CC BY
81
УДК 28 : 351.85 (47) "18/19"
О. Н. Сенюткина Российская имперская власть и мусульмане на рубеже XIX-XX вв.
В статье рассматривается возможность применения концепта американского ученого палестинского происхождения Э. В. Саида к пониманию взаимодействия российской имперской власти и мусульманского сообщества на рубеже XIX и XX вв. Анализируя исторические источники, автор приходит к выводу, что целый ряд идей Саида может служить дополнительным методологическим посылом к исследованию модернизационных процессов в мусульманской среде России, а также к более глубокому пониманию политики российских властей рассматриваемого периода.
The article considers the possibility of applying the concept of Palestinian origin American scholar E.V. Said for understanding the interaction between the Russian imperial power and the Muslim community at the turn of the XIX-XX centuries. It contains criticism of the extreme positions of understanding the ideas of the scientist. Analyzing historical sources, the author comes to the conclusion that a number of Said's ideas may serve as an additional methodological message to the study of modernization processes in the Muslim milieu in Russia, as well as to a deeper understanding of the Russian power's policy at reviewed period.
Ключевые слова: ориентализм, востоковедение, Э.В. Саид, Российская империя, мусульмане.
Key words: Orientalism, oriental studies, E.V. Said, Russian Empire, Muslims.
В современной историографии большой интерес вызывают мо-дернизационные процессы, происходившие в российском мусульманском сообществе на рубеже XIX и XX столетий. В последние годы к ним обращено внимание многих историков, занимающихся имперскими реалиями [1, 9, 10, 11, 20, 22, 23, 24, 25, 26]. Могут ли идеи американского ученого палестинского происхождения Э. В. Саида о Востоке и востоковедении [19], вызвавшие длительную, непрекращающуюся дискуссию в академической среде, помочь более глубокому пониманию сути указанных процессов? Или они малопродуктивны с точки зрения методологии постижения обновленческих процессов в среде российских мусульман? Согласиться ли с мнением, что «ажиотаж вокруг книги Саида был, по крайней мере, излишен» или принять и понять значимость его идей? [2, с. 16-27]. Актуальность ответов на
© Сенюткина О. Н., 2019
эти вопросы заключается в том, что они могут позволить глубже понять историю колониального периода, специфику политики Российской империи рубежа XIX и XX вв. и образ российского ислама в сознании государственной власти. Таким образом, цель статьи заключается в том, чтобы проанализировать возможность приложения идей Саида к истории взаимодействия российской имперской власти и мусульманского сообщества в конце XIX - начале ХХ в.
Так называемый Восток (не реальные общества, расположенные на географическом востоке, а созданный Западом их образ), по мнению Саида, является «полумифическим конструктом, который со времен наполеоновского вторжения в Египет в конце XVШ в. перетасовывали вновь и вновь бесчисленное число раз благодаря власти действовать через соответствующие формы знания, чтобы заявить: именно такова природа Востока, и мы должны поступать с ним соответственно» [19, с. 9]. Этот конструкт, согласно Саиду, создавался в течение длительного времени в ходе формирования интеллектуальной генеалогии образа Востока. В колониальный период мировой истории многие востоковеды оказались в подчинении государственной власти, в результате чего сформировался ориентализм - «западный стиль доминирования, реструктурирования и осуществления власти над Востоком» [19, с. 28].
Если ориентализм, это оправдание колониального господства1, то первый вопрос, который следует поставить в контексте данной статьи: была ли Россия колониальной державой? Существуют разные подходы при ответе на этот вопрос. В 2012 г. в ходе работы VIII Конгресса российских востоковедов ирано-шведский социолог Сейед Джавад Мири пытался вести дискуссию об ориенталистике среди татарской профессуры и интеллигенции Казани. Но, как он сам отмечает:
«чем больше он спорил, тем более чувствовал, что, у нас нет общего языка, на котором можно вести плодотворную дискуссию», «спор оказался непродуктивным, поскольку исходные понятия его участников о востоковедении и представления о его месте в науке и обществе были различны». Этот спор утвердил С. Дж. Мири в мысли, что «ученым из разных регионов с колониальным и социалистическим прошлым трудно понять друг друга», что «многие российские гуманитарии все ещё не осознали того факта, что Российская империя по сути явилась для татар колониальной силой» [16, с. 9, 10].
Откликаясь на эти высказывания, отечественный востоковед В. О. Бобровников отметил, что непонимание учеными позиций друг
1 Из-за такого подхода к пониманию ориентализма сегодня отдается предпочтение использованию таких терминов, как востоковедение и регионоведение.
