восполняют публикации в СМИ, в которых их объявляют, цитируя классиков, то «локомотивами истории», то результатом бесовской одержимости, массового умопомешательства, то плодом чудовищного по масштабам заговора мирового закулисья. Одним словом, как справедливо указывают Ю.С. Пивоваров и А.И. Фурсов в исследовании «Русская Система: Генезис, структура, функционирование (Тезисы и рабочие гипотезы)», «в ХХ в. Смуты именуются революциями и до сих пор представляют собой камень преткновения для большинства исследователей» (20, с. 62). Мы придерживаемся точки зрения авторов, предлагающих оценивать русские революции как сложное явление и рассматривать их в контексте эпохи коренных перемен (1861-1923/1933) (там же).

Буквально в канун нового, 2008 г., окончилась дискуссия историков, материалы которой под рубрикой «Уроки Октября: взгляд из XXI века» регулярно публиковались на страницах «Литературной газеты». Отметим, что ни один профессиональный архивист не принял участия в дискуссии, в ходе которой затрагивались вопросы об истоках революции, ее движущих силах и роли в мировой истории. В результате дискуссия вполне предсказуемо завершилась признанием: «Октябрьская революция так и не стала нашим прошлым. Она по-прежнему присутствует в наших самых злободневных проблемах - духовных, социальных, политических» (31, с.4). Многомесячный спор, продолжавшийся с № 28 по № 52 «Литературной газеты», завел в лабиринт обсуждения дилеммы «социализм или модернизация». Речь, по существу, пошла о том, как соизмерить допустимые пропорции в смеси идеологических целей и политических средств. Каждая газетная полоса была поделена на две половины: с одной стороны публиковались материалы «адвокатов» революции, с другой - ее «прокуроров». Участники затянувшейся схватки остались каждый при своем мнении. Впрочем, газета пообещала продолжить дискуссию.

274

Архивисты отметили 90-летие Октября по-своему. В Выставочном зале федеральных архивов была открыта историко-документальная выставка «1917 год. Мифы революций». Цель экспозиции, подготовленной Историческим музеем, Государственным архивом Российской Федерации и несколькими другими российскими архивами, заключалась в том, чтобы опровергнуть легенды, сложившиеся вокруг революционных событий 1917 г. Посетители кружили по февральским желто-черным залам, красно-черным залам Октября. Построенные в залах выгородки загоняли их в фанерные ловушки-ящики, где они оставались один на один с документами.

Вот, например, сюжет о пресловутых «германских деньгах» на революцию. На выставке был представлен документ, свидетельствующий: Ленин провел два дня в здании германского посольства в Берне, что якобы зафиксировано заграничной агентурой Департамента полиции в декабре

1916 г. Тут же комментарий архивистов - это фальшивка, неясно, кем изготовленная. Поддельны и показания некоего прапорщика, что и он сам, и Ленин являются германскими агентами. Однако из того, что эти документы сфабрикованы, не следует, что у Ленина не было связей с немцами. Брал Ленин деньги или не брал, связывал он себя при этом какими-то обязательствами или нет - ответы на эти вопросы не найдешь на выставке. И после нее, по отзывам большинства посетителей, «неясность осталась». Интернет бесстрастно зафиксировал общее впечатление: «Что мы знаем о

1917 годе? Вроде бы все. А может, почти ничего»1.

С нашей точки зрения, и дискуссия в «ЛГ», и юбилейная «революционная» выставка в ГАРФ - это наглядные примеры того, что ни историк не может провести плодотворных и полноценных изысканий в области прошлого без опоры на архив, ни архивист не может считать свой профессиональный долг выполненным, если не помог добросовестному исследователю в поисках истины. Вывод очевиден: нужно, чтобы историк и архивист понимали свое место в Системе, ценили друг друга и добросовестно выполняли профессиональный и моральный долг. Казалось бы, просто до банальности. И тем не менее можно буквально пересчитать те короткие периоды, когда удавалось достигнуть такого взаимопонимания. Почти всегда это происходило в чрезвычайных ситуациях (стихийные бедствия, войны, предреволюционные кризисы, революции) либо по воле уникальных личностей, оказавшихся в руководстве Системы.

Так, в частности, случилось в 1917-1919 гг. Тот исторический миг, в который спрессовалась революционная эпоха, стал поистине «медовым месяцем» в отношениях между российскими историками и архивистами. Они вместе спасали от гибели архивы. Выдающийся теоретик и историк

1 Отзывы в «Живом журнале» посетителей выставки «1917 год: Мифы революций» в Выставочном зале федеральных архивов РФ. - Режим доступа: http://www.chibisovitc.live ] ournal.com/ 116323.html

275

отечественного архивного дела В.Н. Автократов имел все основания назвать то время героическим (1, с. 330). Правда, не хотелось бы, чтобы взаимопонимание вновь достигалось такой дорогой ценой. Этому, в частности, учат нас события 1917-1918 гг.

«Взросление» общества и проблема национальной памяти

Для начала - небольшая интрига. Попробуйте, не заглядывая в сноску, определить авторов следующих цитат и время, о котором в них идет речь.

1. «Все более или менее согласились называть нынешнее время переходным. Все, более чем когда-либо прежде, ныне чувствуют, что мир в дороге, а не у пристани, не на ночлеге, не на временной станции или отдыхе. Всё чего-то ищет, ищет уже не вне, а внутри себя. Вопросы нравственные взяли перевес и над политическими, и над учеными, и над всякими другими вопросами. Мысль о строении как себя, так и других делается общею. Всяк более или менее чувствует, что он не находится в том именно состоянии своем, в каком должен быть, хотя и не знает, в чем именно должно состоять это желанное состояние. Я убежден, что теперь всякому тому, кто пламенеет желаньем добра, кто русский и кому дорога честь земли русской, должен так же брать многие места и должности в государстве, с такой же ревностью, как становился некогда из нас всяк в ряды противу неприятелей спасать родную землю» (9, с. 307-308, 314).

2. «До сих пор нашему обществу не удается достигнуть духовного равновесия в своем национальном самочувствии. В вопросах культуры, где пора бы проникнуться стремлением к национальному самоопределению и самосознанию, мы пробавляемся космополитическими и западническими настроениями, напротив, в вопросах государственности и политики, где давно уже пора выходить на путь свободы и равноправия народностей, мы опять вступили на путь реакционного национализма. Однако в этом отношении за последние годы обозначается некоторое улучшение. В образованном обществе как будто начинает пробуждаться национальное самосознание. Ему приходится прокладывать себе дорогу среди предубеждений, воспитанных нашим официальным национализмом и космополитическими и западническими предрассудками, главной же трудностью при этом остается все-таки слабость нашей культурной традиции. Только искренне любя родное и стремясь быть ему верными, можем мы плодотворно работать для создания национальной культуры и, насколько есть сил, подготовлять постановку высоких задач, для которых, мы верим, призван наш великий народ» (6, с. 208-209).

Первая цитата принадлежит Н.В. Гоголю и относится к 1847 г. Вторая - выдающемуся русскому мыслителю С.Н. Булгакову и относится к

276

1910 г. Мы привели их, так как они являются ключевыми для понимания того, как российские архивы удерживались на краю гибели в смутные времена и возрождались в пожаре революций начала прошлого века. Каждая из приведенных цитат по времени совпадает с рождением идеи коренной реформы архивного дела.

В периоды социально-политических потрясений и катаклизмов просыпаются неведомые доселе резервы источников самосохранения, которые помогают отдельному человеку и человеческому сообществу справиться с энтропийными процессами «временности» - с необратимой тенденцией к аннигиляции прошлого, растворению его в небытии. В такие эпохи появляются идеи создания своеобразного дополнительного «оборонительного пояса» из параллельных, неофициальных структур, которые в конечном счете обеспечивают выживаемость Системы, работая на сохранение государственности и национальной идентичности. Напрашивается аналогия с тем, как в человеческом организме в стрессовые моменты пробуждаются древние, «резервные», дремлющие структуры из парных систем - скажем, левого и правого полушария мозга, которые взаимно принимают на себя функции поврежденных участков.

Так историки и архивисты - вольно или невольно, сознательно или спонтанно подстраховывая отжившие или разрушенные элементы государственного аппарата, - организуют «совместные операции» по спасению документальных свидетельств о прошлом, ведя осознанную борьбу с тотальным забвением. По нашему мнению, желание охранить, отвоевать память у забвения лежало в основании попыток реформирования архивного дела в России. Отсюда - преемственность идейно-теоретических основ всех архивных реформ. Кстати, феномен преемственности до сих пор остается на периферии внимания историков-архивоведов.

Во времена смут, т.е. отсутствия жесткой властной Системы, понятие памяти, раздвигая психофизиологические границы, превращается в важнейшую категорию общественного сознания. С этим самым прямым и непосредственным образом связано понимание Архива как института структурированной памяти, материализованной преемственности поколений, народа, страны, т.е. в конечном счете культуры, которая создается и воспроизводится человеком в истории. Конечно, затем, в строгом соответствии с принципом внешней дополнительности, Система берет свое, и политика - в ее русском изводе - оттесняет героев-подвижников за кулисы. У кормила становится Власть, номенклатура - и все повторяется сначала.

Но в короткие смутные эпохи этический смысл профессиональной работы российских архивистов становится высшим, над-Системным стимулом к восстановлению искусственно разрываемой в ходе социально-политических катаклизмов связи времен. Лучше других архивисты-профессионалы сознают, что моральная основа памяти является единст-

277

венным способом сохранить способность к пониманию фундаментальности различия добра и зла. Так архивист получает важный личностный опыт переживания истории.

Не случайно при всем разбросе мнений относительно личностных характеристик главных протагонистов этой эпохи практически все исследователи сходятся в одном - наука и этика были в их сознании неразделимы. В качестве примера расскажем о создании в периоды системных реформ и социальных смут совершенно нетипичных для нашей истории общественных институтов - Губернских ученых архивных комиссий (ГУАК) и Союза российских архивных деятелей (Союз РАД).

