CC BY
8
КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ - НЕТ! ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ - ДА!
Л.В.Скворцов,
доктор философских наук, заместитель директора ИНИОН РАН РОССИЯ:ПРОБЛЕМА "ПРАВИЛЬНОСТИ" ПУТИ
1. Что такое цивилизационная "правильность"?
На пороге XXI в. Россия вновь нашла свой "правильный путь". Для любой цивилизационной системы нахождение нового "правильного пути" — это событие грандиозное, означающее рождение нового мира. При нормальной цивилизационной эволюции такое случается раз в тысячелетие. Между тем в XX в. в России периодически открывались новые пути. На заре XX в. был открыт путь конституционной монархии, который затем был отвергнут, и Россия двинулась путем демократической республики. Демократическая республика просуществовала недолго и была отвергнута. Страна встала на путь диктатуры пролетариата, которая была оформлена как республика Советов. Существовало представление, что советская власть — на многие века, и ничего, кроме собственных ошибок, не может ее погубить. 70 лет страна шла именно этим путем. Однако затем был сделан вывод, что "правильный путь" совсем иной — это путь президентской власти и коренной перестройки. Этот путь повернул Россию вспять, к историческому прошлому — со всем тем, что служило основанием для представления о "неправильности" этого пути.
Попадание в историческое прошлое ставит перед теоретической мыслью вопрос: не обнажает ли открытие множества "правильных путей" для России печального факта, что у политиков не все в порядке с пониманием того, что означает "правильность"
пути в цивилизационном смысле. Как можно рассуждать о "правильных" и "неправильных" путях общественного развития, не зная, что такое "правильность" пути? Если нет критерия правильности, то нельзя оценить, какой путь правильный, а какой неправильный. Существует представление, согласно которому знание критерия правильности предполагает наличие идеального образца, отклонение от которого порождает неправильность.
Например, если признается, что данная окружность является правильной, то имеется в виду, что все ее точки находятся на одинаковом расстоянии от центра. Это некий идеальный образец. В общественном сознании для суждения о правильности в цивилизацион-ном смысле большое значение также имеет выбор образца. Однако поскольку в мире насчитывается не одна, а несколько цивилизаций, то возникает вопрос: какую цивилизацию следует считать образцом? Обычно за образец берется наиболее богатая страна, которой приписывается качество особой цивилизованности, выделяющей ее из всех стран. Все должны теперь равняться на эту страну. И здесь возникает другой вопрос: может ли быть признан выбранный образец универсальным мерилом?
Если, например, мы избираем в качестве цивилизационного образца американский образ жизни, то тем самым полагаем, что все иные образы жизни, существующие в мире, являются "неправильными". Именно в той мере, в какой они "отклоняются" от образца.
Здесь сразу же встает масса проблем. Например, в США уровень преступности значительно выше, чем в Японии. Значит ли это, что Японии, чтобы стать правильной в цивилизационном отношении, следует добиваться повышения уровня преступности?
Или еще более фундаментальный вопрос: уровень потребления энергетических и сырьевых ресурсов на душу населения в США весьма высок; если его распространить на все страны, то тогда весь мир через короткий промежуток времени окажется перед энергетической и сырьевой катастрофой.
Но следует ли из этого, что универсальность вообще не может быть цивилизационной характеристикой? Здесь для прояснения ситуации кажется уместной аналогия с миром животных. На самом деле, если бы заяц решил имитировать волка, исходя из того, что волк сильнее, обладает мощными челюстями и большой скоростью передвижения, то такая имитация выглядела бы весьма комичной и, ви-
димо, кончилась бы плохо для зайца. Или если бы мы говорили о пути орла как универсальном образце, то должны были бы оценить путь змеи как "неправильный". На самом деле, орел обозревает огромные пространства и обладает большой скоростью полета. В этом он имеет несомненные преимущества перед змеей. Но змея обладает уникальными способностями движения по земле, прятаться в расщелинах скал, какими не обладает орел. И с этой точки зрения путь орла также может расцениваться как "неправильный".
Почему же в массовом сознании распространена точка зрения, что цивилизационная имитация в отличие от природной оправданна?! Это — выражение субъективного желания быть иным и вера в то, что это иное может быть просто привнесено, позаимствовано из другой жизни. На деле, однако, если иной код насильственно внедряется в данную цивилизацию, то он разрушает ее вовсе.
Иной образ может служить толчком для внутренней эволюции данной цивилизации, и такой толчок может быть продуктивен.
Подражание играет в жизни общества важную роль. Однако всякое подражание вторично своему происхождению. На самом деле, исходный образец формировался в специфических условиях. Истоком его формирования стала цивилизационная деятельность, в которой открылось знание, ставшее кодом данного образца. Внешнее подражание не означает восприятия внутреннего кода деятельности. В силу этого увлечение внешним подражанием имеет деструктивные последствия.
Образец, однако, может иметь форму принципа, который воспринимается как знание внутреннего кода цивилизации. Если принцип универсален в своей истинности, то возможна и универсальная всемирная цивилизация. Коль скоро универсальный принцип принимается каждым отдельным сознанием за истину, то становится практически возможным путь к созданию правильной всемирной цивилизации. Правильность здесь потенциально заложена в универсальном принципе. Эта позиция стала доминирующей.
Социальная ментальность в XX в. во многом определялась двумя универсальными принципами: это - принцип социальной справедливости и принцип свободы. В конечном счете мир раскололся на две общественные системы именно как реализация этих универсальных в своей правильности принципов. Россия выбрала принцип Социальной справедливости, Запад — принцип Свободы. В итоге мир оказался перед угрозой ядерного самоуничтожения.
Встал вопрос: как быть с оценкой истинности универсальных принципов? Если они неистинны, то в чем исток их неадекватности? И как теперь трактовать правильность цивилизационного пути? Ответ на эти вопросы и пытаются дать теоретики постмодернизма, считающие, что под ментальностью эпохи модерна должна быть подведена черта.
2. Явление постмодернизма: Деконструкция и эмансипация
Духовная сущность эпохи модерна определяется торжеством философии Просвещения, которая воспринимается как предпосылка становления цивилизации нового типа, основанной на всеобщих, универсальных принципах разума. Коль скоро эти принципы признаются истинными, то соответственно легитимное основание получает и категорический императив, требующий исполнения нравственного долга в равной мере обязательного для всех и каждого. Соответственно в качестве универсальной нормы возникает общее стремление к реализации в общественной жизни принципов свободы, социальной справедливости, т.е. равенства и братства, к соблюдению прав человека вообще. Поскольку реализация этих принципов представляется возможной лишь в условиях демократии, возникает волна утверждения различных форм республиканского правления, постепенного движения в направлении всеобщих выборов, в ходе которых и должен проявляться общий разум народа, делающий правильный выбор.
В XX в. особенно остро проявились и радикальное, революционное утверждение универсализма, и вместе с тем все нарастающий процесс тотальной бюрократизации общества и идеологической конфронтации, создающей потенциал гражданских и мировых войн.