друга было вызвано разными методологическими позициями: позитивизмом российских специалистов и постмодернизмом зарубежных.
Наше видение состоит в том, что отмеченное непонимание вызвано ещё и обращением отечественных специалистов к специфике вхождения казанских татар в состав России и их дальнейшего существования в рамках одного государства. Историческая память диктует не только обращение к завоеванию Казани в XVI в., но и к длительному совместному сотрудничеству в одном государстве в рамках до-имперской, имперской и постимперской действительности.
Можно сказать, что у Российской империи не было географической удаленности окраин/колоний, они были включены в управленческую деятельность государства, хотя и имели свою этническую и конфессиональную специфику. Причем окраины, присоединенные к России в XIX столетии, являлись, прежде всего, мусульманскими по традиционному вероисповеданию (Средняя Азия, Кавказ, часть Закавказья).
Если с обозначением Средней Азии и Кавказа как «колоний» -ещё можно согласиться, то Поволжье и Приуралье обычно российскими колониями не именуются, в силу их серьезного врастания в российские структуры и обретение нерусским населением некоторых общих черт российской ментальности.
В послесловии к изданию книги Э. Саида «Ориентализм. Западные концепты Востока», переводчик и комментатор этого труда А. В. Говорунов, четко описал структуру ориентализма, с примерами тенденциозности Запада в отношении Востока - это система репрезентаций, имеющая своей конечной целью оправдать и легитимировать господство Запада над Востоком: использование суммативного подхода, эссенциализм, аисторизм, текстуальность, слабовыраженное личностное начало, утрирование различий Востока и Запада1.
Остаться в стороне от рассмотрения интересного концепта Э. Саида отечественным ученым не представляется возможным. Первые шаги в осмыслении его идей уже сделаны [3, с. 325-344; 18, с. 273388]. Дальнейшее движение по рассмотрению «внутреннего Востока России» продолжается.
1 Суммативный подход - готовность обсуждать любую связанную с Востоком ситуацию в терминах «восточного человека» или «восточного менталитета», чохом записывая туда представителей совсем разных регионов, культур, времен, социальных слоев и поколений; эссенциализм - готовность судить любую ситуацию, исходя из предпосылки, что в основе её лежат некие вечные и неизменные сущности, раскрывающие глубинные черты данного явления; аисторизм - характеристика Востока вне времени и пространства; текстуальность - господство концептуальной схемы [7, с. 641-642].
Более того, зарубежный исследователь Вера Тольц отмечает давнюю особую позицию российских востоковедов. Она рассматривает Россию как специфическое политическое и культурное пространство, где не существует четкой границы между Востоком и Западом [21, с. 10]. По её мнению, российские востоковеды начала ХХ века выступили с критикой преобладавших долгое время подходов к изучению культуры Востока. Выводы этих ученых предвосхитили «постколониальный подход», ставший особо влиятельным в западной науке, начиная с конца 1970-х гг. [21, с. 11]. Детализируя сказанное, В. Тольц пишет:
«Розен (проф. С.-Петерб. университета - авт.) и его ученики постоянно подчеркивали разницу между собственными исследованиями Востока и работами, созданными такими неакадемическими экспертами, как государственные чиновники, военные, православные миссионеры. Важность работ неакадемических экспертов признавалась востоковедами-учеными, но только в жестких пределах» [21, с. 22].
Говоря об ориентализме, Саид утверждал, что он характерен и для российской действительности, но в меньшей степени, чем для западной, в первую очередь, французской и английской. А. В. Говорунов заостряет внимание читателя на вопросе «об ориентализме по-русски». Он пишет:
«Ориентализм по-русски - это, по крайней мере, два сравнительно самостоятельных события: отношение к позиции Саида в российской аудитории и попытки использовать его методологию для исследования российской истории» [7, с. 622].
Отечественные исследователи после выхода книги Э. Саида в 1978 г., вряд ли могли активно включиться в ту полемику, которую она вызвала в мировом академическом сообществе, учитывая идеологическое противостояние социалистического и капиталистического миров. Вряд ли советские востоковеды в условиях господства форма-ционного подхода могли поставить вопрос о приложении идей Саида
^ ^ 1—г ^ ^
к российской истории. Перевод книги на русский язык, сделанный в изменившейся общественной ситуации, и её издание в 2016 г. позволили востоковедам высказать своё отношение к ориентализму. Был опубликован сборник статей «Ориентализм уб. ориенталистика» с участием в нем зарубежных исследователей [16].
