CC BY
117
РОССИЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ЦЕНТРАЛЬНУЮ АЗИЮ
Александр КНЯЗЕВ
доктор исторических наук, профессор Кыргызско-российского славянского университета (Бишкек, Кыргызстан)
Краткая история вопроса
В 1990-х годах Россия значительно ослабила свои позиции в республиках Центральной Азии. Причиной тому были не только дефицит экономических ресурсов, на чем иногда акцентируют внимание некоторые политики РФ, но и более фундаментальные факторы, определявшие в тот период векторы самого развития России вопреки ее же национальным интересам.
Принципиальный пересмотр такого направления политики принято связывать с приходом на президентский пост В. Путина. Не отрицая этого факта, необходимо отметить, что ряд событий в российско-центральноазиатских отношениях в 2000 году стал лишь знаком перемен, начавшихся несколько позже.
В 2005 году во внешней политике Кремля произошел важный идеологический сдвиг: оглашение концепции суверенной демократии означало безусловную приоритетность суверенитета страны над всеми иными внешнеполитическими константами и начало отказа от безоговорочного следования западным либерально-демократическим принципам.
Утверждение парадигмы, что суверенитет — политический синоним конкурентоспособности страны вообще, во многом предопределило и изменение внешней политики РФ на пространстве СНГ, включая однозначную поддержку Узбекистана в его по-стандижанском конфликте с Западом, рост российской активности в ШОС и ряд других направлений. Ситуация, сложившаяся к 2004—2005 годам во внешнеполитическом позиционировании России, в частности на западном направлении и на ее южных рубежах, подталкивала Москву к тому, чтобы сместить центр своих геополитических интересов в Азию.
Что же касается Вашингтона, то (наряду с иными аспектами) военная операция в Афганистане предоставила США возможность открыто воздействовать на политические
процессы в регионе. Это вызвало заметную активизацию Китая в Центральной Азии. Игнорировать данные новации Россия не могла: возникали предпосылки для коренного изменения расстановки сил на территории, представляющей для России сферу жизненных интересов.
Трансформация внешнеполитической парадигмы Москвы
Изменение стиля отношений с основными международными партнерами, включая вполне реальные угрозы, с которыми сразу стала сталкиваться Россия при восстановлении своего международного статуса, заставляют ее руководство изменить идеологию, весь определяющий формирование внешней политики образ мыслей. Из рефлекторной она должна трансформироваться в осознанную и максимально долговременную, выстроенную стратегически. Речь идет не столько о восстановлении международного равновесия или о формировании многополюсности нового мироустройства, сколько о новой трактовке традиционной для РФ идеи обеспечения безопасности своих границ за счет их расширения, как минимум — расширения «зоны спокойствия» вокруг России.
Период внешнеполитического бездействия в ближнем зарубежье привел к заметному проникновению в экономику республик ЦА нероссийских капиталов, что, в свою очередь, обусловило появление предпосылок для серьезного смещения главных акцентов во внешней политике соседствующих с РФ государств далеко не в ее пользу. Страны региона настойчиво пытаются связывать свое будущее не только с одним внешним партнером, реализуя политику так называемой «многовекторности» или «дистанционного партнерства». Этот период характеризовался и серьезными трансформациями в идеологии национальных элит новых постсоветских стран опять же не в пользу России. Националистический дискурс одержал полную победу, та или иная внешняя ориентация объясняется исключительно соображениями национального эгоизма, отнюдь не всегда ему соответствуя.
В общем после 15 лет довольно хаотичного поиска республиками региона собственной идентичности во всех ее составляющих сегодня можно уверенно говорить, как минимум, об окончательном утверждении в регионе «государственно-центричной» модели, как ее называет Дж. Розенау1, как некой матрицы, определяющей (в том числе) внешнеполитическое поведение стран ЦА. Эту философию государственного строительства, взятую на вооружение всеми пятью постсоветскими республиками Центральной Азии, значительно благожелательнее восприняли во внешнеполитических институциях РФ, нежели в круге внешнеполитических игроков, из которого исходили пожелания о реализации неких либерально-демократических моделей. Нелинейный характер современного политического развития определяет различные модели и разнонаправленные траектории, примеры чему дает и эволюция посткоммунистических республик региона. Где-то отмечается мимикрия режимов под либеральные демократии западного типа, где-то имеют место различные автократии новых, неведомых ранее типов, где-то развиваются гибридные режимы. Нелинейность развития носит всеобщий характер и подтверждает, что нет (и не может быть) универсальных моделей развития, приемлемых для всех стран и народов. Западные модели как образец преобразований в государствах Центральной Азии (и не только) оказались дискредитированы практикой неудач-
1 Cm.: Rosenau J. Pre-Theory Revised: World Politics in an Era of Cascading Interdependence // International Studies Quarterly, 1984, № 1. P. 3—29.