Исторический опыт отчетливо показал, что те принципы, которые полагались истинными в своей универсальности, в процессе практической их реализации оказываются несовместимыми, взаимоисключающими. Соответственно возникает проблема истолкования исходной аксиомы универсальных принципов: является ли этой аксиомой свобода или же ею является социальная справедливость, т.е. равенство. Как оказалось, последовательная реализация свободы ведет к деструкции социальной справедливости, т.е. равенства, а после-
довательная реализация равенства приводит к наступлению на права человека, т.е. свободу.
Оставалась неясной и проблема происхождения универсальных принципов. Их можно было толковать идеалистически как стоящие над эмпирическим миром вечные истинные установки жизни. В этом случае задача состояла в том, чтобы так или иначе заставить мир следовать этим истинным принципам. В этом сходятся и сторонники свободы, и сторонники равенства.
Универсальные принципы можно толковать и материалистически как выражение интересов большинства людей. Этот путь означал необходимость перманентной революции до тех пор, пока не будут устранены все общественные силы, интересы которых не совпадают с универсальным принципом.
Таким образом любой путь потенциально заключает в себе применение массового насилия.
Чтобы нейтрализовать эту угрозу, обычно предлагается механизм компромисса интересов и принципов, позволяющий избежать фатальной цивилизационной деструкции. Однако, как оказалось, компромисс может открывать путь к власти тоталитарным силам, которые, взяв в свои руки государственные рычаги, используют массовое насилие для того, чтобы реализовать на деле свои классовые, расовые или иные представления, которые подкрепляются соответствующими "научными" аргументами и универсальными принципами.
У универсальных принципов разума при их реализации выявляется фатальная судьба: принцип справедливости порождает уравниловку, с которой никто не может согласиться; принцип равенства делает одних "более равными", чем других; реализация свободы во всей ее полноте порождает массовые нарушения правовых и нравственных норм. Казалось бы, очевидный в своей истинности принцип защиты прав человека также порождает драматические вопросы: следует ли защищать "права" серийных убийц, террористов, создателей лагерей смерти; или что делать, если лозунг защиты прав человека берет на свое вооружение военный агрессор, осуществляющий массированные бомбардировки мирных городов, разрушение инфраструктуры целых регионов, обладающий политическими и финансовыми средствами давления, навязывания своей воли под флагом реализации международного правосудия? Диктат универсалий как истин жизни и основанных на них правил задает цивилизационную инерцию, которая и истолковывается как всемирная цивилизация. Все,
что оказывается за ее границами, — это уже не цивилизация, мир современного варварства.
В этом разделении заложен потенциал двойных стандартов, который делает практически недействительным применение универсалий разума.
Универсалии разума теперь все чаще вытесняются мнением экспертов, т.е. научным знанием, которое не является всеобщим. Знание дает специалист, относящийся к узкой элите общества. Но истина этого знания полагается универсальной. Таким образом здесь заложен принципиально новый подход: истину диктует меньшинство. Современный мир должен признать необходимость такого диктата, тем более, что он уже фактически становится реальностью в условиях постиндустриального общества и рождения информационной галактики. Монополия на знания определяет господство в постиндустриальном мире.
Вместе с тем очевидно, что глобализация не проходит гладко, она сопровождается нарастанием межэтнических и межцивилизаци-онных противоречий. Можно ли считать эти противоречия следствием диктата научной информации? Или же эти противоречия отражают невозможность тотальной формализации жизни с помощью универсалий разума, как и подчинения мира на основе авторитета экспертного знания?
Возникающая во второй половине ХХ в. постмодернистская волна как раз и отражает появляющиеся новые аспекты цивилизаци-онной проблемы. Теоретики постмодернизма исходят из того, что можно нейтрализовать заряд цивилизационного кризиса, изменив отношение к смыслу.
Это представление имеет под собой определенное реальное основание. На самом деле ситуация кризиса возникает в силу цивили-зационной инерции, чреватой конфликтом. Преодоление цивилиза-ционной инерции отличается от преодоления инерции физической. В физическом мире действуют бездушные силы; в цивилизационном мире действуют одухотворенные силы, знающие смысл своего бытия и следующие этому смыслу. Из принятого и освященного массами смысла и возникает цивилизационная инерция. Но как изменишь смысл, если он принимается за истину жизни?
В философском дискурсе второй половины ХХ в. центральной становится проблема цивилизационного субъекта. Не умирает ли ци-
вилизационный субъект с рождением информационной галактики, не превращается ли он в исторический атавизм?
Как кажется, к этому выводу подталкивает критика М.Хай-деггером эпистемологического субъекта как создателя и хранителя Истины жизни.
Постмодернизм, развивая эту критическую линию, определяет тот механизм, который позволяет окончательно освободиться от субъекта, знающего абсолютное и утверждающего это знание в качестве императива жизни.
Ключевыми моментами здесь полагаются внутренняя независимость индивида, его раскрепощение, создание ниши, в которой индивид может сохранить себя, не дать подчинить себя ни устоявшимся общим представлениям, универсалиям, символам и понятиям, ни массовым информационным воздействиям.
Закономерно возникает вопрос: разве может человек в век науки полностью изолировать себя от влияния научной информации и экспертного знания? Это влияние может быть массовым, и оно служит общественному благу. Так, естественнонаучное знание может становиться мотивом определенного социального поведения. Например, знание свойств вирусов предопределяет стремление к использованию тех лекарственных средств, которые позволяют нейтрализовать возможность распространения эпидемий, и какой же реальный смысл может иметь "независимость" от таких видов научного знания? Иное дело трансформация естественнонаучного знания через концепции, имеющие социальный и нравственный смысл. Таковы, например, доктрины социального дарвинизма.
Аналогичным образом следует конкретизировать и характер влияния на жизнь общества различных универсалий. Это влияние неоднозначно. Вместе с тем можно считать правомерным вопрос об основаниях, на которых держатся универсальные принципы. Таких оснований два: первое — это соответствие природе человека вообще; второе — это реальные интересы конкретных наций, этносов, классов, партий. Человека, вообще, не существует, поэтому и принципы, соответствующие его природе, ставятся под сомнение. Если принципы соответствуют интересам конкретных частных субъектов, то их претензия на универсальность незаконна.
Здесь и лежит объяснение того, почему универсальные принципы, как таковые, не поддаются освящению. Они должны найти свое конкретное воплощение, которое становится священным сим-
волом, предметом поклонения. Но вместе с тем испаряется и их абстрактный универсализм.
Последовательное утверждение и бескомпромиссное отстаивание священных смыслов в качестве универсальных рождают фанатизм и экстремизм различного толка. Сужение поля насилия в мире связано, таким образом, с правильным истолкованием смысла и с изменением отношения к нему.
Как решает эту проблему постмодернизм? Для подхода к ее решению считается принципиально важным ответить на вопрос: где находятся смыслы? Ответ таков: они находятся в текстах. Поскольку этот ответ делает все смыслы относительными, то тем самым, как кажется, исчезает почва под фанатизмом и экстремизмом любого толка. Но не выплескивается ли при этом из ванны вместе с грязной водой и ребенок?
