CC BY
141
Теоретическая политология
удк 304.42
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА В РОССИЙСКОМ НАУЧНОМ ДИСКУРСЕ
М. Х. Фарукшин
Казанский (Приволжский) федеральный университет ул. Кремлевская, 18, Казань, 420008, Россия
В статье раскрывается современный российский научный дискурс, связанный с вопросами политической культуры России. Выделены некоторые наиболее обсуждаемые методологические вопросы: об объеме понятия политической культуры (от чего зависит вектор дальнейшего ее исследования); о соотношении традиционных норм культуры и новаций, возникающих в результате изменений политических практик; о взаимосвязи доминирующей общенациональной политической культуры и политических субкультур; о трех источниках, повлиявших и влияющих на ее формирование и развитие, — преемственность политических традиций, политическая практика, внешнее заимствование (главным образом опыта западных стран). Общенациональная политическая культура представляет собой сплав норм традиционной культуры и тех изменений, которые они претерпевают под воздействием политической практики. Подчеркиваются положительное значение и ограничения использования социологических опросов для исследования политической культуры. Большое внимание уделено политико-культурным основам взаимоотношений народа и власти. Отдельно рассматриваются отношение народа к власти и отношение власти к народу. Дискурс российских политологов отражает в целом недоверие народа к власти, отрицательное отношение к ней. Некоторая консолидация большей части общества вокруг власти произошла на фоне событий на Украине, присоединения Крыма и военных успехов в Сирии, однако она носит скорее ситуативный характер. В то же время отмечается исторически укоренившаяся черта российской политической культуры народа — тяготение к сильной государственной власти и порядку внутри страны. В сильном государстве россияне видят гарантию безопасности от возможной внешней угрозы. Необходимость в стране «жесткой руки», которая наведет порядок, даже в ущерб свободам и политической демократии, находит поддержку подавляющего большинства респондентов. Возможно, увязывание стабильности исключительно с авторитаризмом свидетельствует о слабом представлении о том, как можно обеспечить порядок в условиях демократии. Отношение власти к народу характеризуется отечественными политологами как инструментальное. Исключительно важными для понимания российской политической культуры также являются вопросы, связанные с политико-культурной характеристикой патернализма, норм поведения власти, политических ценностей населения России.
Ключевые слова: политическая культура, традиции, политические субкультуры, доминирующая культура, великодержавность, патернализм, самодержавность, персонализация власти, этатизм, правовой нигилизм.
Тема политической культуры довольно широко распространена в российском научном сообществе, в первую очередь среди политологов. В дискурсе, связанном с этой темой, ведущее место занимает российская политическая культура. Значение, которое придается российскими учеными изучению поли-
тической культуры России, вызвано соображениями инструментального характера, а именно интересом к тому, насколько она способствует или препятствует демократическому развитию российского общества, актуальной для него политической модернизации.
Большинство российских авторов считает, что в нынешнем виде доминирующая в стране политическая культура выступает тормозом на пути демократического переустройства общества, хотя есть и отдельные оптимисты, которые думают, что доставшаяся нынешней России «советская политическая культура не только не является препятствием для демократии, но может способствовать ей» (Шевченко, 2000, с. 47). В политологическом сообществе, как будет показано ниже, гораздо чаще распространены иные характеристики российской политической культуры.
1. некоторые методологические аспекты изучения и оценки российской политической культуры
В содержательном плане исключительно важным методологическим вопросом является вопрос об объеме понятия политической культуры, поскольку от его решения зависит вектор дальнейшего исследования. Многие российские авторы опираются на классический труд американских политологов Г Алмонда и С. Вербы, которые исходили из того, что «политическая культура народа есть особое распределение образцов ориентации в отношении политических объектов среди представителей данного народа» (Almond, Verba, 1965, p. 13).
Отдавая дань выдающимся заслугам этих ученых в разработке проблемы политической культуры, следует тем не менее отметить односторонность заявленного ими подхода. Они акцентировали внимание только на одном, хотя и очень важном, аспекте политической культуры — ориентациях народа на политические объекты, т. е. на политическую систему, политические институты, политические ценности, на саму политику и собственное участие в ней с оценкой его эффективности. Однако такие ориентации не охватывают достаточно полно все содержание политической культуры.
В этом плане подход целого ряда российских политологов значительно шире: в их представлении политическая культура включает, например, не только отношение народа к власти, но и власти к народу, личности, наличие или отсутствие обратной связи; политико-культурные характеристики самой власти (демократической или самодержавной, авторитарной, патримониальной и т. д.). При этом в содержании политической культуры выделяются не только ориентации как элементы сознания (психологический подход), но и образцы (patterns) политического поведения, т. е. стереотипизированное, укорененное, ставшее обычным поведение.
Для оценки характера и роли российской политической культуры большое значение имеет представление об источниках, влиявших и влияющих на ее формирование и развитие. В литературе указывается на три таких источника.
Во-первых, это преемственность политических традиций, лежащих в основе многих норм отечественной политической культуры в ее современном виде.
«При всех громадных изменениях, которые наша страна пережила за последние десятилетия, — пишет Ю. С. Пивоваров, — "российская политическая культура" сохранила многие свои важнейшие характеристики» (Пивоваров, 2002, с. 48).
Во-вторых, источником политической культуры является российская политическая практика (Дорофеев, 2012, с. 86). Политическая культура как глубоко укоренившиеся образцы политического сознания и поведения изменяется в течение длительного времени в результате смены многих поколений. Она есть отражение типичных для данной страны политических практик. Если, например, авторитаризм постоянно воспроизводится в обществе на протяжении многих веков истории России, то политическая культура фиксирует этот факт как характерное для страны политико-культурное явление, как норму культуры, которую в случае неизменности политического режима наследуют последующие поколения.
В-третьих, российская политическая культура формировалась и развивалась в немалой мере за счет внешнего заимствования, главным образом опыта западных стран. В целом признание влияния Запада на Россию не является редкостью в российском научном сообществе (Пивоваров, 1994, с. 27; Липкин, 2007, с. 46). На этом фоне логичным выглядит утверждение о воздействии на российскую политическую культуру западной культуры (Глебова, 2006, с. 33; Бенина, 2014, с. 46-47; Тян, 2010). В условиях глобального взаимодействия стран и народов способностью влиять на население других стран в каждой конкретной области обладают только те страны, которые добились в соответствующей области наибольших успехов. Так, прослеживается закономерность в политической сфере: именно демократические страны, несмотря на все препятствия и сопротивление, оказывали влияние на распространение демократических ценностей и основанных на них норм демократической политической культуры в массовом сознании населения других стран. В этом плане государствам с авторитарным режимом нечего предъявить народам.
К числу актуальных методологических проблем, несомненно, относится соотношение в российской политической культуре традиций и современности. В дискурсе, отражающем основные характеристики российской политической культуры, пожалуй, наиболее спорным оказался вопрос, насколько традиционные нормы российской политической культуры сохраняют свою силу в современных условиях. Тесно связан с этим и другой вопрос: произошли ли какие-либо изменения в этой культуре, и если да, то какие?
Сторонники одной позиции выступают против преувеличения уникальности российской политической культуры и представления об этой культуре как о монолите (Малинова, 2006а, с. 21, 29; 2006б, с. 117). Между тем большинство российских исследователей отечественной политической культуры, отмечая преемственность в ее развитии, признают происходящие в ней изменения и существование противоречивых субкультур.
Несостоятельность позиции критиков «монолита» выражается в отрицании преемственности в развитии культуры, включая культуру политическую. Трудно не признать, что некоторые характеристики (нормы) российской политической культуры (например, персонализация власти, патернализм, правовой
нигилизм и т. д.) передаются из поколения в поколение на протяжении многих веков, однако это совсем не означает, что они перетекают в рафинированном, не поддающемся влиянию политической практики виде. Традиционные нормы политической культуры отличаются устойчивостью. Но поскольку они отражают политическую действительность, которая находится в движении, эти нормы не могут оставаться неизменными на всем протяжении развития социума и его политического пространства. Традиционная политическая культура испытывает подчас сильные изменения в формах, деталях, интенсивности проявления, но сущность ее от этого не меняется, до тех пор пока не происходит коренная трансформация политической практики.
Что касается уникальности, то политическая культура любого общества в большей или меньшей степени уникальна сама по себе. Наряду с тем, что может роднить ее с другими культурами, она тем не менее сохраняет уникальные черты, отражающие своеобразие присущих данному обществу политических практик и отличающие ее от других культур. И все это вовсе не препятствует сравнительному исследованию политических культур.
