CC BY
124
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИКА НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ: СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС И ПУТИ ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЯ
Сергей МАРКЕДОНОВ
кандидат исторических наук, заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа (Москва, Россия)
Нынешняя социально-политическая ситуация на российском Северном Кавказе характеризуется растущей
дестабилизацией. Сегодня мы уже не можем констатировать лишь увеличение числа терактов, других экстремистских дей-
ствий и радикальных политических инициатив — речь идет о масштабном системном кризисе кавказской политики РФ и основных ее составляющих (управление, подбор кадров, идеология). Их дальнейшее развитие и отсутствие системы антикризисных мер чреваты непредсказуемыми последствиями.
Однако методологически некорректно оценивать рассматриваемый регион как некий «заповедник» терроризма и экстремиз-
ма. Северный Кавказ — отражение проблем всей российской внутренней политики, всех ее «болезней». Но на Кавказе они приобретают гипертрофированные формы. Если это передел собственности, то с обязательным «отстрелом» (сожжением) проигравших, если борьба за власть, то непременно с дополнением — в виде межэтнического или межконфессионального противоборства, если приватизация власти, то с неминуемым родоплеменным колоритом.
«Перезагрузка» конфликтов
В 2005 году в регионе произошло обновление (или «перезагрузка») ряда межэтнических конфликтов, которые с середины 1990-х годов считались замороженными. «Борозди-новская битва» (зачистка отрядами братьев Ямадаевых села, где проживают этнические дагестанцы) ухудшила и без того непростые дагестано-чеченские отношения. Из рамок переговорных процессов обсуждение осетино-ингушского конфликта выплеснулось на улицы. Новый виток межэтнической напряженности в Пригородном районе вызван предстоящей реформой местного самоуправления, в которой одна из конфликтующих сторон (ингушская) видит угрозу своим этническим интересам. Более того, проблема спорного (между Северной Осетией и Ингушетией) Пригородного района стала главным объединяющим лозунгом для «антизязиковской» (а значит, и антикремлевской) оппозиции в Ингушетии. В марте 2005 года она уже предприняла неудачную попытку региональной «цветной революции» в Назрани.
Именно проблема осетино-ингушских отношений стала причиной новой региональной «гонки вооружений» на Кавказе. В сентябре 2005 года министр внутренних дел Северной Осетии Сергей Аренин выступил с инициативой создать в республике вооруженные группы самообороны, состоящие из гражданских лиц. Мотивация подобного шага звучала довольно оригинально: «народные дружины», вооруженные охотничьим оружием, должны стать формой общественного контроля над деятельностью правоохранительных структур и оказать помощь в профилактике межэтнических конфликтов. Эта идея мгновенно вызвала бурю негодования у соседей. Так, замминистра внутренних дел Ингушетии Муса Апиев назвал ее «сомнительной», справедливо заявив, что население надо не вооружать, а разоружать. Почти в то же время председатель Республиканского комитета по беженцам Казбек Султыгов подготовил письмо на имя президента РФ Владимира Путина, в котором настаивал на введении прямого федерального правления в Пригородном районе, что объяснял осуществляемыми при попустительстве осетинских властей массовыми противоправными действиями в отношении ингушей. А руководство Северной Осетии, в свою очередь, представило отчет о преступлениях, совершаемых на территории республики этническими ингушами. Федеральная власть предпочла отмолчаться и «дать событиям идти своим чередом». Инициатива главы МВД Северной Осетии вскоре была «смикширована», но отнюдь не благодаря жесткой и принципиальной позиции Центра. Сегодня черменский пост, расположенный на границе Северной Осетии и Ингушетии, напоминает скорее межгосударственные рубежи, а не границу между двумя республиками единой страны. Однако ее руководство, то есть федеральная власть до сих пор «воздерживается» от политико-правовой
оценки вооруженного осетино-ингушского противостояния, начавшегося еще в октябре 1992 года.