Смыслы выводятся за пределы реальной духовной онтологии. Это выразил вполне отчетливо Жак Деррида. Он утверждает, что нет ничего имеющего смысл за пределами наших текстов. Это коренным образом изменяет статус всех общих понятий и символов, которые лежат в основе как современного знания, так и культуры.
Таким образом, постмодернизм, как кажется, из явления философского, теоретического превращается в феномен культуры, в общую современную ментальность. В этой ментальности происходит эрозия абсолютных смыслов. Все смыслы теперь становятся относительными. Соответственно возникает вопрос, насколько адекватной была сама постановка вопроса о возможности вечных и универсальных истин.
Для постмодернистов, таких как Жак Деррида, хайдеггеровская критика эпистемического субъекта — это предпосылка деконструкции. Речь идет прежде всего о деконструкции метафизических смыслов, которые придают истинам константный, вечный характер. Деконструкция метафизики, как представляется, подрывает константную опору всех иных общих понятий и символов.
Возможность такой деконструкции обосновывается тем, что в смысловой реальности текста знаки и символы не могут обладать самодостаточностью. Согласно Жаку Деррида, все значения в этой реальности образуются не самодостаточностью знаков, а посредством difference, т.е. различием их положения в тексте. Логика difference заключается в том, что смыслы, значения меняются от их положения в пространстве и времени текста. Все символы оказываются
"текучими" в меняющихся связях с другими символами и общими понятиями. Человек работает в контексте, не имеющем ни начала, ни конца, и поэтому он не имеет какой-либо исходной опоры, от которой он может отталкиваться в оценке смыслов и значений.
В силу этой реальной ситуации бытия человека, полагает Дер-рида, внесение устойчивых смыслов в этот мир и есть акт насилия. Полного соответствия между словом и миром, символом и действительностью нет и быть не может. Общие понятия в силу этого обладают лишь метафорическим соответствием. Так, например, понятие исторического прошлого несет в себе лишь тот смысл, какой мог бы быть, если бы была история.
Это относится к другим "устойчивым" понятиям. Все они, за исключением одного понятия, неустойчивы. Этим единственным общим и устойчивым символом, который должен определять позиции человека всегда и везде, является понятие "эмансипация".
Человек занимает истинную позицию тогда, когда он помещает себя в классический дискурс эмансипации. Деррида подчеркивал, что у него нет толерантности к тем — будь они деконструктивисты или нет, — кто иронически относится к великому дискурсу эмансипации. Можно превращать дискурс об эмансипации в телеологию, метафизику, эсхатологию, классический мессианизм; однако не существует какой-либо этико-политической позиции или действия, которые могли бы стать основанием отвержения эмансипации. Плюрализм теоретических и практических политических позиций, таким образом, может быть бесконечным, важно лишь сохранять некую отстраненность от любой устойчивой позиции.
Это позволяет избежать фатальных разломов самосознания и принципов жизни при переходе от одной жизненной ситуации к другой. Именно эмансипация позволяет избежать смысловой самодеструкции, обеспечивая сохранность феномена бытия.
Как же воспринимается позиция постмодернизма в интеллектуальных кругах Запада? Наряду с осторожным признанием ее правомерности, она встречает и ожесточенное сопротивление.
Концепция деконструкции и эмансипации, по мысли критиков постмодернизма, ведет к утрате устойчивых ориентиров массового поведения и духовному хаосу. Наиболее определенно в этом духе высказываются метафизически ориентированные философы.
Так, Уильям Десмонд (Лувенский католический университет) отмечает, что постмодернистская деконструкция подобно урагану
пронеслась над пустынным ландшафтом современной мысли в последние 20 лет1.
Он считает, что постмодернизм не является ничем иным, как продолжением методологии, основанной на универсальном сомнении. Деструкция прочных духовных основ жизни современного общества, по мысли Десмонда, началась именно с Декарта. Философия Канта, определившая метафизику как проявление догматизма, предопределила и главное требование философии модерна: метафизика должна найти оправдание.
Философия модерна стремилась подорвать основание веры, однако в конечном итоге универсальный скептицизм оборачивается и против самих претензий на самооправдание знания, т.е. против самого идеала философии модерна.
Универсальный скептицизм, считает Десмонд, разбудил собак философской войны и никто не способен сегодня поставить их к ноге. Нет ничего в осадке, все находится в потоке. Пробуждение от догматического сна породило общую турбулентность духовной жизни.
Философия модерна сделала мерой всех вещей человека, и он стал перестраивать мир в соответствии со своими субъективными представлениями и возрастающим техническим мастерством. Мир, как кажется, теперь сделан заново: он стал более интеллигибельным и понятным. Казалось бы, исчезает загадочность и непонятность этого мира, поскольку сам этот мир создается человеком в результате деконструкции природы. Однако в действительности философия модерна не приближается к разгадке тайны бытия, а, скорее, удаляется от нее.
3. Восточная традиция: Разгадки тайны бытия
Если правильность пути не может быть представлена в виде идеального образца и не может быть следствием реализации универсального принципа, то тогда следует поставить под сомнение саму способность эпистемического субъекта открыть правильный путь. Деструкция эпистемического субъекта как творца универсальных истин разума возвращает цивилизационную проблему к тем исходным
1 См.: Desmond W. Neither Deconstruction nor Reconstruction: Metaphisics and the Intimate Strangeness of Being // Intern. philos. quart. - N.Y., 2000. - Vol. XI., N I. - P.37.
загадкам Бытия, решение которых стало началом философской традиции.
Современная философская мысль совершает "скачок" в прошлое: и наиболее притягательной для такого "скачка" кажется восточная традиция. Особое внимание в этом контексте привлекает философия Дзэн-буддизма, которая открывает путь к просветлению и конечной истине не через рациональное сознание и тексты, а через парадоксы, загадки, приоритет поэтического опыта в установлении контакта с сущностью Бытия.
Факт бесконечных цивилизационных трансформаций вещей и явлений, самих живых существ, не знающих ни начала, ни конца, ставит спекулятивный разум перед проблемой выражения того, что не имеет "ни хвоста, ни головы". Как можно знать прошлое и будущее и выражать это знание в цивилизационных универсалиях, если оно упирается в ситуацию безграничных изменений вещей, безграничных различий, безграничных начал и концов, безграничных возможностей?
Можно ли подступиться к реальности такого бытия через фиксированные образцы и универсальные принципы? Скорее необходимо постижение сущности вечной трансформации вещей. Такое постижение и есть открытие Дао как пути этого мира. Правильность цивилизационного пути в этом понимании соотносится с сущностью общего пути мира — Дао.
Сущность Дао схватывается через правильное ведение данного человеку мира. В этом мире все данное происходит из иного, "это" связано с "тем", а "то" с "этим". Если есть рождение, то должна быть и смерть, если есть смерть, то должно быть и рождение, если существует признание правильного, то должно существовать и неправильное. Возвращение к своей противоположности есть проявление Дао. Это значит, что противоположное есть исток рождения любого явления этого мира: бедность есть противоположность богатства, но вместе с тем из нее рождается богатство, из слабости — сила. Достигающий наивысшей силы начинает становиться все слабее и слабее. Из молодости рождается старость, из низкого высокое.