Представляется, что более взвешенную позицию занимают те российские политологи, которые указывают на историческую преемственность в развитии отечественной политической культуры и одновременно признают происходящие в ней новации. Так, А. В. Глухова считает, что «меняются ценности, институты власти, однако тип политической культуры... в основном остается». Трансформация российской политической культуры, по ее мнению, конечно, происходит. «Гораздо сложнее оценить темпы трансформации». В ряде случаев происходит фактический возврат к проверенным в ходе исторического опыта установкам, ценностям и стереотипам (Глухова, 2005, с. 39, 41, 42; см. также: Баталов, 2002, с. 17; Соловьев, 2015, с. 93; Щербинина, 1997).
В отличие от авторов, которые не на словах, а фактически отрицают преемственность российской политической культуры в течение всей истории России, интересную и более приемлемую мысль по вопросу о соотношении традиционной культуры и изменений, происшедших в новейшее время, высказал ряд ученых-политологов.
Например, по мнению А. В. Глуховой, в структуре политической культуры «можно выделить два уровня — устойчивые, неизменные ориентации и установки, сохраняющиеся длительное время, практически неизменные на протяжении целых эпох, переходящие от поколения к поколению (ядро), и динамичные, подверженные трансформации ориентации и установки, зависящие от политической ситуации, внешних временных факторов (периферия). В какой-то момент может показаться, что происходит коренное изменение политической культуры, однако в этот момент могут доминировать периферийные факторы. Изменения, происходящие в установках, ориентациях граждан в определенной ситуации, не обязательно повлияют на трансформацию "ядра" политической культуры, исторически присущего данному обществу» (Глухова, 2005, с. 39; см. также: Арутю-нян, 2000, с. 20; Глебова, 2008, с. 165-166).
Можно сказать, что новации в политической культуре возможны и даже неизбежны, но на основе ядра — традиционной культуры, — которое ни на какую
периферию не отодвигается именно потому, что это — ядро. В случае распада последнего под влиянием политической практики и ее отражения в массовом сознании возникает иной, новый тип политической культуры.
Дискуссионным среди российских политологов оказался также методологический по своему характеру вопрос о плюрализме политических культур в российском обществе. Ю. С. Пивоваров обосновывает в качестве одной из главных идей положение о наличии в России двух культур — культуры господствующего класса и культуры низов. Согласно другой точке зрения в России существуют две формы политической культуры — традиционная и современная (Коновалов, 2013, с. 117). И в том, и в другом случае единая для общества политическая культура отсутствует.
Сегодняшняя политическая действительность в России отличается наличием нескольких субкультур (Малинова, 2006б, с. 118; Гаман-Голутвина, 2015, с. 394). И признание этого факта не вызывает возражений. Однако нельзя согласиться по существу с отрицанием существования единой общенациональной политической культуры.
На наш взгляд, более приемлемой и точнее отражающей действительность является позиция А. В. Глуховой, по мнению которой «разрозненные, расплывчатые, противоречивые субкультуры современной России не меняют базовых (онтологических) основ ее общенациональной политической культуры (а именно традиции дуализма, сакрализации государственной власти, этатизма, патернализма и др.)». «Хотя трансформационные процессы за последние годы и привели к изменению некоторых образцов поведения многих россиян, однако корни политико-культурной матрицы остались неизменными» (Глухова, 2005, с. 148, 151).
Политические субкультуры в России сосуществуют с доминирующей в обществе общенациональной политической культурой, которая включает имеющие корневую основу образцы политического сознания и поведения, характерные для большинства населения страны. Доминирующая политическая культура, с одной стороны, поддерживает и оправдывает сохранение существующего политического режима, с другой — отражает политическую практику как свое основание.
Доминирующая политическая культура представляет собой сплав норм традиционной культуры и тех изменений, которые они претерпевают под воздействием политической практики. Исследование происходящих в ней изменений на основе социологических опросов возможно, но чрезмерный оптимизм в этом отношении неуместен. Трудно судить об изменениях политической культуры, тем более ее традиционных норм, на основании одного-двух социологических опросов в течение относительно небольшого времени. Вызывают большое сомнение попытки доказать даже со ссылкой на социологические опросы, что в течение трех-четырех лет могут произойти сдвиги «в ранее устойчивых характеристиках политической культуры, прежде всего массовых политических ориентациях» (Назаров, 1998, с. 3, 31). В лучшем случае результаты такого рода опросов свидетельствуют об изменении в данный период общественных настроений, отражают состояние массового политического сознания в текущий
момент. Как отмечают специалисты в области политической психологии, «опросы мнения в российских условиях дают картину поверхностных установок, даже не мнений, а настроений, фиксация которых слабо отражает глубинные причины отношений, складывающихся между властью и гражданами и, на первый взгляд, производящих впечатление хаотичности и иррациональности» (Образы российской власти., 2009, с. 11). Тем не менее опросы могут засвидетельствовать как состояние массового сознания в данное время, так и указать на тенденции, затрагивающие область политической культуры, которые могут укорениться или оказаться ситуативными.
Зафиксировать коренные подвижки в политической культуре при помощи социологических опросов можно, если проводить их в течение жизни нескольких поколений в условиях трансформации политических практик, но при этом приходится учитывать, что социологический опрос как метод исследования политической культуры неприменим, когда нужно проследить ее исторический путь в эпохи, не знавшие таких опросов. В этом случае для изучения политической культуры исключительное значение приобретают сами исторические события, свидетельства их современников, исследования историков, документы, историко-философские концепции и т. п.
Иногда преобразование политической культуры связывается с отдельными институциональными новациями. Например, смена способа назначения губернаторов привела к формированию новых типов политической культуры элит, в том числе региональных субкультур (Пеньков, 2008). Представляется, что нельзя связывать какое-то политическое событие, например институциональную новацию, с немедленным изменением политической культуры. Ведь независимо от того, избираются или назначаются губернаторы, при характерной для России властецентричности они ориентированы «наверх», на федеральный центр и послушны ему. Наивно полагать, что со сменой способа формирования губернаторского корпуса изменяется тип региональной политической культуры.
Таким образом, традиционная политическая культура продолжает действовать в России и в настоящее время с определенными новациями, вызванными изменениями в политической практике. О некоторых из этих новаций речь пойдет ниже.
2. политико-культурная характеристика взаимоотношений
власти и народа
Существенное место в трудах российских политологов занимают характеристики взаимоотношений власти и народа. Как правило, оценки этих взаимоотношений негативны. В качестве специфической черты политической культуры российского общества отмечается, что «в России взаимоотношения государства и общества осуществляются не по схеме "государство — гражданин", а по схеме "власть — подданные"» (Муртазалиев, 2013, с. 98). Часты указания на отчуждение власти от народа (общества) и народа (общества) от власти. Причем оппозиция «власть — народ» называется одной из основных политических традиций (Костюк, 2000, с. 36). Ю. С. Пивоваров оценивает как «органическое свой_ 9
ство Русской власти» ее дистанционность; «власть в России не порождена, как на Западе, гражданским обществом и не выражает политически его интересов, поскольку такого общества нет. Она сама порождает и формирует в России все (выражаясь идеально-типически), действует с дистанции, со стороны» (Пивоваров, 2002, с. 37-38; см. также: Глебова, 2006, с. 37).
Проведенное в 2015 г. социологическое исследование основных противоречий российского общества в оценках населения (допускалось до трех ответов) показало, что на первое место респонденты поставили противоречие между богатыми и бедными (37 %), а на второе — противоречие между властью и народом (32 %) (Информационно-аналитический материал..., 2015, с. 18).
Для понимания взаимоотношений власти и народа следует разделить отношение народа к власти и отношение власти к народу. По мнению большинства российских политологов, народ настроен к власти отрицательно. Как заметил И. Дискин, «в России последних двух веков принято и прилично власть критиковать, а сотрудничать с ней — не принято и даже "позорно"» (Дискин, 2014, с. 219). Это рассматривается как общая модель поведения. В социологическом опросе 2014 г. на вопрос «Как бы вы могли охарактеризовать нынешнюю власть?» на первом месте оказался ответ «Действующая в собственных интересах» (35 % респондентов); на втором — «воровская и мафиозная» (27 % ответов). Наименьшее число респондентов назвали власть «разумной и дальновидной» (8 %) и «справедливой и близкой к народу» (2 %) (Гудков, 2014, с. 138).
Хотя политико-культурная основа отношения народа к власти вряд ли изменилась, тем не менее в последнее время можно наблюдать некоторые сдвиги. Появились факторы, заметно снижающие остроту противоречия между обществом и государством. Как считают социологи, к концу 2015 г. под сильным влиянием внешнеполитического фактора, в первую очередь вокруг событий на Украине, а с сентября 2015 г. — также и в Сирии, «взаимоотношения общества и власти приобретают черты консолидации большей части общества вокруг власти» (Информационно-аналитический материал., 2015, с. 19). Правда, общественная консолидация, по мнению исследователей, носит персоналист-ский характер и не распространяется на другие политические и общественные институты. Приобрела ли она устойчивый характер, остается открытым вопросом. Недоверие к власти — это, по словам одного из российских политологов, «некая константа, выражающая отстранение людей от власти» (Орлов, 2008, с. 19).
