CC BY
4
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 11. ПРАВО. 2021. № 3
межотраслевые исследования
М. А. Калашян*
РОМАНТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПРАВА
В статье анализируется влияние классической и романтической культурных тенденций на процессы генезиса и интерпретации права. Констатируется, что чисто рационально-классическое восприятие феномена права представляет собой отголосок наложившего глубокий отпечаток на восприятие права гегельянства и не является в достаточной степени оправданным. Рационально-классическое истолкование правовой реальности недостаточно для обеспечения надлежащей личностной автономии и может препятствовать всему многообразию духовной жизни. Это, в свою очередь, может привести к апатии, безволию: нормы права начинают соблюдаться механически и отрываются от своего морального истока. Утверждается, что концептуальное обоснование права как относимого в том числе к сфере романтического, а не только научно-рационалистического мировосприятия, обогатит понимание правовых феноменов в плане признания творческой составляющей правовой реальности. Отстаивается идея о том, что разработка романтической компоненты права будет способствовать развитию системности правового мышления. Это, в свою очередь, позволит реализовать потенциал права в деле культивирования личностной автономии путем деавтоматизации «нажитых» моделей мышления и поведения в пользу творчески-критического отношения к чисто позитивистской трактовке права. В конечном итоге правовой романтизм в противовес формально-стандартизированным интерпретациям свободы призван обеспечить гармоническое сочетание индивидуализма и творческой активности субъектов с коллективным и инертно-пассивным.
Ключевые слова: философия права, романтизм, классицизм, воображение, творчество, миф, диверситарианизм.
Наивысшее благо заключено в силе воображения
Новалис
Введение. Вечная полемика по поводу природы права порождает очередные попытки ее интерпретации. Нити всевозможных рассуждений на указанную тему сводятся в конечном итоге к вопросу о том, носят ли исходные начала права объективный или субъективный ха-
* Марина Арменовна Калашян — кандидат философских наук, преподаватель филиала МгУ в г. Ереване (kalashyan_marina@mail.ru)
рактер? Обе эти интерпретации имеют в истории философско-право-вой мысли глубокие корни и восходят они к двум смыслополагающим культурным тенденциям: классической и романтической. Классической, подчеркивающей безальтернативную значимость разума в познании мира, и романтической, признающей гносеологическое превосходство эмоций и чувств над рациональным началом. Если в первом случае наделенный разумом субъект выявляет смысл как нечто объективно существующее, то во втором — возрастает удельный вес индивидуального творческого потенциала субъекта, который соучаствует в созидании смысла вплоть до способности его самостоятельного конструирования.
На протяжении всей истории поступательного становления фи-лософско-правовых идей и концепций безусловно доминирующей можно с уверенностью признать именно классическую тенденцию: право по преимуществу воспринималось как реальность объективно-справедливая. это господство классицизма лишь изредка «разбавлялось» противоположной, романтической тенденцией, которая так и не сумела занять равновеликое по значению с классицизмом место, не говоря уже о каком-либо подобии господства. Надо заметить, что в других сферах знания, например философии и литературе, романтическая тенденция более «смело» заявляла о себе, однако, когда дело касалось права, она становилась, можно сказать, «беспомощной».
Между тем право представляет собой реальность культурную, что означает неоправданность применения при анализе права исключительно методов, фиксирующих повторяющиеся, законосообразные свойства последнего, минуя специфику индувидуальных, эмоционально-чувственных элементов в познании. В связи с этим цель настоящего исследования может быть обозначена как попытка преодоления наблюдаемой «классической» односторонности правовых исследований путем актуализации «романтической» альтернативы интерпретации права.
к понятию «романтизм»: сложности определения. «Непопулярность» романтической теории становится вполне понятной, как только обнаруживаешь отсутствие в научной литературе сколько-нибудь однозначного определения понятия «романтизм»1. Указанная особенность романтизма на деле привела к «размытости» в толковании
1 Романтизм, отрицая классичесскую научную методологию, отрицает также и собственное стремление к понятийному мышлению. С романтической точки зрения заключить феномен в понятийные рамки — значит способствовать его частичному уничтожению. Отсюда и естественная для романтизма «понятийная неподатливость», которая, с одной стороны, есть выражение сложной и неоднозначной идейно-содержательной стороны романтической теории, а с другой — результат принципиально неприемлемого для самих романтиков научно-позитивного желания упорядочить, систематизировать действительность, лишив последнюю богатства потециальных смыслов.
термина и, как результат, неоднозначному пониманию задач романтиков. В статьях английского специалиста в области викторианской и романтической литературы М. Пекхама справедливо отмечается, что ученые «крайне редко начинают свои исследования с установления сути романтизма»2.
Начиная с 30-х гг. ситуация начинает меняться усилиями, в частности, Ж. Барзена, А. Лавджоя, И. Берлина и др. Так, американский историк культуры Ж. Барзен (1907—2012) в работе 1943 г. «Романтизм и современное эго» собрал «коллекцию» из определений романтизма, которые были более или менее распространены в течение последних пятидесяти лет. Среди них: возвращение к средневековью, любовь к экзотике, бунт против разума, оправдание индивидуально-личностного, высвобождение бессознательного, противодействие научному методу, возрождение пантеизма, идеализма и католицизма, отказ от художественных традиций, возврат к эмоциям, к природе и т.д3. Надо сказать, что еще в 1919 г. А. Блок указал на производный от сути романтизма характер подобных признаков, число которых, соответственно, «можно бесконечно умножить». Суть же романтизма, согласно А. Блоку, есть особый настрой души, которая «помолодела, взглянула на мир по-новому, потряслась связью с ним, прониклась трепетом, тревогой, тайным жаром, чувством неизведанной дали, захлестнулась восторгом от близости к Душе Мира»4.