Если рождение всего из своей противоположности есть универсальный закон, то на его основе можно сделать фундаментальные выводы, относящиеся к сущности Бытия. Коль скоро мы рассматриваем мир как совокупность вещей, явлений, имеющих содержание и форму, то противоположностью, из которой происходит мир вещей, т.е.
матерью всех вещей, следует признать нечто бессодержательное, пустоту, т.е. Ничто как неизменное, бесформенное, бесцветное и беззвучное. Открытие конечной истины бытия есть вместе с тем путь к правильности цивилизационного поведения. Правильность цивили-зационного поведения оказывается парадоксальной. Чтобы не утратить желаемое, необходимо нести в себе противоположность, которая порождает желаемое. Это называется "находиться с матерью". Такое соединение не всегда можно выразить в твердых понятиях, рационально. Молчание может заключать в себе знание парадоксальности истины. К истине не всегда ведет и последовательное логическое рассуждение. Знание истины может открываться неожиданно, как озарение. К озарению могут подтолкнуть парадоксы и поэтические образы. Истина может открываться в чистоте переживания, свободного от всяких догм и предрассудков, от всех забот и повседневных проблем. Это и есть медитация. Новое видение мира предопределяет специфику механизма принятия решений как творчества, сходного с творчеством художника.
Постижение конечной истины Бытия подталкивает к специфической интерпретации иерархии явлений. Восточная философская традиция допускает признание "равенства вещей".
Эта концепция направлена против придания знака абсолютной ценности "этому" в противовес "тому".
Из этого представления не может не вытекать идея деконструкции сущности субъекта, "Я", как исходного основания определения иерархии ценностей. Если субъект придает абсолютное значение одному, то ничтожное значение он придает его противоположности. Исторически цивилизационное поведение основывалось именно на постулировании взаимоисполняющего характера ценностных ориен-таций. На этой основе возникают различные исторические типы представлений об истинной цивилизованности и о варварстве. Субъект всегда берет за исходное в оценках самого себя свои ценностные ориентации. Преодолеть такого рода субъективизм значит "утратить себя".
Но как возможно состояние "утраты себя"? Это достигается путем выявления иллюзорности идентичности субъекта: человек постоянно изменяется как меняются времена года, меняются и его ощущения, эмоции. Люди думают, что за этими изменениями находится что-то постоянное. Но если нет постоянной сущности человека, то тогда он — лишь часть текучего мира явлений наряду со всеми
иными вещами. Когда выделяют человека из мира вещей, поскольку он может мыслить, то невольно подталкивают к новой односторонности. Выделившись, человек делает акцент на том, что он выделяет в качестве ценности, и поэтому перестает замечать что-то другое. Тем самым он отделяет себя от полного знания.
Это относится и к цивилизационным отношениям. Распространенная тенденция выделяться из множества цивилизаций и представлять себя привилегированной системой считается основанием для верховного суда над иными цивилизациями.
Правильность цивилизационного видения должна включать в себя знание "неправильности этой правильности". Взгляд на себя с точки зрения иного и есть предпосылка деконструкции субъекта, освобождения его от предрассудка обладания абсолютной истиной, видение себя в качестве момента сложной, противоречивой цивилиза-ционной реальности.
Постижение сущности вещей, составляющих цивилизацион-ную реальность, представляет ключевую проблему гуманитарного знания. Эта проблема оказалась в центре внимания позднего Хай-деггера, позиции которого во многом перекликались с восточной философской традицией, а точнее с радикальным Дзэн1.
Хайдеггер обратился к анализу онтологического значения искусства и поэзии. Их роль определяется не столько имитацией природы, сколько способностью встречи с Бытием. Встреча с Бытием происходит специфическим образом — через посредство творчества, которое расшифровывает свойства природы как данности. Хайдеггер называет данность "землей", а расшифрованные ее свойства — "миром". Он иллюстрирует способность расшифровки Бытия на примере Парфенона. Греческий храм — это рождение "мира" через установление отношения с окружающими вещами. Храм помещает их в "Открытость", в которой они обретают свой смысл и свою ценность. В Открытости металл начинает сиять и мерцать, краски светиться, звуки петь, слова говорить. Открывая "мир", произведение искусства выворачивает "землю", освещает основания, на которых стоит "мир".
1 См.: Graham A.S. Art, language, and truth in Heidegger's Radical Zen // J. of Chinese philosophy. - N.Y., 2000. - P.503- 543. Как поясняет Арчи Грэхем, "радикальный" означает не экстремистский, крайний, а идущий "к корням" - в философском смысле.
Цивилизационное творчество в этом смысле есть расширение пространства Открытости, в котором и выявляется сущность вещей. Поэтому оно не может быть представлено как реализация истины универсалий. Истины открываются в творчестве, и они могут быть совершенно неожиданными.
Эволюция цивилизации может рассматриваться как становление "мира", который открывает все более широкий спектр свойств бытия и его возможностей. Рациональные формы сознания здесь выполняют не первичную, а вторичную роль. Искусство цивилизацион-ной деятельности обладает способностью перемещения жизни из привычного мира в мир непривычный и подчас неожиданный. И здесь обнаруживается, что сущность истины — это не идеальная форма, не образец, находящийся вне данной цивилизационной деятельности. Истина случается в этой деятельности. Стало быть, когда ищут истину цивилизационного пути в универсальных принципах сознания или в идеальных образцах, то ищут ее там, где ее нет.
Универсальные принципы и идеальные образцы могут служить толчком для цивилизационной деятельности, но истина открывается не в них самих, а в конкретных практических формах цивилизацион-ного творчества. Когда говорят: "Красота спасет мир", это не значит, что тем самым открывают цивилизационную истину. Это — лишь указание на то, что, следуя путем красоты, можно встретить истину. Аналогичным образом обстоит дело со справедливостью и свободой. Но, следуя этим принципам, можно и утратить мир цивилизации, вернуться к "земле", т.е. к "темному" бытию.
Цивилизационное бытие как деятельность, как работа — это поле битвы между освещающими и затемняющими тенденциями в постижении истины. Именно через это бытие и открывается действительная истина как цивилизационная целостность.
Истина бытия здесь не просто отображение реальности, а Бытие в целостности. Это бытие есть продукт создателя, но вместе с тем это и конкретная созданность, как результат разрешения конфликта между "миром" и "землей", "открытостью" и "закрытостью" бытия. Конкретная созданность перемещает человека в новые непривычные формы жизни. Вместе с тем ее сохранность требует поддержки постоянного состояния открытости.
В соединении с "миром" обнаруживается, что факт как таковой, а вместе с тем и методология эмпиризма не могут служить базисом постижения истины цивилизационного бытия. Истина — не ат-
рибут данности как факта, а атрибут события, в котором открывается то, что находится за данностью, а значит, есть на самом деле.
Однако открытие истины не дано раз и навсегда. Всякое открытие есть вместе с тем и сокрытие истины. Открытость истины можно сопоставить с русской матрешкой: одна матрешка скрывает другую, и так до бесконечности. Знание цивилизационной истины в конечном итоге упирается в фундаментальные проблемы человеческого существования. Это — проблемы оснований выбора.