ных реформ, социальной дифференциацией, бедностью и политическим расколом. В этой ситуации проблемы дальнейшего развития постсоветских стран уже не могут быть ни в какой мере заменены политическими технологиями. Осознание этого фактора в элитах новых лимитрофов стало весьма выгодным фоном для российской региональной активизации.
Показателями такого осознания и окончательного торжества в ЦА «государ-ственно-центричной» модели в последние годы стали два, как минимум, событийных блока. Первый — последовавший после андижанских событий 2005 года фактический разрыв стратегического партнерства Ташкента с Вашингтоном, вступление Узбекистана в ЕврАзЭС и ОДКБ, заключение договора о союзнических отношениях с Россией и резкая активизация республики в ШОС. Второй — внешне парадоксальный итог кыргызских «революционных» событий того же 2005 года, когда приход к власти в КР Кур-манбека Бакиева стал серьезным проколом американской политики. В силу ряда объективных и субъективных причин Бакиев еще больше, нежели прежде Аскар Акаев, развернулся в своей внешней политике в сторону России, а заодно и Китая (став, кстати говоря, значительно менее предсказуемым). Пусть и кажущаяся краткосрочной, но все же продуманная внешнеполитическая линия Москвы, выстроенная на фоне агрессивнонаступательной политики Запада с его псевдореволюционными технологиями, была (и является) более адекватной запросам, предъявляемым центральноазиатскими партнерами. 2005 год стал рубежом новых возможностей России в регионе благодаря тому, что Россия в отношениях с постсоветскими республиками теперь стремится использовать свой политический вес, дабы не позволить процессу выйти «за конституционные рамки и за пределы национального законодательства». Настойчивые попытки евроатлантического сообщества влиять на внутренние процессы в странах региона вызывают по истечении 15 постсоветских лет все большее отторжение. Как часть бывшего коммунистического блока республики ЦА рассматривались сквозь призму так называемой «парадигмы перехода»2, где превалирует убеждение, что проблемы любой страны можно решить механическим применением стандартизированных схем и рецептов, соответствующих потребностям так называемого «западного мира»3. Убедившись в отсутствии в странах Центральной Азии «гражданского общества», американцы и европейцы попытались создавать его искусственно. А республики региона в то время нуждались в укреплении государственных институтов, чтобы адекватно отвечать на вызовы независимости4.
Исторически обусловленное постсоветское внутреннее типологическое родство моделей государственного и общественного управления становится той основой, на которой зиждется восстановление многих утраченных в 1990-х годах направлений сотрудничества между Россией и республиками ЦА. Однако можно констатировать, что эта осно-
2 См.: Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, 2002, Vol. XIII, No. 1. P. 6.
3 Виелъмини Ф. Роль России в определении европейско-центральноазиатских отношений. В кн.: Проекты сотрудничества и интеграции для Центральной Азии: сравнительный анализ, возможности и перспективы / Под ред. А.А. Князева. Бишкек, 2007. С. 75—85.
4 Очень хорошо это видно на примере деятельности ОБСЕ, все больше воспринимаемой в регионе как инструмент США по реализации их геополитического плана, в котором центральноазиатские процессы демократизации просто используются для достижения внешнеполитических целей Белого дома (см.: Dunay P. The OSCE in Crisis // Chaillot Paper, April 2006, No. 88). Европейский подход к проблемам безопасности Центрально-Азиатского региона — технический, бессистемный, тогда как эти проблемы по своей сути являются долговременными, требующими системных и комплексных подходов. Повсюду в регионе в отношении оценок европейской активности налицо отторжение и фрустрация. Европейский подход к вопросам прав человека все более и более воспринимается как «большевистский», а «демократия» уже почти превратилась в ругательное слово, что ярко иллюстрирует существующий уровень отчуждения (см.: Виелъмини Ф. Указ. соч.). Более подробно данную проблематику автор анализирует в работе: Continuity post-sovietica, autoritarismo politico e diritti umani in Asia Centrale. Milan: ISPI, 2007.