этот «настрой души» представляет собой некую характеристику взаимодействия личности с миром, не ограниченную ни рамками определенной эпохи и национальной культуры, ни сферой духовной культуры. А частые попытки увязать романтизм с европейской культурой нужно скорее отнести к тому факту, что романтизм «разбавил» господствующую здесь просветительски-сциентистскую ориентацию, привнеся в нее тем самым эффект «революционности»5. Эта «революционность», по мнению большинства исследователей романтизма, заключалась в изменении ценностных приоритетов: переходе мировоззрения от статики к динамике. «Что такое романтизм? — за-
2 Peckham M. Toward a Theory of Romanticism // PMLA (Publications of the Modem Language Association ofAmerica). 1951. Vol. 66. Iss. 2.
3 Ibid.
4 Блок А. О литературе. М., 1980. С. 255.
5 Например, Ж. Барзен отмечает, что романтизм явил собой часть «великой революции, которая направила европейское мышление... от ожиданий и желания стабильности к желанию и ожиданию перемен». А. Лавджой тоже увязывает романтизм с изменениями «в мышлении европейского человека», утверждая, что они были «самыми фундаментальными... в истории западного мышления». И. Берлин утверждает, что романтизм стал «самым глубоким и самым долговременным по своим последствиям сдвигом в жизни Запада» (Rorty R. Universalist Grandeur, Romantic Depth, Pragmatist Cunning // Diogenes. 2004. Vol. 51 (2). P. 132).
дается вопросом М. Пекхам. — Будь он понят философски, теологически или эстетически, это революция европейского сознания против мышления в русле статического механицизма и переориентация сознания к мышлению в русле динамического органицизма. Его ценностями яляются изменение, несовершенство, развитие, разнообразие, творческое воображение, бессознательное»6.
характеристики романтического мировосприятия. Романтическое утверждение о самоценности развития, творчества приводит к ряду тесно взаимосвязанных мировоззренческих принципов онтологического, гносеологического, антропологического и аксеологического порядка. Поподробнее рассмотрим каждый из них и проследим к каким сдвигам они приводят в восприятии правовой действительности.
1. Онтологический признак. Склонность человека к представлению о бытии как об упорядоченном сущем ставила перед ним задачу преодоления диссонанса между статикой бытия и интроспективно наблюдаемой динамикой эмоций и сознания. Романтики же предложили отказаться от идеи упорядоченности бытия. Бытие — не статичный объект, который может быть познан раз и навсегда, а постоянная творческая активность — субъект. Нововременная научная идеология провозглашается ошибочной: она пыталась навязать «опрятную», но поверхностную схему на изобильное разнообразие жизни.
Вышеописанная интерпретация бытия характеризуется как ор-ганицизм — мир представляет собой динамическую органическую живую систему7. Такой мир нельзя в привычном смысле этого слова «познавать», с таким миром можно только взаимодействовать, самому подвергаясь при этом определенным трансформациям. Можно без преувелечения утверждать, что эта романтическая установка послужила отправным пунктом для становления современного стиля мышления. В романтическом ключе звучит феноменологическое понимание истины, которая «...не является какой бы то ни было формой явлен-ности мира; истина есть "испытывание" или даже "испытание", которому субъект подвергается и которое субъекта преобразовывает.»8.
Возникает вопрос: распространим ли данный онтологический признак на правовую реальность? Ведь мы так привыкли ассоциировать право с представлениями о порядке и стабильности, которые оно призвана выражать. Но при ближайшем рассмотрении нетрудно
6 Peckham M. Op.cit..
7 Об органицизме как свойстве романтизма упоминают А. Лавджой (Lovejoy A. The meaning of Romanticism for the Historian of Ideas // J. Hist. Ideas. 1941. Vol. 2 (3)) и Р. Веллек (WellekR. The Concept of 'Romanticism' in Literary History // CL. 1949. Vol. 1 (1)). Так, А. Лавджой, наряду с органицизмом, выделяет динамизм и диверситарио-низм, а Р. Веллек — воображение и символизм.
8 См.: Ямпольская А.В. Искусство феноменологии. М., 2018. С. 185.
заметить, что воззрение на право как на необходимый порядок есть преломление классической культурной тенденции с ее предпосылкой понимания бытия как объективного смысла. Соответственно, для того чтобы быть оправданным классицизмом, праву необходимо было заявить о себе как о выразителе объективно существующей, упорядоченной реальности, суметь «воспроизвести» ее на уровне социальных отношений. В результате право отражало порядок в его исторически меняющихся формах: в античную эпоху это было выражение космической гармонии, в Средневековье — вечного божественного закона, в Новое время — естественного разумного порядка.
В первой половине XIX в. историческая школа права, возглавляемая Г. Гуго и Ф. К. Савиньи, предложила иное видение правовой реальности и явилась, по замечанию американского философа П. гот-фрида, производной от романтического течения — разновидностью «бунта» против Просвещения. Так, она отвергла идею единства эти-ко-правового порядка и проистекающую из нее веру в универсальное естественное право, возможность братства всех людей, начавшуюся при греках, продолжившуюся с христианством и проявившуюся (в секуляризированной форме) как в идеологии Просвещения, так и в демократии9. Суть исторического правопонимания сводилась к стремлению примирить порядок с разнообразием, провидение (Абсолют) с национальным сознанием (Абсолют проявляет себя по-разному для разных народностей), естественное право с позитивным. Для нашего анализа историческая школа права выступает важным, но по ряду параметров не достаточным усилием, чтобы превозмочь классический универсализм. Отрицание универсальных основ права тут преследует цель наложения новых обязывающих стандартов поведения (просто более мелкого — национального, а не общечеловеческого — масштаба) и является отсылкой к мотиву охраны национальной идентичности.