Конечно, правильность Пути можно представить как противоречие и как его временное разрешение, создающее основание нового противоречия и нового его разрешения через цивилизационное бытие — творчество. Но в чем состоит основание мотива самого творчества и как определяется его правильность или неправильность?
Именно эта проблема оказалась ключевой для российского ци-вилизационного самосознания в XX в.
4. Русский путь: Между сохранением и деструкцией абсолютного
Мотив цивилизационного выбора может казаться самым закрытым, отождествляться с влиянием сверхъестественной воли. Он может интерпретироваться и как действие случая, эпифеноменом непредсказуемой встречи с Истиной.
Однако мотив цивилизационного творчества как явления общего, массового, проявляется тогда, когда цивилизация сталкивается со своим распадом, оказываясь перед реальностью Ничто. В этой ситуации как возможная реальность воспринимается и Абсолют как путь спасения.
Признание Ничто и Абсолюта как оснований выбора упирается в метафизическую проблему, проблему реальности, находящейся за пределами опыта.
Однако, когда эта проблема рассматривается в цивилизацион-ном контексте, то обнаруживается, что возможно непосредственное переживание соприкосновения с абсолютным и с Ничто. Ничто как и абсолютное могут быть предметом опыта, а значит и знания. Ничто по определению "есть нечто несуществующее", но как может существовать несуществующее? Если же мы понимаем Ничто как границу данной вещи или явления, то тогда Ничто оказывается универсальным свойством реальности: каждая вещь и каждое явление имеет
свою границу, переступая которую вещь или явление превращается в иное, в инобытие.
Цивилизационный выбор определяется знанием границ данной цивилизационной формы. Выход за пределы этих границ и есть соприкосновение с Ничто. Самодеструкция цивилизации может определяться волей, не знающей цивилизационных границ. Барьер такой самодеструкции — это цивилизационная граница воли, которая воздействует на массовое поведение в том случае, если находит свое адекватное духовное оформление, как знание абсолютного.
Любое общество наполнено противоречиями и конфликтами, вызываемыми индивидуальными различиями людей, различиями их социального положения, их этническими и конфессиональными различиями. Эти различия в цивилизационном целом отступают на второй план в том случае, если человек в своей массе постигает абсолютное.
Человек, постигающий абсолютное, отличается от человека, знающего только себя и свои естественные склонности. Поведение естественного человека определяется воздействием внешних — негативных или позитивных — факторов. Позитивные факторы "притягивают" его к себе, негативные — "отталкивают". В образной форме эти факторы можно представить как "кнут" и "пряник". Естественный человек будет избегать кнута и тянуться к прянику. Такой человек меняет свое поведение в зависимости от длины и прочности "кнута" и вкусовых качеств "пряника". Он выступает как объект воздействия, и в этом смысле он "предсказуем".
Человек, знающий абсолютное, также "предсказуем", но совершенно иначе. Он будет в любой ситуации следовать своему знанию абсолютного. Он не будет тянуться к "прянику", если это будет означать измену абсолютному. Но он не побежит и от кнута, если такое бегство будет означать предательство того, что он считает для себя святым.
Это — цивилизационное противоречие, но вместе с тем это и противоречие, которое раскалывает изнутри каждого человека.
История постижения абсолютного в различных цивилизациях как "священная история" образует в снятом виде онтологию жизни цивилизации. Совокупность основных исторических событий, определяющих постижение абсолютного для данной цивилизации, становится духовными звеньями, образующими цикличность цивилизаци-онной жизни.
Это — внешняя сторона цивилизационной жизни. Внутренняя ее сторона определяется знанием границ. Когда жизнь общества оказывается под угрозой, возникает общее внутреннее напряжение, "звенящая тишина". Это и есть опыт Ничто и осознание смысла абсолютного. Этот опыт может находить отражение и в речи и в идеях. Однако в своей сущности он совпадает с прямым видением правильности пути, непосредственным знанием сущности истины.
Специфика органона российского самосознания заключается в том, что ему присуще стремление к постижению правды — Истины, в которой нравственная истина (правда) должна совпасть с адекватным постижением реальности как таковой (объективное знание). В силу недостижимости такого совпадения российское самосознание, поскольку оно переходит от веры к разуму как исходному основанию духовных ориентаций, периодически оказывается в состоянии внутреннего раскола, движения от одной крайности к другой.
С историческим падением влияния религиозных форм цивили-зационного самосознания религиозные символы начинают вытесняться рациональными. Как это происходит? Поскольку символы фиксируют абсолютное, а последнее в рациональном цивилизацион-ном контексте может пониматься как то условие, от которого зависит жизнь данного народа, всех и каждого, то абсолютное реально открывается в исторической жизни, в ее событиях. Но абсолютное не может отождествляться с конкретным событием, хотя и содержит его в себе в "снятом" виде. Так, например, абсолютное, применительно к России, исторически формируется на основе опыта отношений с Востоком и Западом, православия с католичеством. Русская идея "открывается" в реальном историческом творчестве как понимание специфической миссии и судьбы России. Мир России открывается в самом процессе исторического творчества. Москва — Третий Рим; Россия — реализация вечной идеи Всемирной Империи; Русская идея как идея всечеловеческого единства и соединения церквей; Москва — центр мирового коммунистического движения, — все это вариации реализации исходной предпосылки цивилизационного самосохранения в различных обстоятельствах.
Исходная предпосылка существует как переживание, которое знают, но подчас не могут выразить рационально. Это — беззвучный призыв к Соборности. Рациональная работа здесь состоит в нахождении адекватного символа применительно к каждому новому этапу практической реализации исходной предпосылки. Символ становит-
ся значимым не только как выражение определенной внутренней исторической реальности: он обретает и свою самостоятельность как цель, как исток речения цивилизационного бытия в определенном русле. Принятие символа основывается на массовом доверии, так что по отношению к нему становится неуместным задавать какие-либо вопросы, ставящие символ под сомнение. Сам символ становится цивилизационной реальностью, определяющей сохранность цивили-зационного субъекта. Массовое сомнение в истинности символа — это начало самораспада цивилизационного субъекта, превращения его из народа как целого в население — конгломерат индивидов и отдельных групп, объединенных частными, временными интересами.
Цивилизационный субъект — это носитель констант, которые становятся онтологией образа жизни народа. Эрозия цивилизацион-ного субъекта влечет за собой паралич творческой энергии цивилизации и ставит под угрозу ее существование.
Деструкция абсолютного в массовом сознании с регулярностью природного закона порождает "смутное время". "Смутное время" обычно отождествляют лишь с определенным историческим периодом в жизни России, а именно со временем, наступившим после царствования Бориса Годунова. "Смутное время" можно, однако, толковать как эрозию абсолютного, исчезновение личностей, образующих народ как целое, доминирование естественного человека, воспринимающего свою волю в качестве приоритетного мотива социального поведения. Эта ситуация меняет качество общества, закрывает туманом общие цивилизационные ценности. В этом смысле "смутное время" можно трактовать как своего рода идеальный тип деструкции оснований цельного цивилизационного бытия.