ва может быть лишь временной. В долгосрочной перспективе явное нежелание центральноазиатских элит менять свой неустойчивый статус и криминализированную структуру режимов, позитивно реформироваться в сторону демократических преобразований — не в интересах России. В любом случае она заинтересована в обеспечении долгосрочной стабильности в регионе, но вовлекая в качестве партнеров в процесс модернизации режимов республик ЦА лишь те государства или международные бизнес-элиты, которые не склонны нагнетать дестабилизацию положения и деструкцию региона посредством, например, экспорта непродуманных новаций. В этом, видимо, и должна состоять одна из главных сущностей региональной стратегической программы РФ. Основанная на «двойных стандартах» политика Вашингтона в Центральной Азии предоставила Москве дополнительную возможность вернуть себе часть региональных союзников, ведь геополитический разворот, совершенный Ташкентом в 2005 году, — серьезный знак разочарования в американской миссии и показатель того, что Россия вполне созрела для участия в глобальных проектах, альтернативных западным.
Существующие в странах региона политические системы представляют собой отчасти смикшированные варианты прежней советской системы, на которые дополнительно накладывается определенная для каждой из стран специфика, происходящая из далекого доколониального прошлого. Функцию прежней коммунистической идеологии приняла на себя идеология построения этнократических государств (или в мягкой форме, как в Казахстане, «национально ориентированных»), но ни в одном государстве ЦА нет естественной конкуренции политических сил. Отсутствие идеологической базы, соответствующей реальным потребностям развития общества, имманентное новым государствам противоречие формы и содержания делает их еще более неустойчивыми, нежели коммунистические системы. Поэтому задача политики РФ в регионе, наряду с поддержкой суверенитета центральноазиатских партнеров, — стимулирование процессов их внутриполитической трансформации, обеспечение их большей устойчивости и результативности. В конечном счете внутриполитическая стабильность в любом из лимитрофов является и фактором собственной безопасности для России.
Даже при отсутствии проработанной долгосрочной концепции политики РФ в Центральной Азии самим историческим ходом событий на протяжении двух столетий был создан и во многом сохранился неплохой задел для ее создания и развития. Тем не менее возвращение Кремля в ЦА поставило перед российской внешней политикой задачу поиска принципиально новых механизмов сотрудничества с республиками региона и реализации своих интересов в Центральной Азии. В основу новой, еще не сформулированной концепции пока вписываются тактические задачи среднесрочной перспективы, которые уже решаются в текущей политике Москвы. Это контроль над добычей, транзитом и выходом на мировые рынки центральноазиатских энергоресурсов. Это сохранение и оптимизация российского военного присутствия в регионе, направленные прежде всего на упреждение угроз, связанных с радикальным исламизмом. Это поддержка действий центральноазиатских режимов по укреплению суверенитета, чтобы пресечь «экспорт демократии». Это поиск отношений консенсуса с растущим влиянием в регионе Китая, а также стремление не допустить его превращения в доминирующую силу в регионе.
В условиях глобализации монопольное российское (как и любое другое) присутствие в том или ином регионе мира — утопия. Поэтому в интересах РФ — привлечь к партнерству в политической и экономической реконструкции другие государства, реально заинтересованные в стабилизации Центральной Азии. Если говорить о внерегиональ-ных субъектах, то таким вариантом могло бы стать партнерство с Евросоюзом. Логическое обоснование выбора в пользу России как главного партнера для ЕС можно найти во многих сферах взаимодействия с республиками ЦА. Наоборот, вытеснение России из та-
кой политики может иметь фатальные последствия для безопасности всей Евразии5. Однако пока вполне очевиден антироссийский подтекст большинства инициируемых США, а также странами Евросоюза политических и экономических проектов развития государств региона. В этом проявляется как соревновательность действий основных игроков международной политики, так и низкий уровень их сотрудничества в ЦА. Нет сомнений, что вектор кооперационных и интеграционных проектов американского, европейского или иного происхождения необходимо направить не только на юг, но и на север (Россия), запад (Иран) и т.п. Наивно считать, что такое государство, как РФ, не будет продвигать свои интересы на экономическом, политическом, культурно-образовательном пространстве бывших советских республик, как, впрочем, и Афганистана, Индии, Пакистана и др.6
Наиболее естественная точка соприкосновения интересов России и республик ЦА — сфера коллективной безопасности. Ни США, ни страны Европы, ни Китай никогда не возьмут на себя всю ответственность за обеспечение безопасности государств Центральной Азии. Соединенные Штаты присутствуют в регионе для решения собственных национальных задач; Китай лишь начинает осваивать тактику взаимодействия с его новыми государствами, делая упор преимущественно на экономическое сотрудничество.