Отечественные специалисты по истории российских мусульман позднеимперского периода проделали серьезную работу, исследуя модернизационные процессы в мусульманском сообществе и реакцию на них имперской власти. Эти труды создавались с учетом смены методологических парадигм рубежа XX и XXI вв. [15]. Современные
российские ориенталисты опирались на лучшие традиции отечественного востоковедения, добывая и исследуя то знание, о котором Саид писал с уважением как о подлинном знании народов и времен, «которое приобретается в результате понимания, сочувствия, тщательного их изучения и анализа из интереса к ним самим» [19, с. 10]. Тех востоковедов, которые честно работают над интерпретацией исторических источников, не склоняясь в сторону национализмов, не впадают в крайности, можно представить частью российского ориентализма, как прошлого (ярким его представителем является выдающийся востоковед В. В. Бартольд), так и настоящего.
Ситуация применимости методологических идей Саида к интерпретации российской истории и этноконфессиональных взаимодействий периода Российской империи представляется довольно сложной хотя бы в силу того, что исторический путь нашего Отечества не укладывается в рамки дихотомии Запад/Восток (если принять её как относительно верный и существующий до сих пор в сознании людей конструкт). К тому же наше общество в своей исторической памяти хранит реалии особого советского времени.
Приведем некоторые примеры из истории понимания властью модернизационных процессов в мусульманском российском сообществе в начале XX в. Исследуя причины и характер трансформации исламского дискурса Особых совещаний в 1905-1914 гг., можно отметить, что, с одной стороны, властью делались усилия по сбору разнообразной информации о российских мусульманах. Но, с другой стороны, дискурсивное поле Совещаний определяли влиятельные представители политической элиты того времени и поэтому через все Совещания проходила идея сохранения безопасности единой империи.
Редкие представители мусульманского мира, участвовавшие в работе Совещаний, являлись теми фигурами, кто шел в русле предложенных властью концепций и, будучи высокими по статусу (кади, ахуны и пр.), идентифицировали себя как выразители интересов основной массы мусульман. То, что говорил российский чиновник, воспринималось ими как изначальная матрица, к которой надо приспособиться мусульманам, считавшим высшей истиной Священную Книгу - Коран.
В Журналах Особых совещаний, представляющих собой ценный источник по интересующей нас тематике, неоднократно упоминается Указ «Об охране терпимости в делах веры» от 12 декабря 1904 г. [14, с. 21-22], наметивший вектор обсуждения мусульманского вопроса в среде высшего чиновничества России. С. Ю. Витте в своих мемуарах, говоря об этом документе, отмечал, что Указ «возлагал на комитет
министров озаботиться изысканием мер для водворения законности, расширения свободы слова, веротерпимости, местного самоуправления, устранения излишних стеснений инородцев (выделено нами -авт.) и всяких исключительных законов» [6]. Упомянутые Журналы рассматривались чиновниками как источник информации, необходимой для размышления и выработки управленческих решений.
Например, туркестанский генерал-губернатор Н. Н. Тевяшев познакомился с Журналами по распоряжению из Санкт-Петербурга и написал Отзыв начальнику Главного штаба о регламентации конфессиональных отношений в крае [13, с. 68-76]. Надо отдать должное генерал-губернатору, который сумел дать общую оценку управления Туркестанским краем со стороны российского1 правительства за более чем 40-летний период со времени продвижения имперской России в Центральную Азию. Главная мысль составителя Отзыва точно отражала ситуацию в крае и заключалась в том, что за все эти годы «правительство совершенно не коснулось вопроса о регламентации духовной жизни населения занятого края». По мнению Тевяшева, это было верное решение: «... правительство стояло на совершенно правильном пути, так как принятый в основание принцип невмешательства в религиозный быт населения никаких недоразумений не вызывал ранее и не вызывает теперь» [13, с. 68]. Дав общую оценку политики центра, Тевяшев детально рассмотрел позицию правительства, отраженную в Журналах Совещаний 22 февраля и 1 марта применительно к Туркестанскому краю. В вопросе о регламентации сооружения молитвенных домов на территории края, он пришел к выводу об отсутствии всякой необходимости в таковой. По вопросу «о порядке избрания и назначения должностных лиц магометанского духовенства», мнение генерал-губернатора опять-таки можно назвать особым: не надо посягать на эту сторону жизни населения. В Отзыве справедливо были отмечены особенности организации мусульман в единое целое без различий имамов по общественному и служебному положению: «между ними нет ни высших, ни низших; какого-либо связующего звена между прихожанами не существует». Естественно, как человек православный, Тевяшев применяет слово «прихожане», не вдаваясь в тонкости различения терминов «приход» и «махалля». Опыт работы Оренбургского магометанского духовного собрания (ОМДС) не должен быть перенесен, по мнению автора, на Туркестанский край. Он рассуждает следующим образом: «создавать из имамов особую касту с подразделением их на высших и низших не только
1 В документе «русского», как было принято в делопроизводстве того времени.