Борис Годунов, организовав убийство царевича Димитрия, представителя династии Рюриковичей, имевшего все права на наследование российского трона, подготовил и крушение царствующей династии собственного рода. Казалось бы, ничто не предвещало ему столь печальной судьбы. На самом деле, царь Борис был выдающимся государственным деятелем, он был легитимно избран в качестве верховного правителя, сумел укрепить государственное положение России. И вместе с тем он нанес сокрушительный удар по священному принципу самодержавной власти, показав, что она больше не является абсолютной ценностью. Тем самым на высшую власть теперь мог претендовать любой человек, если он обладал достаточной изворотливостью, умом, бессовестностью и решительностью. Высшая
власть в стране превратилась в объект частных эгоистических устремлений. Настало время "кидал".
И первый, и второй Лжедмитрии — это "кидалы". Они выразили возникшее стремление к разграблению государственной казны и готовности к продаже государственных интересов России ради получения частной выгоды. Превращение предательства из исключительного в заурядное дело, возвышение к властным функциям людей без чести и совести, авантюристов — все это создало почву для воспроизводства Лжедмитриев. Когда первый Лжедмитрий выбросился из окна, когда его казнили, а тело его сожгли, смешали с порохом его прах и выстрелом из пушки рассеяли в пространстве, свидетелями всего это были массы людей. И между тем возник второй Лжедмитрий, который вновь собрал вокруг себя толпы предателей, воров и разбойников, поддержанных внешними врагами России и прежде всего — польским королем Сигизмундом, который в конечном счете решил устранить и Лжедмитрия и захватить русский престол.
Так действует механизм распада абсолютных ценностей. Он может менять свои исторические формы и маски, но суть его остается той же самой.
Видоизменение и распад символов представляет собой фундаментальную цивилизационную проблему. Неизменность может означать топтание на мете. Как видоизменить цивилизационную реальность и не разрушить саму цивилизацию? Государственный гений находит разгадку этой, казалось бы, неразрешимой загадки. Цивили-зационный профан ведет себя во дворце цивилизации как слон в посудной лавке.
"Русский размах" не раз затрагивал цивилизационные основания России. "Прорывы" вперед зачастую сопровождались сокрушительными ударами по цивилизационным константам, символам и традициям, что неизбежно порождало общенациональные катастрофы. Они обрели систематический характер, когда цивилизационные символы России, направленные на воспроизводство ее жизни, были вытеснены так называемыми конечными целями истории.
Конечные цели истории представлялись как вывод строгой социальной науки, чуждой всяких иллюзий. Между тем сама конечная цель истории — это фундаментальная иллюзия.
Характерно, что уже первоначальная попытка выработать рассудочный код России привела к тому, что российский разум тотчас раскололся на две взаимоисключающие ипостаси. Они проявились в
противоречии между западниками и славянофилами. С тех пор исторически сложившаяся евразийская цивилизационная сущность России разрушается, как правило, центробежными теоретическими тенденциями, имеющими западно-центристскую или восточно-центристскую ориентации.
Возникли и литературные образы внутреннего цивилизацион-ного противоречия российской жизни. Это неразлучные и несовместимые духовно друзья — Илья Обломов и Андрей Штольц.
Бессмысленная, не имеющая высокого смысла гиперактивность, с одной стороны, и не менее бессмысленная пассивность — с другой, — это выражение потери абсолютного, сплавляющего в единое целое волю, разум и чувство.
XX век прошел в России под знаком формирования качественно новой духовной парадигмы, которая, как казалось, позволит раз и навсегда преодолеть дуализм цивилизационной жизни. Для этого следовало лишь найти решение дилеммы религия — наука в пользу научного знания. Разрешение дилеммы между религией и наукой началось в Европе кострами инквизиции и завершилось в России в XX в. крушением храмов и монастырей. Этим расчищалась перспектива для правильного и четкого видения конечной цели истории. В итоге, однако, стал отчетливо видеться возможный конец цивилиза-ционной истории для России. И нельзя не видеть одну из причин этого — полное игнорирование в политической стратегии законов цивилизационного развития.
В итоге Россия стала двигаться в противоположных направлениях, впадая из одной крайности в другую, разрывая на части свое цивилизационное целое. Это было обусловлено тем, что виртуальный мир, как конечная цель истории, стал восприниматься массовым сознанием как единственно истинный мир, санкционированный авторитетом разума, тогда как реальное цивилизационное бытие — работа стала восприниматься как нечто ложное, неадекватное принципам справедливости и свободы. Это перевернуло весь тип цивилизацион-ной эволюции России.
Характерно, что в ХХ в. Россия, прежде "единая и неделимая", была дважды разорвана на части именно универсальными в своей истинности принципами: в октябре 1917 г. принципом социальной справедливости и принципом свободы в августе 1991 г. Оба принципа — продукт западной мысли эпохи модерна. Деструктивное следствие их практической реализации кажется парадоксом универсальной
ментальности. Как оказалось, в универсальной ментальности содержится какая-то фундаментальная ошибка. В цивилизационном смысле жизнь по истине — это не просто жизнь в соответствии с определенной универсалией разума, но и конкретный образ жизни в данной объективной ситуации, требующей постоянства производственного и бытового ритма, умения и привычки действовать именно в данных условиях. Традиция и есть онтология жизни миллионов.
Игнорирование традиции, определение "истинной" стратегии вопреки традиции порождает целый конгломерат видимостей истин. Они оказываются по отношению к данной цивилизационной реальности субъективными конструкциями, которые начинают свою разрушительную работу тогда, когда провоцируют темные инстинкты масс, поднимают их ради получения легкой добычи, нарушая при этом фундаментальные цивилизационные заповеди. Периодическое нарушение этих заповедей оправдывается необходимостью ломать худшее и утверждать все самое лучшее, что было создано за рубежом. Однако каждый раз такой прогресс оборачивается очередным кошмаром. Когда разрушаются исторические корни цивилизационных ори-ентаций, утрачивается общее понимание того, куда идет общество и какой смысл имеет это движение.
Россия вошла, точнее, ворвалась в ХХ век, разрушая, круша те материальные, цивилизационные предпосылки, которые формируют коренного человека, несущего в себе общие цивилизационные родовые начала, передающего из поколения в поколение исторические традиции цивилизационной деятельности.
С крушением всех и всяческих абсолютов, традиционных экономических и социальных оснований цивилизационной жизни началась новая эпоха в российской истории, сущность которой выражают два слова: "перманентная перестройка".
Россия за короткий исторический срок пережила целую серию радикальных реконструкций. XX век в России завершается горбачёвской перестройкой, обещавшей обеспечить ускорение социального и экономического развития, создание правового государства, решение продовольственной проблемы, переселение всех семей в отдельные квартиры, расцвет культуры, создание общего европейского дома, обеспечение мира и безопасности во всем мире. В итоге от этих воздушных замков остались одни развалины. Горбачёвская перестройка задала новую инерцию распространения утопических программ, обещавших за несколько сот дней изменить, по сути дела, весь сло-
жившийся формационный облик страны. В итоге возникли деструктивные процессы, создавшие условия для дележа уже созданных богатств, что привело к рождению волны криминала.