Это обстоятельство создает для России хорошую платформу для развития сотрудничества с республиками ЦА в военно-политической сфере. Новейшая история этого сотрудничества достаточно противоречива. После 1991 года российское военно-политическое влияние в регионе значительно ослабло, снизился уровень ее военного присутствия, включая потерю ряда военных баз в государствах Центральной Азии. При этом военнополитическое сотрудничество с данными государствами по-прежнему остается для РФ приоритетным. События 1999—2000 годов продемонстрировали реальность военной угрозы для Москвы с центральноазиатского направления. Заодно они показали, что, несмотря на частичную утрату Россией своего влияния, без ее участия невозможно решение любых военно-политических проблем региона. Это базис для восстановления полноценного присутствия Кремля в любых происходящих в регионе процессах в сфере безопасности. При дефиците у руководства любого государств ЦА финансовых ресурсов и политической воли, необходимых для создания собственного адекватного военного потенциала, участие в военно-политических договорных отношениях и военно-техническое сотрудничество — единственно возможные механизмы обеспечения безопасности в военной сфере. Имеющийся же в этих республиках военный потенциал не позволяет эффективно противодействовать всему спектру военных угроз и угроз военного характера, требуя военнополитической интеграции и объединения усилий в рамках региональных систем коллективной безопасности. Признанием этого обстоятельства является участие всех (за исключением Туркменистана) государств региона в Организации договора о коллективной безопасности (ОДКБ), функционально наиболее предметно сосредоточенной на решении данных проблем. Очевидный показатель признания неспособности США и НАТО влиять принципиальным образом на ситуацию в сфере региональной безопасности — один из главных тезисов Бишкекской декларации Шанхайской организации сотрудничества 2007 года: «Стабильность и безопасность в Центральной Азии могут быть обеспечены прежде всего силами государств этого региона на базе утвердившихся в нем региональных международных объединений»7.
5 См.: Interview with A. Rahr. Russia Profile Weekly Experts Panel: Another New Year’s Gas War // Russia Profile, 12 January 2007.
6 См.: Бойко B.C. Большая Центральная Азия и Россия: особенности историко-цивилизационного, геополитического и экономического взаимодействия. В кн.: Проекты сотрудничества и интеграции для Центральной Азии: сравнительный анализ, возможности и перспективы. С. 50—57.
7 Текст Бишкекской декларации ШОС // АКИpress, Бишкек, 16 августа 2007.
Экономический фактор в центральноазиатской политике РФ
Несколько лет назад один из основателей российской школы геополитики А.Е. Сне-сарев писал: «Экономические завоевания идут теперь впереди военных. Не та нация сильна, которая завалила всю страну штыками, а та, которая держит в своих руках сети экономических завоеваний!»8 Сегодня РФ не только восстанавливает свое экономическое присутствие в регионе, но и существенно наращивает его. Более того, ныне только она реализует масштабные многосторонние проекты (кооперация в разработке, добыче и транспортировке углеводородов, расширение военно-технического сотрудничества и др.), создающие реальную основу для региональной интеграции. Например, в 2000—2006 годах в Таджикистане свыше 40% притока прямых инвестиций составляют российские капиталовложения9. Правда, торгово-экономические связи со странами ЦА пока не играют существенной роли для самой России: в 2006 году совокупная доля этих стран в ее внешней торговле составила около 3% (во внешней торговле Китая — 0,6%). Доля же РФ во внешнеторговом обороте Кыргызстана равна 27,24%, Узбекистана — 16,39%, Казахстана — 18,87%, во всех случаях занимая первую строку рейтинга их внешнеторговых партнеров. В среднем по итогам 2006 года доля России во внешнем товарообороте стран ЦА приближается к 17% (доля КНР — около 12%)10.