Результаты социологических опросов подтверждают стабильность российского политического порядка за счет массового нежелания россиян участвовать в политической жизни при неверии в возможность собственного влияния на принятие политико-управленческих решений. Политическая пассивность — «это отложенная социальная агрессия» (Магарил, 2011, с. 43).
Для характеристики российской политической культуры не менее значима другая сторона взаимоотношений власти и народа — это отношение власти к своим подданным. В российской политологической литературе нередко подчеркивается инструментальное предназначение народа: «Обычные люди нужны власти только для выполнения определенных функций голосования или привет-
ствия и должны выпрашивать как милостыню зарплату и социальные пособия» (Образы власти., 2004, с. 162; Глебова, 2008, с. 154).
Несмотря на негативное мнение россиян о власти, народ в массе своей хочет видеть Россию сильной и великой державой. Это тоже одна из характеристик российской политический культуры. «Всего великодержавную позицию разделяют 66 % опрошенных россиян; среди консерваторов, как радикальных, так и умеренных эта цифра достигает 73 %, а в либеральных сегментах общества она ограничена уровнем в 52 %» (Бызов, 2013, с. 50). Однако великодержавные помыслы людей не имеют ничего общего с желанием утвердить на российской почве единодержавие или самодержавие.
В сильном государстве россияне видят гарантию безопасности от возможной внешней угрозы. Тяготение к сильной государственной власти вызвано и желанием порядка внутри страны. Необходимость в стране «жесткой руки», которая наведет порядок, даже в ущерб свободам и политической демократии, нашла поддержку 70 % опрошенных в 2014 г. (на 7 % больше, чем два года назад) (Бызов, 2015а, с. 31). Возможно, увязывание стабильности исключительно с авторитаризмом свидетельствует о слабом представлении, как можно обеспечить порядок в условиях демократии.
Другой важный в связи с этим вопрос: за счет чего достигается величие страны? Социологические опросы показывают, что, по мнению большинства россиян, чтобы претендовать на статус великой державы, стране необходимо, во-первых, модернизировать экономику, сделать ее конкурентоспособной (58 %); во-вторых, повысить благосостояние своих граждан (53 %); в-третьих, обеспечить безопасность государства, имея мощные вооруженные силы. Как нетрудно заметить, здесь достаточно ясно расставлены приоритеты. «Иначе говоря, — делают вывод социологи, — величие России, по мнению ее жителей, должно "коваться" прежде всего внутри страны, а не за ее пределами» (Горшков, Петухов, 2015, с. 21).
С желанием россиян видеть свою страну великой державой связано еще одно обстоятельство: готовность или неготовность жертвовать своими интересами ради величия страны. Насколько россияне готовы поддерживать меры по возрождению мощи России, если эти меры будут связаны с дальнейшим падением уровня жизни населения? Согласно динамике эмпирических данных, россияне осенью 2015 г. заметно чаще, чем год назад, были не готовы поддержать меры, способные повлечь за собой падение уровня жизни населения (62 % против 56 %) (Информационно-аналитический материал., 2015, с. 12).
Более того, как выявили сотрудники Института социологии РАН, «служение стране и интересам своего народа отнюдь не является сегодня для россиян безоговорочной ценностью» (Информационно-аналитический материал., 2015, с. 17). По другим данным «за последние 5-6 лет доля тех, кто отдает приоритет личным интересам над интересами страны и общества выросла с 55 до 59 %, в том числе среди молодежи эта цифра составила 67 %» (Бызов, 2015б, с. 7).
Взаимоотношения власти и народа характеризует такое явление, как патернализм, который считается одной из традиционных норм российской политической культуры, хотя и претерпел к настоящему времени определенные
изменения. С точки зрения власти патернализм — это забота о своих подданных. «Власть всегда стремится предстать перед подчиненными в качестве основного источника всяческих жизненных благ для них или даже — основного условия самой их жизни. Для этого она сосредоточивает в своих руках общественно-распределительную функцию» (Антропология власти, 2007, с. 8). В этом смысле власть предстает как благодетель, денно и нощно пекущийся о своем народе.
В свою очередь в массовом сознании россиян присутствует установка на патернализм со стороны государства. Так, в 2010 г. 46 % опрошенных считали, что государство должно обеспечить всем гражданам определенный минимум, а кто хочет получить больше, должен добиваться этого сам (Готово ли., 2010, с. 48). Здесь очевидно противоречие: с одной стороны, народ не любит власть в целом, отчужден от нее, с другой — он настроен патерналистски, ожидает от государственной власти милостей в виде материальной поддержки, предоставления работы, обеспечения безопасности.
Однако ситуация с переходом России к рыночной экономике начинает меняться, и это свидетельство того, как традиционная норма политической культуры постепенно сдает свои позиции. Социологи пришли к выводу, что «за последние несколько лет в обществе произошла «тихая социальная революция»: если еще четыре года назад группа «самодостаточных россиян» была вдвое меньше группы россиян «зависимых» (34 % против 66 % в 2011 г.), то сегодня масштабы этих групп заметно сблизились (45 и 55 %). По другим данным количество людей, считающих, что государство должно заботиться обо всех своих гражданах, обеспечивать им достойный уровень жизни, сократилось за 6 лет с 66 % (октябрь 2007 г.) до 53 % (декабрь 2013 г.) (Влияние общественных процессов., 2014, с. 5).
И хотя группа россиян, надеющихся на помощь государства, остается еще довольно большой, группа россиян «самодостаточных» сегодня является весьма существенной по объемам и растущей; эксперты считают возможным сделать прогноз о постепенном выходе ее на позиции социальной доминанты в российском обществе (Информационно-аналитический материал., 2015, с. 21-22). Разумеется, социальная помощь со стороны государства отдельным категориям населения (инвалидам, многодетным семьям, пенсионерам и т. п.) должна остаться. Но это уже не есть патернализм в обычном понимании.
3. власть в системе координат российской политической культуры
Кажется, ни одно политологическое исследование, посвященное российской политической культуре, не обходится без обращения к проблеме политико-культурной характеристики власти в российском государстве с учетом истории и современности. Нормы этой культуры отражают характер и поведение российской власти. В трудах политологов выделяется ряд таких ее признаков, как самодержавие, персонализация, этатизм.
В политологической литературе не оспаривается, что власть в нашем обществе является самодержавной. Конечно, в истории самодержавие чаще всего
выступало в форме монархии. Однако такая связь вовсе не обязательна. Как свидетельствует опыт современных монархий в Западной Европе, монархии могут быть лишены признаков самодержавия, которое несовместимо с демократическим устройством общества, в то время как самодержавие может выражаться и в иной, не монархической форме.
Четкое разделение самодержавия и монархии просматривается в позиции И. И. Глебовой, которая полагает, что «для реализации самодержавного потенциала русской власти вовсе не нужны условия монархии. Наше самодержавие вполне уютно чувствует себя в новых, соответствующих современности формах, декорациях. Ибо для нашей власти (и для нашего социума) именно самодержавие есть норма» (Глебова, 2008, с. 272).
Однако спорным является вопрос, насколько самодержавие детерминировано определенными историческими условиями, которые остались в прошлом, или это объективное требование системы, сохраняющее свою силу и в настоящий период. Например, Л. Г. Бызов полагает, что «наша политическая система так и осталась фактически квазимонархией, очень своеобразной, при которой должность монарха, "отца нации" передается по очень сложной, нигде не прописанной процедуре внутриэлитного торга. фактически монархами становились и генсеки, и всенародно выбранный первый президент "свободной России", и его политические наследники. Значит, это не столько злая воля или неумеренное властолюбие наших правителей, сколько объективное требование системы» (Бызов, 2015а, с. 37).
Самодержавие обладает совокупностью определенных признаков, по которым можно судить о его наличии или отсутствии в конкретном обществе. Самодержавие означает сосредоточение власти в одних руках, руках носителя верховной власти (самодержца), никому не подконтрольного и не подчиняющегося. Самодержавная власть несовместима с демократическим устройством общества, поскольку, в частности, не признает принцип разделения властей. Самодержец некритически относится к оценке своей деятельности. Он стремится удержаться у власти как можно дольше и любой ценой — до конца своих дней или, по крайней мере, до утраты ощущения действительности. Для него власть — нечто самоценное, в том числе и потому, что обеспечивает личное благополучие. Носитель верховной власти не гнушается ложью и опирается на насилие.