Только в начале XX в. идеи онтологического динамизма начинают все более регулярно проникать в философско-правовые концепции; и как результат мы наблюдаем создание Л. Петражицким психологической концепции права, в которой ученый совместил, казалось, несовместимые концепции права и романтизма через посредство души, психологии. А представитель правового реализма Дж. Фрэнк совсем в духе романтической традиции предостерегает о «неопределенности фактов», констатируя всю шаткость «объективности» классической модели права10. К середине XX в., как известно, формируется инте-
9 Gottfried P. German Romanticism and Natural Law // Studies in Romanticism. 1968. N 7(4).
10 Barzun Ch. L. Jerome Frank and the Modern Mind // Buffalo L. Rev.. 2010. Vol. 58 (5).
гральный тип правопонимания, основная мысль которого состоит в том, что лежащие в основе права принципы меняются в зависимости от вызовов, предъявляемых человечеству конкретной исторической эпохой. С этих позиций право не должно быть рассмотрено как выражение неизменного, вневременного объективного порядка, а скорее, как отображение «пульсирующего» диалога человека с миром, и как таковое, оно способно динамически отзываться, «вибрировать» на его (диалога) коннотации.
К сожалению, приходится констатировать, что вышеприведенные правовые концепции не сложились в равноценную правовому классицизму альтернативу правопонимания. Вероятно, причина кроется в трудностях восприятия романтических взглядов на мир, остающихся, как и прежде, не до конца «привычными», ассоциирующимися с излишней эмоциональностью, приводящей в конечном итоге к волюнтаризму. Между тем мы считаем, что обращение к методологии романтизма при изучении права не лишает последнего своей сущности. Дух права — свобода — при этом никуда не исчезает, но продолжает выражать себя благодаря субъективно-творческому ее восприятию, приобретая все новые и новые формы. Развитие права является выражением динамической взаимосвязи субъективного (человека) и объективного (мира) касательно свободы, выражением объективного во временно-субъективном, но не в смысле механического дублирования субъективного объективным, а их творческого синтеза.
2. Гносеологический признак. Научный подход к миру интересуется объективным, обще-закономерным, а не субъективно-индивидуальным измерением жизни, отсюда — преобладать в познавательном процессе должен разум (а не чувства). Важнейший шаг по преодолению одностороннего рационализма был совершен И. Кантом, утверждающим, что наука дает механическое, а не телеологическое объяснение мира, в то время как последние и высшие истины «имеют основание не в научном познании, но вытекают из сердца, из воли. Всякий из нас. верит в конечную победу истины, права и добра на земле. Все это вещи, которые не могут быть доказаны. Они обладают не логическою, а нравственною достоверностью...»п.
Тем не менее с необходимостью преодоления И. Канта столкнулся уже Ф. Шиллер. Для И. Канта высшая истина открывается благодаря моральной достоверности, дающейся посредством разума. И хотя сам И. Кант и пытался перебросить мост между разумом и чувством в «Критике способности суждения», прибегнув к понятию «красоты», однако развитию этой идеи помешал дуализм его собственной философской системы. Ф. Шиллер же вводит третье стремление в челове-
11 Цит. по: Челпанов Г. Введение в философию. М., 1913. С. 387.
ке, не выводимое ни из естественной необходимости (чувственности), ни из законов нравственности (разума). это «побуждение к игре», которое представляет собой красоту и искусство: «...нет иного пути сделать чувственного человека разумным, как только сделав его сначала эстетическим», — пишет Ф. Шиллер12.
эта идея чрезвычайно плодотворна для романтизма. Если мир представляет собой органическую живую структуру, то познан и выражен он может быть адекватным ему активно-творческим началом — эстетическим, которое вырывает человека из рабской зависимости от материи. Эстетическое выступает для романтиков смыслообразую-щим основанием, а искусство — способным полнее, глубже выразить жизнь, чем научное познание. Язык искусства символичен: он позволяет приоткрыть завесу к онтологическим смыслам, невыразимым научно-понятийным мышлением. Возможно ли распространить подобные рассуждения на сферу права?
С учетом акцентирования романтиками гносеологической значимости искусства рассмотренный гносеологический признак действительно может в начале показаться не применимым к праву. Если наиболее фундаментальной характеристикой романтической картины мира, через призму которой романтизм переживает все формы бытия, выступает эстетизм, то отсюда вытекает, что обосновать близость феномена права к романтизму с точки зрения определенного тождества их познавательной установки можно путем обоснования эстетической природы права, его выводимости из эстетического принципа мировосприятия.
С точки зрения любой правовой концепции неоспорим тот факт, что право устанавливает некий баланс, равновесие интересов. Вопрос состоит в том, является ли это равновесие априорным понятием, рационализацией или оно коренится в чувствах, «рождается» в результате эмоционально-вовлеченного отношения к миру? С романтической точки зрения мысль вторична по отношению к исходному, чувственному переживанию. Идею о надлежащем равновесии, именуемую «правовой», также предваряет вполне определенное чувство, которое есть не что иное, как чувство справедливости/несправедливости. Это переживание дисгармонии, расхождения между тем, что должно, и тем, что есть, имеется в наличии. Стремление свести воедино должное и сущее, восстановив утраченное равновесие, — вот основное требование задетого чувства справедливости.
Мы утверждаем, что идеи равновесия, равенства, справедливости и в конечном итоге права — без предваряющего их переживания несправедливости — вряд ли были бы нам доступны. Чувство спра-
12 Цит. по: Гилберт К., Кун Г. История эстетики. М., 1960. С. 388.