Высказывания отдельных управленцев о возможном укрупнении Краснодарского края за счет Адыгеи мгновенно спровоцировали политическую консолидацию «черкесского мира» (в марте — апреле 2005 г.). В конце мая — начале июня обострились кабардино-балкарские противоречия, вызванные территориально-административными преобразованиями в Приэльбрусье. Именно в 2005 году Кабардино-Балкария, до того считавшаяся самой «мирной» по меркам Северного Кавказа национальной республикой РФ, стала территорией террористической активности. При этом терроризм в КБР имеет свою природу, не связанную с Чечней и Дагестаном: наряду с исламистскими лозунгами в акциях террористического джамаата «Ярмук» звучат и этнические (балкарские) мотивы. Уход в отставку, а затем и физическая смерть президента Кабардино-Балкарии Валерия Кокова, на политической воле которого держалась хрупкая стабильность, также сулит непредсказуемость. К тому же следует отметить, что в свое время В. Коков смог лишь заморозить, но не разрешить этнополитический спор кабардинцев и балкарцев, как и не сумел найти адекватный ответ на вызов радикального ислама. Если же коснуться ситуации в Карачаево-Черкесии, то ныне в республике вновь, как и в начале 1990-х годов, заявил о себе этнический фактор (требования абазин и ногайцев создать их этнические районы), то есть впервые после кампании по выборам президента республики в 1999 году в КЧР вернулся политический апартеид.
Весной — летом 2005 года серия межэтнических столкновений произошла в краях и областях «русского Юга». В марте неоказачьи лидеры организовали серию армянских погромов в Новороссийске, в августе почти синхронно вспыхнули два конфликта: чеченско-казачий — в Ремонтненском районе Ростовской области и чеченско-калмыкский — в селе Яндыки Лиманского района Астраханской области. В ходе их разрешения власти как регионального, так и федерального уровня допустили одну и ту же ошибку — продемонстрировали невыполнимое желание спустить постконфликтное урегулирование на тормозах и объяснить все случившееся обычной «бытовухой». К тому же в действиях региональных руководителей присутствовало стремление преуменьшить перед Москвой масштабы конфликтов, перепоручить дело чиновникам на уровне главных специалистов или начальников отделов и в конечном счете ограничиться подготовкой аналитической справки с оптимистическим прогнозом.
Но проблема в том, что конфликты на Дону, Кубани, Ставрополье раз от раза становятся все более жесткими и жестокими, в них вовлекается все большее количество людей, а участники выдвигают все более радикальные требования. Недооцененный федеральной властью межэтнический конфликт кубанского неоказачьего движения с турка-ми-месхетинцами уже привел к первому со времен еврейской эмиграции этнически мотивированному выезду (летом 2004 г.) за рубеж жителей нашей страны. При этом эмиграция месхетинских турок (в отличие от еврейской) — это эмиграция тех, кто хотел получить российский паспорт, а не отказаться от него в пользу удостоверения личности другой страны. Этнополитическая ситуация на «мирных» территориях Юга России заслуживает самого серьезного внимания. Игнорирование латентных конфликтов в регионе может в ближайшем будущем существенно расширить географию этих противостояний. Такое «расширение», безусловно, произойдет в том случае, если события будут развиваться по нынешнему «застойному сценарию». И тогда мы получим импорт чеченского конфликта и дагестанского кризиса на «Русский Юг», а проблемы, которые сегодня стоят в Чечне и в Дагестане, завтра возникнут на Ставрополье и Кубани, в Ростовской и Астраханской областях. «Освоение» этих территорий — не только приход новой рабочей силы и всплеск нецивилизованной конкуренции со стороны определенных сил за социальные ниши. Это импорт идей (этнонационализм и религиозный экстремизм), негативных стереотипов и
обид, нанесенных жителям национальных республик федеральной и региональной властями. Некоторые конфликтные ситуации, характерные для республик Кавказа, уже воспроизводятся на «Русском Юге». Это конфликт между представителями традиционного ислама и «обновленчества» (салафийи, «ваххабизма»), конфликты между разными этног-руппами.
