CC BY
126
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Концепция человека в русской литературе XIX века
УДК 821.161.1.21 А.Н. Вахрушева
РОМАНТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ЛИЧНОСТИ В ТРАГЕДИИ А.С. ХОМЯКОВА «ЕРМАК»
Рассматривается структура романтической трагедии А.С.Хомякова «Ермак». С точки зрения автора исследования, второстепенные персонажи являются зеркальным отражением главного героя - Ермака. Подобный принцип построения позволяет Хомякову в значительной степени углубить образ романтического героя и тем самым расширить рамки романтической традиции.
Ключевые слова: романтизм, романтический герой, лирический сюжет, зеркальный принцип.
Написанная в начале 1826 г. трагедия Хомякова «Ермак» вбирает в себя особенности западного и русского романтизма. Как отмечает Б.Ф.Егоров, «Хомяков сконцентрировал в своем «Ермаке» романтическую стихию двадцатых годов» [1. C. 12], а о связи с романтической традицией, проявившейся в сюжетном сходстве с «Разбойниками» Шиллера, говорили еще современники Хомякова (М.П. Погодин, А.С. Пушкин, В.Г. Белинский) [1. C. 12].
При этом хомяковская драма усваивает принципы романтической поэмы, о чем в свое время писал Ю.В. Манн: «Всё развитие романтической прозы и драмы представляет собою - по крайней мере, в начальных стадиях - продолжение и обогащение той системы поэтики, которая сложилась на почве лирики и поэмы» [3. C. 235]. В данной работе мы попытаемся выявить в трагедии «Ермак» черты романтизма и обозначить ту «схему» романтического сюжета, которая была предложена А.С. Хомяковым.
На первый взгляд автор следует за традиционной структурой романтической поэмы. Так, основным в трагедии «Ермак» является лирический сюжет, призванный раскрыть переживания главного героя, а драматический сюжет оказывается своеобразным «руслом», в котором происходит познание действительности, осмысление вопросов жизни и смерти. Все диалоги и сюжетные ходы так или иначе связаны с развитием линии главного героя.
Следует также отметить преобладание в трагедии Хомякова лирических монологов, характерных для структуры романтического произведения. Лирические монологи переводят читателя из «мира внешних событий во внутренний мир души, сосредоточенной на собственных переживаниях» [2. С. 88]. Как верно заметил В.М. Жирмунский, в романтической поэме «развязка сюжета всецело определяется душевной активностью героя» [2. C. 136]. По отношению к «Ермаку» эта характеристика может быть усилена: не только развязка, но и все развитие драмы связано с изображением внутреннего мира центрального персонажа. Действия главного героя подчинены особой внутренней логике, которая направлена на саморазрушение, и физическая смерть является лишь логическим завершением его пути.
Показательно, что разрешение конфликтов оказывается мнимым. Ермак добивается прощения отца, но лишь для того, чтобы избавиться от собственных страданий: «Лишь прощенным быть / И после умереть» [4. С. 170]. Примирение с Родиной также необходимо герою для осознания исполненного долга: «Ложись в свой тесный гроб. / Ермак! ты скоро сей услышишь голос; / Твой кончен путь: Сибирь покорена, / Исполнено небесное веленье, / И родина с тобой примирена» [4. C. 198]. Таким образом, развязка драмы оказывается двойной - «прощение» и «примирение» одновременно сопрягаются со «смертью».
Кажущаяся непредсказуемость и противоречивость решений героя обусловлены его связью с «высшим» миром и знанием своей судьбы:
Нет! я себя обманывать не стану;
Мне сердца глас, мне небо говорит,
Что скоро нить моей прервется жизни...
Но наконец раздался голос с неба,
И в сердце отголосок отвечал!
Он говорил: «Надейся и молися,
Ты в примирении услышишь смерти весть» [4. С. 170, 171].
Для других героев логика принимаемых Ермаком решений оказывается недоступной: казаки не понимают отказа от перемирия с врагами, Мещеряк не принимает отказа Ермака от «торжественных венцов» победителя. Но именно эта иррациональность поступков героя, обусловленная открывшейся ему перспективой смерти, делает Ермака подлинным романтическим героем - великой, неординарной личностью.