ведливое/несправедливое — исток и суть понятия «правовое», которое, рационализируясь, приобретает понятийную форму со всеми ее существенными признаками. Поэтому следует выделять право как изначальное эмоциональное переживание «правового» и право как рационализацию этого переживания. Первое — первично и смыс-лополагающе, второе — вторично и обусловленно. И если мы отталкиваемся от представления о смыслополагающем характере чувственно-эмоционального переживания права, то у нас появляются весомые основания полагать природу права эстетической, как соотнесенной в первую очередь с чувственной формой восприятия13.
Реальность может быть наделена качеством «правовой» в силу того, что она изначально воспринимается человеком эстетически, т. е. эстетическое восприятие действительности является необходимым условием для дальнейшей ее юридизации. Эстетическим восприятие мира становится тогда, когда человек обретает некоторую степень свободы по отношению к нему. это, в свою очередь, обусловлено достаточной степенью освоенности действительности, поскольку только в этом случае человек способен отнестись к миру неутилитарно, как воплощающему не только и не столько разнообразный практический интерес, сколько интерес общечеловеческий14. Выходит, эстетическое в человеке — общее условие свободы и, более конкретно, условие свободы правовой.
Подытоживая, укажем, что, признав право результатом эстетического восприятия мира, мы сближаем способность человека к восприятию правового с «побуждением к игре», т. е. рассматриваем «способность к праву» как разновидность более широкой «способности к игре». Как и последняя, «способность к праву» не сводится ни к чувственной, ни к рациональной составляющей человека. Она где-то «между», поскольку есть частное выражение эстетически-свободного отношения к миру, позволяя по мере необходимости, попеременно обращаться то к чувственно-эмоциональной, то к понятийно-рассудочной способностям человека.
3. Антропологический признак. Романтическая культурная традиция специфична также активным вовлечением в процессы бытия и познания принципа субъектности — не отвлеченно-абстрактной, а индивидуально-личностной субъективности, наделенной богатым внутренним миром. Характерным для личности, склонной к романтическому мировосприятию, является дух ироничности, который есть выражение устремленности романтиков к свободе.
13 См.: Калашян М. Справедливость: между правом и моралью // Вопросы философии. 2019. № 6. С. 199-200.
14 См.: Борев Ю. Эстетика. М., 2002. С. 25.
Несмотря на то, что в романтической традиции (как тесно связанной с художественным творчеством) принято увязывать ироничного субъекта с фигурой поэта, думаем небезосновательным будет расширительное толкование субъекта иронии. Ирония как выражение, с одной стороны, дерзкого сомнения в реальности бытия и утверждение необусловленности субъекта внешним, объективным, а с другой — сохранения надежды на ее возможность, как нельзя более метко выражает двойственность человеческого бытия как такового: диалектики конечного и бесконечного, субъективного и объективного. Иронизируя, субъект стремится в едином акте преодолеть указанную двойственность; он возрождает смысл, предварительно в нем усомнившись, обретает свободу, поначалу отвергнув несвободу наличного порядка вещей как несоответствующую провозглашаемым идеям.
Эта ироническая манипуляция сильно напоминает процесс созидания правовой реальности и, можно сказать, выступает ее прообразом. Помимо того, что право фундировано в принципе субъективности, мы обнаруживаем здесь две необходимые составляющие иронии: во-первых, это усомнение в оправданности законов природы, утверждающих фактическое неравенство и приводящих к власти сильного; во-вторых, это утверждение через отрицание природных законов — законов правовых, провозглашающих взамен фактического неравенства идею формального равенства. Не найдя желаемой свободы в природе и не желая быть связанным природным порядком, дух его отрицает, создавая новую, правовую реальность, позволяющую претворить чаяния о свободе в жизнь. Получается, можно рассматривать право как форму иронии, или «правовую иронию». В случае отсутствия эстетической способности иронизировать, которая позволяет человеку усомниться в правоте сложившейся действительности и, как результат, оказаться необусловленным ею, вряд ли правовая форма культуры была бы в принципе возможна. С первого прообраза современных правовых систем человеком был создан новый правовой словарь, осуществлена правовая «метафоризация» языка, по результатам который человеческая личность была утверждена в своей равноценности с другой, а свобода провозглашена тканью социального общежития.
Здесь нам остается сказать еще об одной специфике права, подтверждающей иронико-романтическую природу последнего. Речь идет о правовом ценностном нейтралитете. Праву каким-то образом удалось нейтрализовать партикуляризм противоборствующих идеолого-политических интересов, «поглотить» его формализмом, абстрактностью метода правового регулирования. Можно, конечно, сконцентрироваться на изучении этой специфики права как присущей ему как таковому, но нам бы хотелось не констатировать факт
абстрактности правового метода регуляции, а понять его причины. Глубинная же причина подобной компромиссно-примирительной позиции права, как мы полагаем, может быть исключительно одна: ироническое признание случайности, условности как консервативных, так и либеральных словарей, словарей как таковых. Осознание безусловной случайности имеющихся смыслов оправдывает плюрализм и признает бесплодность противостояния теоретически равнозначащих убеждений. И если романтики, а вслед за ними и Р. Рорти признают безусловную роль в решении этой задачи за искусством, «опоэтизированной культурой»15, то мы призываем «разглядеть» эту функцию и в праве16.
4. Аксиологический признак. Последний из выделенных нами признаков романтического мировосприятия, теснейшим образом связанный с предыдущими, сводится к утрате ценностями универсально-объективного характера. Симптоматично, что, определяя «романтизм», А. Лавджой и позднее И. Берлин противопоставляют его не классицизму, а именно универсализму. Последний называет универсализм «хребтом основной западной традиции» и добавляет, что романтизм этот хребет «расколол»17. Совершил это романтизм, противопоставив логико-математическому рассудку — творческое воображение.