Имманентным свойством самодержавия является его безответственность. Самодержец ни перед кем и ни за что не отвечает. Пока он у власти, никакие ошибки и даже провалы во внутренней и внешней политике не связываются с его именем, что, естественно, не исключает того, что после ухода с высшего поста преемники и бывшие соратники смешают его имя с грязью. Поскольку верховная власть официально не может нести ответственность, в качестве причин провалов называются стихийные бедствия, климат, происки внутренних и внешних врагов, некомпетентность управленческих кадров. Распространяется миф, что носитель верховной власти непогрешим. Вина и ответственность за недостатки, ошибки или провалы возлагаются на исполнителей. В связи с этим трудно не согласиться с тем, что «варианты формулировок "царь хороший, боя_ 13
ПОЛИТЭКС. 2016. Том 12, № 3
ре плохие" не теряли своей актуальности на протяжении всей российской истории и сохраняются по сей день» (Волкова, 2013. с. 51).
С учетом того, что такое самодержавие, трудно поверить, будто в нашем обществе существует запрос на единодержавие (самодержавие). Так, согласно данным Левада-Центра, за прошедшие с 1989 г. 20 лет доля россиян, полагающих, что «надо отдать власть в одни руки и тогда будет порядок», возросла в 2,5 раза и достигла 45-50 %; из этого делается вывод: «По сути, это массовый запрос на исторически тупиковое единодержавие» (Магарил, 2011, с. 42). Разумеется, 45-50 % — это не абсолютное большинство, и сомнительно, чтобы они выражали желание россиян быть бесправными подданными.
Весьма распространенной среди российских исследователей политико-культурной характеристикой российской власти является определение ее как персонализированной. Кроме того, к власти применяется и другой термин — персонификация. Различие между двумя терминами усматривается в том, что персонализация используется как прямой индикатор авторитарных тенденций, а персонификация с такими тенденциями не связана и «может иметь совершенно иные объяснительные механизмы» (Образы российской власти., 2009, с. 215). Однако попытки разграничить персонализацию и персонификацию таким образом представляются неубедительными. Во-первых, это слова одного корня; во-вторых, каждое из них может иметь авторитарные коннотации, а может и не иметь их. Так что указанные термины являются взаимозаменяемыми.
Российские исследователи согласны с тем, что власть в России персонифицирована (персонализирована). Так, Ю. С. Пивоваров считает, что российская власть «всегда персонифицирована, т. е. обязательно предполагает определенного ее носителя (в отличие от этого на Западе власть имеет абсолютную природу — отделена, независима от правителя, не является его личной прерогативой)»; «Русская Власть предполагает режим персонификации. Она не может быть разделена, распределена, размазана» (Пивоваров, 2006, с. 145, 157; см. также: Ясин, 2008, с. 256; Антропология власти, 2007, с. 7; Глухова, 2005, с. 58; Орлов, 2008, с. 75).
Мнения разделились по поводу того, относится ли персонификация к личности носителя власти или к самой власти, занимаемой должности. Согласно одной точке зрения, «персонификация власти предполагает восприятие власти не как политического института, а как конкретной личности, в которой эта власть воплощается. Личным качествам представителя власти придается большее значение, чем законотворчеству, устройству и функционированию госаппарата» (Романович, 2009, с. 13; см. также: Костюк, 2000, с. 40-41). Согласно иному взгляду, «и для управляющих, и для подвластных первична, определяюща не харизма лица, получающего власть, а харизма самой верховной (высшей) власти» (Глебова, 2008, с. 86).
По-видимому, наличие или отсутствие персонализации (персонификации) зависит от принадлежности харизмы. Она может быть у лица, не занимающего властную позицию, и в этом случае объектом персонификации будет личность, а не ее положение. М. Ганди, несомненно, был харизматической личностью, и он персонифицировал индийское национально-освободительное движение, не за-
нимая правительственных постов. Напротив, несколько последних генсеков ЦК КПСС не были харизматическими личностями, и их власть персонифицировалась с должностью.
Власть персонифицируется народом. По результатам проведенного в 2005 г. опроса, более половины россиян (55 %) уверены, что носителем суверенитета и источником власти в России является президент, глава государства (Патрушев, 2006, с. 86). Причем людям свойственно идеализированное и ошибочное представление, будто «любое "первое лицо" неизменно схватывает проблему быстрее и понимает ее глубже, чем какой бы то ни было специалист или эксперт» (Музыкантский, 2005, с. 183).
В самой по себе персонализации (персонификации) власти, особенно верховной, не заложен какой-то негативный потенциал. Она вполне совместима и с демократическим обществом. Персонализация власти существовала, например, и во времена Рузвельта, Черчилля, де Голля. Ориентация на личность политического деятеля существует в некоторых демократических странах.
Проблема в том, что в российской политологической литературе персонификация рассматривается как синоним сосредоточения власти в руках одного лица. В такой интерпретации она приобретает сугубо отрицательный смысл. Исходя из этого, российские политологи раскрывают ущербные стороны персона-лизации. Прежде всего она несовместима с демократией (Образы российской власти., 2009, с. 214). Персонализация власти означает отрицание принципа разделения властей, сильно принижает роль представительных органов власти, по существу отрицает массовое политическое участие.
В литературе указывается также на то, что при персоналистской системе «доступ к первому лицу может оказаться важнее занимаемой позиции» (Петров, 2014, с. 67, 69). Одним из последствий персонификации власти считается то, что она чревата развитием культа личности, популистского вождизма (Розов, 2011, с. 35). Тотальная пропаганда первого лица, создание образа безошибочного лидера надувают его рейтинг, даже несмотря на очевидные ошибки во внутренней и внешней политике, и умаляют роль народа, многих институтов политической системы.
Есть еще одно нежелательное последствие персонификации. Следует, на наш взгляд, обратить внимание на мнение Е. Б. Шестопал, которая, очевидно, имея в виду российское общество, пишет: «Демонстрируется запрос на появление нового лидера (более молодого и активного), однако отсутствие такового в политическом поле приводит к усталости и определенному разочарованию в действующем лидере» (Шестопал, 2015а, с. 75). В этом плане опасность персонификации власти состоит в том, что она отодвигает в тень, затмевает другие общественно и политически значимые фигуры, по крайней мере не уступающие по интеллекту, организаторскому опыту и навыкам государственной работы первому лицу и способные заменить его в любое время.
Персонификация в психологическом плане может оказаться неблагоприятной и для самого ее субъекта. Опыт многих деятелей подтверждает, что уход с высокого поста человека, в котором персонифицировалась власть, резко сокращает круг его общения. Прежнее окружение растворяется. Точно подмече-
но, что «расставание с властью в российских условиях означает переход в небытие» (Глебова, 2008, с. 316).
В отечественной политологической литературе выделяется и такая норма российской политической культуры, как этатизм. Традиционно в истории России власть в лице государства выступала главным (по мнению некоторых исследователей, единственным) субъектом во всех сферах жизни общества. В российской политической культуре власть — «ведущее действующее лицо исторического процесса, в ходе которого лишь меняет свои наименования — царь, император, генсек, президент» (Пивоваров, 2006, с. 144; см. также: Музыкантский, 2005, с. 183; Глухова, 2005, с. 35). Даже сегодня, несмотря на все декларации о рыночном хозяйстве, 70 % экономики находится в руках государства и государственных компаний.
Всеохватывающая роль государства влечет за собой ряд последствий, которые неблагоприятно сказываются на экономической и общественно-политической жизни общества. Она ведет к ограничению экономической свободы, сужению пространства публичной политики, препятствует активной деятельности других потенциальных субъектов политики, в частности оппозиции, и одновременно усиливает роль бюрократии. Говоря об особой роли государства в российской истории, А. В. Оболонский делает вывод: «Эта "особость" российского государства состояла в его избыточности и античеловечности, в подавлении человека, в вытравливании у него инстинкта свободы и способности к самоорганизации, в систематическом унижении человеческого достоинства» (Оболонский, 2015, с. 78).
4. отношение россиян к политическим ценностям
Политические ценности и ориентация на них составляют неотъемлемый элемент политической культуры, причем последняя характеризуется как восприятием, так и отрицанием определенных ценностей. В силу ограниченности объема статьи остановимся на политологическом дискурсе, связанном с отношением россиян к таким двум ценностям, как демократия и право.
