CC BY
43
Römer F. Der Komissarbefehl. Wehrmacht und NS-Verbrechen an der Ostfront 1941/42. Padeborn; München; Wien; ZUrich: Ferdinand Schöningh, 2008. 667 S.
Разработанная Верховным командованием вермахта (ОКВ) и командованием сухопутных сил (ОКХ), подписанная главой ОКВ Вильгельмом Кейтелем1 6 июня 1941 г. «Директива об обращении с политическими комиссарами» (более известная как «Приказ о комиссарах») является одним из наиболее цитируемых германских документов Второй мировой войны. «Приказ», наряду с давшей зеленый свет разработке плана войны против СССР «Директивой № 21» за подписью Гитлера от 18 декабря 1940 г. изучается в рамках уроков истории в школах ФРГ.
С нормативной точки зрения «Приказ» -составная часть обширного блока подготовительных документов для будущей агрессии против Советского Союза. Он непосредственно связан с более ранним Указом «О применении военной подсудности в районе Барбаросса» от 13 мая 1941 г. Однако, «Приказ о комиссарах» все же можно назвать уникальным документом. Впервые в мировой истории еще до начала боевых действий, за две недели до первых выстрелов на советско-германской границе, верховное военное командование одной из сторон самостоятельно и добровольно подтвердило свою готовность совершать действия, прямо противоречащие признанным основам международного права2, регламентировавшего на тот момент ведение войны и обращение с пленными военнослужащими. В первую очередь, это заключительный акт Второй Гаагской конференции «О законах и обычаях сухопутной войны» 1907 г. и Женевской конвенции об обращении с военнопленными 1929 г. Верхушка вермахта рекомендовала своим солдатам совершать военные преступления и преступления против человечности, приказывала уничтожать военнопленных противника, лишь исходя из принципа принадлежности к определенному роду войск или структурам, к политкомиссарам.
Существование данного «Приказа» никогда не скрывалось ни в послевоенной Западной и Восточной Германии, ни в СССР. Он не был политизирован либо инструмен-^ тализирован в годы Холодной войны, вполне £ вписывался как в политику денацификации
в ФРГ, так и в государственный антифашизм ГДР. Факт подписи под этим документом стал одним из краеугольных камней обвинения в адрес Кейтеля и Йодля на Нюрнбергском процессе и сыграл значительную роль при вынесении им смертного приговора. Вполне естественно, что «Приказ о комиссарах» не обходила вниманием и германская историография. Можно назвать ранние работы Генриха Улига, Гельмута Краусника, а также более поздний сборник Герда Юбершера и Вольфрама Ветте3, вышедший уже в объединенной Германии. Тем не менее, до последнего времени отсутствовала объемная монография, целиком и полностью посвященная всем аспектам применения данного приказа, ставшим своего рода символом участия вермахта в преступных действиях нацистов в годы Второй мировой войны. Эту «нишу» заполнил труд Феликса Рёмера, доцента университетов в Киле и Майнце.
Указанная монография Рёмера является расширенным вариантом диссертации, которую автор защитил в Кильском университете в 2007 г. Монография состоит из семи крупных разделов. В первой части (введение) Рё-мер обозначает проблематику и представляет степень изученности данной темы. Цитируя своих коллег, автор соглашается с ними в том, что исследованию преступлений вермахта в послевоенное время заметно мешали господствовавшие в ФРГ общественно-политические тенденции, которые базировались на отрицании «права победителей», попыткам «самореабилитации» и желании подвести «черту» под прошлым 15). Далее автор справедливо отмечает, что еще одной серьезной преградой на пути фундаментального изучения «Приказа» было распространенное мнение об исключительной ответственности за преступления нацизма Гитлера и небольшой группы его сторонников, в то время как бывшие солдаты вермахта «получили» в глазах общества «оправдательный приговор» 16). В центр своего внимания историк выносит вопросы исполнения «Приказа», возможности уклонения от его исполнения во фронтовых условиях, значение «образа врага» в лице «большевиков» при исполнении «Приказа», а также пытается определить психологичес-
кие и моральные последствия приведения в исполнение «Приказа» для военнослужащих на Восточном фронте. В введении историк демонстрирует читателю внушительный обзор первоисточников, которые послужили основой для создания монографии. Это архивные материалы в виде приказов, инструкций, докладных записок и сообщений, выпущенных командованием сухопутных сил Германии, управляющими службами ОКХ, отдельными подразделениями вермахта до уровня дивизии включительно а также малоизвестной историкам документации «отделов 1 Ц».4 Автору удалось задействовать материалы практически всех соединений вермахта, принимавших участие в боевых действиях на Восточном фронте в 1941-42 гг. Необходимо отметить, что Рёмер крайне подробно анализирует типологию первоисточников и вопрос их аутентичности.