Участие РФ в центральноазиатской политике и экономике на макро-, региональном и микрорегиональном уровнях (сотрудничество краев, областей, бизнес-структур, научно-образовательных институтов и др.) — один из важнейших императивов создания нового климата и возможностей сотрудничества, вероятно, и интеграции на двусторонней либо многосторонней основе для всего региона Центральной Азии, включая китайский СУАР, российские Алтай и юг Сибири. При этом интересы Москвы могут вполне гармонизироваться с целями Вашингтона, действия которого уже ряд лет вызывают критику не только ура-патриотов, но и прагматиков. Как пишет А.Д. Богатуров, «вопрос о приоб-
8 Афганские уроки: Выводы для будущего в свете идейного наследия А.Е. Снесарева / Сост. А.Е. Са-винкин. М.: Военный университет, Русский путь, 2003. С. 102.
9 См.: Regnum, 6 июня 2007.
10 См.: Парамонов В.В., Строков А.В. Экономическое присутствие России и Китая в Центральной Азии — ключевой вопрос для будущего ЕврАзЭС и ШОС. В кн.: Проекты сотрудничества и интеграции для Центральной Азии: сравнительный анализ, возможности и перспективы. С. 153—160.
Средний региональный показатель инвестиционной активности РФ снижается в основном за счет нефтегазового комплекса Казахстана. На начало 2007 года объем только финансовых вливаний США достиг 13,8 млрд долл. — около 30% всех прямых иностранных инвестиций в РК. Но в то же время российские компании обеспечивают свыше половины зарубежных капиталовложений в нефтегазовый сектор экономики Узбекистана, где действует более 450 совместных предприятий с российскими инвестициями. В ходе визита В. Путина в Казахстан и Туркменистан в мае 2007 года президенты государств ЦА подтвердили приоритетный характер сотрудничества с Россией в нефтегазовой сфере. Самый глубокий реверанс сделал глава Казахстана Н. Назарбаев: «Казахстан абсолютно привержен тому, чтобы если не все сырье, то большая его часть проходила именно по территории России». Кроме того, достигнута договоренность о расширении идущего с северо-запада РК в РФ транзитного нефтепровода Каспийского трубопроводного консорциума (КТК) с нынешних 29 млн до 40 млн т. Отмечены некоторые сдвиги по привлечению российских инвестиций и ресурсов «Газпрома» для поддержания и развития газодобычи в Узбекистане и Туркменистане. Главным же стало подписание 12 мая главами России, Казахстана, Туркменистана и Узбекистана декларации о строительстве прикаспийского газопровода мощностью 10 млрд куб. м, а также о расширении и модернизации трубопроводной системы Средняя Азия — Центр. В соответствии с этим документом стороны взяли обязательства до 1 сентября нынешнего года подготовить технико-экономическое обоснование, межправительственное и коммерческие соглашения о создании консорциума, в результате чего мощности по транспортировке газа из ЦА в Россию должны возрасти с нынешних 60 млрд куб. м до 90 млрд куб. м в 2014 году (см.: Собянин А., Шибутов М. Дождемся ли российско-казахстанской глобальной экспансии? // Республика. Деловое обозрение, Алматы, 25 мая 2007).
ретении Россией более заметной роли в обеспечении энергетических потребностей США уже перестал быть только теоретическим. Правда, до сих пор больше пишут и говорят о возможности поставок в США российских энергоносителей северным путем — через Мурманск. Южный (точнее, южносибирский) сценарий в этом контексте особого внимания не привлекает. Однако если в самом деле усилия США по формированию пути вывода энергоносителей из материковой части Центральной Евразии к югу начнут себя оправдывать, то приобщение России к подобному коридору может оказаться важной зада-чей»11. В этом сценарии есть лишь один, но важный фактор противоречия: планы США по формированию маршрутов транспортировки углеводородов из Центральной Азии жестко детерминируются соображениями политического характера, не столько стремясь к достижению экономических целесообразностей, сколько проектируя альтернативы российскому транзиту и китайскому вектору поставок центральноазиатских энергоресурсов. Стоимость прокачки нефти по любому западному альтернативному маршруту окажется более высокой по сравнению с российскими аналогами, присоединение к обходным прозападным проектам потребует от республик ЦА заметно большего участия и более существенных гарантий, нежели работа с Россией12.