Наличие или отсутствие ориентации на демократию является индикатором соответствующей политической культуры. Характеризуя отношение россиян к демократии следует прежде всего отметить трудности, с которыми они сталкиваются в понимании того, что есть демократия, хотя ситуация постепенно улучшается. Так, в 1996 г. ясное представление о демократии имели 12 % респондентов, общее представление — 46 % и мало знали или затруднились ответить 41 % (Образы российской власти., 2009, с. 32). В 2007 г. 65 % россиян с трудом могли дать определение демократии, 27 % считали, что в России никогда не было демократии (Федотов, 2011, с. 110). В целом вывод, который сделали социологи, гласит: «Для большинства населения "демократия" представляется очень размытым, хотя и позитивным понятием, обозначающим общественное устройство, при котором власть удовлетворяет минимальные требования населения» (Волков, Гончаров, 2015, с. 41). Своеобразие понимания и отношения россиян к демократии проявилось в ответах на вопрос «Какая демократия нуж-
на России?». 55 % выбрали вариант «Совершенно особая, соответствующая национальным традициям и специфике России» (Волков, Гончаров, 2015, с. 4). Такой ответ свидетельствует о непонимании того, что демократия не может быть «совершенно особой», поскольку основывается на системе универсальных принципов.
В России отношение народа к демократии амбивалентно.
С одной стороны, люди не связывают перспективы модернизации российского общества с демократией. На вопрос «Какая идея должна стать ключевой для модернизации России?» из восьми предложенных вариантов ответов на последнем месте оказался ответ «Демократическое обновление общества» (так считают 7 % респондентов) (Готово ли., 2010, с. 32). Лишь менее трети опрошенных (28 %) назвали современную Россию демократической страной. Заметно больше тех кто так не считает (48 %), полагая, что наша страна на сегодня столь же далека от демократии, как и 20 лет назад (Петухов, 2013, с. 137). Вследствие негативных практик 1990-х гг демократия часто стала ассоциироваться с хаосом, потерей управляемости, нестабильностью и т. д. Такое отношение к демократии стимулирует и сама власть.
С другой стороны, когда перед респондентами был поставлен вопрос о том, какой должна быть идеальная власть, на первом месте было определение ее как демократической (Шестопал, 2015б, с. 139). Если еще в 2011 г. 76 % респондентов не считали нынешнюю политическую систему России демократической, то проведенный в начале 2015 г. опрос зафиксировал позитивный настрой многих россиян в отношении отечественной версии демократии. Сегодня существенно большее число граждан (56 %), чем еще три года назад (38 %), склонны характеризовать (хотя и с оговорками) современную Россию в качестве вполне демократической страны (Петухов В. В., Петухов Р. В., 2015, с. 26-27).
Правда, некоторые авторы высказывают предположение, что «возможно, столь комплементарное отношение к отечественной модели демократии ситуативно и обусловлено патриотическим подъемом в стране, когда все "отечественное" стало априори восприниматься как самое лучшее. Хотя, конечно, "крымская аномалия" не может являться единственным и универсальным объяснением всех изменений в общественном сознании, наблюдавшихся в течение последнего года. Для их более глубинной интерпретации нужны дополнительные исследования, а возможно, и некоторая пауза, которая позволит взглянуть на события более объективно» (Там же).
В общем виде сформировавшееся в российском обществе отношение к демократии было охарактеризовано как «благожелательный скептицизм», т. е. «в целом позитивный настрой к ее базовым ценностям и нормам, сочетающийся, однако, с высокой степенью критичности к большинству ее институтов» (Там же, с. 31). По-видимому, правы те ученые, по мнению которых «россияне, не имея ничего против демократии, базовых прав и свобод, тем не менее скептически оценивают их инструментальный потенциал, возможность практического использования демократических принципов и институтов в обновлении страны, обеспечении динамичного социально-экономического развития» (Готово ли., 2010, с. 135).
Отношение к демократии со стороны власти является сугубо отрицательным и главным образом не потому, что «правящая элита опасается развития демократизации, поскольку с ней ассоциируются возникновение в стране хаоса, роста национализма, коррупции» (Загладин, 2010, с. 99). Скорее всего, демократия неприемлема для нее потому, что в случае демократического переустройства общества она может потерять власть.
Отдельного рассмотрения заслуживает тесно связанный с демократией вопрос об отношении народа и власти к политической оппозиции. Ряд опросов, проведенных в разные годы, показывает, что, например, в 1998 г. 50 % опрошенных считали, что настоящая демократия невозможна без политической оппозиции, в 2010 г. так считали уже 54 % респондентов, а в 2015 г. — около 70 % опрошенных. Вместе с тем социологи обратили внимание на своеобразное понимание многими россиянами роли, которою оппозиция должна играть в обществе. В 2010 г. 55 % опрошенных (а семь лет назад их было еще больше) полагали, что «задача политической оппозиции состоит в помощи правительству, а не в его критике» (Готово ли., 2010, с. 143).
Что касается отношения к оппозиции со стороны власти, то в истории России любая оппозиция рассматривалась правящей элитой как противник, которого нужно либо уничтожить, либо в крайнем случае приручить, прикормить. Примеров такого прикармливания современная история дает много.
В научном дискурсе, связанном с вопросами российской политической культуры, заметное место занимает проблема отношения народа и власти к праву. Здесь имеются свои традиции и некоторые новации. Большинство специалистов в данной области склонны утверждать, что традиционной нормой политической культуры России является неуважение к праву, правовой нигилизм.
Неуважение к закону, отношение к праву как к чему-то необязательному отразилось в народных пословицах и поговорках, несомненно отражающих исторический опыт народа и его самосознание: «Закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло»; «От трудов праведных не наживешь палат каменных»; «Не подмажешь, не подъедешь» и т. п. Правовым нигилизмом пропитана и политическая элита, убежденная в том, что законы пишутся не для нее, а для народа. Ярким примером неуважения к закону является так называемое телефонное право.
По выражению Ю. С. Пивоварова, «русский индивидуализм, как и русский коллективизм, в конечном счете плевать хотели на право. Для них право не есть главный регулятор социальных отношений» (Пивоваров, 2006, с. 190). «Весь народ, — говорится в другой работе, — от конюха и до монарха, от вахтера и до генерального секретаря един в своем стремлении не соблюдать закон и уклоняться от его исполнения всеми возможными способами» (Прохоров, 2002, с. 107; см. также: Седых, 2003, с. 51; Романович, 2009, с. 15). Однако вряд ли правильно ставить на одну доску народ и власть. Корневая и отправная причина российского правового нигилизма лежит в неуважении к праву самой власти, что оправдывает народную поговорку «рыба гниет с головы». Наивно полагать, что можно заставить людей уважать и соблюдать законы, если сама власть считает себя свободной от них и присваивает себе право поступать по принципу «Что
хочу, то и ворочу». Из неуважения к закону вытекает ориентация на административное или силовое решение возникающих проблем.
При этом, как было замечено в российской политологической литературе, негативное отношение граждан России к праву охватывает отношение не только к внутригосударственному праву, но и к нормам международного права. Так, по мнению Л. Г. Бызова, «украинский кризис показал, что это большинство (консервативное. — М. Ф.) охотно солидаризовалось с представлениями о том, что "никаких международных законов не существует", все решают сила, интересы, чувство справедливости, как в случае присоединения Крыма, и справедливость важнее законов и международных соглашений. Доля тех, кто считает, что "всегда следует соблюдать законы, даже если они несовершенны", упала к осени 2014 г. до исторического минимума в 19 %» (Бызов, 2015а, с. 31).
Это противопоставление справедливости и права и приоритет, отдаваемый справедливости, составляют одну из характерных черт правового нигилизма в политической истории России. Указанное противопоставление допускается еще значительным числом россиян по настоящее время, хотя число их и сокращается. Так, в 2010 г по сравнению с 1995 г. сократилось число тех россиян, которые считают, что не так важно, соответствует что-либо закону или нет, — главное, чтобы это было справедливо (42 % опрошенных против 54 %).
Правда, в то же время некоторые авторы указывают на определенные новации, характеризующие отношение населения России к праву. Суть их в том, что, например, в 2010 г. по сравнению с 1995 г. сократилось число тех российских граждан, которые полагают, что законы, конечно, надо соблюдать, даже если они устарели, но только если это делают и сами представители органов власти (65 % против 72 %).
В связи с этим эксперты делают вывод: в массе своей россияне являются сторонниками «консенсусной» модели законопослушания, поскольку наряду с явно выраженным запросом на то, чтобы закон как социальный регулятор, наконец, заработал, ставится условие соблюдения законов только в том случае, если их нормы обязательны для всех, включая представителей власти (Готово ли., 2010, с. 72).
Таким образом, российский научный дискурс, связанный с проблемой российской политической культуры, показывает, что целый ряд традиционных норм этой культуры в значительной степени сохраняет свою силу на протяжении многовековой истории России, изменяясь крайне медленно под влиянием трансформации политической практики. В ее нынешнем виде российская политическая культура является тормозом на пути системной политической модернизации в направлении демократизации политической жизни общества.
литература
Антропология власти: в 2 т. / сост. и отв. ред. В. В. Бочаров. Т. 2. Политическая культура и политические процессы. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2007. 518 с.