Казалось бы, такое явление невозможно в условиях всеобщей грамотности и высокого уровня образования. Но это произошло, потому что позитивистская волна в России, вызвавшая эрозию ее циви-лизационных констант, своеобразно резонировала с традицией самодержавных установок государственного управления.
Российское общественное сознание сохраняет одну константу — постигает пути истории, ее тайны и непредсказуемые повороты через разум и волю помазанника на верховную власть. Любое решение помазанника принимается как высшая истина, недоступная рассудку обычных людей. В XX в. к авторитету верховной власти добавляется и авторитет науки. Сознание человека, поднявшегося на вершину власти, объявляется сознанием, постигшим законы исторического развития.
Сознание вождя теперь получает двойную легитимацию со стороны верховной власти и легитимацию научным знанием. Двойная легитимация и открывает путь беспрецедентным перестройкам циви-лизационного, хозяйственного, бытового уклада России. Каждый вождь считает возможным перестраивать общество в соответствии со своим пониманием истины жизни.
Крушение очередного мифа о пророческих способностях вождей не решает проблемы. Дело в том, что крах "большого пророка" порождает массовое явление "малых пророков". Массы выдвигают из своей среды очередного великого пророка.
Пророческая среда обычно избегает серьезного теоретического обсуждения вопроса: "что значит жить по истине?" Считается, что сам великий вождь есть ответ на этот вопрос. Соответственно, всем предлагается думать так и жить так, как живет Товарищ такой-то или Господин такой-то в зависимости от того, какая политическая окраска на сегодняшний день полагается наиболее предпочтительной.
С течением времени "истины вождей" воспринимаются российским общественным мнением как "ненормальность", концентрат заблуждений, а их носители как злоумышленники, приведшие и народ, и страну в катастрофическое состояние. Поскольку эта ситуация периодически повторяется, то это кажется странностью нашего времени. Казалось бы, кризис культа личности создает возможность раз и навсегда покончить с ложными верованиями. Однако этого не про-
исходит. Объяснение этого явления мы находим в массовом обществе ХХ в.
Применяя философские категории М.Хайдеггера к ситуации XX в., мы можем сказать, что здесь действует das Мап, общие правила, которые и вне каждого и в каждом: здесь никто не несет ответственности, и в то же время все участвуют в деле, которое дает свои отрицательные последствия. Ситуация взаимозависимого бытия соединяет гносеологическую плоскость проблемы истины с плоскостью морали, социальной ответственности. Человек оказывается перед вопросом: за что он и против чего он? Кто против универсальной истины социальной справедливости или кто против универсальной истины свободы?
Любое "против" осуждается как преступление, но соединить воедино эти две универсальные истины тоже невозможно. Так создается достаточное основание для преследований по высокоидейным мотивам. Эта ситуация все время повторяется, несмотря на шумные кампании по разоблачению исторических ошибок прошлого.
Действие das Man влечет за собой "смерть" цивилизационного субъекта. Das Man ведет к забвению цивилизационных констант, к подчинению массовому психозу, к поворотам всех вместе налево или направо.
Как привлечь к ответственности das Man за все социальные злоключения? Никто не хочет и не может дать ответ на этот вопрос, поскольку das Man — это все вообще и никто в частности. Массовое общество — это не специфическая особенность России, а характерная черта общественной эволюции XX в. Но в России она проявилась в своих крайних формах.
5. Аутентичное бытие и цивилизационная профанность
Огромное множество "правильных путей", которые открыли политические лидеры России в конце XX в., закономерно обнаруживает их общую неправильность, и понять природу этой неправильности нельзя, не поняв того фундаментального факта, что цивилизаци-онная правильность открывается не спекулятивным разумом, не ссылками на прекрасный зарубежный пример, а в самой цивилизаци-онной деятельности — работе. Именно в этой деятельности — работе
— обеспечивается сохранение двух столпов любой цивилизации: целостности семьи и целостности страны.
Критерием аутентичности цивилизационного бытия — работы
— следует считать ее соответствие интересам укрепления семьи, продолжения рода и укрепления страны, т.е. безопасности жизни народа. Это вместе с тем основание различения высокого и низкого, понимания иерархии ценностей. Язык, выражающий эту иерархию ценностей, есть речь, несущая цивилизационный смысл, манифестация культуры во всех ее проявлениях.
Язык культуры, перестающий быть речью, превращается в ее суррогат, не имеющий адекватного смысла; культура становится средством маскировки фальши жизни. Происходит деструкция в сознании основополагающих цивилизационных истин.
Основополагающие цивилизационные истины не исчезают от того, что они нарушаются в конкретной практике жизни. Они "присутствуют" в самом факте цивилизационного распада обществ.
В результате цивилизационного распада человек утрачивает ощущение того, что он живет непосредственно в медиуме истины, посредством истины, от которой его никто и ничто не может отлучить. Утрата непосредственного переживания истины жизни рождает массовое тяготение к подлинности жизни. Подлинность не означает простое восстановление забытых цивилизационных истин прошлого. Эти истины присутствуют здесь и теперь, вновь и вновь открываются в цивилизационном творчестве поколений. Здоровая семья и здоровая страна — эти истины есть условие, без которого невозможно самосохранение цивилизации.
Однако открытие этих истин для сознания новых поколений не может не обретать специфическую форму.
Исторически каждая цивилизация находила свои символы, освящавшие в открытой или эзотерической форме эти истины. Вместе с тем специфическая абсолютизация логики духовной жизни, с одной стороны, и давление частных интересов — с другой, порождали стремление выдавать за высшие истины отклонения от фундаментальных оснований цивилизационной жизни. Высшие абстракции Абсолюта и Ничто исторически наполнялись различным содержанием, утрачивали свою подчиненность основополагающим цивилиза-ционным истинам, обретали самодовлеющий характер и придавали тем самым цивилизационной эволюции инерцию деструктивности. Так возникают религиозные войны, загораются костры инквизиции.
Последовательная реализация универсалий Разума порождает поиск конечных целей истории, а вместе с ними и гражданские войны, культурные революции. Ценности, объективно занимающие высшую ступень цивилизационной иерархии, оттесняются на задний план, подчиняются Власти гегемонизма, ценностям Богатства. Это уже не-цивилизационные ценности, однако именно они объявляются признаками цивилизованности. В соответствии с ними используются различные средства — физические и интеллектуальные — для того, чтобы установить выгодный для себя и только для себя порядок жизни. С этим и связаны попытки выдавать свою истину жизни в качестве всеобщей и, если потребуется, навязать эту истину всему миру силой.
Стороны цивилизационных конфликтов, как правило, дают своему противнику такие определения, которые сами по себе диктуют необходимость войны на уничтожение: "империя зла", "порождение дьявола" и т.д. и т.п. Себя же они объявляют носителями и средоточием Истины и Добра.
Эта позиция и предопределяет неизбежность возникновения цивилизационных катастроф.