Культурно-цивилизационный аспект проблемы
История распространения российского влияния в глубине Азии есть и история присутствия некоторых элементов европейской цивилизации: очевиден общий интерес в сохранении русского языка как универсального инструмента для доступа региона к мировой культуре13. Сегодня этот язык не только сохраняет свое значение как фактор сближения и общения местных народов. Практика новейшей истории свидетельствует, что с исчезновением системы образования на русском языке народы региона оказались явно неспособными ответить на вызовы глобализации. С потерей русского языка прямо связаны деградация центральноазиатских обществ, распространение примитивного исламизма и, во всяком случае, происходящий дрейф региона в сторону, противоположную каким-либо европейским принципам14. Новый характер российско-центральноазиатских отношений вряд ли оставляет место для успешного применения активно распространявшихся в 1990-х годах идеологем, апеллирующих к истории и акцентирующих внимание на некоем неравноправном, «эксплуататорском» характере этих отношений в прошлом.
Широкомасштабный миграционный поток из стран ЦА в Россию свидетельствует, что сегодня (в отличие от ситуации в XIX и XX вв.) демографически РФ не является фактором давления, наоборот, ныне она сама нуждается в человеческих ресурсах Центральной Азии. Поэтому можно уверенно предполагать, что любой процесс интеграции республик региона с Россией будет носить мирный и ненасильственный характер, как это
11 Богатуров А. Индо-сибирский коридор в стратегии контртерроризма // Независимая газета, 24 октября 2005. С. 14.
12 Первые обычно должны прокладываться в горных условиях или пересекать морские пространства, вторые (помимо прочего) оказываются значительно короче. По тем же причинам обходные проекты существенно более капиталоемкие. Например, проект транскаспийского газопровода с достройкой последующих участков газопровода «Набукко» оценивается в 10 млрд долл., а российский вариант модернизации и расширения центральноазиатских газопроводов — в 1 млрд (см.: Собянин А., Шибутов М. Указ. соч.).
13 См.: Abdullaev E. Uzbekistan between Traditionalism and Westernization. В кн.: Central Asia at the End of Transition / Ed. by B. Rumer. N.Y. — London: M.E. Sharpe, 2005. P. 267—268.
14 См.: Виелъмини Ф. Указ. соч.
преимущественно и было исторически. Тем более абсурдным представляется тезис о некоем комплексе «вины» России (и русских) за многочисленные промахи и перегибы в период существования империи и союзного государства, что якобы не позволяет ей (и им) на равных участвовать во всех делах региона. Внутренний колониализм, будь то социальные и иные диспропорции, пренебрежение центра к периферии и пр., — не в меньшей, а подчас еще в большей степени испытывали на себе и миллионы российских/советских граждан — этнических русских15.
Фактом является то, что Центральная Азия, даже в самом утрированном ее понимании образца 1990-х годов, сама, образно говоря, «перемещается» в Россию — миллионы этнических узбеков, таджиков и представителей других этносов на многие годы, нередко навсегда, переселяются в Россию либо как сезонная рабочая сила выступают связующим, часто спасительным, звеном между родиной и Россией. В РФ, особенно в ее краях и областях южного приграничного пояса, диаспоры азиатского происхождения постепенно трансформируются в устойчивые национальные сообщества местного социума, в том числе в статусно-правовом отношении.
Россия, сформировавшаяся как имперское и мировое государство, не может отступать от державной стратегии. Уход от традиционной политики мирового игрока губителен для РФ и чрезвычайно опасен для ее внешнего окружения. И не только в силу высочайшей и неизбежной экономической зависимости от России той же Европы. Особую опасность представляет возможный в случае такого развития событий слом ментальности населения РФ, в силу того, что, если политика минимальной достаточности утвердится, в России неизбежно разовьется русский национализм, обусловив постепенное скатывание к этнократическому государству. Симптомы такой опасности присутствуют в сегодняшней реальности, проявляясь в определенном росте национализма и самых разных фобий: этнических, религиозных, межрегиональных, расовых и так далее. Впрочем, это глобальное явление наблюдается далеко не только в России и во многом объясняется тем, что другие мобилизующие идеологии — социализм, демократия и т.д. — уже «отыграли» свое, став неактуальными к началу XXI века.