Эстетизация жизни с необходимостью подводит к осознанию важности способности воображения, подрывая опоры научно-объективного механицизма. Согласно романтичекой культурной тенденции смысл привносится в мир человеком путем проецирования на мир ценностей, сконструированных самой личностью, в результате восприятия личностью самой себя. В качестве одной из основополагающих характеристик романтизма И. Берлин указывал на тот факт, что романтизм впервые в истории человеческой мысли учил человека о том, что «идеалы должны быть не обнаружены, а образованы; не
15 Rorty R. Contingency, irony, and solidarity. Cambr., 1989. P. 80.
16 Любопытно, что Р. Рорти пришел к выводу о значимости для иронического мировосприятия чувства солидарности, но не связал это чувство с правом. Чуткость к страданиям другого, по мнению ученого, культивируется благодаря художественной литературе, роману. Можно предположить, что такой вывод мог быть продиктован все той же отчужденностью «романтической» и «правовой» концепций, не позволяющей свести воедино иронического и правового субъекта. Критика романтизма Р. Рорти направлена на отрицание романтических понятий глубины, невыразимого, бесконечного, поскольку суть прагматизма сводится к отказу принять теорию истины и идею того, что истинные теории точно воспроизводят реальность. Для Р. Рорти «метафизический идеализм должен быть рассмотрен только как краткая прелюдия на пути к романтизму и далее к прагматизму» (Schulenberg U. Becoming the Poets of Our Own Lives: Pragmatism and Romanticism // Arbeiten Aus Anglistik Und Amerikanistik. 2009. Bd. 34. H. 2. S. 299).
17 Rorty R. Universalist Grandeur, Romantic Depth, Pragmatist Cunning.
найдены, а созданы, как создается искусство»18. Данные рассуждения И. Берлина оказали заметное влияние на прагматистов от У. Джеймса до Р. Рорти. В дальнейшем последний скажет, что «суть романтизма сводится к тезису о приоритете воображения над разумом — тезису о том, что разум может лишь следовать путям, прорубленным воображением»19.
Данный аксиологический признак романтизма очень важен для нашего философско-правового анализа. Ведь если мы признаем право частью романтической парадигмы, то его придется признать продуктом воображения, а правовые нормы — не обладающими универсально-объективными ценностными свойствами! На первый взгляд подобный эксперимет может показаться лишенным серьезных ос-нованой. Ведь и сами романтики считали, что их миросозерцание может быть выражено преимущественно искусством. Если мы хотим обосновать «романтизм» права, мы, следовательно, должны предположить наличие некоторой схожести между правом и искусством. Признаться, мысль о необходимости актуализации «романтического» подхода к праву и была, наверное, изначально навеяна интуитивным предположением об указанном сходстве.
Мы хотим провести аналогию между правом и икусством по двум параметрам. Во-первых, правовые ценности свободы и равенства, вопреки распространенному мнению, по своему духу ближе к романтическому диверситарианизму, чем к просвещенческому уни-формитаризму, что свидетельствует о большем подобии «мира» права искусству, нежели науке. Во-вторых, правовая реальность, как и реальность эстетическая есть продукт воображения. Оба утверждения теснейшим образом связаны друг с другом, поскольку примат рационализма над воображением постулирует ценностный универсализм, провозглашающий разнообразие ошибкой, а воображение над разумом, напротив, ведет к ценностному диверситарианизму.
Диверситарианизм права. Исторически право, нуждаясь в признании авторитетности своих норм, апеллировало к универсализирующим инстанциям — религиозным и светско-рациональным. Сегодня даже такие современные направления философской мысли, как феноменология и постмодернизм, продолжают признавать униформита-ризм права. Так, гарантом юридической структуры общества их представители признают наличие неослабевающей веры в закон как веры в некую сакральную инстанцию: «.нет права без веры в закон... основание закона заключается в отсылке к сакральной — не-человеческой или сверхчеловеческой — инстанции»20. По мнению философа-пост-
18 Berlin I. The Roots of Romanticism. Princeton (NJ), 1999. P. 87.
19 Rorty R. Pragmatism and Romanticism. Cambr., 2007. Vol. 4. P. 105.
20 См.: Ямпольская А.В. Указ. соч. С. 232-233.
модерниста Ж. Деррида право созидается связанностью клятвой, гарантом которой выступает бог — не Бог Авраама, Исаака и Иакова, а бог как безличная социальная инстанция, представляющий собой политическое оружие права и политики21.
Тем не менее наличием универсалистски-механистического измерения права последнее не исчерпывается. Это признает тот же Ж. Деррида, для которого «не может быть ни государства, ни права, ни институций, ни науки, ни религии, ни даже "социальной связи" без "исходного", "элементарного" доверия к Другому», которое, однако, «невозможно без отсылки к техническому, воспроизводимому, автоматическому и сакральному»22. Нащупываемая напряженность между изначальным, подлинно-субъективным и вынужденным социально-объективным представляется неотъемлемым свойством бытия и, в частности, онтологии права: «.ни доверие, ни клятва не явлены нам в чистом виде; эти два вида опыта — опыт абсолютно уникальной инаковости и опыт сакральной, безличной социальности, опыт события и опыт машинального — постоянно переходят один в другой»23. С этой точки зрения — безусловно, очень здравой и взвешенной — праву только наполовину удается преодолеть классически-рациональный ценностный униформитаризм.