Арутинян Л. Н. Политическая культура: процессы формирования и изменения (о некоторых гипотетических основаниях одной теоретической модели) // Образы власти в политической культуре России / под ред. Е. Б. Шестопал. М.: Московский общественный научный фонд, 2000. С. 12-27.
Баталов Э. Политическая культура России сквозь призму civic culture // Pro et Contra. 2002. Т. 7, № 3. С. 7-22.
Бенина Л. И. Кросс-темпоральный анализ развития политической культуры российского общества // Вестник Башкирского Института социальных технологий. 2014. № 4 (25). С. 46-51.
Бызов Л. Г. (2015а) Консервативный тренд в современном российском обществе — истоки, содержание и перспективы // Общественные науки и современность. 2015. № 4. С. 26-40.
Бызов Л. Г. (20156) Национальный консенсус или общественная аномалия? Об особенностях массового сознания в посткрымской России // Свободная мысль. 2015. № 4. С. 60-75.
Бызов Л. Г. Параллельные игры // Свободная мысль. 2013. № 4. С. 47-60.
Влияние общественных запросов на современную политическую систему. По материалам всероссийских опросов общественного мнения ВЦИОМ, Циркон и Левада-Центра. М.: ВЦИОМ, 2014.
Волков Д., Гончаров С. Демократия в России: установки населения: сводный аналитический отчет. М.: Аналитический центр Юрия Левады, 2015. 43 с.
Волкова А. В. Бунт и традиции российской политической культуры // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2013. № 3 (29): в 2 ч. Ч. II. С. 49-53.
Гаман-Голутвина О. В. Политическая система и политическая культура России в сравнительной перспективе // Сравнительная политология / под ред. О. В. Гаман-Голутвиной. М.: Аспект Пресс, 2015. С. 386-432.
Глебова И. И. Политическая культура современной России: облики новой русской власти и социальные расколы // ПОЛИС. Политические исследования. 2006. № 1. С. 33-44.
Глебова И. И. Политическая культура России: образы прошлого и современность. М.: Наука, 2008. 332 с.
Глухова А. В. Конфликты и диалог политических культур в современной России. Воронеж: Воронежский государственный университет, 2005. 216 с.
Горшков М. К., Петухов В. В. Внешнеполитические ориентации россиян на новом переломе // ПОЛИС. Политические исследования. 2015. № 2. С. 10-34.
Готово ли российское общество к модернизации? / под ред. М. К. Горшкова, Р. Крумма, Н. Е. Тихоновой. М.: Весь мир, 2010. 344 с.
Гудков Л. Путинский рецидив тоталитаризма // Pro et Contra. 2014. Т. 18, № 3-4. С. 129-147.
Дискин И. Что впереди, Россия, которая [все еще] возможна. М.: Политическая энциклопедия, 2014. 303 с.
Дорофеев В. И. Проблемы стабильности и политической культуры современного российского общества // Известия Саратовского университета. Новая серия. Сер. Социология, Политология. Т. 12, № 4. 2012. С. 84-89.
Загладин Н. Модернизация, авторитаризм и демократия // Мировая экономика и международные отношения. 2010. № 11. С. 91-103.
Информационно-аналитический материал по итогам общероссийского социологического исследования «Российское общество: год в условиях кризиса и санкций» / Исследование осуществлено научной группой ИС РАН. Руководители М. К. Горшков, Н. Е. Тихонова. М.: Институт социологии РАН, 2015. 47 с.
Коновалов В. Н. Асинхрония политической культуры в контексте модернизации современного российского общества // Вестник Волгоградского государственного университета. Сер. 4. История. 2013. Т. 18, № 1. С. 116-121.
Костюк К. Н. Политическая мораль и политическая этика в России (к постановке проблемы) // Вопросы философии. 2000. № 2. С. 32-42.
Липкин А. И. Российская самодержавная система правления // ПОЛИС. Политические исследования. 2007. № 3. С. 39-52.
Магарил С. Единодержавие Путина: итоги и перспективы // Свободная мысль. 2011. № 12. С. 31-44.
Малинова О. Ю. (2006а) «Политическая культура» в российском и англо-американском дискурсе // Политическая наука. 2006. № 3. С. 7-30.
Малинова О. Ю. (20066) «Политическая культура» в российском научном и публичном дискурсе // ПОЛИС. Политические исследования. 2006. № 5. С. 106-128.
Музыкантский А. Аршин для России // Россия в глобальной политике. 2005. Т. 3, № 3. С. 180-190.
Муртазалиев М. М. Правовая культура России в контексте российских политических традиций // Историческая и социально-образовательная мысль. 2013. № 6 (22). С. 97- 99.
Назаров М. М. Политическая культура российского общества 1991-1995 гг.: опыт социологического исследования. М.: Эдиториал УРСС, 1998. 176 с.
Оболонский А. В. (2015) Геополитика как фантом ложного сознания // Общественные науки и современность. 2015. № 1. С. 75-82.
Образы власти в постсоветской России: политико-психологический анализ / отв. ред. Е. Б. Шестопал. М.: Алетейя, 2004. 535 с.
Образы российской власти: от Ельцина до Путина / под ред. Е. Б. Шестопал. М.: РОССПЭН, 2009. 416 с.
Орлов И. Б. Политическая культура России ХХ века: учеб. пособие. М.: Аспект Пресс, 2008. 223 с.
Патрушев С. В. Российская политическая культура как система диспозиционных ориента-ций: что нового? // Политическая наука. 2006. № 3. С. 75-94.
Пеньков В. Ф. К вопросу о трансформации политической культуры российской элиты // Pro Nunc. Современные политические процессы. 2008. Т. 8, № 1. С. 98-117.
Петров Н. Россия в 2014-м: скатывание в воронку // Pro et Contra. 2014. Т. 18, № 3/4. С. 57-72.
Петухов В. Демократия и участие: новые вызовы // Свободная мысль. 2013. № 2. С. 133-148.
Петухов В. В., Петухов Р. В. Демократия участия: институциональный кризис и новые перспективы // ПОЛИС. Политические исследования. 2015. № 5. С. 25-48.
Пивоваров Ю. С. Русская политическая традиция и современность. М.: ИНИОН РАН, 2006. 256 с.
Пивоваров Ю. С. Русская политическая культура и political culture (общество, власть, Ленин) // Pro et Contra. 2002. Т. 7, № 3. С. 23-50.
Пивоваров Ю. С. Политическая культура пореформенной России. М.: ИНИОН РАН, 1994. 217 с.
Прохоров А. П. Русская модель управления. М.: ЗАО «Журнал Эксперт», 2002. 376 с.
Розов Н. С. Специфика «русской власти», ее ментальные структуры, ритуальные практики и институты // ПОЛИС. Политические исследования. 2011. № 1. С. 29-41.
Романович Н. К. К вопросу о персонификации власти в России // Власть. 2009. № 9. С. 13-16.
Седых Н. Парадигмальная архитоника российской политической культуры // Власть. 2003. № 9. С. 49-55.
Соловьев А. М. Этика правящего класса как источник государственных стратегий // Общественные науки и современность. 2015. № 4. С. 83-96.
Тян В. В. Российская политическая культура: элементы вестернизации // Вестник МГУ-КИ. 2010. № 1(33). С. 20-26.
Федотов А. С. Базисные ориентации политической культуры российского общества в постсоветский период // Перспективы науки. 2011. № 12 (27). С. 106-112.
Шевченко Ю. Д. Власть и политическая культура: воздействие политических институтов на советские и постсоветские культурные ценности // Образы власти в политической культуре России / под ред. Е. Б. Шестопал. М.: Московский научный фонд, 2000. С. 28-55.
Шестопал Е. Б. (2015а) Восприятие В. В. Путина российскими гражданами: 15 лет пребывания во власти // ПОЛИС. Политические исследования. 2015. № 6. С. 68-80.
Шестопал Е. Б. (2015б) Четверть века политических реформ в России с точки зрения психологии // ПОЛИС. Политические исследования. 2015. № 1. С. 136-150.
Щербинина Н. Г. Архаика в российской политической культуре // ПОЛИС. Политические исследования. 1997. № 5. С. 127-139.
Ясин Е. Г. Модернизация России. Доклады для 10 конференций: в 2 кн. Кн. 2. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2008. 465 с.
Almond G., Verba S. The Civic Culture. Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton: Princeton University Press, 1965. 562 p.
Фарукшин Мидхат Хабибович — доктор философских наук, профессор; Midkhat.Farukshin@kpfu.ru
Статья поступила в редакцию 3 сентября 2016 г, рекомендована к публикации 3 ноября 2016 г
Для цитирования: Фарукшин М.Х. Российская политическая культура в российском научном дискурсе // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2016. Т. 12, № 3. С. 4-25.