Сегодняшнее «пробуждение» Северного Кавказа отчасти напоминает пресловутый «парад суверенитетов» начала 1990-х годов. Однако сходство между масштабным этно-политическим кризисом ельцинской эпохи и новой дестабилизацией периода «укрепления вертикали» носит сугубо формальный характер. И в том и в другом случае речь идет о мобилизации этнонационализма. Но проблемы, возникшие в начале 1990-х годов, были отложенным счетом по советским долгам. Первое «пробуждение» региона было обусловлено не политикой Центра, а действиями региональных политических сообществ. Именно они заставляли руководство России «замирять» Кавказ методом проб и ошибок: «ха-савюртами», договорами о разграничении полномочий, покупкой региональных элит и силовыми акциями. Правда, благодаря такой тактике волну межэтнической конфликтности (за исключением Чечни) удалось существенно снизить. Однако ключевые вопросы развития региона не только не решены, но даже не были поставлены должным образом. Среди нерешенных проблем: высокая плотность населения республик и, как следствие, высокая безработица, а также обострение земельных отношений; урбанизация по-горски, то есть переселение жителей гор на равнину; архаизация социально-политической жизни; «окукленность» этнических и конфессиональных групп; полиюридизм, сильное влияние обычного права.
Нынешние проблемы российской власти в регионе во многом вызваны ее собственными ошибками и просчетами, нежеланием решать существующие проблемы. Фактически государство действует ситуативно, увеличивая контингенты внутренних войск, проводя довольно бессистемные рейды и зачистки, но не устраняя предпосылок кавказского терроризма и экстремизма. Начавшееся в 2000 году «укрепление вертикали» на Северном Кавказе сводится к заключению нового пакта Центра с региональными элитами. Последние отказываются от националистического дискурса, демонстрируя лояльность и преданность Кремлю, который за это закрывает глаза на «маленькие» слабости местных режимов. Поэтому дела Буданова и Ульмана обсуждаются в каждой газете, а «подвиги» братьев Ямадаевых и кадыровского спецназа умалчиваются. Разве это не способствует укоренению во власти «корпоративных сообществ», работающих отнюдь не на благо Российского государства?
Один процесс «чеченизации» Чечни, то есть передачи власти и контроля над ресурсами в республике местной элите (состоящей, в том числе, из вчерашних боевиков) продемонстрировал фундаментальную слабость Центра и его институтов в регионе. К этому же ряду относятся колебания российской власти по дагестанскому вопросу (от принуждения местной элиты к прямым президентским выборам до принципиального отказа от самой процедуры выборов). Если же говорить о системе назначений глав республик, то при отсутствии публичных процедур и критериев этих назначений на Кавказе такой подход лишь укрепит и без того сильную региональную коррупцию.
Системный сепаратизм
«Мужчина, 29 лет, носит бороду, зовет войска в бой именем Аллаха, по-русски говорит с сильным чеченским акцентом. Еще недавно это был весьма точный «портрет» какого-нибудь злейшего врага Москвы. Но ныне Рамзан Кадыров (хотя его бывшие товари-
щи по оружию все еще бегают по горам, прячась от российских солдат) — Герой России, частый гость главы государства Владимира Путина, региональный руководитель про-кремлевской политической партии. Официально Р. Кадыров — заместитель премьер-министра Чечни1, но, по словам специалистов, Кремль сделал его фактическим лидером — и, вполне вероятно, добавляют они, вскоре Москва будет об этом жалеть. Местное телевидение занято исключительно освещением каждого шага Кадырова. Даже рождение его первого сына отмечали во всем регионе как знаменательное событие, в частности всю ночь в воздух палили из пулеметов, а мирные жители в страхе прятались по подвалам». Процитированный нами фрагмент статьи «Чечней правит маленький Сталин Кадыров» корреспондента агентства «Рейтер» Оливера Буллога достоверно отражает политическую атмосферу в «замиренной» Чечне.