Закономерно, что автор создает образ Ермака как посланника небес: «Мещеряк: Для них он Бог, он посланный небес» [4. С. 158]; «Старый казак: Не званием, не властью атаманской / Вселяет страх он в смелых казаков. / Нет! Власть свою он получил от бога» [4. С. 154]; «Мещеряк: Он являлся среди нас, / Как некий сын возвышенного мира; / Бестрепетный, не знающий преград, / Непобедимый. Он всё увлекал с собою / И силою, и прелестью речей, / И пламенем души непостижимой; / И на его задумчивом челе, / Казалося, природа положила / Могущества, владычества печать» [4. С. 161]. Способность преодолевать преграды (которые, по сути, являются преградами между пространством «жизни» и «смерти») также становится сущностной характеристикой главного героя: «4-й казак: Не знает он ни страха, ни преграды» [4. С. 153]; «Ермак: Меня влекла невидимая сила / В далекий путь, чрез горы и леса. / И пало всё, и всё мне покорилось» [4. С. 156].
Большой интерес представляет характеристика речи героев, на которую впервые обратил внимание Б.Ф.Егоров: «У Хомякова герои, принадлежащие простонародью XVI века, действуют и говорят как дворянские интеллигенты 1820-х годов» [1. С. 13]. В свое время В.М. Жирмунский отнес подобную стилистическую однородность к особенностям романтических поэм Байрона: «В стилистическом отношении такие признания героев ничем не отличаются от слов самого автора: Байрон даже не пытается индивидуализировать речевую манеру действующих лиц» [2.С. 87]. Иными словами, речь идет о характернейших чертах романтической поэтики.
Но, несмотря на, казалось бы, традиционное решение романтической драмы, Хомяков находит выход из очерченных эпохой эстетических рамок.
Отличительной чертой драмы «Ермак» является то, что все второстепенные персонажи оказываются своеобразными «зеркалами» главного героя: они подчеркивают, дополняют или трансформируют характеристики Ермака. В результате подобного принципа изображения расширяются рамки романтического героя, разрушается его монологичность.
Приведем аргументы, подтверждающие данный тезис. Прежде всего, двойником Ермака является его отец Тимофей. Между этими персонажами существует два типа отношений: отношения отцовской и сыновней любви и отношения проклявшего и проклятого. Кровная любовь связывает их друг с другом, а проклятие приводит героев к столкновению с миром. Все это способствует значительному осложнению романтического конфликта.
Несмотря на то что Ермак и Тимофей представляют противоположные полюса («проклявший» и «проклятый»), путь отца является зеркальным отражением пути сына. Проклятие губительно действует как на одного, так и на другого: их «совместное» переживание проклятия и связанная с ним предрешенность смерти сливаются в одном монологе Ермака, в котором тема смерти представлена разносторонне. На уровне внутренних переживаний смерть мыслится героями как закономерное разрешение возникшей ситуации; на сюжетном уровне оба ищут освобождения от проклятия и, обретая его, находят покой в смерти.
Отметим, что внешне Ермак и его отец также являются зеркальным отражением друг друга: оба преждевременные старики с морщинами и сединой. Отсюда синонимичность в их описании: «Ермак. Сии власы до срока иссушила, / По юному челу морщины провела, / И то болезнь измученного сердца / В немного лет всю жизнь мою сожгла» [4. С. 170]. О Тимофее: «В морщинах, на его челе седом, / На сих ланитах, в сих померкших взорах, / На бледных сих и трепетных устах / Рукой написано: “страдалец!”...» [4. С. 243].
И Тимофей, и Ермак лишены сна, который более не дает им покоя:
2010. Вып. 4 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Ты этот сон покоем называешь?
Смотри сюда, послушай, как он стонет!
Не кажется ль, как будто бы душа
При каждом вздохе вырваться готова? [4. С. 164]
Слова Тимофея зеркально отражают слова сына:
Мой отдых! мне давно уж нет его.
Когда, от слез и горя утомленный,
На время я свой закрываю взор, -Ужель ты думаешь, ко мне нисходят Забвение и сладостный покой?
О нет! Они давно мне неизвестны.
Я проклял сына! [4. С. 186]
Жизнь мучительна для Ермака, как и сон. Более того, она и есть тот «тяжкий сон», «от коего мы с смертью пробудимся» [4. С. 203]. Отец, как эхо, вторит сыну: «Я чувствую, прощанье с миром - сладость. / Вы говорите, это смерть? Нет, нет, / Друзья. Не смерть. а жизнь. и радость!» [4. С. 255].