Губернские ученые архивные комиссии: Преодоление «болезней» архивов в пореформенной России

Начнем с истории ГУАК. Их создатель и идейный вдохновитель Н.В. Калачов (1819-1885) был активным участником крестьянской и судебной реформ Александра II. Одновременно он завоевал научный авторитет глубокими исследованиями по истории России. Но была в его деятельности еще одна важная сторона: в юности он работал в Археографической комиссии, затем библиотекарем в Московском главном архиве Министерства иностранных дел и, наконец (с 1865 г. и до последних лет жизни), - управляющим Московским архивом Министерства юстиции (знаменитого МАМЮ). Таким образом, о болезнях архивов в пореформенной России он знал не понаслышке. В 1869 г. на форуме историков Н.В. Калачов выступил с призывом превратить архивы из «складочного листа покойников» и «лабиринтов» в научные учреждения и «богатые сокровищницы, из которых исследователи будут черпать сведения, дающие жизнь и плоть их идеям и воображениям» (см.: 14, с. 207). Его не услышали и не поняли. На собственные деньги он основывал первый в России институт для подготовки широко образованных специалистов в области архивного дела. Первые занятия проходили на его квартире. Н.В. Калачов разработал и прочел курс лекций «Основания науки об архивах».

Главной и самой неприемлемой для бюрократического клана, на котором покоилась Система, была следующая его идея: «Перечень бумаг или дел, подлежащих уничтожению, должен быть категорически и ясно изложен. Лучше лишних сто дел хранить, чем уничтожить десять нужных» (подробнее см.: 33, с. 145-177). Ведомства не желали возиться с ненужным, с их точки зрения, бумажным хламом, а правительство в ответ на отчаянные призывы Калачова покончить с варварством и дикостью чиновников лицемерно вздыхало и разводило руками. И тогда, убедившись в бессилии Системы, Калачов обратился с призывом ко всем, как мы сейчас сказали бы, «внесистемным» слоям общественности. Он просил об одном:

278

пусть ведомства перед уничтожением архивов дадут свои бумаги на просмотр членам Губернских ученых архивных комиссий (так они стали называться с 1885 г.), чтобы они успели отобрать все, что могло представлять научную ценность для передачи в губернские исторические архивы.

И произошло чудо, которое, пожалуй, могло случиться только в России и только в критические моменты ее истории: без всякой поддержки властей, в том числе финансовой, на строго добровольной основе, во имя спасения архивов на штурм чиновных бастионов ринулись культурные губернские деятели. Нет, далеко не все из них были «лишними» людьми, которым нечего терять. Наоборот, большинство занимало прочное положение в Системе. Однако они добровольно «выламывались» из нее, поскольку не могли оставаться в стороне от гибнущего духовного достояния России. В этом смысле они вместе составили всесословный, внесистемный институт свободных граждан.

Вот, например, типичный перечень членов руководства Тамбовской ученой архивной комиссии (УАК), созданной в 1884 г.: председатель комиссии - директор Екатерининского учительского института И.И. Дубасов, правитель дел - преподаватель гимназии В.В. Соколовский. Непременным попечителем комиссии изъявил согласие стать сам губернатор А.А. Фредерикс. Среди членов Тамбовской комиссии - «помощник классного наставника гимназии», «врач», «старший нотариус окружного суда», «председатель Тамбовской земской губернской управы» и т.п. По образованию это были в основном выпускники духовных семинарий и академий или местного учительского института (см.: 3, с. 34, 35, 68 и др.). Этим «разночинным» людям приходилось, по воспоминаниям одного из учредителей Рязанской УАК С.Д. Яхонтова, не только преодолевать равнодушие и высокомерие чиновников, а «прямо-таки бороться и не с равными силами, с вандализмом XIX века, с тщеславием и тупым упрямством» (цит. по: 3, с.67).

В ходе «красной смуты» начала ХХ в. миссия ГУАК по спасению памятников старины как основы русского самосознания, вне зависимости от политических взглядов и убеждений, была продолжена их преемниками -членами Союза российских архивных деятелей. С нашей точки зрения, без ГУАК не было бы Союза РАД. Оба института были порождением кризисных, перестроечных времен, реакцией общества на бессилие властей спасти одну из важнейших составляющих российской культуры и государственности - архивы.

Формула «архивной защиты» начала ХХ в.

В 1917-1918 гг. другие «нелишние» люди оберегали отечественные архивы от физической гибели, объединившись в Союз российских архив-

279

ных деятелей. Именно они - профессиональные историки и архивисты с примкнувшими к ним «любителями», еще со времен Н.В. Калачова работавшими на общественных началах в губернских ученых архивных комиссиях, - закрыли пробоину безвластия в днище Системы в февральско-октябрьские штормы 1917 г.

Судьба Союза РАД в целом, как и большинства его учредителей и членов - от председателей-академиков А.С. Лаппо-Данилевского и С.Ф. Платонова до С.В. Рождественского, М.К. Любавского, князя Н.В. Голицына, Д.Н. Егорова, В.В. Снигирева, В.К. Клейна и многих десятков других, - оказалась трагичной. Большинство из них были подвергнуты репрессиям. Некоторые - А.С. Николаев, князь Н.С. Щербатов, А.И. Лебедев, К.Я. Здравомыслов, А.Н. Макаров и др. - в послереволюционные годы умерли в безвестности. Немногие (А.Ф. Изюмов, Б.И. Николаевский) доживали свою жизнь в эмиграции. Но, повторяем, все они были рыцарями науки и архивного дела, учеными из племени подвижников. Лишь сравнительно недавно, благодаря рассекреченным архивным материалам, удалось документально установить, что так называемый «ленинский» Декрет о реорганизации и централизации архивного дела от 1 июня 1918 г. (этот «манифест прав науки в архивах», как называли его современники) был подготовлен на основе проектов, разработанных членами Союза РАД задолго до октябрьских событий.

Впрочем, роль и место Союза РАД в истории спасения архивов в годы «красной смуты» - уникальная страница не только российской истории, но и истории мировой культуры. Попробуем прочитать ее повнимательнее.

Но сначала приведем один малоизвестный пример неординарного, провидческого мышления членов Союза РАД. Немногим сегодня что-то говорит имя умершего от голода и болезней молодого ученого-архивоведа, входившего в «интеллектуальное ядро» Союза Виктора Владимировича Снигирева (1885-1921). Недавно в одном из тверских архивов была найдена его рукопись, относящаяся к 1919 г. В ней выделен лейтмотив деятельности историков и архивистов в смутные времена. Сегодня формулу «архивной защиты» В.В. Снигирева следовало бы включить в программу ЮНЕСКО «Память мира» в назидание человеческому сообществу.

Ученый считал необходимым предоставить архивам, библиотекам и музеям право «пользоваться флагом и защитой Красного Креста со всеми вытекающими отсюда последствиями». Он настаивал на «крайней важности непрестанной пропаганды на случай возможных народных движений идеи величайшей государственной и культурной ценности архивов и их материалов, долженствующих рассматриваться как некие аполитичные и экстерриториальные единицы. Для такой пропаганды считается существенным издавать листовки, плакаты и брошюры, разъяснять в школах на

280

уроках истории вопрос о значении архивов для нации, широко агитировать об этом на съездах, собраниях и т.д.»1.

Современный политолог скажет - наивная утопия. Но именно благодаря «наивным утопистам» в России произошло то, чем до сих пор восхищаются, скажем, представители почтенного французского сообщества историков и архивистов. Как сказал, ознакомившись с состоянием московских архивов в 1928 г., генеральный директор архивов Франции, знаменитый историк Шарль Ланглуа: «Ваша революция оказалась мудрее нашей» (см.: 30, с.134).

Знал бы он, какой ценой заплатили профессионалы архивного дела за сохранение каждой из этих ненужных и даже вредных, с точки зрения классовой идеологии, бумаг.

Впрочем, судите сами.

Итак.

«О положении архивного дела» в позднесамодержавной России

К началу XX в. необходимость радикального преобразования архивной системы осознавалась практически всеми учеными-историками и архивистами. В известных проектах архивных реформ Н.В. Калачова (см.: 13) и Д.Я. Самоквасова (см.: 26) можно найти почти текстуальные совпадения с теми положениями, которые составили основу декретов по архивному делу, принятых в первые годы советской власти. Более того, в отечественных архивах можно встретить документальное подтверждение поразительного - на первый взгляд - факта: личную заинтересованность в радикальном переустройстве российской архивной системы проявлял сам император Николай II. Во всяком случае, именно с такого утверждения начинается записка во ВЦИК академика С.Ф. Платонова, в которой изложена история создания Центрального архивного управления РСФСР. Выдающийся историк, один из руководителей послереволюционной архивной реформы, информировал высший орган советской власти: «новым духом» реформ в отечественном архивном деле впервые ощутимо повеяло в 1911 г., когда на годичном собрании Русского исторического общества под председательством Николая II «бывший император поднял вопрос об усилении мер к охране исторических документов от уничтожения». «Он и поручил Историческому обществу разработать вопрос о положении архивного дела в России и способах его улучшения», - свидетельствовал Платонов.

1 Снигирев В.В. Важнейшие достижения западноевропейской теоретической мысли и практики в области постановки архивной работы: Доклад Московскому съезду архивных деятелей. Рукопись // Тверской областной объединенный музей. Ф. Р-1. Оп. 1. Папка № 431. Л. 33.

281

В соответствии с «высочайшим поручением» сообщество российских историков (которое, кстати, возглавлял великий князь Николай Ми-хайлович1) попыталось сплотить патриотические силы в борьбе за «наступление лучших времен для архивного дела». Однако, по словам Платонова, «государственные старцы» и всякого рода бюрократические «рептилии» тормозили выработку проекта вполне назревших реформ. Практические шаги в этом направлении были сделаны только спустя три года, когда на состоявшемся в мае 1914 г. Первом съезде представителей губернских ученых архивных комиссий архивная «провинциальная братия» попыталась дать открытый бой высокопоставленным бюрократам-ретроградам, внеся в третий (и последний) день работы съезда обширную программу архивных реформ. Попытки «начальствующего состава» удержать съезд «в рамках приличия и сдержанности», вспоминал Платонов, не удались2. Однако путь преобразований был перекрыт Первой мировой войной, а затем революционными событиями 1917 г. С.Ф. Платонов подчеркивал: в момент, «когда стали выясняться первые признаки научной деятельности архивов, нас застигло то, что называется русской революцией» (22, с.5).