В «мятежной республике» завершился процесс «коренизации» власти и управления. Проведя в ноябре 2005 года выборы в республиканский парламент, Москва фактически сдала Чечню в оперативное управление местным кадрам, готовым сохранять внешнюю лояльность Кремлю за получаемые от него значительные политические и материальные привилегии. В 2003 году Москва «продавила» Конституцию Чечни, игнорируя противоречия как с законодательством РФ, так и с новыми правилами игры Центра и регионов, установленными Владимиром Путиным. Если во многих северокавказских субъектах России (Адыгея, КБР, Дагестан) в рамках «выравнивания правового пространства» отказались от двухпалатного парламента, то в Чечне создали именно такой орган представительной власти. Более того, выборы в парламент республики были объявлены, несмотря на то что к тому времени статус трех горных районов Чечни (Га-ланчожского, Староюртовского, Чеберлоевского) законодательно не был закреплен и процесс их юридического оформления пришлось форсировать «по ходу пьесы». Теперь же в Чечне наряду с президентом и правительством создана представительная ветвь власти, в которую входят местные кадры. Но способствует ли это реальному, а не формальному инкорпорированию Чечни? Политика «коренизации» власти в условиях подковерных договоренностей, отсутствия сильного гражданского общества, некарманных партий уже привела к формированию республиканской элиты, проводящей свою политическую линию, во многом независимую от Москвы. Таким образом, борясь с антисистемным сепаратизмом, федеральная власть собственными усилиями поддерживает сепаратизм системный.
Новый парламент Чечни позволит узаконить все «устные договоренности», достигнутые на административном рынке. И главное, он займется окончательным юридическим оформлением Договора о разграничении полномочий между Центром и республикой — основного «лакомого куска» для республиканской элиты. Эта тема не попала в поле зрения политиков и политологов, занятых подсчетами голосов республиканских обкомов «Единой России», КПРФ и СПС, так как новый парламент затевался не ради того, чтобы «многострадальный народ» получил возможность для волеизъявления, а для законодательного оформления административно-рыночной сделки между Москвой и Грозным. Договор «о разграничении» окажется особой уступкой Центра Чечне, поскольку «договорная практика» в отношениях с регионами в 2000 году была исключена из практики Кремля. Теперь же статус Чечни в составе России будет значительно отличаться от статуса Татарстана или Башкирии, республика получит больше «суверенных прав», то есть процесс приватизации власти в Чечне завершается, к тому же с опорой на «глас народа» и мнение народных избранников. Что же касается терактов и убийств, то они будут продолжаться. Ведь в 2005 году терроризм не ушел из политической практики «замиренной» Чечни. Однако уже вышел за ее пределы и начал экспортироваться в соседний
1 С февраля 2006 года — премьер-министр.
Дагестан процесс «коренизации» власти и управления Чечней. Это продемонстрировал и упомянутый нами выше Бороздиновский инцидент в этнически дагестанском селе Шелковского района Чечни. По сути, системные сепаратисты, действующие под российским триколором, повторяют исторический опыт открытых сепаратистов, пытаются играть роль общекавказского гегемона, но под федеральным прикрытием.
Их политические аппетиты растут день ото дня. Не успела российская власть отрапортовать об успешном завершении в Чечне выборов в парламент, как в то время еще и.о. председателя правительства республики Рамзан Кадыров выступил с новой политической инициативой. Ее практическая реализация способна в очередной раз взорвать весь Северный Кавказ — 5 декабря 2005 года Р. Кадыров заявил о необходимости скорейшего определения границ Чеченской республики, мотивируя свои доводы тем, что решение этой задачи откладывается уже около 15 лет. За это время кто как хотел двигал межу, и территория Чечни значительно сократилась. В своем выступлении он обозначил еще одну задачу новоизбранного парламента, подчеркнув, «что, как и положено по Конституции Чеченской Республики и действующим законам России, чеченский парламент определит границы Чечни». Таким образом, нынешний де-факто руководитель этой северокавказской республики в очередной раз подтвердил реальное предназначение ее высшего представительного органа власти, то есть законодательное оформление процесса приватизации республиканской власти региональной политической элитой, якобы «пророс-сийской». Но чтобы проводить приватизацию, необходимо определить границы того имущества, которое предполагается передать в частные руки, к тому же сделать это необходимо не «по понятиям», а на основе легитимных процедур. «Вопрос наших исконных территорий волнует весь народ. Однако мы успокаивали людей, отмечая, что решить его нужно исключительно на основании закона. Теперь это время пришло, и парламент должен его рассмотреть», — заявил Рамзан Кадыров.