К романтическому «прочтению» права нас приблизят рассуждения Ф. Ницше. Особенно важны для нас его мысли, высказанные по поводу роли права в преодолении постхристианского нигилизма. Цель права, по мнению Ф. Ницше, состоит в формировании высшего типа человека — сверхчеловека. Право достигает этой цели благодаря тому, что вместо того, чтобы навязывать человеку ценности, оно создает условия, способствующие возникновению человека, воля которого будет способна к созиданию своих собственных24. Благодаря
21 Этот новый «Бог» права и политики создается людьми, не способными справиться с бременем «переоценки ценностей» и настойчиво и сознательно готовыми подчиняться государству и его законам в качестве замены «мертвого Бога». В результате национализм становится выражением состояния безрелигиозного нигилизма: «Национализм позволяет людям на некоторое время избежать примирения с постепенным распадом смысла — тем, что Ницше сформулировал в афоризме «смерть Божья» (Irwin T. H. Nietzsche and Jurisprudence: With Particular Reference to the Analysis of Edgar Bodenheimer // Archives for Philosophy of Law and Social Philosophy. 1987. Vol. 73(2). P. 232). В контексте сказанного историческая школа права, подчеркивающая важность национальных, а не общечеловеческих элементов в праве, должна быть расценена именно как попытка нахождения опор, подтверждающих оправданность неукоснительного подчинения узконациональным государственно-правовым предписаниям. И в этом смысле историческая школа права являет собой одно из очередных проявлений нигилизма — страха перед неукорененностью в бытии и безволия в условиях образовавшегося ценностного вакуума.
22 Цит. по: Ямпольская А. В. Указ. соч. С. 237.
23 Там же.
24 Irwin T. H. Op. cit. P. 233-234.
правовому регулированию формирование сверхчеловека станет результатом сознательного планирования, перестав быть делом случая. В этом случае государству придется отказаться от политики подчинения человека (через послушание, клятву) в пользу признания его достоинства и ответственности за свои поступки25.
В то же время нельзя отрицать тот факт, что право функционирует благодаря обобщению, генерализации ценностей, сохраняя некий «идеальный» элемент, наделяя право общеобязательностью. Может ли считаться посильной теоретико-практическая задача по нивелированию правового униформитаризма? Может, если генерализирующий элемент в праве будет воспринят не как отсылка к абсолютно-безусловному стандарту, а как утверждение всеобще-равных условий для духовно-свободного развития каждой личности, в терминологии Ф. Ницше — сверхчеловека. Выходит, постулируемой «униформитаризм» права на самом деле предполагает не утверждение абсолютизма универсально-содержательных ценностей, а абсолютизма формально-относительного, плюрального. Право при подобном прочтении не может ассоциироваться с униформитаризмом: оно есть воплощение диверситарианизма, духовная и социальная значительность которого была «открыта» романтиками. Применительно к праву значимость этого принципа была прочувствствована и осознана Ф. Ницше задолго до того, как концепт правового демократического государства стал частью повседневной, привычной политико-правовой реальности. Право как поощрение к наибольшей свободе, к самоопределению для того, чтобы личность сумела воссоздать утраченные смыслы, — квинтессенция ницшеанского пра-вопонимания.
Право — продукт воображения. И. В. Гете, рассуждая о роли творческого воображения, формулирует следующую мысль: «Художник
25 Здесь правомерно провести аналогию правовых взглядов Ф. Ницше с концепцией символического законодательства. Разрабатываемая с 90-х гг. XX в., она осуществляет переоценку роли законодательства в системе социальной регуляции. Согласно рассматриваемому подходу, закон — это не просто набор правил, но и символ чего-то более высокого, более ценного. Он выражает ценности, которые являются основополагающими для общества, например, человеческое достоинство, равенство или защита окружающей среды. Закон должен закреплять открытые нормы, которые призваны изменить поведение не посредством угрозы, а косвенно: посредством дебатов и социального взаимодействия, стимулируя дискуссии и повышая уровень правовой осведомленности в обществе. Подобный «символический» закон не предназначен для строгого соблюдения: его основная цель состоит в том, чтобы провозгласить некоторые ценности. По этой причине законодательный орган намеренно не предусматривает достаточных средств для обеспечения соблюдения такого закона. Более того, во многих случаях символическое законодательство состоит из расплывчатых или даже противоречивых норм, которые неясны и допускают множество толкований (См.: Ка-лашян М. Философия права: Учеб.-метод. пособие. Ер., 2021. С. 150-160).
являет миру целое. Но это целое не заготовлено для него природой, оно плод собственного его духа.»26.
Для того, чтобы продвинуться дальше в нашем исследовании, мы должны сделать одно очень важное для нас предположение: подобно творческому воображению художника, позволяющему последнему выразить мир во всей его целостности (выразить душу мира), воображение человека как субъекта права также обнаруживает не данную ему в природе целостность мира (здесь имеются в виду принципы всеобщей свободы и равенства, не выводимые из наличного фактического неравенства людей). Если для художника указанная целостность облекается в форму эстетически-художественную, то для субъекта права — в эстетически-справедливую. Другими словами, целостное единство мира выводимо исключительно из субъективного духа. Идеи всеобщего равенства и свободы как выражение единства мира не могут быть выведены иначе, как посредством преобразующей костно-материальную, природную действительность силы — воображения. Итог преобразующей силы воображения художника — искусство, субъекта права — правовая организация общества. Что касается опасения насчет того, что плод воображения может явиться искажением истины, то, отталкиваясь от фразы И. В. Гете, упомянувшим, что «художнику даже дозволено отступление от правды»27, добавим к ней, что в случае с правом отступление от «правды» не только позволительно, но нравственно необходимо. Это тот «минимум добра» (Вл. Соловьев28), без которого какое-либо развитие личности и тем более общества немыслимо.
Итак, мы считаем, что право именно создается (а не обнаруживается), являясь плодом правового воображения. Новалис мечтал о том, чтобы наша жизнь когда-нибудь стала сном: «Сделать свою жизнь "сном" — значит превратить ее из косноматериальной данности в свободную импровизацию, в приключение, в произведение искусства»29. Полагаем, что такой ее и делает право (к слову, Новалис имел юридическое образование). Ведь идеи всеобщей свободы и равенства когда-то действительно казались не чем иным, как мечтательным сном, сном, который все же оказался «вещим».