Так, в сжатом изложении, выглядят у Платонова перипетии борьбы за радикальную реорганизацию российских архивов. Конечно, это субъективная оценка. Вряд ли можно, например, полностью согласиться с утверждением С.Ф. Платонова: «неуспех» предыдущих проектов преобразований следует отнести на счет «московского профессора Д.Я. Самоквасова», поскольку «прямолинейный и парадоксальный, грубый и сварливый его ум плодил гораздо большее число зоилов и антагонистов, чем сторонников и последователей», а порождаемые в связи с этим «ученые распри... давали удобный повод правительственным ведомствам откладывать практические мероприятия до лучшего выяснения дела».

Сегодня мы должны рассматривать причины «неуспеха» в широком социальном контексте. Но важно прежде оценить добросовестность и человеческое мужество историка, который не считал себя вправе умолчать о положительной роли «б[ывшего] императора» и «б[ывшего] великого князя» в архивной реформе, хотя он и был осведомлен об их трагической судьбе. С учеными, обладавшими такой памятью, советской власти уже с

1 Николай Михайлович (1859-1919) - великий князь, внук Николая I, двоюродный дядя Николая II, расстрелян в Петропавловской крепости в январе 1919 г. Следует иметь в виду, что С.Ф. Платонов (1860-1933), академик (1920), преподавал историю великому князю Михаилу Александровичу, брату Николая II, который был убит в Мотовилихе 13 июня 1918 г., а также великой княгине Ксении Александровне, сестре Николая II (1875-1960), умершей в эмиграции. Сам Платонов после революции 1917 г. работал в Главархиве, затем был директором Библиотеки АН. Репрессирован в 1930 г. по «делу академиков». Умер в Самарской ссылке.

2 См.: ГАРФ. Ф. 5325. Оп. 9. Д. 408. Л. 2-5. ВЦИК - ЦАУ. Докладная записка С.Ф. Платонова об организации Центрального архивного управления (машинопись).

282

середины 1920-х годов окажется не по пути. Академик будет репрессирован. А вместе с живыми людьми из нашей истории вырвут и целые страницы правды об идейных предтечах архивных революционных преобразований. «Дореволюционных» архивистов вскоре объявят «буржуазными специалистами», разделят на «поддержавших большевистскую революцию» и ее «противников». Иначе говоря, попытаются развести по разные стороны политических баррикад. Но это будет позже.

Необходимо подчеркнуть: накануне революционных событий практически все ученые-историки и архивисты-профессионалы выступали за реформирование архивной системы, против всевластия ведомств. Парадоксально, но наиболее резко выразил эти настроения задолго до 1917 г. директор архива Священного Синода - одного из самых закрытых и привилегированных архивов дореволюционной России - А.Н. Львов: «...сколько бы мы теперь ни жаловались и ни возмущались, до изменения существующего законодательства и строя, не признающего за архивами исторического научного значения, решительно ничего не выйдет»1. Здесь выражено противоречие между общественным настроением в пользу радикальных реформ и неспособностью ведомственного бюрократического аппарата решить проблему быстро, эффективно и мирным способом. Не поняв этого, нельзя объяснить причину единодушного выступления историков и архивистов во время февральских событий 1917 г., завершившегося созданием Союза российских архивных деятелей (Союза РАД)2.

Анархическая стихия Февраля и проблема спасения архивов

Прежде всего, следует учесть чрезвычайные, «форсмажорные» обстоятельства, вызвавшие появление Союза РАД. В первый же мартовский день 1917 г., когда Временное правительство едва объявило о своем существовании, в Петрограде и Москве почти одновременно запылали огромные костры во дворах зданий упраздненных новой властью органов полиции и жандармской охранки. Толпы неизвестных жгли кипы документов, которые кто-то выбрасывал прямо из окон или выносил в охапках, импровизированных сумках и мешках. Как вспоминал спустя десять лет очевидец поджогов, «трудно было понять, кого в этой толпе было больше - любопытствующих или бывших охранников, стремившихся, пока не поздно, по возможности скрыть в огне костров следы своего участия в охране самодержавия» (16, с.29). Погромам - под прикрытием «стихийных» выступлений народных масс - целенаправленно подверглись фонды Третьего отделения собственной е. и. в. канцелярии, департамента полиции, гу-

1 РГАДА. Ф. 1628. Оп. 1. Д. 28. Л. 1 об., 4-4 об.

2 См.: ГАРФ. Ф. 7789. Оп. 1. Д. 1-56; Ф. 7798. Оп. 1. Д. 1-173; Ф. 5325. Оп. 9. Д. 8; РГИА. Ф. 1686. Оп. 1. Д. 25.

283

бернского жандармского управления, судебной палаты, дворцовой комендатуры, генерал-губернатора и т. д.

Однако следует иметь в виду и другое. Уже 4 марта 1917 г., когда дымились костры из архивных документов и мародеры рылись в канцеляриях брошенных учреждений в поисках ценностей, на петроградской квартире A.M. Горького собралась группа видных представителей столичной интеллигенции (А.Н. Бенуа, И.Я. Билибин, Ф.И. Шаляпин, С.К. Маковский и др.). После официальных визитов в оба органа власти - во Временное правительство и в Петросовет - «горьковская группа» добилась опубликования первого в послереволюционное время «Воззвания», в котором говорилось: «Граждане! Старые хозяева ушли, после них осталось огромное наследство. Теперь оно принадлежит народу... Граждане, не трогайте ни одного камня, охраняйте памятники, здания, старые вещи, документы - все это ваша история, ваша гордость».

Это воззвание, напечатанное в «Известиях Петроградского Совета рабочих депутатов» 8 марта 1917 г., стало первой акцией общественности в защиту памятников прошлого. Как установили современные исследователи, вплоть до настоящего времени в научной и популярной литературе появление воззвания относят к октябрьским дням (12, с.284. Сведения о воззвании см. также: 4, с.10, 64, 65; 29, с. 116-117). Это был, может быть, первый по времени, но не последний пример фальсификации фактов и документов, относящихся к Февральской революции. Все негативное целенаправленно взваливалось на Временное правительство, все положительное приписывалось советской власти. Вот почему сегодня приходится скрупулезно разбираться в подробностях тех дней.

А правда заключается в том, что особая заслуга в спасении архивных документов с первых же дней принадлежала не столько «горьковскому комитету», который вскоре распался, но сообществу историков и профессионалов-архивистов. Они не остались равнодушны к зрелищу разрухи и актам вандализма. Винить персонально любого из министров или других ответственных чиновников Временного правительства трудно. Вина лежала на том хаосе и сумятице или, если угодно, на «революционном вихре», который обрушился на старую государственную систему, неотъемлемой частью которой являлись ведомственные делопроизводства и архивохранилища. По всей России непрерывно упразднялись прежние органы власти и создавались новые. Из одних зданий спешно выезжали прежние чиновники, в другие тут же въезжали новые. Беспрерывно сочиняло новые законопроекты образованное в марте Юридическое совещание, ставшее своего рода промежуточной инстанцией между правительством и другими ведомствами и учреждениями (включая министерства, которые плодились чуть ли не в геометрической прогрессии). Только в мае было образовано четыре новых министерства: труда, продовольствия, государственного

284

призрения, почт и телеграфа. В августе к ним прибавилось Министерство исповеданий. Весной и летом государственный аппарат пополнился Экономическим советом и Главным экономическим комитетом, Комитетом обороны, Главным управлением по делам милиции, Кабинетом военного министра, Главным управлением по заграничному снабжению, Всероссийской книжной палатой.

На местах в спешке формировались губернские, уездные и волостные земельные и продовольственные комитеты, а число других «самодеятельных» органов местной власти не поддается учету, тем более что зачастую они возникали так же быстро, как и прекращали свое существование. Очевидец первых послефевральских месяцев вспоминал: «...привычная размеренная поступь сменилась колебательным движением, все бродит, сталкивается, перекрещивается... Нет ничего устоявшегося, и разрушена всякая связь и зависимость между различными и ближайшими частями прежде единого целого» (5, с.5).

Как должны были воспринимать эту ситуацию образованнейшие люди своего времени - историки и архивисты, посвятившие жизнь изучению и хранению документальных свидетельств о прошлом России? Они, может быть, раньше других увидели, что начавшаяся утрата «немых, хотя и красноречивых памятников старины», становящихся жертвами «стихийного пренебрежения и столь же стихийной ненависти», больше всего напоминает возвращение того времени, когда «разинцы XVII века уничтожали с особым ожесточением приказные документы как основу ненавистного режима». Это напоминало и «эксцессы» революции XVIII в. во Франции.

Профессионалы сумели вовремя разглядеть и другую сторону разрушительного процесса - новые чиновники не только не препятствовали толпе, но иногда превосходили ее в вандализме. Бесчисленные «новые учреждения и общественные организации, часто временные и эфемерные», въезжая в одни здания и тут же переезжая в другие, выбрасывали из шкафов, с полок и из стеллажей все казавшиеся им ненужными бумаги буквально на улицу или в «лучшем случае» в коридоры, подвалы, просто на пол... Гибло текущее делопроизводство, на пороге гибели были архивохранилища... Специалисты воспринимали это почти как безвозвратную гибель беззащитных живых существ - свидетелей прошлого и настоящего. И одновременно они понимали свой долг по «собиранию и хранению всего, что возможно, как крупное государственное дело». Так рассуждал в написанных зимой-весной 1918 г. воспоминаниях петроградский профессор, историк А.Е. Пресняков (см.: 23, с. 206-207). Вот почему, считал он, в марте 1917 г., «встрепенулись лучшие силы работников на ниве исторического изучения и архивного дела». К сожалению, в последующих версиях воспоминаний (а в архивных фондах сохранилось по меньшей мере еще

285

два их рукописных варианта1 (см.: 23, с. 1-8)) постепенно исчезали эти живописные детали.