Для героев драмы проклятие оказалось моментом перехода из жизненного, созидательного пространства в пространство смерти и разрушения. Лирический сюжет разворачивается уже за пределами жизни и смерти.
Если Ермак и Тимофей являются как бы «подобиями» друг друга, то перевернутым зеркальным отражением Ермака являются казаки. Как уже было сказано выше, все существование Ермака связано со смертью и с ее осмыслением. Казаки, напротив, принадлежат пространству жизни. Утверждение жизненного начала происходит в песнях, которые являются постоянным атрибутом казачьего быта: «Казак. Казаку прожить / Свой век без песен, слыхано ли дело?» [4. С. 190]. Значимо, что сами казаки связывают песню с жизнью, в противовес молчанию смерти: «Казак. Теперь-то должно петь: / Мы завтра в ночь довольно намолчимся (после гибели на поле битвы)» [4. С. 173]. Не случайно, что в последний вечер перед гибелью казаков песня не допевается: начатая весело, она обрывается грустной нотой, «как будто сам я жизнь свою отпел» [4. С. 272].
Отметим также, что если со смертью Тимофея и Ермака происходит прерывание рода, то для казаков характерно ощущение «непрекращаемости» жизни. Эта мысль находит свое символическое воплощение в системе персонажей: три поколения (молодой казак - казаки - старый казак) несут в себе идею всеобщего торжества жизни. При этом каждое поколение имеет свое представление о жизни. Молодой казак в силу своей юности восхищается всем, что встречается у него на пути, главное его переживание - восторг: «Как всходит солнце, неба великан, / Увенчанный бессмертными огнями» [4. С. 235]. Старый казак утверждает представление о смерти как естественном ходе событий («Ты знаешь сам, что смерти не минуешь» [4. С. 154]), уравновешенном продолжением жизни в последующих поколениях. С точки зрения этого героя, смерть связывает человека с землей, возвращает к истокам: «И все равно, где долгим сном заснешь. / Везде крепка и холодна могила / И ласкова к нам мать сыра земля» [4. С. 154].
Кровавая расправа над казаками в финале трагедии не прекращает поток жизни: часть казаков уходит из стана, что говорит об утверждении непрерывности жизни, ее цикличности.
Интересно, что автор соотносит каждого из героев с определенным пространственным локусом. Так, Сибирь в тексте является пространством смерти. Не случайно в речи казаков Сибирь имеет характеристики, связанные с гибелью жизненного начала: «молчание», «горесть», «ожидание смерти», «чужая земля», «беспредельная пустыня», «черные птицы». При соприкосновении с этим миром все живое мертвеет («как мертвый побледнел» [4. С. 153]), оттуда не воротиться («костями ляжем» [4. С. 154]). Этой безлюдной, пустой стране казаки противопоставляют «песнь», «отчизну», «тихий Дон», «мирные поля», «Русь Святую». Именно Родина оказывается для казаков источником жизненной силы («Кольцо: Но сладок был сей краткий миг свиданья! / Он жизнь мою на время обновил» [4. С. 193]). Следуя за Ермаком, казаки оказываются в пространстве смерти, откуда для них нет выхода: «.что нас Ермак завел, / Откуда нам на Русь не воротиться» [4. С. 154].
Образ центрального персонажа проецируется автором и на образы Мещеряка и Шамана, которые на уровне событийного сюжета являются антагонистами Ермака. Эти герои также усложняют его образ. В отличие от казаков они, как и Ермак, принадлежат пространству смерти. Однако если последний находится за «границей» жизни, то Мещеряк и шаман занимают пограничное положение между жизнью и смертью. Мещеряк открывает путь к смерти, отрицая все живое, не случайно он запрещает петь казаку (при этом Ермак поощряет песню, тем самым приветствуя жизнь, находясь в пространстве смерти, он не несет смерть Другому). Мещеряк в буквальном смысле оказывается вестником смерти: он предательски открывает ворота стана.