THE RUSSIAN POLITICAL CULTURE IN THE RUSSIAN ACADEMIC DISCOURSE
Midkhat Kh. Farukshin
Kazan (Privolzhskii) Federal University
Kremlevskaya st., 18, Kazan, 420008, Russia; Midkhat.Farukshin@kpfu.ru
There is described the contemporary Russian academic discourse on problem of the Russian political culture. Latter' significance is determined by instrumental interest: whether it is conducive or impede to democratization of the Russia, very important for country political modernization. There are singled out the most discussed methodological problems: bulk of political science concept, as far as vector of the further study depends on it; correlation of traditional norms of culture and innovations as result of changes in political practice; three sources influencing on forming and development of the Russian political culture (political traditions, political practice, outer borrow first of all the western countries experience). The traditional norms of political culture make up its core and as for as it exists the culture keeps its previous content. Only after innovations become dominant the traditional norms are transformed. It is displayed relationship between the dominant culture and political subcultures. It is underscored the positive meaning and restrictions of poll data using. The main attention is given to political-cultural foundations of relationships of authorities and people. It is considered separately the attitude of people to authorities and attitude of authorities to people. As the Russian political scientists point out, people as whole doesn't confide to authorities and its attitude to authorities is negative. Some consolidation of the largest part of society and authorities took place after Ukraine events, joining Crimea and military successes in Syria. However it has situational character. At same time it is noted that the historically implanted feature of political culture of the Russian people — its inclination to the strong state power and order inside country. For Russian the strong state is a guarantee of security because of possible outer menace. The Great majority of respondents supported necessity of "hard hand" that will establish an order in country even in damage to freedom and political democracy. May be it means that there is a weak understanding how democracy can secure order. Attitude of authorities to people is characterized by the Russian political scientists as instrumental one. Other very important topics of discourse are political-cultural characteristic of paternalism, behavior norms of authorities, political values of the Russian population (relation to democracy, opposition and law).
Keywords: political cultures, traditions, dominant culture, paternalism, autocracy, personification, etatism, law nihilism.
References
Almond G., Verba S. The Civic Culture. Political Attitudes and Democracy in Five Nations.
Princeton, Princeton University Press, 1965. 562 p.
Antropologiia vlasti [Antropology of power]. In 2 vols. Editor-in-chief V. V. Bocharov. Vol. 2.
Politicheskaia kul'tura i politicheskie protsessy [Political culture and political processes]. St.
Petersburg, St. Petersburg University Press, 2007. 518 p. (In Russian)
Arutinyan L. N. [Political culture: processes of forming and changes (on some hypnotic bases of one theoretic model]. Obrazy vlasti v politicheskoi kul'ture Rossii [Images of power in political culture of Russia]. Ed. by E. B. Shestopal. Moscow, Moscow public academic foundation Publ., 2000, pp. 12-27. (In Russian)
Batalov E. Politicheskaia kul'tura Rossii skvoz' prizmu civic culture [Political culture of Russia through prism civic culture]. Pro et Contra, 2002, vol. 7, no. 3, pp. 7-22. (In Russian)
Benina L. I. Kross-temporal'nyi analiz razvitiia politicheskoi kul'tury rossiiskogo obshchestva [Cross-temporal analysis of development of political culture of Russian society]. Vestnik Bashkirskogo Instituta sotsial'nykh tekhnologii [Bulletin of Bashkir Institute of social technologies], 2014, no. 4 (25), pp. 46-51. (In Russian)
Byzov L. Natsional'nyi konsensus ili obshchestvennaia anomaliia? Ob osobennostiakh massovogo soznaniia v postkrymskoi Rossii [National consensus or public anomaly? On peculiarities of mass consciousness]. Svobodnaia mysl' [Free idea], 2015, no. 4, pp. 60-75. (In Russian)
Byzov L. Parallel'nye igry [Parallel plays]. Svobodnaia mysl' [Free idea], 2013, no. 4, pp. 47-60. (In Russian)
Byzov L. G. Konservativnyi trend v sovremennom rossiiskom obshchestve — istoki, soderzhanie i perspektivy [Conservative trend in contemporary Russian society — origins, content and perspectives]. Obshchestvennye nauki i sovremennost' [Social sciences and the present time], 2015, no. 4, pp. 26-40. (In Russian)
Diskin I. Chto vperedi, Rossiia, kotoraia (vse eshche) vozmozhna [What ahead, Russia which (yet) is possible]. Moscow, Political encyclopaedia Publ., 303 p. (In Russian)
Dorofeev V. I. Problemy stabil'nosti i politicheskoi kul'tury sovremennogo rossiiskogo obshchestva [Problems of stability and political culture of contemporary Russian society]. Izvestiia Saratovskogo universiteta. Novaia seriia. Ser. Sotsiologiia, Politologiia [Proceedings of Saratov University. New series. Series. Sociology, Politology], 2012, vol. 12, no. 4, pp. 84-89. (In Russian)
Fedotov A. C. Bazisnye orientatsii politicheskoi kul'tury rossiiskogo obshchestva v postsovetskii period [Basic orientations of political culture of Russian society in post-soviet period]. Perspektivy nauki [Perspective of science], 2011, no. 12 (27), pp. 106-112. (In Russian)
Gaman-Golutvina O. V. [Political system and political culture of Russia in comparative perspective]. Sravnitel'naia politologiia [Comparative politology]. Ed. by O. V. Gaman-Golutvina. Moscow, Aspect Press, 2015, pp. 386-432. (In Russian)
Glebova I. I. Politicheskaia kul'tura Rossii: obrazy proshlogo i sovremennost' [Political culture of Russia: images of past time and the present time]. Moscow, Science, 2008. 332 p. (In Russian)
Glebova I. I . Politicheskaia kul'tura sovremennoi Rossii: obliki novoi russkoi vlasti i sotsial'nye raskoly [Political culture of contemporary Russia: appearance of new Russian power and social dissent]. POLIS. Politicheskie issledovaniia [POLIS. Political studies], 2006, no. 1, pp. 33-44. (In Russian)
Glukhova A. V. Konflikty i dialog politicheskikh kul'tur v sovremennoi Rossii [Conflict and dialog of political cultures in contemporary Russia]. Voronezh, Voronezh state university, 2005. 216 p. (In Russian)
Gorshkov M. K., Petukhov V. V. Vneshnepoliticheskie orientatsii rossiian na novom perelome [Foreign policy orientations of Russians at new turning point]. POLIS. Politicheskie issledovaniia [POLIS. Political studies], 2015, no. 2, pp. 10-34. (In Russian)
Gotovo li rossiiskoe obshchestvo k modernizatsii? [Is the Russian society ready for modernization?]. Eds. M. K. Gorshkov, R. Kroom, N. E. Tikhonova. Moscow, All world Publ., 2010. 179 p. (In Russian)
Gudkov L. Putinskii retsidiv totalitarizma [Putin relapse of totalitarism]. Pro et Contra, 2014, vol. 18, no. 3-4, pp. 129-147. (In Russian)
Informatsionno-analiticheskii material po itogam obshcherossiiskogo sotsiologicheskogo issledovaniia "Rossiiskoe obshchestvo: god v usloviiakh krizisa i sanktsii" [Information-analytical material according to results of All-Russian sociological study "Russian society: a year under crisis and sanctions"]. Study by research group of Institute of Sociology of RAS Supervisors M. K. Gorshkov, N. E. Tikhonova. Moscow, Institute of sociology RAS, 2015. 47 p. (In Russian)
Konovalov V. N. Asinkhroniia politicheskoi kul'tury v kontekste modernizatsii sovremennogo rossiiskogo obshchestva [Asynchronizaion of political culture in context of modernization of contemporary Russian society]. Bulletin of Volgograd State University. Series. 4. History. 2013, vol. 18, no. 1, pp. 116-112. (In Russian)
Kostiuk K. N. Politicheskaia moral' i politicheskaia etika v Rossii (k postanovke problemy) [Political moral and political ethic (to formulation of problem)]. Voprosy filosofii [Questions of philosophy], 2000, no. 2, pp. 32-42. (In Russian)