К середине 1920-х годов все меньше оставалось упоминаний о февральских событиях, все больше внимания стало уделяться периоду строительства архивов, который начался после принятия декрета «О реорганизации и централизации архивного дела» 1 июня 1918 г. Эйфория была такой сильной, что все время «до декрета» будущие историки архивов поначалу просто обходили вниманием (А.С. Николаев в 1919 г. посвятил ему всего несколько строк, повторив ряд оценок А.Е. Преснякова почти дословно (см.: 17, с. 2-3)), а затем перекрасили это время в сплошной черный цвет. На самом деле именно в 1917 г. - задолго до декрета - началась, можно сказать, героическая и патриотическая эпопея спасения отечественных архивов. Началась достаточно буднично.

Первое профессиональное объединение архивистов

В первые же дни марта флотский офицер, начальник архива Морского министерства А.И. Лебедев разослал известным ему столичным архивистам и близким к ним историкам персональные приглашения на собрание. Оно намечалось на 18 марта 1917 г. и должно было выработать совместную программу деятельности в тот переломный период. Текст приглашения открывался патетическими фразами: «Велик народ только тот, который знает и любит свою историю, который на уроках прошлого создает свое будущее, не забывая и основы духа своего народа. Но для того, чтобы изучение истории было успешно, необходимо, чтобы архивы, музеи, библиотеки, эти хранилища источников прошлого, работали с наибольшей энергией и по определенной программе».

Далее формулировались положения, которые отражают не только личную точку зрения А.И. Лебедева, но и взгляды всех, кто первым откликнулся на идею создания профессионального объединения архивистов. В документе указывалось: старое правительство не выработало никакой общей политики в архивном деле, в результате чего «архивы, разбитые по отдельным ведомствам, влачили жалкое существование. В свободной России этого быть не должно». Поэтому прежде всего необходимо «определенно поставить вопрос» о судьбе архивов упраздняемых, отживших учреждений и ведомств. Все архивисты должны обратиться к новому правительству с рядом решительных требований, основными из которых являются: «...объявить государственной национальной собственностью все материалы и следы деятельности официальных лиц прежнего режима, дабы не приходилось в будущем скупать на рынках у антиквариев и за границей

1 См.: ГАРФ. Ф. 5325. Оп. 9. Д. 480. Л. 17-25; Пресняков А.Е. Реформа архивного дела. - М., 1923. - С. 1-8.

286

то, что должно храниться в русских государственных архивах». И еще одно: немедленно выработать планомерную программу архивного строительства в связи с «возможностью централизации архивных государственных фондов»1 (см. также: 2, с. 11).

На первом собрании выступил А.И. Лебедев. Он повторил содержание выработанного совместно с единомышленниками приглашения и поставил ряд конкретных и неотложных задач по охране архивных материалов «от случайностей переживаемого времени» - прежде всего по спасению архивов упраздняемых учреждений и усадебных архивов, а также архивов прифронтовой зоны в условиях приближения германской армии. Был поставлен и более общий вопрос: о будущем архивов и централизации управления ими2. Итогом первого (учредительного) собрания 18 марта 1917 г. стало официальное объявление о создании Союза РАД и образовании Особой комиссии для выработки устава новой организации.

С апреля 1917 по май 1919 г. деятельность Союза РАД направлялась А.С. Лаппо-Данилевским, который был избран его председателем. Именно он старался придать деятельности Союза поистине общероссийский размах. Дело не только и не столько в его личных связях с двумя министрами народного просвещения - А.А. Мануйловым и сменившим его С.Ф. Оль-денбургом, его единомышленниками по кадетской партии. Главным было то, что за Лаппо-Данилевским все признавали помимо научных заслуг высокие нравственные достоинства. Перу И.М. Гревса, известного российского историка-медиевиста, принадлежит статья о Лаппо-Данилевском, которая озаглавлена «Опыт истолкования души» (см.: 10). Главная идея этой работы: Лаппо-Данилевский был бескомпромиссен в науке и в жизни, поскольку в его сознании наука и этика неразделимы.

Таким был человек, вокруг которого объединились члены Союза РАД - от консерваторов-монархистов до радикальных либералов. Его неокантианская приверженность «абсолютным ценностям» помогала избегать во время теоретических дискуссий и тем более в практической работе бесплодных политических распрей и междоусобиц.

Характерным для Лаппо-Данилевского было категорическое неприятие в составе Союза РАД любого непорядочного человека. Так, он изгнал из своего окружения председателя Петроградской окружной архивной комиссии М.К. Соколовского, слишком быстро перекрасившегося после Февральской революции из ярого монархиста в демократа. Показательно, что в 1920-е годы Соколовский организовал травлю военного архивиста Г.С. Габаева, который во многом из-за его доносов попал впоследствии в

1 ГАРФ. Ф. 7789. Оп. 1. Д. 42. Л. 5-6. Обращаем внимание на ключевые требования документа: две его базовые установки - о создании государственных архивных фондов и необходимости их централизации - войдут в декрет от 1 июня 1918 г.

2 ГАРФ. Ф. 7789. Оп.1. Д.43 Л.6.

287

сталинские лагеря. Аналогичную позицию занял академик и по отношению к известному публицисту и историку В.Л. Бурцеву, так как категорически осуждал его методы добывания разоблачительных документов (например, прямой подкуп чиновников архива Департамента полиции). Лаппо-Данилевский выступал за преимущественный прием в Союз архивистов-профессионалов. Вот почему до самого конца 1917 г. он оставался единственным бесспорным лидером и непререкаемым авторитетом Союза РАД.

В Союзе работали подвижники, которые, так и не дождавшись реальной помощи от властей, делали все на общественных началах. В какой-то степени они повторили печальную (и в то же время героическую) судьбу деятелей губернских ученых архивных комиссий, в трудные годы революционной разрухи спасавших в провинции гибнущие и разграбляемые архивы. А плоды деятельности Союза, как часто бывает, пожали другие учреждения и другие люди. Как и почему это случилось?

Чтобы разобраться в этом, следовало бы разделить деятельность Союза РАД на две составляющие: научно-методическую и организационно-практическую. Однако нужно оговориться, что сделать это сложно, поскольку придется нарезать разграничительные линии буквально по живому. Иначе и быть не могло: теоретические дискуссии в Союзе велись с конкретно-прикладными целями. Ведь участники заседаний приходили на них не для бесплодного умствования, а с практическими вопросами, улучив свободное от основной работы время. Возвращаясь же на места своей службы, они использовали предложения коллег как практические рекомендации к действию.

Следует учитывать, что состав Союза РАД постоянно расширялся. Сформировавшись как объединение петроградских архивных деятелей, Союз постепенно включил в свой состав представителей провинциальных ученых архивных комиссий и научной общественности из Москвы, Киева, Харькова, Одессы, Тифлиса, Саратова, Астрахани, Тихвина и т.д.

Союз российских архивных деятелей: Теория и практика архивного строительства

22 марта 1917 г. при Временном правительстве создали Комиссию по разработке политических дел г. Москвы (известная в литературе также как Архив политических дел Москвы), которую возглавил С.П. Мель-гунов. Кроме того, была учреждена Комиссия по ликвидации дел политического характера бывшего Департамента полиции во главе с В.Л. Бурцевым, а после ее ликвидации в июне 1917 г. - Особая комиссия для обследования деятельности бывшего Департамента полиции и подведомственных ему учреждений за время с 1905 по 1917 г., работавшая при Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по

288

должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц, под руководством П.Е. Щеголева.

Сразу после Февраля предпринимались попытки создания новых архивов по горячим следам революционных событий. 22 июня 1917 г. министр народного просвещения официально поручил Совету Союза РАД выработать проект постановления Временного правительства о создании специальной организации «для планомерного и систематического собирания материалов русской революции 1917 г.». Тем самым новые власти стремились как-то объединить под эгидой Союза и скоординировать «самодеятельность» самых разных стихийно возникавших общественных организаций (Союз солдат-республиканцев, Общество по изучению революции 1917 г., Дом-музей борцов за свободу и др.), выступавших одновременно как собиратели и хранители историко-революционного архива и «летописцы потрясающей современности». Однако многочисленные кружки, объединения, «исторические комиссии» и отдельные лица продолжали действовать по своим планам, а главное - в соответствии с собственными политическими пристрастиями и антипатиями.

После безуспешных усилий по сплочению этих политизированных, автономных «субъектов архивного дела» Союз вынужден был 4 октября 1917 г. указать Временному правительству на две важные причины, которые препятствовали выполнению поставленной задачи. Во-первых, основные события революционного времени отразились в документах центральных и местных органов власти, каждый из которых формировал собственные архивы по действующим в нем правилам. Во-вторых, нельзя было приступать к формированию единого архива, пока не существовало законодательной основы, предоставлявшей Союзу соответствующие юридические полномочия. Лаппо-Данилевский и его единомышленники намеревались как можно быстрее устранить на законной основе ведомственное неустройство и создать централизованную архивную систему в общегосударственном масштабе во главе с центральным правительственным органом по управлению российскими архивами - Управлением архивами или Высшей ученой архивной комиссией. Это ведомство должно было стать единым координирующим центром, объединяющим деятельность исторически сложившихся архивов как «ученых» учреждений, выполняющих прежде всего научно-исследовательские функции.

Кандидат в члены Совета Союза РАД К.Я. Здравомыслов (начальник архива и библиотеки Св. Синода) в конце сентября 1917 г. составил обширную записку, в которой обобщил все идеи и предложения по вопросу о том, как следует поступать в государственном масштабе с архивами упраздняемых Временным правительством учреждений и ведомств. В записке было сформулировано базовое, фундаментальное положение: «необхо-

289

димость с научной точки зрения сохранения архивных фондов в целом»1 (сейчас мы называем это принципом неделимости фондов).

По поручению Совета Союза РАД товарищ (заместитель) председателя князь Н.В. Голицын (директор Государственного и Петроградского главного архивов МИД) составил на основании записки проект закона, который открывался словами: архивы упраздняемых или существенно реформируемых учреждений и ведомств должны сохраняться в полном составе. Обратите внимание на четкую формулировку: «Никакие дела из них не могут быть изъяты или уничтожены чьим-либо распоряжением». В объяснительной записке, приложенной к законопроекту, обосновывался принцип централизации архивного дела: «Отсутствие централизации управления архивами доныне постоянно давало себя чувствовать и влекло за собой целый ряд нежелательных для архивов явлений ввиду того, что каждое ведомство считало себя вправе бесконтрольно распорядиться принадлежавшими ему архивными фондами, не учитывая того обстоятельства, что со сдачею в архив эти фонды становятся научным достоянием всего государства».