Это заявление не было требованием оппозиционеров или национал-радикалов. Весной 2005 года политические силы, оппозиционные президенту Ингушетии Мураду Зязикову, выдвинули требования вернуть в состав республики Пригородный район, что ее руководители и федеральные власти оценили как инициативу националистическую и экстремистскую. Сегодня же требование изменить карту Кавказа выдвигает политик, ассоциирующийся с Кремлем и позиционирующий себя как последовательный проводник курса президента РФ Владимира Путина. Инициатива прозвучала, однако ни один представитель федеральной власти на нее не отреагировал. Российская вертикаль власти хранит молчание, как и в случае с Бороздиновской зачисткой, хасавюртовской эпопеей Р. Кадырова (столкновения его спецназовцев с дагестанскими милиционерами)...
«Пробуждение» Дагестана
2005 год войдет в историю Северного Кавказа как год Дагестана: эта самая большая северокавказская республика обошла Чечню по числу террористических актов (только за первые шесть месяцев их совершено около 80). Однако в случае с Дагестаном бросается в глаза идеологическая и, если угодно, теоретико-методологическая несостоятельность нынешних творцов кавказской стратегии России. События 1999 года в Чечне и вокруг «мятежной республики» были квалифицированы как «террористическая угроза», а борьба с ней получила название «контртеррористической операции» (она же — «борьба с международным терроризмом»). Подобный язык нельзя назвать адекватным, но Центр хотя бы пытался ввести «чеченский кризис» в определенную систему координат и дать свою интерпретацию событий начала — середины 1990-х годов в регионе. В соответствии
с официальной трактовкой «чеченского вопроса», рост террористической активности в -Чечне — результат деятельности зарубежных исламистских проповедников и политических экстремистов, стремящихся превратить республику в часть «всемирного джихада». Российская власть борется в Чечне не столько с сепаратизмом, сколько с «мировым терроризмом», который нанес страшный урон самому чеченскому народу.
Но то, что в 2005 году происходило в Дагестане, вообще не получило системной интерпретации со стороны федеральных властей, даже неадекватной. При этом, в отличие от терактов в Чечне, дагестанские акции по большей части не носят анонимного характера. Чеченский терроризм сегодня находится на определенном спаде. После трагедии в Беслане он трансформировался в борьбу атомизированных групп, для которых сепаратизм уже не связан с созданием независимой Ичкерии. Куда перспективнее перейти в «системные сепаратисты» и получить от Москвы гарантированный административный пай. Чеченский сепаратизм сегодня — стремление сохранить свою маленькую «территорию войны», неподконтрольную власти (ни российской, ни ичкерийской). Теракты 2005 года в Дагестане — подчеркнуто «авторское дело», когда джамаат «Шариат» регулярно брал на себя ответственность за политические убийства. Например, в марте он объявил тотальную войну сотрудникам правоохранительных структур республики, «причастным к убийствам мусульман». Джамаат четко определяет свою цель — создание на территории Дагестана исламского государства. Исламские радикалы перешли в активное наступление, осознавая свои силы и влияние как в республике, так и на Кавказе в целом.