Непосредственно для РФ идеологические причины происходящего состоят и в глобальном унижении русской нации и России в целом, которая, будучи Российской империей и затем Советским Союзом, всегда оказывалась одной из ведущих мировых держав. Развал страны поставил именно русскую нацию в двусмысленное положение. Она привыкла к своей «ведущей» роли, а сегодня имеет место определенный «кризис идентичности», подразумевающий яростную защиту своей идентичности параллельно с поиском ее оптимальных характеристик. Ситуацию усугубляет и то, что далеко не все приезжающие в РФ граждане республик бывшего СССР законопослушны и способны качественно интегрироваться в российскую действительность. Эти группы людей очень часто и не стремятся к адаптации, возможно, и не способны — в силу причин культурологического характера. Процессы же формирования общественного мнения носят зачастую обобщающий характер: в Екатеринбурге, например, негативное отношение к наркоторговцам-таджикам затрагивает всю таджикскую диаспору. Конечно, есть объективные причины развития национализма и ксенофобии: экономические (область фактически депрессивная); социальные (массовая безработица, особенно скрытая); исторические — глубинная Россия всегда достаточно остро реагировала на угрозу распада страны, потерю ее идентичности и поддерживала политические силы, артикулировавшие эту угрозу. Но в любом случае сегодня нужно говорить скорее не о национальных конфликтах, а о наличии этнической напряженности на некритическом уровне. Само же наличие этой проблемы — повод к размышлениям и последующим действиям по совершенствованию существующе-
15 См.: Бойко В.С. Указ. соч.
го в РФ мультикультурного общества и мультикультурного государства. Исторически это абсолютно оправданно — Россия всегда была полиэтнична, а сегодня она единственное государство постсоветского пространства, не избравшее для себя путь этнократии. В азиатской части России и в ряде ее центральных областей, прежде всего в крупных городах и столичных мегаполисах, возникает новая этнонациональная структура, обладающая очевидными чертами центральноазиатского содержания и форм жизни (остаточных, обновленческих или конвергентных). Но, разумеется, эти процессы, во многом сохраняющие стихийный характер, не отменяют необходимости специальной работы по развитию межрегиональных, трансграничных и иных связей16.
Трудовая миграция в Россию создает для стран ЦА колоссальную зависимость. В 2006 году трудовые мигранты из стран СНГ вывезли из РФ свыше 3 млрд долл. в виде денежных переводов и более 10 млрд долл. наличными, а общий годовой заработок мигрантов достиг 20 млрд долл. С учетом известного дефицита трудовых ресурсов для самой России эти суммы — как показатель гипотетического экономического ущерба — абсолютно некритичны. Для стран происхождения мигрантов — а в Центральной Азии это прежде всего Таджикистан и Кыргызстан — данные поступления имеют принципиальное значение. «Россия остается главным рынком труда для таджикских гастарбайтеров», — считает руководитель Информационно-ресурсного Центра для трудовых мигрантов Таджикистана Музаффар Шарипов. По его словам, с начала 2007 года из Таджикистана на заработки выехало свыше 630 тыс. чел., «по нашим подсчетам, около 90% из этих граждан выезжают в различные регионы России. В то же время в Казахстане наших трудовых мигрантов чуть более 40 тыс. чел.»17. В Таджикистане денежные поступления от мигрантов из России составляют около двух бюджетов республики, в Кыргызстане этот показатель заметно ниже, однако в обоих случаях чрезвычайно важно и то, что трудовая миграция снимает значительную часть социальной напряженности, с которой неспособны справиться неэффективные экономики этих республик.