Союз РАД предлагал конкретную программу переустройства архивного дела на твердой основе закона. Подготовленные бумаги с пометкой «Спешно» были посланы на рассмотрение Временного правительства. И не вина Союза, что теперь мы находим эти документы только в архивах и анализируем их исключительно как факт истории архивоведческой мысли, проявление общественной самостоятельности в разработке архивного права. Дни Временного правительства к осени 1917 г. были уже сочтены, и инициативы Союза РАД, к сожалению, так и не перешли из стадии научно-теоретической в практически-организационную, оставшись фактом сугубо умственной работы.

Более печальная судьба постигла идею сослуживца Лебедева по архиву Морского министерства, еще одного учредителя Союза РАД -Г.А. Князева. На двух общих собраниях членов Союза, в апреле и мае 1917 г., он выступал с докладами, в которых поставил вопросы об отмене категории секретности на большой объем архивных дел и об облегчении процедуры допуска исследователей для научных занятий в архивах. Лаппо-Данилевский предложил избрать для дальнейшего рассмотрения и окончательного решения этих вопросов комиссию, которая должна была разобраться в существе понятия секретности для трех категорий архивных материалов. Речь шла об официально секретных документах, о «лично секретных» документах частных лиц и о «частных собраниях» (коллекциях), содержащих бумаги обеих категорий. К сожалению, вопрос тогда не был

1 ГАРФ. Ф. 7789. Оп. 1. Д. 18. Л. 13 об.; Там же. Оп. 1. Д. 1. Л. 250.

290

решен и, похоже, не поддается однозначному и простому решению даже сегодня.

Единодушный и горячий отклик членов Союза вызвала идея упорядочения системы допуска к архивам. На общем собрании было высказано мнение о недопустимости превращения архивов в «проходные дворы» для искателей дешевых сенсаций и «жареных фактов», но одновременно предлагалось сократить излишние формальности для тех, кто действительно занимался научной работой. Для тех, кто был «лично знаком архиву», предлагался допуск без всяких ограничений, для других требовалось предъявление удостоверения личности вместе с «достаточной» рекомендацией (предпочтительнее от Союза РАД)1. Как и в предыдущем случае, по предложению Лаппо-Данилевского, Союз ограничился рекомендацией: разработать на заседаниях комиссии общие для всех архивов правила допуска, а затем разослать их ведомствам. Все упиралось в необходимость издания закона о единой государственной архивной службе; до этого конкретные предложения откладывались в копилку научных идей. Эти вопросы, так или иначе решавшиеся в дальнейшем, сохраняют свою актуальность и сейчас.

Больше всего нареканий в адрес Союза РАД в советской историографии вызывала его деятельность во время эвакуации архивов осенью 1917 г., когда, как говорилось в резолюции ЦК партии большевиков от 10 октября 1917 г., «русская буржуазия и Керенский с К° решили сдать Питер немцам». По какой-то нелепой логике, представленной в документе, судьба архивов все-таки крайне беспокоила «буржуев, Керенского и компанию», и они поручили Союзу РАД «срочно подготовить» эвакуацию важнейших архивохранилищ из Петрограда в глубь страны. Что могли сделать архивисты-общественники в этих условиях? Ведь шла война -бедствие, которое можно сравнить только с революцией. А.Е. Пресняков оставил ставшее хрестоматийным описание этой первой, осенней эвакуации архивов, предпринятой по указанию Временного правительства: «Спешно стали упаковывать и грузить в баржи, часто вовсе не приспособленные к подобному грузу, для отправки водным путем либо в вагоны ящики, а то и просто тюки архивных дел; вывозили то, что считалось более ценным и важным, но вывозили необдуманно, без учета технических условий, без какого-либо общего плана. Часть этого груза погибла, части пришлось зимовать в обледенелых бараках. Дошедшие до места назначения архивные грузы не находили подолгу соответствующего помещения, оставались без всякого надзора и учета. И теперь мы еще далеки от сколько-нибудь точного представления о результатах этих первых бурь, по-

1 См.: ГАРФ. Ф. 7789. Оп. 1. Д. 1. Л. 36-44, 61-62 (Приложение к протоколу шестого собрания).

291

стигших наши архивные фонды, разорванные на части и разбросанные по разным местам» (23, с.207).

Драматическое описание составлено по горячим следам событий, но стоит обратить внимание на один нюанс: в нем акцентируется внимание на том, что трагедия происходит в разгар зимы («обледенелые баржи») и после прибытия «архивного груза» на «место назначения». А эвакуация происходила в октябре 1917 г. Между этими хронологическими точками лежит роковая дата - 25 октября (7 ноября) 1917 г. В момент смены власти архивы на какое-то время вообще остались без хозяина.

Во имя восстановления исторической справедливости вспомним аналогичные эвакуации, которые производились чуть позже, в марте 1918 г., уже при советской власти, или десятилетия спустя, в 1941 г., когда существовали полномочные правительственные органы управления архивным делом. Даже при наличии «твердой власти» фонды дробились, а документы гибли в больших количествах. Какое же мы имеем право возлагать ответственность за беды архивов осенью 1917 г. на общественную организацию, состоявшую из подвижников-интеллигентов, не располагавших ни материальными средствами, ни юридическими правами для руководства таким сложным и масштабным делом?

У архивистов сердце обливалось кровью, но приказы о сроках и порядке эвакуации принимали не они. Постоянно, начиная с весны 1917 г., архивисты обращали внимание органов власти на необходимость заблаговременно готовить мероприятия по эвакуации архивных материалов из «прифронтовых зон», но ведь, по существу, действовать они могли только словом. Осенью 1917 г. в Петрограде царила паника в связи с развалом фронта и наступлением немцев по всем направлениям. Всех охватило, вспоминал Лебедев, «модное национальное переживание», и Лаппо-Данилевский в этих условиях «категорически склонялся к мысли о необходимости вывоза из Петрограда крупнейших архивов и даже дел архивов ученых обществ, несмотря на все доводы о возможности гибели их в пути: лишь бы они не попали в руки врага» (2, с. 16).

Впрочем, деятели Союза РАД до последнего момента надеялись на намечавшийся на осень 1917 г. Всероссийский съезд архивных деятелей, на котором они рассчитывали получить дополнительные полномочия по реформированию архивов. Лаппо-Данилевский явно видел аналогию между съездом и Учредительным собранием (он являлся членом Комиссии по его созыву) и ждал от съезда конституирования на демократической основе единого общегосударственного органа управления архивами на базе, естественно, Союза РАД. Однако из-за наступления немцев и резкого обострения внутриполитической обстановки в России дата съезда была перенесена на декабрь 1917 г., а октябрьские события окончательно перечеркнули надежды. Так что в условиях полного паралича органов власти Союз

292

РАД делал максимум возможного для спасения отечественных архивов от внешних и внутренних вандалов в полном соответствии с собственным пониманием профессионального и патриотического долга.

«Союзники» практически взяли на себя задачу Временного правительства по спасению архивов России, которому в короткий срок, отпущенный ему историей, было не до памятников духовной культуры. Кроме того, они подготовили идейно-теоретическую базу будущей реорганизации и централизации архивного дела, которая в мифологизированной истории отечественных архивов долгие десятилетия будет связываться исключительно с «ленинским» декретом от 1 июня 1918 г.

В архивном деле Октябрь «повел к полному хаосу»

С первых же дней после захвата власти большевиками Союз РАД предпринял решительную попытку остаться вне политики. Это была естественная для ученых и профессионалов того времени позиция, продиктованная прежде всего стремлением уберечь ценности духовной культуры России от перипетий разрушительной борьбы за власть. Можно сказать, что историки и архивисты первоначально пытались проигнорировать происходящее, временно прервав свои «ученые занятия». Надо иметь в виду, что многие из них разделяли весьма распространенное среди российской интеллигенции (и гораздо шире) мнение о том, что большевики продержатся у власти в лучшем случае до созыва Учредительного собрания, которое в конце концов расставит все по своим местам путем мирного и демократического свободного волеизъявления народа.

Однако «отсидеться» им не удалось. Опять, как и в первые дни после Февральской революции, архивы оказались на пороге гибели. Нельзя доверять позднейшим официальным оценкам, согласно которым большевистское правительство встало на защиту «покинутых и беззащитных» документов, подлежавших «вечному хранению», и материалов текущего делопроизводства. Переживший эту вторую катастрофу Пресняков добавил в описание трагической панорамы очередной чехарды с упразднением старых и появлением новых учреждений иной, теперь уже «классовый» элемент: «Новые люди, которые вступили в покинутые помещения, были враждебны, по крайней мере, равнодушны ко всякой исторической традиции и обычно весьма далеки от сознательного, культурного отношения к документам прошлого. Архивные фонды казались им никому не нужным бумажным хламом... В тех - еще лучших - случаях, когда документы не подвергались опасности уничтожения, а только перемещались, делалось это нетерпеливо, небрежно, наспех... И там, где архивы и документы оставались на прежнем месте, они месяцами оставались без надзора... В итоге получился такой разгром многих ценнейших архивных фондов, который

293

грозил гибелью многим из них... И та же разруха коснулась жутко и нетерпимо старых архивных хранилищ, разбитых на части, вытесняемых из прежних помещений, выбрасываемых на произвол любой случайности, иной раз осужденных на уничтожение» (23, с. 208-209). В рукописном варианте статьи приводятся выпавшие из печатного текста подробности: например, о том, как архивные документы «с наступлением холодов шли на топку времянок, рвались на обертку, на самокрутки и т.п.»1.