нежелательно в смысле политическом, но и было бы противно всему укладу жизни местного туземного населения». Говоря о порядке открытия мектебе и медресе, генерал-губернатор не соглашается с позицией совещаний Комитета министров и заявляет, что местная ситуация вполне регламентирована ст. 89 «Устава ученых учреждений и учебных заведений». Того, что есть, вполне достаточно. Аргументация этого утверждения убедительна и вместе с тем проста, исходит от конкретных обстоятельств: «.. .один инспектор на область, в большинстве совершенно не знакомый с местными наречиями, не в состоянии надзирать над всеми туземными учебными заведениями, которые насчитываются тысячами».
Тевяшев подверг критике постановку вопроса об учреждении особого духовного управления мусульман Туркестанского края, нашедшего отражение в Особом журнале № 5 Комитета министров. Он показал несоответствие постановки вопроса о регламентации духовной жизни мусульман, являющимися в Туркестане свободными духовно, общей цели, сводимой к выработке тех начал, на которых нехристианским исповеданиям могла бы быть предоставлена наибольшая свобода. Со знанием дела генерал-губернатор объяснял, что туркестанские мусульмане совершенно не знают и не знали духовенства, грамотный мусульманин может быть временно имамом, потом его может сменить другой - и никакой необходимости в Духовном управлении у местного мусульманского населения нет. Нежелательно и включение Туркестана в круг ведения ОМДС.
Таким образом, исходя из Отзыва, становится ясно, что неслучайно материалы Комитета министров были направлены на рассмотрение и оценку генерал-губернатору окраинной, особенной части Российской империи. Центру надо было понять специфику развития конфессиональных отношений в крае и получить информацию о ней от человека, который был ближе к интересующей среде и глубже понимал вред возможных необдуманных мер, не соотнесенных с конкретной жизнью мусульман региона.
Однако в условиях набиравшего силу революционного движения чиновники не должны были выпускать из виду вопросы управления Туркестанским краем. Поэтому Министерство иностранных дел вернулось к проблеме совершенствования отношений местной власти края и его населения и направило военному министру А. Ф. Редигеру 15 ноября 1905 г. с пометой «Секретно» своё заключение о проекте Положения об управлении Туркестанским краем. Оно было составле-
/—Ч ^ Г» о
но в связи с присоединением к краю Семиреченской и Закаспийской областей. Статс-секретарь граф Ламсдорф, подписавший документ,
сообщал, что министерство признало необходимым усиление состава администрации и полиции в Туркестанском крае «ввиду ощущаемой ныне потребности ввести более действительный надзор за жизнью населения, чуждого нам по языку и религии и живущего, за ничтожными исключениями, совершенно обособленно». Но сам Ламсдорф, указывая точку зрения МИДа, сомневался в необходимости решать вопросы в крае через усиление военных мер, что следует из его слов: «по всей вероятности, в виду ощущаемой ныне потребности.» нужно усиливать администрацию и полицию. Добавим от себя, что потребность жестких мер ощущалась в центральных районах страны, где активизировались революционные силы. По-видимому, вывод, сделанный МИДом, был верным: «. край нуждается не столько в военном управлении, сколько в хорошей администрации, сознательно относящейся к лежащим на ней обязанностям» [12, с. 106-107].
Тем не менее, 16 апреля 1906 г. произошла передача управления Туркестанским краем в МВД, а проект, подписанный Ламсдорфом и отражавший точку зрения МИДа, был положен под сукно. Революционное брожение стало определяющим фактором в разрешении сложившейся ситуации.