Во второй части своей книги автор изучает процесс подготовки войны против СССР на штабном и армейском уровне, готовность офицеров и генералов вступить в боевые действия с новым противником. На основе первоисточников, главным образом, протоколов совещаний, Рёмер приходит к выводу, что германский генералитет, равно как и офицеры Генерального штаба, полностью разделяли цели войны, поддерживали идеологические, стратегические, экономические и военные предпосылки нападения на СССР 55). Данный вывод совпадает с консолидированной позицией большинства современных германских историков. Автор предоставляет читателю новые аргументы в пользу этого устоявшегося мнения, на отдельных примерах демонстрирует нежелание или ограниченную готовность большинства лиц, принимавших решения, «вернуться к старым правилам ведения войны» 73). Показателен пример дебатов по определению понятия «партизан», в число которых предполагалось включить и мирных жителей, в том или ином виде оказывающих сопротивление вермахту, включая и вербальный. Мирному населению «запрещалось» оказывать вооруженное сопротивление германской армии. Наличие такого сопротивления лишало их защиты согласно предписаниям Гаагской конвенции 1907 г., что являлось грубым нарушением международного права (там же). Создав фундамент для оценки контекста возникновения «Приказа», Рёмер переходит к процессу создания «Приказа», дискуссиям и совещаниям по выработке окончательно-
го текста документа. И в этом практическом процессе ключевую роль играли как антиславянские и расистские предрассудки авторов документа («русский - это полуазиат, нечувствительный к потерям»), так и «вполне хладнокровный военный расчет» ^.87).
В третьей части книги Рёмер прослеживает и реконструирует систему доведения «Приказа» до ведома штабов соединений вермахта, готовых к нападению на СССР. Автору удалось рассмотреть документацию штабов 199 подразделений вермахта различного уровня, начинания от командования трех групп армий и заканчивая корпусами и пехотными дивизиями ^.87). Согласно выводам историка и им лично разработанным критериям аутентичности подтверждения получения «Приказа», практически во всех случаях можно с уверенностью говорить о принятии во внимание данного распоряжения ОКВ. Более того, командиры корпусов и дивизий по собственной инициативе подготавливали приказы, в которых подчеркивалось значение данного документа и политики «фюрера» в отношении «большевиков и комиссаров» в целом. Рёмер приводит несколько соответствующих примеров на уровне командования танкового корпуса и кавалерийской дивизии ^.93). Возражения и сомнения в необходимости реализации «Приказа» автор относит скорее к прагматичным или тактическим соображениям, чем к аргументам гуманитарного характера.