Обратим внимание и на то, что Мещеряк имеет связь с миром мертвых: он говорит с призраками («Заруцкий: Как будто бы в безмолвии ночном / Вокруг тебя летали привиденья, / К которым речь ты обращал свою» [4. С. 230]), живет видениями прошлого (брата, осужденного к «позорной смерти»). Ермак: «.ты один / Блуждаешь как ночное привиденье, / Гонимое из тишины гробов / Воспоминаньями минувшей жизни» [4. С. 199]. Не случайно данный персонаж соотнесен автором с ночью: «Но я люблю блуждать во мраке ночи: / Она, как я, угрюма и дика / И более сходна с моей душою, чем солнца свет и дня веселый блеск» [4. С. 199, 200]. Введенный Хомяковым в драму образ Мещеряка в значительной степени усложняет образ главного героя, который «власть свою получил от Бога» [4. С. 154]. Являясь зеркальным двойником Ермака, Мещеряк символически воплощает низкую ипостась героя: «Мещеряк: Но властвовать. Другим повелевать - / Вот, вот к чему мое рвалося сердце» [4. С. 160].
Темным «двойником» Ермака является Шаман - пришелец из иного мира, несущий смерть казакам. Данный герой всецело принадлежит пространству смерти, он взывает к помощи умерших предков и предвидит будущее. Знание приходит Шаману от темного бога Рачи, Ермаку - как небесное провидение. В художественной системе трагедии Шаман олицетворяет образ дьявола, искушающего Ермака, дающего атаману надежду на бессмертие. Именно этот герой предлагает Ермаку то, о чем последний мечтал в начале трагедии - вечную славу завоевателя Сибири. Но этот путь был бы уходом от смерти, именно поэтому он оказывается невоплощенным (идея бессмертия вступает в противоречие с внутренней логикой героя, устремленного к смерти).
Муки совести не позволяют Ермаку мечтать о запечатлении собственной славы в песнях:
О счастие! Победа! И венцами Еще украсится глава моя;
И имя громкое я передам потомкам,
И с славою в могилу лягу я.
Меня певцы... Опомнися, безумный!
Куда летишь надменною мечтой?
Ермак! Ермак! что вечный стыд твой смоет?
Ты вождь разбойников! Какой венец Твое чело преступное покроет?
Ермак! Ермак! тебя проклял отец [4. С. 156].
Не победа, а раскаяние героя и искупление будут увековечены в памятнике: «А ты, Сибирь, подвластная России, / Цвети, цвети над гробом Ермака, / Как памятник раскаянья - не славы, / Как памятник моих горючих слез!» [4. С. 157].
Обретение бессмертия и осознание этого выхода самим героем разрушает романтическую неразрешимость ситуации - смерть героя перестает мыслиться как столкновение с роковыми обстоятельствами, с окружающим миром. Смерть Ермака - завершающий, но не конечный этап в логике развития героя: готовясь к смерти, Ермак совершает «славные» поступки, которые через память потомков об этой славе позволят ему «преодолеть» смерть. Именно поэтому жизненное пространство оказывается не важным для Ермака. Более значимыми представляются героизм и отвага, которые дают возможность ему и искупить грехи, и найти бессмертие в памяти потомков.
Таким образом, А.С.Хомяков углубляет концепцию романтического героя, преодолевает исходную «однозначность» героического образа. Подобное расширение романтических рамок становится возможным в русской литературе только во второй половине 1820-х гг., после завершения
50
А.Н. Вахрушева
2010. Вып. 4 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
«Южных поэм» А.С.Пушкина. Трагедия «Ермак» стоит у истоков «драмы следующего десятилетия, в какой-то степени открывая ей путь» [1. C. 12].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Егоров Б.Ф. Поэзия А.С. Хомякова // Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л., 1969.
2. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Л., 1978. 424 с.
3. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М., 1976. 375 с.
4. Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л., 1969.
Поступила в редакцию 21.09.10
A.N. Vakhrusheva
A romantic conception of personality in the tragedy «Ermak» by A.S. Homyakov
In this article the structure of romantic tragedy «Ermak» by A.S. Homyakov is closely considered. The author argues that the minor characters in the tragedy are the reflection of the main character - Ermak. This compositional principle allows Homyakov to make the character of the romantic hero more profound thereby expanding the limits of the romantic poetry tradition.
Keywords: romanticism, romantic hero, lyric plot, mirror principle.
Вахрушева Анна Николаевна, соискатель ГОУВПО «Удмуртский государственный университет»
426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 2)
E-mail: vahrusheva.a.n@gmail.com
Vakhrusheva A.N., postgraduate Udmurt State University
462034, Russia, Izhevsk, Universitetskaya str., 1/2 E-mail: vahrusheva.a.n@gmail.com