Lipkin A. I. Rossiiskaia samoderzhavnaia sistema pravleniia [Russian autocratic system of governance]. POLIS. Politicheskie issledovaniia [POLIS. Political studies], 2007, no. 3, pp. 39-52. (In Russian)
Magaril R. S. Edinoderzhavie Putina: itogi i perspektivy [Putin's autocracy: results and perspectives]. Svobodnaia mysl' [Free idea], 2011, no. 12, pp. 31-44. (In Russian)
Malinova O. Iu. "Politicheskaia kul'tura" v rossiiskom i anglo-amerikanskom diskurse ["Political culture" in Russian and Britain-American discourse]. Politicheskaia nauka [Political science], 2006, no. 3, pp. 7-30. (In Russian)
Malinova O. Iu. "Politicheskaia kul'tura" v rossiiskom nauchnom i publichnom diskurse ["Political culture" in Russian academic and public discourse]. POLIS. Politicheskie issledovaniia [POLIS. Political studies], 2006, no. 5, pp. 106-128. (In Russian)
Murtazaliev M. M. Pravovaia kul'tura Rossii v kontekste rossiiskikh politicheskikh traditsii [Legal culture of Russia in context of the Russian political tradition]. Istoricheskaia i sotsial'no-obrazovatel'naia mysl' [Historic and social-educational idea], 2013, no. 6 (22), pp. 97-99. (In Russian) Muzykantskij A. Arshin dlia Rossii [Arshin for Russia]. Rossiia v global'noi politike [Russia in global politics], 2005, vol. 3, no. 3, p. 180-190. (In Russian)
Nazarov M. M. Politicheskaia kul'tura rossiiskogo obshchestva 1991-1995 gg.: opyt sotsiologicheskogo issledovaniia [Political culture of Russian society, 1991-1995: experience of sociological study]. Moscow, Editorial URSS Publ., 1998. 176 p. (In Russian)
Obolonskii A. V. Geopolitika kak fantom lozhnogo soznaniia [Geopolitics as a factor of false consciousness]. Obshchestvennye nauki i sovremennost' [Social sciences and the present time], 2015, no. 1, pp. 75-82 (in Russian)
Obrazy rossiiskoi vlasti: ot El'tsina do Putina [Images of Russian power: from Yeltsin to Putin]. Ed. by E. B. Shestopal. Moscow, ROSSPEN Publ., 2009, 416 p. (In Russian)
Obrazy vlasti v postsovetskoi Rossii: politiko-psikhologicheskii analiz [Images of power in postsoviet Russia: political-psychological analysis]. Ed. by E. B. Shestopal. Moscow, Aleteiya Publ., 2004. 535 p. (In Russian)
Orlov I. B. Politicheskaia kul'tura Rossii KhKh veka: ucheb. posobie [Political culture of Russia in XXcentury]. Textbook. Moscow, Aspect Press, 2008. 223 p. (In Russian)
Patrushev S. V. Rossiiskaia politicheskaia kul'tura kak sistema dispozitsionnykh orientatsii: chto novogo? [The Russian political cukture as a system of dispositional orientations: What is new?] Politicheskaia nauka [Political science], 2006, no. 3, pp. 75-94. (In Russian)
Pen'kov V. F. K voprosu o transformatsii politicheskoi kul'tury rossiiskoi elity [Towards question about political culture of the Russian elite]. Pro Nunc. Sovremennye politicheskie protsessy [Pro Nunc. Contemporary political processes], 2008, vol. 8, no. 1, pp. 98-117. (In Russian)
Petrov N. Rossiia v 2014-m: skatyvanie v voronku [Russia in 2014: rolling down into funnel]. Pro et Contra, 2014, vol. 18, no. 3/4, pp. 57-72. (In Russian)
Petukhov V. Demokratiia i uchastie: novye vyzovy [Democracy of participation: new challenges]. Svobodnaia mysl' [Free idea], 2013, no. 2, pp. 133-148. (In Russian)
Petukhov V. V., Petukhov R. V. Demokratiia uchastiia: institutsional'nyi krizis i novye perspektivy [Democracy of participation: institutional crisis and new perspectives]. POLIS. Politicheskie issledovaniia [POLIS. Political studies], 2015, no. 5, pp. 25-48. (In Russian)
Pivovarov Iu. S. Politicheskaia kul'tura poreformennoi Rossii [Political culture of Russia in period of reform]. Moscow, INION RAN Publ., 1994. 217 p. (In Russian)
Pivovarov Iu. S. Russkaia politicheskaia kul'tura i political culture (obshchestvo, vlast', Lenin) [The Russian political culture and political culture (society, power, Lenin)]. Pro et Contra, 2002, vol. 7, no. 3, pp. 23-50. (In Russian)
Pivovarov lu. S. Russkaia politicheskaia traditsiia i sovremennost' [Russian political tradition and the present time]. Moscow, INION RAN Publ., 2006. 256 p. (In Russian)
Prohorov A. P. Russkaia model' upravleniia [Russian model of governance]. Moscow, ZAO "Journal Expert" Publ., 2002. 376 p. (in Russian)
Romanovich N. K voprosu o personifikatsii vlasti v Rossii [To question on personification of power in Russia]. Vlast' [Power], 2009, no. 9, pp. 13-16. (In Russian)
Rozov N. S. Spetsifika "russkoi vlasti", ee mental'nye struktury, ritual'nye praktiki i instituty [Particularity of "Russian power", its mental structures, ritual practices and institutions]. POLIS. Politicheskie issledovaniia [POLIS. Political studies], 2011, no. 1, pp. 29-41. (In Russian)
Scherbinina N. G. Arkhaika v rossiiskoi politicheskoi kul'ture [Archaic of the Russian political culture]. POLIS. Politicheskie issledovaniia [POLIS. Political studies], 1997, no. 5, pp. 127-139. (In Russian)
Sedyh N. Paradigmal'naia arkhitonika rossiiskoi politicheskoi kul'tury [Paradigm architectonic of the Russian political culture]. Vlast' [Power], 2003, no. 9, pp. 49-55 (In Russian)
Shestopal E. B. Chetvert' veka politicheskikh reform v Rossii s tochki zreniia psikhologii [Quarter of century of political reform in Russia from psychological point of view]. POLIS. Politicheskie issledovaniia [POLIS. Political studies], 2015, no. 1, pp. 136-150. (In Russian)
Shestopal E. B. Vospriiatie V. V. Putina rossiiskimi grazhdanami: 15 let prebyvaniia vo vlasti [Perception of V. V. Putin by Russian citizens: 15 years of stay at power]. POLIS. Politicheskie issledovaniia [POLIS. Political studies], 2015, no. 6, pp. 68-80. (In Russian)
Shevchenko Iu. D. [Power and political culture: influence of political institutions on soviet and post-soviet cultural values]. Obrazy vlasti v politicheskoi kul'ture Rossii [Images of power in political culture of Russia]. Ed. by E. B. Shestopal. Moscow, Moscow scientific foundation, 2000, pp. 28-55. (In Russian)
Solov'ev A. M. Etika praviashchego klassa kak istochnik gosudarstvennykh strategii [Ethic of ruling class as source of state strategy]. Obshchestvennye nauki i sovremennost' [Social sciences and the present time], 2015, no. 4, pp. 83-96. (In Russian)
Tyan V. V. Rossiiskaia politicheskaia kul'tura: elementy vesternizatsii [Russian political culture: elements of westernization]. Bulletin of Moscow University of culture and art, 2010, no. 1(33), pp. 20-26. (In Russian)
Vliianie obshchestvennykh zaprosov na sovremennuiu politicheskuiu sistemu. Po materialam vserossiiskikh oprosov obshchestvennogo mneniia VTsIOM, Tsirkon i Levada-Tsentra [Influence of social questions on contemporary political system. According to material of all-Russian opinion poll by VTsIOM, Tsirkon and Levada-Centre]. Moscow, VTsIOM, 2014. 16 p. (In Russian)
Volkov D., Goncharov S. Demokratiia vRossii: ustanovkinaseleniia: svodnyianaliticheskiiotchet [Democracy in Russia: Attitudes of Population. Composite analytical report]. Moscow, Iuriya Levada analytical center Publ., 2015. 43 p. (In Russian)
Volkova A. V. Bunt i traditsii rossiiskoi politicheskoi kul'tury [Hurdle and traditions of Russian political culture]. Istoricheskie, filosofskie, politicheskie i iuridicheskie nauki, kul'turologiia i iskusstvovedenie. Voprosy teorii i praktiki [Historical, philosophical, political and law sciences, cultural studies and criticism]. Tambov, Gramota, 2013, no. 3 (29) in 2 parts, part 2, pp. 49-53. (In Russian)
Yasin E. G. Modernizatsiia Rossii. Doklady dlia 10 konferentsii: v 2 kn. [Modernization of Russia. Papers for 10 conferences in 2 books]. Book 2. Moscow, Publishing house of High School of Economy, 2008. 465 p. (In Russian)
Zagladin N. Modernizatsiia, avtoritarizm i demokratiia [Modernization, autocracy and democracy]. Mirovaia ekonomika i mezhdunarodnye otnosheniia [World economy and international relations], 2010, no. 11, pp. 91-103. (In Russian)
For citation: Farukshin M. Kh. The Russian political culture in the Russian academic discourse. Political Expertise: POLITEX. 2016, vol. 12, no. 3, pp. 4-25.