В начале четвертой части книги историк представляет краткий обзор начала германского «блицкрига». Уже к концу лета план молниеносной войны и стремительного разгрома всей РККА потерпел крах. Война стала приобретать ожесточенный и длительный характер, что создавало качественно новые условия на Восточном фронте. Рёмер приводит факты, свидетельствующие о «необычайной физической и психической нагрузке» на немецких солдат, что нередко приводило к «падению мотивации». В некоторых пехотных соединениях офицерам лишь «ценой больших усилий удавалось удерживать солдат на позициях» ^.217, сообщение датировано серединой августа 1941 г.) Солдат морально подавляли враждебность населения, внутренняя неподготовленность к затяжной войне, необычный для них ландшафт ^.219-221). Активное сопротивление советских частей и как следствие высокие потери вермахта «обосновывались» репрессивными ^ мерами политкомиссаров. Указанные факто- £
ры вызвали радикализацию или, как говорит сам автор в заголовке одной из глав четвертой части, «варваризацию» войны, снисхождение на уровень варварства. Участились случаи казней советских и немецких военнопленных. Документально доказанные факты применения насилия в отношении пленных немецких солдат и офицеров идеально вписывались в образ беспощадного и «нецивилизованного» врага, подготовленный нацистской пропагандой еще в довоенный период. Они помогали придать «легитимность» исполнению «Приказа» и нередко носили название «акций возмездия» в отношении советских пленных ^.239). Отдельные подразделения называли расстрел советских военнопленных «соответствующим инструкциям» ^.247). Эскалация насилия со стороны военнослужащих вермахта становилась будничной, закреплялась во фронтовой повседневности ^.251). Переходя к вопросу непосредственного применения «Приказа», автор фиксирует случаи апеллирования командующих дивизиями и корпусами к «высокоморальному поведению немецкого солдата». Однако, даже издавая распоряжения об «обращении со сдавшимися русскими как с военнопленными», генералы не желали письменно запрещать расстрелы военнопленных как таковые (Б.255). В обширной заключительной главе четвертой части книги историк рисует образ врага в лице политкомиссара, таким, каким его «видели» и «знали» большинство немецких солдат и офицеров, как он описывался в ведомственных инструкциях. Автор приводит два уровня восприятия комиссара: идеологическое клише «фанатичного большевика» и прагматичный образ политического организатора сопротивления пропагандистскими и насильственными методами, благодаря которому советские солдаты продолжают борьбу даже в безвыходных ситуациях. Эти стереотипы играют крайне важную роль для понимания отношения военнослужащих вермахта к советским комиссарам. Повсеместно происходило значительное преувеличение истинной роли комиссаров в структуре вооруженных сил СССР. По словами Рёмера, «немногие штабисты понимали, что советские солдаты сражаются не по принуждению, а по собственной воле и исходя из идеалистических мотивов». Лишь в некоторых немецких армейских документах лета-осени 1941 г. можно встретить такие выводы: «Русский солдат сражается не ^ из страха, а за свои идеалы»; «Эти люди защипа щают свою страну против вражеского напа-
дения»; «Нельзя обосновывать ожесточенное сопротивление исключительно суровыми мерами политкомиссаров и командиров. Имеет место быть любовь к родине и убежденность в правоте своего дела» ^.293). Но, в целом, в умах германского офицерства и генералитета комиссар по-прежнему оставался культивированным образом «носителя сопротивления» 295).
В пятой части книги Рёмер анализирует применение «Приказа» на практике. Автор знакомит читателя с выверенной системой докладов о казнях политкомиссаров в соответствии с «Приказом» и фиксировании исполнения. Историк признает сохранившиеся докладные записки надежным источником получения информации, хотя и обнаруживает методом сверки некоторые неверные данные, которые были призваны показать «излишнюю продуктивность» данных воинских соединений в борьбе с «большевиками». Однако, такие случаи следует считать скорее исключением, чем правилом ^.347). При помощи диаграмм становится наглядной хронология применения «Приказа», пик которого приходится на июль 1941 г., а начиная с октября 1941 г. наблюдается спад ^.369-374). Автор повторно обозначает и уточняет рамки и условия выполнения «Приказа», психологические особенности ведения боевых действий на Востоке, динамику расстрелов в районах действий отдельных подразделений вермахта. Он не обходит вниманием и реакцию самих комиссаров на «Приказ», в частности, приводит показания пленных советских солдат, согласно которым политкомиссары срывают с себя знаки различия, скрываются бегством либо предпочитают покончить с собой. О судьбе, которая ожидает комиссаров в немецком плену, стало довольно быстро известно за линией фронта благодаря совершившим побег военнопленным и мирным жителям ^.411-412). Воплощение предписаний «Приказа» в жизнь не могло не вызвать новый виток насилия и меры возмездия с советской стороны. Уже в июле-августе 1941 г. несколько штабов танковых соединений сообщали о фактах массовых расстрелов пленных немецких офицеров, после того как стало известно о казнях политко-миссаров ^.413).