Свидетельство очевидца нуждается в некотором пояснении. Говоря о «новых людях», Пресняков явно имел в виду не просто новых служащих, а носителей иного мировоззрения, в соответствии с которым залежи «бумажного хлама», оставшиеся от прошлого, следовало вместе со старым строем разрушить «до основания». Даже спустя шесть лет Платонов прямо писал в цитировавшейся уже докладной записке во ВЦИК: «В архивном деле октябрьский переворот повел к полному хаосу»2. Одновременно свидетели, очевидцы и участники событий тех лет не могли не упомянуть некоторые «счастливые исключения». Иногда, как писал Пресняков, «при делах оставались прежние их хранители, хотя бы и из низшего персонала -служителей, и делали что могли для их охранения. Бывали и случаи трогательного архивного героизма, когда архивариусы, не получая ниоткуда ни поддержки, ни вознаграждения, не покидали поста и берегли вверенное им архивное имущество» (23, с. 208). Не склонный к патетике Платонов, возглавлявший в те дни ученую комиссию при архиве Министерства народного просвещения, подтверждал эти сведения: «С большим удовлетворением я узнал, что учащаяся молодежь... настолько прониклась желанием сохранить архив, что установила непрерывное дежурство в архиве. Дежурным не без труда приходилось отводить всякого рода покушения на помещения архива. Простодушное понимание созданной переворотом обстановки соблазняло кое-кого поселиться в комнатах архива; другие желали воспользоваться мебелью архива, третьи обсуждали вопрос о ненадобности архива»3.

В Москве захват власти большевиками, как известно, не обошелся без вооруженных столкновений с защитниками Временного правительства. Сотрудник Московского архива Министерства юстиции (МАМЮ) Н.П. Чулков сообщал 15 декабря 1918 г. в Петроград члену Совета Союза РАД Б.Л. Модзалевскому: «Пришлось пережить жуткие дни, около недели день и ночь быть под обстрелом... Едва прозвучал последний оружейный выстрел, в архив явился военный отряд и реквизировал часть помещения... Если междоусобица возобновится, нам грозят неприятности вплоть до ги-

1 ГАРФ. Ф. 5325. Оп. 9. Д. 480. Л. 19.

2 Там же. Л. 5.

3 Там же. Л. 6.

294

бели всего, нами охраняемого»1. При обстреле и после захвата Кремля были повреждены помещения и частично сожжены солдатами документы московского отделения Архива императорского двора и губернского Архива старых дел, хранившиеся в Троицкой, Никольской и Арсенальной башнях2. Архивисты МАМЮ больше месяца ждали ответа на просьбу к московским властям помочь в выселении из архива непрошенных «поселенцев» - и в конце концов все-таки дождались. Им была выдана «охранная грамота» - та самая, на основании которой впоследствии был создан миф: чуть ли не все архивные учреждения обзавелись соответствующими документами. Как писал Автократов, об отношении большевиков к архивам прежних лет говорит то, что в ночь на 28 октября 1918 г., когда им показалось, что восстание обречено на провал, они тайно сожгли архив собственного Военно-революционного комитета (см.: 1, с. 32).

Иначе говоря, после ноября 1917 г. интеллигенция столкнулась с массовым вандализмом особого рода — на «идеологической основе». Если после Февральской революции можно было говорить о проявлениях стихийной ненависти масс к «бумагам угнетателей», то теперь ненависть получила «классовое» обоснование. «Как вы можете придавать такое значение тому или иному старому зданию, как бы оно ни было хорошо, когда дело идет об открытии дверей перед таким общественным строем, который способен создать красоту, безмерно превосходящую все, о чем могли только мечтать в прошлом?» Такими словами успокаивал А.В. Луначарского, подавшего в отставку с поста наркома просвещения под влиянием сообщений о московских разрушениях, В.И. Ленин (7, с. 46).

В обстоятельной, построенной на архивных документах, публикации В.О. Седельникова «После обстрела Московского Кремля» (27) вскрыт факт целенаправленной фальсификации партийными историками сведений о потерях, которые понесли архивы в результате артиллерийского обстрела и последующего захвата Кремля. Исследователь приводит «Акт осмотра», подписанный архивистами С. Кологривовым и Б. Пушкиным, которые посетили Троицкую башню Кремля спустя две недели после вооруженного восстания в Москве (28 октября - 3 ноября 1917 г.). Обследуя размещавшееся здесь Московское отделение Общего архива бывшего Министерства двора, они установили, что «все запертые двери... взломаны и все помещения носят следы самого грубого, самого варварского обращения с документами отделения... Всего более пострадали описи к делам XVIII в. ...Вообще же определить потери, понесенные Московским отделением, до производства общей проверки всего состава архива невозможно. Одно только можно констатировать в заключение: та культурная ценность - в смысле описания документов, составления к ним карточек, алфа-

1 ГАРФ. Ф. 7789. Оп. 1. Д. 18. Л. 17-17 об.

2 См.: Там же. Д. 27. Л. 44-44 об.

295

витных указателей и тому подобного, - которую бережно в течение почти полувека выращивал архив трудами своих служащих от сторожа до начальника на благое просвещение всех русских граждан, в корне разбита, разрушена; те документы, на которых строились по всей Руси известные труды И.Е. Забелина по описанию быта русской жизни с древнейших ее времен, теперь лежат поруганные и буквально загаженные, т. к. разрушители и грабители в нескольких местах дворцового архива поустроили отхожие места» (27, с.448). Этот документ, а также другие аналогичные сообщения с мест направлялись «для памяти» в Петроград членам Союза российских архивных деятелей.

Вторым ударом по наивной попытке архивистов подождать благоприятного поворота событий стала известная акция большевистских властей. Решив взять архивы под собственный контроль, они направили в крупные архивохранилища комиссаров с самыми обширными полномочиями. В настоящее время можно определенно назвать имена двух таких деятелей - легендарного матроса-большевика Н.Г. Маркина и И.А. Зал-кинда.

Первый в апрельские дни 1917 г. входил в отряд по охране Ленина, как делегат Балтики активно участвовал в работе I съезда Советов, затем работал в следственной комиссии Петросовета, а сразу после большевистского переворота был назначен секретарем народного комиссара иностранных дел в первом составе Совнаркома Л.Д. Троцкого. Вместе с уполномоченным по НКИД дипломатом И.А. Залкиндом и лингвистом, полиглотом Е.Д. Поливановым (1891 - расстрелян в 1938 г.) Маркин в первые же дни ноября 1917 г. объехал, запасшись «ордерами на арест», всех чиновников МИД, требуя их явки на службу. Далее, как вспоминал Троцкий, события разворачивались следующим образом: «Маркин арестовал [за саботаж] [директора канцелярии МИД] Б.А. Татищева, чиновника МИД В.В. Таубе и привез их в Смольный, посадил в комнату и сказал: "Я ключи достану через некоторое время". На вопрос о ключах Таубе отослал к Татищеву, а Татищев куда следует». Дальше, через запятую, Троцкий бесстрастно продолжает: «Когда Маркин вызвал меня дня через 2, то этот Татищев провел нас по всем комнатам, отчетливо показал, где какой ключ, как его вертеть и т.д.» Остается только догадываться, какие «революционные методы убеждения» применял героический матрос (Троцкий отмечает две его характернейшие черты: «величайшую энергию» и «некоторую угрюмость»), но результаты были налицо. Дипломаты бывшего МИД со своей стороны ограничивались лаконичной оценкой его качеств: «из ряда вон энергичный», «человек очень умный, с большой волей, но писал с ошибками». С ноября 1917 по февраль 1918 г. Маркин «издал» семь сборников тайных дипломатических документов, которые имели большое политическое значение (см.: 15, с. 25-26, 70, 73-74; см. также: 2, с. 18-19).

296

Другим образцом архивного комиссара явился «очень аккуратный и вежливый латыш», который «совсем не понимал архивного дела». Больше всего Залкинд известен тем, что по подсказке некоего «сторожа-мальчишки» выгонял со службы архивистов-профессионалов. В частности, он разогнал Ученую комиссию и создал невообразимый хаос в собирании дел, брошенных в различных кабинетах и в канцелярии. Правда, вскоре он получил новое назначение.

Известны и другие архивные инициативы большевиков. В архиве Министерства земледелия командовал матрос, который с порога объявил документы «ненужным» хламом, подлежащим сожжению. Здание Синодального архива предполагалось передать авиационной школе. Многие полковые архивы подверглись погромам и разграблению. И т.п.

В официальной историографии направление комиссаров в архивы связывалось прежде всего с начавшейся сразу после 25 октября (7 ноября) всеобщей забастовкой чиновников. Однако, во-первых, стоит разобраться в ее причинах, во-вторых, прекратить ее методами матроса Маркина было невозможно, что власти осознали буквально через считанные недели, а в-третьих, архивисты как раз меньше всего участвовали в этой акции.

Чем была вызвана забастовка? Версия о предварительном сговоре, которым руководили банки и «блок всех буржуазных и мелкобуржуазных партий во главе с партией кадетов», впервые появилась в исторической литературе в середине 1930-х годов и продержалась почти полвека. На самом деле главной причиной «саботажа» послужил естественный человеческий страх за свою жизнь. И еще обида. Ведь большевики с первых дней после прихода к власти в речах, в печати, в лозунгах призывали смерть на голову классовых врагов пролетариата - «капиталистов, помещиков и царских чиновников». Была и еще одна причина для страха: «Вернутся те, что ушли, и вы ответите за службу большевикам так, что если жизнь и оставят, то не обрадуешься!» Керенский, а также «обосновавшиеся на юге сенаторы» разослали телеграммы с угрозами предать суду после возвращения «законного правительства всех служащих, оставшихся в должностях после прихода большевистской власти».

Тем не менее в архивах, не получая зарплаты, дежурили добровольцы, которых в одном из официальных докладов Луначарскому некий его личный посланец презрительно именовал «допотопными архивариусами» и регистраторшами. Кстати, как отмечает Автократов, среди «допотопных архивариусов» были управляющий архивом Министерства народного просвещения А.С. Николаев и его помощник И.Л. Маяковский, которым едва исполнилось по 40 лет, а другие сотрудники (В.В. Снигирев, А.Н. Макаров, Л.И. Полянская, Ю.А. Оксман) были еще моложе! Все они являлись членами Союза РАД.