Дагестан вышел в лидеры в своеобразном соревновании по терроризму. Но что сейчас нужно делать российской власти? Вести «контртеррористическую операцию»? И если да, то по какому сценарию? Кто виноват в стремительной «чеченизации» Дагестана? Международные террористы, «ваххабиты» или кто-то третий? Увы, эти вопросы остаются без ответа. А ведь еще в начале 1990-х годов терроризм как средство политической борьбы в этих двух кавказских республиках стал важным политическим фактором. Однако почерк у чеченских и дагестанских террористов был (и остается) разным. В Чечне он с самого начала был терроризмом сепаратистским и антироссийским. Несмотря на исламистскую риторику организаторов и исполнителей терактов, можно отметить, что в идеологическом багаже независимой Ичкерии лозунги «защиты ислама и чистоты веры» были на втором плане, а на первом — идея государственной независимости Чечни. По справедливому замечанию политолога Умара Алисултанова, «экстремистский ислам «импортирован» из ряда арабских стран, а также дагестанскими радикалами. Впрочем, для Чечни это течение маргинальное, правда, во время первой и второй войны оно стало популярным среди боевиков. Некоторые их группы, поддерживаемые зарубежными исламскими фанатиками, представляли свою борьбу как джихад против «неверной» России, провозгласив в качестве основной цели «освобождение» всех кавказских мусульман и создание исламского государства. Однако большинство сепаратистов, несмотря на постоянное обращение к исламским ценностям, использовали их для решения своих политических, а не религиозных задач».
В любом случае терроризм в Чечне «зарифмован» с натисками и отступлениями российской политики. А терроризм в Дагестане не имеет столь жесткой федеральной «привязки». Свои действия чеченские террористы объясняют необходимостью противостоять федеральной власти, в меньшей степени — республиканской, тогда как дагестанский терроризм нацелен прежде всего на Махачкалу. Хотя по этому поводу Центру не следует обольщаться. Москва — следующий логический ход, тем паче что в Чечне в рядах боевиков сегодня насчитывается немало выходцев из Дагестана. Более того, уже прозвучали заявления джамаата «Шариат» о высадке десанта моджахедов-террористов в Москве. Но налицо разная мотивация терактов, разный уровень идейно-политической подготов-
ки террористов, даже разная, если угодно, пассионарность. Если в Чечне идет борьба за-сохранение своих «мятежных островков», то в Дагестане планируется исламский мегапроект. Значит, у власти еще есть шанс переломить ситуацию, сыграть на противоречиях организаторов «великих потрясений».
Исламский вызов
Дагестан «пробуждался» в более широком контексте «исламского» пробуждения Северного Кавказа. В 2005 году в регионе началась «перезагрузка» терроризма как политической практики. Трагические события в Нальчике (13 октября 2005 г.) показали, что отныне главным террористическим оппонентом Российского государства будет не защитник «свободной Ичкерии», а участник «кавказского исламского террористического интернационала». В этом плане российский Северный Кавказ всего лишь воспроизводит исторический опыт стран исламского Востока. Подобный этап «смены поколений» террористов и терроризма уже прошли государства Ближнего Востока и Северной Африки, где в 1960—1980-е годы главными субъектами террористической борьбы были светские этнонационалисты (Ясир Арафат и Организация освобождения Палестины), инструментально и конъюнктурно обращавшиеся к религиозным ценностям и лозунгам. Но с начала 1980-х первую скрипку в этих государствах начинали играть поборники «чистого ислама» («Братья мусульмане», «Исламский джихад»). С некоторым отставанием схожую эволюцию пройдет Северный Кавказ.
В начале 1990-х годов, в период пресловутого «парада суверенитетов», в регионе доминировали этнонационализм и идея этнического самоопределения, что привело к реализации принципа этнического превалирования в политике, управлении, бизнесе. При этом радикальные этнонационалисты активно использовали и террористические методы борьбы. В Дагестане терроризм «прописался» отнюдь не вчера. Как мы упоминали выше, в первой половине 2005 года в республике было совершено 80 терактов, но в 1989— 1991 годах на ее территории было 40 политических покушений, а в 1992-м — чуть меньше 40, в 1993-м — около 60 покушений и вооруженных нападений. В начале 1990-х были и знаковые теракты. Так, в июне 1993-го боевики аварского Народного фронта имени имама Шамиля и лакского движения «Казикумух» захватили в Кизляре сотрудников райвоенкомата и потребовали вывести из города подразделения спецназа российского МВД. Но в отличие от терактов образца 2005 года тогдашние вылазки имели не религиозные, а этнополитические мотивы. Та же мотивация отличала действия чеченских сепаратистов, с 1991 года боровшихся за «независимую Ичкерию».