право как мифологема (мифологический архетип). Выделенные нами четыре характерные линии романтического мировосприятия сходятся и синтезируюся в одной точке, имя которой — мифотворче-
26 Цит. по: Эккерман И. П. Разговоры с Гете в последние годы его жизни. М., 1981. С. 524.
27 Там же.
28 См.: Соловьев В. С. Соч. в 2 т. Т. 1. М., 1988. С. 450
29 Цит. по: Шульц Г. Новалис, сам свидетельствующий о себе и о своей жизни. Челябинск, 1998. С. 316.
ство. Миф, согласно романтикам, есть первичное естественное проявление духа народа, есть форма его дологического мировосприятия, служащая основой для всех производных форм сознания: «. народ обретает мифологию не в истории, наоборот, мифология определяет его историю или. есть его судьба; мифология — это с самого начала выпавший ему жребий»30.
В том же «романтическом» духе высказывается М. Хайдеггер31 относительно онтологической значимости искусства (при этом «искусство» он понимает в том числе и как мифотворчество). По мнению М. Хайдеггера, поэты сообщают каждому народу его идентичность. Они, подобно Гомеру и Гесиоду, учреждают для народа его богов, а значит, устанавливают «нравы и обычаи»32. Рассуждения М. Хайдег-гера оказываются не чем иным, как вариацией романтического мировосприятия, признающим искусство господствующим над наукой. В мифе как первом поэтическом слове созидаются смыслы, без которых жизнь человека была бы обречена на духовную пустоту и бесцветность или даже на «бесчеловечность», «антигуманизм». Измерение «должного», а значит необусловленно-свободного и творческого в жизни человека, становится доступным благодаря способности к мифотворческому освоению мира.
М. Хайдеггер замечает параллелизм в культуросозидающем действии поэтическом и государствообразующем: поэтов и государственных деятелей роднит то, что они становятся для других людей судьбой, так как наделены творческим потенциалом, благодаря которому «.в мир приходит Нечто, создающее вокруг себя особое пространство»33. Стало быть, искусство и действие, направленное на право- и госу-дарствообразование уравниваются в их потенциальной способности закладывать основы культуры. Масштаб смыслов, высказанных в поэтическом слове и акте создания государства, роднит порождающий обоих мощный творческий импульс, выливающийся в одном случае — в художественное произведение, в другом — в формирование государственно-правовой системы общества. А это, в свою очередь, означает, что процессы поэтического творения и государственно-правового образования по сути своей идентичны, и как первый, так и второй есть не что иное как акт мифотворчества, созидающий и аккумулирующий предельные смыслополагающие основы культуры. Поэтическое мифотворчество (или более широко — мифотворчество искусства) созидает смыслы во вневременном, внеисторическом художественном пространстве, государственно-правовое мифотворчество образует или
30 Шеллинг Ф. В.Й. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 213.
31 См.: Сафрански Р. Хайдеггер. Германский мастер и его время. М., 2005. С. 382
32 Там же.
33 Там же. С. 383.
переносит смыслы в плоскость социально-историческую — государственно-правовую.
Для того, чтобы высказанные выше выводы не казались чисто спекулятивными, целесообразно обратиться к истории правогенеза, а именно к его истокам, и рассмотреть природу процессов, которые благоприятствовали формированию прообраза современной демократической формы права — права древнегреческих полисов.
Возникновение древнегреческих полисов-государств — колыбели философии и демократии — было обусловлено сложнейшим сплавом факторов психологического, экономического, социально-политического характера. Анализируя предпосылки становления древнегреческих полисов, французский историк-эллинист Жан-Поль Вернан отдает предпочтение духовно-психологическим их составляющим. В частности, он пишет, что «.духовный мир древнегреческого полиса характеризует создание нового мыслительного пространства, открывающего новый духовный горизонт»34. Созданное древними греками новое «пространство» специфично его фундированностью в понятии "isonomia", переводимое как «равенство». Оно начинает обусловливать все важнейшие сферы жизни — от духовных до социально-политических, выстраивая их по единому парадигмальному принципу «равенства». В плане социально-политического устройства центром города становится площадь (agora) — средоточие общественно-политической жизни, где обсуждаются все значительные для общества вопросы. Для участия в подобной демократической организации жизни, граждане полиса должны были быть признанными «подобными» друг другу, сколь бы различными они ни были по происхождению, общественному положению и роду занятий. В жизни духовной идея "isonomia" привела к перелому в шкале ценностных приоритетов в сторону отказа от демонстрации социальных преимуществ — спеси богатства противопоставляется идеал благоразумия.
В итоге мы можем наблюдать как исторически мир права возник как проекция «равенства», ставшей смыслоутверждающей основой западноевропейской и, в частности, правовой культуры. Здесь важно то, что «равенство», или "isonomia", принципиально не выводимы из природы, из существовавших ранее демократических форм отношений монархическо-иерархической структуры общества. Тогда выходит, что понятие "isonomia" — плод творческого духа, воображения, который надо воспринимать как идею, создающую новый «облик» действительности. И нововременные секулярные притязания рационализировать культуру, и поползновения неопозитивизма демистифицировать романтизм, на наш взгляд, остаются в целом однотип-
34 ВернанЖ.-П. Происхождение древнегреческой мысли. М., 1988. С. 67.
ными попытками демифологизации реальности. Но может статься, что процесс мифологизации не прекращался, а принимал различные формы, и право — одна из устойчивых форм мифотворчества.
В этой новой, более рационалистическо-прагматической «правовой» мифологии «герои», наделенные неотчуждаемыми правами и свободами субъекты права, разворачивающееся «действо» — правовые отношения и споры между частными и публичными интересами, драматический закон перехода от печали к светлой радости — рассмотрение государственно-правовых реалий как «моста», ведущего к более совершенной, нравственной форме общественной организации. Итак, мы рассматриваем право как форму государственно-правового мифотворчества, в котором запечатлен смыслополагающий принцип «равенства» ("'мопот'ш").