297

Страх за судьбу архивов пересилил личный страх. Как писал Платонов, «люди, стоявшие у архивного дела, архивисты и историки, не могли долго оставаться бессильными зрителями происходившей на их глазах гибели исторических ценностей». Поэтому 28 января 1918 г. члены Союза РАД собрались на первое после падения Временного правительства общее собрание. На нем по предложению Лаппо-Данилевского было решено принять ряд экстренных мер «по ограждению архивов от разрушений, разграблений, захвата их помещений и т.п.».

Главную идею постановления сформулировал сам председатель Союза РАД А.С. Лаппо-Данилевский. Она состояла в том, чтобы обратиться к новому правительству с требованием решить наконец в практическом плане вопрос о создании объединенного Союза всех ученых (научных и научно-исследовательских) установлений (учреждений) и высших учебных заведений «для защиты внепартийных научных интересов», обеспечения «возможности нормальной научной работы и автономии всех ученых учреждений», к которым относились и архивы. С этим предложением, как напомнил на общем собрании Лаппо-Данилевский, он уже обращался к министру Временного правительства Мануйлову и на заседании созданной по этому вопросу специальной комиссии во главе с товарищем (заместителем) министра академиком В.И. Вернадским получил принципиальное согласие. Но теперь - новая власть и нужно начинать хлопоты снова. На имя наркома просвещения Луначарского было составлено соответствующее письмо, для вручения которого направлялась делегация Союза РАД во главе с Голицыным. Одновременно члены Союза РАД приняли документ, в котором просили архивистов вернуться на свои рабочие места.

На следующем собрании (30 января) Союз РАД поручил Совету дополнить письмо «мотивированным заявлением», с которым должна обратиться к Луначарскому делегация, возглавляемая Голицыным. В письме содержалось требование предоставить каждому крупному архиву внутреннюю автономию, а «в случае возбуждения вопроса об образовании Совета по архивному делу как органа Центрального управления указать, что этот вопрос подлежит рассмотрению на съезде архивистов и делегация не уполномочена Союзом к его обсуждению». Здесь Союз держался принципиальной позиции, продиктованной прежде всего Лаппо-Данилевским. Однако в чем-то даже ему пришлось уступить. В результате в инструкции по переговорам появился такой красноречивый пункт: «При обсуждении с Луначарским вопроса об организации отношений Союза к современной власти допустить возможность введения правительственного комиссара в общее собрание Союза с правом решающего голоса, но отклонить назна-

298

чение комиссаров в сами архивы»1. Мы можем только догадываться, какой протест вызвало это решение общего собрания, означавшее шаг навстречу советской власти, у непреклонного противника политизации архивного дела Лаппо-Данилевского.

Он отказался подписать протокол, включавший этот пункт, и предостерег архивистов от прямых контактов с Совнаркомом. Неизвестно, что произошло дальше, но на заседании 23 марта 1918 г. Лаппо-Данилев-ский объяснил членам Совета, что встреча делегации с Луначарским не состоялась из-за начала эвакуации советского правительства и «в связи с общим ходом политических событий»2. Как справедливо указывает Автократов, «первая часть объяснения не выдерживает критики: решение об эвакуации было принято только 26 февраля (нового стиля): правительство выехало в Москву еще через две недели, а Луначарский вообще Петрограда не покидал» (2, с.23). Вероятно, решающую роль играло другое обстоятельство. Последние политические события внушили Лаппо-Данилевско-му и его сторонникам надежды на то, что советская власть рухнет под натиском внешних врагов (германское наступление), внутренней контрреволюции (белое движение) и разброда внутри самого правительства, отчетливо проявившегося в ходе трудного процесса заключения Брестского мира. Однако образовавшуюся под влиянием прагматически настроенной части Союза РАД брешь в стене самоизоляции от органов власти не удалось заделать. Жизнь брала свое. Аполитизм Лаппо-Данилевского тоже становился политикой; его позиция уже угрожала судьбе архивов, так как обрекала специалистов на «выжидательное бездействие» в условиях, когда над архивами опять нависла опасность.

Архивные «спецы» и «комиссар» Рязанов

Весной 1918 г. СНК принял решение об эвакуации крупнейших архивов из Петрограда в Москву и о назначении в связи с этим уполномоченного Совнаркома Петроградской коммуны «по ликвидации и реорганизации архивов». Им стал Д. Б. Рязанов.

С нашей точки зрения, настала пора развеять миф о мудрости большевиков, с первых дней революции проникнувшихся идеей привлечь на свою сторону «буржуазных» историков и архивистов. Новая власть относилась к архивным «спецам» едва ли не презрительно. Так, М.Н. Покровский, будущий всемогущий «комиссар» архивного дела, сменивший в 1920 г. на посту руководителя Главного управления архивным делом Д.Б. Рязанова, иначе, как «допотопными», их не называл. Да и сами ученые отнюдь не стремились к сотрудничеству с большевиками. Академик

1 ГАРФ. Ф. 7789. Оп. 1. Д. 1. Л. 95-98 об.

2 Там же. Л. 259 об.

299

Лаппо-Данилевский, первый руководитель Союза РАД с апреля 1917 г. и до своей смерти в мае 1919 г., в дни большевистского перворота вместе с другими академиками (М.А. Дьяконовым, С.Ф. Ольденбургом, М.И. Ростовцевым, А.А. Шахматовым и Н.С. Курнаковым) подписал официальное заявление Российской академии наук, которое начиналось так: «Великое бедствие постигло Россию: под гнетом насильников, захвативших власть, русский народ теряет сознание своей личности и своего достоинства». До самой смерти в голодном и холодном Петрограде Лаппо-Данилевский отказывался идти на контакт с представителями советской власти. В последние дни он разрабатывал проект создания Института социальных наук в противовес Социалистической академии, пытаясь защитить научные, внепартийные интересы ученых и обеспечить им условия для независимой от Системы исследовательской работы. Он умер, не предав своих убеждений, отвергнутый властями, но не побежденный.

Но во имя спасения архивов большинство членов Союза РАД во главе с С.Ф. Платоновым нашли для налаживания контактов с властями компромиссную фигуру в лице Д.Б. Рязанова. О его трагической судьбе мы упоминали, но сейчас важно охарактеризовать его позицию в первые послереволюционные месяцы. Рязанов осудил разгон Учредительного собрания и Брестский мир. Он был типичным представителем научного марксизма, социал-демократом западноевропейского типа. После выхода в свет монографии Я.Г. Рокитянского и Р. Мюллера «Красный диссидент» (24), большую половину которой представляют рассекреченные документы из Центрального архива ФСБ, можно считать доказанным, что Д.Б. Рязанов совпадал с членами Союза РАД в главном - до трагической смерти он остался человеком чести и добросовестным архивистом-исследователем.

Полным совпадением «ментальностей» можно объяснить тот факт, что ему поверили такие разные люди, как академик С.Ф. Платонов, князь Н.В. Голицын и флотский офицер-архивист А.И. Лебедев. Повторим еще раз - ход последующих событий показал, что Рязанов не лукавил, когда сразу же заявил собравшимся ученым, что пришел на заседание руководства Союза РАД не как представитель «большевистских кругов» и не с целью захвата власти, а по личному приглашению авторитетных представителей российской интеллигенции тех лет (П.Е. Щеголева, В.И. Срезневского, Б.И. Николаевского и др.). Он доказывал, что его единственная цель -добиться принятия и проведения в жизнь проекта закона о централизации архивного дела, разработанного членами Союза, поскольку только на этой легальной основе можно спасти повсеместно гибнущие архивы. Вот почему даже несгибаемый, непримиримый по отношению к большевикам А.С. Лаппо-Данилевский присоединился к голосованию, поддержав пред-

300

ложение «приветствовать назначение Рязанова» на историческом заседании Союза РАД 27 марта 1918 г. (подробнее см.: 25, с. 237).

Поэтому-то и Рязанов, и его соратники были уничтожены Системой, как только в них отпала необходимость. Архивы были спасены и приведены в порядок, но руководить ими назначили других людей, созданных Системой по своему образу и подобию. Произойдет это после смерти А.С. Лаппо-Данилевского, отстранения от руководства архивами Д.Б. Рязанова и самоликвидации Союза РАД.

В деле спасения архивов и строительства архивной системы на новой, демократической и подлинно научной основе Рязанов сумел сплотить практически всех ведущих архивистов и историков. В своих показаниях арестованный по «академическому делу» С.Ф. Платонов писал в апреле 1930 г., что только благодаря сближению с Рязановым он «вышел в разумение свершившегося, признал власть и стал работать в Главархиве», созданном в 1918 г. (21, с. 265). Как отмечает один из первых исследователей роли Рязанова и Платонова в строительстве новой архивной системы С.О. Шмидт, «никогда не было столь близкого и результативного творческого содружества архивов и исторической науки - и, пожалуй, не только в России» (34, с. 40).

По настоянию Д.Б. Рязанова центральное ведомство по управлению создававшимся Единым государственным архивным фондом - Главархив -было включено в систему Наркомата просвещения и поставлено на фундамент государственного финансирования. Так реализовался проект, который российские архивисты предлагали с середины XIX в.

Однако при первой же возможности долго зревший конфликт между политикой власти в архивной сфере, персонифицированной М.Н. Покровским, с одной стороны, и Рязановым - с другой, был разрешен. В результате административного вмешательства летом 1920 г. Рязанова сместили с поста руководителя архивного ведомства. Его место заняла коллегия во главе с М.Н. Покровским, который заявил, что отныне перед старыми специалистами должна быть гостеприимно открыта дверь ЧК. С отстранением Рязанова началась новая эпоха в истории отечественных архивов, связанная с их политизацией и возрождением тотального господства принципа ведомственности, который русские историки-архивисты с таким трудом пытались преодолеть в 1918-1920 гг.