Во второй половине 1990-х этнонационализм уступает место «чистоте ислама», что обусловлено рядом причин. Во-первых, при этнической пестроте Кавказа этнонациона-лизм — политическая утопия радикалов (особенно на территориях, где нет значительного численного перевеса одной этногруппы, как в Карачаево-Черкесии). Во-вторых, борьба за превосходство «своего» этноса фактически приводит к победе этноэлиты, которая быстро коррумпируется и отрывается «от корней», замыкаясь на собственных эгоистических устремлениях, а народные массы довольствуются ролью митинговой «пехоты». Как следствие, во второй половине 1990-х на Кавказ пришли идеи радикального ислама или «ислама молящегося», противопоставляющего себя «исламу обрядному (погребальному)». По словам политолога Константина Казенина, многовековая укорененность ислама в жизни народа периодически приводила к спору мусульманства «традиционного», связанного с народными религиозными устоями и практикой, и «чистого», декларирующего свою свободу от «примесей», народных традиций. При этом одно и то же направле-
ние ислама могло играть то роль «традиционного», то роль «чистого». Если в XIX веке роль «чистого» ислама сыграл мистический суфизм, то в конце ХХ столетия эта роль была отведена салафийе («ваххабизму»), сторонники которого объявили войну «традиционалистам» — суфиям.
Процесс распространения «чистого ислама» затронул Чечню (особенно после Хасавюрта), Дагестан и другие субъекты российского Кавказа, включая и относительно мирную западную часть региона (Адыгею, Кабардино-Балкарию). Появились яркие проповедники «обновленного ислама», в отличие от косных провластных ДУМ (Духовных управлений мусульман) хорошо подкованные в основах исламского богословия. В Адыгее таким проповедником выступил репатриант из Косова Рамадан Цей, в Карачаево-Черкесии — Рамзан Борлаков и Ачимез Гочияев, в Кабардино-Балкарии — Мусса (Артур) Мукожев, в Дагестане — братья Кебедовы.
«Чистый ислам» весьма подходил к кавказским условиям. В отличие от «традиционализма», он обращен к надэтническим универсалистским и эгалитарным ценностям — своеобразный «зеленый коммунизм». Для сторонников «молящегося ислама» не имеет значения принадлежность к тейпу, клану или этнической группе. Отсюда и возможность формирования «горизонтальных связей» между активистами из разных кавказских республик. При отсутствии как внятной идеологии, так и концепции российского нациестроительства салафийя стала на Кавказе интегрирующим фактором. Весь фокус, однако, заключается в том, что если «исламский национальный проект» развивался как антироссийский, то многие лидеры «обновленцев» не грешили русофобией и были готовы на российскую юрисдикцию на Северном Кавказе — при условии его тотальной ис-ламизации. И в то же время кавказские «ваххабиты» отвергают в регионе как светский характер российской государственности, так и властные институты Центра. Постепенно количество перешло в качество, радикалы переключились от проповеди к террору, а к началу XXI века этнонационализм повсеместно (включая Чечню) уступил «первую скрипку» религиозному исламскому радикализму. В октябре 2005 года в Нальчике, в течение всего года в Дагестане лозунги отделения Ичкерии от России не звучали, но умами овладевает идея формирования особой социально-политической реальности без России и вне России.
Это означает, что в наиболее нестабильном и конфликтном российском регионе принципиально изменится характер угроз — вызов власти Центру будет исходить не только из Чечни. В ближайшем будущем весь Северный Кавказ станет полем жесткой борьбы. И весьма важно правильно понимать суть этой угрозы: беда, когда лидеры государства не осознают, с каким противником они ведут борьбу и какими ресурсами этот противник располагает. Министр обороны РФ Сергей Иванов высказал гипотезу о противостоящем государству «бандитском подполье», но до того и президент страны В. Путин призвал вести борьбу с бандитами. Значит, следуя этой логике, сегодня России на Кавказе угрожают группы «щипачей», «медвежатников» или «гопников». Между тем российской власти и, кстати, либерально-модернизационному проекту угрожают не подпольщики-бандиты, а политически и идейно мотивированные люди, хорошо знающие свои цели и задачи — в отличие от коррумпированной и развращенной российской элиты, к тому же не только властной, но и оппозиционной.