В м е с т о з а к л ю ч е н и я
Значительная проблема российско-центральноазиатских отношений, во многом препятствующая формированию устойчивого партнерства, — перманентная неопределенность внешней политики самих государств региона по отношению ко всем внешним геополитическим игрокам, включая и РФ. Возведенный в догму в 1990-х годах эвфемизм о так называемой «многовекторности» служит оправданием этой непоследовательности, продиктованной как объективными, так и субъективными интересами (чаще всего сиюминутными), отнюдь не всегда совпадающими с подлинными национальными задачами. В отношении всех внешних сил у стран региона попросту отсутствуют какие-либо долгосрочные стратегии в любой сфере взаимодействия: политической, экономической и т.д.
Стремление же России и русских в Азию вообще и в Центральную Азию особенно — лишь отчасти проявление старых философско-политических и новых конкретных политических идей, вроде азийства Э. Ухтомского или евразийства и неоевразийства образца
16 См.: Бойко B.C. Указ. соч.
17 Regnum, 25 июля 2007. По данным Исследовательского центра «Шарк», 94,7% от общего потока трудовых мигрантов въезжают на заработки в РФ, 2,4% — в Казахстан, по 2, 9% принимают Украина, Беларусь, Кыргызстан и Молдова. Реальный уровень безработицы в Таджикистане составляет 11,3 %, в том числе в городах — 13,2%, в сельской местности — 10,9%. При этом наибольшая доля безработных приходится на молодежь — 68,9%.
1920-х и 1990-х годов18. Сегодня этот процесс происходит и в силу действия более императивных факторов: геополитических и геоэкономических, демографических и миграционных и др., — хотя он и не есть простое выражение глобализации. Нельзя не отметить подвижности границ Центральной Азии (как это было и в прошлом): они не совпадают с государственными, а носят скорее фронтирный характер, то есть служат линией культурноцивилизационного рубежа19, где (в случае с Россией) встретились и до сих пор вполне продуктивно взаимодействуют славянско-христианский и (преимущественно) тюрко-му-сульманский миры.
Россия всегда была специфическим имперским проектом, особенностью которого является то, что он лишен какого-либо коммерческого значения. Империю как огромный и единый территориально-пространственный комплекс создавали, руководствуясь политическими целями, стремясь к тому, чтобы Россию окружало огромное упорядоченное пространство, защищенное от всех внешних угроз. Именно вопросы собственной безопасности, защиты своего государства, а не некие синкретистские евразийские доктрины, преподносящие «связывание великих пространств Евразии» как мессианский долг России, стояло в основе ее продвижения в Азию.
Такой подход подразумевал значительно более органичное взаимопроникновение метрополии и колоний, нежели, скажем, в случае Великобритании. Последняя тоже была величайшей империей, но это был сугубо коммерческий проект, многочисленные владения были разбросаны в изрядном удалении от метрополии, представляя собой, по сути, «филиалы большой фирмы» под названием Объединенное Королевство. Крушение этой колониальной империи было сворачиванием проекта, ставшего убыточным.
В результате такого рода подхода к колонизации роль России в Центральной Азии исторически сложилась, как системообразующая, как регулятор основных механизмов внутрирегионального равновесия. Наряду с выполнением этой системообразующей и регулятивной роли Россия является, по большому счету, самым эффективным вектором (даже если в последние годы и больше потенциальным) для модернизации центральноазиатских политических систем, как это и было исторически. Россия представляет собой наиболее приемлемый образец политической культуры для стран региона, учитывая характерную для политических систем этих стран высокую роль государственных структур. Она есть вектор ориентации республик ЦА если не на демократию в классическом понимании этого термина, то, по крайней мере, на обеспечение большего плюрализма внутри центральноазиатских политических систем.
На этом фоне российский постимперский проект в самом его широком понимании имеет полное право на полноценное существование. Континентальный профиль России как государства не оставляет ей возможности существовать иначе, нежели в качестве великой державы, к чему она стремительно возвращается. Поэтому без России и вопреки России уже невозможно решить ни одной сколько-нибудь значимой международной проблемы, тем более в регионе, который объективно представляет для РФ сферу национальных интересов и где, несмотря на все потери постсоветского времени, она сохранила наибольшее число определяющих факторов влияния.
18 См.: Д. Схиммелъпеннинк ван дер Ойе. Азиатский соблазн России // Космополис, 2002/2003, No. 2 [URL: http://risa.ru/cosmopolis/archives/2/shimmelpennik.html].
19 См.: Бойко B.C. Указ. соч.