Этическое измерение памяти

Деятельность ГУАК и Союза РАД, этих внесистемных объединений культурных сил России, наглядно демонстрирует, как в смутные времена актуализируется этическое измерение Памяти (термин Ю.Н. Давыдова) (см. подробнее: 11). В периоды социальных катастроф становится почти

301

невозможно обозначить устойчивый центр этической жизни, вокруг которого строится общепринятое понимание добра и зла, свободы и ответственности, человеческого и профессионального долга. Этический абсолютизм уступает место этическому релятивизму. Временное одерживает верх над вечным, непреходящим. Стремительные изменения внешних принципов и символов дезорганизуют внутренний мир человека, способствуя расщеплению человеческого существа, ставит личность и общество на грань «морального инфаркта».

Архивы как глубинная опора и фундамент исторической памяти первыми начинают чувствовать на себе разрушительные тектонические напряжения в недрах государства. Система, т.е. власть, стремительно теряет к ним интерес. И автоматически, как спасательная подушка, срабатывает «принцип внешнего дополнения», согласно которому недостаточность любой системы низшего порядка может быть преодолена путем перехода к системе управления высшего порядка (метасистеме).

Если центральная власть не может или не желает заниматься архивами, ее функции принимают на себя культурные силы общества - подвижники, находившиеся до наступления социально-политических кризисов на периферии внимания государства. Но принцип внешней дополнительности работает не в статике, а в динамике: по мере стабилизации Системы внешнее постепенно превращается в ее внутреннее свойство, с тем чтобы на более высоком уровне вновь превратиться во внешнее и положить начало новому циклу разрушений и восстановлений.

Такова принципиальная модель архивов в период смут и революций, которая была положена нами в основу концепции данного исследования. Повторится ли вновь эта вечная карусель? И что будет на очередном витке системного кризиса с архивами?

Вместо меня на эти вопросы уже ответили представители поколения, которое сформировалось на пике последнего кризиса Системы - в «лихие» 1990-е. В моем личном архиве, который сложился за годы преподавания историко-архивоведческих дисциплин в РГГУ, - целая коллекция студенческих работ.

Приведу несколько выдержек из сочинений 1996-1997 гг., в которых студенты-старшекурсники историко-политологического отделения Факультета архивного дела (ныне Факультет истории, политологии и права РГГУ) отвечали на вопрос «если бы руководителем государственной архивной службы был я, то.». Вот несколько цитат без комментариев (сохранен авторский стиль и несколько неловкая манера изложения):

«Я бы попытался сделать Архив независимым от государства, но ни в коем случае не исключил бы государство из процесса нового архивного строительства, так как архивы - духовная память людей, живущих в рамках определенной исторической системы» (4 курс, Лупенко Ф.).

302

«Я бы исходил из тезиса о том, что архивы - это особая историко-культурная ценность, генетически связанная с деятельностью человека, которая никогда больше не повторится. Главная задача - сохранить эту ценность в наиболее приемлемом виде, т.е. чтобы комплектация, подборка фондов наиболее приближалась к естественной. Независимость архивов -главный залог сохранения документов как духовного завещания прошлого» (5 курс, Росляков А.).

«Необходимо, чтобы архивы составляли самостоятельную единую структуру и чтобы в этом едином пространстве все документы были взаимосвязаны между собой, а не разделены по ведомствам. Но для этого нужно соответствующее архивное сознание, которого у нас в стране после господства тоталитарного режима еще, в сущности, нет, и надо, чтобы было соответствующим образом поставлено архивное образование, чтобы будущие архивисты осознали свою профессию не просто как чиновники в госсистеме, а как люди, на которых лежит ответственность за сохранение и неискажение истории нашей страны. Только интеллигентные образованные люди должны осуществлять экспертизу и работать в архивах, потому что все-таки вместить все количество документов трудно» ( 4 курс, Голуб-кова Д.).

И наконец, последнее рассуждение: «В первую очередь необходимо реально сделать архивную систему России централизованной. Для этого надо создать строго иерархическое подчинение всех архивов России цен-трархиву, что может быть достигнуто лишь в том случае, если все архивы окажутся равными по отношению к нему. Лишь будучи строго организованной системой, архивы могли бы эффективно функционировать как культурные явления, имеющие бесспорную самоценность. Совершенно неприемлем подход к документам учреждений, которые иерархически стоят более высоко по отношению к остальным, как к документам, являющимся наиважнейшими. Только при понимании роли архивов в обществе как целостного культурного явления можно заставить его (общество. - Т.Х.) взглянуть на них (на архивы. - ТХ.) по-новому. Только при таком подходе можно говорить о цивилизованном уровне архивного дела» (4 курс, Петрусенко Н.).

Приятно удивляет и даже поражает несомненная преемственность взглядов на существо архивов представителей трех поколений - поколения Калачова, поколения Союза РАД и, наконец, современных молодых людей. Это обнадеживает. Жаль только, что, насколько мне известно, никто из респондентов 1990-х годов так и не занял руководящего поста в архивной системе. И даже вряд ли в ней работает.

303

Список литературы

1. Автократов В.Н. Из истории централизации архивного дела в России, (1917-1918 гг.) // Автократов В.Н. Теоретические проблемы отечественного архивоведения. - М., 2001. -С. 313-393.

2. Автократов В.Н. Из истории централизации архивного дела в России, (1917-1918 гг.) // Отечественные архивы. - М., 1993. - № 3. - С. 9-35.

3. Алленова В.А. Историческая наука в российской провинции в конце XIX - начале XX вв.: Тамбовская ученая архивная комиссия. - Рязань: НРИИ, 2002. - 375 с.

4. Аполлон. - Пг., 1917. - № 2/3.

5. Архив русской революции: В 22-х т. - М., 1991. - Т. 1. - 312 с.; Т. 2. - 226 с.

6. Булгаков С.Н. Из философии культуры // Героизм и подвижничество. - М., 1992. - С. 173-210.

7. В.И. Ленин и А.В. Луначарский: Переписка, доклады, документы // Лит. наследство. -Т. 80. - М., 1971. - 610 с.

8. Воронов А.П. Архивоведение: Конспект лекций, читанных в Санкт-Петербургском археологическом институте. - СПб.: Тип. П.П. Сойкина, 1904. - 31 с.

9. Гоголь Н.В. Авторская исповедь // Духовная проза. - М., 1992. - С. 279-323.

10. Гревс И.М. А.С. Лаппо-Данилевский (Опыт истолкования души) // Русский ист. журнал. -Пг., 1920. - № 6. - С. 44-81.

11. Давыдов Ю.Н. Этическое измерение памяти // Этическая мысль: Науч.-публ. чтения. -М., 1990. - С. 165-200.

12. Жуков Ю.М. Становление и деятельность советских органов охраны памятников истории и культуры, 1917-1920 гг. - М.: Наука, 1989. - 301 с.

13. Калачов Н.В. Архивы, их государственное значение, состав и устройство. - СПб.: МА-МЮ, 1877. - 37 с.

14. Калачов Н.В. Архивы, их государственное значение, состав и устройство // Труды I Археологического съезда в Москве. - М., 1869. - Т. 1. - С. 207-218.

15. Лопухин В.Б. После 25 Октября // Минувшее: Исторический альманах.- М., 1991. - Т. 1. - С. 9-98.

16. Максаков В.В. Архив революции и внешней политики XIX и XX вв. // Архивное дело. -М., 1927. - Вып. 13. - С. 27-41.

17. Николаев А.С. Главное управление архивным делом в России // Исторический архив.-Пг., 1919. - Кн. 1. - С. 1-64.

18. Орнатская Л.А. Философия и революция // Социальный кризис и социальная катастрофа: Сб. материалов конференции. - СПб.: Санкт-Петербургское филос. об-во, 2002. - С. 142-146.

19. Пивоваров Ю.С. Русская политика в ее историческом и культурном отношениях. - М.: РОССПЭН, 2006. - 168 с.

20. Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская Система: Генезис, структура, функционирование: (Тезисы и рабочие гипотезы) // Русский ист. журнал. - М., 1998. - № 3. - С. 13-96.

21. Платонов С.Ф. Автобиографическая записка // Академическое дело 1929-1930 гг. -СПб., 1993. - Вып. 1. - С. 256-288.

22. Платонов С.Ф. Речь, произнесенная при открытии Петроградских архивных курсов 31 августа 1918 г. // Архивные курсы. История архивного дела: Лекции, чит. слушателям Архивных курсов при Петроградском археологическом институте в 1918 г. - Пг., 1920. - Вып.1 - С. 1-9.

23. Пресняков А.Е. Реформа архивного дела в России // Русский исторический журнал. -Пг., 1918. - Кн. 5. - С. 205-222.

304

24. Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. Академик Рязанов - оппонент Ленина, жертва Сталина: Биограф. очерк. Документы. - М.: Academia, 1996. - 464 с.

25. Ростовцев Е.А. Деятельность А.С. Лаппо-Данилевского в Российской Академии наук // Источник. Историк. История: Сб. науч. работ. - СПб., 2001. - Вып. 1. - С. 135-249.

26. Самоквасов Д.Я. Проект архивной реформы и современное состояние окончательных архивов в России. - М.: МАМЮ, 1902. - 48 с.

27. Седельников В. О. После обстрела Московского Кремля // Звенья: Исторический альманах.- М., 1991. - Вып. I. - С. 439-450.

28. Семиряга М.И. Чрезмерное засекречивание архивных документов - это признак опасных деформаций общества // Историки и архивисты: Сотрудничество в сохранении и познании прошлого в интересах настоящего и будущего: Материалы междунар. конф. Москва, ноябрь 1998 г. - М., 1998. - С. 115-119.

29. Сенин А. С. Либералы у власти: История повторяется? // Кентавр. - М., 1993. - № 2. -С. 109-121.

30. Старостин Е.В., Хорхордина Т.И. Архивы и революция. - М.: РГГУ, 2007. - 179 с.

31. Уроки Октября: Взгляд из XXI века // Лит. газета. - М., 2007. - 26-31 дек.

32. Ханпира Э.И. Архивоведческое терминоведение: Учеб. пособие по спецкурсу. - М.: МГИАИ, 1990. - 136 с.

33. Хорхордина Т.И. Российская наука об архивах: История. Теория. Люди. - М.: РГГУ, 2003. - 535 с.

34. Шмидт С.О. К юбилею Д.Б. Рязанова // Археограф. ежегодник за 1995 г. - М., 1997. -С. 35-48.

305