При этом далеко не все исламские «обновленцы» перешли линию, разграничивающую терроризм и борьбу с Россией и простое негодование по поводу коррупции и закрытости местного руководства. Сегодня еще не поздно отделить «работников ножа и топора» от фрустрированной региональной интеллигенции и обыкновенных «лузеров». Было бы фатальной ошибкой считать ваххабитами и русофобами всех оппонентов республиканским властям. Если же такой шаг будет сделан, то Россия недосчитается значительного числа своих сограждан, так как лояльность нашему государству у многих из них сме-
нится лояльностью салафитским джамаатам. И главное — Центр должен отказаться от рассмотрения борьбы за Кавказ как реализации программы социальной реабилитации. Сегодня речь идет не столько о деньгах, сколько о серьезном идеологическом противоборстве. В этом противостоянии выиграет тот, у кого будут крепче нервы, сильнее воля и вера, чьи аргументы окажутся убедительными, идеи и цели — более привлекательными. Ныне основная задача федеральной власти на Северном Кавказе — «россиизация» его жителей, слабо «воображающих себя» гражданами одной страны — Российской Федерации. Большинство населения региона ставит на первое место этническую, конфессиональную, родовую, но не общегражданскую российскую идентичность. Чтобы изменить эту ситуацию, необходимо преодолеть внутрирегиональный апартеид и оптимизировать внутреннюю миграцию.
Для решения этих задач Центру нужна принципиально иная кадровая политика. Проводниками «российской идеи» на Кавказе должны стать не лично преданные бюрократы и не коррумпированные чиновники, а политически мотивированные люди (и не только представители Москвы, но и слой так называемых «еврокавказцев», то есть выходцев из республик Кавказа, нацеленных на реализацию модернизационного, а не трайбалистско-традиционалистского проекта). Однако на протяжении всего существования постсоветской России высшая власть вместо насаждения формального права систематически укрепляла в регионе неформальные связи. Все это в совокупности и привело к утрате контроля над ситуацией и влияния на нее, а в 2005 году и к новому «пробуждению» Кавказа.
Если уже сегодня Центр не приступит к разрешению сложного клубка социальноэкономических и политических проблем Кавказа системно, а не путем кадровой чехарды и поиска стрелочников (казус Дзасохова, на которого «повесили» Беслан), то завтра регион будет обустроен по разумению других сил. Сохранение нынешнего инерционного сценария Кремля — «сдача всего в обмен на лояльность» — способно привести к тому, что региональные элиты окончательно приватизируют власть в своих республиках. Однако население, воспитанное отнюдь не в традициях американской и европейской демократии, может начать борьбу против несправедливой «приватизации власти», используя для этого исламистские и этнонационалистические лозунги. И в такой ситуации выбор между экзальтированной толпой, состоящей из бедных и интеллектуально ограниченных людей, и «приватизаторами» республиканской власти не будет столь очевиден.
Если Россия хочет сохранить за собой Кавказ, то разумной альтернативы усилению государства в регионе нет. Никакого «разгосударствления» здесь в обозримом будущем быть не может. На Северном Кавказе есть лишь одна альтернатива государству — несколько федераций полевых командиров. Другой вопрос: что означает для нас «усиление государства»? Разумеется, не укрепление местных этнономенклатурных режимов и их коррупционных связей с московскими покровителями, не передача региональных ресурсов и власти под чисто внешнюю лояльность, не хаотические проверки паспортов и зачистки. Ключ к решению этих проблем находится за пределами Северного Кавказа. Все проекты по его обустройству упираются в одну точку. Чтобы деприватизировать такие «объекты административного рынка», как Чечня, Карачаево-Черкесия, Адыгея и т.д., Россия должна стать полноценным государством. Не корпорацией «кормленцев», а сильной страной, которую невозможно купить и которой жители Северного Кавказа готовы будут присягать и служить.