В шестой части книги автор демонстрирует процесс отхода командования вермахта от применения «Приказа». Зимой 1941 г. и особенно явственно весной 1942 г. стали раздаваться голоса об ограничении применения
«Приказа», а то и вовсе его отмене. Главным аргументом служили рост сопротивления советских частей и негативное влияние расстрелов политкомиссаров на положение на фронте. В начале мая 1942 г. Гитлер дал согласие на остановку действия «Приказа». В дневнике ОКВ сохранилась запись от 6.05.1942 г.: «С целью склонить окруженные советско-русские войска к переходу на сторону вермахта и капитуляции, фюрер приказал в качестве эксперимента сохранять жизнь советско-русским командирам, комиссарам и политрукам» (Б.535). Прагматизм одержал верх.
В заключительной, седьмой части книги Рёмер подводит баланс своего исследования. Особого внимания заслуживает впервые установленное общее число политкомиссаров, казненных согласно «Приказу». С присущей автору осторожностью в оценках, он считает, что в 1941-42 гг. на Восточном фронте документально подтвержденными жертвами «Приказа» стали не менее 3.400 человек. В основном это были политкомиссары в действующей армии, примерно пятая часть жертв - гражданские политработники и сотрудники партийных органов. Более двух третей расстрелов было произведено непосредственно на передовой или вблизи линии фронта, остальные - в тылу и в лагерях для военнопленных. К этому числу, согласно историку, следует добавить случаи, в которых можно с высокой долей вероятности говорить о применении «Приказа». В итоге, около 4.000 советских граждан были казнены по «Приказу о комиссарах» (Б.561-562). Если учитывать спорные случаи, то количество казненных могло достигать 10.000 человек, однако эту цифру автор не признает полностью достоверной.
Научное значение работы Феликса Рёме-ра можно определить пятью основными пунктами:
1. «Приказ о комиссарах» был широко известен в вермахте на всех уровнях. Он стал своего рода «индульгенцией» на совершение преступлений в войне против СССР.
2. «Приказ о комиссарах» имеет определенную символическую функцию, показателем вовлечения вермахта в преступления нацистов.
3. «Приказ о комиссарах» являлся для вермахта воплощением нацистских и расистских представлений о «большевиках» и «комиссарах», идеально вписывался в представления о мире большинства германских генералов и офицеров. Идеологические клише не толь-
ко использовались для воспитания рядовых солдат в национал-социалистическом духе. Их искренне разделяло верховное командование ОКВ.
4. «Приказ о комиссарах» применялся практически повсеместно. Если отдельные командиры и ограничивали его применение, то они скорее руководствовались не гуманитарными соображениями, а оперировали критериями функциональности, соблюдения дисциплины и уменьшения количества потерь во вверенных им подразделениях.
5. Отмена применения «Приказа о комиссарах» ни в коей мере не говорит об изменении отношения руководства вермахта и нацистского государства к идеологической составляющей войны против СССР. Отмена приказа - это не более, чем констатация факта его отрицательного влияния на ход боевых действий с точки зрения германской армии.
Монография Рёмера вызвала широкий резонанс в немецкой периодике. Ряд ведущих германских специалистов в области новейшей истории дали ей самую высокую оценку. В газете «Die Zeit» Вольфрам Ветте отмечает, что данная книга «наконец-то вносит ясность» и «разрушает легенду о чистом вермахте». Вет-те констатирует: «Жаль, что такая солидная и основательная работа не была написана ра-нее».5 Райнхард Отто в рецензии в бюллетене Института Фрица Бауэра высказывает свое мнение: «Феликс Рёмер настолько убедительно доказывает свои тезисы, что вряд ли можно найти какие-либо возражения. (...) Ему удалось написать исследование, которое по праву будет упомянуто в списке использованной литературы любой книги, посвященной войне на Востоке».6 Томас Кюне выражает в «Historische Zeitschrift» определенную критику, считая, что по причине «слишком высокой детализации источников на 600 страницах текста контекс-туализация «Приказа о комиссарах» несколько уходит на второй план». В то же время, по словам Кюне, без книги Рёмера «не обойдется теперь ни одно исследование истории германского вермахта».7 Бруно Тосс приводит во «Frankfurter Allgemeine Zeitung», по его мнению, один из наиболее важных выводов в работе Рёмера: «Отказ от радикальной рас-стрельной практики первых месяцев кампании, происшедший в 1942 г., стал результатом не изменения этнически мотивированного мировоззрения, а осознания непродуктивнос- ^ ти таких действий».8 Андреас Хильгер говорит sj в онлайн-издании «Jahrbücher für Geschichte £
Osteuropas» об «удачной трансформации количественного анализа и многочисленных первоисточников в качественные выводы».9
Автор затронул тему, которая продолжает оставаться весьма болезненной для немецкого общества. Если к таким организациям, как СС, СД и гестапо, признанными преступными на Нюрнбергском процессе, имело отношение сравнительно небольшая часть немцев, то через вермахт в 40-х гг. прошло практически все мужское население призывного возраста. История вермахта, его путь и его преступления - это составная часть истории миллионов немецких семей. Это история традиционного замалчивания того, что отец, дед, брат или дядя «делали на Востоке». В этой связи необходимо еще раз подчеркнуть весомое научное и просветительское значение труда Феликса Рёмера. Общеизвестный «диагноз» о преступном содержании «Приказа о комиссарах» получил в данной работе эмпирический фундамент.