Как показывает исторический опыт, ни всеобщее равенство, ни всеобщая свобода в качестве конечных целей истории сами по себе не могут ни сформировать, ни сохранить цивилизационное целое. Ци-вилизационное целое формируется исторически как гармония субъекта — народа и объекта — среды его обитания; как сложившийся и исторически эволюционизирующий механизм взаимодействия этносов, сословий, классов, общественных групп и индивидов, обеспечивающего выживание всех и рост общего благосостояния; как общая духовная структура, определяющая абсолютный смысл данного ци-вилизационного целого для жизни всех и каждого.
Иллюзорное видение конечных целей истории, определяющее массовые полярные движения, является суррогатом видения цивили-зационного целого. И всеобщее равенство, и всеобщая свобода привлекательны в качестве абстрактного идеала, но они разрушают структуру исторически сложившегося цивилизационного целого: реализация одной высшей цели влечет за собой такие негативные следствия, которые определяют движение в противоположном направлении. В периодических сменах видения конечных целей истории все колеблются, но при этом считают, что следуют истине либо путем утверждения всеобщего равенства, либо всеобщей свободы. В
условиях социализма, казалось бы, было сделано все возможное для морально-политического единства общества, для достижения ситуации социального равенства. И именно из этой ситуации возникает требование всеобщей свободы, а вместе с ней и крайняя социальная дифференциация, рождающая новый духовный раскол.
Жертвы всеобщего равенства и всеобщей свободы теперь не знают, в каком направлении следует двигаться. Между тем двигаться нужно к самим себе, к превращению самих себя в народ, в ответственного цивилизационного субъекта, соединяющего в своей деятельности знание научной истины с истиной нравственной.
Именно в этом соединении лежит возможность органического сочетания западной и восточной духовных традиций и создания экуменической основы цивилизационной эволюции.
Такая основа становится насущной необходимостью в условиях интенсификации процессов глобализации. Ее выявление может стать предпосылкой конструктивного сотрудничества в решении общих задач человечества. Ее отсутствие может стать предпосылкой наступления смутного времени, но теперь уже в глобальных масштабах.
Стремясь к пониманию принципов аутентичного бытия, а иными словами к жизни по истине, человек либо ослепляет себя солнечным светом спекулятивных истин, либо подчиняет всю свою жизнь эмпирическим повседневным потребностям здесь и теперь, забывая о необходимости заботы о цивилизационном целом и о его будущем.
Забота о целом и о будущем это прежде всего способность формировать и сохранять гармонию: гармонию природы и человека; гармонию межличностных отношений; гармонию общественной и государственной жизни, межгосударственных отношений. Именно в условиях такой гармонии человек достигает своей подлинной самореализации, результаты которой сохраняют свое значение в жизнедеятельности человеческого рода. Позитивная самореализация не дается сама собой. Она является результатом искусства жизни, как соединения реальной возможности с ее свободной реализацией.
В этом процессе цивилизационный субъект следует видению своей ситуации через посредство исторического опыта, в котором проявляются способность к творчеству и специфика тех объективных условий, в которых это творчество реализуется.
В итоге формируется конкретный образ бытия как смысл и как цель, как вывод разума и предмет священного чувства, а значит, и мотив общей воли.
Утратив собственную устойчивую цивилизационную ориентацию, Россия обрела видимость свободы выбора, которая обернулась рабским копированием чужого опыта. В итоге Россия пошла мучительным путем, меняя на вершине властного Олимпа своих вождей. В каждом из них она хотела увидеть самое себя, реализацию своей ци-вилизационной сущности. Но всякий раз ее надежды оборачивались глубоким разочарованием.
Причина этого не только в слабостях экономической стратегии вождей и недостаточном опыте демократического управления. Основная причина в пренебрежительном отношении к константным цивилизационным опорам, определяющим тип общего поведения во всех областях общественной жизни и общественных отношений.
Эта общность поведения, независимо от того, кем объявляет себя человек — западником или славянофилом, демократом или монархистом, основана на знании жизни по истине. Без такого знания начинает свободно действовать "мелкий бес" и вместе с тем по течению российской жизни начинают в массовых масштабах плыть жертвы финансовых пирамид, которых обирали и обирают до нитки предприимчивые Штольцы нашего времени.
России нужно вернуться к себе, с уважением анализировать свой исторический опыт и те формы жизни, которые принесли ей наиболее зрелые цивилизационные плоды. Только так Россия может занять достойное место в международном сообществе и внести единственный в своем роде вклад в общий цивилизационный прогресс.
Остановить распад смысла цивилизационного бытия, значит восстановить ту духовную ткань, которая определяет аутентичность цивилизационного поведения. Необходимая предпосылка аутентичности цивилизационного поведения — это знание абсолютного.
Оно определяет превращение населения в народ как носителя общих ценностей, субъекта цивилизационного творчества. Цивили-зационное творчество становится возможным на основе знания абсолютного, поскольку это знание позволяет различать высокое и низкое, формировать иерархию ценностей жизни. А это и есть фундаментальный признак цивилизационного творчества. Цивилизацион-ная профанность характеризуется забвением абсолютного. Она может скрываться за бытовой культурой, профессиональной подготовкой, за
владением большим массивом информации, за эрудицией, маскироваться приемами ораторского искусства. Но вместе с тем она неизменно выявляется в постоянной склонности превращать высокое в низкое, а низкое в высокое, делать ценности предметом иронии. Ирония профана становится предпосылкой распада духовных связей общества.
Урок России связан с терпимым отношением к цивилизацион-ным профанам, массовым увлечением их идеями и периодическим зажиганием зеленого света, открывающего им путь к высшей власти. Соответственно, Россия периодически переходит из состояния циви-лизационной аутентичности в состояние цивилизационной профан-ности. Сегодня в этой ситуации может оказаться весь мир.
Игорь Бестужев-Лада,
академик, президент Международной академии исследований будущего ЧЕТВЕРТАЯ МИРОВАЯ ВОИНА: КТО ПОБЕДИТ?
Мировые войны не похожи друг на друга. 30-летняя война 1618-ого—1648 гг. не имела ничего общего с 7-летней войной 1756— 1763 гг., а та и другая — с наполеоновскими войнами (последний отзвук — франко-прусская война 1870—1871 гг.). А ведь все три были по тогдашним временам фактически мировые, и ни одна не обошла стороной Россию. Первую мировую войну 1914—1918 гг. бесшабашно начали в уверенности, что это будет простое повторение франко-прусской, а вышли окопы на четыре года. Гитлера правительства Англии, Франции, СССР нисколько не боялись, потому что во Второй мировой войне 1939—1945 гг. ждали все тех же окопов, а дождались танков под Сталинградом. К Третьей мировой войне готовились, как ко Второй (60 тыс. танков наготовили!), а когда очнулись, выяснилось, что Третья мировая уже прошла в 1946—1989 гг. под псевдонимом "холодная", причем проиграли мы ее не "по-холодному", а всерьез, с полным развалом империи, охватывавшей треть мира. И вдруг приходится читать, что пока мы сидим-горюем, проигравши, давно уже идет Четвертая мировая война, так же не похожая на Третью, как та — на Вторую.
Известно начало этой войны: апрель 1975 г., когда разразилась гражданская война в Ливане. Известны локальные театры ее первого этапа (1975—2001): Ливан, Палестина, Афганистан, Кувейт, Косово и