С точки зрения опасений чиновников перед тенденцией усиления пантюркизма и панисламизма, российским властям требовалось усилить позиции русского языка в среде нерусского населения. Хотя нужно отметить объективную сложность, существовавшую в этом плане: наличие языковых различий внутри самой мусульманской среды. Граф Ламсдорф отмечал применительно к среднеазиатским районам:
«наша администрация выслушивает доклады этих лиц ("туземных старшин и народных судей" - авт.) через переводчиков» и приходил к выводу, что «мы еще слишком мало знакомы с жизнью народов, населяющих Туркестанский край. лишь в редких случаях наша администрация может лично и без посредников вникать в нужды (иногда самые жизненные) народа» [12, с. 106]. Вызревало понимание, что «новым лицам, ставящим свою кандидатуру на административно-полицейские должности в крае, следует назначить сроки для определенного испытания в туземных языках: сартовском, киргизском или таджикском (смотря по месту, которое каждая из них желала бы занять), а также в мусульманском законоведении» [12, с. 107].
Впервые знание русского языка принималось как норма при получении каких-либо должностей среди казахов Оренбургского ведомства. В 1910 г. Семипалатинский военный губернатор А. Н. Тройницкий предъявил требование, чтобы «лица, баллотирующиеся на должности волостных управителей и кандидатов к ним, знали бы русский разговорный язык. Русским властям приходилось
разговаривать даже с ними через переводчиков». Тройницкий развенчивал существовавший в отношении казахов стереотип, что они не знают русский язык и утверждал, что они «из присущей ... хитрости не желают говорить по-русски.», хотя знают этот язык [17, с. 21].
На наш взгляд, даже приведенные отдельные примеры показывают, что для анализа обозначенной проблематики полезно обратиться к трудам Саида. Он характеризовал такой вид дискурса, как ориентализм, через совокупность следующих элементов: институты, словарь, ученую традицию, образный ряд, доктрины, колониальную бюрократию, колониальный стиль [19, с. 26]. Перед исследователями стоит задача разобраться, насколько этот перечень «работает» в рамках «российского ориентализма».
Для углубления нашего понимания образа российского ислама в позднеимперское время необходимо достижение гармоничного, с позиций гуманизма1, антропоцентричного освещения позиций российского чиновничества и мнений самих мусульман - с учетом различия картин мира в их сознании. Для полноты рассмотрения следует, по-видимому, услышать и многоголосый хор из голосов не только администраторов, но и востоковедов, журналистов и других представителей общества. Нужно проследить и сам путь передачи информации в управленческие структуры от разных групп информаторов, которые также имели своё неоднородное целеполагание2.
Для российской действительности важен вопрос об истории такого направления мысли, как панисламизм, и применение идей этого направления в политических целях. Следует глубже разобраться в том, почему власть пошла на усиление образа ислама как враждебного для России и, в конечном итоге, обвинила лидеров мусульманского сообщества в намерении отделиться от империи, в политическом сепаратизме.
Список литературы
1. Абдирашидов З. И. Гаспринский и становление газеты «Терджиман» // Гасырлар авазы / Эхо веков. - 2015. - № 3/4. - С. 211-219.
2. Алаев Л. Б. Ориенталистика и ориентализм. Почему книга Эдварда Саида не имела успеха в России? //Ориентализм У8. Ориенталистика: сб. ст. - М.: Сад-ра, 2016.
1 Э. Саид сетует по поводу утраты частью западных востоковедов слова «гуманизм», несмотря на то, что существовало, как он пишет, «пренебрежительное отношение к нему критиков-модернистов» [19, с. 14]
2 Первые шаги в этом направлении уже делаются; см.: [8].
3. Бобровников В. О. Почему мы маргиналы? Заметки на полях русского перевода «Ориентализма» Эдварда Саида // Ab Imperio. - 2008. - № 2. - С. 325-344.
4. Бобровников В. О., Конев А. Ю. Свои «чужие»: инородцы и туземцы в Российской империи // Ориентализм vs. Ориенталистика: сб. ст. - М.: Садра,
2016. - С. 167-206.
5. Бустанов А., Дородных Д. Джадидизм как парадигма в изучении ислама в Российской империи // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. -
2017. - № 3 (35). - С. 112-133.
6. Витте С. Ю. Воспоминания. Царствование Николая II. Том I. Гл. XXIV. [Электронный ресурс]. - URL: http://www.mysteriouscountry.ru/wiki/index.php/
7. Говорунов А. В. Ориентализм, репрезентация и вавилонский синдром // Саид Э. В. Ориентализм. Западные концепции Востока. - СПб.: Русский Мiръ, 2016. - С. 619-669.
8. Гусева Ю. Н. Информация об информаторах: как и кем собирались данные о мусульманах Российской империи в начале XX века // Народы Поволжья и Приуралья между революциями (1905-1917 гг.): сб. ст. - Казань: Ин-т истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2017. - С. 476-493.