Дмитрий Стратиевский
1 Вторая, визирующая подпись на оригинале документа принадлежит начальнику Генерального штаба в ОКВ Альфреду Йодлю.
2 В п. 1 документа прямо говориться о «неуместности» соблюдения международного гуманитарного права в будущей войне с «большевизмом».
3 Uhlig, H., Der verbrecherische Befehl. In: Vollmacht des Gewissens. Band 2. Hrsg. Europäische Publikation. Rinn, München 1965, S. 287-510; Krausnick, H., Kommissarbefehl und „Gerichtsbarkeitserlass Barbarossa" in neuer Sicht, In: VfZ, 25, 1977, S. 682-738; Ueberschär, G., Wette, W., (Hrsg.), Der deutsche Überfall auf die Sowjetunion. „Unternehmen Barbarossa" 1941. Frankfurt am Main 1991.
4 Специальные подразделения, контролировавшие применение идеологически мотивированных распоряжений, включая «Приказ о комиссарах», борьбу с нерегулярным и гражданским сопротивлением в соответствии с Указом «О применении военной подсудности в районе Барбаросса», а также выполнявшие роль связующего звена между армией и командованием «айнзатцгрупп» СД.
5 Wette, W., Reibungslos umgesetzt, in: Die Zeit, Nr. 4 vom 15.01.2009.
6 Otto, R., Rezension, in: Bulletin des Fritz Bauer Instituts, Frühjahr 2009, S. 2.
7 Kühne, T., Rezension, in: Historische Zeitschrift, Band 290 (2010), S. 559-560.
8 Thoss, B., Wehrmacht und Weltanschauung. Der Kommissarbefehl und die nachweisbaren Exekutionen an der Ostfront 1941/42, in: Frankfurter Allgemeine Zeitung, Nr. 32 vom 08.02.2010.
9 Andreas Hilger über: Felix Römer Der Kommissarbefehl. Wehrmacht und NS-Verbrechen an der Ostfront 1941/42. Ferdinand Schöningh Verlag Paderborn [usw.] 2008. ISBN: 978-3-506-76595-6, in: http://www.oei-do-kumente.de/JGO/Rez/Hilger_Roemer_Kommissarbe-fehl.html.
Пономарева Г.М., Шор Т.К. Русская печать и культура в Эстонии в годы Второй мировой войны (1939-1945) = Vene truisona ja kultuur Eestis II Maailmasoja ajal (1939-1945). Tallinn, 2009. 236 c.
Положение русского населения Эстонии, биение пульса культурной жизни в условиях авторитарного националистического режима Константина Пятса (1934-1940) и дальнейшие драматические события военно-политического характера, повлекшие за собой, среди прочего, деформацию и свертывание самобытных проявлений межвоенного осколка русского мира в Эстонии, требуют всестороннего осмысления на основе взвешенных научных подходов, кро-^ потливого поиска и корректного введения в £ научный оборот фактологического матери-
ала. Эта тематика по-прежнему относится к разряду малоизученных, привлекающих серьезное внимание лишь отдельных ученых, среди которых следует выделить профессора С.Г. Исакова (Эстония).1
Несомненный интерес в этой связи представляет новая работа таллинских исследователей историка Галины Пономаревой и историка-архивиста Татьяны Шор, предпринявших попытку «проследить влияние политических явлений на смену культурных кодов в Эстонии на примере русской печати и культуры во время Второй мировой войны»