заключение. В завершение нам остается заметить, что выбор темы продиктован желанием систематизировать имеющиеся довольно разрозненные наработки в данной области и представить их в форме культурной тенденции, соизмеримой по своей значимости с рационально-классицистским подходом. Более того, мы постарались обосновать, что романтическая культурная тенденция должна быть осознана не только как применимый к феномену права очередной метод исследования, но и как мировоззренческая установка, творящая правовую реальность.
Один из основных отстаиваемых тезисов сводится к тому, что право представляет собой не столько продукт рационализации, сколько результат чувственно-эмоциональных взаимоотношений человека с миром. Эта мировоззренческая предпосылка требует иных — отличных от научно-рациональных — способов осмысления правовой действительности, а именно учета также внутренних, а не только внешних, наукообразных причин правогенеза. Одним словом, романтический подход позволяет сделать упор на чувственно-субъективной реальности как первичной и смыслообразующей. В этом смысле мы солидарны с точкой зрения, высказанной в сравнительно недавно опубликованной коллективной монографии под редакцией М. Сел-лерса «Право, разум и эмоции», посвящнной проблеме взаимообусловленности разума и эмоций в праве, в которой, в частности, читаем: «Мы не можем и не должны отрицать, что закон претендует на разум в поддержку справедливого общества, но эмоции остаются первой и конечной основой справедливости и предельной основой закона»35.
35 Law, Reason and Emotion / Ed. by M. N. S. Sellers. Cambr., 2017. P. 15. Данный сборник — результат пленарных заседаний 27-го Международного Конгресса по фило-осфии права и социальной философии, проведенного в Кембридже с 27 июля по 1 августа 2015 г. под покровительством Международной Ассоциации философии права и социальной философии.
Список литературы
1. Блок А. О литературе. М., 1980.
2. Борев Ю. Эстетика. М., 2002.
3. ВернанЖ.-П. Происхождение древнегреческой мысли / Пер. с фр. М.,
1988.
4. Гилберт К., Кун Г. История эстетики / Пер. с англ. М., 1960.
5. Калашян М. Справедливость: между правом и моралью // Вопросы философии. 2019. № 6.
6. Калашян М. Философия права: Учеб.-метод. пособие. Ер., 2021.
7. Сафрански Р. Хайдеггер. Германский мастер и его время / Пер. с нем. М., 2005.
8. Соловьев В. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1988.
9. Челпанов Г. Введение в философию. М., 1913.
10. Шеллинг Ф. В. Й. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1989.
11. Шульц Г. Новалис, сам свидетельствующий о себе и о своей жизни. Челябинск, 1998.
12. Эккерман И. П. Разговоры с Гете в последние годы его жизни / Пер. с нем. М., 1981.
13. Ямпольская А. В. Искусство феноменологии. М., 2018.
М. A. Kalashyan, CSc in Phil., lecturer at the branch of Lomonosov Moscow
State University (Yerevan)
ROMANTIC ASPECT OF LAW
The article analyzes the influence of classical and romantic cultural trends on the processes of genesis and interpretation of law. It is stated that a purely rational-classical perception of the phenomenon of law is an echo of Hegelianism that left a deep imprint on the perception of law and is not sufficiently justified. The classicist interpretation of legal reality is not sufficient to ensure proper personal autonomy and can hinder the manifestation of all the diversity of spiritual life. This, in turn, can lead to apathy, lack of will — the rules of law begin to be observed mechanically and are torn away from their moral source. It is argued that the conceptual justification of law as related to the sphere of a romantic, rather than scientific and rationalist worldview, will enrich the understanding of legal phenomena in terms of recognizing the creative component of legal reality. The idea that the development of the romantic component of law will help to develop a system legal thinking is upheld. This, in turn, will realize the potential of law in the cultivation of personal autonomy by deautomatizing "acquired" models of thinking and behavior in favor of a creatively critical attitude to a purely positivistic interpretation of law. Ultimately, legal romanticism, as opposed to formally standardized interpretations of freedom, is intended to provide a harmonious combination of individualism and creative activity of subjects with collective and inert-passive ones.
Keywords: philosophy of law, romanticism, classicism, imagination, creation, myth, diversitarianism.
Bibliography
1. Blok A. About Literature. Moscow, 1980 (in Rus.).
2. Borev Yu. Aesthetics. Moscow, 2002 (in Rus.).
3. Chelpanov G. Introduction to Philosophy. Moscow, 1913 (in Rus.).
4. Eckermann J. P. Gespräche mit Goethe / Transl. Moscow, 1981.
5. Gilbert K., Kuhn H. A History of Esthetics / Transl. Moscow, 1960.
6. Kalashyan M. Justice: Between Law and Morality // Voprosy Philosofii. 2019. № 6 (in Rus.).
7. Kalashyan M. Philosophy of Law: Study Guide. Yerevan, 2021 (in Rus.).
8. Safransky R. Ein Meister aus Deutschland: Heidegger und seine Zeit / Transl. Moscow, 2005.
9. Schulz G. Novalis: In Selbstzeugnisse und Bilddokumenten / Transl. Moscow, 1998.
10. SchellingF. Collected Works: in 2 vols. Moscow, 1989.
11. Soloviev V. Collected Works: in 2 vols. Moscow, 1988 (in Rus.).
12. Vernant J.-P. Les origins de la pensee grecque / Transl. Moscow, 1988.
13. Yampolskaya A. The Art of Phenomenology. Moscow, 2018 (in Rus.).
Статья поступила в редакцию 09.03.2021