9. Джераси Р. Окно на Восток: империя, ориентализм, нация и религия в России. - М.: Новое литературное обозрение, 2013.
10. Дюдуаньон Стефан А. Революции в Иране (1906) и в Турции (1908) в мусульманской печати Российской империи (1908) // Исповеди в зеркале: межконфессиональные отношения в центре Евразии (на примере Волго-Уральского региона XVIII-XXI вв.) / сост. и отв. ред.: С. А. Дюдуаньон, К. Ле Торривеллек, О. Н. Сенюткина. - Н. Новгород: Изд-во НГЛУ, 2012. - С. 251-300.
11. Зарипов И. А. Татарские джадиды о соотношении религиозных и светских начал // Ученые записки Казанского ун-та. Сер.: Гуманитарные науки. -2014. - Т. 156. - № 4. Мусульманское право. - С. 181-188.
12. Из заключения Министерства иностранных дел о проекте Положения об управлении Туркестанским краем, составленном в связи с присоединением к нему Семиреченской и Закаспийской областей, военному министру А. Ф. Реди-геру. 15 ноября 1905 г. Санкт-Петербург // Россия и Центральная Азия. Конец XIX - начало XX века. Сб. документов и материалов / отв. ред. Д. А. Аманжоло-ва. - М.: Новый хронограф, 2017.
13. Из отзыва туркестанского генерал-губернатора генерала Н. Н. Тевяшева начальнику Главного штаба о регламентации конфессиональных отношений в крае. 28 июля 1905 г. Ташкент / РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 3306. Л. 87-92 об., 96. // Россия и Центральная Азия. Конец XIX - начало ХХ века. Сб. документов и материалов / отв. ред. Д. А. Аманжолова. - М.: Новый хронограф, 2017.
14. Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату 12 декабря 1904 г. - ПСЗРИ. Собр. третье, 1904-1907. Т. 24. № 25495 / Собрание Высочайших указов, министерских разъяснений и других статей по вопросам о веротерпимости в России. - СПб., 1909.
15. Модернизационные процессы в татарско-мусульманском сообществе в 1880-1905 гг.: документы и материалы / сост. И. К. Загидуллин, Н. С. Хамитбае-ва, Л. Ф. Байбулатова, Х. З. Багаутдинова; под ред. И. К. Загидуллина. - Казань: Яз, 2014.
16. Ориентализм vs Ориенталистика: сб. статей / отв. ред. и сост. В. О. Бобровников, С. Дж. Мири. - М.: Садра, 2016.
17. Отчет Семипалатинского военного губернатора А. Н. Тройницкого. 1910 г. // Россия и Центральная Азия. Конец XIX - начало XX века. Сб. документов и материалов /отв. ред. Д. А. Аманжолова. - М.: Новый хронограф, 2017.
18. Российская империя в зарубежной историографии / сост. П. Верт, П. С. Кобытов, А. И. Миллер. - М., 2005.
19. Саид Э. В. Ориентализм. Западные концепции Востока. - СПб.: Русский М1ръ, 2016. - 671 с.
20. Сенюткина О. Н. Тюркизм как историческое явление: на материалах истории Российской империи, 1905-1916 гг.: моногр. - Н. Новгород: Медина, 2007. - 518 с.
21. Тольц В. «Собственный Восток» России: Политика идентичности и востоковедение в позднеимперский и раннесоветский период. - М.: НЛО, 2013.
22. Bazarbayev K., Ashimkhanova A. Z. Jadids Movement in Central Asia in the Late 19th and the Early 20th Centuries // Asian Social Science. - 2012. - Vol. 8. - No 8 (July). - Р. 225-237.
23. Сampbell E. I. The Muslim Question and Russian Imperial Governance. -Bloomington and Indianapolis: Indiana Univ. Press, 2015.
24. Eden J., Sartori P., De Weese D. Moving Beyond Modernism: Rethinking Cultural Change in Muslim Eurasia (19th-20th Centuries) // JESHO. - 2016. - No 59. -Р. 1-36.
25. Khalid A. Making Uzbekistan: Nation, Empire, 8nd Revolution in the Early USSA. - London: Cornell University Press, 2015.
26. Qadimism and Jadidism in Twentieth-Century Daghestan // Asiatische Studien - Etudes Asiatiques. - Zurich, 2015. - Vol. 69. - Issue 3. - Р. 593-624.
Статья поступила: 17.12.2018. Принята к печати: 31.01.2019
